Пожарная охрана

      Как это выяснить? Если я устрою ему проверку, задам вопрос, ответ на который в 1940 году мог знать только патриотически настроенный англичанин, то, боюсь, разоблачен буду я сам. Нет, я должен, должен наладить экстракцию.
      А до тех пор буду следить за Лэнгби. Пока это не составит труда. Он как раз объявил расписание дежурств на следующие две недели. Мы с ним в одной смене.
      _29 сентября_. Я знаю, что произошло в сентябре. Мне рассказал Лэнгби. Вчера вечером на хорах, когда мы переодевались для дежурства, он вдруг сказал:
      - Они, знаете, уже пытались.
      Я понятия не имел, о чем он говорит, и растерялся прямо как в первый день, когда он спросил, не из веэспевео ли я.
      - Привести в исполнение план уничтожения собора. Они уже пытались. Десятого сентября. Тяжелой фугасной бомбой. Ну да вы, конечно, об этом не знаете. Вы же еще были у себя в Уэльсе.
      Но я уже не слушал. Едва он упомянул тяжелую фугасную бомбу, как я все вспомнил. Она пробила мостовую и застряла в фундаменте. Команда обезвреживания попыталась удалить взрыватель, но из поврежденной трубы бил газ, тогда они решили эвакуировать всех из собора. Однако настоятель Мэтьюз отказался его покинуть, так что ее все-таки обезвредили и взорвали в Баркингских болотах. Миг - и полная экстракция.
      - Команда обезвреживания спасла его в тот раз, - продолжал Лэнгби. Словно бы всегда кто-то оказывается в нужном месте.
      - Да, - сказал я и отошел от него.
      _1 октября_. Я было поверил, что вчерашняя экстракция событий десятого сентября знаменует, так сказать, прорыв в долгосрочную память.
      Но я почти всю ночь пролежал на своей раскладушке, нащупывая нацистских диверсантов в соборе святого Павла, и никаких результатов. Или мне необходимо точно знать, что именно я ищу, и только тогда придет воспоминание? Какая мне от этого польза?
      Может быть, Лэнгби не нацистский шпион. Но кто же он в таком случае? Поджигатель? Сумасшедший? Крипта не слишком способствует размышлениям, поскольку могильная тишина в ней отнюдь не царит. Уборщицы переговариваются чуть ли не всю ночь напролет, а грохот рвущихся бомб почему-то кажется более страшным оттого, что он приглушен толстыми сводами. Я ловлю себя на том, что напрягаю слух в ожидании. Под утро, когда я все-таки задремал, мне приснилось прямое попадание в станцию метро - лопнувшие водопроводные трубы, тонущие люди.
      _4 октября_. Сегодня попытался поймать кошку. Мне пришло в голову натравить ее на мышь, которая терроризирует уборщиц. И еще я хотел рассмотреть ее поближе. Я взял ведро, из которого ночью заливал раскаленные осколки зенитного снаряда. В нем еще оставалась вода, но не столько, чтобы утопить кошку, и я решил накрыть ее ведром, подсунуть под него руку, ухватить кошку, отнести ее в крипту и науськать на мышь. Но мне даже приблизиться к ней не удалось.
      Я взмахнул ведром, и вода выплеснулась - самая чуточка. Мне казалось, я помнил, что кошка домашнее животное, но, видимо, тут вкралась какая-то ошибка. Широкая, благодушная морда вдруг преобразилась в жуткую маску с оттянутой к прижатым ушам кожей, а безобидные (как я считал) лапки вдруг вооружились устрашающими когтями, и кошка испустила вопль, с каким не потягалась бы никакая уборщица.
      От удивления я выронил ведро, и оно откатилось к колонне. Кошка исчезла. У меня за спиной Лэнгби сказал:
      - Так кошек не ловят.
      - Бесспорно, - ответил я и нагнулся поднять ведро.
      - Кошки ненавидят воду, - продолжал он тем же бесцветным голосом.
      - А! - сказал я и прошел с ведром мимо него, направляясь на хоры. - Я не знал.
      - Это знают все. Даже уэльские дураки.
