Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Двойник для шута

ModernLib.Net / Фэнтези / Угрюмова Виктория / Двойник для шута - Чтение (стр. 14)
Автор: Угрюмова Виктория
Жанр: Фэнтези

 

 


– Что же вы молчали до сих пор, барон? – с досадой воскликнул рыжий.

– А кто я такой, чтобы обсуждать слова и поступки, а тем более – действия моего государя? – спросил Олден. – Я ответил вам только потому, что догадываюсь – речь идет о вещах очень серьезных.

– Нам нужно идти, барон, – сказал Аластер. – Мы признательны за то, что вы помогли нам. До свидания.

И он двинулся к выходу. За ним последовали, раскланявшись, граф Шовелен и бледный и взволнованный Аббон Флерийский. Сивард на мгновение задержался у выхода, разглядывая старика.

– Должен выразить вам свое искреннее восхищение, – сказал он. – Когда эта заваруха закончится, если вы позволите, явлюсь к вам поговорить о том о сем.

– С удовольствием, – церемонно поклонился Олден. – Думаю, у нас найдется много тем для увлекательной беседы.

Но когда одноглазый уже повернулся, берясь за ручку двери, старик воскликнул:

– Подождите, юноша! Один вопрос, всего один. Как же вы сами их различаете?

– А никак, – ответил Сивард со странной улыбкой. – Вообще не различаю. Для этого есть Аластер и его гвардейцы: они просто знают.

Тиррон, архонт Бангалора, вернулся в свои покои после торжественного приема, на котором присутствовали послы более десяти иностранных государств. Прием длился около трех часов, и архонт был окончательно измучен их бесконечными речами. Переводчики старались вовсю, но большая часть сказанного была слишком невразумительной, чтобы хороший перевод мог спасти дело.

Жители Ходевенского континента были настоящими варварами: и те, что жили на севере, и те, что обитали на юге. Их единственным занятием являлась война. Правда, иногда они торговали, но это тоже больше было похоже на вооруженный грабеж – во всяком случае, с точки зрения цивилизованных людей. Варварские царьки очень долго делили между собой центральную часть континента, и на протяжении более чем шести или семи сотен лет история его представляла из себя сплошную цепь кровопролитных войн и бессмысленных убийств. Однако ничто не может длиться вечно, и ко времени описываемых нами событий на Ходевене установился шаткий мир.

Бангалор с его неисчислимыми богатствами и благословенным климатом всегда привлекал завоевателей с Ходевена. Однако несколько внезапных смертей подряд начисто отбили у тамошних правителей охоту выступать против небольшого островного государства с оружием в руках. Теперь они налаживали торговые и дружеские связи, утомляя и себя, и архонта бесконечными посольствами.

Тиррон едва стоял на ногах.

С огромным трудом он перенес долгую и мучительную процедуру освобождения от пышных парадных одежд и громоздкой, огромной короны-сооружения, давившей ему на плечи невыносимой тяжестью. Архонт изнывал от усталости, и его тошнило от многочисленных сверкающих одежд и украшений, которые цепляли на него во время торжественного выхода на люди. Он изумлялся своим придворным, которые каждый день носили эти драгоценные гири и радовались, если случалось перещеголять остальных так называемым великолепием.

Тиррон отказывался понимать их, таскающих на себе головные уборы из золота и серебра, украшенные рогами, выполненные в виде птичьих голов или морд свирепых хищников.

Со стороны это выглядело внушительно и даже красиво – это он признавал. Но ежедневное пребывание в этом сверкающем склепе, который нужно было таскать на себе в любую жару, – такое положение вещей было выше его понимания. Правда, придворные, в отличие от архонта, не имели права ходить с закрытым лицом, и в этом он им искренне завидовал. Его собственная корона была еще более страшной и напоминала ему клетку. Как, впрочем, и все, что его окружало.

