Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Миф Свободы и путь медитации

ModernLib.Net / Религия и духовность / Трунгпа Чогъям Ринпоче / Миф Свободы и путь медитации - Чтение (стр. 6)
Автор: Трунгпа Чогъям Ринпоче
Жанр: Религия и духовность

 

 


Дорога производит самое устрашающее впечатление. И все же она величественна, ибо это великая дорога. «Начиная с сегодняшнего дня до самого достижения просветления я желаю жить со своим хаосом и заблуждениями, а также с хаосом и заблуждениями всех живых существ. Я хочу разделить с ними наши взаимные заблуждения», Так что здесь никто не играет в игру «Кто выше». Бодхисаттва-это самый смиренный странник, который трудится на земле сансары, чтобы вырыть скрытые в ней сокровища.

Героизм

Путь бодхисатвы — это героический путь. В странах, где он впервые прокладывался, — в Тибете, Китае, Монголии, Японии, — люди суровы, заняты тяжелой работой, близки к земле. Стиль практики махаяны отражает героические качества этих людей — японскую традицию самураев, трудолюбие китайских крестьян, борьбу тибетцев с голой бесплодной землей. Однако свойственный этим народам героизм будничной жизни в Америке часто искажают и неверно истолковывают как жесткую воинственность и бездушную, регламентированную жизнь, жизнь робота. Первоначальный же смысл — это радость ощутить себя непобедимым, человеком, которому нечего терять, убежденным одиночкой. Конечно, иногда начинающие путь бодхисатвы испытывают некоторые колебания относительно такого отважного решения — отказаться от просветления, отдаться на милость живых существ и работать с ними, получая удовлетворение и гордость в деятельном сострадании. Они пугаются. В сутрах колебания иносказательно изображены как остановка в дверях родного дома: одна нога находится на улице, а другая еще за порогом, внутри жилища. Это миг серьезного испытания: сумеете ли вы преодолеть нерешительность и выйти на необитаемую землю улицы или же отступите обратно, под родную крышу? Хотите ли вы работать на благо всех живых существ или позволите себе погрузиться в ментальность архата, занятого собственным просветлением?

Подготовка к пути бодхисатвы заключается в объединении тела и ума: тело работает для ума, а ум для тела. Практика хинаяны, шаматха и випашьяна, делают ум точным, спокойным и ровным в положительном смысле: он пребывает именно здесь, а не мечтает, не спит, не воспринимает окружающее через дымку. Мы можем заварить чашку чаю так, как следует; можем как следует сварить еду и как следует подать ее — потому что тело и ум синхронизированы.

Теперь мы готовы совершить прыжок на путь бодхисатвы, раскрыться для радости труда с живыми существами, включая и самого себя. Бодхисаттва устанавливает дружбу с самим собою, как и с другими людьми. Для него не остается никаких таинственных уголков, внушающих подозрения; не могут возникнуть никакие неожиданности, способные разрушить духовную мудрость бодхисатвы, его достоинство и героизм. Это первая ступень, первый бхуми, первый духовный уровень.

