Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого)

      Отовака проживал на Восьмом проспекте, тоже стал он монахом, но нрава был буйного и всякий праздник в храмах ли Камо и Касуга или Инари и Гион искал схватиться с кем-либо из дома Тайра. Впоследствии он был убит в землях Токайдо у реки Суномата, когда затеял смуту его дядя Минамото Юкииэ, пребывавший в землях Кии.
      Младший же Усивака рос при матушке до четырех лет, причём душевностью и благонравием превосходил всех обыкновенных детей. Глядя на него, Киёмори не уставал повторять: «Держу в своём доме сына врага, и чем же это кончится?» – пока не отправил его в место, именуемое Ямасина, к востоку от столицы. Там в уединённом жилище, куда из поколения в поколение удалялись от мира престарелые Минамото, рос Усивака до семи лет.

Как Усивака вступил в храм Курама

      Взрослели сыновья, и всё тревожнее становилось на душе у Токивы. Что будет с ними? Отдать их в службу чужому роду вряд ли было достойно. В придворные они за неопытностью тоже не годились. И она решила: быть им монахами, пусть научатся читать хотя бы первый свиток сутры «Амида» и пусть молятся о благополучии духа покойного родителя. Решив так, она отправила с посыльным письмо настоятелю храма Курама пресветлому Токобо, который много лет уже был молитвенником за Ёситомо. В письме говорилось: «Вам, наверное, известно о младшем сыне Ёситомо, ребёнке по имени Усивака. Дом Тайра процветает, и сердце моё в тревоге оттого, что боюсь я. Если возьмёте его к себе в храм Курама, то покорно прошу – не дайте ожесточиться его душе, научите читать и заставьте выучить из сутр хоть одно слово». Пресветлый Токобо написал в ответ: «Отпрыск рода императорского конюшего будет принят здесь с радостью» – и незамедлительно послал человека за Усивакой в Ямасину. И в начале второго месяца своего седьмого года Усивака поднялся на гору Курама и вступил в храм.
      После этого дни напролёт вникал он в сутры и изучал китайские книги перед лицом своего наставника; солнце клонилось к западу, и ночь уходила за полночь, а они всё читали, и не гасли у них светильники перед изображениями будд. Били пятую ночную стражу, а Усивака не ведал ни дня, ни ночи, весь отдаваясь наукам.
      Токобо убеждён был, что ни храм на Горе, ни храм Миидэра не упомнят такого ученика. Всё в нём безупречно: и ревность к ученью, и благонравие, и облик, и стать. И пресветлый Рётибо с высокомудрым Какунитибо говорили: «Если только он останется столь же прилежен к наукам до двадцати лет, то суждено ему воспринять после Токобо зерно Закона Будды, и поклонятся ему люди как сокровищу бога Тамона в храме Курама». Прослышала об этом и его мать и написала Токобо такое письмо: «Ревность Усиваки к ученью радует меня. Но если станет он проситься ко мне на побывку, то прошу не отпускать, как бы он ни просил. Сколь ни велико его усердие, мирская суета может охладить его душу, и стремление к наукам ослабеет. Так что, если он соскучится и пожелает повидать свою матушку, прошу удостоить меня приглашением, и я буду к нему сама, а повидавшись, уйду восвояси». На это Токобо ответил: «Напрасно тревожитесь, учеников отпускаем в мир не часто». И Усиваку отпускали всего раз в год или в два года.
      Но какому же злому духу удалось обуять столь превосходного в науках юношу? С осени пятнадцатого года усердие его к учению вдруг переменилось.

О монахе по имени Сёсимбо

      Причина была такая. В храме Ракандо на углу Муромати и Четвёртого проспекта жил монах, был он потомком людей свирепых, породил его Камата Дзиро Масакиё, сын кормилицы императорского конюшего левой стороны Минамото Ёситомо. Во время мятежа Хэйдзи ему было одиннадцать лет. Тайра Тадамунэ искал зарезать его, но родич по матери, прознав про это, укрыл его у себя, а когда исполнилось ему девятнадцать и свершили над ним обряд совершеннолетия, то нарекли его именем Камата Сабуро Масатика.
