В этот год в город прибыли Тренко с Дубравкой. Начавшаяся в далеком детстве большая дружба переросла в любовь. Видел это старый Арсений. Не пришлось Тренко платить выкуп за невесту. Умирая, благословил он обоих, пожелав им счастливой жизни. Пожалел только о том, что не увидит своих внуков, не услышит их ребячий лепет. Стал прихварывать Протас, но не оставил он родного, давшему ему вторую жизнь, починка. Звенцу понравился представленный Щавеем Тренко. Из рассказов Щавея он знал о нелегких годах жизни его друга и поручил старым ратникам подготовить из него воина, пожаловав ему вскоре чин десятника. Стал Звенец восстанавливать город. Заботами князя стали возвращаться из лесов бывшие горожане, зазеленели посевы, на строящийся посад возвратились умельцы, ожила торговля. Тут и там артели людей под зычные крики старост растаскивали полуобгоревшие остовы старых построек и расчищали место для новых. Из лесу возили свежие, пахнувшие смолой, сосновые бревна и складывали их для подсушки клетями. Из бревен возводили новые добротные срубы, конопатили их мхом, покрывали тесом. В городе засветились своими маковками церкви Николы Чудотворца, Леонтия Ростовского, Ильинской, Михаила Архангела, Введенской, Вознесенской, Спасской, Покровской, Сретенской, Преображенской, Троицкой, Иоанна Предтечи, Дмитрия Солунского. Давно был обжит княжеский дворец, около которого, соперничая друг с другом в затейливой резьбе оконных ставень и наличников, стояли хоромы бояр и служилых людей. В лето 1455 года плохие вести пришли с берегов Выми. Беженцы из тех мест рассказали князю, как внезапным налетом вогульский князец Асылка с сыном Юмшаном, разоряя русские поселения, дошел до берегов Вычегды. Как надругались вогулы над захваченными в расплох безоружными жителями. Как зверски умертвили, пытающегося остановить расправу, епископа Питирима. Обо всем этом Звенец специальным посланием известил великого князя. В лето 1459 года великий князь Иоанн Васильевич послал на вятчан рать во главе с князем Иваном Георгиевичем. По указу великого князя устюжане направили дружину, в составе которой был ставший к этому времени сотником Тренко Протасов. Шестилетний сынок, названный в честь деда Арсением, поднятый вверх Дубравкой, махал руками, провожая до Спасских ворот. Устюжане взяли приступом расположенный на берегу реки Вятки, чуть ниже впадения в нее Моломы, бывший черемисский городок Каршар, переименованный новгородцами в 1181 году в город Котельнич. Прошло три года, как устюжская дружина возвратилась с победой, заставив вятчан бить челом великому князю. Недолго наслаждалась покоем Дубравка, как опять тревожные события позвали Тренко в дорогу. В 1462 году рать черемисская с казанскими татарами разорила русские поселения в верховьях Юга и пленила много людей. Звенец вызвал Тренко. На небе еще не погасли последние отблески вечерней зари, как из открытых Спасских ворот выехал отряд, насчитывающий сотни полторы всадников. Ратники были в кольчугах и легких металлических шеломах-шишаках. За спиной у одних виднелись луки и колчаны со стрелами, у каждого или сабля, или меч, у некоторых были боевые топоры. Отягченные награбленным добром и большим полоном, черемиссы (марийцы) с татарами двигались медленно. И спустя несколько дней, по лежащим на дорогах растерзанным трупам русичей, с которых слетали при приближении всадников сытые вороны, был установлен путь, по которому уходил в казанские земли враг. Было решено напасть на рассвете. Все было исполнено в точности. Взошло солнышко в тучах и опять скрылось, когда из кустов на узенькую тропку, занятую черемиссами, стремительно ударила часть разделившегося отряда устюжан. Внезапность удара вызвала смятение в рядах врагов. Повалив с десяток, другой, заработали мечи и сабли русских воинов. В это время дождь стрел осыпал татарских всадников из зашедшей в их тыл другой части отряда. Враги, теснимые