Человек на балконе

— Ага, верно.

— А что в это время делали вы?

— Ну… я… осматривался, что и как. Все время держался неподалеку от угла Свеавеген и Фрейгатан. Чтобы видеть, кто там идет, с той стороны.

— Секундочку. Вы сказали, что видели там приблизительно десять человек?

— В парке? Ага, приблизительно.

— Двух полицейских, влюбленную парочку, женщину, на которую вы напали, маленькую девочку. Получается шесть.

— Потом я пошел за каким-то мужчиной с собакой. Я держался неподалеку от него, но он все время слонялся возле кирхи Святого Стефана, слишком близко от улицы. Наверное, ждал, пока собака сделает свое дело.

— С какой стороны он пришел? — спросил Мартин Бек.

— Со стороны Свеавеген… он прошел мимо киоска.

— Когда?

— Сразу после меня. Он был единственный, кто меня заинтересовал, до этой парочки. Он был… погодите, погодите, он прошел мимо киоска, и с ним была такая карликовая собачка. Тогда девочка еще была на площадке.

— Вы точно это знаете? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— Ага, погодите, я держался все время неподалеку от него. Он пробыл там минут десять или пятнадцать. А когда он уходил, девочки там уже быть не могло.

— А еще кого вы видели?

— Кроме этих, там были одни алкаши.

— Алкаши?

— Ага. Они меня вообще не интересуют. Два или три. Бродили по парку.

— Черт возьми, постарайтесь их вспомнить, — сказал Гюнвальд Ларссон.

— Так я ведь и стараюсь. Я видел двоих. Они пришли вместе со стороны Свеавеген и направились наверх к водонапорной башне. Такие замурзанные… довольно пожилые.

— Вы точно помните, что они шли вместе?

— Почти точно. Я видел их там еще раньше. Теперь я припоминаю, что у меня создалось впечатление, будто бы у них с собой бутылка и они пошли наверх, чтобы ее распить. Но тогда там еще была эта парочка, девушка, на которой были сетчатые трусики, и ее парень. А…

— Да?

— А потом я увидел еще одного. Он пришел с другой стороны.

— Это тоже был алкаш, как вы выражаетесь?

— Ага, на него явно не стоило обращать внимание. По крайней мере, я не обратил на него внимания. Он спускался от водонапорной башни. Теперь я его отчетливо припоминаю, помню, я еще подумал, что он, должно быть, вошел в парк по лестнице со стороны Ингемаргатан, а это неплохая работенка, карабкаться по одному склону наверх только для того, чтобы по другому тут же сойти вниз.

— Сойти вниз?

— Ага, он вышел из парка на Свеавеген.

— А когда вы его видели?

— Сразу после того, как ушел мужчина с собакой.

В кабинете стало тихо. Постепенно до всех дошло, что этот человек только что сказал.

Рольф Эверт Лундгрен понял это позже всех. Он поднял голову и посмотрел прямо в глаза Гюнвальду Ларссону.

— Ага, черт возьми, это правда, — сказал он.

Мартин Бек чувствовал, как у него где-то внутри вибрирует какой-то нерв. А Гюнвальд Ларссон говорил:

— Так, попытаемся резюмировать. Между четвертью восьмого и половиной восьмого со Свеавеген в Ванадислунден вошел хорошо одетый пожилой мужчина с собакой. Он прошел мимо киоска у детской площадки, когда там еще была эта девочка. Приблизительно десять минут, максимум четверть часа мужчина с собакой оставался в той части парка, которая находится между кирхой Святого Стефана и Фрейгатан. Вы все это время наблюдали за ним. Когда он уходил из парка, тем же путем, откуда пришел, другими словами, мимо киоска и детской площадки, девочки там уже не было. Спустя несколько минут от водонапорной башни на вершине холма спустился мужчина и вышел из парка на Свеавеген. Вы полагали, что он вошел в парк с Ингемаргатан, поднялся по лестнице за водонапорной башней и спустился по другому склону холма в направлении выхода на Свеавеген. Однако этот мужчина вполне мог войти в парк со Свеавеген на четверть часа раньше, то есть тогда, когда вы были полностью заняты тем, что наблюдали за мужчиной с собакой.