      В двадцать один год Масатика рассудил, что вот Минамото Тамэёси убит в мятеже Хогэн, а Минамото Ёситомо убит в мятеже Хэйдзи, потомство их прекратилось, боевая слава повержена в прах и поросла травой забвенья; что Тайра Киёмори истребил вместе с вождями Минамото и его родителя; а потому остаётся ему принять постриг и пуститься странствовать и в этих странствиях по землям Японии предаться подвижничеству, дабы укрепить себя в Законе Будды и возносить моления о благополучии духов покойных своих господ, а также о блаженстве души родителя в Счастливой Земле. Так рассудив, двадцати одного года он принял постриг и через Северные земли пустился в сторону Цукуси. Там занимался он науками в храме Анракудзи, что в уезде Микаса провинции Тикудзэн, но впал в тоску по родным местам, вернулся в столицу и поселился в храме на Четвёртом проспекте, где продолжал усердно следовать стезёй Будды. Имя его в монашество стало Сёсимбо. И ещё прозвали его Хидзири из Ракандо.
      Отдыхая от усердных молений, размышлял он о процветании дома Тайра и неизменно поражался. «Как случилось, что Киёмори вознёсся к должности великого министра и самые последние из его родичей сделались вельможами? Род Минамото расточён в мятежах Хогэн и Хэйдзи, взрослые вырезаны, малолетние сосланы кто куда и о них ни слуху ни духу. Эх, если бы какой-нибудь счастливый в прошлом рождении и могучий духом Минамото затеял сейчас смуту! Я бы помчался его гонцом куда угодно сеять мятеж, – вот моё заветное желание!» Так размышлял Сёсимбо. Он пересчитывал, загибая пальцы, Минамото, затаившихся в разных провинциях.
      «В провинции Кии – Сингу-но Дзюро Юкииэ. В провинции Кавати – Исикава-но ханган Ёсиканэ. В землях Цу – Тада-но курандо Юкицуна. В столице – Гэнсамми Ёримаса и Кё-но кими Энсин. В провинции Оми – Сасаки Гэндзан Хидэёси. В провинции Овари – Каба-но кандзя Нориёри. В крае Тосэндо – Кисо-но кандзя Ёсинака. В провинции Суруга – Свирепое Преподобие. В провинции Идзу – хёэ-но скэ Ёритомо. В провинции Хитати – Сида-но Сабуро Сэндзё Ёсинари и Настоятель Сатакэ Масаёси. В провинции Кодзукэ – Тонэ и Агацума. За многими далями они отсюда, и надежда на них плохая. А вот совсем поблизости от столицы, в храме Курама, пребывает господин Усивака, младший сын императорского конюшего. Хорошо бы навестить его, и если духом он твёрд, то пожалует мне письмо, с которым отправляюсь я в провинцию Идзу к господину нашему хёэ-но скэ Ёритомо, и тогда, собравши всех Минамото, какую же смуту учиним мы по всей земле!» В конце концов, хоть и была тогда самая пора летнего затвора, покинул он храм на Четвёртом проспекте и поднялся на гору Курама.
      Когда предстал он перед кельей настоятеля, о нём доложили:
      – Явился Хидзири из Ракандо.
      – Намерен затвориться на лето в Курама? – осведомился Токобо.
      – Воистину, – был ответ.
      – Ну что ж… – произнёс Токобо, и Сёсимбо поместили у него в келье.
      Никто не знал, что Сёсимбо прячет под рясой меч, а в душе таит злые помыслы.
      И вот однажды ночью, когда всё затихло, он прокрался к Усиваке и зашептал ему на ухо:
      – Господин, по неведению вы, может быть, не думали об этом до сей поры, но ведь вы – сын императорского конюшего левой стороны, десятого потомка императора Сэйва, и это говорю вам я, сын Каматы Дзиро Масакиё, молочного брата вашего отца! Не гложет ли душу вашу, что все из рода Минамото прозябают в ссылке по дальним землям?
      Поначалу Усивака преисполнился недоверия. «Ныне в мире процветает дом Тайра, – подумал он. – Так не заманивают ли меня в ловушку?» Тогда Сёсимбо подробно поведал ему о деяниях Минамото из поколений в поколения, и вдобавок, хотя самого его Усивака не знал, слышать о нём ему приходилось.
