Под голубой луной

– Вы уверены, сэр, что у меня получится?

– У меня же получилось. Вернее, почти получилось. А окончательно получится, когда Джессалин наконец признает тот факт, что она принадлежит мне. И если из нас двоих кто-то имеет право спасать другого, то я, а не она. Спасение – не женское дело. Но это, к сожалению, понимают только мужчины.

– Мне все-таки кажется, было бы правильно, если бы вы сказали миледи, что любите ее, сэр.

– Разбирайся со своими собственными делами, Дункан. Дункан икнул.

– Хорошо, сэр.

Черная Чарли сидела под аркой, словно огромный паук. Перед ней на столе выстроились аккуратные столбики монет разного достоинства. Она подсчитывала ставки, сделанные на прошлой неделе.

– Доброе утро, Чарли, – поприветствовала ее леди Сирхэй.

Не вынимая изо рта глиняной трубки, букмекерша расплылась в широкой улыбке, показав гнилые черные зубы.

– Кого я вижу! Да это же мисс Джессалин. Я вас и не узнала в этой одежде. Но я же вам ничего не должна, да? По-моему, мы все уже уладили.

– Да-да, Чарли, все в порядке. Я здесь не за этим. Я собираюсь продавать лошадей.

От удивления брови Черной Чарли полезли вверх и почти исчезли под засаленным чепцом.

– Продавать? Или после смерти бабушки у вас просто душа не лежит к скачкам? Ну что ж. На них можно отхватить солидный куш. Особенно на Голубой Луне. Первоклассная лошадка, всегда так говорю.

Улыбка Джессалин выглядела жалковато.

– Да-да, она такая. Первоклассная лошадь… – На глаза навернулись слезы, и она поспешно отвернулась, чтобы их сморгнуть.

Тут к Чарли подошел какой-то денди в брюках в зеленую полоску и ярко-красном сюртуке с медными пуговицами размером чуть ли не с куриное яйцо. Он желал поставить двадцать пять фунтов на фаворита скачек Роули Майл, которые должны были состояться на будущей неделе. Джессалин ушла. Во дворе Тэттерзалла утро понедельника было самым оживленным. В этот день букмекеры выплачивали выигрыши за прошлую неделю, а лошади, выставленные на аукцион, бойко шли с молотка.

Конечно, ни одна женщина, кроме разве что Черной Чарли, не рискнула бы появиться во дворе Тэттерзалла, а потому Джессалин снова прибегла к маскараду. На этот раз она переоделась конюхом – широкополая фетровая шляпа, плотные полотняные брюки и черная шерстяная куртка. Шею она повязала красным платком. Вот что значит тренировка, подумала она. Походка уже не выдавала ее, как раньше. Она без приключений пробралась через толпу мужчин.

Снаружи, сплевывая сквозь зубы и помахивая бичами, ожидали кучеры. Светские щеголи прогуливались вокруг украшавшей центр двора белоснежной часовенки, демонстрируя изящный покрой костюмов для верховой езды и блеск начищенных сапог. И, конечно, здесь собрались все окрестные барышники, которые внимательно сверялись со своими записями, присматриваясь к ходу торгов.

Джессалин еще издали заметила Майора, он ходил взад-вперед перед стойлами, отпугивая любопытных своим свирепым видом. Джессалин он тоже угостил злобным взглядом и тотчас же отвернулся.

Он не желал с ней разговаривать. Когда Джессалин сказала ему, что она собирается сделать, то Майор чуть не заплакал.

– Миледи в гробу перевернется, когда я ей скажу, – хрипло проговорил он, и в результате заплакала Джессалин.

Вот и сейчас, стоило Голубой Луне высунуть из стойла темно-гнедую голову, она не смогла сдержать слез. Вытерев глаза и нос концом красного платка, Джессалин строго прикрикнула на себя саму: так не годится. Раздался громкий стук молотка по дереву, и у Джессалин сжалось сердце. Аукцион начался. Однако их очередь придет нескоро: сначала на продажу выставлялись верховые лошади и лошади для выездов.

