Кто не спрятался

– Подойдите, пожалуйста!

Мы приблизились и заглянули через его плечо. Ничего необычного. Пожелтевший снимок, на котором двух мальчиков лет шести в одинаковых матросках обнимает за плечи красивая молодая женщина.

– Невозможно отличить, кто где, правда? – с улыбкой спросил Черкизов, а я не к месту подумал, что один из этих симпатичных малышей станет вором в законе. Кстати, мне еще не известно, кем станет второй.

– А это наша мама, – продолжал Арсений Федорович.

– Ее чуть ли не единственный снимок, – голос его дрогнул, и он резко захлопнул альбом. – Она очень рано умерла.

Черкизов встал, постоял молча, касаясь альбома двумя пальцами, и не попросил, а, скорее, констатировал:

– Вы позволите мне его забрать... Это память.

Признаюсь, я слегка замешался, но Панькин выручил:

– Не положено, – развел он руками. – Пройдет полгода – хоть все забирайте.

– Ну что ж, – неожиданно легко согласился Черкизов. – На нет суда нет.

– Ага, – подтвердил Панькин. – Да вы не волнуйтесь, здесь целее будет.

* * *

Над моим столом была приколота записка:

“Тебя искал председатель ЖСК “Луч” Кадомцев Елизар Петрович. Оставил телефон, просил связаться. Де Скин”.

Самого “Де Скина” нигде поблизости не было, а жаль. Я нуждался хоть в какой-нибудь предварительной информации. Впрочем, мне тут же пришло в голову, где я могу ею разжиться.

Для начала меня на мой звонок заливисто облаяли через дверь. Потом женский голос поинтересовался: “Кто?” Я назвался, мне открыли, и передо мной предстала давешняя голубоглазая шатенка в длинном, до полу, белом махровом халате. Вокруг нее очень живописно скакал черный как смоль стриженый пудель. Она стояла на пороге и удивленно рассматривала меня.

– Здравствуйте, Марина Львовна, – сказал я. – Вы меня пустите или вам сейчас неудобно?

– Удобно. – Дверь открылась шире. – Только я не понимаю, как это вы меня так быстро нашли? Я ведь вчера не представилась... Ах да! – засмеялась она. – Вы же участковый!..

– Дедуктивный метод здесь совершенно ни при чем, – заметил я, проходя в прихожую. – Просто вчера, когда голосовали за ваш обмен, назвали фамилию, имя, отчество и даже номер квартиры.

– Вот оно что, – протянула она, как мне показалось, разочарованно. – Ну, все равно, проходите. Не знаю только, зачем я могла понадобиться участковому? Потому что живу здесь без прописки? – это уже было добавлено кокетливо.

– Да живите, где хотите, – махнул я рукой. – Тем более что вы ведь, кажется, совершили наконец свой родственный обмен? Поздравляю. Только почему все-таки с третьей попытки?

Мы прошли в комнату и уселись в низенькие кресла у журнального столика. Она пододвинула мне пепельницу.

– Если хотите курить – пожалуйста. Кофе?

– С удовольствием.

Через несколько минут она принесла с кухни поднос, на котором дымились две чашки кофе, стояли сахарница и вазочка с печеньем.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – сказал я, закурив сигарету и пригубив горячий кофе. – Почему с третьей попытки?

– Я же вам еще вчера объяснила. Тут натуральная мафия, У них на учете каждая квартира, которая может освободиться в перспективе. Это же валюта! А бабушка у меня старенькая и очень больная.

– Вы что хотите сказать – они взятки берут?

– Разумеется! Только не деньгами.

– А чем? Борзыми щенками?

– Вроде того. Козленко, например, за то время, что заместительствует, две книжки выпустил – он критик театральный. И дочь его, поразительно бездарную девку, в аспирантуре оставили. У нас, если кто активно изображает деятельность в правлении, то, значит, чего-то ему нужно: квартиру или там диссертацию.

– А что нужно Елизару Петровичу?

