Букет кактусов

      Александра убеждала себя, что так будет для нее лучше. Даже репетировала перед зеркалом в ванной ледяное равнодушие, которым она встретит Бориса, если он как подлый предатель не проявит к ней по возвращении интереса. И... замирала от ужаса всякий раз, когда представляла, что так может произойти в действительности. Чем ближе было второе октября – понедельник, с которого, согласно расписанию, начинались занятия на втором, третьем и четвертом курсах, – тем больше Саша нервничала. И как ни старалась скрывать свои чувства, а подружки все же начали подозревать, что она влюблена. Вот только никак не могли понять – в кого?!

4

      – Пардон... О! Вы ли это, миледи?! – знакомое лицо мелькнуло перед Александрой.
      «Перпетуум мобиле» третьего курса рыжей молнией мелькнул было мимо нее вниз, однако, узнав девушку, тут же вернулся.
      – Александра Александрова, ударение на букву «о»? Привет, привет! Ну, как гранит наук – поддается?
      Саша постаралась, чтобы ее улыбка выглядела не слишком кислой.
      – Привет, Славик. Грызем помаленьку... Стало быть, военно-полевые действия успешно завершены, и мушкетеры прибыли на зимние квартиры? Потерь среди личного состава нет? – добавила она как можно беспечнее.
      – Потерь-то нет, слава Богу! – хохотнул Филя. – А вот временно выбывшие из строя имеются. Небезызвестный вам поручик Жемчужников сачканул на целую неделю по каким-то одному ему ведомым делам. А все остальные при исполнении, можете проверить, миледи. Аудитория двести двадцать четыре, милости просим к нашему шалашу! Вернее, на наш скромный бивуак. Можно вместе с подружками!
      Александра едва слушала его трескотню. Она следила за своими ощущениями: сердце оборвалось и укатилось куда-то в желудок, а вместо него в груди зависла противная, щемящая пустота. Бориса нет в городе! И не будет еще целую неделю...
      – ... Только я имею мысль, миледи, – «мушкетер» с видом заговорщика наклонился поближе к Сашиному уху, – что все «дела» нашего Бориса – какая-нибудь жгучая брюнетка. Доподлинно свидетельствую, что означенный поручик Жемчужников имеет к ним сердечную и все прочие склонности... Ой! Кажется, пора привязать коня за мой болтливый язык, Шурочка! Знаете такую притчу? Надеюсь, этот прожженный ловелас не успел первого сентября вскружить вам голову?
      – Право же, вам не стоит так переоценивать вашего друга.
      Александра обрадовалась, что прозвеневший наконец-то звонок избавил ее от этого невыносимого разговора.
      – Ну, слава Богу: значит, у меня тоже есть шанс! – услышала она сквозь электрический треск. – Вот дьявол, хотел перекурить, да теперь уже... Мой вам добрый совет, Шурочка: держитесь подальше от этого ужасного типа – Борьки Жемчужникова. Это я вам говорю со знанием дела, как его друг.
      – Спасибо, я это учту. Мне пора, до встречи, Славик!
      И девушка опрометью бросилась по коридору к своей аудитории.
      Одному Богу известно, как ей удалось высидеть в этот день целых две пары. Слезный комок распирал горло так, что оно готово было лопнуть. Несмотря на все гигантские усилия ее внутренний «резервуар» то и дело переполнялся, и избыток влаги сочился наружу. Тогда Александре приходилось низко склоняться над конспектами и делать вид, что у нее насморк. На семинаре по современному русскому она повергла доцента в шок тем, что отказалась отвечать по причине плохого самочувствия: такого с Александровой еще не случалось. От потрясения преподаватель даже не поставил ей «отказ».
      Но тяжелее всего девушке давались перемены. В маленьком трехэтажном корпусе, где каждому были давным-давно известны все закоулки, не существовало никакой возможности укрыться от участия друзей и праздного любопытства всех прочих. К тому же Саша смертельно боялась покидать свою аудиторию, чтобы не попасться на глаза Филе или другим «мушкетерам»: слегка пошевелив воображением, ребята легко могли связать ее растрепанные чувства с отсутствием Борьки Жемчужникова.