      – Нельзя, чтобы нас увидели вместе, – сказал он. – Встретимся где-нибудь потом.
      И повелел Сёсимбо возвратиться в столицу.

О том, как Усивака поклонялся богу Кибунэ

      После встречи с Сёсимбо юный Усивака начисто забыл о науках и от зари до зари думал только о мятеже.
      В таком предприятии, как мятеж, не обойтись без знания военного дела и без телесной силы и ловкости. Усивака решил начать с телесных упражнений, однако вокруг Токобо всегда было множество людей, и тут ничего не получалось. Между тем в горах Курама есть место, именуемое долиной Епископа. В стародавние времена какие-то люди, забытые ныне, поклонялись явившемуся там светлому божеству Кибунэ, подателю дождя, прославленному многими чудесами. Туда совершали паломничества отринувшие суету подвижники, не смолкал там звон молитвенных колокольцев, а поскольку службы там правили жрецы истовые, то беспрерывно звучали барабанчики цудзуми священных плясок микагура, и голоса колокольчиков, коими потрясали жрицы-кинэ, отверзали людям духовные очи. Многие чудеса являлись там миру, но потом мир приблизился к концу, совсем мало стало спасительной силы будд и чудодейства богов; храмы пришли в запустение и сделались обиталищем ужасных тэнгу, и, когда солнце склонялось к закату, слышались там раздирающие вопли мстительных духов. И никто больше не искал там прибежища от мирской суеты.
      Усивака же, прослышав, что есть такое место, этим стал пользоваться. Днём он делал вид, будто занимается науками, а по ночам, ни словом не обмолвившись даже давним своим, можно сказать, братьям среди монахов, облачался в панцирь, подаренный ему настоятелем на случай защиты от врагов, препоясывался мечом с золотой отделкой и в полном одиночестве шёл к храму Кибунэ. Там возносил он моление.
      «О всемилостивый и всеблагий бог Кибунэ и великий бодхисатва Хатиман! – восклицал он и складывал ладони. – Обороните род Минамото! Если исполнится по заветному желанию моему, построю я для вас знатное святилище, изукрашенное драгоценными камнями, и присовокуплю к нему тысячу те земли!» Произнеся этот обет, он отступал от храма и удалялся к юго-западной стороне долины.
      Там нарекал он кусты вокруг себя войском дома Тайра, а бывшее там огромное дерево нарекал самим Киёмори, обнажал меч и принимался рубить направо и налево. А затем извлекал он из-за пазухи деревянные шары вроде тех, какими играют в гиттё, подвешивал их к ветвям и один называл головой Сигэмори, а другой вешал как голову Киёмори. Когда же наступал рассвет, он незаметно возвращался к себе и ложился, накрывшись с головой. И никто ничего не знал.
      Случилось, однако, так, что бывший у него в услужении монах по имени Идзуми приметил в его поведении странное и стал за ним следить не спуская глаз. И вот однажды ночью он скрытно увязался за Усивакой, спрятался в кустарнике и всё увидел, а увидев, поспешно вернулся в храм Курама и доложил настоятелю Токобо.
      Пресветлый пришёл в великое смятение, сообщил обстоятельства пресветлому Рётибо и повелел монахам обрить Усиваке голову. Услышав это, Рётибо возразил:
      – Обрить мальчику голову просто, но мальчик мальчику рознь. Этот столь усерден в учении и прекрасен лицом, что жалко понуждать его к пострижению в нынешнем году. Обреем его весной будущего года!
      – Всякий расстаётся с миром в сокрушении душевном, – ответил настоятель. – Но раз обнаружился в нём такой дух лени и своеволия, медлить нельзя и ради нас, и ради него самого. Ступайте и обрейте его!
      Однако Усивака взялся за рукоять меча и объявил:
      – Любого, кто подойдёт брить меня, кто бы он ни был, я проткну насквозь.
      Понятно было, что к нему так просто не подступиться. И сказал высокомудрый Какунитибо:
      – Здесь собирается на проповеди множество людей, они отвлекают его, и потому науки не идут ему на ум. А моя келья поодаль, и у меня в тишине он смог бы учиться без помех.
      Видимо, сжалился и Токобо. «Ну, разве что так…» – произнёс он и отдал Усиваку под надзор высокомудрого.
      Ему переменили имя и назвали Сяна-о. С той поры он больше не ходил поклоняться Кибунэ, однако стал ежедневно уединяться в святилище храма и молиться богу Тамону об успехе мятежа.

Что рассказал Китидзи о крае Осю

      Так пришёл к концу год, и Сяна-о исполнилось шестнадцать лет. На исходе ли первого месяца или в начале второго, когда он однажды по обыкновению возносил моления перед Тамоном, появился там некий удачливый купец из столицы с Третьего проспекта. Звали его Китидзи Мунэтака, был он скупщиком золотого песка и каждый год ходил по этому делу в край Осю, и поскольку почитал храм Курама, то молитвы о своих торговых удачах тоже обращал к Тамону. Увидев юного Сяна-о и присмотревшись, он сказал себе: «До чего же красивый мальчик! И, наверное, из знатного рода! Но если он из родовитых, то при нём должно бы состоять множество служек, а он один. Уж не сына ли императорского конюшего левой стороны встретил я ныне в этом храме? Ведь говаривал же Фудзивара Хидэхира, правитель края Осю: “В горном храме Курама пребывает один из сыновей императорского конюшего. Киёмори зажал в своём кулаке шестьдесят четыре провинции Японии из шестидесяти шести и теперь зарится на последние две, но, если бы прибыл ко мне один из молодых Минамото, я бы учинил ему ставку в уезде Иваи, поставил бы двух своих сыновей править моими двумя провинциями, сам же до самой смерти оставался бы верным наместником и вассалом рода Минамото. Вот тогда я взирал бы на мир свысока, словно орёл с небес!”» Так говорил Фудзивара Хидэхира. И Китидзи подумал, что, если бы удалось ему похитить и представить Хидэхире этого мальчика, вознаграждение за такой труд было бы весьма щедрым. И он почтительно обратился к Сяна-о:
      – К какой из столичных фамилий вы изволите принадлежать, господин? Я-то ведь житель столицы, только каждый год хожу в край Осю скупать там золото. Не изволите ли знать кого-либо в тех местах?
      – Я из глухой деревни, – кратко ответствовал Сяна-о.
      «Этот молодчик, – подумал он, – это же, наверное, всем известный скупщик золота Китидзи. Он должен хорошо знать землю Осю, и почему бы мне не расспросить его?»
      – Как велика страна Осю? – осведомился он.
      – Преогромная страна, – сказал Китидзи. – Граница между ней и Хитати проходит по заставе Кикута, а внутри её, между провинциями Дэва и Муцу, по заставе Инаму. В ней пятьдесят четыре уезда, а вместе с двенадцатью уездами Дэва в обеих провинциях их шестьдесят шесть.
      – И много ли силы может выставить она в случае схватки между Минамото и Тайра?
      – Хорошо знаю те края, – произнёс Китидзи. – Всё расскажу, ничего не скрою.
      И вот что он рассказал.
      В стародавние времена Страной Двух Провинций правил военачальник Ока-но Таю, а после него править стал его единственный сын по имени Абэ Гон-но ками, у которого сыновей выросло много: старший Куриягава-но Дзиро Садато; второй Ториуми-но Сабуро Мунэто; затем Иэто, Морито и Сигэто; шестой, и последний, его сын звался Сакаи-но кандзя Рёдзо. Этот Рёдзо был хитроумным, умел напускать осеннюю мглу и творить весенние туманы, а когда наступали враги, мог по целым дням прятаться на дне реки или в морских волнах. Все братья были высокого роста: Садато – девять сяку пять сунов, Мунэто – восемь сяку пять сунов, и никто из остальных не был ниже восьми сяку, но и среди них выделялся Рёдзо ростом в один дзё и три суна.
