Война в небесах

— Ну? Что стряслось? — осведомился он, подходя.

Сэр Джайлс недобро усмехнулся.

— Что бы вы думали? — сказал он. — Архидиакон видел тот абзац, который пришлось снять по вашему настоянию. Он знает, что Грааль должен был храниться у него в церкви. А вот тот самый Персиммонс, — обратился он к архидиакону, — это он заставил меня сократить статью. Он считает мои аргументы неубедительными, но это чушь! Да они кого угодно убедят!

Адриан у поворота дороги обернулся и еще раз крикнул «до свидания!». Грегори, ни на минуту не забывавший о своем долге, повернулся и помахал малышу рукой. Таким образом он выиграл время собраться с мыслями и поэтому спокойно присоединил свою улыбку к вежливо-выжидательной улыбке священника и глумливой ухмылке сэра Джайлса. Это дало повод случайному велосипедисту, объехавшему улыбчивую троицу на дороге, горько подумать о том, как легко и весело живется таким людям.

— Господи! — всплеснул руками архидиакон. — Уж не потому ли в нем так нуждались ваши миссионеры?

— Допустим, — без тени смущения ответил Грегори. — Вполне возможно. В свое время я собирал нечто вроде коллекции, и когда узнал от сэра Джайлса, чем может оказаться ваш старинный потир, конечно, не утерпел.

— Хорошо быть коллекционером, — серьезно ответил архидиакон. — Наверное, эта страсть может вспыхнуть в любой момент и по отношению к чему угодно. И много в вашей коллекции церковных потиров?

— Ни одного нет, — усмехнувшись, ответил Грегори. — Ваш-то я ведь так и не получил. Подумать только! Грааль у какого-то вора, а сейчас, поди, уже в ломбарде. Вы пустили по следу полицию?

— Вряд ли полиция его найдет, — вздохнул архидиакон. — Наш деревенский сержант за своими детьми никак не уследит, куда уж ему разыскивать церковное добро! Что ж, всего хорошего, сэр Джайлс, всего хорошего, мистер Персиммонс.

— Подождите-ка уходить, — остановил его Персиммонс. — Зашли бы в Калли, посмотрели на мои игрушки. Вы же не держите на меня зла? Мне ведь так и не удалось вас надуть.

— С удовольствием бы зашел, — неожиданно согласился архидиакон. — Коллекции всегда приятно посмотреть.

С миру по нитке, как говорится…

По дороге к Калли архидиакон тихонько затянул:

«Благословен Господь, ибо Он благ, ибо вовек милость Его…»

— Простите? — не понял Грегори, а сэр Джайлс недоуменно осведомился: «Э-э?»

— Нет, нет, ничего, — торопливо заверил архидиакон. — Это я так… импровизирую. Какая погода славная! — Он улыбнулся своим спутникам фальшивой улыбкой, храня в сердце спокойное веселье.

Грегори припомнил, как однажды импровизация священника унесла его чуть ли не на другой конец графства, и впервые подумал, все ли в порядке с головой у этого клирика.

Сэру Джайлсу, напротив, стало интересно. Искоса бросив взгляд на Грегори, он уловил его легкую растерянность и ухмыльнулся про себя. Поездка в эту дыру оказывалась занимательнее, чем он думал. И дома, и за границей сэр Джайлс с особым тщанием выискивал религиозных экстремистов, бродивших, независимо от конфессиональной принадлежности, где-то на грани метафизики, мистицизма, а то и безумия. Ему доставляло удовольствие наблюдать их. Сам он не верил ни в бога ни в черта, считая их занятными антропоморфическими конструкциями. Его скучающий ум просто развлекался, сбивая с толку встречавшихся религиозных фанатиков. Во время многочисленных путешествий, собирая сведения по крохам, сэр Джайлс не раз сталкивался с упоминаниями о таинственной волшебной мази. Он по-прежнему мало знал о ее составе или способе приготовления, — эти секреты хранились людьми другого круга, — но в том, что она может ввести неофита в исступление, он не сомневался. Поэтому, как только случай сводил его с подходящим человеком, сэр Джайлс, исключительно в научных целях, всеми силами подсовывал ему колдовское зелье. К сожалению, нужные субъекты попадались редко. Здесь требовалась особенно мерзкая, садистская натура, еще неизвестно, потянет ли на эту роль Персиммонс… Впрочем, начало положено, теперь оставалось только извлечь из эксперимента максимум возможного удовольствия.

