Ты и твое имя

А. К. Толстой. Юмористическая пьеска в письмах к неизвестному.

У А. К. Толстого есть безымянная пьеса. Там, в интермедии, встречаются презабавные ремарки—авторские пояснения к действию.

«Невский проспект. Вечер. Конфетные магазины ярко освещены… Прохожие разных классов, как-то: чиновники, офицеры, писаря, купцы и французы… Живаго, Мертваго, Дурнаго и Петраго-Соловаго идут, взявшись за руки, и занимают всю ширину тротуара…»

Действие разворачивается, а удивительная четверка так и выступает единым фронтом, как единое целое. Но происходит недоразумение. Живаго оказывается не самим собой, а Ванькой Каином, разбойником. Возникает паника:

«Мертваго, Дурнаго

и Петраго-Соловаго

Кто ж из нас Живаго? кто ж из нас Живаго?

(к Мертваго)

Ты — Живаго?

Мертваго

Нет, Мертваго! Кто ж Живаго?

Дурнаго.

Я — Дурнаго.

Петраго-Соловаго

Я Петраго-Соловаго.

Где же Живаго, где ж Живаго?…

(Происходит смешение языков)»,

И верно: понять ничего нельзя, и прежде всего: откуда выкопал автор такие фамилии? А оказывается, очень просто откуда, — из жизни.

Передо мной толстый справочник: «Весь Петроград» за 1916 год. Вот они, тут как тут, толстовские герои:

Живаго, Николай Андреевич, титулярный советник.

Мертваго, Борис Константинович, инженер.

Дурнаго — целых двадцать человек, во главе с Петром Павловичем, генерал-адъютантом.

Петраго-Соловаго — две сестры, Мария и София Михайловны фрейлины императорского двора.

Правда, я чуть-чуть погрешил против истины: Живаго и Мертваго так и значатся там, а вот у двух других несколько иное правописание. Дурново и Петрово-Соловово. Впрочем, беда не велика: ведь писали же в старое время в официальных бумагах: «награжден орденом Святого Георгия…», произнося: «святова».

Хорошо, но откуда в самой жизни взялись эти причудливые прозвища? Легче примириться с мыслью, что их придумала фантазия писателя. Как связались они со своими неожиданными окончаниями?

А вы очень хорошо разбираетесь в окончаниях русских фамилий? Давайте попробуем распределить их по группам; много их наберется разных или не так уж много? И все ли они нам одинаково известны?

Больше всего — никто не будет спорить! — у нас фамилий на «

Князь Кравал-ов

Капитан Лев-ов

Полковник Раген-ов

Илька Никол-ева

В хорошо известных произведениях Жюля Верна вы найдете немало таких, более или менее похожих на русские (чаще — на славянские вообще), фамилий.

Граф Тимаш-ев в «Гекторе Сервадаке», Михаил Строг-ов в одноименном романе, полковник Борис Карк-ов в «Вверх дном», адвокат Владимир Ян-ов в «Драме в Лифляндии» — можно насчитать, пожалуй, не один десяток; неудивительно, что некоторые французы полагают, будто все наши фамилии обязательно оканчиваются на «-ов». (Почему-то особенно повезло выдуманным фамилиям на букву З. Героиней одного из романов Стендаля является АРМАНС ЗОИЛОВА, дочка русского подполковника, человека весьма знатного. У Анатоля Франса в очерке «Лесли Вуд» герой его дружит с русской княгиней ЗЕВОРИНОЙ… Чего же удивляться, если в одном из американских детективных романов конца 50-х годов фигурирует русский министр, он же резидент советской разведки в США, именуемый господином ЗАСПУРОВЫМ. Удивляешься, неужели писателям Запада трудно взять из любого справочника подлинную русскую фамилию, которая звучала бы «как настоящая»? Так не берут!.).

Да что иностранцы? По свидетельству знатоков, в языке коми-зырян, одного из народов СССР, наше окончание «-ов» превратилось в самостоятельное слово, — в существительное, обозначающее: «фамилия». По коми-зырянски «фамилия» так и будет: «ов».