      Пока ещё жив был Абэ Гон-но ками, императорские повеления и рескрипты почтительно исполнялись, правитель ежегодно являлся в столицу и никогда не навлекал на себя неудовольствия государя. После же смерти Гон-но ками все Абэ стали выказывать неповиновение воле императора. Однажды, получив рескрипт, они ответили, что лишь в том случае явятся всеподданно в столицу, ежели возместят им половину расходов на дорогу через семь провинций Хокурокудо туда и обратно. При дворе держали совет и определили: «Неповиновение высочайшей воле. Надлежит послать военачальника из Минамото или Тайра и покарать ослушников». Указали Минамото Ёриёси, прапрадеду убиенного императорского конюшего, и он во главе войска в сто десять тысяч всадников двинулся в Муцу, дабы покарать Абэ.
      Когда его передовой отряд под командой Такахаси-но Окура-но Таю из Суруги вступил в пределы провинции Симоцукэ и достиг места, именуемого Ирикоти, Абэ Садато, узнав об этом, оставил свой замок Куриягава и возвёл укрепления в уезде Адати, имея за спиной гору Ацукаси, после чего выдвинулся в долину Юкигата и стал ждать там войско Минамото.
      Такахаси во главе пятидесяти тысяч всадников прошёл через заставу Сиракава, достиг долины Юкигата и напал на Садато. В тот день войска Абэ потерпели решительное поражение и отступили к болоту Асака. Они засели на горе Ацукаси в уезде Датэ. Войска же Минамото заняли позицию у деревни Синобу по реке Суруками, и там они сражались изо дня в день в течение семи лет.
      Все сто десять тысяч всадников Минамото были повыбиты, Ёриёси понял, что с делом не справился, вернулся в столицу и доложил во дворце:
      – Я не справился.
      – Коль ты не справился, пошли вместо себя замену, пусть поторопится разгромить врага, – сказали ему и пожаловали новый указ.
      Ёриёси поспешил в свой дворец Хорикава на Шестом проспекте и послал вместо себя своего тринадцатилетнего сына. И сына спросили:
      – Как тебя зовут?
      – Прозвали меня Три Дракона, – ответил тот, – потому что я родился в час Дракона дня Дракона года Дракона. А имя моё Гэнта.
      И вышло повеление:
      – Поскольку не было ещё примера, чтобы военачальником назначили кого-либо без чина, совершить над ним обряд первой мужской причёски!
      И обряд был совершён в храме бога Хатимана вассалом Ёриёси, которого звали Готонай Нориакира; при этом Гэнта получил имя Хатиман Таро Ёсииэ. Тут же были ему высочайше пожалованы воинские доспехи, те самые прославленные «пелёнки Гэнта».
      Ёсииэ поручил передовой отряд своему вассалу Титибу-но Дзюро Сигэкуни и двинулся в Осю. Снова войска Минамото ринулись на крепость Ацукаси, и снова их постигла неудача. Убедившись, что дела плохи, Ёсииэ отправил в столицу спешного гонца. Он доложил обстоятельства и посетовал, что повинно в них несчастливое наименование годов правления. Двор переименовал текущий год начальным годом правления под девизом Кохэй – Покой и Мир.
      Двадцать первого дня четвёртого месяца этого года укрепления Ацукаси пали. Войска Абэ отступили через перевал Сикарадзака, бежали через заставу Инаму и засели в уезде Могами. Минамото продолжал наносить им удар за ударом, и они откатились за горы Окати и укрепились в замке Канадзава, что в уезде Самбуку.
      Там они отбивались год или два, но вот Камакура-но Гонгоро Кагамаса, Миура-но Хэйдаю Тамэцуги и Окура-но Таю Митто отчаянным и беззаветным приступом взяли и этот замок. Войска Абэ отступили через перевал Сироки и засели в замке Коромогава. Тамэцуги и Кагэмаса вновь ударили по ним, и врагу пришлось уйти в замок Нуко города Куриягава.
      Двадцать первого дня шестого месяца третьего года Покоя и Мира облачённый в красно-оранжевый шёлк Абэ Садато был тяжело ранен и пал на равнине Ивадэ. Его младший брат Мунэто был взят в плен. Великана Сакаи-но кандзя Рёдзо взял живьём и тут же прирезал Готонай Нориакира.