Санскритское слово бхуми (тибетское га) означает «земля», «уровень», «почва», то есть основа, на которой вы можете установить отношения с самим собой и с другими. Здесь нет мистификации, нет заблуждений, это бесспорная твердь. Иными словами, это эквивалент глубинного здравого смысла, фундаментальное пребывание здесь. Поскольку бодхисатва знает свое тело и свой ум, знает, как относиться к ним обоим, весь процесс становится «искусным средством» (skillful means) в силу такой трансцендентальной безопасности. Это не пребывание в безопасном, защищенном месте, не наблюдение за собой с целью удостовериться, что все в порядке; это, скорее, пребывание в самой безопасности. Такая бесспорная безопасность приходит из осознания, что вы пробились через нечто. Вы оглядываетесь назад и понимаете, что все время были невероятным невротиком и параноиком, следили за каждым своим шагом, опасаясь, что можете утратить душевное здоровье, что ситуации постоянно чем-то вам угрожают. Теперь вы свободны от всех этих опасений и предвзятых мнений; вы обнаружили, что у вас есть нечто такое, что можно отдать, что вам нет надобности требовать чего-то от других, нет надобности все время чего-то желать, впервые вы богаты, вы обладаете изначальным, глубинным здоровьем. У вас есть что предложить; вы способны работать со своими собратьями, с живыми существами, вам больше не нужно успокаивать самого себя. Если вы нуждаетесь в успокоении — это душевная нищета: вы как бы все время проверяете себя: «Есть ли у меня это? Как бы мне сделать то?» Но бодхисатва радуется своему богатству, и его радость основана на опыте, а не на теории и несбыточных желаниях. Это так есть —непосредственно, фундаментально. Он по-настоящему богат — и потому находит радость в великодушии.

Таким образом, на уровне первого бхуми бодхисатва развивает великодушие. Он действует великодушно не для того, чтобы получить нечто взамен; он просто великодушен и излучает теплоту. Если вы делаете кому-то добро в общепринятом смысле, такое отношение имеет оттенок неравенства: вы как бы смотрите сверху вниз на того, кто менее удачлив, чем вы. «Я богат, а вы нуждаетесь в помощи, потому что вы не то, что я». Великодушие бодхисатвы не обязательно должно быть мягким и успокаивающим; оно может быть очень жестким или резким, потому что оно дает вам то, в чем вы действительно нуждаетесь, а не то, что доставит вам поверхностное удовольствие. Он не ожидает ничего взамен. Он может быть великодушным в физической сфере: давать пищу, одежду, жилище; он может проявлять великодушие в духовной сфере: давать пищу для ума, восстанавливать ваше душевное здоровье. Высший вид великодушия, согласно священным писаниям, это работа над состоянием ума другого человека. Но бодхисатва не переступает пределы собственного понимания — он считает себя скорее учеником, чем учителем. Не пытается он и покорить объект своего великодушия. Он осознает не только «себя и их», но также и пространство, общее для дающего и получающих. Восприятие совместного пространства представляет собой деятельность обостренного понимания, праджни.

Радостное великодушие первого бхуми сопровождается трансцендентальным знанием, праджней. Это знание есть результат практики випашьяны, основного метода обучения, унаследованного вами от практики хинаяны. Раскрытие навстречу радостному богатству первого бхуми одновременно приносит также и трансцендентальное знание. Слово праджня часто переводят как «мудрость», но предпочтительнее переводить этот термин словами «трансцендентальное знание», а словом «мудрость» пользоваться как эквивалентом джняны — медитативного состояния на тантрическом уровне, которое является более продвинутым по сравнению с праджней.

На уровне первого бхуми праджня включает прорыв, размывание границы между медитацией и немедитацией. Нет ощущения, что кто-то есть, что кто-то «осознает». Бодхисаттва может все еще практиковать свою дисциплину сидячей медитации, однако он начинает находить ее в определенном смысле неуместной и ненужной; это просто акт дисциплины. Фактически, когда он поднимается с коврика после медитации и принимает участие в повседневной жизни, это нисколько не меняет его душевного состояния. Его великодушное поведение постоянно. Иными словами, бодхисатва уже обладает остротой, пониманием, состоянием пробужденного ума. Вот почему его великодушие становится дана парамитой. (Дана значит «великодушие», пара — «другой», мита — «берег».) Это такое великодушие, которое выходит за пределы, достигает другого берега. Вы переходите через реку сансары, реку заблуждений, преодолеваете непрерывную цепную реакцию кармы, где каждая волна порождает новую волну подобно тому, как в электрическом токе каждая искорка электричества независима, но зажигает следующую.