– Черт его знает, – впервые задумалась она. – Как будто все у него есть. Доктор технических наук, дача в Апрелевке, квартира четырехкомнатная... Я там не была, но рассказывают, у него миллионная коллекция старинных икон. Разве что... Год назад он пробил однокомнатную дочке директора торга. Наши повозмущались, да скоро перестали, когда всех пайщиков прикрепили к столу заказов. Болтают, что сам Елизар Петрович теперь без балычка или семужки не сидит.

– Откуда у вас такая бездна информации? – поинтересовался я.

– Так ведь я тут с самого рождения живу. А дом-то стеклянный, все насквозь видно, – засмеялась она. Я допил кофе и поднялся:

– Спасибо. Вы мне позволите обращаться к вам за справками?

– Бога ради, – ответила она и вдруг сдвинула брови, спохватилась: – А, собственно говоря, зачем вы приходили?

– За чем приходил – то и получил. Теперь буду знать, что поделывает местная мафия, – ответил я. И, вспомнив дежурного, по отделению капитана Калистратова, заметил уже в дверях: – Мафию вы не видали...

* * *

Елизар Петрович Кадомцев принимал гостя в своем кабинете. И хотя гость был всего лишь участковый инспектор, ему оказывали максимум внимания. Предлагали липтоновский чай, французский коньяк, но гость от всего отказывался и только по сторонам головой вертел: все стены в комнате были завешаны великолепными иконами.

– Воров не боитесь? – спросил я.

– Боюсь, – честно ответил Кадомцев. – Человек, владеющий собственностью, всегда уязвимей нищего: ему есть что терять. Что ж мне их теперь, в речку выкинуть? Это они сейчас подорожали, а когда я их собирал, никто не интересовался. Вот эту Неопалимую Купину я лет тридцать назад выменял на бутылку водки. А сейчас она стоит тысяч тридцать – шестнадцатый век!

– Водка тоже подорожала, – заметил я.

– Да, – скорбно изломал густые седые брови Елизар Петрович и вдруг сказал ни к селу ни к городу: – Как вы думаете, сколько эта... э... Скачкова! Сколько эта Скачкова заплатила Байдакову за фиктивный брак? Какие сейчас расценки?

– А вы уверены, что брак обязательно фиктивный?

– А вы – нет?

Я вспомнил грязную, захламленную квартиру Витьки, в которой не было ни следа присутствия женщины, и вынужден был признаться, что тоже уверен. После чего сказал:

– Насколько я понимаю, вы меня пригласили, чтобы я помог вам доказать эту самую фиктивность. Если так, то хочу предупредить сразу: это не входит в мои обязанности.

– Вы очень проницательны, – произнес он, пристально меня рассматривая. – Мне кажется, мы с вами поладим. Я думаю, нашей бухгалтерии не составит труда выписать вам премию. Рублей пятьсот вас устроит?

– Нет, – вздохнул я. – Боюсь, Елизар Петрович, вы меня неверно поняли. Никаких премий мне не надо. Мне не деньги нужны, а время. Поэтому я вам не могу обещать быстрых результатов.

– Но вы это сделаете? – спросил приунывший было, но затем воспрянувший председатель.

– Постараюсь, – ответил я. В конце концов, такой ответ меня ни к чему не обязывал.

– Ну и отлично, ну и ладушки! – заулыбался Елизар Петрович. – А то ведь посудите сами, в каком мы дурацком положении: Байдаков в тюрьме, увидеться с ним нам нельзя. А эта дамочка, можете не сомневаться, уже завтра въедет в квартиру – и мы ее потеряем! Я квартиру имею в виду, – пояснил он. И продолжал: – Подумать только: три недели, как прописана в Москве, а уже на тебе – роскошная двухкомнатная! Это при том, что у нас огромная очередь нуждающихся! Вы меня понимаете?

Я кивал, что да, понимаю. Хотя, как ни старался, не мог найти в своей душе и капли сочувствия к попавшему в “дурацкое положение” председателю. Особенно в свете ретроспекций голубоглазой Марины. Откровенно говоря, мне совершенно не хотелось заниматься этим склочным делом, таскать из огня каштаны для правления кооператива “Луч”. И уж тем более я не желал заниматься этим в порядке частной инициативы. Поэтому сказал:

– Вот что. Вы напишите официальное заявление нашему начальнику отделения с просьбой помочь. И если он распорядится...