Примерно так же думал он и о Граале. В том, что потир из Фардля и есть легендарный Грааль, он не сомневался. Доказательства подобрались хоть и пестрые, но надежные.

Пожалуй, он слегка сожалел, что необратимость времени не позволяет изучить происхождение Чаши и ее первого хозяина со всем Его окружением. «Все мученики — мазохисты, — думал он, — но распятие — это уж какая-то совсем извращенная форма». Если вспомнить, что этот еврей вроде бы любил наш мир, чем же еще могли быть Страсти, как не мазохизмом?

Тогда, естественно, все причастники страдают садизмом. Церковь, поневоле — или то, или это, а в крайних случаях — и то, и другое. Вопрос в том, к чему ближе здешний настоятель.

Архидиакон, не подозревая о попытках классифицировать себя, весело шагал между двумя спутниками по дороге к Калли. При случае он решил намекнуть Персиммонсу, что догадывается о нынешнем местонахождении Грааля.

Жаль, конечно, что после болезни он как-то рассказал Бетеби о похищении Чаши. Тот, конечно, проболтается, хорошо бы хоть не сразу. Почему вдруг Чаша так понадобилась коллекционеру?

— Вы собираете что-нибудь определенное? — спросил он у Грегори. — Или так, что попадется?

— У меня есть несколько раритетов, — ответил Грегори, — две-три старые ризы, ну и еще кое-что. Остались с той поры, когда я интересовался экклезиологией. А потом я увлекся древним Китаем, масками, в основном.

— Да, маски — это интересно, — с неопределенной интонацией проговорил архидиакон. — Мне кажется, китайские маски должны быть совсем без бороды, а?

— У моих-то бороды точно нет, — сказал Грегори. — Усы длинные, а бороды никакой.

— Да, — продолжал архидиакон, — фальшивую бороду сразу видно. Недели три назад ко мне все рвался какой-то человек с фальшивой бородой. Просто не представляю, зачем их носить?

— Насколько я мог заметить, — поддержал разговор Грегори, — наши священники обычно не носят бород. Почему бы это?

— Ну как же, — вмешался сэр Джайлс, — они же посвятили свою мужественность Богу. Для Бога они женственны, для мира — мертвы. Этакий, знаете ли, женский труп, прошу прощения, — кивнул он архидиакону.

— Хотел бы я, чтобы в этом было больше правды, — великодушно отвечал священник.

— Ну, не все же они таковы, — сказал Грегори. — Есть разные религии, некоторые поклоняются силе и власти.

— Поклоняясь силе, исповедуешь слабость, — отозвался сэр Джайлс. — Другое дело — иметь силу и власть, но тогда им нечего поклоняться. О могуществе мечтает немощный. Посмотри хоть на иных мистиков…

— Нет уж, уволь, — со смехом отказался Грегори и обратился к архидиакону:

— Посмотрите лучше на мои сокровища.

Дом у него был большой, бестолковый и со всеми современными удобствами. Грегори провел спутников красивой лестницей на галерею. Двери, выходящие сюда, вели в личные комнаты хозяина. В небольшой зале без видимой системы размещались старые доспехи, женская головка греческой работы, два-три ларца из минойских раскопов и горка со старинным фарфором. На стенах висели китайские маски, о которых говорил Грегори, и, осмотрев их, гости во главе с хозяином перешли в следующий зал. Здесь все свободное пространство занимали книги, а в простенках межу шкафами висело несколько старинных гравюр.

— Если бы вам удалось провести архидиакона с Граалем, — озираясь, спросил сэр Джайлс, — вы бы здесь его стали держать?

— Ну, либо здесь, либо поблизости, — ответил Грегори. — Тут когда-то была часовня, а потом все переделали, и теперь на ее месте у меня гостиная, спальня, ванная и прочее.