Праджня — это трансценденция, прорыв через волевую цепную реакцию кармы. Но акт прорыва через кармическую Цепь может и сам породить некоторую цепную реакцию, потому что вы пробиваетесь через нечто и признаете факт прорыва. Возникает очень тонкая ситуация. Пока бодхисатва не достигнет десятого бхуми, он не в состоянии полностью разрубить цепь кармических оков, потому что признает, принимает сам акт прорыва. Праджня — это знание в том смысле, что вы все еще рассматриваете дхарму, или знание, как внешнее по отношению к вам; все еще существует подтверждение опыта, прорыв все еще переживается как событие, которое дает вам информацию, как событие, у которого вы учитесь. Бодхисаттва должен пройти через десять ступеней развития, чтобы преодолеть, отбросить наблюдателя — того, кто признает. Радостный процесс первого бхуми — это празднование отстранения от сансары, а не освобождения от нее, то есть бодхисатва все еще продолжает нести с собой элементы сансары.

Первый бхуми описывается в священных писаниях как состояние, когда вы выпили полчашки чая, а другая половина еще не выпита. Вы выбрали чай, заварили его, попробовали и начали пить, но пока не выпили всю чашку. Вы задержались, однако это не значит, что вы в ловушке; это значит, что вам предстоит работа — допить оставшийся чай. Для этого нужно сделать еще десять шагов. И тогда вам останется только вымыть чашку и поставить ее на место.

Разум земли

Второй бхуми именуется «незапятнанным» бхуми, он включает в себя шила парамиту, — свойство «моральности», или «дисциплины». Чистота бодхисатвы, на которую указывает шила парамигпа, основана на дружбе с самим собой, на любви к самому себе. Вы составляете компанию самому себе, вы вдохновляете сами себя. Вам не нужно подчинять себя, чтобы избежать искушений или следовать правилам или законам. Вы находите искушения малозначащими, а линии и указатели — менее необходимыми, потому что естественно следуете образцам поведения, которые соответствуют ситуациям. Нет надобности стараться сохранить чистоту, применять к своему естественному состоянию какой-то очиститель. Незапятнанность или чистота второго бхуми оказывается реализованной тогда, когда вы признаете свою природную чистоту.

Это подобно тому, как вы естественно чувствуете себя как дома в чистом и опрятном месте. Вам не нужно приспосабливаться к нему; если вы пытаетесь сделать это, то становитесь неподвижным и порождаете хаос. Таким образом, моральность бодхисатвы представляет собой естественный процесс. Неискусное действие становится неуместным. Бодхисаттва находит радость в общении с людьми, он не считает сострадательное действие своим долгом; он не имеет никаких догм относительно того, как ему действовать или какими должны быть другие люди. Он не пытается реформировать или преобразить кого бы то ни было из-за того, что люди не соответствуют его модели. Если люди стремятся обращать других в свое подобие, это значит, что они стараются успокоить самих себя, пользуясь обращением других как средством облегчить свои сомнения. Бодхисаттва не заинтересован в обращении; он уважает стиль жизни других людей, говорит их языком и дает им возможность развиваться в соответствии с их природой, а не делает из них отражения самого себя. Для того чтобы избавиться от стремления обращать других, требуется огромная дисциплина; бодхисатва тоже будет чувствовать сильное искушение говорить другим людям, какими им должно быть. Но вместо того, чтобы действовать в соответствии с этими порывами, бодхисатва рассматривает их как навоз, через который нужно перебраться, как выражение собственной неуверенности. Он больше не нуждается в такого рода подкреплении. Один тип дисциплины, известный под названием «собирание добродетели», связан с отношением к физическим предметам. Поскольку бодхисатва получил хорошую подготовку в медитации шаматхи и випашьяны, он не отнесется легкомысленно к чашке чая — не опрокинет ее. Он берет должным образом эту чашку, пьет чай и ставит чашку на место. В его действии не заключено никакого легкомыслия. Бодхичарьяватара (Bodhicaryavatara) отмечает, что, когда бодхисатва решает отдохнуть и садится на землю, он не забавляется рисованием на песке. Он не нуждается в бесконечных развлечениях, он просто сидит. Рисование на песке показалось бы ему некоторым усилием. Я надеюсь, что вы не примете это чересчур серьезно, не сделаете вывод, что если вы рисуете на песке, то не обладаете потенциальными возможностями бодхисатвы. Идея здесь в том, что если вы относитесь к своему окружению с уважением, то будете заботиться о нем, не станете смотреть на него легкомысленно. Как фотограф с почтением относится к своему аппарату, а профессор — к своим книгам, так и бодхисатва уважает землю. Легкомыслие для него тягостно. Существует качество «старого пса», или «сидящего быка»: он просто есть — именно он, именно такой. Лишнее движение — это легкомыслие. Конечно, бодхисатва может быть очень деятельным, а может быть и очень спокойным; но он никогда не поддается импульсу внезапного взрыва энергии: его действие отличается продуманным намерением и здравым смыслом — то есть оно не импульсивно.