Авось Голубко не захочет лезть в это дело. Но председатель мой неожиданно повеселел. Интересно, подумал я, он уже знает, кому отдаст эту квартиру?

– Чудненько, чудненько, – пел он. – Нет, теперь я вас так просто не отпущу ни за что! – Лев тряхнул своей седой гривой и, не вставая с кресла, открыл бар. В глазах зарябило от сверкающих бутылок. Здесь были джин, виски, коньяк, шампанское, еще какие-то вина в глубине, но не они привлекли мое внимание. На отдельной полочке стояли рюмки с бокалами. И среди них, в первом ряду, оттеснив назад хрустальную посуду, красовались чешские стаканы со старинными автомобилями на боку. Ровно пять штук.

Остаток дня прошел в рядовых дурацких хлопотах. Я ругался с главным инженером РЭУ по поводу незапертого подвала. Навещал Сережку Косоглазова по кличке Заяц, которого застал дома на диване с газетой в руках, что радовало и огорчало одновременно: с одной стороны, Сережка ничем предосудительным не занимался, с другой – на работу устраиваться тоже не торопился. С гражданином Косоглазовым была на этот предмет проведена соответствующая беседа. Потом я вел прием граждан – две склоки в коммуналках, одна драка между разведенными мужем и женой, одно слезное заявление с просьбой хоть что-нибудь сделать с внуком пятнадцати лет, который через день дома не ночует. Потом... потом я инструктировал дружинников... Нет, сначала я созванивался с райэнерго насчет фонаря возле стеклянного дома, а уже потом занимался с дружинниками – и все это время посреди бесконечных этих забот у меня перед глазами нет-нет да и вставали эти чертовы стаканы.

Случайность? Или не случайность? И только к вечеру, устав до свинцовой тяжести в скулах, решил: ну их к черту, пускай будет случайность! Потому что все равно прокуратура считает дело “чистым”. Потому что даже Валиулин не хочет в него лезть и им заниматься. Потому что, в конце концов, и впрямь кровь убитого вора в законе Черкизова не вопиет ко мне об отмщении, а Витька Байдаков тоже не вызывает симпатий. Так что плюнуть, растереть и забыть.

Но плюнуть оказалось не так-то просто. Когда уже в потемках я добрел до отделения, дежурный, увидев меня, сказал:

– Зайди к начальнику, он тебя искал. Через пять минут я узнал, что недооценил энергичного председателя стеклянного дома.

– Обложили, понимаешь, – недовольно гудел Голубко. – Не успели от них заявление принести – звонок из исполкома, звонок из райуправления... – Он швырнул мне через стол бумажку, на которой я разглядел гриф ЖСК “Луч”. – Сделай что-нибудь, чтоб они от нас отстали!

С тяжелым вздохом я взял письмо и покорился судьбе.

9

Лицо у Байдакова было мятое, как подушка. Он сидел передо мной на стуле, аккуратно положив ладони на коленки, и смотрел в угол. В углу было навалено черт-те что: ломик, ржавое ведро, лепная рама без картины, большой моток толстого каната, японский телевизор и охотничье ружье. Все это были вешдоки по разным делам, не поместившиеся в следовательский сейф. Разговор не клеился. Не зря, ох не зря Степанида в ответ на мою официальную просьбу разрешила встретиться с Витькой не в изоляторе, а не поленилась вызвать его в прокуратуру! Теперь она сидела, как штырь, между нами, и наша с Байдаковым беседа выглядела не более связно, чем куча разнородных вещей в углу.

– Ну так где ты все-таки с ней познакомился? – не то во второй, не то в третий раз спрашивал я.

Витька делал вид, что глубоко задумывается, потом переводил на меня бесстыжие глаза и говорил:

– Вроде в кабаке. А может, нет. Может, на улице. Не помню я. Амнезия, – он постучал костяшками пальцев по голове. – Вон, хоть у гражданина следователя спросите.