с двух сторон, бились отчаянно, но при вести, что русичи овладели обозом и освобождают полон, были поражены паникой. Оставшиеся в живых поворотили коней и стали уходить, стараясь оторваться от преследования. В этой схватке Тренко был ранен в плечо. Но не обращая внимания, как капли его крови сочатся из под разрубленной кольчуги, он продолжал участвовать в схватке, пока головокружение от потери крови не свалило его на шею коня. Нужно ли рассказывать, как радовались освобожденные от полона русичи. Как обнимали, целовали своих освободителей. Как матери поднимали своих детей, чтобы те на всю жизнь запомнили лица русских воинов, принесших им освобождение от рабской жизни. Встречала Тренко дома Дубравка со вторым сыном Протасом. Не смог он, туго перебинтованный холщовыми повязками, взять на руки своего сына. Лишь гладил его рукой, смотря на его лицо. Рядом со своим другом Арсением завещал похоронить себя Протас. Выполнили дети его просьбу. А вот уже другой Протас пускает пузыри, настойчиво требуя к себе внимания. Вставали и затухали рассветы. Гремели грозы над Русью. И вновь понеслись годы. Святой Симеон Столпник-Летопроводец (1 сентября) принес на Русь 1464 год. Первый день сентября с ХV по ХVIII век считался на Руси по примеру Александрийской церкви днем "Новолетия". В 1699 году Петр Великий в последний раз "торжествовал" его по древнему обычаю своих предков. Сентябрь-листопад, что слыл на древней Руси "ревуном", осенней свежестью обесцветил яркие краски зелени, зажег среди леса оранжево-багряным пламенем листья берез и рябин. Пожухлая от инея трава становилась холодной и влажной. По утрам над Сухоной стлался густой туман, в посветлевшей воде реки жировала хищная рыба. В трудах и заботах прошла первая половина месяца. Поля украсились суслонами из снопов. В небе появились первые стаи диких гусей, с криком уходящих от наступающих холодов к теплому лету. Наступил Никитин день (15 сентября), который с нетерпением ждали "гусятники", что с незапамятных времен держали на Руси гусей не только на убой, но и для боя. Гусаки-бойцы, составляющие гордость хозяина, откармливались отдельно от обычных. Никитин день был для многих часом потехи, где любители гусиного боя встречались друг с другом. Собираясь на бой запасались мешочком пшеницы. При входе в избу особым причетом стучали в дверную притолоку, вызывая хозяина показать "охоту". Хозяин приглашал дорогих гостей за загородь, где жила и оберегалась "гусиная свора". Сопровождая гостей, он не забывал угостить их добротной чаркой вина. Пили гости, рассыпали гусям пшеницу. Желая высказать особое расположение кому-то из гостей, хозяин дарил ему гуся. Получивший подарок, должен был отдарить тем же. Подаренный гусь передавался из полы в полу при троекратном целовании и с неизменными при этом уверениями в нерушимой дружбе. Вечером всей гульбой шли зваными гостями на пирушку к самому богатому и тароватому из своей братии. В таком доме стояла на столе круговая чаша с вином или медом. Каждый гость, входя, пригубливал ту чашу и клал на стол калач - "гусям на новоселье". Когда собирались все гости, хозяин вносил в горницу пару убранных красными лентами лучших гусей-бойцов, которых обрызгивали медом. Во время боя бились об заклад. Разгоряченные боем, забывали свои уверения в дружбе, вцепляясь друг другу в бороды, схватываясь в рукопашной. Расходились до следующего года, бережно укутав пострадавших в бою гусей. Добирались домой, ставили холодные примочки и медные деньги на полученные синяки и ушибы. Крепкий сон смежал их веки, заставая на лавках и полатях. Сон навеивал сладкие воспоминания. Во сне бедный становился богатым, проигравший в выигрыше. Крепко спала Русь. Глубокой ночью в главные городские ворота раздался требовательный стук. Нескоро откликнулся на него дремавший стражник, принявший не одну чарку зелена вина в честь Никиты-гусятника. Прибывший