      _8 октября_. Эту неделю дежурства сдваивались - бомбежечное полнолуние. Лэнгби на крыши не поднимался, а потому я отправился искать его в соборе и увидел, что он стоит у западных дверей, разговаривая с каким-то стариком с газетой под мышкой. Вдруг старик протянул газету Лэнгби, но тот сразу же вернул ее, а старик увидел меня и выскочил вон.
      - Турист, - сказал Лэнгби. - Спрашивал, как пройти в мюзик-холл "Уиндмилл". Прочел в газете, что девицы там сногсшибательные.
      Я знаю, по моему лицу было видно, что я ему не поверил. Во всяком случае, он сказал:
      - У вас паршивый вид, старина. Не выспались? Я найду вам замену на первое дежурство.
      - Не надо, - ответил я холодно. - Отдежурю сам. Мне нравится на крыше.
      А про себя добавил: "Где я могу следить за тобой!"
      Он пожал плечами и сказал:
      - Пожалуй, крыша все-таки приятнее крипты. На крыше хоть услышишь ту, которая тебя накроет.
      _10 октября_. Я думал, сдвоенные дежурства могут быть мне полезны, отвлекут, заставят забыть мою неспособность к экстрагированию. Принцип, согласно которому надо делать вид, будто не следишь за молоком, а то оно не закипит. Но бывает, что он срабатывает. Займешь чем-нибудь мысли на несколько часов - или хорошенько выспишься, - и факты всплывают на поверхность сами собой, без стимуляторов.
      О том, чтобы выспаться, можно было и не мечтать. Не только уборщицы болтают без умолку, но и кошка теперь поселилась в крипте, ластится ко всем, испуская сиреноподобные звуки, и выпрашивает рыбешку. Я перетащу свою раскладушку из трансепта к Нельсону, прежде чем пойду дежурить. Он хоть и проспиртован, а помалкивает.
      _11 октября_. Мне приснился Трафальгар. Грохотали корабельные пушки, клубился дым, сыпалась штукатурка, и Лэнгби выкрикивал мое имя. Разлепив глаза, я было подумал, что обрушились складные стулья, - сквозь дым ничего нельзя было различить.
      - Иду, - откликнулся я и заковылял к Лэнгби, натягивая сапоги.
      В трансепте громоздилась куча из штукатурки и складных стульев, Лэнгби торопливо ее раскапывал.
      - Бартоломью! - крикнул он, отбрасывая кусок штукатурки. - Бартоломью!
      Мне все еще чудился дым, и я сбегал за насосом, а потом опустился на колени рядом с Лэнгби и ухватил отломившуюся спинку стула. Она не поддалась, и тут меня осенило: под ней труп! Потянусь к куску штукатурки и прикоснусь к мертвой руке... Я сел на пятки, перебарывая тошноту, а потом опять принялся рыться в куче.
      Лэнгби слишком уж торопливо орудовал ножкой стула, и я ухватил его за запястье, чтобы придержать, но он дернул рукой так, словно я был обломком, который следовало отшвырнуть подальше. Потом он поднял большой пласт штукатурки, и открылся пол.
      Я поглядел через плечо. Обе уборщицы испуганно жались в нише за ангелом.
      - Кого вы ищете? - спросил я, трогая Лэнгби за плечо.
      - Бартоломью, - ответил он, расшвыривая мусор.
      Его руки, облепленные серой пылью, кровоточили.
      - Вот я, - сказал я. - Цел и невредим. - Тут я поперхнулся дымком пыли. - Я переставил раскладушку в другое место.
      Он резко обернулся к уборщицам и спросил с полным хладнокровием:
      - Так что тут под штукатуркой?
      - Только газовая горелка, - робко ответила одна из глубины ниши. - И бумажник миссис Голбрейт.
      Лэнгби начал шарить в обломках и откопал их. Из горелки шел газ. Огонь, естественно, потух.
      - Все-таки вы спасли собор и меня, - заметил я, стоя в одном белье, но в сапогах и держа бесполезный насос. - Мы все могли бы задохнуться от газа.
      - Мне не следовало вас спасать, - сказал он.
      Стадия первая: оглушенность, бесчувственность к боли при травмах и ранениях, фразы, не имеющие смысла для посторонних. Он еще не сознает, что его руки все в глубоких царапинах, он не вспомнит того, что сказал. Он сказал, что ему не следовало спасать мне жизнь.