– Прекратите паясничать, Байдаков! – оторвавшись от своих бумаг, вмешалась вдруг Степанида. – Экспертизой установлено, что у вас имела место временная амнезия на почве большой дозы алкоголя. А все остальное вы прекрасно помните! А если нет, – она резко поднялась из-за стола – маленькая, сухонькая, вся как будто начиненная изнутри сотнями пружинок, прошлась стремительно по кабинету и остановилась перед Витькой, уперев руки в бока и слегка наклонив голову, словно собиралась его боднуть, – если нет, так я вам напомню! Вы заключили фиктивный брак с гражданкой... – Она вопросительно повернулась ко мне.

– Скачковой, – подсказал я, ошеломленный этой столь же бурной, сколь и неожиданной поддержкой.

– ...с гражданкой Скачковой, – напористо продолжала Степанида. – Заключить заключили, но денег всех не получили, только аванс. Так?

Она попыталась заглянуть Байдакову в глаза, но тот отвел взгляд.

– Так! – удовлетворенно сказала Степанида, расценив Витькино молчание как знак согласия. – А все деньги вы должны были получить потом, когда разведетесь и разменяете вашу двухкомнатную на две однокомнатные. Много денег! Интересно, на чем вы сошлись? Двадцать тысяч? Двадцать пять? Впрочем, это неважно теперь, – резко сбавив тон, она повернулась к Витьке спиной и прошла на свое место.

– Почему это неважно? – вдруг подал голос Байдаков.

– Потому неважно, – скорбно поджав губы, ответила Степанида, – что после приговора суда вас выпишут с занимаемой площади и вашей, так сказать, супруге достанется вся квартира целиком. Бесплатно! – Она аккуратно завязала тесемки на папке “дела”, сунула ее в сейф и добавила раздумчиво: – Статья у вас, Байдаков, сами знаете какая. Даже если не расстреляют, срок большой. Эта Скачкова очень просто может оформить с вами развод, тогда вам вообще претендовать будет не на что.

Витька сидел понурившись. А Степанида поизучала с полминуты его лысеющую макушку и влупила напоследок:

– Не забудьте про темпы инфляции. Когда вы освободитесь, эти двадцать тысяч могут стоить меньше, чем сейчас двести рублей.

Она закрыла сейф, повернула ключ в замке и бросила на меня нескрываемый победный взгляд, который читался однозначно: вот, мол, как надо работать! После чего пошла к двери, сказав на прощание:

– Ну, это все не мое дело. Разбирайтесь сами. Я скоро вернусь.

Ай, хороший следователь Степанида Федоровна Степанова! Умеет, ох здорово умеет все расставить по полочкам! А как красиво, почти театрально вышла она в последний момент, оставив нас разбитыми наголову: Байдакова – несокрушимой логикой рассуждения, меня – блестящим примером ведения допроса!

Не знаю даже, как и объяснить ход своих дальнейших мыслей. Собственно, мыслей во множественном числе не было, была одна мысль: никогда больше такой шанс мне не представится. Дурацкая история. Ведь совсем недавно я, кажется, сам себе очень убедительно растолковал и доказал, что незачем мне лезть в это дело. Почему же тогда я наклонился к Витьке и сказал быстрой скороговоркой, что времени у нас мало и чтобы поэтому он слушал меня внимательно, а отвечал быстро? Не знаю...

Байдаков поднял на меня удивленные глаза, его явно поразила происшедшая со мной перемена. Она и меня самого поразила. Я сказал:

– Вот что, милый друг. У меня есть предположение, что тебя элементарно подставили: и деньги тебе подложили, и молоток, и все остальное. Но доказать я пока ничего не могу, понял? Я не знаю, ни кто это сделал, ни зачем. Может быть, все дело в этой твоей квартире, в этих двадцати или скольких там тысячах...

– Тридцать, – севшим голосом вставил Байдаков.

– Тем более, – отреагировал я. – Поэтому быстро отвечай на мои вопросы. Кто тебя свел с этой Скачковой?