      Но и в родных стенах бедняжке дышалось не легче! Слишком многим здесь она была не безразлична. Хорошо еще, что Маринку Мелешкину все время отвлекали от Александровой то учебные дела «иностранного легиона», то какие-то друзья по рабфаку, завалившиеся в гости на большой перемене.
      Зато Рэй почти ни на секунду не спускал с Саши своих глаз преданной собаки. Но от этого Александре было еще хуже.
      На третьей паре, во время пятиминутного перерыва она стояла у окна, глядя сквозь слезы, как промозглый осенний ветер обрывает с тополей последние листья. Поблизости, на счастье, никого не было. Углубившись в себя – а там, в душе, в этот миг было не уютней, чем на улице! – Саша не услышала, как он подошел. Она вздрогнула от неожиданности, увидев шоколадную руку с розовыми ногтями. Эта рука осторожно коснулась тонких длинных пальцев девушки, судорожно вцепившихся в подоконник.
      Этого еще не хватало: теперь его глаза совсем близко. Вот будет дело, если она сейчас разревется – прямо перед преподавателем, который зайдет с минуты на минуту!
      – Нет, Рэй, ты мне не поможешь. Никто мне... И вообще, ничего не случилось, понимаешь? Все в порядке! Пожалуйста, оставь меня, я хочу побыть одна.
      В ответ большая темная рука схватила маленькую белую и сжала так, что хрустнули пальцы – непонятно, чьи...
      – Но я не могу видеть, как тебе больно, Саша! Как тебе плохо! Это ты понимаешь?! – хриплым шепотом крикнул африканец.
      Последняя капля переполнила слезный резервуар, и все накопившееся в нем хлынуло через край.
      – Ну так не смотри! Кто тебя вообще просит все время на меня смотреть?! Что вы все ко мне пристали?! Отвяжитесь от меня со своим сочувствием, без вас тошно!
      Саша яростно вырвала руку из дружеского плена и, схватив со стола свою сумку, кинулась вон из аудитории, сшибая на пути обалдевших однокурсников. Ей что-то кричали вслед, кто-то попытался ее схватить, но куда там...
      Так – стремительно и немного неуклюже – в жизнь Саши Александровой входила ее первая любовь. Обычно она перво-наперво одаривает влюбленных розами, а шипы и кровоточащие раны начинаются потом. Но в «странную девчонку» из Звенигорска любовь вонзила свои острые колючки сразу, едав поманив волнующим ароматом.
      Однако, если кто-то думает, что, уколовшись, Александра перестала тянуться к таинственным розам и удовольствовалась мягкой, гладко подстриженной «газонной травкой» своей молодости, безбрежной и безоблачной... Пусть тогда этот мудрый «кто-то» вспомнит собственные семнадцать лет!

5

      К следующему понедельнику – вернее, даже к субботе, когда она сразу после занятий уехала домой, – Саша полностью излечилась от своего так бесславно закончившегося чувства. По крайней мере, сама она была в этом уверена. Образ сероглазого предателя, загулявшего где-то в Москве с пышногрудой разбитной брюнеткой (почему-то счастливая соперница представлялась Александре именно такой), еще являлся девушке. Но больше не вызывал комок в горле – разве только горькую усмешку: о, эти коварные мужчины!..
      Конечно, ей было неприятно вспоминать, как она до самого вечера словно последняя дура рыдала на Маринкиной тахте, так что в конце концов у нее даже поднялась температура. Было стыдно за свое глупое поведение на факультете, достойное не первокурсницы, а разве что первоклассницы. И особенно стыдно – перед Рэем, которому она так возмутительно нахамила и у которого так и не сумела попросить прощения. Так долго собиралась с духом, что бедняга сам попросил извинить его неизвестно за что, чем окончательно оконфузил Александру.
      Маринка, когда узнала, из-за чего весь сыр-бор, долго хохотала.