Я смотрел старый план, так вот, моя ванная как раз над тем местом, где был алтарь. Туда бы я и поставил потир, окажись он у меня. Самое приличное место, по-моему.

— Да, пожалуй, разницы в приличиях особой нет, — сказал архидиакон, — что поставить потир в ванную, что красть его из церкви. Боже сохрани, мистер Персиммонс, я никого не имею в виду, просто привожу пример сравнительной морали.

— Вряд ли это удачное сравнение, — не согласился сэр Джайлс, — ведь в одном случае вы имеете дело со страстью коллекционера, и она, конечно, влияет на поступки. А в другом случае, действие относительно свободное.

— По-моему, оба эти действия одинаково свободны, — сказал архидиакон, двигаясь по комнате вслед за Грегори. — Человек волен знать свою судьбу, но не может избежать ее.

— Но выбрать-то он может, — ответил Грегори, снимая с полки книгу. — В его власти решить, какой звезде или каким богам поклоняться.

— Если вы пишете Бога и Судьбу с большой буквы, то нет, — сказал архидиакон. — Все судьбы, все боги ведут к Единому, но каждый выбирает, как познать Его.

— Он может просто Его отрицать, — отмахнулся Грегори, — может отказаться от Него.

— В принципе можно отказаться от воды или воздуха, — благодушно заметил архидиакон, — только в этом случае придется умереть. Разница лишь в том, что, отказавшись дышать, вы можете довести себя до предсмертной агонии, но все-таки окончательно не погибнете.

Их дискуссию прервал сэр Джайлс.

— Пойду-ка я посмотрю еще раз свою последнюю лекцию, — сказал он. — Я хорошо знаю и веру и ересь. Может быть, в изложении архидиакона прозвучит что-то новенькое, ну а уж вашу-то апологию, Грегори, я выучил наизусть. Один мой знакомый перс излагает ее куда более убедительно. Где-то У меня записано. Когда вы ужинаете в этой вашей дыре? — бросил он через плечо, направляясь к двери.

— В половине восьмого, — ответил Грегори, продолжая показывать архидиакону свои экспонаты. Редкие издания и библиографические курьезы явно заинтересовали гостя. Они с хозяином склонялись над томами, обсуждали комментарии, и вскоре недавняя враждебность сменилась приятным чувством умственной близости. Наконец Грегори достал из ящика стола сафьяновую папку. В ней оказалась всего одна тоненькая, невзрачная брошюра. Он протянул ее священнику.

— Обратите внимание на инициалы, — посоветовал он.

Архидиакон осторожно принял книжечку. Это был довольно ветхий экземпляр дошекспировского «Лира». На обложке, прямо под названием, чья-то рука плохим почерком накарябала две буквы: «В» и «Ш», чуть ниже, другой рукой уверенно и точно было выведено: «Д» и «М».

— О господи! — воскликнул архидиакон. — Уж не хотите ли вы сказать…

— В том-то и дело, — гордо кивнул Грегори. — Они или не они? С «Д» и «М» все точно, я сверял с автографом в библиотеке Королевского колледжа. С «В» и «Ш», конечно, сложнее. Сразу поверить трудно. Но если бы только один инициал, а тут сразу оба! Хорошо, а почему бы и нет? Может быть, Шекспир не повез все свои книги обратно в Стратфорд, тем более что его-то пьеса получше. А потом, откуда мы знаем, может, он и знал Мильтона, тот, кажется, нотариусом был10.

В дверь тихонько постучали.

— Войдите, — резко сказал Грегори.

Дверь открылась и слуга, не переступая порога, почтительно произнес:

— Простите, сэр, вас просят к телефону. Насколько я понял, это мистер Адриан, сэр.

— А, черт! — пробормотал Грегори. — Я ведь сам сказал, чтобы он позвонил мне. Это мальчишка-сосед, — объяснил он. — Ему очень нравятся телефоны, вот он и… Аппарат у меня в зале…

— Конечно, конечно, — сказал архидиакон. — Не стоит его огорчать. Обо мне не беспокойтесь, я здесь с удовольствием осмотрюсь, — взгляд его не отрывался от книг, разложенных на столе.