Архонт отказался от обеда и сразу повалился в постель, приказав укрыть себя несколькими теплыми одеялами. Несмотря на это и на то, что в огромном камине разожгли огонь, отчего в небольшой комнате на вершине башни стало жарко, как на солнцепеке, его тело сотрясала крупная дрожь, и холодный пот заливал простыни. Старый слуга, находившийся при Тирроне еще в дни его молодости, несколько раз менял своему хозяину рубахи и постель.

Лекаря не звали.

Все знали, что архонта терзает страшный недуг, доставшийся ему по наследству от предков. Ни одного мужчину из рода Аберайронов не миновала эта тяжелая болезнь, и исцеления от нее не было.

Тиррон лежал пластом, укрытый одеялами до подбородка, и сходил с ума от боли и сознания собственного бессилия. Временами он терял сознание, и тогда оглушительная темнота и пустота наваливались на него, а затем вновь отступали.

Вечером, когда зажгли свечи и задернули шторы на окнах, к Тиррону явился человек в серебряной маске.

Он вошел без стука, внезапно и бесшумно, заставив архонта вздрогнуть от ужаса при своем появлении.

– Плохо? – спросил равнодушно.

Тиррон едва нашел силы, чтобы разлепить пересохшие, шелушащиеся губы и ответить:

– Да. Сегодня еще хуже.

Человек в серебряной маске протянул высохшую костлявую руку и нащупал жесткими пальцами пульс. Жилка билась и вздрагивала под кожей бешено и неровно.

– Тебе недолго осталось, архонт, – процедил Эрлтон сквозь зубы. – Тебе снова нужно принимать лекарство.

– Дай, дай скорее, – прохрипел Тиррон.

– Нет, сперва нам нужно договориться о цене.

– Чего ты хочешь? – архонт не смог произнести слова вслух, и человек в серебряной маске скорее догадался о смысле сказанного по движению его губ.

– Новой услуги.

– Я сделаю.

– Ты отдашь приказ напасть на Великий Роан!

Как бы ни было плохо архонту, как ни туманилось его сознание, как ни безразличны были ему земные дела, он оторопел.

– Ты безумен! – выдохнул он. – Это же самоубийство.

– Я все продумал, – сказал человек в серебряной маске. – Не такое уж это безумие, как кажется на первый взгляд. Да и потом, у тебя просто нет выбора.

– Выбор всегда есть, – молвил Тиррон, пытаясь взять в себя руки.

Но слабое тело отозвалось такой волной боли и слабости, что минутная вспышка воли тут же угасла.

– Нет у тебя выбора, – сказал Эрлтон. – Ты прикажешь своим воинам одеться эмденскими солдатами и горцами Рамона и нанести двойной удар по Ашкелону.

Тиррон молчал. Все его силы сейчас уходили на то, чтобы не кричать от боли. Ему казалось, что под ребрами у него поселилась змея, которая медленно выгрызает его внутренности и пускает в зияющие раны страшный яд. Перед глазами архонта плыл зеленый туман; в ушах стучали барабаны, адской болью отдаваясь в затылочной части. Тело стало ватным и более не слушалось его. Он знал, что умирает, но это было не столь страшно. Гораздо хуже было то, что Тиррону было известно, какой долгой и мучительной может стать его агония – она затянется на долгие месяцы, в течение которых он станет молить о смерти, как об избавлении.

То, что требовал от него Эрлтон, было ужасно. Но ему необходимо лекарство.

– Ты подпишешь бумагу? – насмешливо спросил человек в серебряной маске.

– Да…

– Тогда я дам тебе лекарство, как только ты это сделаешь.

И Эрлтон показал архонту маленький пузырек со спасительным снадобьем – матового стекла с пробкой в виде змеи.

– Давай, давай я подпишу! – выкрикнул архонт, и от этого крика кровь пошла у него из ушей и носа, заливая белый шелк простыней.

Эрлтон безразлично смотрел на страдающего человека. Он развернул перед глазами измученного архонта длинный свиток, протянул ему неведомо откуда добытое перо, и Тиррон торопливо нацарапал внизу несколько слов. Только тогда маг откупорил пузырек и вручил его больному.