      – И это – все?! Ну, Сашка, ты даешь стране угля! Господи, я-то думала... Скажите, пожалуйста: уехал в Москву, тебя не спросился. Да мало ли что могло случиться у парня! Может, и правда срочное дело, приедет – объяснит. Скажет: «Здравствуй, милая моя...»
      – «... Я тебя дождался!» – мрачно вставила Александра.
      – Не перебивай старших! Да, скажет: здравствуй, милая, извини, то-то и то-то... Не смог, мол, предупредить, но только о тебе и думал, люблю, люблю, люблю... И все такое. Но даже если не скажет, то это еще не повод... Послушай, ты мне правда все сказала? У вас в самом деле ничего не было?
      – «Ничего не было»! – снова передразнила Саша, не на шутку разозлившись. – Где?! В парке, под кустиком? У тебя, Мелешкина, одно на уме!
      – Да лучше уж пусть на уме, чем в... другом месте. Меньше проблем! Чего ты выступаешь, я же просто так говорю, на всякий случай... Нет, Сашок, вот это новость для меня! Сразила, просто сразила наповал. И, главное, целый месяц молчала, тихоня, ни гу-гу! Я бы, наверно, нипочем так не смогла – молчать, что влюблена.
      – Иди ты... Ни в кого я не влюблена!
      – Рассказывай! Наташка просто умрет, когда узнает. Ладненько, завтра поспрошаю ребят про этого твоего Жемчужникова, разузнаем в подробностях, что за фрукт-овощ. Постой, постой... Ну конечно, теперь я его вспомнила! Видела разок или два, мы же не в этом корпусе занимались. Такой блондинистый, ничего особенного. Кажется, по жизни большое трепло и своего не упустит. Вообще-то тебе лучше держаться от него подальше, это тебе Филимонов верно сказал.
      Предательски дрогнувшим голосом Александра перебила подругу:
      – А сама говорила: придет... скажет... «люблю»...
      – Это я тебя утешала, чтоб не ревела. Послушай, да плюнь ты на этого Борьку, а? Свет клином на нем не сошелся!
      Но плюнуть – окончательно! – ей удалось только дня через три-четыре. Особенно быстро пошел процесс излечения, когда Мелешкина нажала на все свои источники и выдавила из них немалое количество информации о студенте третьего курса Жемчужникове.
      – Но уж тебе-то, Сашок, этого должно быть достаточно, чтобы послать этого «сероглазого короля» подальше! – увещевала подругу Маринка. – Не хватало еще тебя в его донжуанском списке! Знаем мы таких «ангелов-хранителей»... Ну хочешь, я сама его отошью, на пять метров к тебе не подойдет?
      – Вот еще! Сама справлюсь.
 
      В понедельник, холодным, но ясным октябрьским утром «Икарус» из Звенигорска рейсом на четыре тридцать подрулил к длинному приземистому зданию автовокзала, который успел уже стать для Александры почти родным. Девчонка с зелеными глазами (в полутьме салона они казались почти черными), тяжело вздохнула и поежилась, выглянув из-за плотной сборчатой занавески наружу, где в сероватой дымке раннего утра плавали многоэтажные городские окраины. Надвинула на уши черный фетровый беретик, подняла воротник пальто и, подхватив две увесистые сумки, тронулась к выходу.
      На улице она в нерешительности остановилась, озадаченная вечным вопросом: ждать «тридцать четвертый» автобус или двинуть на трамвай? Баланс плюсов и минусов почти сложился в пользу трамвая, когда Александра с изумлением почувствовала, что кто-то мягко, но настойчиво пытается освободить ее руки от сумок. Оборачиваясь, успела подумать: дожили! Увести поклажу из-под носа зазевавшегося пассажира – это еще понятно, но рвать тяжелые сумки прямо из рук...
      – Поздравляю, миледи! – насмешливо произнес у нее над ухом знакомый, чуть хриплый голос. – Собственнический инстинкт у вас развит нормально, не пропадете. Но тебе все же придется отдать их мне: машина у подъезда!