— Ага, — сказал задержанный и остался сидеть с широко раскрытым ртом.

— Он мог прийти на детскую площадку и выманить девочку наверх к водонапорной башне. Там он мог убить ее, и в ту минуту, когда вы его видели, мог как раз возвращаться оттуда.

— Ага, — сказал Рольф Эверт Лундгрен, глядя немигающими глазами на Гюнвальда Ларссона.

— Вы видели, в какую сторону он пошел? — спросил Мартин Бек.

— Нет, я только подумал, что он уже исчезает и что теперь мне будет спокойнее.

— Вы видели его вблизи?

— Ага, он ведь прошел мимо меня. Я стоял за киоском.

— Прекрасно, в таком случае опишите его нам, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Как он выглядел?

— Он был не очень высокий, но и не низенький. С довольно большим носом.

— Во что он был одет?

— На нем была светлая рубашка, кажется, белая, темные брюки, то ли серые, то ли коричневые. Он был без галстука.

— Волосы?

— По-моему, довольно редкие. Зачесаны назад.

— Пиджак у него был? — вмешался Рённ.

— Нет, ни пиджака, ни плаща.

— Цвет глаз? — спросил Гюнвальд Ларссон.

— Что?

— Вы заметили, какого цвета у него были глаза?

— По-моему, они были синие. Или серые. Ну, в общем, светлые.

— А сколько ему приблизительно могло быть лет?

— Ну, если приблизительно… между сорока и пятьюдесятью. Я бы сказал, ближе к сорока.

— А ботинки? — спросил Рённ.

— Этого я не знаю. Наверное, обыкновенные черные полуботинки со шнуровкой, которые, как правило, носят такие люди. Но это я уже предполагаю.

Гюнвальд Ларссон резюмировал:

— Мужчина среднего роста, чуть больше сорока, нормальная фигура, редкие зачесанные назад волосы и большой нос. Синие или серые глаза. Белая или светлая рубашка с открытым воротом. Коричневые или темно-серые брюки; вероятно, черные полуботинки.

У Мартина Бека в голове промелькнула какая-то мимолетная ассоциация, но тут же ускользнула. Гюнвальд Ларссон продолжил:

— Так значит, вероятно, черные полуботинки. Овальное лицо… хорошо. И наконец, последнее. Посмотрите на кое-какие фотографии. Пусть сюда принесут альбом из отдела полиции нравов.

Рольф Эверт Лундгрен листал один за другим альбомы из отдела полиции нравов. Он внимательно изучал каждую фотографию и над каждой всегда качал головой.

Он не нашел никого, кто бы походил на мужчину, которого он видел в Ванадислундене.

Он с полной уверенностью утверждал, что мужчины, которого он видел в парке, нет в этих альбомах.

Была уже полночь, когда Гюнвальд Ларссон сказал:

— Так, сейчас мы организуем вам что-нибудь поесть, а потом пойдете спать. Увидимся завтра. А пока что большое вам спасибо.

Казалось, у него приподнятое настроение.

Последнее, что сказал грабитель, прежде чем его увели, было:

— О Боже, подумать только, что я видел этого мерзавца…

Казалось, у него тоже приподнятое настроение.

А ведь он едва не убил несколько человек и всего лишь двенадцать часов назад с удовольствием убил бы на месте как Мартина Бека, так и Гюнвальда Ларссона, представься ему такая возможность.

Мартин Бек размышлял над этим.

Он размышлял также над тем, что теперь у них есть описание, очень скверное описание, которое подходит к тысячам мужчин, но ведь это уже кое-что.

И охота вступила в седьмой день.

Мартин Бек размышлял еще кое о чем, однако сам точно не знал о чем.

Перед тем как закончить, они с Рённом и Гюнвальдом Ларссоном выпили еще по стаканчику кофе. Обменялись несколькими последними фразами, прежде чем разойтись по домам. Гюнвальд Ларссон спросил:

— Вам показалось, что это длилось слишком долго?

— Да, — сказал Мартин Бек.