Дисциплина бодхисатвы заключается в том, чтобы надлежащим образом относиться к земле, к своим внешним чувствам и уму. Он не заботится о психических феноменах или других мирах. Игнорирование земли в погоне за психическими феноменами подобно игре детей, которые пытаются найти золото в конце радуги. Нам не нужно проявлять заботу о космическом мире, о мире божеств, психических сил, ангелов или демонов, иначе мы можем утратить ориентацию в физическом мире, в котором живем; результатом будет безумие. Проверка разумности бодхисатвы заключается в том, как непосредственно он связан с землей. Все прочее уводит в сторону.

Терпение

Прежде чем рассматривать третий бхуми, я хотел бы подчеркнуть, что десять ступеней пути бодхисатвы к просветлению следует рассматривать как дорожные указатели, точки отсчета на карте, а не как события, отмечаемые празднованиями вроде дней рождения или окончания университета. На протяжении всего пути бодхисатвы нет никаких медалей за достижения. Каждая ступень, даже само просветление, напоминает различные стадии роста дерева. Первый бхуми — переживание чрезвычайно яркое: это как бы внезапный взрыв радости, понимание, что вы можете быть великодушным, можете раскрыться; но следующие бхуми — менее ярки. Один бхуми представляется вершиной горы, но за ним постепенно вырисовывается следующий бхуми; незаметно вы пересекаете границу между ними, незаметно подходите к началу следующего бхуми. Спрашивать о том, в каком бхуми вы находитесь, или разрабатывать программы курсов по достижению различных уровней — легкомыслие. Это очень постепенный, незаметный процесс.

Терпение — парамита первых трех бхуми — неразрывно связано с той идеей, что бодхисатва не желает быть буддой, предпочитает работать с живыми существами и спасать их от заблуждений. Терпение подразумевает также героизм, в том смысле, что бодхисатве нечего терять. Практика медитации, связанная с терпением, работает с понятием территории. Нет территории вашей или чужой, каждый человек находится на ничейной земле. Не добиваясь просветления для личной выгоды эго, вы не нуждаетесь и в территории, так что ваше пространство становится общественным участком, землей, не имеющей владельца. Ничейная земля —это свободное пространство, неподвластное законам какого-то правительства. Вы свободны делать там все что угодно; никто не может предъявлять к вам какие-либо требования, поэтому вы можете позволить себе ждать — быть терпеливым. Поскольку нет никаких обязательств, вы свободны от времени — не так чтобы не помнить, который час, а в том смысле, что вы свободны от принудительных обязательств держаться в границах времени.