      - Мне не следовало бы вас спасать, - повторил он. - Я обязан думать о своем долге.
      - У вас все руки в крови, - сказал я резко. - Вам надо лечь!
      Говорил я тем же тоном, какой был у него тогда на галерее.
      _13 октября_. Это была фугасная бомба. Она пробила дыру в хорах, некоторые мраморные статуи разбиты, но свод крипты не обрушился вопреки тому, что мне было почудилось. Только штукатурка местами осыпалась.
      Не думаю, что Лэнгби помнит о своих словах. Это должно обеспечить мне некоторое преимущество: ведь теперь я знаю, откуда грозит опасность, и могу быть уверен, что она не подстерегает где-то еще. Только что толку, если мне неизвестно, что он сделает и когда.
      Уж наверное, факты, касающиеся этой бомбы, хранятся в моей долгосрочной, но даже обрушившаяся штукатурка не вышибла их наружу на этот раз. Сейчас я даже не пытаюсь экстрагировать, а просто лежу в темноте и жду, пока на меня не обвалится свод. И вспоминаю, как Лэнгби спас мне жизнь.
      _15 октября_. Сегодня опять приходила та девушка. Насморк не прошел, но платное место она получила. Смотреть на нее было одно удовольствие: щегольская форма, туфли с открытыми носками, а лицо обрамляют тщательно завитые кудряшки. Мы все еще убираем мусор после бомбы, и Лэнгби отправился с Алленом за досками для хоров, а потому я спокойно подметал и слушал ее болтовню. От пыли она расчихалась, однако теперь я твердо знал, что с ней.
      Она сообщила, что ее зовут Энола и что она устроилась в женскую добровольческую службу: заведует передвижным пунктом питания - из тех, что посылаются на пожары. И пришла она - только вообразить! - чтобы поблагодарить меня за эту работу. По ее словам, когда она объяснила, что при соборе нет настоящего бомбоубежища с пунктом питания, ей поручили участок в Сити.
      - Ну и когда я окажусь поблизости, то буду забегать, рассказывать вам, что у меня и как, верно?
      Она и ее брат Том все еще ночуют в метро. Я спросил, безопасно ли там, а она ответила, что навряд ли, зато там хотя бы не услышишь ту, которая тебя накроет, а это уже счастье.
      _18 октября_. До того устал, что даже пишу с трудом. Девять зажигалок за ночь и бомба на парашюте, которая грозила опуститься на купол, но тут ветер отнес парашют в сторону. Всего во время моих дежурств я погасил их двадцать, не меньше, и помогал другим гасить их десятки и десятки. Но что толку? Еще одна зажигалка в ту секунду, когда Лэнгби останется без присмотра, - и все насмарку.
      Вот отчасти почему меня одолевает такая усталость. Каждую ночь я надрываюсь, исполняя свои прямые обязанности, следя за Лэнгби и стараясь замечать каждую зажигалку. А после спускаюсь в крипту и терзаю себя, пытаясь экстрагировать что-нибудь о диверсантах, пожарах и соборе святого Павла осенью 1940 года, ну хоть что-нибудь! Мучаюсь, потому что делаю слишком мало, но не знаю, что еще я мог бы сделать. Без экстрагирования я так же беспомощен, как бедные люди вокруг, не знающие, что принесет им завтра.
      Если придется, буду заниматься тем, чем занимаюсь, пока меня не отзовут домой. Он не сможет сжечь собор, пока я тут, чтобы гасить зажигалки. "Я обязан думать о своем долге!" - сказал Лэнгби в крипте.
      А я - о своем!
      _21 октября_. После взрыва прошло две недели, а я только сейчас сообразил, что с той ночи мы ни разу не видели кошки. Под штукатуркой она не погибла. Когда мы с Лэнгби убедились, что там никого нет, то для верности перебрали мусор еще дважды. Но ведь она могла быть и на хорах!
      Старик Бенс-Джонс советует не переживать.
      - Ничего с ней не случилось, - сказал он. - Немцы могут сровнять Лондон с землей, но кошки высыпят им навстречу всей оравой. А почему? Да потому, что они никого не любят. Половина нас гибнет как раз поэтому. Ночи две назад старушка в Степни погибла, стараясь спасти свою кошку. А чертова тварь отсиживалась в бомбоубежище.