от великого князя гонец дьяк Федор Струмило потребовал срочной встречи с князем воеводой Иваном Звенцом. На государев двор, расположенный в Старой Осыпи, был вызван Щавей Василий Скрябин Травин. Именем великого князя всея Руси Иоанна Васильевича предписывалось Василию Скрябе пройти в Югорскую землю, дабы привести народы югорские под государеву высокую руку. С теми, кто добровольно примет подданство, великий князь предписывал "держать к ним ласку и бережения, а напрасные жесточи и никакие налоги им ни в чем не чинить некоторыми делы, чтоб их в чем напрасно и в ясак не ожесточить и от государевой милости не отгонить". Повелевает великий князь всея Руси своему наместнику и воеводе князю Ивану Ивановичу Звенцу подготовить за счет казны служебный завод*, а также товары для выплаты "государева жалования" за исправный взнос ясака. Воскресный день был светел, солнце освещало золотые купола церквей. Посередине главной городской площади на подготовленном с вечера помосте появился бирюч и зычным голосом потребовав от собравшихся тишины, стал читать великокняжеский указ о наборе хотячих людей для похода на Югру. Дабы наказать князца вогульского Асыку за разорение христианских селений и зверское убийство епископа Усть-Вымского Питирима. Услышав указ, стекались в город хотячие люди, парни рослые и крепкие. У тех, кто постарше, кудрявилась русая окладистая борода. Шли лесными тропами и проселками. Плыли на лодьях и стругах, налегая на весла. Приносили с собой котомки, берестяные коробы с харчишками на первое время. Растекались по постоялым дворам, обывательским избам. В ожидании общего сбора на воеводском дворе, слонялись по городу, дивились на чудные храмы, посещали торговые ряды, что ровнились на базарной площади. Отроду они не видели столько товара. На прилавках в железном ряду были выложены для осмотра топоры, засапожные ножи, гвозди и крюки, косы-горбуши, чугунные и медные котлы. В сладком ряду торговали пряниками. Медовый аромат истекал из кадок, туесов, горшков, что громоздились на нескончаемых прилавках. Щука, язь, стерлядь, осетры свежие и соленые, запах от которых плыл из рыбного ряда. А еще были ряды, где торговали всяческой одеждой, изделиями из кожи и меха, тканями бумажными и шелковыми. На других лотках были выставлены ковши с пивом, хмельной брагой, медом. Добровольцев построили на воеводском дворе. Скряба медленно обошел ряды, сурово оглядывая каждого с головы до ног, а затем скомандовал: - Все пойдете сейчас в воинскую кладовую с сотником Протасовым. Там каждый из вас выберет себе подходящую кольчугу, калантарь или тягилей*. Выбирайте броню так, чтобы не стесняла руки в бою. Возьмите себе подходящие шеломы, чтобы не соскочили они с головы от удара, а так же луки и стрелы. Возьмите себе по мечу или бердышу, что с руки лучше будет. Осматривая стоящих в боевом снаряжении добровольцев, Тренко приказал: - Всем вычистить броню к смотру, что состоится через две недели. Чистить необходимо наперед песком крупным. По крупному - мелким. По мелкому - еще мелее. Потом кирпичом толченым, а уж после кирпича наведите глянец войлоком. Начались дни ратной учебы. С раннего утра допоздна звучали молоты в кузницах. Выполняя государев заказ, оружейных дел мастеровые ковали для рати мечи, вязали кольчужную броню. 3има доживала последние дни. По ночам еще держались морозы, но днем солнце выгревало и звонко выстукивала капель. Близилось время выступления в поход. Отряд выходил из Устюга на Николу-вешнего по высокой воде. В это время жители города и посада готовили к выезду ребят-подростков на ночную пастьбу лошадей. На лугах разжигались костры, вблизи которых паслись лошади. У огня кружком сидели молодые пастухи, ели пироги, пекли картофель, целую ночь не смыкали глаза. Молебен служили в церкви Николы Чудотворца-Гостунского. В великом почете на Руси был этот святой угодник, архиепископ мирликийский. бесстрашно исповедавший учение христианства при Деоклетиане-гонителе. Он слыл на Руси за "Николу-Милостливого" покровителя морей и полей, за крепкую защиту мужика-хлебороба, за грозу всякой нечисти, угнетающей народ русский. В составе рати на трех заново просмоленных лодьях шли вымичи во главе с князем Ермоличем. Сначала шли Двиной, потом ее правым притоком Вычегдой. Из ее верховьев лесными дорогами выходили в бассейн реки Печоры. Дальнейший путь шел по притокам Печоры к перевалу через Камень. Далее от перевала по притокам выходили в Сыгву (р. Ляпин), из которой попадали в Яны Тагт (р.Северная Сосьва). Шли на веслах, когда дул попутный ветер ставили парус. В верховьях рек то и дело останавливались, наталкиваясь на поваленные деревья и топляки. Иногда с большим трудом удавалось пробиться через завалы из бревен. Тогда люди шли по берегу и тянули лодьи за канат, укрепленный у основания мачты. Скользкие мокрые веревки впивались в ладони, холодные брызги воды текли по телу. На каждой лодье по четыре пары весел. На каждом весле по гребцу. На каждой лодье очаг на носу. Песок в ящике защищал доски от огня. Дважды в день готовили горячее. Обедали прямо на лодьях, но для Божьего дела - на сон послеобеденный - приставали к берегу и все засыпали вповалку, блюдя Мономахово предначертание**, даже сторожевые ратники придремывали в пол-ока. Из ночи в ночь становилось теплее. Необозримые стаи уток поднимались на крыло чуть ли не из под носа передней лодьи и, отлетая в сторону, тут же садились на воду. День за днем углублялись они в нелюдимые, чарующие своим величием дебри. Дикие берега рек и ручьев вздымались вверх крепостными стенами. Узкая, построенная новгородцами, тропа, по которой они поднимали к перевалу свои лодьи, извивалась среди скал и гигантских елей. Вела их по горным склонам, то взбегая на высокие, ощетинившиеся вековым лесом вершины, то спускаясь в тесные и мрачные прогалины, где даже в солнечный полдень царили густые сумерки. Надвигалась буря. "Вотторан - пускающая ветер гора", - объяснял проводник-зырянин, боязливо показывая пальцем на поднимающуюся вдали безлесую вершину горы. В темнеющем небе тучи сгущались и неслись куда-то вдаль над бескрайними лесными трущобами. Гроза бушевала над скалистыми хребтами Рифейских гор. Казалось, злые духи слетелись со всех сторон Вселенной и бились в небесах, нагромождая тучи над глубокими ущельями и обрушиваясь на людей потоками ливня. Берега реки были пустынны. Огромные, темные, изрезанные рядом трещин скалы и каменистые осыпи отражались в ее светлых водах. Сквозь прозрачную воду виднелись стоявшие возле камней хариусы и таймени. Впереди за поворотом, на каменистой осыпи под кручей, матерая медведица с двумя медвежатами, вытянув острую морду, смотрела красными от злобы глазами на появившихся людей, поднималась на задние лапы, готовясь защитить свое потомство от непрошеных гостей. Берега во многих местах столь низко нависали над водой, что представляли собой ворота, едва оставляющие место для прохода лодьям. Волны, пробив себе свободный проход под берегом, устремлялись туда всем своим напором, образуя в воде крутящиеся водовороты. В некоторых местах река была так мелка, что при всех усилиях невозможно было протащить лодьи, не прорыв на шиверах (каменистых перекатах) каналы. Закончилась горная река, что несла лодьи с отрогов Камня, и впереди показалась чистая водная гладь. Берег гранился густой стеной нетронутой девственной тайги. Принявшая лодьи, река то резко разворачивалась, прижимая их к крутому, заваленному лесом, берегу, то растекалась в широкой пойме, блестя золотыми песчаными отмелями. Теплый ветер отгонял комаров. Среди густой россыпи деревьев вдруг появился огромный кедр, увешанный шкурками жертвенных животных. На земле лежало большое количесгво костей оленей - остатки жертвенных обедов. За поворотом увидели большой