Выйдя из библиотеки, герцог Дембийский отправился на второй этаж дворца. По дороге к нему присоединились четверо гвардейцев. Граф Шовелен с изумлением наблюдал за слаженными действиями великанов: он все время находился рядом с Аластером и не спускал с него глаз, однако же не видел, чтобы тот подавал какие-либо знаки своим воинам, и не слышал, чтобы герцог издал хоть один звук. Но все же гвардейцы каким-то невероятным образом поняли своего командира и, не задавая вопросов, двинулись за ним.

Аббон Флерийский шел в стороне, будто сам по себе, погруженный в раздумья. Казалось, все прожитые годы внезапно обрушились на него, и он выглядел как дряхлый старец, погруженный в скорбь. А скорбь никого не красит. Он напряженно раздумывал над тем, что и когда упустил; почему близнец повел себя таким странным образом; почему он остался наедине со своими проблемами и не пришел за помощью ни к кому из своих верных друзей. Чувствовал ли он, что у него есть друзья, или тяжесть ответственности и оглушительное одиночество сломили его? Если это так, то кто станет следующей жертвой?

За все время существования династии Агилольфингов, а следовательно, и близнецов правящего государя, никогда не случалось подобных происшествий.

Сивард Ру думал приблизительно о том же. Странно, но именно этот резкий и грубоватый человек, которого никто не мог заподозрить в излишней сентиментальности и добросердечности, надеялся, что близнец сможет предоставить им простое и убедительное объяснение, которое снимет с него подозрения в убийстве.

Они еще не дошли до покоев близнеца, когда им навстречу выбежал взволнованный слуга.

– Ваша светлость! Ваша светлость! Как хорошо, что вы здесь! Господин шут умирает!!!

Аластер оглянулся на своих спутников и бросился по коридору огромными прыжками. В считанные секунды преодолев оставшееся расстояние, он скрылся за дверью. Гвардейцы метнулись за ним, и уже следом торопились Сивард, Аббон и посол Шовелен.

Когда они вошли в маленький зал, обитый голубым шелком, первое, что бросилось им в глаза, – это распростертое на ковре тело в пестрых одеждах. Колпак и бубенцы валялись рядом. Сивард подошел к шуту и опустился на ковер рядом с ним. Лицо мертвеца было спокойным и даже немного торжественным. Не было похоже, чтобы он чего-то испугался или чувствовал, что умирает.

– Ты успел? – поднял Сивард свой единственный глаз на застывшего в молчании Аластера. – Он был… жив?

– Да, – тихо ответил герцог.

– Он что-нибудь тебе сказал?

– Нечто странное. Он сказал: «Там его больше нет». Я понятия не имею, что он хотел сообщить нам.

– А где же государь? – осторожно спросил Шовелен. – Что здесь делает шут?

– Это не шут, – обернулся к нему Аластер. – Это и есть тот близнец, о котором говорил нам библиотекарь. Он снова переоделся шутом.

– Кто же убил его?

– Не знаю. Надо, чтобы Сивард здесь все хорошенько осмотрел. А нам пока делать тут нечего. Аббон, ты понимаешь, что могли значить его предсмертные слова?

– Догадываюсь. И упаси Боже, если я окажусь прав.

– У меня странное ощущение, – молвил начальник Тайной службы, оглядываясь по сторонам. – Где тот слуга, который нашел его?

– В коридоре. Его охраняют Лекс и Нарда, – ответил одноглазому один из гвардейцев.

– Мне нужно немедленно допросить его. Я почти уверен, что этого близнеца никто не убивал.

– Ты хочешь сказать, что он сам?..

– Похоже на то. Но с уверенностью я смогу говорить об этом только часа два-три спустя. Аластер, вели кому-нибудь отправиться за моими следователями: я сейчас напишу записку.

