Овцы в волчьих шкурах: в защиту порицаемых

Уолтер Блок

Овцы в волчьей шкуре

Эта книга посвящается тем, кто научил меня политической экономии и вдохновил страстью к справедливости:

Натаниэлю Брэндену, Уолтеру Грайндеру, Генри Хэзлиту, Бенджамину Клейну, Айн Рэнд, Джерри Волозу и в особенности Мюррею Ротбарду

Предисловие

Тем из нас, кто исповедует веру в свободу, истину и моральные принципы, редко приходится подтверждать степень своей действительной приверженности ценностям, верность которым мы декларируем. Одно из многочисленных достоинств книги Уолтера Блока «Defending the Undefendable» состоит в том, что она заставляет нас пристально взглянуть на свои убеждения, чтобы понять: действительно ли мы готовы принять следствия из наших принципов и пойти туда, куда нас ведут этические заключения.

Слишком часто инстинкт подталкивает нас следовать не своим принципам, а мнению толпы: нам приятнее быть в группе единомышленников, чем в одиночестве и при особом мнении.

Вызов, на который отвечает профессор Блок, состоит в том, чтобы заявить: за подлинной верой в свободу личности должно следовать признание свободы других делать то, что обычно считается некрасивым, пошлым, вредным или даже безнравственным.

Недостаточно заявить, что мы верим в свободу, и затем предъявить длинный перечень исключений – особенно если такие исключения представляют собой не более чем выражение наших собственных убеждений или предрассудков.

Конечно, некоторые из нас согласятся с этим в теории. Однако «Defending the Undefendable» подвергает наши убеждения проверке, спрашивая, готовы ли мы принять свободу личности жить сводничеством, сбытом наркотиков, шантажом, злоупотреблением полицейской властью, содержанием трущоб, барышничеством, штрейкбрехерством, спекуляцией билетами, скряжничеством, наймом на работу детей; готовы ли мы принять свободу того, кто уклоняется от благотворительности.

Многие, уверяющие, что они толерантны, уверяют также, что нельзя терпеть нестерпимое – или безнравственное. Профессор Блок в итоге просит нас объяснить, почему мы так склонны к исключениям, демонстрируя причины, по которым ни одно из таких исключений не имеет смысла.

Вот, например, объяснение причин, по которым мы должны уважать свободу шантажа. Шантажист обладает сведениями, которые вправе сообщать и даже обнародовать, но предлагает лицу, которое не хочет сделать правду известной, возможность предотвратить ее раскрытие. Раскрой он истину, шантажист не поступил бы дурно. Не совершил бы он дурного, и ничего не раскрывая. Почему его следует наказывать за предложение заплатить за сохранение молчания? Почему сплетник, молчание которого купить невозможно, сообщающий всему миру то, что мне хотелось бы сохранить в тайне, остается безнаказанным за сообщение вредящей мне правды, а шантажист наказывается за предложение оплатить молчание?

Вот защита злоупотреблений полицейского. Если некоторые законы безнравственны, честный полицейский, применяющий безнравственный закон, насаждает безнравственность. Разумеется, мы предпочтем полицейского, который отказывается применять такие законы, или даже полицейского, принимающего взятку за их неприменение. Разве не должны предпочесть?

Скептично настроенные читатели поспешат с очевидными ответами. Разумеется, скажут они, мы должны поддерживать закон из принципа, либо в противном случае закон потеряет уважение. А соглашения, запрещающие шантаж, необходимы, чтобы не поощрять таких торгашеских замашек. Это именно тот эффект, который должна иметь хорошая книга: побуждать читателей к лучшим решениям этических головоломок.

Но предлагать решения профессору Блоку непросто. Он не только оценивает их, но держит про запас неожиданные возражения. Действительно, он обещает нам нечто большее: показать, что некоторые люди, которых мы травим, должны рассматриваться как ценные члены общества – и даже как герои.

Когда я тридцать лет назад впервые читал книгу «Defending the Undefendable», я поражался, насколько умело в ней сочетаются экономические рассуждения и этический принцип, приводя к некоторым удивительным заключениям.

Перечитывая ее сейчас, я все еще восхищаюсь ею. Кроме того, я поражаюсь тому, насколько смелым является следование за собственными принципами туда, куда они ведут, а также их защита – даже когда следствия их оказываются неудобными. Эта книга может научить большему, чем многие ученые трактаты о свободе.

Чандран КУКУТАС,

профессор политической теории факультета государственного управления Лондонской школы экономики

Предисловие автора к русскому изданию

Я обрадован и польщен тем, что моя книга переводится на русский язык, издается в России и будет доступна народу этой великой страны. Признаюсь, что изданию этой книги в вашей стране я рад даже больше, чем изданию на англоязычном Западе. Почему?

Настоящая книга, небольшая частица огромной литературы, демонстрирующая достоинства системы свободного предпринимательства, может принести в этой части мира больше добра, чем в той, где я живу много лет.

Причина, по которой Советский Союз был более беден, чем США, заключается в том, что последние были экономически свободнее. Это нельзя объяснить запасами природных ресурсов. Обе страны щедро наделены полезными ископаемыми, нефтью, золотом, древесиной, обширными сельскохозяйственными угодьями. У обеих много внутренних вод и есть выход к океанам. А что с умственными способностями населения? Я не вполне уверен, но есть доводы в пользу того, что мои соотечественники в этом уступают вашим. В конце концов, русский спутник был запущен до американского полета на Луну. Другим показателем коэффициента интеллекта наверняка является игра в шахматы. И здесь с очевидностью российские гроссмейстеры, включая эмигрантов, возглавляют все списки.

Так откуда же такое больное хозяйство? Это очень просто: нехватка прав частной собственности и свободных рынков.

Я не столь наивен, чтобы считать, что какая бы то ни было книга, и уж точно не эта, способна изменить эти обстоятельства. Однако идеи обладают очень большой силой. Каждая публикация, восхваляющая достоинства свободного рынка (laissez faire), подобно этой, может внести свой вклад. Я искренне уверен, что если «Defending the Undefendable» может помочь сдвинуть российскую экономику хотя бы на пресловутую миллионную долю дюйма к цивилизованному хозяйству, она имеет право на существование.

Если этого удастся достичь, результатом станет не только большее процветание, но, что более важно, справедливость. Поскольку не позволять людям покупать и продавать, торговать и обмениваться, вкладывать и копить так, как они того пожелают, является нарушением прав человека.

Я восхищен новыми рисунками, иллюстрирующими это издание, и надеюсь и верю, что они сыграют свою роль в пропаганде свободы.

Уолтер Блок,

профессор экономической теории,

католический Университет Лойолы Нового Орлеана

Либертарианство и либертинизм[1]

Во всей политической экономии нет большей путаницы, чем путаница между либертарианством и либертинизмом.[2] Их часто принимают друг за друга, и это в высшей степени незаслуженно. По ряду причин либертарианство и либертинизм сложно сравнить и противопоставить. Во-первых и самое главное, по некоторым вопросам эти две точки зрения очень близки друг к другу, по крайней мере на первый взгляд. Во-вторых, – может быть, по чистой случайности или по этимологическим соображениям – эти два слова не только похожи на слух, но и почти одинаково пишутся. Поэтому тем более важно различать столь разные понятия, соответствующие этим словам.

I. Либертарианство

Либертарианство – это политическая философия. Она занимается только правильным применением силы. Главной ее предпосылкой является положение о том, что угроза применения или попытка применения насилия против личности или собственности без разрешения должна быть незаконной; применение силы оправдывается только в случае защиты или возмездия. Вот и все, в двух словах. Остальное – это просто объяснения, уточнения и оговорки, а также ответы на неверно понятые возражения.[3]

Либертарианство – это теория о том, что должно быть незаконным, а не о том, что сейчас запрещено законом. Например, в некоторых юрисдикциях запрещено взимать арендную плату сверх установленного уровня. Эти положения не опровергают либертарианский кодекс, потому что относятся к текущему состоянию закона, а не к тому, каким он должен быть. Эта философия свободы формально ничего не запрещает; строго говоря, она не запрещает даже агрессию против индивида или собственности. Она только утверждает, что будет справедливым применять силу к тем, кто нарушил ее ограничения, проявив агрессию. Предположим, что всемогущие, но злые марсиане угрожают распылить всю Землю и уничтожить все ее население, если кто-нибудь не убьет ни в чем не повинного Джо Блоггса. Можно считать правильными действия сделавшего это человека в том смысле, что он спасет весь мир от гибели. Но согласно либертарианской доктрине он виновен в преступлении и подлежит справедливому наказанию. Посмотрим на это с точки зрения нанятого Блоггсом телохранителя. Конечно, его действия по предотвращению убийства клиента были бы оправданными.[4]

Заметим, что правовой кодекс либертарианства формулируется в терминах инициирования насилия. Нанесение вреда или ущерба не упоминается вовсе, поскольку существует масса законных способов причинить вред другим. Например, если открыть магазин одежды через дорогу от уже работающего магазина и переманить к себе его клиентов, то это, несомненно, навредит последнему, но не нарушит его права. Аналогично, если Джон хочет жениться на Джейн, а она вместо этого выходит за Джорджа, то Джону, конечно, причиняется ущерб; однако никакой правовой защиты от Джорджа в этом случае быть не должно. Иными словами, вне закона должны быть только нарушения прав. Поскольку согласно этому взгляду люди имеют только право на свободу от посягательств на свою личность или собственность, закон должен лишь обеспечивать исполнение контрактов, а также защиту индивидуальных и частных прав собственности.

И еще есть формулировка «по отношению к человеку или его собственности». Она также требует пояснения, поскольку если либертарианство строится на предпосылке о том, что вторжение или пересечение границы без приглашения должно быть наказано, то необходимо знать, где заканчивается ваш кулак и начинается мое лицо. Предположим, что мы видим, как A засовывает руку в карман B, вытаскивает оттуда бумажник и убегает. Виновен ли карманник в преступлении? Только в том случае, если предыдущий владелец бумажника был его законным владельцем. В противном случае, если A был полноправным владельцем бумажника и просто вернул свою собственность, то преступления не было. На самом деле оно произошло за день до этого, когда B украл у A бумажник, который последний таким образом себе возвращает.

В случае человеческого тела анализ обычно прост. В криминальном поведении виновен поработитель, похититель, насильник, грабитель или убийца, поскольку жертва является полноправным владельцем тела, подвергающегося насилию.[5] Физические объекты, конечно, представляют собой более серьезную проблему; в природе не встречаются предметы с пометками «мое» и «твое». Здесь для определения границ сторонник свободного капитализма опирается на теорию гомстеда Локка. Тот, кто «сочетает свой труд» с природными ресурсами, ранее никому не принадлежавшими, становится их законным владельцем. Справедливость владения собственностью может прослеживаться вплоть до такого рода прав, с учетом ненасильственных методов передачи титулов собственности (купля-продажа, дарение и т. п.).

В этой философии также имеют большое значение фразы «без приглашения» или «без разрешения». Для внешнего наблюдателя помощь в добровольной эвтаназии может быть неотличима от убийства; добровольная сексуальная связь физически может напоминать изнасилование; матч по боксу кинезиологически совпадает с уличной дракой. Тем не менее между этими действиями есть важнейшее различие: первое действие в каждой из пар совершается (или может совершаться) по взаимному согласию и потому легитимно, второе – нет.

Заложив основы, свяжем либертарианство с проблемами сутенерства, проституции и наркоторговли. Либертарианство как политическая философия не говорит ничего о культуре, нравах, морали или этике. Повторим еще раз: в нем задается только один вопрос, на который дается только один ответ. Вопрос таков: «Связано ли действие с инициированием насильственного вторжения?» Если да, то применение (легальной) силы для того, чтобы остановить вторжение или наказать за него, будет оправданным; если же нет, то оно недопустимо. Поскольку ни одно из упомянутых выше действий не связано с «нарушением границы», их нельзя запретить законом. Как я утверждаю в книге «Defending the Undefendable», с точки зрения практики эти запреты имеют всевозможные пагубные последствия.

Какова точка зрения либертарианства на эти действия, которые я буду называть «порочными»? Если не говорить об их легализации, либертарианец в ипостаси либертарианца не имеет никакой точки зрения на это. В той степени, в которой он занимает определенную позицию по этому поводу, он делает это уже в другой своей ипостаси, не как либертарианец.