Майор вывел первую лошадь – пятилетнюю кобылу по кличке Аннабелл – и прошелся с ней вдоль аркады, чтобы покупатели могли получше рассмотреть товар. В рассеянном зеленоватом свете, проникавшем сквозь стеклянную крышу, любовно вычищенная шкура Аннабелл блестела, как отполированное черное дерево. Ее продали быстро за семьсот фунтов.

Следующие два жеребца, оба хорошие производители, ушли подороже. Джессалин в уме подсчитывала деньги. Пока им удалось заработать две тысячи пятьсот фунтов. Если к этому добавить то, что осталось от выигрыша на дерби, наберется треть необходимой суммы.

И вот настал черед Голубой Луны.

Майор вывел красавицу кобылу из стоила, и Джессалин подошла принять вожжи. По морщинистым щекам старого конюха текли слезы, глаза бедняги опухли и покраснели. Ссутулившись, он отвернулся от Джессалин.

Кафедра аукциониста находилась в противоположном конце аркады. Джессалин направилась туда. Ее ноги так сильно дрожали, что она боялась упасть. Но Голубая Луна, как будто сознавая, что стала знаменитостью, ступала гордо, вскинув голову и высоко приподняв подстриженный хвост.

– Итак, джентльмены, – начал аукционист, – минута внимания! Перед вами Голубая Луна. Отец – Тюльпан. Мать – Догони-если-сможешь. Трехлетка. Победительница Эпсомского дерби этого года. Начальная цена – две тысячи фунтов. Две тысячи фунтов, джентльмены. Две тысячи пятьсот. Три? Помните, джентльмены – перед вами победительница дерби. Три тысячи пятьсот…

Джессалин вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, кто же все время набавляет цену. Седовласый джентльмен с моноклем производил впечатление доброго человека. Джессалин понадеялась, что он не из тех, кто забывает после тяжелых скачек угостить лошадь канареечным вином.

– Снова вы, сэр? Пять тысяч. – Аукционист повернулся к мужчине с моноклем. Тот поднял перчатку.

– Пять тысяч пятьсот. Благодарю вас, сэр. Шесть? Шесть тысяч фунтов, джентльмены… Нет, сэр? Значит, мы закончили. Окончательная цена – шесть тысяч фунтов. – Молоток со стуком опустился на кафедру, и Голубая Луна была продана.

Чужой грум подбежал к Джессалин и взял у нее из рук повод.

Джессалин прижалась лицом к лоснящейся шее лошади и стояла так до тех пор, пока грум Легонько не подтолкнул ее.

– Не волнуйся, парень. Я о ней позабочусь. Буду ее обхаживать, как птенца. Со мной она будет в порядке.

Закусив губу, Джессалин кивнула и отошла от лошади. Сквозь пелену слез она видела, как грум подводит Голубую Луну к новому владельцу – седовласому джентльмену с моноклем и добрым лицом.

Но все равно Джессалин не хватало еще двух тысяч фунтов.

Глава 26

Бекка Пул не знала, что и думать. В голове у бедняжки все перепуталось от обилия событий, обрушившихся на нее за последние дни.

Сначала мисс Джессалин собиралась замуж за мистера Митвелла, и Бекка была этим очень довольна. Ведь после смерти старой миледи бедная мисс Джессалин осталась совсем одна да еще с разбитым сердцем.

Но потом! В тот самый день, когда она была должна наконец стать счастливой, бедняжку, храни ее Господь, прямо от алтаря похитил этот дьявол, граф Сирхэй, и увез в эту ужасную Шотландию. Бекка содрогалась при мысли о том, что он там с ней делал. Потом этот безумец притащил ее обратно в Корнуолл, и за Беккой послали в Лондон, где она жила совсем одна в этом ужасном доме с крокодилами, сфинксами и Бог знает чем еще. Ей пришлось плыть на корабле, и до сих пор при одной мысли об этой поездке ее тошнило. А по приезде Бекке пришлось несколько дней сидеть на содовой воде и сухом печенье, и в результате она так ослабла, что ложку ко рту поднести не могла.