Он колебался не более секунды.

– Генка Шкут, адреса у меня нет, только телефон. Я больше ничего расспрашивать не стал, только записал телефон в блокнот.

На какое время вышла Степанида? Сколько у меня минут? Три? Пять?

– Второе. С кем ты пил в тот день?

Витька наморщил лоб и стал перечислять:

– Сашка Пузырь, Валька-хромой, еще Петр Сергеевич такой, он всегда в шляпе. Вроде все...

– А потом?

– Потом – убей Бог, – развел он руками.

– Ладно, – сказал я. – Теперь учти, если ты покажешь Степановой, что я с тобой про это говорил, мне хана. И тебе тогда тоже. Окончательно. Понял?

Байдаков не успел ответить, вошла Степанида. Недолго она отсутствовала! Но мне, кажется, хватило.

– Побеседовали? – спросила она, усаживаясь за свой стол.

– Более или менее, – ответил я уклончиво и, уже поднявшись, сказал, обращаясь к Байдакову: – Значит, подумай, а я тебя еще навещу.

Он то ли головой дернул, то ли кивнул. И до тех пор, пока обитая дерматином дверь не захлопнулась за моей спиной, я ощущал на затылке байдаковский взгляд. Боже правый, что я наделал! Ведь я дал ему надежду!

10

Пельмени стояли насмерть. Спаянные морозом в холодильнике, они ни за что не хотели отлепляться друг от друга. Я искал брешь в их обороне стальным ножом и чуть было не сломал его, так и не добившись результата.

Жрать хотелось ужасно. До слюноотделения. До отчаянной мысли поставить пельмени к стенке и расстрелять их из служебного пистолета. Я принес из хозяйственного шкафчика молоток и стамеску. “Сейчас я их раскромсаю к чертовой матери”, – подумал я. Вода в кастрюле уже вовсю кипела. Я ударил раз, другой. Кажется, пошло дело... И тут раздался звонок в дверь.

Чертыхнувшись, я отложил свои орудия и побежал открывать, на ходу отряхивая руки от муки. Передо мной стоял Арсений Федорович Черкизов.

– Не ждали? – Он переложил палку из одной руки в другую и улыбнулся. – Разрешите войти?

Первой мыслью, скакнувшей в голову, было заявить, что мои приемные часы на сегодня закончились. Но в следующий миг я понял, что это было бы слабостью, трусостью и глупостью одновременно, а к тому же и полным отсутствием элементарного любопытства. Я посторонился и сказал:

– Почему же не разрешить, Арсений Федорович? Заходите!

Он снял пальто, повесил его на вешалку, огляделся и спросил:

– Куда прикажете?

– В кухню, пожалуйста, – сделал я любезный жест рукой. – Извините, я тут по хозяйству.

– Разумеется, разумеется, – пробормотал он, прошел в кухню и сел на табуретку, которую я ему выдвинул из-под стола, с любопытством оглядываясь. Похоже, скромность моей, вернее, дедовской обстановки его не удивила. Посмотрев с полминуты на мое сражение с пельменями, он приподнялся и сказал: – Позвольте мне?

Взяв в руки слипшийся комок, он подошел с ним к плите и подержал несколько секунд над кипящей водой. Потом резко сжал руками, и несколько пельменей, булькнув, упали в кастрюлю. Он перевернул комок другой стороной и снова повторилось то же самое.

– Знаете, – полуобернулся он ко мне, – мне одно время приходилось заниматься натяжкой проволочных каркасов. Так не поверите, пальцы укрепились до того, что могу пятаки скатывать в трубочку. Как-нибудь напомните мне, непременно покажу.

– Это где же вы каркасы натягивали? – спросил я, снимая с себя фартук. – Или секрет?

Получилось немного грубовато, но он, кажется, не обиделся.

– Какой секрет... В колонии особого режима. У вас специи есть?

– Нет. Только черного перца немного. И долго... натягивали?

– Дайте хоть перец, – вздохнул он. – Натягивал? Долгонько... – И удивился: – А вы что же, совсем не знакомы с моей биографией?

