Дипломатия Франклина Рузвельта

      Как свидетельствует ближайшее к президенту лицо - Гарри Гопкинс, Рузвельт покинул Ялту с чувством удовлетворения, положительно воспринимая итоги конференции и оптимистически глядя в будущее. И следующая неделя встреч с тремя королями была названа президентом в письме "фантастической". И только в западном Средиземноморье его настроение стало меняться. Частично виною тому был де Голль. Хотя Франция и не присутствовала в Ялте, ее интересы там не были забыты. Она получила зону оккупации в Германии (пока без обозначения границ этой зоны) и место в Союзном контрольном совете по Германии. Леги записал в дневнике 10 февраля 1945 года: "Рузвельт изменил свое мнение и поддержал Черчилля в вопросе предоставления Франции места в Союзной контрольной комиссии в Берлине. Он полагал, что это поможет уговорить де Голля согласиться с ялтинскими решениями, затрагивающими Францию".
      Кроме того, Франция приглашалась на Сан-Францисскую конференцию, созываемую для принятия устава Организации Объединенных Наций, как одна из стран-основательниц.
      Двенадцатого февраля, во второй половине дня, посол Дж. Кэффери приехал на улицу Сен-Доминик, чтобы передать главе французского правительства приглашение президента Рузвельта встретиться с ним. Президент сам назначил место встречи - Алжир; если де Голль соглашался, президент назначал также дату. Приглашение Рузвельта, несмотря на то, что оно многое сулило - ибо пришло время решений, тем не менее было отвергнуто. Объяснения де Голля: "Ехать на встречу с президентом после закрытия конференции, моему присутствию на которой он воспротивился, мне не хотелось. Тем более, что мой визит не предполагал никаких реальных результатов, так как решения уже были приняты в Ялте, напротив, мой визит давал бы основания думать, что я поддерживаю все, что было решено... Кроме того, я предполагал, что по ряду вопросов, в которых наши интересы затронуты непосредственно: Сирия, Ливан, Индокитай, "тройка" заключила ряд соглашений, несовместимых с нашими интересами. Если Рузвельтом руководили лучшие мотивы, то почему он не пригласил де Голля в Крым".
      Де Голля возмущало то, что ему назначили свидание на французской территории, и то, что на том же корабле, примерно в такой же обстановке президент только что принимал глав арабских государств, - и кого президентов ливанской и сирийской республик, находящихся под мандатом Франции.
      Суверенитет и достоинство великой нации, рассудили в Париже, обязывают, и 13 февраля Кэффери получил отказ. Концовка отказа звучала почти издевательством: "Если во время своего путешествия президент, тем не менее, пожелает остановиться в Алжире, он должен уведомить нас заранее, чтобы мы сумели снабдить генерал-губернатора Алжира необходимыми инструкциями для наилучшего исполнения желаний президента".
      Разразился подлинный дипломатический скандал, дело оживленно комментировалось в прессе. В действиях де Голля видели обдуманное, сознательное оскорбление президента. Рузвельт, выступая 3 марта перед конгрессом, недобрым словом помянул "примадонну, из-за своего каприза отказавшуюся от полезной встречи".
      Средством давления американцев были военные поставки. Еще в новогодней речи де Голль просил Америку вооружить пятьдесят французских дивизий. Двадцать четвертого марта президент ответил ему: "Из-за недостатка в оборудовании вооружение французской армии будет ограничено шестнадцатью дивизиями и вспомогательными войсками".
      Это последнее высказывание Рузвельта во французской политике, и оно знаменательно. Рузвельт стал приходить к выводу, что, возможно, он недоучитывает потенциал Западной Европы, и прежде всего Франции, "списанной" им из состава великих сил мира. Послевоенное устройство Европы грозило представить собой долговременную проблему.
      На "Куинси", пересекающем океан, Рузвельт не торопился заняться документами и отчетом конгрессу. В каюте он читал, а на палубе подолгу смотрел в океан, на линию горизонта. Двадцать седьмого февраля корабль подошел к Ньюпорт-Ньюсу, и Рузвельт немедленно пересел на поезд, идущий в Вашингтон.