Но и в Корнуолле она не была в безопасности, по крайней мере в том, что касалось тела. Потому что здесь она постоянно натыкалась на мистера Дункана, который при каждой встрече буквально поедал ее глазами. А потом они с мисс Джессалин вдруг опять поехали в Лондон. Бекка не осуждала свою хозяйку за то, что та сбежала, ведь этот дьявол день и ночь держал ее в своей спальне. Подумав об этом, Бекка содрогнулась. На этот раз они ехали в Лондон в почтовом дилижансе, и в результате Бекка была вся в синяках. А то место, на котором сидят, вообще стало черным, как деготь.

И даже после этой кошмарной дороги ей не давали ни минуты покоя. Вот, например, вчера мисс Джессалин пошла и продала Голубую Луну. А Бекка-то думала, что ничто не заставит ее хозяйку расстаться с этой лошадью. Уж так она ее любила. И всю ночь напролет мисс Джессалин проплакала, а Бекка от жалости не могла заснуть, и вот теперь у нее в голове подагрическая боль.

А мисс Джессалин хоть бы что! Встала ни свет ни заря и снова куда-то отправилась. А после обеда вернулась с какой-то бумажкой, улыбаясь в пол-лица.

– У меня получилось, Бекка! Получилось! – говорила она, и смеясь, и плача, и кружа по комнате, так что у Бекки зарябило в глазах.

Сжимая амулет, она быстро помолилась святому Дженни. Уж не повлиял ли на рассудок мисс Джессалин брак с этим сумасшедшим графом? Ведь если пахту добавить в сливки, они превратятся в сметану.

– Что получилось, мисс? – осторожно спросила она.

– Он не попадет в тюрьму! Он, конечно, разъярится, когда узнает, что я сделала, потом надуется, ведь он упрямый, надменный Трелони до самого мозга костей, но в результате все-таки простит меня. А мне придется всего-навсего… – Джессалин осеклась и вспыхнула. – Вот выйдешь замуж за Дункана, тогда поймешь, что я имела в виду.

– Я же сказала вам, что не выйду за него. Никогда. Я… Снизу донесся такой страшный стук в дверь, что Бекка испуганно вскрикнула. Мисс Джессалин побежала в холл. Следуя за ней, Бекка гадала, огорчится ли мистер Дункан, когда увидит ее в гробу, совсем мертвую, ведь сегодня у нее уж точно случится сердечный удар.

– Джессалин! Открой эту проклятую дверь, или я ее выломаю.

Бекке показалось, что ей станет дурно.

– О Господи, спаси и помилуй! – бормотала она, опираясь на бронзовую стойку для шляп.

Мисс Джессалин смотрела на дверь так, как будто та в любую минуту могла соскочить с петель и укусить ее.

– Это Сирхэй, – сказала она, как будто это ее очень удивило.

Бекка в очередной раз пришла к выводу, что ее хозяйка сошла с ума, и кивнула.

– Да, мисс, это действительно милорд. Кажется, он очень сердится.

Мисс Джессалин гордо вскинула подбородок.

– Я его не приму, – сказала она громко, чтобы ее услышали по ту сторону дубовой двери.

– Еще как примешь, жена! – прогремел в ответ Маккейди. – Никуда ты не денешься.

Бекка схватилась за сердце. Казалось, оно сейчас выскочит из груди.

Мисс Джессалин повернулась к двери спиной.

– Бекка, подождешь, пока я уйду в свою комнату, и после этого впустишь его светлость. Проводишь его в гостиную и объяснишь, что для него меня нет дома.

– Мисс Джессалин, мне сейчас дурно сделается. Сердце так и колотится… – Бекка закрыла глаза и попыталась упасть в обморок. Но почему-то это у нее не получилось. Когда она снова открыла глаза, мисс Джессалин уже не было. И Бекке оставалось только молить о помощи святого Дженни.

– Мисс Пул! Немедленно откройте дверь.

