Мой генерал

– Урод – это вы?

– Урод – это я.

– И ваша личная трагедия в том, что вы не оправдали надежд семьи, правильно? Это как раз тот кошмар, который снится вам в три часа ночи и от которого вы просыпаетесь в холодном поту?

Он встал и взялся за чайник.

Ей вдруг показалось, что она его рассердила. Так рассердила, что он молчит, потому что ему нужно время, чтобы справиться с собой.

Надо же, какие страсти! Прямо как у Матвея Евгешкина в кинокартине «Русская любовь».

Тут Федор Тучков Четвертый улыбнулся сладкой улыбкой, придерживая рукой крышку, добавил себе в чашку воды из чайника и вопросительно и любезно наклонился в сторону Марины, как бы спрашивая, не добавить ли и ей тоже.

– Нет, спасибо, – отказалась она, – послушайте, Федор, я хочу вам что-то рассказать.

Он тут же вернул чайник на место, сел и смирно сложил руки, выражая полную готовность и внимание.

Марина посмотрела на него с отвращением.

– Я хочу вам рассказать… про утопленника.

– Что такое?

– Такого ничего, но… знаете, когда его доставали… Я же видела, я там была…

– Да-да?

Черный провал рта, из которого текла вода – много, из живого человека не может вытечь столько воды. Серая и зеленая кожа. Мертвые тусклые глаза.

Марина обеими руками обхватила чашку.

– Понимаете, он был в джинсах, утопленник. Когда его вытащили, джинсы… Они почти на нем не держались. Мужики даже поправляли, потому что они почти… спустились, упали.

– И что?

– А то, – сказала Марина, – я вот думаю, как же он в них ходил? Рукой придерживал, что ли?

Она мельком глянула на Федора. Вид у того был озадаченный.

– Мокрые штаны, как известно, стащить гораздо труднее, чем сухие, – продолжала Марина, сердясь, – но они и мокрые на нем не держались! Значит, из сухих он бы просто выскочил!

– Может, у него был ремень?

– Да в том-то и дело, что не было никакого ремня!

– Может, он его снял!

– Перед тем как утонуть по пьяной лавочке? Ремень снял, а ботинки оставил, да?

Тучков Четвертый смотрел с сомнением, и это сомнение Марину до крайности раздражало.

– Пьяный человек не может идти в штанах, которые не держатся. Он тогда запутается в них и упадет. Или они до берега не падали, а упали на берегу? Где тогда ремень?

– Хорошо, а если он до берега шел трезвый, а на берегу напился, упал и захлебнулся. Трезвый человек может идти в штанах, которые не держатся?

– Наверное, может, – согласилась Марина раздраженно, – но с чего это он, трезвый, пришел на берег и там в одиночестве напился до такой степени, что свалился в воду и утонул?

– Почему в одиночестве?

– Потому что мне так милиционер сказал!

– Что сказал милиционер?

– Что покойник пришел на берег – один пришел, обратите внимание! – уселся на мостки и свалился потому, что был очень пьяный. Никаких свидетелей нет, по крайней мере по версии милиции. Если бы он напился не в одиночестве, был бы свидетель. Если свидетель был, почему он не позвал на помощь, когда тот свалился? Не мог, потому что тоже напился, или не захотел? Если не захотел, значит, это… убийство.

– Что-о? – поразился Федор Тучков Четвертый.

Очевидно, знаменитое родство впрок не пошло – туповат был Тучков Четвертый в отличие от Тучкова, погибшего при Бородине.

– Из того, что с утопленника сползали штаны, вы делаете вывод, что это… убийство? – слабым голосом уточнил Тучков Четвертый Тупой.

– Да, – твердо сказала Марина.

– Смело, – оценил Тупой, – очень смело!

Зачем она ему рассказала? Впрочем, какая разница? Он не верит ни одному ее слову, ну и бог с ним! Она, Марина, изложив все это вслух, еще больше укрепилась в мысли, что права именно она, а не милиция.

Если она найдет ремень, станет ясно, что никаким несчастным случаем тут и не пахнет.

На берегу санаторного прудика произошло убийство.

Ночь была глухой и теплой и пахла травой, цветами, близким лесом. Луна висела над елками, прозрачная, как будто только родившаяся.

Марине всегда было тревожно, когда они обе – она сама и луна – находились поблизости друг от друга. Даже шторы всегда закрывала наглухо, чтобы луна не могла подглядеть, растревожить, привести с собой бессонницу, такую же голубую и жидкую, как ее собственный неровный и волнующий свет.

Марина перебежала газон и посмотрела вверх, на единственный освещенный балкон, ее собственный. Все остальные окна крыла «люкс» были темными – отдыхающие давно и сладко спали в своих санаторных постельках. Наверное, это было очень глупо – тащиться ночью на пруд, да еще перелезать для этого через балконные перила, да еще висеть на вытянутых руках, а потом прыгать и прислушиваться – балкон был довольно высоко от земли, хоть и считался первым этажом, но любопытство и нетерпение замучили ее, кроме того, она уверена, что искать «вещественные доказательства» следует именно ночью. Днем ее непременно увидит убийца – она точно знала, что убийца существует! – увидит и будет потом охотиться за ней, как и положено по законам жанра.

Или все-таки не стоило ночью тащиться на пруд?

Далекая деревенская собака перестала лаять, видно, завалилась спать в свою будку, набитую свежим пахучим сеном, – до утра. Марина поежилась. Холодно не было. Было страшно.

По голубой и серебряной от стеклянного лунного света асфальтовой дорожке она дошла до сетки теннисного корта. За углом спасительный и яркий свет балкона и тусклый фонарь уже не будут видны.