      Рузвельт понимал важность поддержки итогов Ялты дома. Перед ним никогда не исчезал образ президента Вильсона, добившегося сложного компромисса в Париже и потерявшего все в Вашингтоне. Через два дня конгресс стоя аплодировал президенту, которого вкатили на инвалидной коляске и усадили в красное плюшевое кресло, стоящее перед небольшим столом. Над ним сидел председательствующий - вице-президент Трумэн и лидер большинства конгрессмен Маккормик. Впереди - члены кабинета, за ними - полный состав сената, треть которого могла в случае, если бы она проголосовала против, обесценить заключенные в Ялте соглашения. Рузвельт обратился к аудитории со словами извинений за необычность произнесения речи сидя, ведь он носит "десять фунтов стали на своих ногах и только что проделал путь в четырнадцать тысяч миль... Это было далекое путешествие и, я надеюсь, вы согласитесь, что оно было плодотворным".
      С точки зрения президента, "конференция в Крыму была поворотным пунктом - я надеюсь, и в нашей истории и в мировой истории. Сенату Соединенных Штатов и американскому народу вскоре будут представлены решения, которые определят судьбу Соединенных Штатов, и мира, и грядущих поколений... Крымская конференция должна положить конец системе односторонних действий, особых союзов, сфер влияния, баланса мощи и всех прочих средств, которые опробовались в течение столетий - и всегда приводили к краху. Мы предлагаем замену всему этому в виде всеобщей организации, в которую все миролюбивые нации в конечном счете будут иметь возможность войти".
      Рузвельт говорил конгрессу, что проделано очень полезное путешествие. Но "определить, в какой степени оно было полезным, зависит в огромной степени от вас. Ибо если здесь, в этом зале американского конгресса вы - с помощью американского народа - не согласитесь с общими выводами, достигнутыми в Ялте и не окажете им активной поддержки, тогда получится, что эта встреча в верхах не дала долгосрочных результатов". Именно конгрессу, говорил президент, предстоит решить судьбу американского народа на многие поколения вперед. "Мы должны либо взять ответственность за мировое сотрудничество, либо нести ответственность за следующий мировой конфликт".
      Рузвельт не жалел слов, чтобы показать, каким важным достижением была Ялтинская конференция.
      Были ли у Рузвельта сомнения, которые он решительно отвергал перед широкой публикой? Очевидно, были. Одному из ведущих чиновников госдепартамента - А. Берлю он сказал, подняв вверх руки: "Адольф, я утверждаю, что это было лучшее, чего я мог добиться". Соглашение между тремя великими державами пока "только соглашение". Объединенный комитет начальников штабов настаивает на передислокации американских вооруженных сил из Европы в Азию и поэтому Соединенные Штаты не могут ввести войска в русскую сферу контроля. "Мы должны полагаться на слово русских". Нигде и ни в каком виде не найдено доказательств того, что Рузвельт вообще когда-либо планировал вторжение в "сферу контроля русских". Это была защитная фраза, обращенная против крайне антисоветски настроенных сил, которых в госдепартаменте олицетворял А. Берль. Но мы должны отметить восприимчивость президента к мнению указанных сил. Главная его линия заключалась в том, чтобы объединить американский народ в вере в возможность новой эры, связанной с Организацией Объединенных Наций.
      В общем и целом Рузвельт считал Ялту прочным основанием послевоенного мира. Главное - была оформлена будущая мировая организация. Как и Вильсон, Рузвельт полагался на нее в высшей степени. Он верил, что возврата к изоляционизму не будет, что американский народ уже приобщился ко всем основным мировым процессам.
      Статистика подтверждала внутреннее чувство президента. После Ялтинской конференции число американцев, удовлетворенных сотрудничеством трех союзников, увеличилось, согласно опросам, с 46 до 64 процентов. Более 80 процентов считали необходимым для США вступить в мировую организацию. Эта картина значительно отличалась от той, которую встретил президент Вильсон, прибыв из Версаля в 1919 году. Рузвельт очень беспокоился, как воспримут в Америке сообщение о том, что еще две советские республики получили представительство в ООН. Лишь 23 марта 1945 года он сказал американской делегации, готовящейся к Сан-Франциско, об этом "ялтинском секрете". Президент попросил Стеттиниуса объяснить, сколь велики военные потери двух советских республик, рекомендованных в ООН, и заявить общественности, что больше в Ялте не было никаких секретных соглашений по поводу рождающейся мировой организации. Рузвельту пришлось также сказать представителям прессы, что Генеральная Ассамблея будет иметь "лишь функции расследования международных проблем".