Этот был голос уже не графа, а мистера Дункана, и Бекке совсем не понравилось, как он звучит. С чего это вдруг он приказывает ей? Она не его служанка и не его жена, и он не имеет никакого права… и вообще, она и не собирается выходить за него, а стало быть.

– Бекка! – заорал Дункан за дверью.

Дрожа как лист на ветру, она с трудом открыла дверь. Опустив глаза, чтобы не видеть лица этого дьявола во плоти, Бекка присела в реверансе.

– Добрый день, милорд. Жаль, что вы приехали, когда мисс Джессалин нет дома…

Даже не взглянув на нее, граф пересек холл, и его сапоги загремели вверх по лестнице. В дверном проеме показались широкие плечи Дункана. На его лице было какое-то странное выражение, как будто он собирался…

Бекка вздернула подбородок, не забыв при этом прикрыть волосами изуродованную щеку.

– Вам лучше держаться от меня подальше, мистер Дункан.

– А тебе лучше взять шляпку, перчатки и теплый плащ Потому что ты едешь со мной.

– Вы меня похищаете! – испуганно взвизгнула Бекка, пятясь назад.

Запрокинув голову, Дункан весело рассмеялся.

– Да, девочка. Я тебя похищаю. Мы женимся.

– Но я же говорила, что никогда, никогда не выйду…

– А я говорю, что выйдешь. Хочешь ты этого или нет, но ты будешь моей женой, будешь спать в моей постели, и черт меня побери, если тебе это не понравится!

Закусив губу, Бекка склонила голову. Однако через минуту она резко подняла ее и отбросила с лица волосы.

– В таком случае посмотри на меня повнимательнее. Дункан шагнул к ней.

– Я и так тебя прекрасно вижу.

– Нет, не видишь. Смотри!

Он стоял прямо перед ней. Господи, какой же он был высокий.

– Я вижу шрам, – ласково сказал Дункан. – И если бы человек, который это сделал, не был бы уже мертв, я своими руками убил бы его за тебя. – Взявшись за ее подбородок, он повернул ее голову. Изуродованная щека была безжалостно освещена. Дункан наклонился и поцеловал ее. – Вот и все. Шрама больше нет.

– Но… – Бекка коснулась щеки и почувствовала грубый, уродливый рубец.

– Шрама больше нет. Когда я смотрю на тебя, я вижу лицо ангела, и оно прекрасно.

Одним ударом сапога Маккейди сорвал задвижку. Дверь распахнулась. Две египетские погребальные урны на камине жалобно задребезжали.

Джессалин сидела в массивном кресле перед туалетным столиком и пудрила нос. Ее взгляд был холодным и отчужденным. Маккейди захлопнул дверь, и от этого погребальные урны угрожающе качнулись.

– Я не слышала, чтобы ты стучал, – заметила Джессалин. – И не припоминаю, что разрешала тебе войти.

– А мне твое разрешение не требуется. – Он направился к ней. Джессалин так стремительно вскочила, что тяжелое деревянное кресло покачнулось. Отбежав в сторону, она попятилась к стене, оклеенной обоями с узором из виноградных лоз и лотосов. Она прижала руку к горлу, а глаза двумя огромными серебряными тарелками заполняли почти все лицо. Она боится его гнева – это хорошо! Она этого заслужила. Он ведь чуть с ума не сошел, когда, вернувшись в Сирхэй-холл, обнаружил, что она уехала.

Преградив ей путь к отступлению, Маккейди прижался животом к ее животу. Он хотел ее и хотел, чтобы она это знала.

Склонившись к ее лицу, он пристально посмотрел в огромные глаза. Зрачки так расширились, что они казались не серыми, а черными.

– Ты была у Титвелла? – спросил он сквозь зубы. Горло Джессалин спазматически сжалось, и она с трудом выговорила единственное слово:

– Да.

– Он прикасался к тебе? – Его рука легла ей на горло, под ладонью в бешеном темпе бился пульс. А кожа… кожа была невероятно, фантастически гладкой и нежной. Дрожащие влажные губы слегка приоткрыты, как будто она только что целовалась или собиралась целоваться. – Ты позволила ему прикоснуться к себе, Джесса?