      Сердце подпрыгнуло и заколотилось в горле, но Александра усилием воли препроводила его на место. Приподняв брови, она смотрела на встречающего взглядом императрицы, которую позабавила экстравагантная выходка ее подданного.
      – Кого я вижу! Поручик Жемчужников, какими судьбами? Что привело вас в такую рань...
      – Я надеялся, что за месяц ты станешь подогадливей, Шурик! – прервал Борис бесцеремонно и весело. – Но уже вижу: зря надеялся. До тебя по-прежнему доходит как до жирафа, поэтому объясняю на пальцах: поручик Жемчужников специально взял такси и примчался в такую рань в такую дрянь, пардон – даль, чтобы встретить одну странную-престранную девчонку с зелеными глазами, по которой он ужасно соскучился! А перед этим, вчера, оборвал телефон в квартире твоей досточтимой Наты Пинкертон, чтобы выяснить, каким автобусом ты приезжаешь. Я не исключаю, что теперь она откажет тебе от места, и нам придется скитаться с твоим барахлом по углам...
      Вся королевская стать, так тщательно отрепетированная, была мгновенно смята натиском бывалого рубаки-мушкетера. Улыбаясь от уха до уха, Борис взял из рук девушки сумки (не драться же с ним, в самом деле!), тут же поставил их на землю, схватил ошарашенную Сашу в охапку и чмокнул в нос прежде, чем та успела хотя бы пискнуть.
      – Ну, привет, Шурик! Черт, как же я соскучился...
      – Отпусти сейчас же!
      Ее ладони в кожаных перчатках уперлись в серо-голубую дутую куртку. Однако, вместо того чтобы оттолкнуться, вдруг начали предательски скользить вверх с явным намерением окольцевать шею нахала...
      Сильные лапы Бориса сжимали Сашу все так же крепко. Она чувствовала его теплое дыхание и волнующий пряный аромат не то дезодоранта, не то одеколона... От этого запаха, от его тепла, такого близкого и властного, тонкий ледок, покрывший сердце Александры, таял на глазах. И все, что было заключено под этой смехотворной броней, аврально вырывалось наружу, заполняя все ее женское существо радостью и любовью. А она-то, дурочка, приняла эту «наледь» за монолит, за айсберг! Но вот ее пригрел лучик солнца – и «айсберг» испарился без следа...
      – Пусти же...
      – И не подумаю. Ведь ты со мной даже не поздоровалась, нахалка!
      – Это я – нахалка?! Ах ты... – Девушка не находила слов от возмущения. – Как будто это я смылась в Москву прямо с колхозного поля, не сказав ни слова! Тоже мне «ангел-хранитель»...
      Он засмеялся, по своему обыкновению тряхнув русыми непокрытыми вихрами.
      – Ах, вот что вас взбесило, миледи! Ну, так совесть моя чиста: я честно пытался до тебя дозвониться. Но увы: ответом мне были только длинные гудки. Конечно же, ты в выходной денек развлекалась где-нибудь со своими новыми цветными дружками – чтоб им никогда с деревьев не спускаться! Ну-ну, признавайся: не очень-то ты тут скучала, а, неверная?
      Борис сделал страшные глаза Отелло, «которое рассвирепело», и крепче сжал свою добычу – будто в самом деле собираясь задушить.
      – Да уж не сомневайся! Горьких слез не лила. Кстати, взяла с собой на вечеринку и Наталью Ивановну: вот почему она тоже не подходила к телефону. Подлый обманщик! Звонил он...
      Борис опять засмеялся, но уже совсем не так – ласково и примирительно.
      – Шурик, я действительно звонил, слышишь? Правда, не очень настойчиво: до поезда оставалось чуть больше трех часов, а мне надо было еще привести себя в порядок после колхоза, отпроситься у Борислава, раздобыть билет в Москву... В общем, сама понимаешь.
      – Пока еще ничего не понимаю. Да что у тебя стряслось-то, почему была такая спешка?
      Жемчужников сразу посерьезнел.