      - Так где же наша?
      - В безопасном месте, можете не сомневаться. Раз она ушла из собора, значит, нас прихлопнет. Старая примета, будто крысы бегут с тонущего корабля, глубокое заблуждение. Бегут-то бегут, да только не крысы, а кошки.
      _25 октября_. Снова появился турист Лэнгби. Вряд ли он все еще разыскивает мюзик-холл. И опять под мышкой у него была газета. Он спросил Лэнгби. Но тот с Алленом в другом конце города пытался раздобыть асбестовые куртки. Но я разглядел название газеты. "Уоркер". Нацистская рабочая газета?
      _2 ноября_. Я провел на крышах целую неделю, помогая рабочим, на редкость безруким, заделывать дыру, оставленную бомбой. Они просто безобразничали. У края оставили зияющее отверстие, в которое может свободно провалиться человек, и утверждают, что ничего страшного: свалитесь-то вы не на пол, а на перекрытия и "живы останетесь". И не желают понять, что зажигалка там останется незамеченной.
      А Лэнгби ничего другого и не надо. Ему даже не придется поджигать собор. Достаточно устроить так, чтобы одна-единственная зажигалка горела без помех до той секунды, когда уже поздно будет ее гасить.
      Ничего не добившись от рабочих, я спустился вниз пожаловаться Мэтьюзу. И увидел за колонной Лэнгби с туристом возле окна. Лэнгби держал газету и что-то ему говорил. Когда я час спустя сбежал по лестнице из библиотеки, они все еще были там. Отверстие тоже никуда не делось. Мэтьюз сказал, что мы закроем его досками и будем надеяться на лучшее.
      _5 ноября_. Я оставил все попытки экстрагировать. Я до того не высыпаюсь, что не способен извлечь сведения о газете, название которой знаю. Сдвоенные дежурства стали правилом. Уборщицы покинули нас, как и кошка, а потому в крипте тихо, но спать я не могу.
      Стоит мне задремать, и начинаются сны. Вчера мне приснилось, что Киврин стоит на крыше, одетая как святая. "Каким было твое задание на практике? спросил я. - Что ты должна была установить?"
      Она вытерла нос платком и ответила:
      "Две вещи. Во-первых (тут она замолчала и чихнула), не ночуй в метро".
      У меня остается одна надежда - найти искусственный стимулятор и вызвать транс. Загвоздка в том, что время искусственных эндорфинов, да и галлюциногенов, еще не наступило. Алкоголь, бесспорно, наличествует, но мне надо что-нибудь покрепче эля, единственного алкогольного напитка, название которого мне известно. Спросить у других дежурных я не решаюсь. Лэнгби и так относится ко мне с подозрением. Опять за микрооксфорд в поисках неизвестного мне слова.
      _11 ноября_. Кошка вернулась. Лэнгби снова отправился с Алленом выбивать асбестовые куртки, а потому я решил, что можно без опасений покинуть собор. Я отправился в бакалею за съестными припасами, а также в надежде подобрать стимулятор. Час был уже поздний, и сирены завыли прежде, чем я дошел до Чипсайда. Однако до темноты налетов обычно не бывает. Времени на покупки ушло порядком, и еще больше - на то, чтобы собраться с духом и спросить, есть ли у него алкоголь. (Он ответил, что мне надо обратиться в пивную.) И, выйдя на улицу, я словно провалился в черную яму. И уже понятия не имел, в какой стороне находится собор, где улица да и бакалея, откуда я только что вышел. Я стоял на том, что перестало быть тротуаром, сжимая пакет с рыбешкой и хлебом в руке, которую не разглядел бы, даже поднеся ее к лицу. Я покрепче стянул шарф, ожидая, пока мои глаза попривыкнут к темноте. Но не было хотя бы слабенького света, который они могли бы уловить. Я бы обрадовался даже луне, хотя в соборе все дежурные ее клянут и называют пособницей Гитлера. И даже автобусу - закрашенные фары все-таки отбросили бы достаточно света, чтобы я сориентировался. Или прожекторным лучам в небе. Или вспышке зенитного снаряда. Ну хоть чему-нибудь.