Для того чтобы выразить эту мысль абсолютно ясно, рассмотрим аналогию. Согласно микробной теории болезни вызывают не «демоны», «духи» или гнев богов, а микробы. Тогда каковы взгляды этой теории на то, что зараженного индивида надо изолировать? На теорию электронов в химии или в астрономии? Что она скажет о проблеме абортов? Какова позиция сторонников микробной теории по поводу войны на Балканах? По поводу сексуальных отклонений? Конечно, у этой теории нет никаких взглядов. Это не означает, что те, кто полагает, что болезни вызываются микробами, не склоняются к одной или другой стороне в этих дискуссиях. Они необязательно будут индифферентными. Напротив, «микробисты» в ипостаси «микробистов» не занимают вообще никакой позиции по поводу этих важных современных проблем. Суть в том, что микробная теория не имеет совершенно никакого отношения ко всем этим проблемам, независимо от их важности.

Аналогично, либертарианская точка зрения не подразумевает никаких моральных или ценностных суждений относительно действий, о которых идет речь. Единственное, что имеет значение для нее: не составляют ли эти действия первый шаг непрошеной агрессии. Если да, то либертарианская позиция состоит в том, чтобы применить силу в ответ; не потому, что эти действия порочны, а потому, что они нарушают единственную либертарианскую аксиому: никакой агрессии против не-агрессоров. Если эти действия не связаны с силой принуждения, то либертарианская философия отрицает допустимость применения насилия против них, независимо от того, насколько странными, экзотическими или недостойными они будут.

II. Культурный консерватизм

Посмотрим теперь на пороки с совершенно иной точки зрения: моральной, культурной, эстетической, этической или прагматической. Здесь, конечно, не стоит вопрос о законодательном запрете на них, поскольку они оцениваются совсем по иному стандарту.

Тем не менее очень интересно, как же мы их рассматриваем. Один тот факт, что либертарианец не будет выступать за тюремное заключение для тех, кто предается порокам, не означает его морального нейтралитета по отношению к такому поведению. Итак, мы за или против? Поддерживаем или противостоим? По этому параметру я культурный консерватор. Мне противны гомосексуализм, распутство и садомазохизм, а также сутенерство, проституция, наркотики и т. п. В первой части моего интервью в «Laissez Faire Books» (ноябрь 1991 г.) я говорил: «Основная тема… либертарианства (в том), что любое неагрессивное поведение должно быть легальным; люди и принадлежащая им на законных основаниях частная собственность должны быть священны. Это не означает, что такие неагрессивные действия, как торговля наркотиками, проституция и т. п., хороши, правильны или моральны. По моему мнению, это не так. Речь идет только о том, что силы правопорядка не должны заключать людей за это в тюрьму».

И еще раз, как говорилось в третьей части этого интервью (февраль 1992 г.): «Я не считаю либертарианство атакой на обычаи и мораль. Я считаю, что палеолибертарианцы отметили очень важный момент: то, что мы не сажаем порнографа в тюрьму, не значит, что нам должно нравиться его занятие. Наоборот, абсолютно логичным будет защищать его право заниматься своей профессией и в то же время испытывать отвращение и к нему, и к его действиям».

Для того чтобы лучше подчеркнуть эту идею, изучим соотношение между либертарианцами и либертинами. Первый термин мы уже определили. Для наших целей второй можно определить так: это человек, который любит и приветствует всевозможные пороки, участвует них и/или отстаивает их моральность, но в то же время остерегается любых проявлений необоснованного насилия. Таким образом, либертин будет приветствовать проституцию, наркотическую зависимость, садомазохизм и т. п., и может быть, даже будет заниматься этими вещами, но принуждать к этому никого не станет.

Являются либертарианцы либертинами? Некоторые, конечно, да. Если бы либертарианец был членом Североамериканской ассоциации любви к мужчинам и мальчикам, то он бы подходил под определение.[6] Являются ли все либертарианцы либертинами? Конечно, нет. Большинство либертарианцев в ужасе отшатнутся от таких дел. Какова же тогда связь между либертарианцем как либертарианцем и либертином? Она такова. Либертарианец – это некто, полагающий, что либертина не надо сажать в тюрьму. Он может активно противостоять либертинизму, выступать против него, организовывать бойкоты, чтобы сократить число таких случаев. Есть только одно, чего он не может сделать, оставаясь либертарианцем: он не может выступать за применение силы по отношению к этим людям. Почему? Потому что кто бы что ни думал об их действиях, они не инициируют физическое насилие. Поскольку это не является неизбежным ни в одном из упомянутых случаев,[7] либертарианец должен, в некоторых случаях с неохотой, воздержаться от призывов применить силу против тех, кто предается порокам по взаимному согласию и по достижению совершеннолетия.[8]

Либертарианец может ненавидеть и презирать либертина, а может и нет. К тому или к другому либертарианство его обязывает ничуть не больше, чем сторонника микробной теории – к определенной позиции по поводу либертинизма. Единственное, что от него требуется как от либертарианца, – не требовать тюремного срока для либертина. Тем самым он не должен требовать тюрьмы для либертина, не проявляющего агрессию и не совращающего детей, который ограничивает свои порочные занятия возрастом добровольного согласия. Но как личность, как гражданин, как моралист, как комментатор происходящих событий, как культурный консерватор либертарианец совершенно свободен считать либертинизм пороком и делать все, что в его силах, чтобы положить этому конец – кроме применения силы. К этой категории я отношу и себя.

Почему тогда, будучи культурным консерватором, я выступаю против либертинизма? Прежде всего потому, что это аморально. В высшей степени ясно, что эти пороки вредят интересам и развитию человечества. Это мой критерий моральности, откуда следует, что я считаю такие действия аморальными. К тому же либертины бравируют «достоинствами» своих занятий и похваляются этим. Если «нижняя ступень ада» зарезервирована для тех, кто слишком слаб, чтобы устоять перед аморальными занятиями, то еще более низкую следует приготовить для тех, кто не только предается им, но и хвастается этим и активно поощряет других последовать своему примеру.

Можно привести и другие причины. Возьмем традиции. В свое время я бы поднял на смех мысль о том, чтобы делать что-либо только потому, что это соответствует традиции, и не делать, если не соответствует. Все мои инстинкты толкали бы меня на то, чтобы действовать в направлении, противоположном диктату традиции.

Но это было до того, как я до конца осознал мысль Ф. Хайека. Прочитав множество его работ (например, Hayek, 1973), я понял, что разрушительные и вредные традиции пропадают либо в результате добровольных изменений, либо более трагически, в результате исчезновения действовавшего согласно им общества. Тогда получается, что если традиция выжила, то она обладает некой положительной ценностью, даже если мы ее не видим. Оспаривать все, для чего нельзя немедленно привести достаточных оснований, – это, по Хайеку, «пагубная самонадеянность». Как иначе можно оправдать «слепую покорность», с которой люди носят воротнички и галстуки, например?

Но традиция – это просто допущение, а не почитаемое божество. Имеет смысл изменять и отменять традиции, которые не работают. Но это лучше всего делать, проявляя не враждебность, а уважение к тому, что работало столько лет.

Еще одну причину противостоять либертинизму дают религиозные убеждения. Мало какие иные сектора общества столь же сильно порицали пороки. Однако для меня в начале 1970-х годов религия была воплощением войны, убийств и несправедливости. Она представляла собой «нечестивый союз» крестовых походов, инквизиции, религиозных войн, приносимых в жертву девственниц, сжигания на кострах «ведьм», астрономов, неверующих, свободомыслящих и других неудобных людей. Сейчас я смотрю на это совсем по-иному. Да, такие вещи происходили, и самозваные последователи религий безусловно, за это отвечают. Но существует и своего рода исторический закон об ограничениях, по крайней мере если учесть то, что нынешние последователи той или иной религии ни к коей мере не могут считаться ответственными за действия своих предшественников. Сейчас религия представляется мне одной из последних лучших надежд для общества, и это один из основных институтов, отважно соревнующихся с чрезмерным и раздутым государством.[9]

Если коротко проанализировать нашу нынешнюю участь, то мы страдаем от избыточного вмешательства государства. Одним из способов борьбы с этим является применение к государству моральных координат. Другой способ – в большей степени опираться на «посреднические» институты, такие, как фирма, рынок, семья, общественный клуб, в особенности организованная религия. Эти организации, в основе которых лежат моральные идеалы и духовные ценности, гораздо лучше обеспечивают нужды человечества, чем политические режимы.

Другая причина того, почему я против либертинизма, более личная. Я пришел к убеждению, что каждый из нас обладает душой, или внутренней природой, или живительным духом, или личностью, или непорочностью, или самоуважением, или достоинством – называйте как хотите. По моему мнению, некоторые действия – те самые, которые здесь обсуждаются, – разрушают это внутреннее нечто. Это способ умственного и духовного распада. Практическим результатом этих действий будут опустошенность и моральное разложение – для тех, кто способен это почувствовать. Конечным итогом может даже стать физическое самоубийство. И такое разрушение индивидуального характера имеет печальные последствия для общества в целом.

III. Примеры: проституция и наркотики

Рассмотрим проституцию в качестве примера разрушения индивида. Греховность этого действия для покупателя и для продавца в том, что это атака на душу. В этом она напоминает другие формы поведения: секс без любви или хотя бы уважения, внебрачные сексуальные отношения, прелюбодеяние, промискуитет. Проституция выделяется не потому, что она в этом отношении уникальна, а потому, что это экстремальная форма такого поведения. Действительно, запреты загоняют эту «профессию» в подполье, с еще более удручающими результатами. Действительно, если проститутка самостоятельно занята (т. е. если она не находится в рабстве), то она имеет право распоряжаться своим телом по своему усмотрению любым неагрессивным способом.[10] Это может быть хорошим и достаточным основанием для легализации. Однако одно лишь то, что я выступаю против запрета на проституцию, не означает, что я присваиваю какую-то ценность этому явлению. Было бы гораздо, гораздо лучше, если бы никто не занимался проституцией не потому, что это влечет за собой наказание, а потому, что люди не хотят так себя обесценивать.

На противоположном конце моральной шкалы стоит брак, который, несомненно, находится сейчас в осаде. Традиционная нуклеарная семья сейчас рассматривается мультикультуралистской элитой как патриархальное, эксплуататорское зло. В то же время не случайно, что дети, воспитанные по этой модели, не устраивают яростных шествий. Конечно, я не говорю, что сексуальные отношения вне матримониальных границ должны быть поставлены вне закона. Как либертарианец я и не могу сделать этого, поскольку это «преступление» без жертв. Но как культурный консерватор я, безусловно, могу заметить, что на институт брака нападают как никогда прежде, и то, что в результате этого он слабеет, нанесло вред обществу. Я могу громогласно утверждать, что при всем несовершенстве реальных браков они, как правило, значительно превосходят другие возможные альтернативы для заботы о детях, такие как милосердие государства, родителей-одиночек, приюты и т. п.[11]

В качестве другого примера возьмем употребление наркотиков. По моему мнению, аддиктивные (вызывающие зависимость) наркотики вызывают не меньшее моральное отвращение, чем проституция. Они уничтожают душу. Это медленная, а иногда и не очень медленная форма самоубийства. Даже будучи живым, наркозависимый человек на самом деле не живет, – ради минутного «экстаза» он продает свое сознание и способности. Такие наркотики – это атака на тело, разум и дух. Человек, употребляющий их, становится рабом наркотика и больше не владеет собственной жизнью. В некотором смысле это даже хуже, чем настоящее рабство. Во времена расцвета этого «любопытного института» в XIX в. и до этого его жертвы могли сохранять планы вырваться на свободу. Они, конечно, могли вообразить себя свободными. Если человек находится в зависимости от наркотиков, то слишком часто происходит так, что у него атрофируется сама мысль о свободе.