И понятно, — таких фамилий, на «-ов», и на самом деле у нас много больше, чем других.

Однако из этого никак не следует, что фамилии подобного строения, хотя бы и иного звучания, существуют только у нас. Занимаясь отчествами, мы уже видели: «-овы» распространены по всему земному шару. Ведь английское Джонс (Иванов), немецкое Юнкерс (Дворянинов), французское Дюруа (Королев), итальянское Дельфорнайо (Пекарев) — все это разные «-овы» западного мира. Знакомы нам «-овы» и «-евы» и восточного происхождения: «Сараджоглу» (Сарад-жев, то есть Шорников) —у тюрков Кавказа, Симо-нишвили (Семенов) — у грузин, Карапетян (Карпов) — у армян, Грамматикопуло (Грамотеев) — у греков.

Да и многочисленные более далекие народы не чуждаются таких фамилий-отчеств, в которые, в том или ином, скрытом или открытом, виде входит понятие «сын такого-то». Конечно, тут много различных ступеней; одно дело — Жюльвернов Мак-Наббс (сын Наббса), другое — маленький Нильс Хольгерсон из замечательной сказки Сельмы Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» или уже знакомый нам старик Гассан-ибн-Хоттаб.

Ведь отец бравого шотландского майора тоже звался Мак-Наббсом; так же величали его деда и прадеда. А вот крестьянина из Сконии, сыном которого был Нильс Хольгерсон, именовали вовсе не Хольгерсоном, как раз наоборот — Хольгер Нильсон. А деда, — может быть, Нильс Свенсон, а может быть, снова Нильс Хольгерсон, в зависимости от имени его отца. Точно так же и с Хоттабычем: родись у старого джинна сынишка, его бы стали кликать уже не «Ибн-Хоттабом», а «Ибн-Хасаном». В первом случае перед нами самая настоящая фамилия: возникнув из отчества, она давно перестала быть им, передаваясь, вне зависимости от имен, из поколения в поколение. Во втором случае мы видим нечто среднее — отчество уже не отчество, фамилию — еще не фамилию.

Впрочем, этим нас, русских, как раз не удивишь: «-овы» приобрели свое «фамильное» значение также сравнительно недавно, почти на наших глазах. Лет сорок пять — пятьдесят назад большая часть народа понятия не имела о каких-то там фамилиях. Если человека звали Иваном Николаевым, это значило только, что его батьке имя было Николай. Но наверняка — не Николай Николаев, а Николай Иванов или Николай Архипов. Рождался у Ивана Николаева сын, и он становился отнюдь не Николаевым, а Ивановым: отец-то Иван… У мужика — какая уж там фамилия!

Только «выходя в люди», богатея, он получал в глазах властей право «писаться с „вичем“, с отчеством; вместе с этим приходила и фамилия. И приходила по-разному.

Бывало, имя отца сразу создавало и то и другое; появлялся Иван Николаевич Николаев. Иногда отец давал отчество, а фамилию дед: сын Николая Архипова становился Иваном Николаевичем Архиповым. А иногда в фамилию превращалось прозвище, кличка, порою добровольно принятая, а то и просто «припечатанная» односельчанами. Обладал дед Архип обыкновенным русским, совсем не классическим носом, и звали его Архип Курнос. Сын у соседей ходил в Курносенках или Курносовых, а внук это же прозвище получал уже в паспорт! Иван Васильевич Курносов.

Тут могло получиться множество вариантов: если главной приметой были не черты лица, не какое-нибудь убожество или издали видимый признак, а, скажем, особенное занятие, невиданная профессия, сходство с человеком другой нации, — они тоже могли дать материал для прозвища и фамилии.