      И тут я действительно увидел автобус - две узкие желтые полоски вдали. Я шагнул в сторону и чуть не слетел с тротуара. Но из этого следовало, что автобус стоит поперек улицы и, значит, автобусом быть не может. Совсем рядом мяукнула кошка и потерлась о мою ногу. Я посмотрел вниз - желтые огоньки, которые принял было за автобусные фары. Вот ее глаза какой-то свет улавливали - хотя я мог бы поклясться, что на мили вокруг ни малейшего света не было - и отражали его прямо на меня.
      - Старушка, тебя заберут за такое нарушение затемнения, - сказал я. Или на тебя прицельно сбросят бомбу.
      Внезапно мир озарился. Прожекторы ударили лучами в небо, и заблестела Темза, указывая мне путь домой.
      - Пришла за мной, старушка? - весело спросил я. - Где ты пропадала? Поняла, что у нас кончилась рыбка? Вот это истинная верность!
      Я разговаривал с ней всю обратную дорогу до дома и выдал ей полрыбешки за спасение моей жизни. Бенс-Джонс сказал, что к бакалейной ее привлек запах молока.
      _13 ноября_. Мне приснилось, что я заблудился в затемнении. Я поднес руки к лицу и не увидел их, а потом пришел Дануорти и посветил на меня карманным фонариком. Но увидел я только, откуда иду, а не куда.
      "Какая им от него польза? - сказал я. - Свет им нужен, чтобы видеть, куда они идут".
      "Даже свет от Темзы? Даже свет пожаров и рвущихся зенитных снарядов?" сказал Дануорти.
      "Да! Что угодно, лишь бы не эта жуткая тьма".
      Он подошел, чтобы отдать мне фонарик. Только не карманный электрический, а фонарь Христа с хантовской картины в южном приделе собора.
      Я посветил на край тротуара, чтобы отыскать дорогу домой, но свет лег на камень пожарной охраны, и я сразу задул огонек.
      _20 ноября_. Сегодня я попробовал поговорить с Лэнгби.
      - А я видел, как вы беседовали с этим пожилым джентльменом.
      Фраза прозвучала как обвинение, чего я и хотел. Пусть подумает, что я обо всем догадываюсь, и откажется от своих планов, в чем бы они ни заключались.
      - Читал, - сказал он, - а не беседовал.
      Мы разговаривали на хорах, где он укладывал мешки с песком.
      - Знаю! Я видел, как вы читали! - заявил я воинственно, и он выронил мешок из рук.
      - Ну и что? - сказал он, выпрямляясь. - У нас свободная страна. Я могу читать старику, как вы можете чесать языком с вашей стервочкой из ЖДС.
      - И что же вы читали?
      - То, что его интересовало. Он старик. И привык, возвращаясь с работы, выпивать рюмочку коньяку, слушая, как жена читает ему газету. Она погибла в бомбежку. Теперь я читаю ему. И не вижу, какое вам дело.
      Его слова прозвучали искренне. Ложь была бы продуманно небрежной, и я бы ему поверил, если бы не слышал однажды искренность в его голосе. Тогда, в крипте. После падения бомбы.
      - Я думал, он турист и интересуется дорогой в мюзик-холл, - сказал я.
      Лэнгби всего секунду смотрел на меня с недоумением, а потом сказал:
      - А, да! Он дал мне газету, чтобы я прочел ему адрес.
      Очень ловко! Я и не догадался, что старик сам прочесть адрес не мог! Что же, достаточно! Я понял, что он лжет.
      А он положил мешок с песком почти мне на ногу.
      - Вам, конечно, это трудно понять, верно? Добрый поступок, и только.
      - Да, - ответил я холодно. - Конечно.
      Все это не доказательство. И он ни о чем не проговорился, разве что назвал возможный стимулятор. Не могу же я пойти к настоятелю Мэтьюзу и обвинить Лэнгби в том, что он читает вслух газету!
      Я выждал, пока он не кончил возиться на хорах и не спустился в крипту. А тогда выволок мешок на крышу к дыре. Доски пока держатся, но все обходят их стороной, точно могилу. Я вспорол мешок и смотрел, как песок сыплется в отверстие. Если Лэнгби решит, что это самое удобное место для зажигалки, может быть, в песке она погаснет.