– Представьте себе – нет, – слегка разозлился я. – Знаком только с биографией вашего брата – в общих чертах. А вашу мы пока еще не проходили.

– И слава Богу! – замахал он рукой.

– Есть будете? – спросил я, доставая тарелки.

– С удовольствием составлю вам компанию. Значит, говорите, в общих чертах? – Он принялся за пельмени. – Охо-хо-хо!

– Что, горячо? – поинтересовался я.

– Нет, – ответил он. – Это я насчет общих черт. Хуже нет, молодой человек, чем знать что-то “в общих чертах”. От этого, между прочим, проистекли страшнейшие дела в истории человеческой. От того, что люди брались за дело, зная его только в этих самых... общих. Подробности! Вот то единственное, что создает картину, что питает мозг и воображение!

“Да он философ, черт его подери, – подумал я, наворачивая пельмени. – Интересно только, чего ему надо?”

Вот вы тут сидите сейчас и думаете, – продолжал он. – Зачем приперся ко мне этот старый хрен и с какой целью он здесь разглагольствует? Поэтому сразу отвечу: я пришел к вам поговорить о подробностях биографии. Моего брата, моей, ну и... и вашей.

– Не вижу связи, – заметил я. Такое соединение наших биографий не вызывало у меня восторга.

– Еще бы! – усмехнулся он. – Если б вы видели эту связь, то, наверное, сами меня стали искать.

Вероятно, на моем лице отразились кое-какие сомнения, потому что он вскинул руку:

– Слушайте, слушайте! Жили-были на свете два брата-близнеца...

Я откинулся спиной к стенке, приготовившись слушать длинный рассказ о воровском грехопадении, которых на своем веку мне пришлось терпеливо выслушать не один и не два. Но я ошибся. Притча оказалась на удивление короткой. Близнецы родились в обычной, довольно скромной семье, учились в школе, потом даже в университете. Вопреки обещанию Арсений Федорович подробности не “педалировал”, рисовал судьбу близнецов широкими мазками. Пока не дошел до момента, когда один из братьев совершил свое хоть и первое, но очень тяжкое преступление. Здесь мой гость сбавил темп рассказа.

Преступление было тяжким настолько, что мера наказания полагалась за него одна – расстрел. И все уже было готово, и все доказательства, показания, улики собраны, и уже обвинительное заключение подписано прокурором и предъявлено, оставалось только передать дело в суд... Когда пришел другой брат и сказал, что вышла ошибка. Что преступление совершил он.

Я слушал со всевозрастающим интересом. Мне, как практику, такая ситуация представлялась крайне занятной.

– Ну-ну, – подбодрил я его. – Что было дальше?

– Дальше было то, что и ожидалось, – вздохнул он. – Дело вернули на доследование, промучились еще с полгода и в конце концов пришли к тому, что виновен тот, на кого думали с самого начала.

– Так какой же результат? – удивился я.

– Результат такой, что стопроцентной уверенности у суда теперь не было, и он вместо вышки влепил четвертак. А там амнистия... и так далее.

Насколько я мог судить по интонации, да и по лицу Арсения Федоровича, подробности кончились. Поэтому спросил:

– Ну и для чего вы мне все это рассказываете?

– С единственной целью, – коротко вздохнул он. – Чтобы вы поняли, что мы с братом значили друг для друга.

– Я понял, – сказал я. – Но мне, вероятно, надо сделать еще какие-то выводы?

Он кивнул.

– Один вывод: для того, чтобы найти убийцу брата, я не пожалею ни сил, ни средств.

– Вот как... – произнес я задумчиво, хотя мысли мои неслись в этот момент, обгоняя друг друга: я судорожно пытался выработать линию поведения. – Но ведь вы, должно быть, знаете, что убийца задержан...

– Бросьте, – сказал он жестко, махнув рукой. – Вы же сами рапортовали каждому столбу, что это не так!

– Откуда вам это известно? – начал я и замолчал под его ироническим взглядом. Вопрос был глуп: по крайней мере, в отделении, в райотделе, в прокуратуре и на Петровке знали о моих соображениях. Ив то же время неглуп был вопрос, хоть и оставался без ответа: он означал, что где-то среди этих инстанций у моего милого собеседника есть источник информации.