      Общая реакция на Ялтинскую конференцию в США была благоприятной. В этот период даже решение польского вопроса представлялось положительным. По опросам общественного мнения значилось, что наиболее информированные круги американского общества были удовлетворены в наибольшей степени. Томас Дьюи определил итоги Ялты как "подлинный вклад в дело мира". Сенатор-республиканец У. Остин назвал результаты конференции "конструктивным шагом в направлении мира" и призвал к двухпартийной их поддержке. В Москве Молотов и послы Гарриман и Керр вели переговоры по конкретным вопросам формирования польского правительства, и все еще казалось в пределах досягаемого. По крайней мере, А. Гарриман не давал президенту основания усомниться в возможности решения этого вопроса.
      Нет сомнений в том, что Рузвельт придавал кардинальное значение своей договоренности с советским руководством. От этого зависело осуществление его глобальных замыслов. И он не хотел, чтобы расхождения по польскому вопросу поставили под удар его генеральный план. Поэтому Рузвельт в течение всего марта 1945 года откладывал в сторону предупреждения Черчилля о том, что Сталин идет в Польше и в Румынии своим собственным курсом. Помимо прочего, СССР мог всегда утверждать, что его действия диктуются военной необходимостью - что и соответствовало истине. Рузвельт полагал, что выступить вместе с Черчиллем против люблинского правительства в Польше означало бы явно нарушить ялтинские соглашения, а "мы должны твердо стоять за верную интерпретацию Крымских решений". Он также полагал, что в Ялте люблинскому правительству было открыто дано предпочтение перед остальными политическими силами в Польше: "Мы ведь договорились сделать несколько больший упор на люблинских поляках, чем на двух других группах".
      Румыния же, писал Рузвельт Черчиллю, является не лучшим местом для суждения о советских намерениях.
      Трудно сказать, действовали ли на Рузвельта аргументы советской стороны. Ведь Советская Армия действительно освободила Польшу ценой огромных жертв. Здесь погибло 600 тысяч советских воинов. И понятно было желание Москвы не дать власть в Варшаве силам, которые ставят под удар тыл Советской Армии сейчас и будут угрожать советским границам в будущем. Двадцать девятого марта 1945 года Рузвельт написал Сталину: "Сумев так хорошо найти понимание в Ялте, я убежден, что все трое мы осуществим расчистку препятствий, появившихся с тех пор".
      Рузвельт был намерен обсудить советскую политику на ближайших к СССР подступах - и это в то время, когда американцы формировали свою национальную безопасность исходя из принципа закрепления на противоположных сторонах двух океанов.
      Напомним, что с самого начала процесса стратегического планирования на послевоенный период президент Рузвельт дал понять, что безопасность СИТА в будущем должна быть обеспечена за счет создания кольца баз на весьма удаленном от берегов Америки расстоянии. На Тихом океане такие базы должны были быть созданы на Алеутских островах, на Филиппинах, на Окинаве, на островах, прежде принадлежавших Японии. В атлантическом бассейне проектировались базы на Азорских островах, Канарских островах, на выступающем в Атлантический океан мысе Африки (Дакар).
      Существовало два списка баз: один - составленный Объединенным комитетом начальников штабов, второй - государственным департаментом. Оба ведомства интересовали прежде всего аэродромы. В обоих списках был мировой охват желаемых опорных пунктов, куда входили, как обязательные, базы в Алжире, Индии, Индокитае, Гватемале, Новой Зеландии, Исландии, Марокко, Сенегале, Либерии. Представьте себе, что подобного для своей безопасности пожелал бы Советский Союз. Реакцию США нетрудно угадать. Но собственная экспансия воспринималась ими как легитимная забота о своей безопасности.
      Рузвельт стоял во главе этого процесса. Во время встречи с генералом де Голлем в 1944 году он открыто высказывался о своем желании расширить мировую зону влияния. Так, он говорил о том, что намеревается утвердиться в Западной Африке, голландской Ист-Индии, Сингапуре и в Индии. Могли ли быть солидарны владеющие этими землями англичане, французы, голландцы? Сдать свои колонии американцам западноевропейские империалисты согласились бы лишь под давлением.