Будь Иван Николаев сыном пряничника, выпекавшего грубые коврижки из гороховой муки, он становился Прянишниковым; при отце — сельском художнике, вроде гоголевского Вакулы, — мог стать Богомазовым. Неправильная речь, косноязычие родителя могли наделить его прозвищем «заика» и «гугня», и сын выходил в Заикины и Гугнины; черные волосы и смуглый цвет лица родителя обеспечивали потомкам фамилию Чернышевых, Черновых, Жуковых, а иногда даже и Цыгановых или Евреиновых. Ведь в народе понятие «брюнетка» часто передавалось как «цыганка», «еврейка»:

Разлюбил ты, мой шуренок,

Меня, канареечку;

Полюбил, серые глазки,

Черную явреечку!

(Пск. обл.)

Так или иначе, тут дело обстоит просто: на что они ни оканчивайся, — на «-ов», «-ев» или на «-ин», — все эти фамилии говорят о родстве; это именно «родительские» фамилии. Чаще они исходят от имени, занятия, национальности отца, реже — матери (такие, как «Бабины», «Феклушины», «Татаркины», «Ведьмины»). С ними не надо путать другие фамилии на «-ин», вроде «Воеводины», «Старостины», «Растяпины»; эти происходят от слов, хотя и имеющих форму существительных женского рода, но тем не менее означающих мужчин. К тому же мы уже видели, что многие существительные женского рода в свое время превосходно становились мирскими именами мужчин: Дорога, Шуба, Суббота. Вот почему и происшедшие от них фамилии означают «сын такого-то», а не «сын такой-то».

Это всё очень просто, так просто, что об этом почти что не стоило и говорить. Но исчерпывается ли перечень наших «родительских» фамилий одним-двумя типами? В том-то и дело, что далеко нет; только все другие типы куда менее привычны нам и встречаются несравненно реже.

Проще всего, пожалуй, фамилии западно— и южнославянского типа на «-ич», «-вич», вроде «Львович», «Митрич», «Калуджерович» (От слова «калугер» — кудесник, отшельник, волшебник (сербск.). ),«Михайлович» и тому подобных. Это те же самые отчества, переставшие выполнять свое основное дело и без всякой маскировки, без каких бы то ни было изменений, превратившиеся в фамилии. Мы уже столкнулись с ними только что, когда в связи с Лагидами упомянули о Рюриковичах.

Людей с фамилиями на «-ич» можно теперь встретить во всех концах нашей страны; но интересно всё же: если вы станете интересоваться их прошлым, устанавливать жизненный путь семьи, — больше шансов, что он приведет вас куда-нибудь поближе к Белоруссии, к границам Литвы и Польши: «-ичи» распространены преимущественно в западной части СССР; почти исключена возможность встретить природного, кондового уральца или сибиряка, который именовался бы по фамилии Савич или Маркович. Зато там вы найдете сколько угодно людей, которые носят совершенно невозможные на западе страны фамилии: «Савиных», «Петровых» или «Марковых». «Как тебя звать?» — «Дмитрий». — «А по фамилии?»—«Савиных». «Александр Александрович Родных»,—звали известного историка воздушного флота; безусловно, он был сибиряком по происхождению. Известны чисто сибирские фамилии Лихих, Белых, Черных, Грязных, Щербатых, Новых.

Я раскрываю ленинградскую телефонную книжку и нахожу там под литерой «Ч» четыре фамилии, идущие почти подряд: Черненко Р. И., Чернов А. С., Чернулич Н. У. и Черных В. Н. Можно сказать, что все они имеют одно и то же значение: «сын (или дочь) черного, черноволосого, смуглого человека». Но, несомненно, гражданин Черненко происходит с Украины, Чернов, судя по фамилии,—настоящий русак, Чернулич—выходец из Белоруссии (или из Югославии, с Балкан), а Черных должен считать родиной своих предков северо-восток Европейской части Советского Союза или, еще вероятнее, Зауралье, Сибирь.