Терпение не означает выносливости в перенесении боли, не означает, что вы позволите кому-то мучить вас, сколько ему заблагорассудится. Бодхисаттва одним ударом повергает мучителя и защищает себя, это простой здравый смысл. Фактически удар бодхисатвы сильнее, потому что он не может быть импульсивным или легкомысленным. Бодхисаттва обладает большой силой; ничто не в состоянии поколебать его, его действия спокойны, обдуманны и отличаются охранительными свойствами. Поскольку между ним и другими людьми существует пространство, он не чувствует какой-либо угрозы, однако он очень осторожен. Он внимательно рассматривает всю окружающую обстановку, выясняя обстоятельства, которыми следует заниматься. На ничейной земле действует как терпение, так и разумная осторожность. Поэтому бодхисатва может совершить прыжок, подобный прыжку тигра, вонзить когти, укусить, сокрушить. Ему не помешают общепринятая мораль или идиотское сострадание. Он не боится подчинять то, что должно быть подчинено, разрушить то, что нуждается в разрушении, приветствовать то, что заслуживает приветствия.

В общепринятом понимании терпение означает, что мы должны быть очень добры, ждать и сдерживать свой темперамент, подавлять беспокойство. Дожидаясь кого-то, мы курим сигареты, читаем, ходим взад и вперед, чтобы сохранить спокойствие. Когда нам говорят: «Извините, я опоздал», мы отвечаем: «Ничего, я с удовольствием провел время, я смотрел на окрестности, беседовал с прохожими. Приступим же к делу. Я рад, что вы пришли». Хотя мы притворяемся, что не беспокоимся о времени, в действительности мы насильно загнаны в жизнь по часам, поэтому наши уверения в том, что нас не беспокоит время, и наше стремление скрыть гнев оказываются лицемерными. Бодхисаттва же свободен от вынужденных тревог по поводу времени; он может спокойно сидеть, не чувствуя, что чего-то «ждет». Хотя в действиях бодхисатвы нет ощущения времени, это не значит, что он делает все настолько медленно, что действие становится неэффективным. На самом деле он всегда продуктивен в действиях, потому что его действия непосредственны и упорны, его ничто не отвлекает, ему ничто не препятствует. Он не жалуется в общепринятом смысле, но указывает на непорядки в организации или на невротическое поведение работающих. Он не выражает недовольства такими явлениями, а относится к ним как к фактам, которые нуждаются в исправлении. Это выглядит хорошей стратегией для бизнесмена, но, если человек не отдался всецело процессу движения по пути бодхисатвы, подобное спокойствие для него невозможно.

Традиция

Вирья — парамита четвертого бхуми — означает удовольствие от труда и упорную работу с любым материалом, с любым объектом труда, который нам представляется, — с состоянием нашего ума, с традициями, с обществом. Задача не в том, чтобы выступать за или против традиций, за или против нашего состояния ума или нашего общества; задача в том, чтобы найти в них удовольствие и затем работать с ними. Недостаточно поверхностно отвергать различные аспекты окружающего мира. Просто отказываться от традиционной морали как от старомодной, тесной, устаревшего фасона одежды, а затем заменять ее современной, свободной, «модной» моралью — это было бы чрезмерным простодушием. Многие молодые люди полностью отвергают традицию, даже сам ее запах, они не видят в ней ничего истинного: «Я несчастлив, я невротичен из-за них всех — из-за родителей, учителей, окружающих, политических деятелей, психиатров, капиталистов, священников, компьютеров, ученых». Мы осуждаем правительство, школы, церкви, синагоги, больницы. Но в таком отношении просматривается некоторая неуверенность. Не может ли быть так, что в общепринятом, традиционном, есть какая-то истина? «Что же, если это и так, я воспользуюсь только тем, что имеет смысл для меня, а остальное отброшу». Мы хотим оправдать свое существование, представляясь хорошим человеком, этаким маленьким Христом или Буддой. Такая застенчивая попытка придать себе достоверность, создать свой стиль есть не что иное, как еще одна форма духовного материализма. Мы пытаемся отмежеваться от любого известного стиля и оправдываем себя с помощью идей, облачающих наш бунт в одежды очаровательной фантазии.