– Нет!

Он не знал, сказала ли она правду, но сейчас это было неважно. Потому что сейчас он хотел от нее только одного и намеревался немедленно это получить.

Длинные, сильные пальцы крепко держали ее подбородок. Он нажал зубами, ее губы приоткрылись, и его язык заполнил ей рот. Джессалин поначалу яростно вырывалась, но вскоре обмякла и, обняв его за шею, запустила пальцы в мягкие черные волосы.

Большими пальцами он погладил ее соски, и они проступили сквозь тонкую, мягкую ткань. Ее руки гладили тугие мышцы на его спине. Ищущие пальцы Джессалин нащупали верхнюю пуговицу кожаных штанов, расстегнули ее, а когда они коснулись живота, Маккейди застонал. Остальные пуговицы он расстегнул сам.

Джессалин гладила и ласкала его, и Маккейди понял, что если он не войдет в нее немедленно, то может быть уже слишком поздно.

Задрав ее юбку, он принялся шарить по панталонам.

Джессалин, тяжело дыша, оторвалась от его губ.

– Маккейди, прошу тебя, не надо рвать…

Но тонкая ткань уже отозвалась протестующим треском. Палец Маккейди привычно скользнул в горячее влажное лоно, Джессалин застонала и выгнулась дугой.

Приподняв ее за шелковистые бедра, Маккейди потянул ее на себя. Джессалин вскрикнула и так сильно мотнула головой, что ударилась о стену. Он прижался губами к пульсирующей жилке на ее нежной шее и вошел еще глубже.

Прочно держа ее на весу, Маккейди снова и снова входил в горячее тело. Джессалин кусала его плечо, впивалась ногтями в напряженные мышцы спины, а внутреннее давление все нарастало и нарастало, пока не закончилось мощным взрывом. Так бывает, если вовремя не выпустить пар из парового котла…

Но и этого им было мало.

Ее голова упала на его плечо, тело, с последними волнами дрожи, обмякло в сильных руках. А Маккейди уже снова целовал ее, чувствуя нарастающее возбуждение. Его пальцы стремительно вытащили все шпильки и заколки из ее волос, и они рассыпались шелковым водопадом.

Маккейди приподнял голову Джессалин.

– Ты мне не солгала? – Джессалин облизнула губы. – Ты, правда, не позволила ему прикоснуться к себе?

Ее влажные глаза светились страстью.

– Он не прикасался ко мне, – прошептала она, обдав его губы горячим дыханием.

Маккейди слегка подался вперед, чтобы проникнуть еще глубже.

– Никогда больше, слышишь, никогда я не должен, приехав домой, обнаруживать, что тебя нет.

– Я объясню.

– Потом. Потом объяснишь. А сейчас я хочу, чтобы в твоей легкомысленной головенке отложилась одна-единственная мысль. Я больше никогда не должен, приехав домой, обнаруживать, что тебя нет. И еще. Без моего разрешения ты не должна проводить ни единой ночи не в моей постели. А так как я намерен проводить все ночи в своей постели, – продолжал он, подкрепляя слова движениями бедер, – то такое разрешение вряд ли когда-нибудь последует. Надеюсь, вам это понятно, леди Сирхэй?

– Да, милорд…

Его губы закрыли ей рот. Поцелуй был долгим и сладким, но этого тоже оказалось недостаточно. Этого никогда не бывало вдоволь. Маккейди сделал резкое движение бедрами, и голова Джессалин снова ударилась о стену.

– Маккейди… кровать, – с трудом проговорила она, сдерживая стоны наслаждения. – Почему… почему мы не можем… заниматься этим… в кровати.

– Да-да, конечно. Кровать. – Его руки приподняли ее за талию, а она обвила его бедра стройными, сильными ногами. Маккейди сделал шаг к кровати.

Кровать представляла собой чудовищное сооружение под черным балдахином, расшитым золотыми иероглифами. Остов кровати поддерживали огромные крокодильи лапы. Маккейди споткнулся об одну из них, и они с Джессалин, хохоча, повалились на покрывало.