Я не обсуждаю положение наркозависимых людей в условиях нынешних запретов. Оно и без того печально, но в большой степени это вызвано криминализацией наркотиков. Потребитель не может позволить себе получить медицинскую консультацию по этому поводу; сами наркотики не отличаются чистотой и очень дороги, что способствует преступности и тем самым замыкает порочный круг, и т. д. Я говорю о положении потребителя в идеальных (легализованных) условиях, где наркотические вещества дешевы, чисты и доступны, где нет нужды совместно пользоваться шприцами и где легко можно получить медицинский совет по поводу «правильного» употребления и «безопасной» дозировки.

Из этой довольно неприятной характеристики есть, конечно, определенные исключения. Марихуана может приводить к некоторым улучшениям самочувствия у пациентов, страдающих глаукомой. Морфин применяется по медицинским показаниям для обезболивания при операциях. Психиатрические лекарства могут применяться для борьбы с депрессией. Но в остальных случаях моральный, ментальный и физический вред героина, кокаина, ЛСД и им подобных колоссален и разрушителен.

Почему прием наркотиков или (для этого случая) засорение мозга в результате злоупотребления алкоголем является моральной изменой? Потому, что это мягкая форма самоубийства, а жизнь столь неизмеримо ценна, что любое отступление от нее представляет собой этическое и моральное преступление. Жизнь необходимо ощущать, чтобы она имела ценность. Наркомания, алкоголизм и т. п. – это способы выпасть из жизни. А что если употребление этих веществ рассматривается как способ получить «кайф», испытать состояние эйфории? Я отвечаю: жизнь сама должна быть кайфом, по крайней мере в идеале, и единственный способ сделать ее такой – хотя бы попытаться. Но мало кто способен сделать что-нибудь достойное, находясь «под кайфом».

Я еще раз повторяю, что я не призываю устранить наркотики законодательными путем. Запреты – это не только кошмар с точки зрения практики (они повышают преступность, провоцируют неуважение к закону и т. д.), но и этически недопустимая вещь. Совершеннолетний человек должен иметь легальное (не моральное) право засорять свое тело как ему угодно (Block, 1993; Thornton, 1991). На возражение, что это лишь медленная форма самоубийства, я отвечу, что самоубийство тоже должно быть законным. (Сказав это как либертарианец, как культурный консерватор я утверждаю, что самоубийство – это прискорбное событие, недостойное морального человека.[12])

Таким образом, мы остаемся с довольно удивительным выводом, что даже хотя аддиктивные наркотики представляют собой моральную проблему, запрещать их не следует. То же самое относится к аморальному сексуальному поведению. Хотя при первом прочтении это может показаться неожиданным, это не должно вызывать удивление. В конце концов, есть масса форм поведения, которые являются законными, оставаясь при этом аморальными или неприличными. К тем, что мы уже обсуждали, можно добавить сплетни, издевательство над душевнобольными людьми в их присутствии и высмеивание их ответов, жульничество в играх «для забавы», отсутствие этикета, неоправданная злоба. Не уступать место в транспорте беременной женщине также неприлично. Эти действия весьма различны по серьезности своих последствий, но все они вполне заслуживают презрения, каждое по-своему. И все равно законодательно запрещать их не следует. Почему? В данном разделе лучше всего подойдет либертарианское объяснение: потому что ни одно из них не означает агрессивного насилия.

IV. Mea culpa[13]

Раньше, когда я приводил аргументы за легализацию авангардного поведения в области секса и наркотиков (в первом издании книги «Defending the Undefendable»), я писал о них в гораздо более позитивном ключе, чем пишу сейчас. В свою защиту я закончил предисловие к первому изданию такими словами: «Защита таких людей, как проститутка, порнограф и т. д., очень ограниченна. Она состоит в одном лишь утверждении о том, что они не инициируют физическое насилие против не-агрессоров. Поэтому в соответствии с либертарианскими принципами наказывать их не нужно, т. е. не нужно применять тюремное заключение или другие формы насилия. Это, безусловно, не означает, что эти действия моральны, правильны и верны».

Однако, когда дело дошло до реальных глав, я испытывал слишком большой энтузиазм по поводу достоинств этих призывов. Я изливал свое красноречие по поводу «стоимости услуг». Я полностью игнорировал моральные представления третьих сторон. Я не признавал философию культурного консерватизма. Сегодня, перечитывая эти места, я сожалею о них. Мне кажется, что единственным подходящим наказанием будет не удалять эти главы, а оставить, чтобы их видел весь мир.

Женитьба, дети, два десятилетия и немалые размышления резко изменили мои взгляды на трудные проблемы, рассматривавшиеся в этой книге. Мои нынешние взгляды на «социальные и сексуальные пороки» состоят в том, что хотя ни один из них не следует преследовать по закону, я настоятельно советую ими не заниматься.

Одна из причин того, что я защищал некоторые из них двадцать лет назад, состоит в том, что меня настолько беспокоило зло, связанное с инициированием насилия, что мне не удалось полностью осознать последствия защиты порочных действий. Я был одурачен тем, что хотя многие из них связаны с насилием, ни одному оно не присуще от природы, в том смысле, что все эти пороки можно представить происходящими между взрослыми людьми по обоюдному согласию. Пытаясь как можно активнее отстоять мысль о том, что инициирование насилия – это зло (а это действительно зло), я, к сожалению, упустил из виду тот факт, что это не единственное зло. Даже при том, что я, конечно, знал разницу между легальным и моральным, я полагал, что единственная аморальность – это акт агрессии. Но теперь я уже много лет убежден, что помимо него есть и другие виды аморальности.

Как мне ясно сейчас, ошибка, совершенная мной в ранних работах, состоит в том, что я не только либертарианец, но и культурный консерватор. Меня беспокоит не только то, каким должен быть закон, я еще и живу в моральной, культурной и этической сфере. Тогда меня настолько поразил блеск либертарианского взгляда (это и теперь так), что я упустил то, что я больше чем только либертарианец. Будучи и либертарианцем, и культурным консерватором, я не вижу несовместимости между убеждениями, относящимися к двум столь различным вселенным дискурса.

Литература

Block, Walter E. 1986. The U.S. Bishops and Their Critics: An Economic and Ethical Perspective, Vancouver: Fraser Institute.

Block, Walter E. 1988. Economics of the Canadian Bishops // Contemporary Policy Issues 6, no. 1 (January): 56–68.

Block, Walter E. 1993. Drug Prohibition: A Legal and Economic Analysis // Journal of Business Ethics 12: 107–118.

Carlson, Allan C. 1988. Family Questions. New Brunswick, N.J.: Transaction.

Hayek, F. A. 1973. Law, Legislation and Liberty. Chicago: University of Chicago Press. [Хайек Ф. Закон, законодательство и порядок. М.: ИРИСЭН, 2006.]

Hayek, F. A. 1989. The Fatal Conceit: The Errors of Socialism. Chicago: University of Chicago Press. [Хайек Ф. Пагубная самонадеянность: Ошибки социализма. М.: Новости, 1988.]

Hoppe, Hans-Hermann. 1989. A Theory of Socialism and Capitalism. Boston: Kluwer.

Hoppe, Hans-Hermann. 1990. The Justice of Economic Efficiency // The Austrian School of Economics. Steven Littlechild, ed. London: Edward Elgar.

Hoppe, Hans-Hermann. 1992. The Economics and Ethics of Private Property: Studies in Political Economy and Philosophy. Boston: Kluwer.

Murray, Charles. 1984. Losing Ground: American Social Policy from 1950 to 1980. New York: Basic Books.

Nozick, Robert. 1974. Anarchy, State, and Utopia. New York: Basic Books. [Нозик Р. Анархия, государство и утопися. М.: ИРИСЭН, 2008.]

Rothbard, Murray N. 1970. Power and Market: Government and the Economy. Kansas City: Sheed Andrews and McMeel. [Ротбард М. Власть и рынок: государство и экономика. Челябинск: Социум, 2010.]

Rothbard, Murray N. 1973. For a New Liberty. New York: Macmillan. [Ротбард М. К новой свободе. М.: Новое издательство, 2009.]

Rothbard, Murray N. 1982. Ethics of Liberty. Atlantic Highlands, N.J.: Humanities Press. [Ротбард М. Этика свободы // http://libertynews. ru/node/142]

Thornton, Mark. 1991. The Economics of Prohibition. Salt Lake City: University of Utah Press.

Комментарий

Просматривая книгу «Defending the Undefendable», я почувствовал, что меня вновь подвергли шоковой терапии, с помощью которой более пятидесяти лет назад Людвиг фон Мизес сделал меня последовательным сторонником свободного рынка. Даже теперь я время от времени поначалу испытываю недоверие и чувствую, что «это заходит слишком далеко», но, как правило, в конце концов понимаю, что вы правы.

Некоторые сочтут это слишком сильным лекарством, но оно все равно будет полезным, даже если его возненавидят. Реальное понимание экономики требует освобождения от столь дорогих каждому предрассудков и иллюзий. Популярные заблуждения в экономике часто выражаются в появлении необоснованных предрассудков против других занятий. Показать ложность этих стереотипов означает оказать людям реальную услугу, хотя это и не добавит вам популярности у большинства.

Ф. Хайек,лауреат Нобелевской премии, Институт национальной экономики, Университет Зальцбурга

Введение

Людей, представленных в этой книге, обычно считают злодеями, а выполняемые ими функции – пагубными. Иногда порицанию подвергается и само общество, порождающее таких персонажей. Однако посыл этой книги будет сконцентрирован на следующих утверждениях:

1. Они не виновны ни в каких преступлениях насильственной природы.

2. Почти все они приносят обществу реальную пользу.

3. Если мы запретим их деятельность, то сделаем это в ущерб себе.

Импульс этой книги – либертарианство. Основная предпосылка этой философии такова: недопустимо применять агрессию к тем, кто не применяет ее сам. Под агрессией понимаются не напористость, аргументированность, конкурентоспособность, авантюризм, сварливость или враждебность. Под агрессией понимается применение насилия, подобного тому, которое сопровождает убийство, изнасилование, грабеж или похищение. Либертарианство не означает пацифизма; оно не запрещает применять насилие в качестве защиты или даже возмездия против насилия. Однако либертарианская философия не разрешает лишь инициировать насилие – т. е. применять насилие к индивиду, который сам его не применяет, или к его собственности.

В таком подходе нет ничего предосудительного или противоречивого. Большинство людей чистосердечно поддержат его. Действительно, подобное отношение – неотъемлемая часть западной цивилизации, воплощенная в законе, в нашей Конституции и в естественном праве.

Уникальность либертарианства заключается не в формулировке его базового принципа, а в том, с какой строгой, даже маниакальной последовательностью этот принцип воплощается. Например, большинство людей не видит никакого противоречия между ним и нашей системой налогообложения. Либертарианцы видят.

Налогообложение противоречит базовому принципу, потому что подразумевает агрессию против неагрессивных граждан, отказывающихся платить. Не имеет ни малейшего значения тот факт, что государство предоставляет товары и услуги в обмен на налоговые поступления. Важно другое: так называемый обмен (налоговых платежей на государственные услуги) является принудительным. Не имеет значения и то, что большинство граждан поддерживает принудительное налогообложение. Инициирование агрессии недопустимо, даже если его одобряет большинство. Либертарианство осуждает его в этой сфере точно так же, как и везде, где оно происходит.

Другим различием между убеждениями либертарианцев и иных членов общества является утверждение, обратное тому, что инициирование насилия – это зло. Либертарианцы утверждают, что в рамках политической теории все, что не связано с инициированием насилия, не является злом. Все, что не связано с инициированием насилия, не требует наказания и не должно ставиться вне закона. И это основа первой части моей аргументации. Так называемые злодеи не являются злодеями, если они не инициируют насилия по отношению к тем, кто не проявляет агрессии.

Как только становится ясно, что ни один из этой галереи людей, на первый взгляд являющихся преступниками, не виновен ни в каком насильственном преступлении, нетрудно понять и второе утверждение: практически все рассматриваемые нами люди приносят пользу остальному обществу. Эти люди не являются агрессорами. Они никому себя не навязывают. Если другие представители общества имеют с ними какие-то дела, это происходит добровольно. Люди участвуют в добровольных сделках, потому что ожидают извлечь из них какую-то пользу. Раз люди добровольно торгуют с нашими «злодеями», то они должны получить от них что-то, что им нужно. «Злодеи» должны приносить пользу.