— Ага, честно говоря, показалось, — ответил Рённ.

— Ага, — назидательным тоном произнес Гюнвальд Ларссон. — Нужно вытягивать все, с самого начала. И кроме того, завязать отношения, основанные на доверии.

— Ага, — сказал Рённ.

— И все равно, мне показалось, что это продолжалось слишком долго, — сказал Мартин Бек.

Потом он поехал домой, выпил еще одну чашечку кофе и лег. Он лежал в темноте, не мог уснуть и размышлял.

Кое о чем.

XVII

Когда Мартин Бек проснулся в пятницу утром, у него совершенно не было ощущения, что он выспался. Напротив, он чувствовал себя более уставшим, чем накануне вечером, когда после чересчур большого количества выпитого кофе ему наконец удалось уснуть. Он спал беспокойно, его мучил один кошмар за другим, и он проснулся с болью в желудке.

Мартин Бек устал, злился сам на себя, и у него резало глаза, когда он ехал в метро к центру города, где пересел и отравился проверить, что новенького, к себе в кабинет на Вестберга-Алле.

Он поднялся лифтом на третий этаж, нажал на нужные кнопки на круглом циферблате у застекленной двери, кивнул дежурному и вошел в свой кабинет. Там в куче бумаг на столе он нашел документы, которые хотел взять с собой на Кунгсхольмсгатан.

Здесь лежала также яркая цветная открытка, на которой был изображен ослик в соломенной шляпе, пухленькая черноглазая девочка с корзинкой апельсинов и пальма. Открытка была с Мальорки, где самый младший в отделе, Оке Стенстрём, проводил отпуск, и адресована она была «Мартину Беку и его ребятам». Мартин Бек не сразу разобрал, что, собственно, написал им Стенстрём шариковой ручкой, из которой выдавливалось слишком много пасты.

«Если вы не можете понять, куда подевались все стокгольмские красотки, должен вас проинформировать, что до них дошли сведения о том, где я провожу отпуск. Как там у вас дела без меня? Конечно, скверно. Но вы держитесь, я к вам, может быть, еще вернусь! Оке».

Мартин Бек улыбнулся и сунул открытку в карман. Потом сел на стул, нашел номер Оскарсонов и придвинул к себе телефон.

Трубку взял отец семейства. Он сказал, что жена с детьми приехала и что, если Мартин Бек хочет с ними поговорить, пусть приходит поскорее, потому что им нужно уложить много вещей в поездку.

Мартин Бек вызвал такси и через десять минут уже стоял перед дверью, держа руку на кнопке звонка. Оскарсон открыл дверь, проводил его в гостиную и показал на диван. Детей нигде не было видно, но откуда-то из глубины квартиры доносились их голоса. Хозяйка стояла у окна и гладила. Когда Мартин Бек вошел, она сказала:

— Извините, я сейчас буду готова.

Она выдернула вилку шнура утюга из розетки и присела на подлокотник кресла, в котором расположился ее муж. Он обнял ее за талию.

— Я, собственно, пришел спросить, не рассказывал ли ваш сын что-нибудь такое, что могло бы иметь какое-то отношение к случившемуся с Анникой?

— Буссе?

— Да. Судя по тому, что говорила Лена, Буссе какое-то время отсутствовал. Ничто не свидетельствует против того, что он мог пойти за Анникой. Может, он даже видел того человека, который ее убил.

Он понимал, как глупо объясняет, и думал: я действительно говорю как в романе. Или, скорее, как пишут в полицейском протоколе. Господи, как вообще можно узнать что-либо разумное от трехлетнего ребенка?

Пара в кожаном кресле, однако, не реагировала, по-видимому, на его корявый стиль изложения. Очевидно, они считали само собой разумеющимся, что полицейские выражаются именно так.

— Но ведь здесь уже была какая-то женщина из полиции и разговаривала с ним, — сказала фру Оскарсон. — Может, не стоит. Он ведь еще совсем маленький ребенок.