отряд вогулов. По находившимся в боевом положении лукам было ясно, что те настроены отнюдь не миролюбиво и не хотят пускать пришельцев на свою землю. Гребцы затабанили веслами и поставили лодьи рядом. Устюжане спешили вооружиться, хватаясь за шеломы, натягивали кольчуги и тягиляи. - К берегу, к берегу гребите! командовал Скряба. Он стоял на носу головной лодьи в шлеме и кольчуге, а Тренко щитом прикрывал его. Все лодьи дружно повернули к берегу. Ратники с размаху выбрались на песчанную отмель кто в мелкую воду, кто на сухое и повернули лодьи бортами к воде, чтобы укрыться. При приближении лодий к берегу вогулы разделились, охватывая устюжан полукольцом, а затем побежали на них, издавая боевой клич и размахивая копьями. В воздухе запели вогульские боевые стрелы с костяными наконечниками. Вогулы-лучники били метко и часто, но их стрелы не пробивали кольчуг и застревали в плотной ткани тягиляев. Тяжелая стрела с железным наконечником, выпушенная из лука Скрябы, вонзилась в грудь натягивающего тетиву вогула. Ратники выпустили свои стрелы. Подхватив с собой несколько раненых, вогулы отступили, оставляя на земле убитых. Из леса потянуло дымком, тропу преграждала засека. Лес был густой, хвойный, с пятнами березы и осины и густым подлеском. Два десятка устюжан по команде Скрябы обошли засеку по воде, бросились в лес, куда отступила часть вогуличей. Двинянин Жданко настиг одного из них и уложил рукояткой бердыша. За остальными не погнались, из страха попасть в засаду. Раненых уложили на хвойные постели и залили раны топленым жиром. Медленно тянулось время. От ночного холода каменели лица, и зубы выбивали мелкую дробь. Но разжечь костры было невозможно - их бы сразу забросали стрелами. Спали в лодьях. Утром сварили кашу, поели. До полудня берега реки казались безлюдными. Вогулов не было видно. У некоторых стали сдавать нервы. Казалось, что опасность постоянно преследует устюжан и выбирает момент, чтобы неожиданно для всех проявиться во всем своем виде. В полдень увидели группу вооруженных вогуличей с одной стороны реки, что держались на дальности полета стрелы, а затем они появились и на другом берегу. В этом месте река делала крутой поворот, впереди опять тянулась песчаная отмель. Лодьи подошли к берегу. Русичи покинули их, готовясь к бою. Вогулы то сжимали кольцо, то отходили. Скряба передал приказ: - До команды в бой не вступать! Вогулы пытаются выяснить дальность полета наших стрел. Тренко достал из колчана стрелу. Когда вогулы вновь побежали на устюжан, пуская на ходу стрелы, Тренко по команде Скрябы встал наизготовку и выпустил боевую стрелу. Она угодила в одного из набегающих воинов. Тот замертво упал, подгребая песок руками. Жалобный крик пронесся над водой. Вогулы, подхватив убитого, отступили. Больше они в этот день так и не появились. Вечером, на состоявшемся совете, Скряба отметил, что путь рекой утратил элемент внезапности. Одно дело пробираться по таежным чащобам, другое плыть открыто по реке, где можно легко быть обнаруженными, а застряв на мелководье, оказаться просто в ловушке. Ночь прошла в тревожном ожидании. В прибрежном перелеске кричал филин. Утром снялись без единого звука. К полудню, когда солнце подошло к зениту, показался посредине реки остров. Река с одной стороны острова преграждалась завалом из затонувших деревьев. Увеличившееся течение подмывало высокий противоположный берег, на котором стояли вогульские воины. Скряба приказал, не разворачивая лодьи, грести назад. С берега лодьи были осыпаны десятками стрел. Двое устюжан были легко ранены. Вогулы, увидев, что русичи отступают, усилили обстрел. Тренко готовил пищаль. Выждав, когда воины на берегу сбились в одну группу, Тренко выстрелил почти в упор. Полыхнула молния. Грозный, неслышанный в этих местах гром потряс небо. Олени рванулись в сторону, переворачивая нарты с седоками. Берег реки потрясли крики