Пока Сивард торопливо писал распоряжение своим подчиненным, то и дело попадая пером мимо чернильницы и разрывая тонкую бумагу резкими движениями, Аластер отвел Аббона Флерийского и Шовелена в сторону.

– Ну, – сказал он, обращаясь к магу. – Теперь уже нельзя тянуть: рассказывай, что тебя так тревожит в последнее время.

– Извините, граф, – молвил Аббон и потянул великана за рукав. – Наклонись, дай ухо.

И торопливо прошептал всего несколько слов. Насколько Шовелен разбирался в людях, герцога эти короткие фразы потрясли до глубины души.

– Нет, не может быть. При чем тут… Я бы почувствовал.

– А если нет? – спросил маг. – Я вот тоже ничего не могу обнаружить, и, заметь, именно это меня и беспокоит. Я хочу, чтобы мы с тобой немедленно выехали. Лучше раз и навсегда уяснить себе, что происходит. Правда, еще пару дней тому назад Сивард по моей просьбе проверял целость и сохранность тайника, но береженого Бог бережет – давай убедимся лично.

– Согласен, – пророкотал великан. Он обернулся к послу Шовелену и произнес с сожалением:

– Граф, я вынужден просить вас поскучать какое-то время без общества. Вам и вашему племяннику будет предоставлено все, что вы ни пожелаете, а мы покидаем вас по неотложному делу.

– Какие могут быть разговоры? – ответил посол. – Вы и так проявляете чрезмерную любезность по отношению к моей персоне. Разумеется, я помню о взятых на себя обязательствах и буду рад хоть чем-то вам помочь.

С этими словами он коротко поклонился присутствующим и отправился к себе, чтобы отдохнуть от последних потрясений. Шовелен искренне рассчитывал погрузиться в бассейн на несколько часов, а затем выспаться в течение суток, а то и больше. Он не питал иллюзий и понимал, что находится уже в том возрасте, когда о здоровье нужно особенно заботиться, иначе оно напомнит о себе самым неприятным и недвусмысленным образом.

Сивард дождался прихода двух своих помощников, подающих огромные надежды в сыскном деле, и занялся вместе с ними изучением тех мелочей, которые, собственно, и решают все в ходе следствия.

Аббон Флерийский и Аластер, взяв с собой отряд из десяти человек, выезжали из ворот дворца, когда навстречу им попалась конная процессия, состоявшая из императрицы Арианны, шута, нескольких вельмож и гвардейской охраны. Позади держались многочисленные слуги, пажи и несколько фрейлин, ехавших в экипаже.

– Далеко ли собрались? – окликнул путешественников шут.

– Довольно, – уклончиво отвечал Аластер. Он подъехал к шуту поближе и сказал ему так, чтобы не слышали остальные:

– Передашь императору, что мы будем отсутствовать не больше суток, но в течение двенадцати-пятнадцати часов нас точно не будет в городе. Пусть Его величество не беспокоится. Если же государь захочет знать подробности, пусть прикажет вызвать к себе Сиварда.

– И не сомневаюсь, что этот рыжий пройдоха окажется в курсе всех новостей, – широко улыбнулся шут. – Ну что же, дети мои. И не хотелось бы с вами расставаться, да делать нечего. Поезжайте с Богом, возвращайтесь с удачей.

– Спасибо, – кивнул Аббон. – Удача всегда пригодится!

Они поклонились юной императрице, отметив про себя, что она так и цветет от радости, и отправились в путь.

– Что-то случилось? – спросила Арианна у шута, когда маленький отряд скрылся вдали.

– Нет, Ваше величество, не стоит беспокоиться. Обычные рутинные дела, которые постоянно приходится решать власть предержащим. Развлекайтесь и не думайте об этом.

– А не много ли я бездельничаю? – кокетливо спросила Арианна у молодого человека.

Он негромко позвенел своими бубенцами, оглядел ее с ног до головы и ответил:

– Много. Но вы так очаровательно это делаете, Ваше величество, что, право слово, вам стоит продолжать в том же духе.