      Современные американские историки признают, что стремление Рузвельта к деколонизации и созданию системы опеки над прежними колониями было во многом продиктовано стратегическими соображениями. Прежде всего, следовало закрепиться в собственной традиционной зоне влияния - в Латинской Америке. Усилия Рузвельта здесь завершились подписанием в марте 1945 года нового союзного акта, предполагавшего "совместную оборону" - акта Чапультепек. Этот акт был подготовлен поставками по ленд-лизу, созданием новых военно-морских баз США в "своем" полушарии, укреплением за годы войны торговой взаимозависимости, довольно резким увеличением объема американских инвестиций в регионе, программой подготовки в США элиты военного корпуса латиноамериканских армий, обхаживанием крупнейших политических деятелей латиноамериканских стран. Все эти усилия предпринимались отнюдь не в вакууме, а в условиях противоборства с влиянием двух крупнейших европейских империалистических держав - Германии и Англии. Рузвельт настойчиво вытеснял их из Западного полушария.
      В своем стратегическом планировании Рузвельт все больший акцент делал на авиации. В соответствии с президентской концепцией Объединенный комитет начальников штабов подготовил весной 1945 года рекомендации относительно оптимального расположения американских военно-воздушных баз.
      Но не степень американского вовлечения создавала мировое напряжение оно возникало там, где США противостояли другим великим державам. Близкий к президенту Н. Дэвис после дискуссии с ним сделал такой вывод: "Вопрос заключается в соотношении сил между победителями. Каким образом они используют свою мощь?" Эти беседы проливают некоторый свет на то, что Рузвельт тщательно скрывал, - на видение им послевоенной системы международных отношений. Мы начинаем понимать, что у Рузвельта были серьезные сомнения в отношении достаточности американской мощи. Он брался за беспрецедентное дело и его сомнения естественны. Безусловным кошмаром для Рузвельта была возможность "сговора" между собой партнеров по привилегированной "четверке". Его крайне настораживало, когда Черчилль пытался в Москве найти модус вивенди для Балкан и Средиземноморья, когда Чан Кайши делал реверансы в сторону СССР. Рузвельт не исключал возможности таких группирований в принципе, но в конкретной обстановке 1945 года союз со Сталиным Черчилля и Чан Кайши он отверг как нереальный поворот мировой политики.
      Он исходил из того, что СССР не может помочь Черчиллю в решении его главной задачи - сохранении империи или хотя бы в ограждении главного пути к имперским центрам через Средиземноморье и Ближний Восток. Слишком многое, помимо идеологии, разделяло главных антагонистов XIX века. Укрепление СССР на Балканах и на Ближнем Востоке сразу же бросало "львов" британского империализма в объятия любого противника Советского Союза. Лондон не многое находил в союзе с СССР, он многое терял, позволяя ему усилиться.
      Рузвельт и его сотрудники базировали свои взгляды на том положении, что все несчастья мира проистекают из-за "искусственных" перегородок между государствами. Если бы победители в первой мировой войне, творцы Версальского мира, сумели обеспечить свободный поток торговых товаров, создавшаяся взаимозависимость помогла бы предотвратить отчуждение тридцатых годов, раскол, создание противоборствующих лагерей. Но нет, Британия замкнулась в рамках своей империи, Франция обратилась к своим колониям, изоляционисты в США возвели огромный внешний тарифный барьер, а Германия начала расширять свой "лебенсраум" в Европе. Рузвельт видел средство избежать подобного развития в будущем лишь на основе фритрейда, сознательной политики по линии предотвращения таможенной фрагментаризации послевоенного мира. Он полагал, что политика "повсюду открытых дверей" будет лучше всего служить интересам США.
      Сохранить открытыми национальные рынки для американских компаний означало укрепить экономическую гегемонию США в мире. Приманка экономической помощи, займы, льготные поставки - все должно было послужить достижению этой цели. Президент Рузвельт был весьма последователен в проведении указанной политики. Мы помним, что его дипломатическое наступление увенчалось соглашениями 1944 года в Бреттон-Вудсе, где было принято решение о создании Международного валютного фонда и Банка реконструкции и развития, инструментов воздействия самой мощной экономической величины - Соединенных Штатов - на ослабленный военными испытаниями мир. За экономическим могуществом, по мнению Рузвельта, должно было последовать резкое расширение зоны политического влияния США.