бессильной ярости. Когда дым разошелся, русичи увидели, что двое вогулов убиты наповал, а один корчится на берегу реки, скатившись с обрыва. Выставив стражу, заночевали на острове за завалом. Река против случайного стана опустела. Но вогулы не ушли. На том берегу над деревьями и кустами поднимался дым от костров. Часто и тревожно гремели шаманские бубны. Утром на берегу реки появились безоружные вогулы. Они размахивали руками, показывая пришельцам пустые ладони. Скряба взял с собой несколько ратников из вымичей и, сопровождаемый князем Василием Ермоличем и Тренко, отправился на встречу с вогулами. Лодья подошла так близко, что стали видны их лица. Они были смуглокожие, черноволосые, с редкими бородами. Несмотря на теплый день, вогуличи были одеты тяжело. У одних с плеч свисала одежда из мехов, собранных хвостами вниз, другие одеты в собольи шубы. На берегу их ожидал вогульский князь с толпой соплеменников. Они принесли победителям дары и припасы, прося милосердия и покровительства. Памятуя наказ великого князя, Скряба их принял ласково, желая своей приветливостью привлечь и другие племена. Князец был среднего роста, имел плоское, продубленное непогодой лицо, испещренное рядом глубоких морщин. Прищуренные покрасневшие глаза непрестанно слезились, комары впивались в лицо и руки, но он их не замечал. Его одежда отличалась от соплеменников собольим мешком и шапкой из бурых лисиц. Поверх этого мешка была накинута кожаная парка. Толмач из вымичей дословно перевел слова Скрябы, сказанные вогулам: - Русские пришли на вашу землю с миром. Мы дадим вам взамен на ваши меха то, чего у вас нет; одежду, топоры, бусы, котлы для пиши, ножи и иглы. Ратник принес из ладьи тюк красной материи и маленький медный котел, наполненный голубым бисером. Князец черпал пригоршнями бисер и прищелкивал языком. Гостей пригласили в паул. Забили оленей. Из утробы животных вычерпывали и пили еще горячую кровь, поедали сырыми почки и печень. Русичи дивились, видя, как вцепясь зубами в большой окровавленный кусок оленьего мяса, вогул молниеносным взмахом ножа снизу вверх отсекал захваченную в рот часть куска. Мелькали ножи, кровь текла по рукам, капала с губ. Гостей угощали оленьими языками и мозгом. Веселыми толпами вогулы попеременно заходили в жилище и приносили дорогим гостям свои лучшие яства: мясо, отварную неочищенную рыбу без соли, отвар из мухоморов, который действовал сильнее любого вина. Пьяные забавляли русичей своими песнями и плясками. Вогульский бард пропел, подыгрывая себе на сангуль-тапе, перебирая струны из сухожилий оленя, только что сочиненную песню про небесный гром, убивающий вогулов. Трое суток стучали шаманские бубны, посылая Ялпус-Ойку к Верхнему духу, хозяину неба Торуму, прося зашиты от убивающего его детей грома, которым владели пришельцы, спрашивая, почему их не встретил бурей и не разметал лодки Тагт Талих-отыр (покровитель верховьев Северной Сосьвы). Три дня просидел в своем жилище, не показываясь соплеменникам, жуя сушеные мухоморы, князец. Через три дня принесли Скрябе три сорока двадцать пять соболей, с каждого мужчины по соболю. Было у князца Каппака в роду 145 мужчин. - Я иду с тобой поклониться твоему государю. Пусть будет мир на земле вогулов. Пусть звенят бубны добрых шаманов. Через несколько дней с низовьев реки на остров, где, памятуя случай с двинянами, продолжали стоять охраняемым станом устюжане, прибыло посольство во главе с князцом Течиком. Они принесли дары соболями и лисицами, поведав Скрябе о том, что князец Асыка, узнав, что его разыскивают пришельцы, убивающие громом на расстоянии, откочевал в верховья Мань Тагт (Малая Сосьва). Князь Течик просил покровительства государя русского и выразил желание лично вручить великому князю богатые дары. На состоявшемся совете было решено повернуть назад. Дальнейший путь от Камня до верховьев Вычегды падал на период осенних