      Минамото Ёсииэ поспешил в столицу и удостоился высочайшей аудиенции, имя же его пребудет в веках. Чинить в Осю суд и порядок поставили участника похода Фудзивару Киёхиру, одиннадцатого потомка Фудзивары Фухито. Поскольку пребывал он там в уезде Ватари, прозвали его также Ватари-но Гонда Киёхира. Он крепко взял в руки Страну Двух Провинций, и была под его началом в четырнадцати соплеменных отрядах сила в пятьсот тысяч конных лучников. У правнука же его и нынешнего правителя земель Осю Фудзивары Хидэхиры сто восемьдесят тысяч всадников из верных вассалов. И если Минамото поднимут мятеж, Хидэхира непременно выступит на их стороне.
      Так заключил свой рассказ Китидзи.

Как Сяна-о покинул храм Курама

      Выслушав это, Сяна-о подумал: «Всё именно так, как мне приходилось слышать раньше, у Хидэхиры большая сила. Ах, как мне хотелось бы к нему! Если можно будет на него твёрдо положиться, то из ста восьмидесяти тысяч всадников сто тысяч я оставлю ему, а сам во главе восьмидесяти тысяч двинусь в Канто, эти Восемь Провинций сердечно преданны роду Минамото. Императорский конюший, мой родитель, был правителем провинции Симоцукэ. Начну с неё и наберу в Канто сто двадцать тысяч всадников, так что у меня будет уже двести тысяч. Из них сто тысяч я почтительно предоставлю брату и господину моему хёэ-но скэ Ёритомо в провинции Идзу, а остальные сто тысяч отдам моему двоюродному брату Кисо Ёсинаке в землях Тосэндо. Сам же я перейду в провинцию Этиго и соберу силы, затаившиеся по поместьям Укава, Собаси, Канадзу и Окуяма, затем переманю на свою сторону войска в провинциях Эттю, Ното, Кага и Этидзэн, и, когда у меня станет сто тысяч всадников, я ринусь через горы Арати в западную Оми и выйду к бухте Опу. Там я дождусь двухсоттысячного войска из Канто, и через заставу Встреч – Осака-но сэки – мы войдём в столицу. Сто тысяч всадников мы приведём ко дворцу царствующего государя, сто тысяч – ко дворцу государя-монаха, сто тысяч – к резиденции канцлера, и я почтительно доложу, что Минамото не сидят сложа руки. Ну а если Тайра всё-таки останутся процветать в столице и сил Минамото окажется мало, то что ж! Жизнь свою я почтительно преподнесу родителю моему Ёситомо, имя своё я оставлю будущим векам, и пусть мой труп выставляют на обозрение перед дворцом государя, – жалеть мне уже будет не о чем».
      Да, грозные замыслы лелеял он уже в свои шестнадцать лет!
      «Пожалуй, этому человеку можно довериться», – подумал он, а вслух произнёс:
      – Так и быть, откроюсь тебе. Только смотри никому не проболтайся. Я – сын императорского конюшего левой стороны. Хочу передать с тобой письмо к Хидэхире. Когда доставишь ответ?
      Китидзи соскользнул с сиденья и распростёрся перед Сяна-о, коснувшись земли верхушкой шапки эбоси.
      – Господин Хидэхира изволил говорить мне о вашей милости, – проговорил он. – Чем посылать письмо, пожалуйте к нему сами. О ваших удобствах в пути я позабочусь.
      И Сяна-о подумал: «Ожидая ответа на письмо, я изведусь. Отправлюсь лучше вместе с ним».
      – Когда ты трогаешься? – осведомился он.
      – Завтра как раз благоприятный день. Поэтому совершу только обычный предотъездный обряд – и послезавтра непременно в путь.
      – Коли так, буду ждать тебя на выезде из столицы в Аватагути перед храмом Дзюдзэндзи.
      – Слушаюсь, – сказал Китидзи и удалился из храма. А Сяна-о воротился в покои настоятеля и стал скрытно от всех готовить себя в дорогу. С далёкой своей седьмой весны и до нынешних шестнадцати лет привык он проводить здесь дни и ночи с любимым наставником, который по утрам развеивал туманы его сомнений, а по вечерам раскрывал перед ним звёздные небеса, и теперь при мысли о разлуке, как ни сдерживал себя Сяна-о, его душили слёзы.