      – Не помню, говорил тебе или нет... Есть у меня брательник в столице, троюродный или что-то в этом роде. В общем, седьмая вода на киселе, но так уж вышло, что в детстве мы много времени проводили вместе. Так вот: он там периодически втюхивается в разные истории, а мне, как «старшому» и умному, приходится его из них вытаскивать. Вот это и был как раз тот случай.
      «Ну, что касается „историй“, то ты и сам по ним спец, Боренька!» – подумала Александра, припомнив Маринкин рассказ о прошлогодней колхозной «одиссее» Жемчужникова. Но вслух сказала совсем другое:
      – Что же, у него там нет других «старших и умных», поближе тебя? А родители?
      – «Родители»... Много они значат для оболтуса за двадцать, который воспитывался на улице! Мать у него есть – моя двоюродная тетка, но она с Серегой давно не справляется. Она-то и прислала мне телеграмму, чтоб срочно ехал.
      – В колхоз, что ли?
      – Зачем в колхоз – домой, конечно. Такая была истеричная депеша, что даже мачеха забеспокоилась, стала разыскивать меня по телефонам: она же не знала точно, когда я вернусь в город. И разыскала-таки – накануне нашего отъезда. Я уж, честно сказать, думал, что Серега там неживой лежит.
      – А что с ним стряслось?
      – Да... Даже говорить не хочу. Влип в одну компашку, которая квартиры обчищала. Придурок!
      Увидев, как глаза девушки вылезают из орбит, он поспешно добавил:
      – Да нет, ты не думай: брательник там не при чем оказался. Он просто выпивал с этими козлами, но поди докажи это нашей доблестной милиции... Ладно, Шурик, хватит об этом! – Борис тряхнул шевелюрой, отгоняя неприятную тему, и широко улыбнулся: – Между прочим, счетчик тикает, а я совсем не миллионер!
      Он наконец-то отпустил ее талию, чтобы взять сумки. Сашины ладони, на которых почему-то давно уже не было перчаток, скользнули к красным от холода ушам встречающего.
      – Борька! Почему без шапки? Уши как ледышки...
      Жемчужников тут же подтянул ее руки к своим губам, которые, в отличие от ушей, были очень теплыми, даже горячими.
      – Это оттого, что я дурак. Во всяком случае, наедине с тобой.

6

      Отшумели сухие листья, полетели снежные хлопья. Журфак – эта огромная, беспечная и шумливая «попрыгунья-стрекоза» – не успел и оглянуться после каникул, стройотрядов, трудовых и пионерских лагерей, колхозных романов и первых учебных дней, как подкатила зимняя сессия. Конечно, она стала событием только для желторотых первокурсников – да и то лишь потому, что первая. «Деды» встретили ежегодное зимнее зло с невозмутимостью, достойной будущих «акул пера» и «инженеров человеческих душ». В конце восьмидесятых, когда волны рынка еще не посягали на святая святых – образование, а лишь начинали мутить слабой рябью экономику, отчисления за неуспеваемость в гуманитарных вузах были почти такой же фантастикой, как железные топоры в каменном веке.
      Одним словом, несмотря на то, что на доске объявлений вывесили неумолимый график зачетов и экзаменов, факультет журналистики продолжал жить своей обычной жизнью: гулял, пил, тусовался, крутил романы. А в свободное от этой – основной! – работы время слегка учился, чуть более интенсивно налаживал отношения с редакциями, «забивая» будущие рабочие места, и весьма энергично осваивал многочисленные способы укрепления собственного материального благополучия – как известные г-ну О.Бендеру, так и иные, до которых Великий Комбинатор в его время еще не дорос.
      Что касается романов, то с того самого октябрьского дня, когда третьекурсник Боря Жемчужников примчался на такси на пригородный автовокзал за первокурсницей Сашей Александровой, на журфаке стало одним романом больше.
      С этого дня они не скрывали своих симпатий, хотя и не выставляли напоказ. Больше всего Александра опасалась подначек со стороны однокурсников и ухмылок ее знакомцев-»мушкетеров». Но ничего такого не было – если не считать короткого объяснения с Маринкой Мелешкиной.