Арианна проводила с шутом все больше и больше времени. Он оказался веселым собеседником и большим знатоком искусств. К тому же, шут явно симпатизировал своей государыне и все время, свободное от исполнения своих обязанностей, с радостью посвящал ей.

Особенно молодой государыне нравилось, как он шутил. Она долго присматривалась к этому Ортону, чтобы понять, что он за человек, и пришла к выводу, что он такой же достойный близнец императора, как и остальные. Само собой разумеется, Арианна ни с кем не делилась своими мыслями. Даже с Алейей Кадоган и ее сестрой Ульрикой, которые были почти неразлучны со своей повелительницей.

Арианна давно заметила, что шут никогда не позволяет себе насмехаться над единственным глазом Сиварда, горбом Аббона Даджарра, великанским ростом Аластера и множеством других вещей, хотя порой насмешка так и напрашивалась во время разговора. Зато он охотно вышучивал императора и самого себя. Себя – особенно рьяно.

Императрица заинтересовалась Ортоном-шутом после того памятного разговора в парке. Она долгое время хранила подаренный им цветок – хотя и не придавала этому особенного значения. Затем последовала еще одна совместная прогулка, после которой Арианна все чаше в своих мыслях обращалась к шуту. Ее внимание к нему стало вполне осознанным. Она заметила, что шута любят почти все, но лучшей рекомендацией было для нее отношение Аластера, Теобальда и великанов-гвардейцев. Похоже, они считали Ортона-шута своим близким другом, и герцог Дембийский часто предпочитал его общество любому другому, если имел возможность выбирать.

К тому же шут часто приносил Арианне цветы и мелкие подарки от имени своего государя и от своего собственного. Делал он это настолько непринужденно и ласково, будто сам Ортон в эти минуты говорил со своей возлюбленной. Была и еще одна мелочь.

Котенок Сту, подаренный ей императором в день свадьбы, весьма подрос и теперь уже никак не мог называться котенком. Правда, до своих грозных родичей – горных львов – ему было еще очень и очень далеко, но любого кота он превосходил размерами настолько, что эти отъевшиеся, важные животные, которых очень любили при роанском дворе, завидев его, спасались бегством. Собаки еще облаивали Сту, но уже не любили подходить близко, ибо имели удовольствие познакомиться с его тяжелой лапой. Сту достигал Арианне середины бедра и был все того же ослепительно-белого цвета. Он обожал играть, как настоящий котенок, и мог часами гоняться за каким-нибудь бантом, привязанным к нитке, но мог и рявкнуть при случае на неугодную ему особу.

По приказу императрицы ему сделали широкий кожаный ошейник, и теперь он носил его, периодически жалуясь на этот противный предмет. Выражая недовольство, он выводил басовитые рулады, срываясь на мяуканье. Звучало это смешно.

У Сту были свои симпатии и антипатии. Арианну он обожал и считал, очевидно, родительницей, потому что именно она выкормила его сперва молоком, а потом и мясом. Кормила его государыня только из своих рук. Почитал и любил он также Ортона, признавая за ним право распоряжаться всей его жизнью и даже ковриком, на котором Сту спал в спальне императрицы. Аластера и его гвардейцев, а также баронессу Кадоган побаивался. Слушался беспрекословно, но шерсть на загривке топорщил и уши прижимал. То же самое относилось и ко всем гравелотским горцам, сколько их ни было во дворце. Ни в грош не ставил львенок прочих близнецов Ортона и многочисленных придворных. С Сивардом ладил, как с равным; на Аббона Сгорбленного шипел. А вот к шуту питал такую же привязанность, как к Арианне и Ортону Агилольфингу.

