Вальдберг Геннадий
Человек проходит как хозяин
Геннадий Вальдберг
Человек проходит как хозяин...
(рассказ)
Вместо ужина Мишка приперся в клуб. Саданул ногой дверь, так что петли взвизгнули, бухнулся на скамейку и по-чувствовал, как зубы в мелкой дрожи зашлись.
Вот ведь как получается! Надули его, значит!...
"Ты с этой бумажкой можешь в гальюн. А сейчас в би-блиотеку катись! Стены расписывать!"
А это вот видел?! - чуть не заорал Мишка.
Но врет. "Заорал" - это он сейчас придумал. И как огрыза-ется, и как кукиш Мартынову тычет. А там, на ковре, как са-лага последний, только глазами хлопал. А чего, спрашивается, хлопал? Чему удивлялся? Будто здесь хоть когда-то иначе что делалось?...
На сцене сидел Гриша Каз. Округлый, ухоженный. Полоска усов над припухлой губой. И такие же пухлые лычки на ка-ждом погоне. Блестят будто воском надраенные. На коленях у Гришы аккордеон, но держал он его с какой-то брезгливостью, мол, не тот инструмент, и клавиши перебирал также нехотя, как будто одолжение делал. А у микрофона два салажонка. Руки по швам, и дружно так, дрожащими голосами:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!...
Один из салажат не дотягивал, словно боялся чего-то, и Гриша его подгонял:
- Здесь ля, дурачье! Надбавь-ка немного!
И салажата старались надбавить. Этакие крольчата на задних лапках.
А Гриша опять:
- Бемоль я, что ли, брать буду?! - и снова по клавишам с той же брезгливостью.
От Москвы до самых до окраин,
С Южных гор до Северных морей...
Но моря как-то плохо виделись, хотя до них и рукой по-дать можно. Зато рыхлая рожа Мартынова с бородавкой на обочине носа и желтой слезой на провисшем веке... Мишке казалось: это у него желчь глазами выходит.
- Хитрить вздумал? - поигрывал карандашом Мартынов, то тупым, то острым концом в бумажку его воткнет. - Ду-маешь, служил - всех дурачил, так и дембельнуться на ду-рака выйдет? А вот врешь, служивый. На хитрую жопу у нас кой-чего с нарезкой имеется. Враз резьбу всю попортим! - и бумажка как-то сама в корзину слетела.
А слеза хоть бы что: туда-сюда по веку катается.
- Уговор-то какой у нас был? Чтоб домой-то поехать - заслужить еще надо. Вон бригада Гунько - забор новый ста-вит. Мамедовцы - теплотрассу кладут. А ваше благородие - пальчики, небось, отморозит?
- Я тоже работал, - сказал Мишка. Но гнусно сказал. Тут кулаками об стол, чтобы стекла вдребезги. А он - будто милости просит. - Вы сказали: аккорд - и я копировальный станок для Управления сделал. Вот и капитан Загородников записку прислал...
- Какую записку? Не вижу никакой я записки...
Человек проходит как хозяин!...
- надрывались салажата. Этот "человек" им уже поперек горла стоял. Но на первой скамейке сидел сержант, и под его грозным взглядом они тянули снова и снова.
"Хозяин чего? - почему-то подумал Мишка. - Мартынов
- понятно. А мы?..."
Надо было уйти. Но что-то удерживало. Вообще-то, он с Гришей пришел посоветоваться. Нельзя все в себе лишь но-сить. Весь гной в душу вытечет. Но чем ему Гриша поможет? Да и есть ли вообще чем помочь? Терпи, скажет. Немного осталось. Недели какие-то... А дело же тут не в неделях. Он раньше ведь как рассуждал: лишь конец замаячь - что было, что не было - все разом спишется... А теперь получалось - не списывается. Смерзлось как в нужнике. И носить - силы нет, и оттаивать - мерзость...