Третья предпосылка неизбежно вытекает из второй. Добровольная торговля – единственный путь взаимодействия, открытый для тех, кто, подобно козлам отпущения, избегает насилия. Такая торговля всегда должна быть выгодной для всех сторон. А отсюда следует, что запрет добровольной торговли должен приносить вред всем сторонам.

Я делаю даже более сильное утверждение. Я буду доказывать, что запрет на деятельность рассматриваемых людей вредит не только потенциальным участникам торговли, но и может нанести серьезный ущерб третьим сторонам. Одним из вопиющих примеров является запрет на деятельность торговца героином. Это вредит не только продавцу и покупателю. С этим запретом связанны и высокий уровень преступности в нашем обществе, и полицейская коррупция, а во многих местах и полный распад закона и порядка.

Суть моей позиции, главная мысль, которую я хочу высказать в данном введении, заключается в следующем. Между инициированием агрессии и любыми другими действиями, которые с ней не связаны, сколь бы неприятными для нас они ни были, существует важнейшее различие. Права человека нарушает только акт агрессивного насилия. Неприменение агрессивного насилия должно считаться фундаментальным законом общества. Людей, которые рассматриваются в этой книге, оскорбляет пресса и не задумываясь осуждают практически все. Однако они не нарушают ничьих прав и поэтому не должны подвергаться юридическим санкциям. Я убежден, что они козлы отпущения, – они на виду, они открыты для атаки. И все же, если должна восторжествовать справедливость, то этих людей необходимо защитить.

Моя книга защищает рынок. В ней воздается особая похвала тем участникам системы свободного предпринимательства, которых ее критики порицают в наибольшей степени. Но если можно показать взаимную выгоду и продуктивность рыночной системы даже в столь крайних случаях, то это еще больше усилит аргументацию в защиту рынка в целом.

Однако важно предвосхитить одну возможную ошибку в интерпретации. В этой книге не утверждается, что рынок – это моральный экономический институт. Действительно, система прибылей и убытков в бизнесе принесла человечеству многообразие потребительских товаров и услуг, которые были неизвестными на протяжении всей истории человечества. Рынок является наилучшим средством удовлетворить вкусы, желания, предпочтения конечного потребителя.

Однако рынок производит и такие товары и услуги, как азартные игры, проституция, порнография, наркотики, алкоголь, сигареты, свингерские клубы, подстрекательство к самоубийству. Это набор товаров и услуг, которые, мягко говоря, весьма сомнительны с точки зрения морали, а во многих случаях – в высшей степени аморальны. Поэтому систему свободного предпринимательства нельзя считать моральной. В качестве способа удовлетворения потребителей она не более моральна, чем цели самих участников рынка. А поскольку эти цели различаются очень сильно (от абсолютно порочных и аморальных до полностью законных), то рынок необходимо рассматривать как внеморальный – ни моральный, ни аморальный.

Иными словами, рынок – как огонь, ружье, нож или пишущая машинка: это средство, которое крайне эффективно для достижения и хороших и плохих целей. С помощью свободного предпринимательства можно делать как добрые дела, так и полную их противоположность.

Тогда как же можно защищать аморальную деятельность некоторых участников рынка? С помощью философии либертарианства, которая ограничена анализом единственной проблемы: при каких условиях насилие оправданно? Ответ: насилие оправданно только в целях защиты, или в ответ на совершённую агрессию, или в качестве возмездия за нее. Это, помимо прочего, означает, что у государства нет основания штрафовать, наказывать, сажать в тюрьму или выносить смертные приговоры людям, которые действуют аморальным образом, – если они не угрожают физическим насилием личности и собственности других или не инициируют такое насилие.

Таким образом, либертарианство – это не философия жизни. Оно не берется указывать, как человечеству лучше жить. Оно не проводит границы между хорошим и плохим, между моральным и аморальным, между пристойным и непристойным.

Поэтому защита проститутки, порнографа и других очень ограниченна. Она состоит лишь в утверждении о том, что они не инициируют физическое насилие против тех, кто не проявляет агрессии по отношению к ним самим. В соответствии с либертарианскими принципами к этим людям нельзя применять агрессию, – за их деятельность нельзя наказывать тюремными сроками или другими формами насилия. Однако это вовсе не означает, что эта деятельность моральна, правильна или хороша.

Глава 1

Секс

1. Проститутка

Подвергаясь непрестанному преследованию со стороны пуританских законов, церковных групп и т. д., проститутки тем не менее продолжают торговать с обществом. Ценность их услуг доказывает тот факт, что люди продолжают обращаться к ним, несмотря на противодействие со стороны граждан и законодательства.

Проститутку можно определить как женщину, которая занимается добровольной торговлей сексуальными услугами за плату. При этом главной частью определения является «добровольная торговля». Обложка журнала, сделанная в свое время Норманом Рокуэллом, иллюстрировала суть проституции. На ней были изображены пирожник и молочник, которые стоят у своих фургонов, поедая пироги и запивая их молоком. Оба, очевидно, были удовлетворены такой «добровольной торговлей».

Те, у кого недостаточно воображения, не увидят связи между проституткой, развлекающей клиента, и описанным эпизодом. Однако в обоих случаях два человека встретились на добровольной основе, чтобы получить взаимное удовлетворение. Ни в одном из этих случаев не применялось насилие и не происходило обмана. Конечно, клиент проститутки может впоследствии решить, что полученные услуги не стоили уплаченных денег. Проститутка может подумать, что уплаченные деньги не полностью компенсировали предоставленные ею услуги. Аналогичная неудовлетворенность может иметь место в случае торговли молоком и пирогами. Молоко может быть прокисшим, а пирог – непропеченным. Но все подобные сожаления возникают после сделки и не отменяют добровольный характер торговли. Если бы все участники не изъявили желания, сделки бы не состоялись.

Есть люди, в том числе сторонники освобождения женщин, которые причитают о горькой доле бедной опустившейся проститутки, считая ее жизнь унизительной, а ее саму – подвергающейся эксплуатации. Однако проститутка не смотрит на продажу секса как на унижение. Соизмерив достоинства (короткий рабочий день, высокое вознаграждение) и недостатки (преследование полицией, необходимость делиться с сутенером, неблагоприятные условия работы), проститутка, очевидно, предпочитает свою работу, – иначе она бы ею не занималась.

Безусловно, проститутки сталкиваются со множеством негативных аспектов, которые опровергают образ «счастливой шлюхи». Есть проститутки-наркоманки, есть проститутки, которых избивают сутенеры, есть проститутки, которых держат в борделях против их воли. Но эти отвратительные случаи слабо связаны с сутью занятия проституцией. Бывают сиделки и врачи, которых похищают и заставляют ухаживать за беглыми преступниками; бывают плотники-наркоманы; бывают библиотекари, которых избивают бродяги. Едва ли из этого можно сделать вывод, что эти профессии или виды деятельности подозрительны или связаны с эксплуатацией. Жизнь проститутки настолько хороша или плоха, насколько хочет сама проститутка. Она занимается этим добровольно и может прекратить в любой момент.

Бывают сиделки и врачи, которых похищают и заставляют ухаживать за беглыми преступниками; бывают плотники-наркоманы; бывают библиотекари, которых избивают бродяги.

Почему же тогда на проституцию направлены всевозможные запреты и преследования? Это идет не от клиента, – он как раз охотно покупает услуги проститутки. Если он решит, что это его не устраивает, может не пользоваться ими. Стремление запретить проституцию исходит и не от проституток. Они занимаются проституцией добровольно и почти всегда могут перестать, если изменят свое мнение об относительных выгодах этого занятия.

Толчок к запрету проституции инициирует некая «третья сторона», не участвующая в таких сделках напрямую. Ее аргументы варьируются от группы к группе, от местности к местности, и от года к году. Общее у них только то, что все это внешние стороны. Они никоим образом не участвуют и не имеют никакого веса в этом деле, поэтому их следует игнорировать. Позволять им принимать решения по вопросу проституции столь же абсурдно, как разрешать третьему участнику принимать решения по поводу торговли между молочником и пирожником.

Почему же тогда к двум этим ситуациям относятся по-разному? Представьте себе лигу под названием «достойные едоки», созданную для выдвижения доктрины: есть пирог и запивать его молоком – это зло. Даже если доказать, что лига против пирога с молоком и лига против проституции обладают одинаковыми интеллектуальными достоинствами (т. е. никакими), то реакция на них все равно будет различаться. Попытка запретить пироги и молоко лишь вызовет смех, а отношение к попытке запретить проституцию будет гораздо более терпимым. Существует какой-то фактор, действие которого твердо противостоит интеллектуальному проникновению в проблему проституции. Почему она не легализована? Аргументы против легализации не обладают никакими достоинствами, однако интеллектуальное сообщество так и не показало их ложность.

Разница между сексуальной торговлей, которая имеет место при проституции, и прочей торговлей, как в случае молока и пирогов, очевидно, связана со стыдом, который мы испытываем (или нас заставляют испытывать) при необходимости «покупать секс». Человек будет «не настоящим мужчиной», хотя его и никоим образом нельзя спутать с красивой женщиной, если он платит за секс.

Эту мысль иллюстрирует следующая хорошо известная шутка. Симпатичный мужчина спрашивает привлекательную и «честную» женщину, пойдет ли она с ним в постель за 100 тысяч долларов. Предложение приводит ее в смятение. Поразмыслив, она решает, что хоть проституция и зло, она может потратить деньги на благотворительность и добрые дела. Мужчина кажется очаровательным, совсем не опасным. Она застенчиво отвечает: «Да». Тогда мужчина спрашивает: «А за 20 долларов?» Она в ярости отвечает: «Да как вы смеете, кто я такая, по-вашему!» – и дает ему пощечину. «Ну, кто вы такая, мы уже выяснили, теперь вопрос в цене», – отвечает он. То, насколько характерный удар наносит женщине его ответ, лишь в малой степени измеряет степень презрения, выливаемого на людей, занимающихся этим.

Есть два подхода, выступающих против позиции о том, что платить за секс унизительно. Первый – лобовая атака, отрицание того, что платить за секс неправильно. Однако это звучит неубедительно для тех, кто считает проституцию злом. При втором подходе предлагается показать, что мы всегда платим за секс – каждый из нас, каждый раз, – и поэтому не стоит придираться к взаимоотношениям между профессиональной проституткой и клиентом.

Многие схемы ухаживаний четко соответствуют модели проституции.

В каком смысле можно утверждать, что все мы участвуем в торговле и платим каждый раз, проявляя сексуальную активность? Мы должны предложить нашим потенциальным партнерам что-то, прежде чем они согласятся вступить с нами в сексуальные отношения. При открытой проституции предложение формулируется в терминах денег. В других случаях торговля не столь очевидна. Многие схемы ухаживаний четко соответствуют модели проституции. Предполагается, что мужчина платит за кино, ужины, цветы и т. п., а женщина отвечает сексуальными услугами. Брак, в котором муж обеспечивает финансовую составляющую, а жена выполняет сексуальные функции и занимается хозяйством, также довольно хорошо соответствует этой модели.

По большому счету, все добровольные человеческие взаимоотношения, от любовных до интеллектуальных, являются торговлей. В случае романтической любви и брака торговля ведется в терминах нежности, заботы, доброты и т. п. Торговля может быть приятной, и партнеры могут находить радость в том, чтобы отдавать. Но это все равно торговля. Ясно, что если не дать нежности, доброты, чего-нибудь, то нельзя получить взамен то же самое. Точно так же, если два «бескорыстных» поэта «ничего не получают» друг от друга, то их отношения скоро прекратятся.

Все добровольные человеческие взаимоотношения являются торговлей. Если есть торговля, то должна быть и плата.

Если есть торговля, то должна быть и плата. Если плата предоставляется за отношения, включающие секс (как в браке и при определенных видах ухаживаний), то в них присутствует проституция в соответствии с определением этого термина. Некоторые наблюдатели корректно уподобили брак проституции. Но и все иные отношения, где имеет место торговля, будь они с участием секса или нет, являются формой проституции. Вместо того чтобы порицать такие взаимоотношения по причине их сходства с проституцией, надо рассматривать ее просто как один из способов взаимодействия между людьми. Не следует возражать против подобных взаимоотношений – ни против брака, ни против дружбы, ни против проституции.