Перекатившись на бок, он приподнялся на локте и посмотрел на жену. Ее волосы были цвета летнего восхода. Основная масса цвета ржавчины или старого бургундского перемежалась прядями ярко-огненного цвета. Уголки ее губ, распухших от поцелуев, поползли вверх, и из горла вырвался хрипловатый, скрипучий звук, предвестник смеха. Но рассмеяться ей так не удалось, потому что губы Маккейди опять закрыли ей рот.

Его руки жадно искали ее грудь, и нетерпеливые пальцы скользнули под высокий ворот платья.

– Черт побери! Ну почему между нами всегда оказываются эти дурацкие тряпки?

– Маккейди, не надо рвать…

– Тогда сними побыстрей.

На пол вперемешку полетела одежда. Через минуту она уже снова была в его объятиях – восхитительно обнаженная.

У Джессалин были большие розовато-коричневые соски, похожие на лесные орехи. Маккейди нравилось их целовать. Нравилось чувствовать, как они набухают у него во рту. И ему нравились звуки, которые она при этом издавала – коротенькие, дрожащие вздохи и какие-то бессвязные мольбы.

Он вел языком по воображаемой тропинке, бегущей к низу живота, до тех пор пока не добрался до границы вьющихся волос. Ее бедра, лежавшие на его плечах, слегка подрагивали.

Маккейди раздвинул ноги жены, зарылся лицом в курчавые заросли и почуял свой запах. Она пахла им, как будто он, подобно дикому животному, пометил эту территорию. Маккейди нежно провел языком, и Джессалин, еще шире раздвинув ноги, обеими руками обхватила его голову, извиваясь и постанывая от наслаждения.

Чувствуя во рту ее горячий вкус, он терпеливо дождался, пока по ее телу пройдет последняя волна дрожи. И только тогда приподнялся, собираясь войти в нее. Но ладонь Джессалин уперлась ему в грудь.

– Ляг на спину.

Он перекатился на спину, и Джессалин оказалась сверху.

Маккейди застонал, когда горячие губы сомкнулись вокруг его соска, и еще сильней, когда они двинулись ниже, ниже, пока не достигли тугих темных завитков. Он вошел в ее влажный рот, в эти невероятные губы, и ему показалось, что он сейчас умрет. А губы Джессалин сжимались, разжимались, двигались, пока Маккейди не почувствовал, что больше не выдержит. Он рывком приподнял ее и медленно усадил на себя. Обоим казалось, что он достал до самого сердца.

Джессалин все быстрее и быстрее приподнимала и опускала бедра, а он лишь вполголоса повторял ее имя: «Джесса, Джесса, Джесса…» – до тех пор, пока его голова не откинулась на подушку, а ее рот не приоткрылся в безмолвном крике наслаждения.

Долгое время спустя, когда Маккейди вернулся к реальности, он присел на кровати и, крепко обняв Джессалин, принялся разглядывать комнату: черный балдахин с иероглифами, обои с тропическими сюжетами и внушительных размеров сфинкс, восседающий рядом с камином.

– Интересно, – наконец поинтересовался он, – как может нормальный человек спать в такой комнате?

Джессалин громко и заразительно рассмеялась, и через минуту они уже хохотали вместе. Отсмеявшись, Джессалин потерлась носом о его шею и подбородок, легонько дернув зубами золотую сережку.

– Ты что, действительно подумал, что я оставила тебя ради Кларенса?

Он метнул на нее один из классических взглядов Трелони. Однако усилия пропали даром – Джессалин смотрела в другую сторону.

– Естественно, такая глупость мне и в голову не приходила. Я подумал другое – что тебя осенила гениальная идея подарить ему несколько часов удовольствия в обмен на эти проклятые векселя. И нечего так смотреть. Ты же сама говорила, что ради меня готова на все. – Приподняв ее голову, Маккейди пристально посмотрел ей в глаза. – Так что же ты все-таки сделала.