А еще ведь вчера себя уговаривал. Мол, ничего, перемелется. Письмо домой написал. Чтобы елку купили. Только не наря-жайте, я сам. И Лене обязательно звякнмте. Плевать, что не ждет. Я ее уж простил. Но этот Новый год все равно пусть уступит. Отпразднуем - и разбежимся. Будто не было этих трех лет. Ничего не было.
И Мишка представил свой дом. Столько раз представлял... Две ступеньки, обмерзшие льдом, и дворничка Клава снег у подъезда раскидывает. А в подъезде тепло, кошатиной пахнет... И Мишка бежит по лестничным маршам, наверх и наверх; давит кнопку звонка...
Мишка - дурак!
- это Лена, когда еще в школе учились и Мишка с ее братом, Вовкой, подрался, гвоздиком выцарапала.
...а на звонок не откликаются. Он звенит и звенит в пустоте, ошалелый, испуганный. Пока, наконец, - Мишка слышит, - щелкает выключатель - и золотистая лужица света вытекает под дверью. Потом мамины шлепанцы - щ-шик, щ-щик - как кошачьи коготки по линолеуму. И замочный язык, в два приема, гильотиной выходит из паза...
Но дальше, почему-то, ничего нет. Мама и брат... Но их уже Мишка не видит. Только себя, как стоит в пустоте и будто в замедленном фильме срывает погоны. Трещат лоскуты, расползаются нитки, и невесомая кувыркается в воздухе пуговица. И все ложится как будто в песок. Ни единого звука.
- Завтра еще попоем, - выпустил воздух их мехов Гриша.
- После завтрака приводи.
Салажата спрыгнули в зал, и сержант повел их на выход.
- Чего там сидишь? - щелкнул замками.
Но Мишка не ответил. Прошел по проходу и сел поближе.
- Ну и дал он тебе "обходной"?
- Вот он что дал!
- И чего говорит?
- А все то ж. В библиотеку иди. Ленина, говорит, во всю стену малюй. Чтобы как во Дворце Съездов было.
- А ты?
- Ничего. Как мудак, вот, сижу. Вперед чтоб не рыпался.
- Без аккорда все равно б не уехал.
- А вот ты и врешь! В "Приказе" о том не написано.
- Да видел ты этот "Приказ"?
- В газете печатали!
И тут Мишку вдруг повело:
- А знаешь, я к прокурору пойду!
- Какому еще прокурору?
- Военному. В комендатуре бывал - так соседняя дверь. Своими глазами читал: "Военная прокуратура". Для чего-то ж написано?
Но Гриша только усы разгладил, пальцем туда и сюда:
- Может, того, в Кремль сразу?
- А хоть бы и в Кремль! Тычут тебя тут "Уставами", так и эдак выкручивают. А ты - будто грамоте не учили.
- Зря обижаешься, - слез со сцены Гриша. - Но сам посуди: как ты в эту прокуратуру пойдешь? Ведь она, небось, только днем работает. Значит, в служебное увольнение надо, чтобы маршрут был указан. А кто тебе такое увольнение даст? Мартынов? Своей же рукой "Прокуратура" напишет? Мол, я на вас жаловаться иду. Подмахните, пожалуйста.
- Дай сигарету, - порылся в кармане Мишка. - Свои куда-то девал.
Гриша - холодная голова. Верно всегда рассуждает. Но именно это и злило.
- Чего ж предлагаешь?
- Сначала поспи, - выпустил колечко Гриша (лихо у него получается, одно в одно, будто круги по воде). - А утром еще денек из календаря вымараешь, все к дембелю ближе. Время теперь на тебя работает. А там и в библиотеку можно...
- Не-ет! - опять набычился Мишка. Но Гриша не слушал:
- Мартынова, один черт, не объедешь. Только измором взять можно. Слыхал про итальянские забастовки? Вроде, работаешь, а дело так, между пальцев течет... Ведь как получается: в Управлении ты больше не числишься. И как наряд закрывать - где денечки достанешь? Один-два, положим, не станут связываться. А больше - за тунеядство притянут. А в библиотеке все же тепло. Малюй по-маленьку...