Впрочем, Грегори смотрел туда же. Гость явно увлекся.

В библиотеке хранилось несколько уникумов, и некоторые — совсем маленькие… Нет, Адриана огорчать нельзя, решил он, еще отпугнешь.

Выходя из гостиной, Грегори шепнул слуге:

— Присмотри-ка за ним, Леддинг. Как бы он чего не сунул в карман. Побудь здесь, пока я не вернусь.

— А он меня не узнает, сэр?

— Ладно. Наблюдай за ним в щелочку, но гляди в оба!

Я ненадолго.

Грегори быстро прошел но галерее, спустился по лестнице, а Леддинг все пристраивался у двери, пытаясь смотреть за архидиаконом в оба.

На первый взгляд священник был поглощен книгами, но на самом деле внимание его сосредоточилось на галерее.

Вот шаги Персиммонса, одного Персиммонса, значит, слуга остался за дверью и, видимо, наблюдает. Архидиакон еще ниже склонился над столом, потом вдруг издал горлом странный, нездоровый звук и, прижав ко рту платок, вылетел из комнаты.

Леддинг, едва успевший отскочить от двери, оторопело уставился на него.

— Мне плохо, — проговорил сдавленным голосом архидиакон, — где здесь у вас… ox! — он схватился за живот.

— Здесь, сэр, — Леддинг метнулся к соседней двери и распахнул ее.

Архидиакон влетел в уборную, с лязгом заперся и неторопливо огляделся. В углу за дверью лежал на боку Грааль.

Он поднял потир и внимательно осмотрел его, потом выглянул в окно. О том, чтобы вынести Грааль самому, нечего было и думать, он опять получит по голове прежде, чем доберется до дома, если вообще доберется. Придется оставить его здесь или выбросить в окно. Чтобы успокоить Леддинга, он изобразил громкий, мерзкий звук и снова выглянул. Внизу — терраса и лужайка, дальше — сад и огород. Допустим, он выбросит потир, но как его потом искать? Персиммонс не дурак, он поймет, что случилось, и найдет его раньше. Архидиакон решил не терять своих преимуществ и оставить Грааль на месте. В конце концов, уверенность теперь на его стороне, а Персиммонс пусть помучается.

— Ф-фу! — произнес он громко, положил потир на место и произнес про себя: «Господи, пресветлый и сладчайший, даруй людям счастье постичь Тебя». С минуту он слушал, приникнув ухом к двери, пока не различил тихих голосов.

Тогда, уже не таясь, он потянул за цепочку, выждал полминуты, открыл дверь и, пошатываясь, вышел в коридор. Мимо него в уборную тотчас же шмыгнул Леддинг.

— Дорогой мой! — преувеличенно участливо воскликнул Грегори. — Что же это с вами приключилось? Я так волновался! — Однако смотрел он на Леддинга, а пока занял место между гостем и лестницей. Слуга возник за спиной священника и кивнул хозяину. Грегори облегченно вздохнул и испытующе посмотрел на архидиакона, принявшего самый несчастный вид, на какой только был способен.

— Эк меня скрутило, — проговорил он слабым голосом. — Ничего, уже полегчало. Желудок у меня слабоват.

Пожалуй, лучше бы мне домой пойти, мистер Персиммонс.

— Леддинг, подгони машину к подъезду, — распорядился Грегори. — Может, вам лучше побыть у меня пока? — Предложил он священнику.

— Нет, нет, вы уж простите, — отказался архидиакон, тяжело дыша. — Я пойду. На воздухе мне легче.

— Хорошо, — согласился Грегори. — Обопритесь на меня.

Бормоча, восклицая что-то, извиняясь и причитая, они спустились в залу.

Тем же вечером, после ужина, Грегори поведал об инциденте сэру Джайлсу.

— Может, его и вправду скрутило, — закончил он, — хотя вряд ли. Но потир он не тронул, я сразу проверил — Зато теперь он знает, где его искать, — заметил сэр Джайлс.