      _21 ноября_. Я отдал Эноле часть "дядюшкиных" денег и попросил купить мне коньяка. Она замялась, чего я никак не ожидал (видимо, это чревато какими-то социальными сложностями), но потом обещала.
      Не понимаю, зачем она приходила. Начала было рассказывать про своего брата, про какие-то его проказы в метро, и как ему влетело от полицейского, но ушла, так и не докончив свою историю, после того как я попросил ее купить коньяк.
      _25 ноября_. Приходила Энола, но без коньяка. Она на несколько дней уезжает в Бат к тетке. Ну, во всяком случае, во время налетов я смогу не опасаться за нее. Она докончила историю про Тома и добавила, что надеется оставить его у тетки до конца бомбежек, но не уверена, что та согласится.
      Юный Том, видимо, не столько симпатичный проказник, сколько почти юный преступник. На станции "Бэнк-стрит" его дважды ловили, когда он залезал в чужие карманы, вот им и пришлось перебраться в "Марбл-Арч". Я постарался утешить ее, как смог. Повторял, что у всех мальчиков бывают такие периоды. По правде говоря, мне хотелось заверить ее, что она может о нем не тревожиться. Судя по всему, юный Том принадлежит к тем, кто выживает в самых экстремальных условиях, как моя кошка, как Лэнгби. Полное равнодушие ко всем, кроме себя, и все основания пережить блиц, а затем преуспеть в жизни.
      Тут я спросил, купила ли она коньяк.
      Она уставилась на свои туфли без носков и расстроенно пробормотала:
      - Я думала, вы про это забыли.
      Я тут же сочинил, что дежурные по очереди покупают бутылку на всех, и она словно бы чуть повеселела, но не исключено, что она использует поездку в Бат как предлог, чтобы не исполнить моей просьбы. Придется мне самому покинуть собор и купить коньяк. Однако оставить Лэнгби без присмотра слишком рискованно. Я взял с нее обещание принести коньяк сегодня же до ее отъезда. Но она еще не вернулась, а сигнал воздушной тревоги уже дали.
      _26 ноября_. Энолы все нет, а их поезд, по ее словам, отходит в полдень. Наверное, мне следует радоваться, что она хотя бы благополучно выбралась из Лондона. Может, в Бате она отделается от своего насморка.
      Сегодня вечером забежали девушки из ЖДС забрать у нас "временно" половину раскладушек и рассказали нам про то, во что превратилось наземное бомбоубежище после прямого попадания. Четверо убитых, двенадцать раненых. Случилось это в Ист-Энде.
      - Хорошо, что хоть не в станцию метро, - закончила она. - Вот тогда бы такое было, дальше некуда. Верно?
      _30 ноября_. Мне приснилось, что я захватил кошку с собой в Сент-Джонс-Вуд.
      "Это спасательная экспедиция?" - спросил Дануорти.
      "Нет, сэр, - ответил я с гордостью. - Я отгадал цель моей практики. Установить идеал выживаемости. Закаленность, находчивость, эгоизм. Вот единственный безупречный образчик. Лэнгби мне, как вам известно, пришлось убить, чтобы он не сжег собор святого Павла. Брат Энолы уехал в Бат, а остальные не дотягивают до эталона. Энола носит туфли без носков зимой, спит в метро и закручивает волосы на металлические защипки, чтобы они вились. Ей блица не пережить".
      А Дануорти сказал:
      "Может быть, вам следовало ее спасти. Как, вы сказали, ее имя?"
      - Киврин, - ответил я и проснулся, дрожа от холода.
      _5 декабря_. Мне приснилось, что у Лэнгби есть точечная граната. Он нес ее под мышкой в оберточной бумаге, будто пакет: вышел из метро на станции "Собор святого Павла" и направился вверх по Ладгейт-Хиллу к западным дверям.
      "Так нечестно! - сказал я, протягивая руку, чтобы его остановить. Сегодня пожарная охрана не дежурит".
      Он прижал гранату к груди, точно подушку.
      "Все ваша вина!" - сказал он и, прежде чем я успел схватить ведро и насос, швырнул ее в открытые двери.