      – Значит, все-таки Борька? – бесцветным голосом бросила подружка, когда в тот же понедельник они возвращались из столовой, где светловолосый парень в джинсе весь обед пожирал Александру насмешливо-влюбленным взглядом.
      – Да, Борька! – запальчиво ответила Саша. – Мы помирились, он мне все объяснил. И вообще, это совсем не то, что ты думаешь, я с ним спать не собираюсь, мы только...
      – Ну конечно! Зарекался кувшин по воду ходить... Ты-то, может, и не собираешься, а он – очень даже собирается! Думаешь, он все время будет только сумочки тебе таскать да тарелочки подносить, да?!
      – Это его дело, что он там собирается. У меня своя голова есть, между прочим!
      – Ну-ну. Только не говори потом, что я тебя не предупреждала.
      – Не беспокойся, не скажу. И вообще, почему тебя это так волнует? Я же не у тебя его отбиваю!
      – Дурочка... – Маринка посмотрела на нее долгим материнским взглядом, полным сожаления. И хотя от этого взгляда Александре стало не по себе, она еще больше закусила удила.
      – Ну и пусть, если тебе так хочется! Хватит об этом, ладно?
      – Па-жалуйста!
      – Девчонки, перестаньте вы, не ссорьтесь... – вмешалась вечная миротворица Наташа.
      Они не поссорились, но от этого разговора у Саши остался неприятный осадок. Словно она и в самом деле перешла кому-то дорогу.
      Еще ее слегка покусывала совесть за то, что из-за Бориса стала гораздо реже бывать в родном Звенигорске. Только на Новый год проявила твердость – поехала к своим, хотя Борька отчаянно уговаривал встречать праздник «в тесном кругу мушкетеров, их дам и оруженосцев». Они даже едва не разругались в пух и прах. Но уже первого января, сославшись на подготовку к экзамену, Александра полетела к милому, и он повел ее на какое-то грандиозное новогоднее шоу в ДК «Рубине».
      Нет, ни сессия, которой она начала бояться чуть ли не с первого сентября, ни даже чувства примерной дочери и внучки не могли вытеснить Борьку Жемчужникова с того привилегированного места в сердце Саши, которое он самовольно захватил. Несмотря на периодические «колебания» в окружающей атмосфере, барометр ее дружбы с «ангелом-хранителем» устойчиво показывал ясную погоду.
      Борис был взрослым, но не «старым», умным, но не скучным, серьезным, но не занудой, самостоятельным, но не нахальным – разве что самую чуточку... Он был силен, спортивен и красив – да, теперь Саша могла себе в этом признаться. Он был надежным другом и пылким влюбленным. Будучи вполне современным парнем, он умел ухаживать красиво. Он был тем, о ком мечтает любая восемнадцатилетняя девчонка. При этом он не заставлял Александру демонстрировать свои чувства к нему на людях.
      «Мушкетеры», конечно же, знали, кем занято сердце их товарища, но виду не подавали: очевидно, с Филей и Чипом была проведена профилактическая работа. Даня Кулик был вообще не тот человек, кого требовалось предупреждать: он обладал врожденным чувством такта. А шутников вроде Бена или Вити Морозова Саша научилась не принимать всерьез.
      И лишь иногда краем глаза девушка ловила темное облачко на этом бесконечно солнечном небосклоне. Бедный Рэй! Он больше не спрашивал у Саши, чем он может ей помочь: она теперь не нуждалась в помощи. Он вообще перестал заговаривать с ней первым – только отвечал, если она к нему обращалась. Правда, еще смотрел временами, только Саша этого не замечала...
      А как-то в середине зимы Маринка, сделав большие глаза, доложила подружкам, что вчера видела Рэя с Таней Зельц – маленькой рыженькой немкой-стажеркой с филфака. Таня Зельц была личностью известной – не только тем, что училась отлично и читала Достоевского и Толстого в подлиннике, но и тем, что в ГДР у нее осталась русская мама. Вскоре Танина связь с симпатичным негром-журналистом перестала быть секретом для всех, и однокурсницы отныне встречались с Рэем только в учебной аудитории. А Бену все чаще приходилось гастролировать по этажам общаги в одиночестве.