— Да, я знаю, — сказал Мартин Бек. — Но тем не менее, хотел бы попросить вас об этом. Не исключено, что он, возможно, что-то заметил. Если бы он смог вспомнить именно этот день…

— Но ведь ему всего лишь три года, — перебила она его. — Он еще не умеет как следует говорить, путает некоторые звуки и так далее. То, что он говорит, понимаем только мы, но даже мы не понимаем всего, что он говорит.

— Ну, попытаться мы можем, — сказал муж. — Постараемся ему как-то помочь. Может, Лене удастся помочь ему вспомнить, что он делал.

— Спасибо, — сказал Мартин Бек. — Я в самом деле был бы вам очень обязан.

Фру Оскарсон встала и вышла в детскую. Через минуту она вернулась с обоими детьми.

Буссе пробежал по комнате, встал рядом с папой и показал на Мартина Бека.

— Что это? — спросил он.

Он наклонил голову набок и разглядывал Мартина Бека. Личико у него было замурзанное, на щеке царапина, а на лбу, под светлыми волосиками, огромная синяя шишка. Глаза у него были сочного зеленого цвета.

— Папа, что это? — нетерпеливо повторил он.

— Это дядя, — объяснил ему папа и извиняющимся взглядом посмотрел на Мартина Бека.

— Привет, Буссе, — сказал Мартин Бек.

Буссе проигнорировал его приветствие.

— Как его зовут? — спросил он папу.

— Меня зовут Мартин, — сказал Мартин Бек. — А тебя как зовут?

— Буссе. А тебя как зовут?

— Мартин.

— Малтин. Его зовут Малтин, — сказал Буссе тоном, из которого явствовало, как его изумляет то, что кого-то вообще могут так звать.

— Да, — сказал Мартин Бек. — А тебя зовут Буссе.

— Папу зовут Куйт…

— Курт, — поправила его Лена.

— Папу зовут Курт, маму зовут… Как тебя зовут?

Он показал на маму, и она сказала:

— Ингрид. Ты ведь знаешь, да?

— Да.

Он подошел к дивану и положил пухленький грязный кулачок на плечо Мартину Беку.

— Ты был сегодня в парке? — спросил Мартин Бек.

Буссе замотал головой и заявил звонким голоском:

— Я не иглаю в палке. Я поеду в автомобиле.

— Да, — сказала мама успокаивающим тоном. — Скоро-скоро мы поедем в автомобиле.

— Скоро ты тоже поедешь в автомобиле, — сказал Буссе и посмотрел на Мартина Бека взглядом, выражающим страстную мечту.

— Да, возможно.

— Буссе умеет рулить, — довольно сказал малыш и залез на диван.

— Что ты делаешь, когда хорошо играешь в парке? — спросил Мартин Бек тоном, который показался ему неестественным и неискренним.

— Буссе не иглает в палке. Буссе поедет в автомобиле, — капризно заявил малыш.

— Да, да, конечно, — сказал Мартин Бек. — Ясно, что ты поедешь в автомобиле.

— Сегодня Буссе не будет играть в парке, — сказала сестра. — Дядя всего лишь спросил тебя, что ты делаешь, когда играешь в парке.

— Дядя дурак, — отчетливо произнес Буссе.

Он слез с дивана, и Мартин Бек подумал, что надо было принести ему кулечек карамелек или что-нибудь еще. Он не имел привычку давать взятки свидетелям для того, чтобы расположить их к себе, однако, с другой стороны, ему еще никогда не приходилось допрашивать свидетеля в возрасте трех лет. Плитка шоколада в эту минуту совершила бы чудо.

— Это он говорит обо всех, — сказала сестра Буссе. — Он еще глупыш.

Буссе ударил ее и обиженно заявил:

— Буссе не глупыш! Буссе холосый мальчик!

Мартин Бек шарил по карманам в поисках чего-нибудь, что бы могло заинтересовать малыша, но нашел только открытку от Стенстрёма.

— Иди ко мне, я тебе что-то покажу, — сказал он.

Буссе тут же подбежал и с любопытством посмотрел на открытку.

— Что это? — спросил он.

— Открытка, — ответил Мартин Бек. — Видишь, что здесь, на этой открытке?

— Лошадка. Цветочки. Андалинки.