      И все же, несмотря на словесную недвусмысленность в приверженности "открытой" мировой системе, Рузвельт колебался в выборе курса между разделом мира на сферы влияния и вильсоновским универсализмом. Лишь к концу войны, видя необычайные возможности для США, Рузвельт однозначно исключил для себя схему разделения мира на зоны влияния. В середине 1944 года, в личном послании Черчиллю, Рузвельт попросил премьер-министра запомнить, "что мы не устанавливаем каких-либо зон влияния".
      Тем не менее объективно, своими действиями Рузвельт способствовал такому разделу мира на зоны влияния великих держав. Как писал американский историк М. Ховард, "необязательно иметь намерение овладеть "сферой влияния" для того, чтобы получить таковую. "Влияние", "мощь" или "империя" автоматически приходят к тем государствам, которые достаточно богаты, достаточно сильны и достаточно уверены в себе". И когда Рузвельт призывал Англию, Китай и СССР вместе с США взять на себя "ответственность" за мир, он уже имел в виду зоны этой ответственности. В данном случае Рузвельт хотел перехитрить историю и современников надеждой на "благожелательное" главенство США в этой четверке, что обеспечивало бы искомый универсализм. Но это требовало от трех великих держав безоговорочного подчинения Соединенным Штатам. По своей воле такое согласие не выражают. А рычагов самостоятельного воплощения этой схемы у Америки не оказалось - при всем ее богатстве и атомной бомбе. Да, собственно, и сам Рузвельт "сбивался" с универсалистского курса, требуя, например, от англичан "научить дисциплине своих детей в Европе" (имелись в виду прежде всего французы). И Рузвельт, безусловно, предвидел, что Советский Союз будет учитывать свои оборонные интересы в Восточной Европе. По крайней мере, своему государственному секретарю он говорил без обиняков: "Мы должны помнить, что русские на занятых ими территориях будут следовать собственному курсу, исходя из собственных желаний".
      В непосредственном окружении Рузвельта были сторонники раздела мира на зоны влияния - как явления, объективно неизбежного и в целом благоприятного для США. Так, военный министр Г. Стимсон считал прискорбным тот факт, что "некоторые американцы придают исключительное значение "доктрине Монро" и в то же самое время ставят под вопрос все то, что происходит в Центральной Европе". Он полагал, что мирное урегулирование отношений с СССР более чем возможно, поскольку "орбиты наших двух стран не совпадают друг с другом". Стимсон утверждал: "Мы не просим слишком многого, получая в свое распоряжение наш небольшой регион... Россия не должна беспокоиться, потому что она сама собирается предпринять такие же шаги по созданию дружественных протекторатов вокруг своих границ".
      Помощник Стимсона Дж. Макклой (которому предстояло сыграть большую роль в оккупированной Германии) провозглашал: "Мы должны иметь свой пирог и есть его тоже; мы должны обладать свободой действия в рамках региональных соглашений в Южной Америке и в то же время вторгаться в европейские дела".
      По существу, считал неизбежным выделение зон влияния и министр торговли Г. Уоллес. По его мнению, интересам США более соответствовал бы не планетарный, всеобщий, а "региональный интернационализм". Откровенных сторонников раздела мира на зоны влияния было немало в государственном департаменте. Так, Дж. Кеннан, будущий посол США в СССР, писал другому будущему американскому послу в Москве Ч. Болену 26 января 1945 года, что Европа должна быть поделена на сферы влияния, что США должны создать зону своего влияния в Западной Европе и при этом американцы "не должны вмешиваться в события, происходящие в русской сфере влияния, и в то же время не позволять русским вторгаться в свою сферу". В пользу раздела мира на сферы влияния склонялся ведущий американский журналист У. Липпман. С его точки зрения, оптимальная система будущих международных отношений "региональные созвездия государств". При этом США были бы самой влиятельной нацией в "Атлантическом сообществе", СССР главенствовал бы "на русской орбите", Китай - на "китайской орбите". Безопасность внутри орбит обеспечивалась бы абсолютным преобладанием главенствующей в регионе державы, а общий мир - воздержанием от вмешательства одной великой державы в зону влияния другой.