Смотрите, как любопытно: оказывается, такая, казалось бы, случайная, такая не связанная с личностью своего носителя вещь, как фамилия, может определять в какой-то степени его принадлежность к обитателям той или другой части нашей огромной страны! А ведь ни для кого не секрет, что от этой принадлежности легко может зависеть кое-что и в характере человека, и в его внешности. Сибиряка Василия Черных легче представить себе высоким, несколько хмурым блондином, с могучими мускулами, со слегка скуластым лицом; полтавец Роман Черненко рисуется «гарным хлопцем» в вышитой рубахе, с черными южными глазами; Андрей Чернов — настоящий туляк или рязанец, всем известный русский человек… Не кажется ли вам, что писатели правы, когда долго размышляют над именами и фамилиями героев; поселите вашего Черных среди вишневых садочков Миргородского района, расскажите про потомственного помора или уральского штейгера Чернулича, — и вам не поверят: нет и не может быть таких!

Да, но откуда могли взяться областные варианты таких близких между собою имен? В частности, почему именно в самой России русские люди называли себя по именам отцов просто и прямо— Петров, Белов, а переселясь на восток, переходили на совсем другую манеру— Петровых, Беловых…

Я не хочу выдавать свои домыслы за бесспорную истину, но мне кажется, что это зависело от очень глубоких и существенных — и хозяйственных и бытовых — условий. На самой Руси люди к тому времени, когда стали тут складываться патронимические фамилии, жили уже очень тесно, густо — двор ко двору, прижавшись друг к другу, но жили сравнительно небольшими семьями. В такой семье бесспорным главой был отец, реже — дед. По имени отцов знали и называли их детей.

В Сибири же — широкой, просторной, таежной — те же русские люди расселялись вольно и свободно. В трудном подсечном хозяйстве, среди дремучих лесов, далеко одна от другой разрастались огромные семьи. Родством приходилось считаться только до детей — до внуков и правнуков. Часто целые деревни получали название по одному родоначальнику; скажем, стояла деревня Кривошеево, и все ее жители принадлежали к одному крепкому роду: Кривошеевых. И если туляк или калужанин на вопрос «ты чей?», естественно, отвечал «Власов» или «Афонин», то где-нибудь на Северном Урале или за полноводной Обью на такой же вопрос следовал не менее естественный ответ: «Петровых» или «Савиных».

Тут живее ощущались семейные связи, семья дольше казалась нерушимым целым. Так и выросли там, на востоке, своеобразные фамилии на «-ых, -их».

Прекрасно, а как же с нашими «Живаго» и «Мертвого»?

Заглянем в старые справочники; вот что там говорится о происхождении фамильного имени Дурново.

Жил во время оно в Москве боярин по прозванию Толстой. Толстых было много, но этого в глаза звали Василием Юрьевичем, а за глаза Дурным. Кто теперь скажет, что было тому причиной: может быть, он и впрямь был не крепок умом или чрезмерно причудлив нравом… А возможно, и просто родители с первых дней наградили его этаким безжалостным «мирским именем» (мы-то знаем, как это бывало).

У Федора Васильева, сына Дурного, был, в свою очередь, сын Викула. Когда сторонние люди, видя Викулу, спрашивали у соседей: «Чей есть сей честной вьюнош?»—соседи отвечали не просто: «Федоров», а «Федора Дурного, батюшка…»

Прозванье звучало «не больно по-честному», однако оно не помешало Викуле спокойно прожить жизнь и оставить в мире шесть сынов, от которых пошел затем на Москве многовековой род бояр Дурнаго — Дурново. А рядом с ним, такими же или другими, похожими, путями завелись там «и Живаго, и Мертваго, и Петраго-Соловаго».

В самом деле, если жили в каком-нибудь тысяча пятисотом году, при Иване Третьем, бок о бок смерд Олексашка Сухой и боярин Александр Сухой да было у каждого из них по сыну Ивану, то спустя несколько десятков лет мужицкий сын так и оставался Иваном Алексашкиным или Сашкиным, а боярский — превращался в Ивана Александровича Суховт. Это не моя выдумка: и на самом деле был в 1500 году некий Иван Суховт, вторым именем—Кобыла; именно его потомок, Александр Васильевич Суховт-Кобылин написал, спустя триста пятьдесят лет, знаменитые пьесы «Свадьба Кречинского» и «Дело», которые и сегодня идут в наших театрах.