— Что такое андалинки? — удивился Мартин Бек.

— Мандарины, — объяснила ему мама.

— Андалинки, — повторил Буссе, показывая на открытку. — Цветочки. Лошадка. Девочка. Как зовут девочку?

— Не знаю, — ответил Мартин Бек. — А как, по-твоему, ее зовут?

— Улла, — сказал Буссе. — Девочка Улла.

Фру Оскарсон подтолкнула дочь.

— Помнишь, как Улла, Анника, Буссе и Лена были в парке на качелях? — быстро спросила Лена.

— Да, — с энтузиазмом воскликнул Буссе. — Улла, Анника, Буссе, Лена. Качели. Мы купили молозеное. Да?

— Да, — сказала Лена. — Помнишь, как мы в парке встретили собачку?

— Да, Буссе встлетил собачку. С собачкой нельзя иглать. Собачка кусается, нельзя иглать. Да.

Родители посмотрели друг на друга, и мама кивнула. Мартин Бек понял, что малыш в самом деле вспомнил тот день, который был им нужен. Он не шевелился, сидел тихо и неподвижно и надеялся, что ничего не случится и малыш не потеряет нить.

— А помнишь, — продолжила сестра, — как Улла, Лена и Буссе играли в классики?

— Да, — сказал Буссе. — Улла, Лена, классики. Буссе тоже. Да? Буссе тоже.

Мальчуган с энтузиазмом мгновенно отвечал на вопросы, которые задавала ему сестра, и весь разговор шел по какой-то заранее заданной схеме. Мартин Бек наконец сообразил, что это, очевидно, какая-то игра в загадки, в которую часто играют брат и сестра.

— Да, я это помню, — сказала Лена. — Буссе, Улла и Лена играли в классики. Но Анника не играла.

— Анника не иглала. Анника злилась. На Лену и на Уллу злилась, — важно произнес Буссе.

— Ты помнишь, что Анника разозлилась? Разозлилась и ушла.

— Лена и Улла глупые девчонки.

— Анника сказала, что Улла и Лена глупые девчонки? Помнишь это?

— Анника сказала, что Улла и Лена глупые девчонки, — сказал Буссе и потом энергично добавил: — Буссе не глупый мальчик.

— А что делал Буссе с Анникой, когда Лена и Улла были глупыми девчонками?

— Буссе и Анника иглали в плятки.

Мартин Бек затаил дыхание, и вся надежда у него была на то, что девочка знает, о чем теперь нужно спросить.

— Ты помнишь, как Буссе с Анникой играли в прятки?

— Да, Улле и Лене нельзя иглать в плятки. Улла и Лена глупые девчонки. Анника холосая девочка. Буссе холосый мальчик.

Теперь все шло отлично.

— Дядя тоже холосый.

— Какой дядя?

— Дядя в палке очень холосый. Дядя дал Буссе цок-цок.

— Дядя в парке дал Буссе цок? Помнишь?

— Дядя дал Буссе цок-цок! Не цок!

— Щипчики?

— Нет. Цок-цок.

— Что сказал дядя? Дядя говорил с Буссе и Анникой? Буссе и Анника получили от дяди цок?

— Буссе получил цок-цок. Анника не получила цок-цок. Не цок.

Буссе внезапно повернулся и подбежал к Мартину Беку.

— Буссе от тебя сумочку для цок-цок. У тебя есть сумочка для цок-цок?

Мартин Бек покачал головой.

— Буссе хочет сумочку для цок-цок. Буссе хочет, иначе будет плакать.

— Нет, — сказал Мартин Бек. — Теперь нет. Может быть, потом. Ты получил от дяди в парке сумочку для цок-цок?

Буссе нетерпеливо колотил кулачком по дивану.

— Нет, Буссе получил цок-цок.

— И он был хороший? Хороший цок-цок?

Буссе начал колотить Мартина Бека по колену.

— Нехороший, — сказал он. — Цок-цок не ам-ам.

Мартин Бек посмотрел на маму Буссе.

— Что такое цок-цок? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Он каждую минуту говорит такие слова, и мы не знаем, что он, собственно, хочет сказать.