      Однажды Саша неожиданно столкнулась с чернокожим красавчиком в дверях кабинета – нос к носу. Оба по старой привычке мгновенно отвели глаза в стороны. Сколько раз она мечтала о том, чтобы Рэй перестал страдать по ней, а сейчас вдруг почему-то стало грустно...
      Да, любовь умерла. И – да здравствует любовь!
      Они встречались с Борисом не каждый вечер, но раза три-четыре в неделю – обязательно. Ходили в кафе, в кино, в театры и на выставки. Иногда – в хорошую погоду – просто гуляли по улицам, как в первый день знакомства. Изредка даже катались на трамвае, когда приходила такая фантазия. Помня о том, что Боря ей говорил про свои социально-бытовые условия, Саша никогда не заводила речь о том, чтобы побывать у него на улице Комиссаржевской. А уж о том, чтоб сделать наперсницей влюбленных Наталью Ивановну Пинкертон, – тем паче. Как-то раз, когда нашу парочку накрыл снег с дождем, Александра в отчаянии предложила переговорить с хозяйкой насчет «визита вежливости», однако Борис поднял ее на смех. Пришлось дрожать в холодном подъезде, но зато – прижавшись друг к другу...
      Несколько раз Жемчужников приглашал Сашу с собой в шумные компании, собиравшиеся на квартирах его приятелей и приятелей его приятелей. Но эти компании ей не очень-то нравились: там много пили, много курили, девицы были слишком развязны, а парни – слишком нахальны. И непрерывно грохала машина для заколачивания свай, которую все они называли «музыкой». Там много смеялись (часто – по такому поводу, что Александре хотелось немедленно покинуть помещение), но настоящего веселья не было. Приятным исключением стал, пожалуй, только день рожденья Славика Филимонова, где было много знакомых Саше лиц. Словом, на таких тусовках она чувствовала себя чужой среди чужих. Да и ее спутнику было явно не по себе оттого, что не по себе было ей.
      Но и в Сашиной компании у Бориса возникали такие же проблемы, как у нее – с его знакомыми! Во-первых, между ним и Маринкой Мелешкиной с самого начала будто черная кошка пробежала. Это была взаимная нелюбовь с первого взгляда, абсолютно, как казалось Саше, необъяснимая. Тем более необъяснимая, что у всех прочих мужиков – от юного «чико» Даниэля Кордова до престарелого профессора Конюхова – Маринка вызывала прямо противоположную реакцию. Ну, а из «во-первых» вытекали «во-вторых» и так далее: вся александровская компания крутилась вокруг Мелешкиной, словно вокруг центра всемирного тяготения, собиралась, как правило, у нее на квартире и кишмя кишела иностранцами всех мастей. А иностранцы – в этом Саша давно убедилась – действовали на Жемчужникова, как красная тряпка на быка.
      Конечно же, Александре не нравилось, что два самых милых ее сердцу человека никак не могут поладить между собой. Но еще больше не нравилось ей, что она никак не могла понять – почему?
      Мелешкина не утруждала себя аргументами.
      – Не нравится он мне, Сашок! Нутром чую, понимаешь? Разве мало тебе его кобелиной натуры? Попомни мое слово...
      С Борькой было еще трудней говорить на эту тему.
      – Твоя Мелешкина уверена, что она пуп земли! Думает, что ею должна восхищаться вся Вселенная. Противно смотреть, как она крутит задом перед всеми мужиками!
      – Борька, не смей! Она моя подруга! И вообще, Маринка совсем не такая, ты ее не знаешь.
      – ...Я бы мог тебе сказать, за что она меня на дух не переносит. Да не стоит: она ж твоя подруга!
      – Нет уж, ты говори, говори!
      После яростной атаки он сдался.
      – Она просто не может мне простить, что я выбрал тебя, а не пристроился в хвост длинной очереди ее хахалей. Сама мысль о том, что можно любить кого-то, кроме нее, ей невыносима!
      – Врешь!!! Смотрите-ка, да ты у нас сам – пуп земли! А еще про других рассуждаешь!