      Заметим, что вслед за Латинской Америкой и Европой взоры американских стратегов эпохи Рузвельта падали на Ближний Восток, признанную главную кладовую нефти. Стратегическое значение нефти уже тогда было неоспоримо, и Белый дом соответствующим образом ориентировал государственный департамент. Американские дипломаты чрезвычайно активно помогали нефтяным компаниям страны овладеть контролем над мировыми энергетическими ресурсами. К концу войны американские компании владели уже половиной нефтяных запасов Ближнего Востока.
      При всем словесном несогласии с идеей о зонах влияния президент Рузвельт, по существу, положил начало созданию этих зон политикой в оккупированной Италии. Здесь именно американские и английские офицеры возглавили Союзную контрольную комиссию, оттеснив представителей СССР на положение наблюдателей. Советское руководство последовало этому примеру в восточноевропейских странах. (Эта практика была решающим образом закреплена на Потсдамской конференции, когда американская делегация стала настаивать на том, что оккупирующие стороны будут взимать репарации с тех зон Германии, где они находятся. Будет ли это означать, спросил В. М, Молотов, "что каждая сторона получит свободу действий в своей зоне и будет действовать в ней независимо от других?" Госсекретарь США Дж. Бирнс ответил, что поддерживает именно такое толкование.)
      Еще одним противоречием рузвельтовского универсализма в общем подходе было решение вопроса о подмандатных территориях. Рузвельт в конечном счете согласился с идеей передачи подмандатных территорий стран "оси" главным победителям в текущем мировом конфликте, а не безликой всемирной организации.
      Не удалось Рузвельту и заблокировать возможность создания региональных оборонительных союзов. Статьи 51 и 52 Хартии ООН открыли к ним путь. Потеряла под собой почву идея о том, что в рамках ООН великие державы смогут, по словам Рузвельта, "вырвать клыки у хищных вероломных животных". Для этого "полицейские" должны быть едины и не разменивать солидарность на зоны влияния, даже глобальные.
      Видя тенденцию резервировать за основными мировыми центрами зоны "особой ответственности", англичане еще весной 1944 года "осмелели" до такой степени, что официально стали просить американское руководство закрепить за ними особые позиции в Греции. Английский посол в Вашингтоне лорд Галифакс не видел причин, по которым США могли бы отвергнуть просьбу: ведь "мы следуем линии поведения Соединенных Штатов в Южной Америке в максимально возможной степени". И нужно отметить, что Рузвельт не выразил протеста по поводу желаний Лондона поделить Балканы на зоны влияния.
      Вероятно, Рузвельт полагал, что все еще можно исправить после создания эффективной международной организации (в этом он был близок Вудро Вильсону). На 25 апреля 1945 года в Сан-Франциско был намечен созыв международной конференции по выработке Хартии Организации Объединенных Наций. Рузвельт, несомненно, думал в феврале и марте 1945 года о политическом поражении своего предшественника в подобном начинании президента Вудро Вильсона. На этот раз история не должна была повториться. Рузвельт постарался обезопасить себя и свой проект на внутренней политической арене. Избранная на международную конференцию американская делегация была двухпартийной. В нее вошли такие лидеры республиканцев, как сенатор Ванденберг и Гарольд Стассен. Рузвельт планировал, что сам откроет конференцию и позаботится об ее эффективности. Его стало тревожить в конце марта сообщение о том, что советскую делегацию на учредительной конференции в Сан-Франциско возглавит посол СССР в США А. А. Громыко. Рузвельт хотел более внушительного представительства. Отсутствие кого-либо из высокопоставленных советских руководителей означало бы, что в Москве не придают столь существенного (как в Вашингтоне) значения сан-францисскому форуму, а значит и идее коллективного руководства миром. Представляется, что это обстоятельство очень беспокоило Рузвельта, так как било по основе его дипломатической стратегии. Он просил Сталина послать на первую учредительную сессию мировой организации министра иностранных дел В. М. Молотова.
      И еще одно обстоятельство ставило под угрозу единство великих союзников. В начале марта командующий войсками СС в Италии генерал Вольф встретился тайно в Цюрихе с руководителем американской разведки в Швейцарии Алленом Даллесом. Объединенный комитет начальников штабов не желал участия советских представителей в этих переговорах. Капитуляция немецких войск в Италии сразу же выводила мощные американо-английские силы с юга в центр Европы, перед ними лежала Вена и выход на Балканы. Наметилось изменение стратегической обстановки. Союзники могли зайти далеко в контактах с руководством СС, чьи части составляли основу сражающихся восточнее Берлина германских сил.