Очень любопытна эта разница: мужики бывали Хитровы или Дурневы, Бологаевы или Мертвяковы, а вот, скажем, Лизавета Михайловна Кутузова, дочка светлейшего князя Смоленского, вышла замуж не за какого-нибудь Хитрова, а за Хитрово, помещика, дворянина и вельможу. Велико было число простолюдинов Петровых, разбросанных по всему пространству России, но дворян Петрово-Соловово было считанное количество; еще не так давно в Москве на Большой Грузинской над воротами дома у Георгиевского переулка можно было прочесть полустертую надпись: «Дом Петрово-Соловово». И в роду Дурново, из которого едва ли не в каждом поколении выходили в мир сенаторы и кригскомиссары, министры и генерал-адъютанты, уж, конечно, ни единого «мужичка», бондаря, сбитенщика или скотницы не было.

И если А. П. Чехов в повести «Моя жизнь» назвал одну из действующих там девушек Анютой Благово, то он имел все основания для этого: Анюта ведь была дочерью товарища председателя суда и, несомненно, дворянкой по рождению. А вот другая чеховская Анна, героиня рассказа «Бабье царство», хотя и стала ко времени своего девичества богачкой, владелицей огромной фабрики, но родилась-то она в бедной рабочей семье; долго, почти всё детство, звалась просто Анюткой, и Чехову никак не вздумалось наградить ее какой-нибудь фамилией на «-во» или «-аго»; нет, она осталась Анной Глаголевой.

По-видимому, и впрямь человеческая фамилия в руках искусного писателя может характеризовать своего владельца не только по месту его рождения: сибиряк он или украинец; нет, в ней заложено и другое указание — богат он или беден, дворянин или мещанин по происхождению, или вышел в большие люди из поповичей…

Словом, «…как уж потом ни хитри и ни облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во всё свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица». (Гоголь. Мертвые души, гл. V.)

Однако не следует думать, что только о фамилиях, оканчивающихся на редкостное «-ово», можно сказать всё это. Другие не отстают от них.

Фон-Бароны

Ишь, как храбрится немецкий фон,

Как горячится наш герр-барон

Д. Давыдов

У Мопассана в романе «Милый друг» есть такая поучительная сцена.

Два газетных работника, мужчина и женщина, люди отнюдь не знатные, решили пожениться. Его зовут Дю-руа, то есть «Королёв», ее — Форестье, что соответствует нашему «Лесникова». Невеста давно мечтала стать аристократкой. «Я хотела бы,—признаётся она, — носить дворянскую фамилию. Не можете ли вы, раз уж мы женимся, сделаться… ну, сделаться дворянином?»

Простодушный жених, выходец из крестьянской семьи, несколько удивлен. Но, оказывается, всё обстоит проще, чем он думает. Он должен только разбить свою настоящую фамилию надвое, писать ее не «Дюруа», а «дю Руа». Жалкая деревушка, откуда он родом, зовется довольно некрасиво: Кантлэ. Но если это имя чуть-чуть изменить, превратив его в «Кантель», да прибавить к новой фамилии, получится «дю Руа де Кантель». Это уже лучше!

« — Смотрите, смотрите, готово! — неожиданно воскликнула Мадлен и протянула ему лист бумаги, на котором стояло: „Госпожа дю Руа де Кантель“.

« — Да, это очень удачно,—подумав несколько секунд, заметил он с важностью…»

Что это, автор рисует каких-то расслабленных идиотов? Ничего подобного: не только в те времена так относились к подобным вещам; сегодня точно такая же сцена может повториться на Западе. В чем же тут дело?

Какая разница между «Дюруа» и «дю Руа»? А вот какая.