2. Сутенер

С незапамятных времен к сутенерам относились как к паразитам, кормящимся от проституток. Однако справедливости ради необходимо исследовать истинную функцию сутенера. Точкой отсчета, требующей разъяснений, является утверждение, что сутенеры применяют принуждение, угрозу насилия для привлечения и удержания проституток в качестве своих работниц. Некоторые сутенеры так и действуют, но разве это оправдывает осуждение всей профессии? Разве есть хоть одна профессия, ни один представитель которой не был бы замешан в преступлении? Есть каменщики, водопроводчики, музыканты, священники, врачи и юристы, которые нарушают права других. Но эти профессии не порицают всецело как профессии.

Так же должно быть и с профессией сутенера. Действия любого сутенера или даже всех вместе не могут служить правомерным основанием для осуждения их деятельности как профессии, если только осуждаемое действие не является необходимой частью профессии. Похищение маленьких детей ради выкупа – зло в принципе. Даже если какие-то похитители делают добрые дела, например, отдают часть выкупа на благотворительность, или даже если так поступают все они, то их занятие не становится менее омерзительным – поскольку омерзительно само действие, определяющее это занятие. Если бы действие, определяющее занятие сутенера, было злом, то сутенерство также следовало бы осудить. Чтобы правильно оценить сутенерство, необходимо игнорировать любые преступные действия, которые могут совершать некоторые сутенеры, поскольку они не имеют ничего общего с профессией как таковой.

Функция сутенера – это функция брокера.

Функция сутенера – это функция брокера. Точно так же, как брокеры в торговле недвижимостью, в сфере страхования, на фондовом рынке, в инвестициях, товарных фьючерсах, сутенер выполняет задачу – привести две стороны к сделке с меньшими издержками, чем если бы они находили друг друга без его посредничества. Обе стороны сделки, обслуживаемые брокером, выигрывают от его посредничества, в противном случае они бы не обратились к нему. То же самое верно и для сутенера. Клиент не тратит время впустую на поиски и ожидание. Легче позвонить сутенеру и договориться о встрече с проституткой, чем тратить время и силы на то, чтобы ее найти. Клиенту также спокойнее оттого, что проститутка рекомендована.

Проститутке тоже выгодно. Она выигрывает время, которое в противном случае провела бы в поисках клиента. Кроме того, ее защищает сутенер – от нежеланных клиентов, от полицейских, часть профессии которых состоит в том, чтобы не дать проституткам участвовать в добровольной торговле со взрослыми людьми с их согласия. Встречи, организованные сутенером, дают проститутке дополнительную физическую защищенность по сравнению с улицей или баром.

Сутенер эксплуатирует проститутку не больше, чем продавцы эксплуатируют производителей, когда зазывают к ним людей, или чем агент эксплуатирует актрису, получая процент от ее доходов за поиск для нее новых ролей. В этих примерах работодатель, пользуясь услугами работника, зарабатывает больше, чем тратит на найм работника. Если бы это было не так, то не было бы взаимоотношений между работником и работодателем. Взаимоотношения проститутки и сутенера (работника и работодателя) содержат те же самые взаимные преимущества.

Профессиональный сутенер исполняет необходимую брокерскую функцию. При этом его деятельность едва ли не более честна, чем у многих других брокеров – в банках, страховании, на фондовом рынке. Они опираются на жесткие федеральные законы и законы штатов для того, чтобы бороться с конкурентами, в то время как сутенер не может использовать закон для отстаивания своей позиции.

3. Мужская шовинистическая свинья

Движение за освобождение женщин представлено различными программами и состоит из разнородных групп с разными целями. Аналитический ум может принять некоторые из целей, задач, мотиваций и программ освобождения женщин, отвергнув остальные. Было бы неосмотрительно считать эквивалентными множество различных целей и позиций лишь потому, что их сложили в одну. Особенности движения за освобождение женщин можно разделить на четыре основные категории, каждая из которых требует своего подхода.

Кроме убийства самым жестоким принудительным действием против женщин является изнасилование. Однако в обществе, где доминируют мужчины, изнасилование не всегда незаконно. Оно не является незаконным, когда его совершает муж по отношению к жене.

Вне пределов, «освященных» браком, изнасилование незаконно. И все же то, как его рассматривает закон, оставляет желать лучшего. Например, если насильник и его жертва были знакомы ранее, то суд предполагает, что изнасилования не было. С другой стороны, для доказательства изнасилования во многих штатах до недавнего времени требовалось наличие свидетеля преступления. Более того, если друзья насильника поклянутся, что вступали с жертвой в сексуальную связь, то пострадавшую можно охарактеризовать как «аморальную», что делает осуждение насильника практически невозможным. Если жертва – проститутка, то добиться осуждения точно так же невозможно. Аргумент в пользу невозможности изнасилования проститутки с точки зрения закона состоит в смехотворном утверждении о том, что невозможно принудить человека делать то, что он в другое время охотно делает сам.

Одним из самых привлекательных аспектов движения за освобождение женщин является его поддержка в пользу увеличения наказаний за изнасилование, а также возмещения жертве.

Раньше люди, занимавшие в политическом спектре положение, аналогичное положению большинства современных феминисток (т. е. либералов[14] и леваков), выступали за то, чтобы облегчить наказания для насильников и вообще цацкаться с преступниками. На их взгляд, вся преступность, включая изнасилования, обусловлена преимущественно бедностью, распадом семьи, отсутствием инфраструктуры для отдыха и т. д. И на основе этого «озарения» предлагались спасительные меры: повышение благосостояния, увеличение количества парков и игровых площадок для неимущих, консультации, терапия и т. д.

В противоположность этому позиция феминисток, отстаивающих ужесточение приговоров за изнасилование (и более тяжкие преступления), – как глоток свежего воздуха.

Изнасилование – это наиболее яркий пример того, как государство уступает принудительным действиям против женщин. Однако есть и другие примеры.

Рассмотрим, что означают законы против проституции. Они запрещают торговлю между взрослыми людьми по взаимному добровольному согласию. Они вредны для женщин, не давая им заработать на достойную жизнь. Если антиженский уклон этих законов до сих пор не очевиден, вспомним о том, что сделка одинаково незаконна как для продавца, так и для покупателя, но мужчину (покупателя) не арестовывают почти никогда, а женщину (продавца) – почти всегда.

Другой пример – это аборты. Аборты ограничены запретительными правилами, хотя в последнее время и на них наконец начинают оказывать давление. И прямой запрет на аборты, и действующие ограничения на них отрицают великий моральный принцип самопринадлежности (self-ownership). Тем самым они представляют собой откат к рабству, которое можно определить как барьер между человеком и его правом распоряжаться самим собой. Если женщина владеет своим телом, то она владеет и своими детородными органами, и только она имеет полное и исключительное право определять, заводить ей ребенка или нет.

Многообразны методы, с помощью которых государство поддерживает принуждение по отношению к женщинам и само активно участвует в нем. До самого недавнего времени, например, женщины не имели равных с мужчинами прав на владение собственностью или заключение контрактов. Формально до сих пор существуют законы, которые запрещают замужним женщинам (но не женатым мужчинам!) продавать собственность или заниматься бизнесом без разрешения своих супругов. В некоторых государственных университетах к поступающим женщинам требования жестче, чем к мужчинам. Ужасная система распределения по категориям в наших государственных школах отправляет мальчиков на «мужские» занятия (спорт и плотницкое дело), а девочек на «женские» (кулинария и шитье).

Важно понимать, что у всех этих проблем есть два общих фактора: это примеры агрессивной силы, примененной к женщинам, и неразрывная связь с государственным аппаратом. Хотя это и не всеми признается, но это не в меньшей степени относится к изнасилованиям и проституции, чем к прочим из описанных действий и занятий. Что могут означать слова о том, что у женщин нет права на аборт, владение собственностью или создание бизнеса? Лишь то, что женщину, занявшуюся этим, остановит государственное принуждение, штрафы или тюремное заключение.

Очевидно, что дискриминировать женщин может не только государство, но и частные лица. Однако права женщин нарушает только государственная, а не частная дискриминация. Когда частное лицо дискриминирует женщину, оно делает это за счет собственных ресурсов и от своего имени. Но когда дискриминирует государство, оно делает это за счет ресурсов, взятых у его граждан и от имени всех. В этом ключевое различие.

Если дискриминацию осуществляет частное предприятие вроде кинотеатра, оно рискует потерять деньги и, может быть, обанкротится. Люди, выступающие против дискриминации, могут не платить деньги или не посещать заведение. Однако если дискриминацию осуществляет государство, у таких людей нет выбора, а риск банкротства отсутствует. Даже если люди выступают против дискриминации в государственном заведении, которому они могут перестать платить (например, студенты в государственном университете), у государства есть альтернатива. За счет налоговых доходов оно может компенсировать сокращение средств, а налоги необходимо платить под угрозой принуждения.

Даже то, что женщин иногда щиплют, неразрывно связано с государственным аппаратом. Сравните, что происходит, когда сексуальное домогательство имеет место в пределах границ частной собственности (например, в супермаркете) и когда оно происходит вне их (на улице, в одном квартале от магазина). Если к женщине пристают в границах частной собственности, то вся сила системы свободного предпринимательства, основанного на прибыли и убытках, приходит на помощь. Предотвращать и не допускать оскорбительных действий – в интересах предпринимателя, в противном случае он потеряет клиентов.

По существу возникает конкуренция между владельцами магазинов за создание безопасных и комфортных условий для потребителей. Те, кому в наибольшей степени удастся справиться со щипанием, получат наибольшую прибыль. Те, кому этого сделать не удастся – потому что они игнорируют проблему или неудачно реализуют свои программы, – понесут наибольшие убытки. Конечно, это не гарантирует, что щипки и прочие оскорбительные выходки прекратятся. Они будут происходить всегда, пока люди не достигли морального совершенства. И все же эта система с помощью прибылей и убытков поощряет тех, кто в наибольшей степени способен контролировать ситуацию.

Однако если сравнить ее с тем, что происходит в сфере общественных учреждений, то частная система начинает выглядеть как само совершенство. В общественном секторе нет почти никаких стимулов решать эту проблему. Нет никого, кто автоматически теряет что-то всякий раз, когда женщину щиплют или как-то иначе подвергают домогательствам. Предполагается, что пресекать это должна городская полиция, но она функционирует в отсутствие автоматической системы стимулирования с помощью прибылей и убытков. Ее зарплата выплачивается за счет налогов и не связана с результатами ее деятельности, так что она не несет финансовых потерь, когда к женщинам кто-то пристает. Теперь ясно, почему большинство случаев подобных домогательств происходит на улицах, а не в магазинах.

Многие действия по отношению к женщинам, строго говоря, не являются принуждением. Например, присвистывание, плотоядные взгляды, насмешки, намеки, нежеланные ухаживания и т. п. (Конечно, иногда трудно заранее сказать, будет ли кокетливое замечание принято благосклонно или нет.) Вспомним сексуальные призывы, которые постоянно имеют место между мужчинами и женщинами. Хотя для многих людей, и в особенности представителей женского движения, нет реальной разницы между таким поведением и принудительными актами, это различие очень важно. И то и другое может быть неприемлемым для многих женщин, но одно – это акт физической агрессии, а другое – нет.

Есть много других видов действий, которые попадают в ту же самую категорию. Среди примеров – употребление сексуальных вульгаризмов («потаскуха», «ну и задница»), отстаивание двойных стандартов, определенные правила этикета, поощрение умственных способностей мальчиков, а не девочек, позор в глазах общества по отношению к женщинам, занимающимся «мужскими» видами спорта, сексистская реклама и пьедесталы, на которые помещают женщин.

По поводу такого поведения, которое может быть оскорбительным, но не являться принуждением, есть два важных соображения. Первое – что такие непринудительные действия невозможно законным путем поставить вне закона. Любая попытка сделать это повлечет за собой массовые нарушения прав других людей. Свобода слова означает, что люди имеют право говорить то, что им нравится, даже делать предосудительные и грубые заявления.