      Точечные гранаты изобрели только на самом исходе XX века, и прошло еще десять лет, прежде чем низвергнутые коммунисты добрались до них и модифицировали настолько, что их стали носить под мышкой. Пакетец, который сметет Сити с лица земли на четверть мили вокруг.
      Слава Богу, что хоть этот сон не сбудется.
      Во сне утро было солнечным, и правда, когда я сменялся с дежурства, впервые за несколько недель в небе сияло солнце. Я спустился в крипту, а потом снова поднялся наверх, дважды обошел крыши, потом лестницы и стены снаружи, заглядывая во все укромные закоулки, где зажигалка могла остаться незамеченной. После этого у меня отлегло от сердца, но едва я заснул, как снова увидел сон - на этот раз пожар, а Лэнгби смотрел на огонь и улыбался.
      _15 декабря_. Утром я чуть не наступил на кошку. Всю ночь налет следовал за налетом, но по большей части в направлении Каннинг-Тауна, а на крыши собора попаданий почти не было. Однако кошка лежала мертвая. Я нашел ее на ступеньках, когда утром отправился в свой личный обход. Удар воздушной волны. На теле ни малейших повреждений, только белое пятно на груди, такое удобное во время затемнения. Но едва я взял ее на руки, под шкуркой она словно превратилась в студень.
      Я не знал, как поступить с ней. На одно безумное мгновение я решил попросить у Мэтьюза разрешения похоронить ее в крипте. Почетная гибель на войне! Трафальгар, Ватерлоо, Лондон. Смерть в сражении. В конце концов я завернул ее в шарф, спустился с Ладгейт-Хилла и закопал ее в мусор внутри выпотрошенного бомбой дома. Какой толк? Мусор не укроет ее от собак или крыс, а другого шарфа мне взять негде - "дядюшкины" деньги почти все истрачены.
      И зря я рассиживаюсь тут. Закоулки я не проверил и остальные лестницы тоже. А где-то притаилась несработавшая зажигалка, или замедленного действия, или еще что-нибудь в том же роде.
      Прибыв сюда, я ощущал себя доблестным защитником, спасателем прошлого. Но у меня ничего не ладится. Хорошо хоть, что Энолы тут нет. Если бы я мог отправить в Бат на сохранение весь собор! Вчера ночью обошлось почти без налетов. Бенс-Джонс говорил, что кошки выживают при любых обстоятельствах. Что, если она шла за мной? Чтобы проводить меня вниз? А все бомбы падали на Каннинг-Таун.
      _16 декабря_. Энола уже неделю как вернулась. Увидев ее на ступеньках у западных дверей, где я нашел кошку, и сообразив, что она опять ночует на станции "Марбл-Арч", а вовсе не находится вне опасности, я был оглушен.
      - Я думал, вы в Бате! - вырвалось у меня.
      - Тетя согласилась взять Тома, но без меня. У нее полон дом эвакуированных детей. От них с ума можно сойти. А где ваш шарф? Тут на холме такой холодище!
      - Мне... - пробормотал я и замялся, не в силах сказать правду. - Я его потерял.
      - Другого вы не купите! Вот-вот введут талоны на одежду. И на шерсть тоже. Другого такого у вас не будет.
      - Знаю, - ответил я, моргая.
      - Терять хорошие вещи! - сказала она. - Да это же преступление, если хотите знать!
      По-моему, я ничего не ответил, просто повернулся и ушел, опустив голову, высматривать бомбы и мертвых животных.
      _20 декабря_. Лэнгби не нацист. Он коммунист. Рука не поворачивается написать это. Коммунист!
      Уборщица нашла за колонной номер "Уоркера" и отнесла его в крипту, как раз когда мы спускались туда после смены.
      - Чертовы коммунисты! - сказал Бенс-Джонс. - Пособники Гитлера. Коммунисты поносят короля, сеют смуту в убежищах. Предатели - вот они кто!
      - Англию они любят не меньше вашего, - возразила уборщица.
      - Никого они не любят, кроме себя, эгоисты чертовы! Не удивлюсь, если выяснится, что они названивают Гитлеру по телефону: "Але, Адольф! Бомбы надо вот куда кидать!"