Именно шут впервые повел ее в дворцовую библиотеку, где она имела удовольствие познакомиться со стареньким библиотекарем Олденом Фейтом – неограниченным повелителем сотни тысяч книг, свитков, табличек, списков и прочих сокровищ. Ошеломленная таким количеством замечательных трудов, Арианна долгое время ни на кого не обращала внимания, а когда оторвалась от чтения толстого романа, посвященного истории острова Окаванги и его правителей, то увидела, как шут и библиотекарь увлеченно спорят по поводу какого-то перевода. И старичок, и Ортон-шут раскраснелись и разволновались, отчего глаза у них сияли как звезды. Шуту неожиданно к лицу оказался пестрый наряд и даже трехцветный колпак с бубенцами.

И Арианна в какой-то краткий миг вдруг поняла, что любуется им так, как еще сегодня ночью любовалась своим возлюбленным. И хотя Ортон-император и Ортон-шут были абсолютно разными людьми, которых она никак не могла принимать за одного человека, она почувствовала в груди странное стеснение, похожее на то, что чувствовала в пятнадцать лет.

Императрица вскочила и убежала из библиотеки, прежде чем изумленный шут и барон Фейт сумели что-либо сообразить.

Она испугалась, что еще немного – и влюбится в очаровательного шута.

Через несколько часов Тиррону стало значительно лучше, и он смог ненадолго встать с постели и пройтись по своей комнате.

Архонта Бангалора терзала мысль о своей полной зависимости от жестокого и коварного главы Ордена Черной Змеи; о том, что сопротивляться ему он не сможет и не сумеет; и о том, какой кошмарный поступок он совершил, подписав приказ о нападении на провинцию Великого Роана. Тиррон никогда не мог разобраться в запутанных и сложных планах Эрлтона, даже в тех случаях, когда маг посвящал его в какие-то детали. Случалось это крайне редко и по настоятельной необходимости, но и тогда архонт чувствовал себя несмышленым ребенком. Большую же часть времени он просто пребывал в томительном неведении относительно происходящего в мире.

Он и в самом деле отличался от узников только тем, что условия его содержания были роскошными. Однако никакой свободы ему не полагалось. Как, впрочем, и ни одному из его многочисленных предков.

Тиррон не знал, как тяжело переносили неволю его отец или дед. Иногда он и думать об этом не желал, предпочитая испытывать страдания лишь в настоящем, иногда прошлое терзало его, словно кровоточащая рана. С самого детства архонт привык к тому, что является лишь номинальным владыкой Бангалора, а на деле все решает и всем заправляет страшный человек в серебряной маске, похожий на ожившего мертвеца.

Если бы не недуг, терзающий и плоть, и душу Тиррона, он, может, и восстал бы против своего тюремщика, но человек слаб – и архонт не мог даже помыслить о том, чтобы несколько дней подряд испытывать боль, которую ои ощущал, если вовремя не получал лекарств.

Он отнюдь не был добровольным страдальцем. Давно, еще в юности, когда любой человек решительней, нежели на закате своих дней, Тиррон думал покончить с собой, чтобы не влачить жалкое, зависимое от своего врага существование. И, к ужасу своему, обнаружил, что не может этого сделать. Ни один из способов уйти из жизни не действовал: мощное охранное заклятие надежно защищало его от преждевременной и насильственной смерти. О, то было доброе заклятие, и никто в мире не смог бы найти запретную магию там, где ее и в помине не было. Просто Эрлтон был слишком умен и коварен – он умел даже добро заставить служить своим целям.

С тех пор прошло много времени. Первые несколько лет Тиррон отчаянно боролся хотя бы за видимость свободы, за возможность умереть по своей воле, пытался страдать, стиснув зубы и надеясь, что боль и болезнь убьют его прежде, чем он сдастся. Но маг оказался сильнее или просто расчетливее. Однажды архонт продержался без лекарства долгих шесть дней. Однако на седьмой дух его был сломлен, и более он никогда не восставал против своего палача. Это было ему просто не под силу.

А лет шесть назад, в небольшой библиотеке, примыкавшей к его спальному покою, архонт обнаружил дневник отца – Лекса Аберайрона.