Второе соображение более сложное и ни в коем случае не очевидное. В значительной степени этим предосудительным, но непринудительным действиям способствуют принудительные действия государства, которые происходят «за сценой». Например, то, что государство повсеместно владеет и распоряжается землей, парками, тротуарами, дорогами, предприятиями и т. д. Эти принудительные действия, основанные на нелегитимном обязательном налогообложении, могут быть подвергнуты обоснованной критике. Если их устранить, то предосудительное поведение, которому они потакают, сократится с помощью свободного рынка.

Рассмотрим в качестве примера случай, когда босс (мужчина) осуществляет домогательство по отношению к секретарю (женщине) в предосудительной манере, но без принуждения. Сравним ситуации, когда это происходит в границах общественной и частной собственности.

Для анализа нам необходимо понимать, что специалисты по экономике труда понимают под «компенсирующими надбавками». Компенсирующая надбавка – это сумма денег, необходимая работнику для компенсации психических потерь, сопровождающих работу. Предположим, что имеются две вакансии. Одна – в кондиционированном офисе с хорошим видом, приятными окружающими условиями и приятными коллегами. Другая – в сыром подвале и с враждебно настроенными коллегами. Тем не менее обычно существует некоторое различие в заработной плате, достаточно большое, чтобы привлечь индивида на менее приятную работу. Точная величина этого различия неодинакова для разных людей, но она существует.

Аналогично тому как компенсирующая надбавка выплачивается работникам, согласным работать в сыром подвале, она должна выплачиваться и сотрудникам-женщинам в офисах, где они подвергаются сексуальным домогательствам. Такая прибавка к заработной плате выплачивается из кармана босса, если он частный бизнесмен. Таким образом у него есть сильный денежный стимул контролировать свое поведение и поведение тех, кто на него работает.

Но на государственном или пользующемся государственной поддержкой предприятии прибавку к заработной плате платит не босс! Она выплачивается за счет денег налогоплательщика, собираемых по принуждению, а не выплачиваемых по результатам предоставления удовлетворительных услуг. Поэтому у босса меньше оснований контролировать поведение.

Ясно, что подобные сексуальные домогательства, оскорбительные сами по себе, но не связанные с принуждением, становятся возможными вследствие принуждения со стороны государства в его роли сборщика налогов. Если бы налоги платились добровольно, то босс даже в государственном учреждении находился бы под осмысленным контролем и терял бы деньги, если бы оскорблял работников своим поведением. Но поскольку ему платят деньги, полученные от принудительного налогообложения, то работники находятся в его власти.

Аналогичным образом сравним ситуацию, когда группа мужчин присвистывает, насмехается и отпускает уничижительные и обидные замечания о проходящих мимо женщинах. Одна группа делает это на общественном тротуаре или улице, а другая – в частном заведении, таком как ресторан или торговый центр.

При каких условиях более вероятно прекращение этих законных, но предосудительных действий? В общественном секторе нет никакого предпринимателя, в чьих интересах было бы положить этому конец. Поскольку, по предположению, подобное поведение законно, официальная полиция ничего не может сделать, чтобы его остановить.

Однако на частном предприятии у любого предпринимателя, который собирается нанимать на работу женщин и продавать им товары (или мужчинам, которые выступают против плохого обращения с женщинами), есть сильный финансовый стимул прекратить такие проявления. Поэтому не случайно, что подобное почти всегда происходит на тротуаре или на улице и практически никогда – в магазине, ресторане, торговом центре или другом заведении, которое стремится к получению прибыли и заботится о состоянии своих финансов.

Следует рассмотреть несколько подробнее две прискорбные ошибки, совершаемые сторонниками освобождения женщин. Мужскую шовинистическую свинью можно считать героем именно за здравый смысл в противостоянии этим программам.

Законы, требующие «равной оплаты за равную работу». Вопрос, конечно же, состоит в том, как определить «равную работу». Если понимать ее буквально, то она охватывает все аспекты производительности работника как в краткосрочном, так и в долгосрочном периоде, включая психологические различия, дискриминацию со стороны клиентов и других работников, способность работника мириться с симпатиями, антипатиями и другими индивидуальными особенностями предпринимателя. Короче говоря, все эти компоненты необходимо взвесить, если равная работа означает в точности то же самое, что и равная прибыльность для предпринимателя. Только тогда на свободном рынке работники с равными способностями будут получать одинаковую заработную плату.

Если бы, например, женщинам платили меньше, чем мужчинам, при том что они были бы столь же хорошими работниками в этом смысле, то будут действовать силы, которые в конце концов обеспечат равную оплату. Как? Работодатель сможет заработать больше денег, заменив работников-мужчин работниками-женщинами. Спрос на работников-мужчин сократится, что приведет к снижению их заработной платы, а спрос на работников-женщин увеличится, что повысит их заработную плату. Каждый работодатель, заменивший мужчину на женщину, получит конкурентное преимущество над тем, кто отказался это делать. Работодатели, максимизирующие прибыль, будут постоянно получать бoльшую прибыль, чем те, кто осуществляет дискриминацию. Первые будут продавать по более выгодной цене, чем вторые, и при прочих равных в конечном счете доведут их до банкротства.

На самом же деле сторонники равенства заработной платы за равную работу не имеют в виду настолько строгое равенство. Их определение «равенства» – это равное количество лет обучения, одинаковые навыки, одинаковые дипломы и, возможно, одинаковые баллы на квалификационных тестах. Однако индивиды, являющиеся практически идентичными по этим критериям, могут иметь крайне различные способности приносить прибыль своим работодателям.

Рассмотрим, например, двух работников – мужчину и женщину, идентичных по таким параметрам, как тестовые баллы и дипломы. Неоспоримый факт, что в случае беременности женщины гораздо более вероятно, что она останется дома и будет растить ребенка. Не имеет смысла рассуждать о том, справедливо это или нет. Имеет значение лишь то, происходит ли это в действительности. Если женщина остается дома, прерывая работу или карьеру, для работодателя ее ценность сократится. В этом случае, хотя и мужчина, и женщина, претендующие на работу, могут иметь одинаковую квалификацию, в долгосрочном периоде мужчина окажется более производительным, чем женщина, и потому будет представлять бoльшую ценность для работодателя.

Парадоксально, но множество свидетельств, указывающих на неодинаковую производительность мужчин и женщин, исходит из самого движения за освобождение женщин. Существует несколько исследований, в которых мужчин и женщин тестируют в группах, изолированно друг от друга, а затем всех вместе, в конкуренции друг с другом. В некоторых случаях при изолированном тестировании женщины четко демонстрировали более высокие природные способности, чем мужчины. Но при непосредственной конкуренции между двумя группами мужчины показывали однозначно лучшие баллы, чем женщины.

Следует снова подчеркнуть, что речь здесь не о справедливости этого, а о последствиях. Суть в том, что в мире работы часто оказывается, что женщины конкурируют с мужчинами. Если они постоянно уступают мужчинам и не могут наилучшим образом проявить себя в конкуренции с ними, они в меньшей степени способны обеспечить доходы для предпринимателя. Если женщины равны с мужчинами по тестовым баллам и уступают, когда дело доходит до максимизации прибыли, то закон о равной плате за равную работу окажется для них катастрофическим.

Он будет убийственным, потому что стимулы к максимизации прибыли будут перевернуты. Рынок не будет оказывать твердое давление в сторону увольнения мужчин и найма женщин. Вместо этого у работодателей будет стимул увольнять женщин и нанимать мужчин на их места. Если он вынужден платить мужчинами и женщинам одинаково, даже если их производительность различается, прибыль вырастет до той степени, до какой мужчины-работники заменят женщин. Работодатели, склонные к феминистским взглядам и настаивающие на сохранении работников-женщин, испытают снижение прибыли и потеряют свою долю рынка. Процветать будут те работодатели, которые не нанимают женщин.

Следует подчеркнуть, что тенденция к равенству зарплаты с мужчинами для женщин, которые по-настоящему равны им по производительности, существует только на свободном рынке с его прибылями и убытками. Только при свободном предпринимательстве есть финансовые стимулы нанимать высокопроизводительных недооплачиваемых женщин, «пользоваться» их положением и тем самым повышать их заработную плату.

В государственном и некоммерческом секторах эти стимулы отсутствуют по определению. Поэтому едва ли случайно, что практически все реальные нарушения прав женщин происходит в государственной и некоммерческой сфере – школах, университетах, библиотеках, фондах, на социальной работе и в бюджетных услугах. Обвинений в том, что женщинам недоплачивают в области компьютеров, рекламы или медиа, звучит совсем немного.

«McSorley’s» – это бар в Нью-Йорке, который обслуживал исключительно мужчин до тех пор, пока не был «освобожден». Под знаменами нового антидискриминационного закона в штате Нью-Йорк женщин обслужили впервые в истории заведения. Либеральные и прогрессивные группировки, сторонники освобождения женщин провозгласили это великим прогрессивным шагом. Философия, лежащая в основе закона и сопутствующего освобождения «McSorley’s», по-видимому, состоит в нелегитимности дискриминации потенциальных потребителей по половому признаку.

Если изъяны такой философии неочевидны, можно их показать, доведя этот подход до абсурда. Если бы этой философии четко придерживались, то не были бы сочтены дискриминацией отдельные туалетные комнаты для мужчин? А отдельные общежития для мужчин? А как насчет мужчин-гомосексуалистов? И разве женщины, выходящие замуж за мужчин, не дискриминируют других женщин?

Конечно, это нелепые примеры. Но они соответствуют философии антидискриминации. Если они нелепы, то потому, что нелепа и эта философия.

Важно понимать, что все человеческие действия связаны с дискриминацией в единственно разумном определении этого слова, смысл которого так часто искажают: выбор того из имеющихся вариантов, который лучше всего служит его или ее интересам. Те, кто не может соответствовать этой максиме, не предпринимают никаких действий.

Права женщин не включают право выпивать с людьми, которые с ними пить не хотят.

Мы дискриминируем, выбирая зубную пасту, средство транспорта, будущего супруга. Дискриминация, которую осуществляет гурме или дегустатор вина, является и может являться только той же самой дискриминацией, которой занимаются все. Поэтому любая атака на дискриминацию представляет собой попытку ограничить набор вариантов, открытых всем индивидам.

А как быть женщинам с вариантом выпить в «McSorley’s»? Нарушалось ли их право на выбор? Нет. Они испытывали то же чувство, что и мужчина, когда женщина отвергает его сексуальные притязания. Женщина, которая отказывается встречаться с мужчиной, не виновата в нарушении его прав, поскольку его права не подразумевают взаимоотношений с ней. Они существуют как возможность, но не право (если только она не его рабыня). Точно так же мужчина, который намерен выпить в компании других мужчин, не виноват в нарушении прав женщин. Потому что права женщин не включают право выпивать с людьми, которые с ними пить не хотят.

Это выглядит иначе только в рабовладельческом обществе. Только в рабовладельческом обществе хозяин может заставить раба действовать по своему приказу. Если антидискриминационные силы успешно навязывают свою философию всему обществу, то они навязывают ему дьявола рабства. В той степени, в какой мужская шовинистическая свинья сопротивляется этим тенденциям, его следует рассматривать как героя.

Глава 2

Медицина

4. Наркоторговец

Наркобизнес, который является злом, несет ответственность за мучительные смерти, преступления, ограбления, проституцию по принуждению, а зачастую и убийства. Наркоман обычно носит эту метку всю жизнь, даже бросив свою привычку. В период наркозависимости наркоман – беспомощный раб наркотика, готовый пойти на любые унижения ради еще одной дозы.

Как можно оспаривать то, что природа занятия наркоторговца – это зло? Как можно даже предлагать рассматривать его с благосклонностью? В действительности все зло, в котором обвиняют героиновую зависимость, вызвано запретом наркотиков, а не зависимостью от них. Учитывая запретный характер наркотиков, тот человек, который нелегально ими торгует, делает больше кого бы то ни было, чтобы смягчить пагубные последствия первоначального запрета.

Запрет героина создал разрушительный эффект, доведя цены до уровня, который можно охарактеризовать только как астрономический. Когда товар запрещен, то к обычным издержкам выращивания, сбора, ухода, транспортировки, продажи добавляются издержки, связанные с уклонением от закона и оплатой наказаний, если уклонение оказывается безуспешным.