Напротив, бодхисатва прочно укоренен в традициях своего общества; однако он не чувствует себя обязанным следовать им. Он не боится сделать новый шаг, но если он выходит из традиции, то именно потому, что знает ее достаточно хорошо. Сначала нужно вступить в традицию, понять ее вполне, понять свойственные ей глупые и мудрые аспекты, понять, почему люди загипнотизированы ее догмами; необходимо уяснить, какая мудрость — если она существует — скрывается за догмой. После этого можно выйти из традиции, и это — здравый смысл.

Традиционный способ быть хорошим человеком состоит в том, чтобы устранить всякую окраску, всякое разнообразие. Вы маскируетесь и смешиваетесь с социальным ландшафтом; вы становитесь белым. Белый цвет ассоциируется с чистотой, мягкостью, ясностью, презентабельностью. Но если вы хотите стать чрезвычайно хорошим гражданином, вам необходимо прибавить к белому немного цвета. Чтобы улучшать общество, нужен какой-то цвет — для контраста с белым.

Бодхисаттва не связан белым, не связан законом, условностями или традиционной моралью; в то же время он не убьет никого на месте в приступе злости, не накинется на женщину прямо на улице, почувствовав к ней страсть. Обычно в подобной ситуации человек колеблется, опасаясь попасть в неудобное положение, сделать что-то неприличное, совершить нечто порочное. «Мне нельзя этого делать, это неправильно». Возникают едва заметные побуждения — мы отбрасываем их — накапливается депрессия. «Хотелось бы это сделать, но вот общество (или совесть) не позволяет». Но, пожалуй, в нашем колебании есть нечто большее: возможно, это наш изначальный здравый смысл удерживает нас от импульсивных действий.

Здравый смысл лежит где-то между запретами условной морали и свободой крайних импульсов, но это промежуточное пространство весьма неопределенно. Бодхисаттва находит удовольствие в игре между нерешительностью и крайней импульсивностью: любо посмотреть на это — и само по себе подобное удовольствие есть образец здравого смысла. Удовольствие состоит в том, чтобы открыть глаза на всю ситуацию в целом, а не рассматривать ее с той или иной точки зрения. Бодхисаттва не становится в позицию отрицания условностей, не отводит душу мрачным зубоскальством, не навязывает себя миру. Не защищает он и слепых догм, не пытается, пятясь от страха, втиснуть мир в неподвижные идеи и правила, приспособить мир к ним. Бодхисаттва наслаждается полярностями, не впадая ни в одну из них. Он воспринимает то, что происходит, как некое послание, он исследует его все дальше и дальше; конфликт между полярностями становится его вдохновением. Для того чтобы стать коммунистом, вам нужна модель того, что не является коммунизмом, а это значит, что вы должны понимать капитализм; капитализм оказывается вашим вдохновением.

Бодхисаттву вдохновляет война между умом пробужденным и умом сансарическим: сансарический строй психики — это вдохновение для психики пробужденной. Нам не нужно изменять себя, не нужно отрицать то, чем мы являемся. Мы можем пользоваться тем, чем являемся, как источником вдохновения. Таким образом, вирья, четвертый бхуми, — это радостная и трудная работа с любым доступным нам объектом труда: со своими неврозами, со своим здравым смыслом, с культурой, с обществом. Мы не придерживаемся сектантских различий, не утверждаем свое превосходство, а радуемся тому, что есть, и работаем с ним.

Дзэн и праджня

Парамита пятого бхуми — всеохватывающее осознание. Это медитативное состояние в индийской традиции называется дхьяна (dhyana), в китайской — чань (ch'an), в японской — дзэн. Все эти термины означают состояние полной вовлеченности без центра и без периферии. Если есть центр и есть периферия, тогда состояние нашего ума перестает быть состоянием полной вовлеченности, потому что нам приходится оглядываться на две стороны и неминуемо возникает чувство полярности.