      Нужно сказать, что в этой ситуации Черчилль сразу же ощутил опасность того, что в Москве узнают о сепаратных действиях западных союзников. У Черчилля, как напишет он позднее, вызрело решение оповестить советское правительство. Но в Москве уже знали о ведущихся переговорах. И непонятна была роль президента Рузвельта, выступавшего за секретность, которая в данном случае могла стоить союзнической солидарности.
      Сталин сказал, что переговоры с противником возможны лишь в том случае, если это не дает немцам возможности использовать их для переброски своих войск на другой, в данном случае советский, фронт. А немцы уже передислоцировали сюда три дивизии из Италии. Рузвельт ответил коротко, что немцы стараются раздуть противоречия между союзниками.
      Подобные тайные переговоры были ошибкой американской дипломатии, они вызвали опасения у советского руководства (ясно выраженные в резком письме Сталина Рузвельту). Немцы сдавали города без боя на западе и отчаянно дрались за каждую деревню на востоке. Так были посеяны семена недоверия, поставившего под угрозу тесную взаимосвязь союзников - основу послевоенных планов Рузвельта. Упорное нежелание американцев допустить советских представителей на переговоры с генералом Вольфом воспринималось в Москве крайне негативно. В позднем объяснении Рузвельт писал Сталину, что желал помочь своим войскам, увидевшим возможность сдачи противника и избежания кровопролития. Но на союзные отношения пала тень. В одном из последних писем Рузвельта Сталину чувствуется понимание президентом этой опасности: "Я не могу избежать чувства горького возмущения в отношении ваших информаторов, кто бы они ни были, за такое злостное искажение моих действий и действий моих доверенных подчиненных. Будет подлинной трагедией истории, если после неимоверных лишений, в одном шаге от победы, произойдет крушение солидарности союзников. Потеря доверия поставит под вопрос все огромное совместное предприятие".
      Именно это и происходило. Накануне победы недоверие к односторонним действиям американцев, споры из-за Польши, неясность в отношении функций ООН начали ослаблять совместную платформу взаимопонимания, хотя, конечно, солидарность военных лет была еще крепка, особенно в общественном сознании. Весной 1945 года газета "Нью-Йорк геральд трибюн" писала: "Не существует ощутимой разницы в интересах, политике, целях и в отношениях между Россией, Британией и Соединенными Штатами, что стоило бы свеч в сравнении с огромными жертвами и страданиями, через которые эти народы прошли, пробив свой путь к порогу лучшего мира".
      Ведущий американский ветеран-журналист У. Ширер записал в своем дневнике: "Собираемся ли мы бросить вес двух самых мощных демократий (имелись в виду США и Англия. - А. У.) против сил прогресса или мы остановим реакцию? Собираемся ли мы вернуться в 1939 год или проявим талант и воображение в стремлении построить нечто лучшее в 1946 или в 1950, или в 1960 году? Эти вопросы вызывают различные размышления, когда вспоминаешь курс англо-американской политики с того момента, когда ход войны изменился в нашу пользу, вспоминаешь нашу поддержку Дарлана, стойкую защиту Черчиллем Франко, настойчивость англо-американцев в попытках спасти савойскую династию в Италии, высокомерное обращение англичан с силами сопротивления в Бельгии и Греции и наше собственное глупое упорство в желании пригласить фашистскую Аргентину на конференцию в Сан-Франциско".
      С чувством глубокой озабоченности рассуждал один из самых осведомленных американских специалистов в международных делах о грядущих опасностях: "Мы завлечены - частично англичанами, частично нашей неспособностью оценить обстановку - взять на себя роль, которая когда-нибудь окажется столь же опасной, сколь и бессмысленной. Это роль великого антагониста России... Верно, что отныне мы будем двумя наиболее мощными нациями. Но также верно и то, что Соединенные Штаты и Россия не имеют исторически конфликтных интересов. И не имели никогда. И еще справедливо следующее. Если Россия и мы не придем к согласию, мир не продержится долго".