дождей. В верховьях рек опять преодолевали мели, перекаты и завалы. Растаскивали запрудившие русло деревья. Ночи становились прохладными, на привалах грелись у костров, на ночь укладывались спать на охапку хвои. Печора встретила устюжан резким, почти ураганным ветром, который вырывал весла из рук гребцов, поворачивая лодьи вспять. Серые, потянувшиеся с севера тучи, прижали к земле стаи пролетной птицы. Утром блестел ледок на лужах, из туч сыпалась мелкая пороша. Войдя в Вычегду, сменяя гребцов, двигались и ночью, опасаясь раннего ледостава. Не останавливаясь, прошли мимо починка, где прошло детство Щавея, Тренко и Дубравки. Где-то там на заброшенной скудельнице (кладбище) расположились рядом могилы трех близких, дорогих им людей. Из Усть-Выми князь Василий Ермолич распорядился направить легкий дощанник с молодыми крепкими гребцами, чтобы известить князя Звенца о возвращении рати. И, наконец, лодьи со стоящими без головных уборов людьми подходят к городской пристани. По Сухоне шла густая шуга. На Успенской соборной церкви рявкнули колокола. К пристани бежал народ. Рядом с князем Звенцом стояла, всматриваясь в приближающиеся лодьи, Дубравка с сыновьями. В городе гремели свадьбы. Был Покров день (1 октября). Не одна свеча сгорела за время, пока он завершил рассказ о походе за Камень. Уже не из уст двинянина, а своего мужа Дубравка вновь услышала рассказ о далекой, лежащей за высокими горами, земле, откуда были приведены чужеземные вожди с полоном, которых князь Звенец повелел Щавею и Тренко доставить к великому князю в Москву, как только мороз скует реки. Недолго наслаждался отдыхом Тренко. И опять пришло время расстаться. с семьей. Наступил ноябрь. Звался он до принятия христианства в русском народе груднем, листогноем, студеным. На Кузьминки (1 ноября) из ворот города выехало несколько возков, которые потянулись гуськом в сторону реки Юга. Каждый каптан был запряжен тремя небольшими, но крепкими конями. В первом расположились Щавей и Тренко, во втором вогульские князцы Каппак с Течиком. В семи других - полон и охрана. Кони мчались, слышался скрип деревянных полозьев и крики ямщиков. Земля соткала одежду из снега. Алмазные блестки снежинок сверкали рубиновыми искорками. Деревья, подернутые серебристым инеем, блестели своей печальной красотой. Кругом царила тишина. На пути попадались только белогрудые сороки да вороны, привольно разгуливающие по обочинам дороги, но вспугнутые приближением обоза с диким карканьем взвивались в небо и уносились в темнеющую даль. В обступившей тишине слышно было, как взвизгивал под полозьями саней, рвался под копытами коней крепкий снег. Отдыхая, перепрягали одних коней на место других, подпрягали заводных и двигались дальше. Иногда на пути попадались небольшие селения. Кое где сквозь натянутые на окна бычьи пузыри тускло светились огоньки лучин. Стаями вылетали лохматые собаки, с яростным лаем бросаясь под ноги лошадям, сопровождая обоз до околицы. Далеко различались в лунном свете залубеневшие от мороза снежные заструги сугробов, отбрасывающие от себя острые лунные тени. Снежный морозный воздух нес запах вековой дубравы. Ярко и весело светил месяц на землю, звездочки при нем чуть искрились, то пропадая, то вновь сверкая в темной синеве горизонта. На пути были Вологда, Ростов Великий. Чтобы подготовиться к встрече с великим князем, на сутки остановились для отдыха в Переславле-Залесском, что притаился в дремучих лесах на берегу большого озера. Город состоял из деревянных изб, окруженных двойной городской стеной с двенадцатью башнями-стрельницами, над которыми поблескивали маковки древнего Спасско-Преображенского монастыря. В конце пути - Москва. Остановились на подворье близ Вшивой горки. Наутро дьяки Федор Струмило и Владимир Гусев явились с толмачом для записи речей вогульских князцов. На следующий день Щавей и Тренко были приглашены к великому