Дюруа, — если переводить всё это на наш язык и наши понятия, — означает, как я уже сказал, просто «Королёв». А «дю Руа», пожалуй, будет правильнее перевести как «Королевский»; замечаете разницу в оттенке? «Королёвым» может быть каждый фермер, каждый мужлан; «Королевский» — фамилия с более изысканным оттенком, хотя значит она то же самое. А сочетание «дю Руа де Кантель» можно передать уже вот как: «Господин Королевский, владелец поместья Кантель». Так сказать,—земля и небо!

Для французского языка частица «де» является признаком дворянства, хотя для грамматиков она нечто иное, как предлог, имеющий множество разных значений, и среди них такие: «из», «от».

Дворяне и рыцари Западной Европы довольно рано сообразили, что особенно чваниться именами предков нет большого смысла: что из того, что моего отца звали, скажем, Альфред, деда — Людовик, а прадеда — Карл? Гораздо существеннее, если все эти мои родичи владели землями, замками, были «сеньорами», помещиками. Куда умнее включить в фамилию наименования этих постоянных ценностей, а не личные имена предков, уже давно забытых. Тогда, пожалуй, серьезно прозвучит даже самая чванная речь, вроде девиза одного из таких очень знатных родов Франции: «Je ne suis pas roi, pripce aussi, je suis sir de Coussy», то есть: «Я не король и не принц, зато я владетель поместья Куси».

Так и начали себя именовать сперва наикрупнейшие феодалы, повелевавшие целыми областями, богатыми и могучими княжествами и графствами, а за ними — «петушком, петушком» — и мелкопоместные дворянчики, с тощим кошельком, но с непомерным честолюбием.

Чтобы короче всего выразить, что такому-то крупному вассалу принадлежат замки, угодья и населенные земли, употреблялась частица «де».

В 1128 году, например, некий бретонский помещичий род получил в свое владение целую область с городком Роган в центре. Вместе с этой вотчиной глава рода принял титул «виконта де Роган», то есть «владетеля из Рогана», «владетеля Роганского». Это было понятно и естественно,—род Роганов не менее знатен и могуч, нежели род де Куси; его девизом была другая дерзкая фраза: «Королем быть не могу, герцогом — не соблаговолю; я — Роган!»

Но прошли века, и королевская власть утратила возможность награждать своих вассалов княжествами и графствами. А вот предоставлять им в вечное пользование пресловутую частицу «де», которая когда-то прежде действительно удостоверяла владение землями и людьми, это она всё еще могла по-прежнему, и широко пользовалась своим правом. Поэтому понятие о дворянстве тесно слилось с представлением о фамилии, которой предшествует частица «де». И хотя в поздние годы монархи и короли (а затем и императоры) французские пекли новых дворян, как блины, отнюдь не даруя им никаких поместий, за вожделенное «де» эти дворяне-новички ухватывались с жадностью, стараясь прицепить к нему название любого клочка земли, к которому они имели хоть косвенное отношение. Словом, картина получилась совершенно такая же, как с нашими новобрачными дю Руа де Кантель.

( Говоря о частице «де», не следует забывать, что она является в разных формах: в виде «де ла», если название поместья женского рода; как «дю», когда род — мужской, но подразумевается определенный артикль; как «д» — в случаях, где «имя владения» начинается с гласного звука, и т. п. Совершенно ту же роль в итальянском языке играют частицы «делла», «дель», «ди» и пр. Там они чаще указывают на происхождение человека из той или иной местности, иногда на его ремесло: Лука делла Роббиа — сын красильщика; Андреа дель Сарто — сын портного; Кола ди Риенци — Николай из Риенци.).

Дело доходило до совершенных курьезов. Смелый негр, взбунтовавший рабов на сахарных плантациях одной из французских колоний, объявив себя их королем, пожелал иметь двор, состоящий из дворян. Однако у его новых подданных не было никаких поместий: ни замков, ни земель, — ничего, кроме данных им вчерашними хозяевами обычных католических имен. Это не смутило решительного монарха, и он повелел всем им принять фамилии, тут же созданные из этих личных имен, только снабженных вожделенной приставкой «де». Так появились многочисленные «де Жаны», «де Поли» и «де Мишели» (То есть по-русски: «Господин из Ивана», «Господин из Павла или Михаила»), причем, как свидетельствуют специалисты, потомки некоторых из них и по сей день носят эти «дворянские» фамилии.