— Да и пусть знает, — ответил Грегори. — Я такую легенду сочиню… Допустим, мне его Стивен подарил. Пусть этот поп только начнет, я тут же полдюжины свидетелей выставлю. Знаешь, Тамалти, как это будет выглядеть? Клирик обвиняет доброго самаритянина, спасшего ему жизнь, потому что после удара по голове ему привиделся украденный из церкви старый потир. Сам видишь, это не проходит.

— Ну а если бы он его унес? — полюбопытствовал сэр Джайлс.

— Отнял бы, и все дела, — презрительно бросил Грегори. — Когда этого мальчишку оторвали от телефона, я шел по лестнице и думал как раз об этом. Мне бы и бить его не пришлось, просто отнял бы и сообщил в полицию.

— Да, а они бы стали разбираться, — усмехнулся сэр Джайлс. — Тут бы и всплыла твоя идея с книгой. И какой идиот показал ему гранки?

— Один из придурков моего сыночка, — ответил Грегори. — Нет, с легендой у меня все в порядке. Не беспокойся, Тамалти.

— Не беспокойся! — взорвался сэр Джайлс. — Ты с кем разговариваешь? Не беспокойся! Мне-то с какой стати беспокоиться из-за твоих бандитских выходок? Тебе ведь тоже можно не беспокоиться, только пока кто-нибудь поумнее этого маразматика не заинтересуется твоей дурацкой коллекцией. Китайские маски! Тебе бы еврейским банкиром быть!

Вообще, на что тебе эта штука?

— Теперь Чаша мне очень нужна, — сказал Грегори. — Я знаю, что с ней делать. А пока поговорю с мальчишкой.

— Н-да? — скептически произнес сэр Джайлс.

— Да, да. Если это действительно то самое, значит, оно было ближе всего к тому, другому полюсу мира, — продолжал Грегори. — Эту чашу держали там долго, почти все время. Она близка к месту, где встречаются все вещи, все души — то есть их души. И там я получу ребенка, настоящего ребенка, а уж с ним мои дела пойдут как по маслу. Не сразу, быть может, но я своего добьюсь. Когда он согласится, я совершу приношение там, и тогда мы, наконец, отправимся на шабаш вместе.

— Красиво говоришь, Персиммонс, — сказал сэр Джайлс. — Ты и вправду думаешь, что от этого проклятого Грааля больше толку, чем от кофейной чашки?

— Я уверен, это и есть великий потир их посвящения, — воскликнул Грегори. — Да, мы можем его использовать — я и мои люди. Мне нужно только привлечь Адриана, обратить его, а в этом потире есть сила, он — врата. Силу можно использовать, во врата — входят, но из них и выходят.

— Ну что ж, славно, славно, — одобрил сэр Джайлс, наклонив голову набок. — И когда же твое блаженное дитя заблеет в воротах загона? Не забудь, я хочу поглядеть.

— Ты ничего не увидишь, это скучно, — усмехнулся Грегори.

— Я увижу тебя, — ласково, почти нежно сказал сэр Джайлс, — вот мне и не будет скучно. Я уже видел нечто подобное в Бразилии. Там они убили раба. Ты не собираешься прикончить Леддинга?

— Не говори ерунды, — сказал Грегори. — Ладно, приходи, если хочешь. Мне все равно. Вся твоя ученость так далека от этого, что помешать ты не сумеешь. Но еще раз предупреждаю, смотреть будет не на что.

— Ты только не помри ненароком, очень тебя прошу, — проговорил сэр Джайлс. — Тогда, в Бразилии, один умер, но там куда проще подкупить полицию.

Из столовой они перешли в небольшую комнату рядом со спальней. Дверь в ней отпиралась особым ключом, который Грегори постоянно носил на цепочке при себе. Ни стола, ни стульев в комнате не было, только шкаф у стены, несколько подушек на полу и посередине деревянный помост, на котором лежала каменная плита. На ней стояли два подсвечника, помост опоясывал меловой круг с одним-единственным разрывом. Грегори достал из-за двери Грааль, вошел с ним внутрь круга, установил потир между подсвечниками и повернулся к своему гостю.