Еще можно вернуться. Пока еще можно.

Марина оглянулась, постояла и решительно сбежала вниз. Корт был справа, блестящий мелкими камушками и похожий на каток.

Летом не бывает катков. Катки бывают зимой.

Федор Тучков сказал, что больше всего на свете любит праздник Новый год, придурок.

Она отошла уже довольно далеко от темной громады корпуса и не слышала, как кто-то следом за ней тяжело спрыгнул с балкона. Цикады на секунду замолкли, а потом затрещали с новой силой, как будто потревоженные тяжелым прыжком.

Человек дошел до сетки и остановился. Луна была яркой, а тени очень четкими, как будто заштрихованными углем. Маринина тень бежала далеко впереди, переломленная сеткой, похожая на гигантского скорпиона на длинных тоненьких ножках.

«Куда ее понесло? Что ей там нужно в… – взгляд на часы, – …в два часа ночи?! Что она затевает? Или что-то знает? Если знает, то насколько… много?»

Человек еще постоял, поджидая, когда она исчезнет за поворотом, а потом двинулся следом.

Нужно посмотреть. Нельзя выпускать ситуацию из-под контроля, хотя вряд ли эта рыжая и длинная особа всерьез опасна. И все-таки нужно посмотреть.

Марине вдруг показалось, что в лунном свете у нее за спиной кто-то есть. Сердце похолодело, сжалось, словно заострилось, и стало острым краем молотить в ребра. Она остановилась, взялась рукой за шершавый и теплый ствол и быстро оглянулась.

Никого.

Ни окна, ни балкона, залитого ярким и теплым светом, отсюда, конечно, не было видно, но корт, похожий на каток, еще угадывался за деревьями, как будто успокаивал Марину – я рядом, а от меня уж и до дома рукой подать, ничего, не так уж и страшно!

Зачем и куда ее понесло?! Разве нельзя было дождаться утра?! Там и фонарей никаких нет, как она станет искать свое «вещественное доказательство»?!

«Если искать, – строго сказала она себе, – значит, надо искать сейчас. Если это убийство, значит, есть убийца. Если я стану искать у него на глазах, он догадается о том, что я все знаю».

«Он слишком много знал», всегда говорит гангстер над трупом своего бывшего друга. Любой уважающий себя гангстер рано или поздно непременно убивает своего бывшего друга, потому что тот «слишком много знал»!

Впереди блеснул пруд, и потянуло запахом гнили и застоявшейся воды. Марина выскочила на холодный песок в черных кляксах пролезшей травы и огляделась.

Лес на той стороне был темным – сплошная непроглядная чернота, а над ней, чуть светлее, ночное небо. Почти на макушках деревьев сидела луна, до воды свесив призрачные голубые ноги. Лунные ноги полоскались в воде – посередине пруд морщило и рябило, заливало неверным светом. В тишине вода тихонько плескалась под старыми мостками.

Там Марина нашла утопленника. Наверное, ночь была такой же теплой и тихой, и луна так же полоскалась в пруду, а он уже лежал там, раскрыв мертвые глаза.

Марина стиснула кулачок, так что ногти впились в мякоть ладони: «Так нельзя. Если ты так боишься, лучше уходи».

И не двинулась с места.

В лесу вдруг что-то обвалилось, как будто треснула ветка или неловко пошевелился кто-то большой и тяжелый. Дыхание остановилось, кажется, навсегда. Марина вглядывалась в черноту, так, что в глазах зарябило.

Нужно возвращаться домой. Все равно она ничего не найдет. Если ремень валяется в траве, она ни за что его не найдет.

Вот только она была совершенно уверена, что валяется он вовсе не в траве.

Странным голосом крикнула какая-то ночная птица, и рябь по воде как будто побежала быстрее.

Марина вытащила из песка палку – не такую ужасную, как та, которой она подгоняла к себе свою шляпу из итальянской соломки, а обычную палку, мокрую, шершавую, пахнувшую водорослями.

Какая разница, подумала она, взвешивая в руке палку, какая разница, день или ночь! Все равно то, что она ищет, нельзя увидеть просто так, с мостков. А тогда какая разница, день или ночь?

Разница была огромной.

Опираясь на палку, Марина осторожно ступила на мостки – под ними зачавкало и завздыхало, – дошла до того самого места, где смотрел на нее из-под воды утопленник, и присела на корточки.

Вода была совершенно черной, а дорожка, в которой полоскалась луна, сюда не доставала. Марина потыкала палкой в воду и прислушалась. Под мостками что-то громко шлепнуло и опять затихло. Потянуло сырым и холодным ветром. Кожа покрылась мурашками, и волосы на шее встопорщились, то ли от ветра, то ли от страха.

Марина встала на колени, почти упершись в самый край мостков – коленка угрожающе запульсировала, – и решительно сунула палку в жидкую черноту. Дно было рядом, Марина знала, что здесь неглубоко. Палка вязла в водорослях. Марина время от времени выуживала ее и стряхивала водоросли в воду. Они шлепались обратно, капли гулко падали, и что-то опять затрещало в темном лесу, как будто надломилась ветка, и птица перестала кричать, и стало совсем тихо.

Палка зацепилась за что-то, и Марина больше не могла ее вытянуть. Она моментально решила, что это еще один труп там, на дне, и покрылась холодным потом.

Не может там быть еще одного трупа. Там же, в конце концов, не кладбище!

Палка легко двигалась вверх и вниз, а вбок и в сторону «не шла». Марина еще потыкала ею, а потом стала тащить ее вдоль замшелой сваи мостка, больше никак не вытянуть.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.