Мартин Бек наклонился к малышу и спросил:

— Что делали Буссе, Анника и дядя? Вы играли с дядей?

Буссе начинал терять интерес к этой игре.

— Буссе потерял Аннику. Анника глупая девчонка и иглала с дядей.

Мартин Бек хотел что-то сказать и открыл рот, но тут же закрыл его, потому что свидетель молниеносно исчез в соседней комнате.

— Не поймаешь меня! Не поймаешь меня! — радостно визжал малыш.

Сестра раздраженно посмотрела ему вслед и сказала:

— Он такой глупый, что его невозможно выдержать.

— Что, по-твоему, он имел в виду под этим цок-цок? — спросил ее отец.

— Не знаю. Наверное, какая-то вещь, но что именно, я не знаю.

— Похоже на то, что когда он был с Анникой, они с кем-то разговаривали, — сказал отец.

Но когда, подумал Мартин Бек. В пятницу или четырнадцать дней назад?

— Бр-р, это ужасно, — сказала мама. — Ведь это, наверное, был тот… который это сделал.

Она вздрогнула, и муж успокаивающе погладил ее по спине. Он озабоченно посмотрел на Мартина Бека и сказал:

— Он ведь еще очень маленький. У него такой маленький запас слов. Я не могу себе представить, чтобы он сумел как-то описать этого человека или что-нибудь сказать о нем.

Мать покачала головой

— Нет, он не сумеет, — сказала она. — Если, конечно, в этом мужчине не было чего-нибудь необычного. Если бы на нем была какая-нибудь униформа, то Буссе сказал бы, что это был солдатик. В противном случае, не знаю… понимаете, детей никогда ничто не выводит из себя. Если бы Буссе увидел, например, человека с зелеными волосами, розовыми глазами и тремя ногами, ему бы наверняка это не показалось странным.

Мартин Бек кивнул.

— Возможно, он был в униформе, — сказал он. — Или, возможно, Буссе вспомнит еще что-нибудь. Наверное, будет лучше, если вы сами поговорите с ним.

Фру Оскарсон встала и пожала плечами.

— Ну ладно, — сказала она. — Я попытаюсь.

Дверь она оставила полуоткрытой, чтобы Мартин Бек слышал, как она разговаривает с малышом. Она вернулась через двадцать минут. Ей не удалось узнать от него ничего такого, чем можно было бы дополнить то, что он уже сказал.

— А нам можно будет уехать? — озабоченно спросила она. — Я хочу сказать, Буссе не должен будет… Она осеклась и потом добавила:

— И Лена…

— Нет, нет. Естественно, вы можете со спокойной совестью уезжать, — сказал Мартин Бек и встал.

Он подал руку ей и мужу, поблагодарил их, но когда хотел уйти, примчался Буссе и обнял его за колени.

— Не уходи. Останься. Поговоли с папой. Поговоли с Буссе.

Он попытался стряхнуть с себя малыша, но Буссе держался крепко, а Мартину Беку не хотелось, чтобы малыш начал реветь. Он полез в карман и вытащил оттуда монетку в пятьдесят эре. Вопросительно посмотрел на маму. Она кивнула.

— Держи, Буссе, — сказал он и протянул малышу монетку.

Буссе мгновенно отпустил его, взял монетку и сказал:

— Буссе купит молозеное. Буссе будет богатым и купит молозеное.

Он побежал в прихожую и взял в руку плащик, который висел на крючке, низко прикрепленном к двери. Начал рыться в карманах.

— У Буссе много денег, — заявил он и предъявил грязный пятачок.

Мартин Бек открыл дверь в коридор, повернулся и протянул Буссе руку.

Малыш стоял, держа в руке плащик, и когда он вытащил руку из кармана, на пол упал маленький белый листок бумаги. Мартин Бек нагнулся, чтобы подать его малышу, и тот воскликнул:

— Цок-цок! Цок-цок от дяди!

Мартин Бек посмотрел на предмет, который держал руке.

Это был самый обыкновенный билет в метро.

XVIII

Утром, в пятницу шестнадцатого июня 1967 года, уже кое-что что произошло.