— Тебе лучше бы сесть, — посоветовал он, — и хорошо бы внутри круга. Иногда на таких сеансах освобождаются занятные силы.

— Знаю, знаю, — ответил сэр Джайлс, внося внутрь круга две подушки. — В Исфагане я видел человека, оставшегося снаружи, он чуть не задохнулся. Я понимаю, что возникают воздушные вихри, но откуда? Почему воображаемые действия приводят в движение воздух? Впрочем, оставим это.

Лучше мне помолчать. — Он устроился поудобней у короткой стороны помоста.

Грегори достал из шкафа и надел белую рясу, расшитую каббалистическими знаками. Сняв с другой полки древний кувшин, он наполнил Грааль до краев темно-красной жидкостью, судя по запаху — вином, положил рядом короткий жезл и разжег курильницы с благовониями. В следующий заход он с огромными предосторожностями извлек из шкафа и перенес на плиту пергамент, испещренный странными символами, а потом высыпал в вино из крошечного пакетика что-то похожее на короткие шерстинки.

Закончив приготовления, Грегори вышел из круга, запер шкаф, вернулся, взял жезл и, сосредоточившись, медленно, с усилием провел жезлом по полу против хода солнца, закрывая проход. После этого он надолго замер перед своим алтарем.

Сэр Джайлс не спускал глаз с Персиммонса, отмечая малейшие изменения в его лице. Он видел, как менялся взгляд, становясь все отрешеннее. Прошел без малого час, прежде чем глаза его ожили и отыскали Грааль, озаренный светом свечей. Медленно-медленно Грегори простер над Чашей руки и заговорил. Сэр Джайлс, как ни вслушивался, разбирал только обрывки фраз.

— Pater Noster, qui fuisti in caelis. — .Perteomnipotentem in saecula saeculorum… hoc est calix hoc est sanguis tuus internorum… in te regnum mortis, in te delectatio corruptionis, in te via et vita screntiae maleficae… qui non es in initio, qui eris in sempiternum. Amen11.

С последним словом Грегори взял жезл и все так же медленно коснулся вина в чаше. Он продолжал по-латыни:

— Властью Твоею возьми душу из плоти… воплоти в образ… душу Адриана. Имя, на крови писанное, раствори в Своей крови… приношу в жертву Адриана… за себя и за него… во имя Твое.

Жезл, едва не касаясь вина, чертил в воздухе магические символы.

— Ты, из чьей плоти… Пастырь и Отче, Мрак и Свет во аде, престол отверженный…

Как только умолк высокий вибрирующий голос, сэру Джайлсу показалось, что над потиром соткалось на мгновение и тут же рассеялось облачко легчайшего тумана. Снова зазвучал голос, но уже глуше, тише, и промежутки между фразами стали теперь намного длиннее.

— Адриана, сына Твоего, агнца Твоего… все труды мои и его… Ты, кому принадлежу и принадлежал… пошли… пошли ко мне… — Он замолчал, потом забормотал:

— Адриана, Адриана, Адриана…

Над потиром опять сгустился туман, и сэр Джайлс, поглощенный зрелищем, увидел, как глаза Грегори осветились светом узнавания; маг по-прежнему не двигался, и все-таки казалось, что он подался вперед и теперь уже по-английски, мягко и осторожно внушает кому-то перед собой: «Адриан, это я, мой образ говорит с твоим образом, я обращаюсь к тебе через твою тень. Рад тебя видеть, Адриан. Узнай меня, душа, и помни, что я — твой друг и повелитель. Узнай меня во плоти, узнай меня в мире тени, узнай меня в мире Господа нашего. Я еще не раз вызову твой образ, дитя мое, жертва моя и приношение, и ты придешь ко мне еще быстрее, еще полнее, когда я захочу. А пока, образ Адриана, вернись в покинутую обитель, пусть душа и тело получат эту весть. Иди, отпускаю тебя».

Туман исчез; маг опустился на колени, положил жезл на алтарь, взял потир и отпил глоток вина.