В случае с самопальным виски (в период сухого закона 1920-х годов) эти дополнительные издержки не были чрезмерными, поскольку правоприменение было слабым, а законодательство не имело широкой поддержки в народе. В случае с героином эти издержки колоссальны. Антигероиновое законодательство пользуется широкой поддержкой населения, которое требует еще более строгих законов и наказаний. «Группы бдительности» и молодежные банды в гетто центральных районов сами наказывают наркоторговцев и наркоманов. Эти группы получают квазиподдержку фракции «закона и порядка», делая сложным и дорогим подкуп полиции, опасающейся суровых санкций со стороны общества в случае поимки.

Помимо необходимости нести большие расходы на подкуп полиции наркоторговцы должны также платить высокую зарплату своим работникам за ту опасность, с которой они сталкиваются при контрабанде наркотиков и функционировании фабрик, готовящих наркотики для продажи на улице. Кроме того, им также приходится осуществлять определенное покровительство работникам, пойманным при попытке подкупа политиков, адвокатов и судей, чтобы минимизировать налагаемое на них наказание. Это факторы, объясняющие высокие цены на героин. Если бы не многочисленные дополнительные издержки, обусловленные его запретом, цена не отличалась бы сколько-нибудь существенно от цены других сельскохозяйственных продуктов (пшеницы, табака, соевых бобов и т. д.). Если бы героин был легализован, то наркоман мог бы получить необходимую ему ежедневную дозу за цену половины буханки хлеба, по самым наилучшим оценкам.

Все зло, в котором обвиняют героиновую зависимость, вызвано запретом наркотиков, а не зависимостью от них.

В условиях запрета сформировавшаяся героиновая зависимость может обходиться до 100 долл. в день. В зависимости от рыночной информации и наличия альтернативных источников предложения наркоман тратит около 35 тыс. долл. в год на удовлетворение своей зависимости. Очевидно, что именно эти издержки виноваты в невысказанных человеческих страданиях, в которых обычно обвиняют героиновую зависимость. Типичный наркоман обычно молод, не образован и не способен честным путем заработать достаточно денег, чтобы обеспечить свою привычку. Если он не ищет медицинской и психиатрической помощи, то единственным способом обеспечить свою «дозу» для наркомана будет встать на путь преступления, где в конечном счете его затравит полиция или уличные банды.

Более того, наркозависимый преступник находится в гораздо худшем положении, чем не наркозависимый. Последний может выбирать наиболее удобное время и место для ограбления. Наркоман должен совершать преступление тогда, когда ему нужна «доза», и это обычно происходит, когда его чувства притуплены вследствие отсутствия наркотика.

При размышлении об экономике торговли краденым становится очевидно, что наркоман должен совершать колоссальное количество преступлений, чтобы поддерживать свою привычку. Чтобы добыть 35 тыс. долл. на покупку наркотиков, наркоман должен украсть вещей на сумму, впятеро большую (почти 200 тыс. долл. в год), поскольку скупщики краденого обычно платят не более 20 процентов розничной цены покупаемых ими вещей. Если 200 тыс. долл. умножить на количество наркоманов в Нью-Йорке, которое оценивается в 10 тыс. человек, то совокупная стоимость, потерянная в результате преступлений наркоманов в «Большом яблоке», составит 20 млрд долл.

Невозможно переусердствовать, доказывая, что эти преступления обусловлены запретом героина, а не являются результатом героиновой зависимости. Именно запрет толкает цену вверх, а наркомана ведет на путь преступности и насилия, который может закончиться либо его смертью, либо гибелью его жертвы.

Чтобы доказать это, посмотрим на небольшое, но значимое количество врачей, которые, имея доступ к героину, сами стали наркоманами. Его цена для них не является запретительной, потому что их доступ к наркотику легален. Они живут «нормально», полезной, наполненной жизнью – с лишь одной разницей. В экономическом смысле их жизнь не слишком отличалась бы, будь они диабетиками, зависимыми от инсулина.

Как при той, так и при другой зависимости они могут выполнять свои профессиональные обязанности. Однако, если внезапно лишить их источника героина (или если бы инсулин был вдруг объявлен вне закона), они были бы отданы на милость уличного наркоторговца, лишившись возможности убедиться в качестве приобретаемого наркотика и будучи вынужденными платить за него заоблачные цены. В таких изменившихся обстоятельствах положение наркозависимого врача будет более сложным, но не катастрофическим, потому что большинство таких профессионалов легко могут себе позволить потратить 35 тыс. долл. в год на свою привычку. Но что будет с необразованным наркоманом, живущим в бедности, у которого таких перспектив нет?

Функция торговца героином, в противовес его мотивации участвовать в этом бизнесе, – удерживать цену наркотика на низком уровне. Каждый раз, когда новые продавцы героина выходят на рынок, цена снижается. И наоборот, каждый раз, когда их число сокращается (в результате законодательных санкций или пропаганды), цена возрастает.

Есть и другие вещи, которые могут мешать прогрессу и которые большинство людей не захочет запрещать – например, отдых.

Поскольку положение наркомана или совершаемые им преступления обусловлены не продажей или использованием героина, а высокой ценой, связанной с его запретом, любые действия, приводящие к падению цены наркотика, смягчают остроту проблемы. Если проблема вызвана высокой стоимостью наркотика, то решением следует считать сокращение издержек.

Однако снижение цены наркотика обеспечивает именно торговец героином, а силы «закона и порядка», которые вмешиваются в его деятельность, ответственны за повышение цен. Таким образом, героической фигурой должен считаться не агент по борьбе с наркотиками, пользующийся всеобщей любовью, а порицаемый всеми наркоторговец.

Идею легализации героина отвергают на том основании, что это остановит прогресс и цивилизацию. Приводятся ссылки на британский и китайский опыт с наркотиками, рисуются картины того, как одурманенные люди лежат на улицах.

Однако есть и другие вещи, которые могут мешать прогрессу и которые большинство людей не захотят запрещать, например отдых. Если работники будут брать отпуска на 90 процентов рабочего года, то «прогресс», безусловно, остановится. Следует ли запрещать длинные отпуска? Едва ли.

Кроме того, существующий запрет наркотика не исключает доступа к нему. Раньше он был доступен только в городских гетто, теперь же его можно купить на перекрестках в богатых пригородах и школьных дворах.

Что касается примера с китайским опытом, то китайских купцов силой «пушечной дипломатии» заставили принять опиум. Легализация наркотиков, вызывающих зависимость, никоим образом не заставит индивидов приобрести эту привычку. На самом деле главным аргументом в пользу отмены запрета на героин является насилие или, точнее, прекращение насилия.

В случае с Великобританией (где дешевые наркотики легально распространяются врачами или лицензированными клиниками) выдвигается аргумент, что количество наркоманов с момента начала программы резко увеличилось. Но этот подъем – статистическое искажение. Многие не хотели сообщать о своей наркозависимости, когда было незаконно являться наркоманом. Когда наркозависимость была легализована и дешевые наркотики стали доступными, статистика, естественно, выросла. Государственная служба здравоохранения Великобритании предоставляет наркотики только зарегистрированным наркоманам.

Другим источником увеличения количества статистически учтенных наркоманов выступает миграция в Великобританию из стран Содружества. Такая внезапная миграция может вызвать временные адаптационные проблемы, но едва ли позволит осуждать британский план. Наоборот, она приносит многочисленные свидетельства дальновидности и прогрессивности программы. Винить программу в повышении наркозависимости – то же самое, что обвинять доктора Кристиана Барнарда (первого хирурга, осуществившего трансплантацию сердца) в увеличении количества южноафриканцев, нуждающихся в такой операции.

В заключение необходимо сказать следующее. Возможно, героиновая зависимость есть абсолютное зло без каких-либо смягчающих обстоятельств. Если так, то усилия по освещению ужасов этой зависимости можно только приветствовать. Однако существующий запрет на героин и другие тяжелые наркотики не служит никаким полезным целям. Он приводит к бесчисленным страданиям и огромным социальным потрясениям. Пытаясь исполнить этот дурной закон, агенты по борьбе с наркотиками толкают цены вверх, лишь усугубляя трагедию. Именно торговец героином, работая на понижение цен, даже с серьезным риском для себя, спасает жизни и несколько смягчает ситуацию.

5. Наркоман

Теперь, после активной дискуссии обо всех ужасах героиновой зависимости, уместно вспомнить старое изречение: «Выслушай обе стороны». Если все выступают против чего-то (в особенности героиновой зависимости), можно предположить: есть что-то, что можно сказать в защиту этого. За всю долгую историю человечества, проведенную в спорах, мнение большинства зачастую оказывалось неверным.

С другой стороны, даже те, кто согласен с мнением большинства, тоже должны приветствовать атаку на него. Как говорил утилитарист Джон Стюарт Милль, лучший способ изучить правду жизни – это выслушать оппозицию. Пусть позиция будет оспорена, и пусть эта попытка будет неудачной. Милль считал этот метод настолько важным, что рекомендовал придумывать спорное альтернативное утверждение, даже если в реальности такой альтернативы не было, и излагать его как можно более убедительно. Поэтому те, кто верит в героиновую зависимость как абсолютное зло, должны охотно выслушать аргументы в ее пользу.

Феномен зависимости необходимо рассматривать изнутри. Предположение будет заключаться в том, что социальная или межличностная проблема – потребность наркомана в совершении преступлений для обеспечения своей зависимости – решена. Она обусловлена законодательством, запрещающим продажу наркотических препаратов, и поэтому является внешней по отношению к самому наркотику. Внутренние проблемы наркозависимости – это все остальные проблемы, с которыми, как предполагается, сталкивается наркоман.

Первым в любом списке несоциальных проблем, связанных с наркозависимостью, стоит утверждение о том, что наркомания сокращает жизнь. В зависимости от возраста и состояния здоровья наркомана, а также пессимизма или оптимизма утверждающего величина сокращения жизни варьируется в диапазоне между десятью и сорока годами. Это, безусловно, печально, но едва ли представляет собой содержательную критику наркозависимости и уж конечно не оправдывает запрета на употребление героина.

Подобное заявление не представляет собой содержательной критики или оправдания для запрета, потому что это право индивида: решать, какую жизнь вести – короткую, включающую то, что он считает приятными занятиями, или длинную, без подобных удовольствий. Поскольку для такого выбора нет объективных критериев, ни один выбор в этом спектре не является нерациональным или подозрительным.

Право индивида: решать, какую жизнь вести – короткую, включающую то, что он считает приятными занятиями, или длинную, без подобных удовольствий.

Можно сделать выбор в пользу максимизации продолжительности жизни, даже если это означает отказ от алкоголя, табака, азартных игр, секса, путешествий, перехода через улицу, оживленных споров и физических нагрузок. Или же можно заниматься всем из вышеперечисленного, даже если это приведет к сокращению жизненного горизонта.

Другой аргумент, выдвигаемый против наркозависимости, состоит в том, что она не дает людям выполнять их обязанности. Обычно приводят пример отца семейства, который, находясь под постоянным воздействием героина, становится неспособным выполнять свои финансовые и другие обязательства перед семьей. Предположим, что героиновая зависимость действительно лишает отца этой способности. Отсюда все равно не следует, что необходимо запрещать употребление и продажу героина. Было бы неразумно запрещать какую-либо деятельность только потому, что она мешает некоторым людям действовать определенным образом.

Почему люди, которых это не затрагивает или у которых нет аналогичной ответственности, должны испытывать ограничения? Будь это веским основанием для запрета героина, то с тем же самым основанием надо было бы запретить азартные игры, употребление алкоголя, курение, вождение автомобиля, авиапутешествия и другие опасные или потенциально опасные занятия. А это уже откровенный абсурд.

Когда человек женится, он не соглашается отказаться от всех потенциально опасных занятий. Брачный контракт, в конце концов, это не рабство. Брак не препятствует тому, что один их супругов занимается чем-то, что не нравится второму. Люди с обязанностями получают инфаркты, играя в теннис. Но никто же не станет предлагать запретить спорт для людей с обязанностями.

Еще один аргумент против наркозависимости: наркоманы становятся абсолютно непроизводительными и тем самым понижают ВНП (валовой национальный продукт), показатель экономического благополучия страны в целом. Таким образом, делается вывод, что зависимость от наркотиков наносит ущерб стране.