      Чайник на горелке присвистнул. Уборщица встала, налила кипяток в щербатый чайничек для заварки и снова села.
      - Ну, пусть они говорят, что думают, это же еще не значит, что они сожгут святого Павла, верно?
      - Абсолютно верно, - сказал Лэнгби, спускаясь по лестнице. Он сел, стащил резиновые сапоги и вытянул ноги в шерстяных носках. - Так кто же не сжег святого Павла?
      - Коммунисты, - ответил Бенс-Джонс, глядя на него в упор, и мне пришло в голову, что и он, возможно, относится к Лэнгби с подозрением.
      Но тот и бровью не повел.
      - На вашем месте я бы не стал тревожиться из-за них. Изо всех сил пока стараются его сжечь немцы. Уже шесть зажигалок, и одна чуть не угодила в дыру над хорами. - Он протянул чашку уборщице, и она налила ему чаю.
      Мне хотелось убить его, швырнуть в пыль и мусор на полу крипты, под растерянными взглядами Бенс-Джонса и уборщицы. Хотелось крикнуть, предупреждая их и остальных дежурных: "А вы знаете, что сделали коммунисты? - крикнул бы я. - Знаете? Мы должны его остановить!" Я даже вскочил и шагнул туда, где он сидел, развалясь, вытянув ноги, все еще в асбестовой куртке.
      И от мысли о залитой солнцем галерее и о коммунисте, выходящем из метро, небрежно зажав под мышкой пакет, я вновь ощутил тошноту, беспомощность и горечь своей вины.
      Я опять присел на край раскладушки и попытался сообразить, что я все-таки мог бы сделать.
      Они не отдают себе отчета в опасности. Даже Бенс-Джонс, сколько он ни твердит о предателях, на самом деле считает их способными лишь поносить короля. Они тут не знают, не могут знать, во что превратятся коммунисты. Сталин скоро станет союзником. Коммунизм станет синонимом России для них. Они же ничего не слыхали ни про Каринского, ни про Новую Россию, ни про все то, из-за чего слово "коммунист" будет звучать как "чудовище". И никогда не узнают. К тому времени, когда коммунисты уподобятся тому, чему уподобятся, пожарная охрана исчезнет. Только мне понятно, каково это услышать наименование "коммунист" здесь, в соборе святого Павла.
      Коммунист! Я должен был бы догадаться. Должен!
      _22 декабря_. Опять сдвоенные дежурства. Я совсем не сплю и еле держусь на ногах. Сегодня утром чуть было не провалился в дыру. Еле-еле успел удержаться, упав на колени. Эндорфинный уровень у меня дико скачет, и совершенно очевидно, что мне необходимо выспаться, пока я окончательно не превратился в ходячего мертвеца, как выражается Лэнгби.
      Если бы мне удалось раздобыть стимулятор, думаю, транс я бы сумел вызвать, каким бы скверным ни было мое состояние. Но я не могу отлучиться даже в пивную. Лэнгби почти не покидает крыш, выжидая удобного момента. Когда придет Энола, надо во что бы то ни стало уговорить ее принести мне коньяк. Остаются считанные дни.
      _28 декабря_. Сегодня утром пришла Энола. Я в западном портале возился с рождественской елкой - ее три ночи кряду опрокидывало воздушной волной. Дерево я установил как следует и нагибался, подбирая мишуру, и вдруг из тумана появилась Энола, точно веселая святая. Быстро наклонившись, она чмокнула меня в щеку. Потом выпрямилась - красноносенькая из-за вечного насморка - и протянула мне коробку в цветной обертке.
      - Счастливого Рождества! - сказала она. - Ну-ка посмотрите, что там. Это подарок!
      Рефлексы у меня совсем никуда. Я понимал, что коробка плоская и бутылка коньяка никак в ней не поместится. И все-таки я понадеялся, что Энола вспомнила и принесла мне мое спасение.
      - Вы чудо! - сказал я, срывая обертку.
      Шарф! Из серой шерсти. Я таращился на него добрые полминуты, не понимал, что это такое.
      - Где коньяк? - спросил я.
      Ее словно током ударило. Нос покраснел еще больше, на глаза навернулись слезы.