— Сие — во мне, и я — в нем, и Ты, Пастырь и Господь, в нас обоих, — произнес он по-латыни и замер.

Еще на полдюйма успели сгореть свечи, прежде чем Грегори, предельно усталый, поднялся и погасил их. Потом он разомкнул круг и поочередно, в обратном порядке, убрал в шкаф магические принадлежности, а перевернутый вверх дном Грааль поставил на пол. Сняв облачение, он надел ту же куртку, в которой был за ужином (сейчас это выглядело причудливо и нелепо), и повернулся к сэру Джайлсу.

— Ты как хочешь, — сказал он, — а я иду спать.

Глава 8

Фардль

— Где-то я читал, что Париж правит Францией, — говорил сам себе Кеннет Морнингтон, стоя на платформе маленькой железнодорожной станции милях в семи от Фардля. — Хорошо бы и Лондону править Англией, хотя бы в смысле погоды.

Они с архидиаконом несколько раз писали друг другу и договорились, что Морнингтон приедет в фардльский приход на первое воскресенье своего отпуска. С утра в Лондоне ярко светило солнце, и Морнингтон предвкушал приятную прогулку, но стоило поезду миновать предместья, как погода поскучнела, а выходя из вагона, он ощутил первые редкие капли. Покидая станцию и глядя вслед уходящему поезду, Морнингтон уже поеживался под противным моросящим дождем. Пришлось поднять воротник. Хорошо хоть про дорогу он разузнал подробно.

— И почему это я всегда выхожу не вовремя? — рассуждал он сам с собой. — С чего мне взбрело в голову тащиться пешком? Доехал бы спокойно до Фардля, ну посидел бы час на станции, зато сухой. Похоже, все еще с Адама началось — закусил некстати, его и высадили не на той станции. А что делать? Напишу-ка я «Дневник человека, который всегда появлялся не вовремя», — думал он, сворачивая на тропинку. — Со времен Цезаря, например, ну, кесарева сечения. Как это там?..

Пусть твой демон,

Которому служил ты, подтвердит:

До срока из утробы материнской

Был вырезан Макдуф, а не рожден.

Точно, назову это дело «Современный Макдуф». А как бы он умер? Тоже не вовремя, конечно. Умер бы, не дождавшись, пока уйдет предшественник, и ангелам на его духовном пути пришлось бы возиться с двумя душами вместо одной.

Так и вижу заголовки: «Волнения на Небесах. Туристы не могут вернуться. Поезда в Рай переполнены. Беспорядки на станциях. Архангел Михаил вводит новые правила движения».

Станции… стадии . Смахивает на теософию. Выходит, я — теософ? Боже упаси . Господи, ну не могу же я тащиться семь миль вот под этим безобразием!

В некотором отдалении сквозь пелену дождя Морнингтон разглядел какой-то навес у дороги и припустил к нему чуть ли не бегом. Последний прыжок спас его от лишних двух-трех капель, но закончился посреди большой, не очень глубокой лужи, притаившейся в тени.

— А, черт! — в сердцах завопил он. — И зачем только создали этот мерзкий мир?

— Чтобы у звезд была сточная труба, — ответил ему голос из полумрака. — Другой вариант: чтобы знать Господа и славить Его вовеки.

Кеннет всмотрелся и заметил у задней стены сарая человека, удобно устроившегося на груде отесанных камней.

Кажется, он был ровесником Морнингтону, высок, худощав и с какой-то белой отметиной на колене. При ближайшем рассмотрении это оказался блокнот.

— Верно, — сказал Кеннет. — Хотя подождите… Это же не варианты, оба ответа… соразмерны? соименны? Какое тут слово нужно?

— Совокупны, созвучны, соприродны, согласны, сообразны, солидарны, — немедленно предложил незнакомец. — Впрочем, последнее слабовато.

— Да, вопрос не из простых, — ответил Кеннет. — Я вижу, вас он тоже интересует? Записываете для памяти?

— Нет, подбираю комментарии. Вот ваше «соименно» у меня не значится. Разрешите воспользоваться? — Он черкнул что-то в блокноте.