Полиция опубликовала описание, которое имело тот недостаток, что подходило к каким-нибудь десяти тысячам более или менее добропорядочных граждан. А может, и к еще большему количеству.

В руководстве полиции кое-кто по-прежнему упрямо настаивал на том, что у Лундгрена нет никакого алиби относительно убийства в Ванадислундене, и подвергал сомнению надежность его свидетельских показаний. Это привело к тому, что Гюнвальд Ларссон поставил одну женщину в весьма неприятное положение, а другая женщина поставила Колльберга в еще более неприятное положение.

Гюнвальд Ларссон набрал телефонный номер в районе Ваза. После чего состоялся следующий разговор.

— Янсон слушает.

— Добрый день. Криминальная полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.

— Слушаю вас.

— Могу я поговорить с вашей дочерью Майкен Янсон?

— Да, пожалуйста. Секундочку. Мы как раз завтракаем. Майкен!

— Алло, Майкен Янсон слушает.

Голос был звонкий и воспитанный.

— Полиция, у телефона старший криминальный ассистент Ларссон.

— Да?

— Вы сообщили, что вечером девятого июня были в парке Ванадислунден, куда ходили немножко подышать свежим воздухом.

— Да.

— Что было на вас надето, когда вы ходили подышать?

— Что было… секундочку, да, на мне было черно-белое короткое платье.

— А еще что?

— Босоножки.

— Ага. А еще что?

— Ничего. Подожди, папа, он всего лишь спрашивает, что было…

— Ничего? Больше ничего на вас не было?

— Н-нет.

— Я имею в виду, у вас случайно не было чего-нибудь под платьем?

— Ну да, естественно. На мне, естественно, было нижнее белье.

— Ага. А какое нижнее белье?

— Какое нижнее белье?

— Да, именно об этом я вас и спрашиваю.

— Ну-у… на мне было, естественно, то, что… то, что обычно носят. Но папа, ведь это полиция!

— А что именно вы обычно носите?

— Ну, естественно, бюстгальтер, и… ну, как вы думаете?

— Я ни о чем не думаю. У меня нет никакого априорного мнения, я всего лишь спрашиваю.

— Ну, в таком случае, естественно, трусы.

— Ага. А какие трусы?

— Какие? Послушайте, я не понимаю, что вы имеете в виду. Самые обыкновенные трусы.

— Маленькие трусики, похожие на плавки?

— Да, но простите, я…

— А как выглядели эти трусики? Они были красные, черные, синие или, возможно, телесного цвета?

— Они были…

— Да?

— Это были белые сетчатые трусики. Да, папа, я сейчас его спрошу. Простите, вы не могли бы сказать, зачем расспрашиваете меня о таких вещах?

— Я проверяю свидетельские показания.

— Свидетельские показания?

— Совершенно верно. До свидания.

Колльберг приехал в Старый Город, припарковался возле собора, разыскал адрес и поднялся по каменной винтовой лестнице, порядком истертой. Звонка он не обнаружил и, поэтому, верный своей привычке, оглушительно заколотил в дверь.

— Входи, — крикнула женщина.

Колльберг вошел.

— О Боже! — воскликнула женщина. — Кто вы такой?

— Полиция, — строго сказал Колльберг.

— В таком случае вынуждена вам заявить, что полиция умеет чертовски неприятно…

— Вас зовут Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём? — спросил Колльберг, демонстративно заглянув в бумажку, которую держал в руке.

— Да. Вы пришли из-за вчерашнего?

Колльберг кивнул и огляделся вокруг. В комнате царил милый беспорядок. Элизабет Хедвиг Мария Карлстрём была в синей полосатой пижамной куртке такой длины, что было видно, что под ней нет даже сетчатых трусиков. Очевидно, она только что встала и варила кофе, потому что стояла у газовой плиты и ждала, когда закипит вода.

— Я только что встала и варю кофе, — сказала она.

— Ага.

— Я подумала, что это девушка, живущая по соседству. Никто другой так не колотит в дверь. И к тому же в такое время. Вы тоже хотите?

— Простите?