      Оттолкнув его руку, Саша быстро пошла не оборачиваясь по заснеженной аллее парка, но Борис нагнал ее одним прыжком. Игнорируя сопротивление, обхватил сзади, ткнулся шершавыми губами в ухо.
      – Постой, глупенькая... Ну прости, я не хотел с тобой ссориться. Ты же сама начала этот никчемный разговор!
      – Борька, как ты можешь! – Александра порывисто повернулась к парню, положила руки на плечи. – Нельзя же так безапелляционно судить о том, чего не знаешь. В отношении Маринки ты не прав, совсем не прав! Говорю ж тебе, ты ее совсем не знаешь. Она меня любит и будет только рада, если у меня все будет хорошо.
      – Послушай, Шурик! – Борис мягко зажал голову девушки между своими ладонями. – Я давно знаю, что ты – самый добрый, самый благородный и чистый человечек на свете. Иначе бы я в тебя не влюбился как мальчишка. Но нельзя быть такой наивной, понимаешь? Надо научиться видеть за красивыми словами настоящую человеческую природу, разбираться в ней! Иначе потом, когда останешься с жизнью один на один, можно таких шишек себе набить, в такое дерьмо вляпаться, что...
      – Один на один?..
      Саша глядела на него широко распахнутыми глазами.
      – А я-то думала, Борис Феликсович, что вы и вправду хотите стать моим ангелом-хранителем, защитой и опорой на всю оставшуюся жизнь!
      – Ну что ты, конечно... – Он смущенно потянулся к ней, но Саша отстранилась. – Я ж не имел в виду, что мы расстанемся, просто... Разные бывают ситуации. И я не хочу, чтобы когда-нибудь ты плакала из-за своей доверчивости, Шурик.
      – Я что-то не пойму – о чем это ты?
      – Да вот хотя бы об этой твоей Маринке. Может, в ней я действительно ошибаюсь, дай Бог, как говорится. Только... Извини меня, но ни одна баба на свете не поставит дружбу выше своей бабской натуры. Никогда! Так что если ты, к примеру, когда-нибудь перейдешь своей подружке любовную дорожку... Или еще проще: есть такие, которые считают, что все мужики на свете должны принадлежать им и только им. Ну, словом, ты не надейся, что дружеские чувства к тебе ее остановят. Нет, Шурик!
      Александра чутко ловила каждое слово этой небольшой лекции, и в ней закипало смешанное чувство возмущения, ревности и собственной женской неполноценности: уж у нее-то, Саши Александровой, дружба всегда была и останется на первом месте!
      – Скажите, какой знаток женской сущности! Интересно, на каких же это семинарских занятиях тебя такому обучали?!
      Борька нахально усмехнулся, прижав к себе девушку и увлекая вперед по аллее.
      – Не на семинарских, Шурик, а на практических! Кажется, я от тебя не скрывал, что у меня была богатая практика, так? Да если б и попытался, то всегда нашлись бы «доброжелатели» вроде твоей Мелешкиной... Видишь, я перед тобой чист: не таю ни своих действий, ни помыслов!
      – Бабник! И помыслы у тебя бабника, матерого такого...
      Жемчужников засмеялся тихим гордым смехом, потом вздохнул не без сожаления.
      – Был, Шурик. Был! Все в прошлом. А в будущем – только ты. – Он теснее прижался к ней. – Мы с тобой!
      – Борька... – Александра спрятала горящее на морозе лицо на плече друга.

7

      То самое, о неизбежности которого все время предупреждала Маринка Мелешкина, случилось седьмого апреля – через день после того, как Александре исполнилось восемнадцать.
      Еще за месяц до дня рождения она стала ломать голову: как отпраздновать совершеннолетие так, чтобы совместить несовместимое – Маринку с «иностранным легионом» и Борьку Жемчужникова с его «мушкетерами, дамами и оруженосцами». А главное – куда приглашать эту вторую гоп-капеллу? Не к Мелешкиной же! Ломала, ломала, но так ничего и не придумала.