      Но знал он, что если ослабнет духом, то ничего у него не получится, и потому на рассвете второго месяца четвёртого года Дзёан – Унаследованного Покоя – навсегда покинул гору Курама. Накануне он облачился в нижнее кимоно из некрашеной ткани и ещё в кимоно из китайского узорчатого атласа, поверх него – в лёгкое кимоно из бледно-голубого харимского шёлка, в широкие белые шаровары и куртку из китайской парчи в пять разноцветных нитей с шестой золотой; под куртку поддел даренный настоятелем панцирь, препоясался коротким мечом с рукоятью и ножнами, крытыми синей парчой, и боевым мечом с золотой отделкой; слегка напудрил лицо, навёл чёрной краской тонкие брови и сделал высокую причёску с двумя кольцами надо лбом. Так в сиротливом одиночестве приготовился он в путь, и ему подумалось: «Когда другой явится в храм и займёт здесь моё место, пусть помянет со скорбью меня возлюбленный мой наставник!» Он взял бамбуковую флейту и играл около часу, а затем, оставив в прощальный дар лишь эти звуки, плача и плача, покинул гору Курама.
      Этой же ночью он объявился на Четвёртом проспекте в жилище Сёсимбо и сказал ему, что отправляется в край Осю.
      – Я с вами на удачу и на беду! – воскликнул Сёсимбо и принялся было собираться.
      Однако Сяна-о остановил его:
      – Ты останешься в столице, будешь следить, что затевают в доме Тайра, и сообщать мне.
      И Сёсимбо послушно согласился остаться в столице. После этого Сяна-о пошёл в Аватагути. Сёсимбо всё-таки увязался проводить его, и они вдвоём стали ждать Китидзи близ храма Дзюдзэндзи. Глубокой ночью Китидзи вышел из столицы и вступил в Аватагути. Впереди него шли два десятка с лишним лошадей, навьюченных разнообразным добром. Был он в отменном дорожном наряде: куртка, украшенная пятнами от персимонового сока и набивным узором из переплетающихся цветов и трав, и верховые наштанники из звериной шкуры короткой и густой шерстью наружу. Он восседал в рогатом седле на гнедом жеребце с рыжей гривой и рыжим хвостом, а для Сяна-о вёл в поводу каурого коня под чёрным лакированным седлом, осыпанным золотой пылью, и вёз наштанники из пятнистой оленьей кожи.
      – Так ты не забыл, что мы договорились? – произнёс Сяна-о.
      Китидзи поспешно слетел с седла, подвёл коня и поддержал стремя. Он был сам не свой от радости, что ему привалило этакое везенье. А Сяна-о сказал ему:
      – Будем гнать коней, пока у них не лопнут жилы. На вьючных лошадей не оглядываться. Я совершаю побег. Когда хватятся, что меня нет в храме, станут искать в столице. Когда доищутся, что меня нет и в столице, кинутся за мной в земли вдоль моря – Токайдо. Если настигнут до горы Сурихари, то прикажут вернуться. Отказ был бы нарушением долга и морали, на это я пойти не могу, а если ворочусь в столицу, попаду в руки врагов. Главное для нас – пройти через заставу Асигара, а уж Восточные земли сердечно преданны роду Минамото. Там мы с полуслова получим на почтовых станциях новых лошадей. Когда же пройдём заставу Сиракава, то дальше начнутся места, где правит Хидэхира, и пусть тогда льют дожди и воют ветры – нам будет всё нипочём!
      Слушая это, Китидзи поражался: «Экий страх! У него нет ни единого борзого скакуна, при нём нет ни единого бесстрашного вассала, а он мнит брать лошадей в землях, где ныне правят его враги!»
      Но он выказал повиновение и погнал лошадей, и они промчались по дороге Мацудзака, проскочили заставу Встреч, миновали бухту Оцу по берегу, проехали через Китайский мост над рекой Сэта и, не останавливаясь ни на миг, достигли почтовой станции Кагами. Хозяйкой увеселений там была старая знакомая Китидзи; она вывела к путникам множество «разрушительниц крепостей».

Часть вторая

О том, как на станции Кагами к Китидзи ворвались разбойники

      Поскольку столица была рядом, Китидзи из опасения чужих глаз засадил Сяна-о между девицами на самое дальнее и последнее место, хотя и страдал при этом от неловкости. Дважды или трижды обменявшись с Китидзи чашками сакэ, хозяйка ухватила его за рукав и сказала:
      – Вы проезжаете этой дорогой каждый год или раз в два года, но никогда прежде не было при вас этого хорошенького мальчика. Он вам родственник или просто попутчик?