Случилось это в один из тех дней, когда архонт приходил в себя после очередного тяжелейшего приступа. В такое время отменялись все официальные приемы и советы, придворные оставляли своего государя в покое, и во дворце воцарялась тишина. О болезни архонта знали наверняка немногие, но многие о ней догадывались, и часто случалось им недоумевать, отчего на Бангалоре не произошло дворцового переворота, отчего умные, сильные, деятельные вельможи терпят своего немощного, безразличного ко всему архонта. Особенно дивились этому обстоятельству чужестранцы – в основном ходевенцы, у которых одна династия постоянно свергала другую и монархи не могли чувствовать себя в безопасности даже нескольких дней кряду. Но никому на Бангалоре не могло прийти в голову восстать против архонта. Само по себе это было легко – но род Аберайронов был возведен на престол людьми столь могущественными, что с ними никто не смел соперничать. Эрлтон и его подчиненные быстро улаживали такого рода недоразумения.

Таким образом, Тиррон оказывался предоставленным самому себе и искал, чем бы занять свой досуг. Он много и охотно читал; особенно же ему нравились книги, написанные роанскими писателями. Последние три или четыре века в империи процветали искусства, и имена поэтов, прозаиков, художников, скульпторов и музыкантов Роана гремели на весь континент.

В тот раз архонт искал что-нибудь старинное, редкое, еще им не читанное. Потому его внимание и привлекла толстая книга с листами, пожелтевшими от времени, переплетенная в пунцовый бархат. Ее уголки были схвачены золотыми наконечниками, а застежка выполнена в виде маленькой змейки. Вещица сама по себе показалась Тиррону настолько изящной и интересной, что он забыл о собственной слабости, об усталости и плохом настроении и уселся тут же, в библиотеке, раскрыв пухлый том. Каково же было удивление архонта, когда на первой же странице он увидел несколько строк, написанных рукой его отца.

Нужно сказать, что родителей Тиррон помнил плохо. К отцу его приводили всего на несколько часов в неделю именно сюда, в башню. Лекс Аберайрон, как теперь ясно понимал его сын, был таким же узником в собственном дворце, как и он сам. Отец запомнился архонту усталым, изможденным человеком с бесконечно грустными, умными глазами и кроткой, немного виноватой улыбкой. Он ласково трепал сына по волосам, дарил ему какую-нибудь безделушку, вздыхал и говорил:

– Ну, ступай, играй, пока играется. Ступай отсюда, сынок. Здесь сам воздух больной.

Тогда, будучи ребенком, Тиррон обижался, считал, что отец его не любит. Теперь он знал, что старый архонт пытался уберечь его от зрелища собственных нестерпимых мук.

Матери у Тиррона не было. Нет конечно, была когда-то у архонта жена из знатной семьи, которая выносила и родила ему троих детей: двух дочерей и сына – но она умерла, как умирали все государыни Бангалора. Задолго до старости и как-то в одночасье, словно сгорела. Обе девочки разделили судьбу своей матери: одной не стало в шесть лет, а другой – в восемь. Отец скончался, когда Тиррону исполнилось семнадцать, и теперь архонт мог вспомнить его лицо только по портретам, хранящимся в библиотеке.

Тем более необходимым показалось ему прочитать дневник своего отца, чтобы разгадать хоть какие-то семейные тайны.

Тиррон читал тогда весь день и всю ночь напролет. Он торопился добраться до конца этой скорбной повести раньше, чем появится Эрлтон. От человека в серебряной маске ничего нельзя было скрыть, и архонт считал, что ему крайне повезло в том, что тот отсутствует несколько дней. Тиррон словно разговаривал со своим отцом спустя десять с лишним лет после его смерти, и чувство запоздалой любви, уважения и глубокой скорби по этому умному и светлому человеку переполняло его.