Кеннет присел рядом, заглянул в блокнот и спросил:

— Вам не кажется, что надо бы ввести меня в курс дела, объяснить сопутствующие обстоятельства?

— А что, «сопутствующий» тоже годится, — оживился его собеседник. — Сопутствующий…

И вот, сопутствующий смысл проходит

Сквозь рукописи о прекрасной розе, -

Так… Роза — Персия — Хафиз — Исфаган… Нет, «роза» — это, пожалуй, слишком просто… А вот так:

И вот, сопутствующий смысл струится

Сквозь рукопись о мире, что нам мнится.

— Ну уж нет, — запротестовал Морнингтон. — «Мнится» — помилуйте! Лучше что-нибудь посовременнее.

Бессилие сопутствующих смыслов

Отяжеляет наши манускрипты!

Лучше современность, чем пошлость.

— Согласен, — сказал незнакомец, — но надо стремиться к своему предназначенью, каким бы пошлым и мелким оно ни казалось. «Могу ли я считать весь мир подвластным хотенью самой малой части мира?»

Он собирался продолжать, но Кеннет неожиданно возопил, барабаня пятками по земле:

— Вот оно! Вот!

«О ужас тьмы! О пламени Король!» Я уж и надеяться перестал, что хоть одна живая душа в мире помнит Джорджа Чэпмена12!

Незнакомец схватил Кеннета за руку.

— А помните?.. — спросил он и, помавая свободной рукой, начал декламировать. Морнингтон присоединился к нему на первых же словах:

Поют копыта твоего коня

И высекают свет в земной ночи,

Глагола жар по миру рассыпая…

Следующие десять минут беседы превратились в сплошной дуэт. Наконец, Кеннет со вздохом произнес:

Я долго жил, но видел лишь одно…

Нет, пока я не умер, скажите — что вы там писали?

Его собеседник взял блокнот и прочитал:

Так сердцу одному даны два счастья:.

Сладчайший отдых и тягчайший труд!

В глубинах совершенного покоя

Освобожденья от своих страстей

Достигнем, лишь трудясь и совершая…

Сменяют настроения друг друга,

Не дай покоя сердца им задеть.

Коль хочешь размышлять, пусть в душу снидет

Торжественно-печальный лад молчанья.

Так праздность и усердие находят

В пожившем сердце новое единство.

— Да, — пробормотал Кеннет, — да. Пошловато, но довольно красиво.

— Недостатки или скорее глупости видны невооруженным глазом, — сказал незнакомец. — Но, по-моему, мне удалось воспроизвести изящный дамский стиль.

— Печатать собираетесь? — серьезно спросил Кеннет, потому что теперь они говорили о важных вещах, не о чепухе.

Незнакомец встал.

— Да, — ответил он, — Но кроме автора да вот вас теперь, об этом никто не знает.

— Почему? — не понял Морнингтон.

— Сейчас поймете. Стоит мне назвать себя, и вы сразу увидите, в какой я западне. Позвольте представиться: Обри Дункан Перегрин Мария де Лайл д'Этранж, герцог Северного Йоркшира, маркиз Крейгмуллена и Плессинга, граф, виконт, князь Святой Римской империи, Рыцарь Меча и Плащаницы и еще куча всяких глупостей.

Морнингтон прикусил губу.

— Да, — произнес он наконец, — понимаю. Заниматься поэзией при этом трудновато.

— Трудновато? — вскричал герцог, виконт и князь. — Да просто невозможно!

— Так уж и невозможно? — скептически переспросил Кеннет. — Вполне можете печатать. Зато ни один критик не рискнет похвалить, это точно.

— Да не в критиках дело, — отвечал герцог. — Дело в людях, с которыми я буду общаться. Знаете? «Тот самый, который написал пару книжек. Не бог весть что, но это он сам написал. Вечно ходит и цитирует…» Понимаете, они ведь хотят увидеть меня, Обри Дункана Перегрина. Не стану же я спрашивать у епископа, что он думает о моей писанине, да и ему не собираюсь сообщать свое мнение о его опусах. А что может сказать мой кузен граф о Ситвеллах?13.