- Зачем же тогда я копировальный станок для них делал?
- А Новый год хотел дома встретить. Думаешь, не понимаю? И они понимают. И пока у тебя шанс еще есть на этот Новый год до дома добраться будут как танки давить. А как только поймут, что проехали, и тебе уж теперь все равно - без всяких аккордов отпустят. Ведь тут, за денечками вырученными, можно похуже в историю вляпаться.
- Не в денечках дело! Он мне душу изгадил. Всю как есть дерьмом вымазал. И теперь промолчу - вроде как спасибо сказал.
- А ты как хотел? Чтоб тебе? Мол, спасибо, Мишенька Манфред, что своим беззаветным трудом Север помог нам освоить. Так сказать, приблизил светлое завтра всего человечества... Да ты на них помолись-ка сперва, что вообще домой отпускают, что в три года укладываются, а десять-пятнадцать не сделали. А потом рассуждай.
Но Мишка не хотел рассуждать. И молиться на них и не думал.
- Я тебе очень просто скажу, - тем временем продолжил Гриша, - рыбка где глубже любит, даже если в вонючую лужу пустили. Вот пристроился в Управление, чертил там чего-то, станок какой-то выдумывал - худо, тоска, а все траншеи не нюхал. Ну а что с дембелем промахнулся - так не все же выгадывать. Это даже честности ради, пусть хоть по-мелочи отыграются. Потрафят, так сказать, ущемленному чувству. Гегемоны, все-таки. А то какой-то без рода без племени...
- А если все же пожаловаться? - не хотелось отступать Мишке. Хотя уже чувствовал, уступает. И даже если сейчас Гриша перестанет его отговаривать он уж и сам по мудрому... Столько раз уже было.
- Кому? - раздавил окурок и затолкал под скамейку Гриша. - Ну, положим, доберешься ты до этого прокурора. Если прежде патруль не накроет. И что ты ему расскажешь? Что Мартынов слово офицера давал и теперь мундир свой позорит? Да он только со смеху лопнет.
- А может, к Окулову, начальнику Управления?... Однако Окулова Гриша меж ушей пропустил, но как-то вдруг посерьезнел и огляделся: никто ль не подслушивает? - и сразу же тихо, совсем другим голосом:
- Если уж совсем невтерпеж, - и еще раз в углы посмотрел, - то я бы с лейтенантиком, ну-у, из Особого, потолковал...
Но Мишка только головою затряс. Не-ет, в Особый он сам не пойдет.
- Тогда не ропщи, - развел ладонями Гриша, и даже как-то повеселел, будто камень с плечей уронил. - Лучше часика через два приходи. Мы тут репетировать будем.
- "Человек проходит как хозяин"? - огрызнулся Мишка.
- Нет. Это для самодеятельности. А мы рок-н-рольчик вчера один сбацали! Джон Ленон от зависти лопнет!
- "В нашем доме поселился замечательный сосед"? - все же хотелось побольней уколоть Гришу Мишке.
- Да что ты заладил? "Соседа" замполит любит. А мы "Желтую подводную лодку" разучиваем. А Генка Жуков - знаешь, как он "Гел" поет? Слезу прошибает. Эх, ничего ты не слышал!
Но Мишке уже и не хотелось слушать. Прошел по проходу, постоял в дверях:
- А рыбка-то, знаешь, с головы вонь пускает. Но сказал тихо.
- Чего-чего? - не разобрал Гриша.
- А так, ничего! - не захотел повторять Мишка. Посмотрел только, как Гриша аккордеон в чехол убирает, распахнул дверь и со злостью захлопнул.
Ришон-Ле-Цион (Израиль)
1985-1996