Джессалин выскользнула из его объятий, встала, подошла к туалетному столику и взяла увесистый документ, придавленный пудреницей. Маккейди нравилось смотреть, как она движется, как распущенные волосы ласкают обнаженную грудь. Подойдя к кровати, Джессалин протянула ему бумаги.

Документ был составлен очень четко и свидетельствовал о том, что его векселя полностью погашены – ежегодные выплаты и основная сумма. Внизу красовалась подпись Титвелла, хотя и не такая размашистая, как обычно. Документ венчала вполне официального вида печать.

Маккейди посмотрел в серьезные серые глаза жены.

– Каким образом ты этого добилась?

Лицо Джессалин исказилось, словно от боли, она поспешно отвернулась.

– Я продала Голубую Луну.

– Черт побери, Джессалин… – Маккейди почувствовал, что к горлу подступают рыдания. Ему хотелось плакать как ребенку, громко и долго, колотя кулаками об пол. Ах, если бы было возможно повернуть время вспять и заново, уже правильно прожить жизнь! Он подарил бы ей целый мир. А сейчас мир дарила ему она.

Он встал и взял ее лицо в ладони, большими пальцами вытирая слезы, стекавшие по ее щекам. В горле по-прежнему стоял ком, и слова выговаривались с трудом.

– Эта лошадь была для тебя важнее всего на свете.

Губы Джессалин задрожали, но она улыбнулась сквозь слезы.

– Важнее всего на свете для меня ты. Маккейди обнял ее и прижал заплаканное лицо к своей груди.

– Я продала и других тоже, – продолжала Джессалин. – Только этого все равно не хватило. Т-тогда мне пришлось п-продать и бабушкины табакерки.

– О Господи…

Они постояли молча, а потом Джессалин, не поднимая головы, тихо спросила:

– Ты на меня не сердишься? Маккейди нежно сжал ее плечи.

– Я сержусь только на себя. – Он приподнял ее голову так, чтобы она могла видеть его глаза и убедиться, что он говорит правду. – Клянусь тебе, милая, что когда-нибудь я обязательно найду способ возместить все то, чем ты для меня пожертвовала.

Огромные глаза Джессалин смотрели очень серьезно.

– Есть вещи, которые нельзя возместить, Маккейди. Но это и не обязательно. По крайней мере тогда, когда жертвуешь добровольно, от чистого сердца.

Маккейди в который раз подивился ее мудрости и душевной чистоте. И опять, как это бывало очень часто, когда он смотрел на нее, его грудь переполнили самые разнообразные чувства – удивление, боязнь потерять и радость.

Джессалин дрожала от холода, и Маккейди недовольно нахмурился.

– Ради Бога, Джесса, ты же совершенно окоченела. Надень что-нибудь.

Джессалин скорчила насмешливую гримасу.

– Не понимаю, зачем мне утруждать себя? Ты все равно это стащишь или порвешь.

Тем не менее она подошла к комоду и накинула шелковый капот восточного покроя. Маккейди натянул брюки, но застегивать не стал и вытянулся на чудовищной кровати.

Джессалин села рядом, на ее губах играла легкая, загадочная улыбка.

– Терпеть не могу, когда ты это делаешь.

– Что именно?

– Когда ты улыбаешься так, словно знаешь что-то, чего не знаю я.

Улыбка Джессалин стала еще шире.

– Я просто думала о том, как я тебя люблю.

Он погладил ее голую руку, не решаясь заглянуть в лицо.

– Джессалин, я…

– Что?

– Ничего.

Джессалин встала с кровати и подошла к окну. Маккейди искал какие-то важные слова, которые надо было, просто необходимо было сказать сейчас, но они не находились, а те, что приходили в голову, были явно неподходящими. По стеклу, бросая пестрые тени на лицо Джессалин, забарабанили капли дождя. В комнате стало прохладнее.

Вдруг глаза Джессалин округлились от изумления, она покрепче прижалась носом к стеклу, всматриваясь в то, что происходило на улице.

– Дункан в твоем фаэтоне увозит куда-то Бекку!

– Вам не о чем беспокоиться, леди Сирхэй. Они всего-навсего решили сбежать и пожениться. Известны случаи, когда так поступали даже вполне респектабельные люди.