Впрочем, незачем идти так далеко: и в самой Франции малограмотные, но честолюбивые люди прибегали (а возможно, прибегают и сейчас) к такому же способу самовозвеличения. Так что и там совсем не каждый, носящий фамилию с «де», на самом деле является дворянином.

Итак, во Франции дворянство обозначалось при помощи этого самого «де». В соседней Германии всё шло так же; только немецкий язык вместо французского «де» воспользовался равнозначным ему своим предлогом «фон».

Я беру в руки всё тот же старый справочник «Весь Петроград» за 1916 год. До революции в нашем городе жило неисчислимое множество немцев: справочник кишит немецкими фамилиями. И внимательный читатель легко заметит среди них прелюбопытные пары.

Вот, например, некий подпоручик Фок, Александр Яковлевич. Рядом с ним в том же столбце значится и фон Фок, Александр Александрович, но это уже действительный статский советник, так сказать, «его превосходительство», штатский генерал. Это вполне естественно: Фок мог быть и дворянином и не дворянином; дворянство же Александра Александровича подтверждала частица «фон», означавшая, что именно так — «Фок» — называлось или могло бы называться его родовое имение.

Рейнгардт, А. И. — почетный гражданин, и фон Рейнгардт, Екатерина Николаевна — жена полковника; Клуге, Генрих Иванович — ремесленник, и фон Клуге, Франц Адальбертович — настоятель лютеранской церкви — всё это были люди совершенно различных общественных слоев, разных состояний. Можно поручиться, что коллежский регистратор Константин Николаевич Кнорринг навряд ли бывал в доме у господина барона Людвига Карловича фон Кнорринга, шталмейстера высочайшего двора; точно так же и другой шталмейстер (был такой придворный чин, означавший просто «конюший»), господин барон Павел Александрович Рауш фон Траубенберг, хотя и был скульптором-любителем, мог даже не подозревать о существовании скромного василеостровского немца, художника, но «просто Траубенберга».

Нет смысла особенно долго задерживаться на этих «фонах», из которых многие действительно были баронами, носили баронский титул. Но нельзя не отметить некоторых курьезов, порожденных этой немецко-дворянской фанаберией и в Германии, и у нас в России.

Первоначальный тип баронской фамилии в ее чистом виде должен был выглядеть так: Рауш фон Траубенберг, то есть в точном переводе: «Хмелев с Виноградной горы». Подразумевалось, что дворянин носит фамилию «Рауш» (Хмелев), а его замок именуется «Траубенберг». Цеге фон Мантейфель, Пилар фон Пильхау, Клукки фон Клугенау — их можно насчитать сотни.

Всегда в этих фамилиях существительное в именительном падеже (собственно фамилия) соединено предлогом «фон» с существительным в косвенном падеже, которое и является обычно названием поместья.

Но очень скоро, так же как и во Франции, поместья перестали играть туг основную роль: рядом с земельным дворянством народилось другое, служилое. На место Пиларов Пильхауских, Цеге Мантейфельских, Клукки Клугенауских (рядом с которыми могли процветать другие ветви: Клукки Ратенауские или Шенауские) стали появляться более просто устроенные фамилии: фон Кнорринг, фон Эдельштейн. Тут всё укладывалось в одно слово; оно же могло считаться и самой фамилией и одновременно названием поместья, существующего или воображаемого. Происхождение таких фамилий могло быть различным: в одних случаях подлинная фамилия выпадала и забывалась; в других — тот или иной немец, действуя по способу француза дю Руа, просто присоединял пустопорожнее «фон» к своему исконному родовому, отнюдь не дворянскому имени.