      – Не родственник и не попутчик, – ответствовал Китидзи.
      По щекам хозяйки полились слёзы.
      – За свою жизнь я претерпела немало невзгод и повидала немало печальных дел, – проговорила она, – но одно событие давних лет я помню, словно сейчас. Этот благородный юноша внешностью и повадками точь-в-точь такой же, как паж при особе государыни Томонага, второй сын императорского конюшего. Должно быть, вы уговорили его ехать с вами. После мятежей Хогэн и Хэйдзи отпрыски рода Минамото сосланы по разным местам. Если молодой господин, войдя в возраст, задумает великое дело, то замолвите за меня словечко, везите его сюда. А то ведь, как говорится, у стен есть уши, у камней – языки. Алый цветок и в саду не спрячешь.
      – Не выдумывай, – возразил Китидзи. – Это всего лишь мой задушевный дружок.
      Тогда хозяйка со словами: «Пусть же люди говорят, что угодно» – поднялась на ноги и, потянув юношу за рукав, пересадила на почётное место. А когда наступила ночь, она увела его к себе. Китидзи, порядочно выпив, заснул. Улёгся почивать и Сяна-о.
      В самую полночь этой ночью на станции Кагами случалось великое смятение. В том году страну постиг голод, и вот гремевший в землях Дэва предводитель разбойников Юри-но Таро и знаменитый в провинции Этиго Бродячий Монах Фудзисава из уезда Кубики сговорились и перешли в провинцию Синано. Там к ним присоединился Саку-но Таро, сын временного начальника в Саку; в провинции Каи к ним пристал временный начальник Яцусиро, в Тотоми – Правитель Кадзуса, в провинции Суруга – Окицу-но Дзюро, в Кодзукэ – Тоёока-но Гэмбати, все прославленные грабители из самурайских родов. Собралось их двадцать пять шаек силой в семьдесят человек, и предводители рассудили так: «В землях Токайдо взять нынче нечего. Лучше пройдёмся-ка по горным селениям, тряхнём зажиточных смердов, напоим наших молодцов весёлым вином, потом погуляем в столице, а как пройдёт лето и задуют осенние ветры, разойдёмся по домам через северные провинции». И вот уже они осторожно двигались к столице, стараясь не попадаться людям на глаза.
      Как раз в ту ночь они остановились в доме по соседству с особняком хозяйки почтовой станции Кагами.
      И сказал Юри-но Таро Бродячему Монаху Фудзисаве:
      – В заведении у здешней хозяйки ночует известный в столице скупщик золота Китидзи. Он на пути в край Осю, и при нём много ценного товара. Что сделаем?
      Бродячий Монах Фудзисава вскричал:
      – Вот уж воистину, братец, «при попутном ветре да ещё и парус, при попутном течении да ещё и шест»! Налетим, отберём товар у этого мерзавца, будут деньги на вино у наших молодцов!
      Полдюжины матёрых негодяев облачились в панцири, запалили полдюжины пропитанных маслом факелов и подняли над головами, и, хотя снаружи была темнота, под крышей стало светло как днём. Во главе встали Юри-но Таро и Бродячий Монах Фудзисава, а всего их пошло на дело семеро. На Юри-но Таро был жёлто-зелёный шнурованный панцирь в мелкую пластину поверх жёлто-зелёного боевого наряда из китайской ткани и заломленная шапка эбоси, подвязанная тесьмой у кадыка; в руке он сжимал боевой меч длиной в три сяку пять сунов. Фудзисава же был облачён в плетёные кожаные доспехи чёрного цвета поверх тёмно-синего платья и шлем; имел он при себе крытый чёрным лаком меч в ножнах из медвежьей шкуры шерстью наружу и огромную алебарду. Они ринулись на особняк хозяйки в середине ночи, вломились в комнату для прислуги, глянули – никого. Ворвались в гостиную, глянули – никого. Что такое? И они понеслись по дому, разрубая бамбуковые шторы и полосуя раздвижные перегородки.