Джессалин отвернулась от окна и расхохоталась.

– Вот дьявол, этот твой красавчик! Ведь обещал же, что уговорит ее!

– Вряд ли он действовал только словами, – улыбнулся Маккейди, а Джессалин снова начала смеяться. – Как подсказывает мне жизненный опыт, на слова вы, женщины, реагируете хуже всего.

– В самом деле? А на что же мы реагируем лучше всего? Маккейди похлопал рукой по кровати.

– Иди сюда, и я тебе объясню.

Она тут же оказалась рядом. Запустив руки под шелковистую ткань, Маккейди-начал упоительную игру возбуждения уже сытых любовью тел.

Внезапно рука Джессалин, гладившая его бедра, остановилась.

– Маккейди? Послушай, ведь Дункан ни за что не успеет вернуться из Гретна Грин к началу испытаний.

– Ну почему же? Успеет, если отрастит крылья и полетит.

– А кто же будет помогать тебе вести локомотив? И тут Маккейди понял, что хотя бы один, небольшой подарок он может ей сделать. Он широко улыбнулся.

– Вы, леди Сирхэй.

Глава 27

На ярко-желтом паровом котле зеленой краской было написано «Комета». Правда, буква «о» чуть покосилась и напоминала надкушенное вареное яйцо, а «т» казалась слегка подвыпившей, но это ничуть не портило впечатления. Кроме того, через весь котел шел широкий зеленый мазок, который при желании можно было считать хвостом кометы. Впрочем, Джессалин сомневалась, что таково было первоначальное намерение художника.

Она перевела взгляд с кособокой надписи на склоненную голову и широкие плечи мужа, который, стоя на колене, смазывал ступицу ярко-зеленого колеса.

– Маккейди, какой сумасшедший раскрашивал «Комету»?

– Не я, – быстро ответил он. Слишком быстро. Выпрямившись, он неуверенно посмотрел на жену. – Так, просто один сумасшедший.

Джессалин закусила нижнюю губу, из последних сил сдерживая смех.

– О Господи! Как же надо было напиться, чтобы такое изобразить.

Маккейди, беззаботно насвистывая, тщательно вытирал несуществующие пятна на сверкающей медной топке «Кометы». Он изо всех сил старался принять самый невинный вид, но, истинный Трелони, конечно же, в этом не преуспел.

Джессалин едва не подавилась, сдерживая очередной приступ смеха. Ей хотелось кружиться, танцевать, хохотать, кричать от радости. Погода стояла изумительная. Солнце было подернуто легкой дымкой, приглушавшей буйство красок, и вокруг преобладали мягкие, пастельные тона. Воздух был теплым и приятным, как парное молоко.

Поговаривали, что на испытания съехались больше десяти тысяч человек, со всех концов Англии. Раздавались гудки экипажей, крики торговцев пирожками, ржание лошадей и детские голоса. Участники должны были стартовать от гостиницы «Крукедстафф», хозяева которой уже распродали все свои запасы джина и откупорили последнюю бочку эля. Среди постояльцев было немало землекопов – грубых, обветренных мужчин, которые рыли туннели и прокладывали рельсы железной дороги Маккейди. В свободное от работы и выпивки время они любили бороться.

Вот, скажем, в недавнем поединке один борец играючи поднял другого в воздух и швырнул его, как крикетный мяч, на кучу бочонков из-под эля. Когда же победитель, отряхивая руки, повернулся лицом к Джессалин, та не поверила собственным глазам: бегемот оказался женщиной.

Затем, к еще большему ее изумлению, бабища направилась прямиком к ней. Джессалин невольно попятилась, но та продолжала наступать. Джессалин уже прихватила подол юбки, собираясь дать стрекача, но тут огромные щеки вдруг расплылись в улыбке.

– Ты его женщина? – проревела улыбающаяся пасть, и мощный запах сырого лука чуть не свалил Джессалин с ног.

Изо всех сил сдержав чих, она попробовала дышать ртом.