— Кофе.

— Гм, да, — сказал Колльберг.

— Ну, тогда присаживайтесь куда-нибудь.

— Куда?

Она показала ложечкой на низкий кожаный пуфик возле спинки широкой расстеленной постели. Он нерешительно сел. Она поставила обе чашечки на маленький подносик, левым коленом подтолкнула столик и поставила на него поднос, а сама села на постель. Потом скрестила ноги, причем кое-что обнажилось. В ее анатомии не было каких-либо необычных особенностей.

— Угощайтесь, — сказала она.

— Спасибо, — сказал Колльберг, глядя на пальцы ее ног.

Он легко возбуждался, и в эту минуту у него было какое-то странное ощущение. Она чем-то сильно напоминала ему кого-то, очевидно, его собственную жену.

Она озабоченно посмотрела на него и сказала:

— Вы не возражаете, если я немного оденусь?

— Думаю, это очень неплохая мысль, — прогудел Колльберг сдавленным голосом.

Она тут же встала, подошла к шкафу, достала оттуда коричневые вельветовые брюки и надела их. Потом расстегнула пижамную куртку и сняла ее. Минуту стояла обнаженная до пояса, повернувшись к Колльбергу спиной, однако это не очень помогало. Немного поколебалась, а потом натянула свитер через голову.

— Неудобство в том, что потом человеку становится ужасно жарко, — вздохнула она.

Он сделал глоток кофе.

— Вам нравится? — спросила она.

Он сделал еще один глоток.

— Кофе прекрасный, — ответил он.

— Дело в том, что я вообще ничего не знаю. Совершенно ничего. Это было просто ужасно, я имею в виду Симонссона.

— Его зовут Рольф Эверт Лундгрен, — сказал Колльберг.

— Вот видите, еще и это. Мне ясно, вы считаете, что я произвожу впечатление… что это не показывает меня в благоприятном свете, если можно так выразиться. Ну, теперь уж с этим ничего не поделаешь.

Она с несчастным видом посмотрела на него.

— Вы, наверное, хотите закурить, — сказала она. — Однако у меня, к сожалению, нет ни одной сигареты. Видите ли, дело в том, что я не курю.

— Я тоже, — сказал Колльберг.

— Ну, тогда все в порядке. Так вот, в благоприятном я предстаю свете или нет, но я могу только сказать, как было дело. В девять часов я познакомилась с ним в Ванадисском плавательном бассейне, а потом пошла с ним к нему домой. Больше я ничего не знаю.

— Однако вы должны знать одну вещь, которая нас интересует.

— Что же?

— Какой он был? Я имею в виду, в сексуальном отношении.

Она растерянно пожала плечами, взяла сухарик и начала его грызть. Наконец сказала:

— No comments.[3] Я не имею привычки…

— Какой привычки вы не имеете?

— Я не имею привычки обсуждать мужчин, с которыми встречаюсь. Если бы, например, мы с вами вместе легли в постель, я потом не ходила бы по улицам и не распространяла бы о вас разнообразные подробности.

Колльберг раздраженно заерзал. Он возбудился, и ему было жарко. Он с удовольствием снял бы пиджак. Собственно, не было исключено, что он мог бы полностью раздеться и лечь с этой женщиной в постель. Правда, такие вещи при исполнении служебных обязанностей он делал очень редко и, главным образом, до того, как женился, но что было, то было.

— Я бы хотел, чтобы вы ответили мне на этот вопрос, — сказал он. — Он был нормальным в сексуальном отношении?

Она не отвечала.

— Это важно, — сказал он.

Она перехватила его взгляд и спросила:

— Почему?

Колльберг задумчиво посмотрел на нее. Ему было нелегко решиться, и он знал, что ряд его коллег посчитали бы его ответ гораздо худшей вещью, чем если бы он разделся и лег с этой женщиной в постель.

— Лундгрен — профессиональный преступник, — наконец сказал он. — Он признался приблизительно в десяти серьезных преступлениях, связанных с насилием. Доказано, что в прошлую пятницу вечером он находился в Ванадислундене в то время, когда там была убита маленькая девочка.