Это ложный аргумент, потому что как осмысленное понятие в нем рассматривается благополучие страны, а не благополучие наркомана. Но он неубедителен и сам по себе. Он опирается на эквивалентность ВНП и экономического благополучия, а они вовсе не эквивалентны. Например, ВНП учитывает все государственные расходы как вклад в благополучие страны независимо от того, так это на самом деле или нет. Он не учитывает работу домохозяек по дому. Далее, в нем совершенно неверно толкуется экономический статус отдыха.

Любая оценка экономического благополучия должна придавать отдыху определенную ценность, а ВНП этого не делает. Например, ВНП должен удвоиться, если в полном масштабе будет внедрено изобретение, позволяющее людям удвоить производство реальных товаров и услуг. Но если люди решат использовать изобретение лишь для того, чтобы обеспечить себе тот же уровень жизни, но наполовину сократить рабочий день, то ВНП не изменится ни на йоту.

Верно, что если героиновая зависимость ведет к увеличению продолжительности отдыха, то в результате ВНП понизится. Однако тот же эффект будет иметь увеличение продолжительности отдыха по любой причине. Таким образом, если выступать против наркозависимости на этом основании, мы должны выступить против приятных отпусков, поэтических размышлений и прогулок в лесу. Список запретов может быть бесконечным. Нет ничего плохого в том, чтобы в ответ на увеличение благосостояния увеличивать продолжительность отдыха. И если это снижает ВНП, то тем хуже для ВНП.

Наконец, совершенно не очевидно, что наркозависимость обязательно ведет к снижению экономической активности. По большей части источником наших знаний о поведении наркоманов является исследование тех из них, кто вследствие законодательного запрета на героин и заоблачных цен на него вынужден тратить большую часть времени в мучительных поисках огромных сумм денег. На нормальной работе они работать не могут, потому что тратят большую часть времени на воровство, убийства и проституцию.

Поскольку мы концентрируемся не на социальной, а на личной проблеме наркозависимости, то факты из жизни таких людей к нашей дискуссии не относятся. Чтобы изучить поведение наркоманов, которым закон не запрещает быть производительными, мы должны обратиться к тем немногим, кому достаточно повезло быть обеспеченными стабильным запасом недорогого героина.

Эта группа состоит в основном из врачей, которые могут использовать свои полномочия по выписыванию рецептов, чтобы стабильно обеспечить себя героином. Немногочисленные факты, которые дает нам эта маленькая выборка, указывают, что наркоманы, освободившись от принуждения, связанного с запретом героина, могут вести вполне нормальную и продуктивную жизнь. Такие врачи предоставляют услуги так же адекватно, как и другие врачи. По всем признакам они в курсе последних достижений в своей области, в состоянии поддерживать отношения с пациентами, и во всех существенных аспектах их деятельность не отличается от функционирования других врачей.

Врачи-наркоманы предоставляют услуги так же адекватно, как и другие врачи.

Безусловно, будь героин легальным, наркоманы все равно продолжали бы испытывать связанные с ним проблемы личного характера. Оставались бы страх возвращения запрета и относительно ограниченная дееспособность после периодов употребления наркотика. Сохранялся бы риск передозировки, хотя в условиях легализации эта опасность сократилась бы, поскольку распределение наркотиков осуществлялось бы под наблюдением врачей. Сохранялись бы отголоски отмененных запретов, которые проявлялись бы в форме предубеждений против наркоманов.

Впрочем, важно не то, что даже в условиях легализации у наркозависимых людей будут возникать проблемы, связанные с наркотиками. Особым интересам почти всегда сопутствуют особые проблемы; скрипачи всегда боятся повредить пальцы, а балерины должны беречь ноги. Героиновая зависимость не является злом сама по себе. Если героин легализовать, то он не принесет вреда никому, кроме тех, кто его употребляет. Есть люди, которые могут выступать против него, воспитывать людей и отговаривать их, но запрещать героин – открытое нарушение прав тех, кто хочет его употреблять.

Глава 3

Свобода слова

6. Шантажист

На первый взгляд, нетрудно ответить на вопрос: «Действительно ли шантаж нехорош?» Единственная проблема, которая при этом возникает, – зачем вообще задавать такой вопрос. Разве шантажисты не… шантажируют людей? И что может быть хуже? Шантажисты охотятся на темные тайны людей, угрожая вытащить их на свет и предать огласке. Они истощают свои жертвы и часто доводят их до самоубийства.

Однако мы придем к выводу, что обвинения против шантажиста не выдерживают серьезного анализа, что они основаны на неизученных предрассудках и глубоких философских ошибках.

Что такое шантаж? Предложение о сделке. Это предложение обменять нечто (обычно молчание) на другое благо (обычно деньги). Если предложение о сделке принимается, то шантажист хранит молчание, а шантажируемый платит оговоренную цену. Если предложение шантажиста отклоняется, то он может воспользоваться своим правом на свободу слова и разгласить секрет. В этом ничего плохого нет. Имеет место только предложение хранить молчание. Если оно отклоняется, то шантажист всего лишь реализует свое право на свободу слова.

Сплетник гораздо хуже шантажиста, поскольку последний дает шантажируемому шанс обеспечить его молчание.

Единственное различие между сплетником и шантажистом в том, что шантажист воздержится от разговоров за определенную цену. В некотором смысле сплетник гораздо хуже шантажиста, поскольку последний дает шантажируемому шанс обеспечить его молчание. Сплетник же раскрывает секрет без предупреждения.

Разве не будет положение человека, владеющего секретом, лучше в руках шантажиста, чем в руках сплетника? В случае сплетника все потеряно, а в случае шантажиста можно даже выиграть или хотя бы не ухудшить свое положение. Если запрашиваемая шантажистом цена ниже стоимости секрета, то его владелец заплатит шантажисту – и это будет наименьшим из двух зол. Тем самым он выиграет разницу между стоимостью секрета для него и ценой шантажиста. Если запрашиваемая шантажистом цена выше стоимости секрета, то он не получит требуемого, и информация будет обнародована. Однако в этом случае положение индивида в ситуации с шантажистом не хуже, чем оно было бы в ситуации с закоренелым сплетником. Поэтому действительно трудно объяснить поношения, которым подвергается шантажист, – по крайней мере в сравнении со сплетником, которого обычно порицают с легким презрением и самодовольством.

Шантаж необязательно влечет за собой предложение о молчании в обмен на деньги. Это лишь наиболее известная его форма. В широком смысле шантаж – это угроза сделать что-либо, само по себе не являющееся неправомерным, в случае невыполнения определенных требований.

Многие действия на общественной арене квалифицируются как акты шантажа, но вместо порицания нередко получают респектабельный статус! Например, недавний бойкот салата-латука – это форма шантажа. Путем бойкота салата (или любого другого бойкота) оптовым и розничным продавцам фруктов и овощей предъявляется угроза. Если они торгуют без санкции профсоюза, то участники бойкота обещают обратиться к покупателям с предложением не посещать магазины таких торговцев. Это полностью соответствует определению: угроза чего-то, не являющегося неправомерным самого по себе, произойдет при невыполнении определенных требований.

Что за угрозы связаны с шантажом? Вероятно, именно этот аспект шантажа люди понимают в наименьшей степени, и именно его они больше всего боятся. На первый взгляд, мы склонны согласиться с тем, что угрозы аморальны. Запрет агрессии в обычной формулировке связан не только с агрессией как таковой, но и с ее угрозой. Если грабитель с большой дороги обращается к путешественнику, то обычно он добивается подчинения одной лишь угрозой агрессии.

Рассмотрим природу угроз. Если угрожают агрессивным насилием, то такая угроза заслуживает осуждения. Никто не имеет права инициировать агрессивное насилие. Но при шантаже угрожают тем, что не является само по себе неправомерным; по этой причине угрозу нельзя считать неправомерной.

Шантаж может быть неправомерным только в том случае, если между шантажистом и шантажируемым существует особая, заранее оговоренная связь. Обладатель секрета может довериться адвокату или частному детективу при условии сохранения конфиденциальности. Если адвокат или частный детектив попытается шантажировать клиента, это будет нарушением контракта и потому неправомерным действием. Однако если незнакомец обладает секретом, не имея контрактных обязательств, то с его стороны предложение «продать» свое молчание будет вполне правомерным.

Примечания

1

Предисловие автора к португальскому изданию 1993 г.

2

Либертинами называют себя люди, не признающие моральных, сексуальных и религиозных и тому подобных ограничений, считающие их ненужными и нежелательными. Соответственно либертинизмом называют образ жизни либертинов, характеризующийся прежде всего сексуальной распущенностью. – Прим. ред.

3

Дальнейшие пояснения см. в: Rothbard, 1970, 1973, 1982; Hoppe, 1989, 1990, 1992; Nozick, 1974.

4

Этим примером, как и многим другим, я обязан Мюррею Ротбарду.

5

С точки зрения религии наше тело нам не «принадлежит». Мы распоряжаемся им, но в конечном счете все «принадлежим» Богу. Однако это касается только отношений между человеком и божеством. А если говорить об отношениях между людьми, то светское утверждение о том, что наше собственное тело принадлежит нам, имеет совершенно иной смысл. Речь о том, что у каждого из нас есть свободная воля; что ни один человек не может брать на себя ответственность за порабощение другого, даже «ради блага» последнего.

6

Проблема детей – пугающая и сложная для любой политической философии, не только для либертарианства. Но данный конкретный случай довольно очевиден. Любой взрослый гомосексуалист, пойманный в постели с несовершеннолетним мальчиком (который по определению не может дать согласие на такую связь), должен быть признан виновным в изнасиловании несовершеннолетнего; любой родитель, допускающий такие «отношения», должен быть признан виновным в жестоком обращении с детьми. Это применимо не только к гомосексуальной связи с детьми, но и к гетеросексуальному случаю. Может встать вопрос о том, является ли установление произвольной возрастной границы наилучшим способом отделить детей от взрослых, но при наличии такого закона изнасилование несовершеннолетних в любом случае должно быть незаконным. Это относится и к жестокому обращению с детьми, хотя здесь также присутствует проблема континуума.

7

Конечно, вообще говоря, многие, если не все, сутенеры, например, выступают инициаторами неоправданного насилия. Но им необязательно так поступать, поэтому сутенерство как таковое не является нарушением прав.

8

Конечно, вообще говоря, многие, если не все, сутенеры, например, выступают инициаторами неоправданного насилия. Но им необязательно так поступать, поэтому сутенерство как таковое не является нарушением прав.

9

Невозможно отрицать, что экономические заявления у многих религий едва ли можно назвать звонким одобрением экономической свободы и свободного предпринимательства (см. Block, 1986 и 1988). Сюда входят пасторальные письма от католических епископов в США, канадской конференции католических епископов, папские энциклики и многочисленные заявления по этим вопросом от реформированных иудеев и многих протестантских деноминаций. Тем не менее религиозные организации наряду с институтом семьи остаются главным оплотом борьбы против всеохватной государственной власти. В некоторых случаях они играют эту роль просто благодаря тому, что представляют собой социальный механизм, альтернативный предоставляемому государством.

10

Легальное право, но не моральное право.

11

Анализ атаки государства на брак и семью см. в Carlson, 1988 и Murray, 1984.

12

Конечно, необходимо исключить ситуации, связанные с облегчением страданий от постоянной мучительной боли, неизлечимых психических расстройств и т. п. Мы уже говорили о том, что суть морали заключается в том, чтобы способствовать благополучию человечества. В таких ситуациях понятно, что наилучшим способом добиться этого может быть и самоубийство. В любом случае реакцией на этих несчастных людей должна быть поддержка, а не наказание. Безусловно, смертный приговор за неудавшуюся попытку самоубийства – метод, практиковавшийся в ушедшую эпоху, – полностью противоположен тому, что необходимо сделать.

13

Моя вина (лат.). – Прим. ред.

14

В современной американской политической терминологии слово «либералы» обычно употребляется для людей, которые поддерживают свободы в сфере личных отношений, но считают необходимым значимое имущественное перераспределение и регулирование экономики. – Прим. ред.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.