Все это мне не нравилось. Все эти беседы вокруг да около с весьма подозрительным, никак не разъясненным близнецом убитого вора в законе.

– А при чем здесь подробности моей биографии?

Хотя и сам знал – при чем. Он осуждающе покачал головой: дескать, зря я валяю с ним дурака – и сказал прямо:

– Два года назад вас несправедливо выперли из органов. Сейчас вы работаете на должности гораздо ниже той, что заслуживаете. Перед вами редкий шанс все изменить. Он развел руками, как бы говоря: куда уж больше!

– Все изменить, – повторил я, помолчав. – С вашей помощью?

Он кивнул.

Так, союзничек. Товарищ по оружию. Такого у меня еще не бывало. Я вспомнил, как отводил в сторону прикрытые линзами глаза Валиулин, холодное лицо Степаниды. И спросил:

– А в чем ваша помощь будет заключаться?

Он ответил с готовностью:

– Деньги на расходы. Машину в ваше распоряжение. Информация. Прикрытие.

– Прикрытие – в смысле охрана?

– Охрана тоже, конечно. Если понадобится. Но и прикрытие... – он повел рукой над столом, – в широком смысле. Мы постараемся сделать так, чтобы вам поменьше препятствовали... По официальной линии.

Ого! Как это он сказал? “Мы постараемся...” Не “я”, а “мы”.

Если это не блеф, то ты, Стасик, сейчас вступаешь в отношения с весьма серьезными дядями. Ты, Стасик, суешь мизинчик – пока мизинчик! – в пасть к крокодилу и хочешь посмотреть, что из этого выйдет. Впрочем, от меня ведь не требуют расписок кровью? Да и вообще, кажется, ничего не требуют!

– Информация, – сказал я. – Какую информацию вы мне можете предложить?

– Спрашивайте, – сказал он.

– Что за отношения были у Байдакова с вашим братом?

– Ну... – он призадумался. – Байдаков, скажем так, занимался мелкими поручениями.

– Например?

– Привезти продукты из магазина, доставить записку по адресу... Что еще? Сделать ставку-другую на ипподроме. Иногда... – тут Черкизов ухмыльнулся, – иногда девочку привезти. Была у брата такая страстишка.

– А откуда он их брал, этих девочек?

– Понятия не имею! – пожал он плечами.

– Тогда второе: кто такой Шкут?

– Шкут? – переспросил он. – Не знаю. Но постараюсь выяснить.

– И третье, – сказал я мягко. – Раз уж мы договорились обмениваться информацией. Какие у вас свои соображения насчет того, что убийца не Байдаков?

– Но... – начал он, изумленно подняв брови.

– Свои, – не дал я ему договорить. – Про кран и стаканы я, слава Богу, знаю без вас. И вам не удастся меня убедить, что вы тут со мной откровенничаете только из-за них. Пожалуйста, свои соображения.

Он молчал.

– Ну что ж... – начал я.

– Погодите, – остановил он меня. – Я вижу, вы весьма сообразительный молодой человек. Отлично, значит, я не ошибся. Вы правы, конечно, свои соображения у меня есть. – Черкизов помолчал. – Мой брат хранил дома большую сумму денег. – Он снова помолчал и добавил: – Очень большую. Такую большую, что Байдаков не смог бы ее целиком ни потратить, ни в пьяном виде надежно спрятать. Достаточно?

– Нет, – быстро ответил я. – Это были его собственные деньги?

Черкизов колебался всего мгновение, прежде чем ответить, но мне этого хватило, и ответить ему я не дал:

– Это был “общак”? Да?

– Молодой человек, – осуждающе покачал он головой, глядя мне прямо в глаза, – вы ведь, кажется, действительно неглупы и должны понимать, что есть вещи, которые лучше не произносить вслух, даже если они вертятся на языке. Для пользы языка в первую очередь.