А рядом с этим появились фамилии и совсем уж удивительные по причудливости образования, в происхождении которых мы даже и разбираться не будем.

Что скажете вы про старинный дворянский род, представители которого на протяжении долгих лет именовались так: Фон-дер-Деккен-фом-Химмельсрайх-цум-Ку-шталь?

В самом скромном переводе эта фамилия может означать не менее, нежели:

«С самой крыши из царствия небесного да прямо в коровье стойло».

Вот это уж были, действительно, настоящие фон-бароны!

Почти несомненно: ни «Декке» (покрышка, крышка), ни «Химмельсрайх» (царствие небесное), ни «Ку-шталь» (коровник) не были никогда наименованиями рыцарских замков; по крайней мере это весьма маловероятно. Надо думать, что такая фамилия создалась какими-то иными, сейчас уже трудно установимыми путями. Она была далеко не единственным образцом дворянского чудачества.

«Дворянские частицы», став с течением времени чем-то вроде дополнительного титула, понемногу начали даже «интернационализироваться», переходить от одного народа к другому, их не имевшему. У нас, русских, таких «де» и «фон» не существовало никогда: наша грамматика делала их ненужными, но в XIX веке некоторые представители дворянства стали пренелепым образом прикреплять их к часто русским фамилиям; за ними потянулись уже и совсем не дворяне.

В одной из эстонских старых церквей имеемся усыпальница, увенчанная гербом и надписью, гласящей, что здесь погребен «господин граф фон Баранов». На Руси существовал старинный дворянский род Барановых, происходивший, по геральдическим преданиям, от татарского выходца мурзы Ждана, по прозванию Баран; это вещь вполне возможная. Известно, что часть дворян Барановых переселилась в свое время в Эстляндию: там жили некогда люди с такими «гибридными» именами, как Карл-Густав Баранов, Трофим-Иоанн Баранов и т. п. Но частица «фон» у этой фамилии при всех обстоятельствах не должна была бы появиться: ведь «фон Баранов» означает «происходящий из Баранова», «владелец Баранова», а такого рыцарского замка нигде не было.

Перед самой Октябрьской революцией мне пришлось случайно встретить человека, с гордостью носившего фамилию «фон дер Белино-Белинович», а в тогдашнем Петрограде на улице Глинки существовало граверное заведение, принадлежавшее владельцу с фамилией Де-Ноткин, и рядом не то ателье шляпок, не то белошвейная госпожи Де-Ноткиной, — видимо, супруги предыдущего.

Крайне сомнительно, чтобы оба этих достойных мастера владели когда-либо замком во Франции, носившем звучное имя «Ноткин». (Существует рассказ, согласно которому некто Ноткин указал Наполеону, во время его бегства из России в 1812 году, удобное место для переправы через Березину. Изменник родины был захвачен французами с собой; позднее он получил от их императора, вместе с дворянством, частицу «де» для присоединения к фамилии. Так это или нет, его потомкам не приходилось гордиться таким прибавлением; хотя в этом случае оно было, так сказать, «законным» и «правомерным», но оплачено было ценой предательства. Версия эта объясняет возникновение столь странной для России фамилии; однако у меня нет никаких оснований утверждать, что скромные ремесленники с улицы Глинки состояли в родстве с этим негодяем.).

От князя Шуйского до мужика камаринского

Возникает вопрос: а как же в России? Что же, русские дворяне, в отличие от иноземных, не имели никаких, связанных с фамилиями, формальных отличек, которые позволяли бы им указывать на свои земельные владения, на их значение и роль как феодалов? Вспомним еще раз одно прославленное литературное произведение.

Двое вельмож беседуют во дворце, в кремлевских палатах, двадцатого февраля 1598 года. Они обсуждают сложное политическое положение: длится междуцарствие; претендент на царский престол Борис Годунов ведет лукавую игру и отказывается занять трон. Кто же он таков, этот Борис? «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты…» А люди, обсуждающие и осуждающие его положение?