князю. На широкий великокняжеский двор вела извилистая дорога. Около ворот толпилась придворная челядь, рассматривая великокняжеских гостей. Обширный дворцовый двор разделялся на маленькие дворики. В одном месте высились терема, вышки, в другом виднелись низкие кирпичные своды погребов, где хранились заморские вина, брага различного изготовления и квасы. Около самой Красной палаты двор расширялся в площадь, на которой тоже теснились люди из дворцовой свиты, а также юродивые и увечные, разместившиеся у заднего крыльца. По ступеням парадного крыльца и коридору палаты змеился кармазинный ковер, тянувшийся по длинным полутемным сеням, в конце которых были другие двери, охранявшиеся двойной стражей копейщиков, ведших в прихожую, где суетились высшие придворные чины: кравчие, стольники, казначеи, окольничьи, постельничьи... Послышались слова: - Великий князь! Двери в палату распахнулись. Великий князь, одетый в богато украшенную золотой парчой ферязь (легкая комнатная одежда), по которой блестели самоцветные каменья, величественно сидел на троне с высокой спинкой из слоновой кости, стоящем на покрытом бархатной полостью малинового цвета с серебряной бахромой постаменте. Над головой великого князя висела украшенная драгоценными каменьями корона, из-под которой спускался балдахин из голубой парчи с серебряными звездами. По сторонам стояли, не шевелясь, рынды в белых длинных кафтанах и в высоких шапках на головах. На правом плече они держали маленькие топорики с длинными серебряными рукоятками. Бояре стали низко кланяться великому князю, он, в свою очередь, ласково приветствовал собравшихся наклонением головы. Это был не тот двенадцатилетний, немного наивный подросток, что на привалах в походе, затаив дыхание, слушал рассказ Щавея о походе в другие земли. На троне сидел великий князь и государь земли Русской, по-прежнему сухощавый, с узким, приятным лицом. Великий князь попросил Щавея приблизиться к нему. - Я помню тебя, боярин Василий. Я доволен верной службой твоею, что ты, не щадя живота, для нас послужил, великому государю по присяге и душе. Здоров буди. От нас, великого государя, забвен не останешься. Родитель твой, служа нам волей Божьей, призван к вечному животу и тебя оставил на наше попечение. И ты буди надежен на нашу милость. За поход твой в землю Югорьскую, зато, что полоненных князьков вогульских живыми и здоровыми ко мне доставил, за то, что имя государево провозгласил в земле Югорьской, жалую тебя ближним боярином. Будешь служить сыну моему Василию. Товарища твоего, Тренко Протасова, за спасение полоненных русичей. от татарской и черемисской рати, за мужество, проявленное в походах, жалую в дети боярские. Великий князь кивнул головой, с лавки поднялся комнатный боярин Мамон и, задыхаясь от своей тучности, объявил: - Великий князь и государь приглашает бояр и дорогих гостей в залу. Все перешли в другую палату, освещенную мерцанием света восковых свечей, горящих в медных подставцах. Посредине палаты стоял стол, заставленный неимоверным количеством блюд. Жареные павлины с распушенными хвостами, искусством поваров не потерявших блеска и яркости своих перьев. Барашки с золоченными рожками и петухи с красными гребешками лежали на тяжелых серебряных блюдах. Бесчисленные похлебки курились из огромных вызолоченных чашек, между которыми стояли горшки с разного рода кашами, высокие кубки и братины с пенящимся медом и пивом. После принесения вогулъскими князцами клятвы верности перед великим князем, в знак чего они испили воду из золотой чаши, великий князь и государь всея Руси Иоанн Васильевич пожаловал Каппака и Течика Югорьским княжением и возложил на них дань и на всю Югорьскую землю. От имени великого князя сыну боярскому Тренко Протасову было повелено доставить князей Югорьских и полон в Югру. Впереди лежал новый путь. Ближний боярин Щавей Травин Скрябин остался в Москве.