Он поднялся, взял из угла свою палку и сказал:

– Это не угроза. Боже упаси, это отеческое предупреждение. Никакого материального вознаграждения мы вам не предлагаем...

– Спасибо на этом. – Я отвесил театральный поклон.

– ...просто надеемся, что наши интересы где-нибудь совпадут. Я сам не москвич, – продолжал Черкизов, – остановился у друзей. Вот вам, – он вырвал листок из блокнота, – мой телефон. Можете звонить по нему в любое время суток. Если меня нет – передавать для меня все, что угодно, не боясь. Всего доброго. Спасибо за пельмени.

Через минуту я наблюдал из окна, как он выходит из подъезда, как садится на заднее сиденье ожидающего его лимузина, как лимузин, вспыхнув яркими огнями, отъезжает и оказывается “вольво” одной из последних моделей. “Да, – думал я, сидя на подоконнике и глядя на осиротевший без роскошного иностранного авто привычный пейзаж, – раньше люди заключали сделку с нечистой силой ради какой-то выгоды, а для чего ее заключаю я?” Сложив тарелки в мойку, я принялся мыть посуду. Что нового стало мне известно? Покойный Черкизов был держателем “общака”, воровской кассы, так сказать, банка, который собирается из взносов членов воровского сообщества и служит для финансирования крупных операций, помощи осужденным ворам и их семьям, используется на подкуп должностных лиц и так далее. Кто-то Черкизова убрал, а кассу присвоил, причем очень ловко, точно и продуманно спихнул это на Витьку.

Вот и объяснение нашлось, зачем так сложно, с подставкой, почему не просто убиты. Потому что за убитым Черкизовым – сила и, похоже, немалая. Которая ни убийства, ни особенно денег пропавших не простит. И вот зачем им нужен я – дурачок-попка. Чтобы начал Стасик Северин бурную бескорыстную деятельность: ходить в тюрьму к Байдакову, искать концы в мутной водичке. До тех пор, пока кто-нибудь на этого живца не клюнет. Надо же, подумал я восхищенно, даже “прикрытие” сверху обещают! Это, значит, чтоб эксперимент был совершенно чистым/

Я насухо вытер последнюю тарелку, сел к телефону и набрал номер.

– Василий Евсеич?

– Угу, – Панькин что-то жевал.

– Это Северин. Слу-ушай, я в сорок четвертой планшетку свою забыл. Зайду к тебе сейчас за ключами?

– Ага, – он наконец проглотил кусок, – заходи.

Лифтер Малюшко, не вставая с кресла, приветствовал меня солидным кивком. Малюшко. Ключи от переходов. Но это потом. Я кивнул ему в ответ.

Шестой этаж. Тяжелая стальная дверь. Три замка. Я вступил в квартиру, нашарил на стене выключатель и зажег свет. Ну-с, что мы тут будем искать?

Вот так же, как я, Черкизов-второй остановился в прихожей, а потом, мельком заглянув в гостиную, устремился в спальню. Устремимся и мы. Что его здесь заинтересовало? Сейф. Я подошел поближе, вытащил специально припасенную лупу и тщательно, миллиметр за миллиметром, просмотрел стыки, потом прошелся по поверхностям внутренних стенок. Ничего. По крайней мере, я не вижу никаких следов тайника. Да и Гужонкин тут тоже поработал, а я Гужонкину доверяю. Хотя и проверяю – на всякий случай. Ведь Гужонкин не знал того, что теперь знаю я.

Потом он вернулся назад, в гостиную. Полы в коридоре, едва просохшие после наводнения, скрипели под моими ногами. В этой комнате он огляделся и начал с того, что раскрыл одну из створок финской стенки. Какую? Вот эту как будто. Мне тогда показалось, что сделал он это довольно небрежно, для проформы. Но если так, значит, какое-то свое действие он хотел замаскировать, как бы включить в общий ряд. Или я фантазирую? Попал человек в квартиру убитого любимого брата, стоит; растерявшись, не зная, за что взяться... Стоп! Растерянным он не выглядел. Посмотрим, что там, на полке. Постельное белье аккуратными стопками.