"…Очаровательный мальчик. С тревогой вглядываюсь в его милые, светлые глазки, пытаясь определить – миновала ли его злая участь или он так же опасно болен и теперь обречен всю жизнь находиться под властью Эрлтона. Господи! Погляди на нас из бесконечности! Неужели ребенок должен так страдать?

Сам я плохо помню своего отца. Маг позаботился воспитать меня вдалеке от родительской ласки и тепла. Нынче мне ясно, что мой несчастный отец если и хотел, то не мог ничего противопоставить железной воле нашего жестокого повелителя. Увы! Проклят наш род. И проклятие это – Эрлтон…

…Боль с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее. Я бы с радостью принял смерть, но пока мой сын не станет достаточно взрослым, чтобы занять мой трон, маг не отпустит меня в долгожданное, желанное небытие. Я обречен страдать. Я готов страдать и больше, лишь бы Тиррона не постигла эта злая участь, но, к сожалению, уже очевидно, что и его не минула чаша сия, – он болен так же, как и все Аберайроны.

Я постоянно задаю себе вопрос: неужели же Водер Аберайрон – наш предок – не был безумцем. Неужели он сознавал, что делает, продавая себя и все свое потомство в рабство к Эрлтону?! Неужели он думал, что власть – да еще и вымышленная, нереальная, существующая только в воображении окружающих – стоит этих бесконечных мук? И неужели же он не раскаялся в конце своей жизни? Впрочем, я сознаю так же, что все эти вопросы бессмысленны, а главное – бесполезны, и ничего не решают…

…Пусть тот, кому случится услышать мой голос, звучащий здесь, будет уверен, что только тут я не притворяюсь и остаюсь самим собой. Таким, каким мог бы стать, если бы не обстоятельства. И пусть не думает он, что я безропотно переносил все издевательства, что не пытался защитить свое достоинство, что не хотел умереть, как положено умирать мужчинам.

Ты, кто бы ты ни был, читая мое послание спустя годы, знай: сегодня я попытался сразиться с Эрлтоном. И я видел ужас!

В последнее время боль терзает меня с такой силой, что я подолгу вынужден оставаться в постели. Магу это известно, и он нарочно приходит ко мне день, а то и два спустя, когда мои силы уже на пределе и я готов выполнить любую, самую безумную его просьбу. Точнее, не просьбу, но приказ, ибо из нас двоих всегда повелевает лишь он.

Но сегодня мой гнев был сильнее боли и усталости. Я решил твердо, что мне пора либо победить, либо умереть. И когда Эрлтон наклонился надо мной, наслаждаясь моими страданиями, когда его бесчувственная серебряная маска оказалась вплотную к моему лицу, я схватился за нее обеими руками и сорвал ее. О, Боже! Никогда не забуду того зрелища, которое предстало моим глазам: Эрлтон не просто уродлив, не просто отвратителен. Человек не может жить с таким лицом, ибо это не есть лицо живого человека. Это не есть лицо, изуродованное болезнью либо увечьем – это нечто, не поддающееся описанию, и я нахожусь сейчас в окончательной растерянности. Теперь я не знаю, с кем имею дело, и от того еще больше боюсь – не столько за себя, сколько за моего несчастного сына.

Эрлтона невозможно убить, и умереть против его воли нам тоже заказано. Но должно же быть хоть какое-то средство против него, и я верю, что кто-нибудь найдет способ избавиться от этого чудовища. Итак, знайте же: он…"

В этом месте строка обрывалась неровной чертой, и дневник заканчивался. Судя по предыдущей дате, последняя запись относилась к тому дню, когда Лекс Аберайрон покинул этот мир, вдоволь испив из чаши страданий.

Со слезами на глазах Тиррон перелистывал дневник своего отца снова и снова. Там были короткие записи, милые маленькие рисунки, свидетельствовавшие о том, что у старого архонта был недюжинный талант живописца, стихи, написанные, может, и не совершенно, зато живо и легко. Человек, живший под властью своего врага и мучителя, сумел сохранить в неприкосновенности свою светлую душу, и уже это можно было считать победой.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29