Итак, дхьяна, или дзэн, представляет собой состояние без наблюдателя. Когда мы говорим об осознании в поверхностном смысле, мы имеем в виду эгоцентрическое наблюдение: мы знаем, что делаем, знаем, где нам надлежит быть, как обращаться с ситуацией, — все это очень сложный процесс. Нам приходится не упускать из виду ситуацию и самих себя, следить за тем, как мы с ней справляемся, какое влияние на ситуацию оказывают наши действия. Нужно одновременно делать так много различных вещей, что мы опасаемся утратить контроль над положением, — а потому должны быть чрезвычайно бдительными и осторожными. Старание находиться в таком состоянии тотального осознания — вещь очень трудная и сложная.

Осознание в смысле дзэн гораздо проще. Тибетское слово для обозначения этого состояния — самтэн (samten, или bsam gtan). Сам означает «осознание», тэн — «сделать устойчивым». Следовательно, самтэн означает устойчивое, не невротическое, а здоровое осознание в том смысле, что существует очень немного вещей, за которыми нужно следить, потому что все упрощено до одной-единственной ситуации. Если есть простота и простор, то действия и качества бодхисатвы — парамита, великодушие, терпение, энергия, дисциплина и другие — видны как отличные друг от друга процессы. И когда эти процессы совершаются в широко открытой ситуации, не возникает никакого конфликта между великодушием, терпением и остальными качествами: они могут сочетаться и дополнять друг друга.

Простор дхьяны, или всеохватывающего осознания, способствует дальнейшему развитию праджни — когда проявляется резкий, точный, жалящий аспект пространства, подобный свежему холодному зимнему воздуху: он чист, прохладен, ясен. До шестого бхуми — созревание праджни — действия бодхисатвы отражают скрытую, тонкую психическую установку. Чтобы видеть сквозь нее, бодхисатва еще не обладает достаточной ясностью и пробужденностью. Но праджня прорывает благочестивую структуру этой установки — его необыкновенную сострадательность, искусные и осмотрительные действия, способность справиться с любой ситуацией (бодхисатва подобен медовому сиропу — приятен, добр, мягок и в то же время неуловим). Праджня пронизывает любую тонкую структуру ума, любую склонность к добродетели или манипуляциям, любые застывшие понятия.

Чем дальше развивается прорыв праджни, тем больше разворачивается следующая стадия — седьмой бхуми, упайя В некотором смысле такое действие гораздо легче обычного, выполнить его проще, чем осознанно заварить чашку чая.

В начале пути бодхисатвы есть огромная радость понимания того, что мы обладаем всеми богатствами и умениями, что мы — целостные человеческие существа. Движение дальше, за пределы этого уровня, не сопровождается самоосознанием; но и безличное осознание становится еще одним видом самоосознания. Мы все еще пользуемся опорными пунктами —хотя и в трансцендентальном смысле; тем не менее мы подтверждаем и укрепляем наш опыт. Затем, преодолев седьмой бхуми, мы начинаем пробиваться сквозь эту преграду, применяя совершенные искусные средства. И в конце нам уже не нужно оглядываться на опорные точки, нам вообще не нужно продолжать путешествие. Наш путь становится эволюционным процессом, в котором разворачивается новая сила, совершенная, просветленная сила. Она-то и ведет нас к десятому бхуми, или дхармамегхе, то есть «облаку дхармы», к развитию парамиты еше (yeshe), или мудрости (санскр. jnana).

Мудрость — это не-отождествление с учением, не-отождествление с путем, не-отождествление с техникой. Бодхисаттва более не отождествляет себя с путем, потому что он стал путем. Он есть путь. Он работал над собой, шел по самому себе, пока не сделался путем, а также повозкой, а также тем, кто на ней едет, — всем этим одновременно. Он и есть видение, энергия, искусные средства, великодушие, знание, всеохватывающее осознание. Это состояние невыразимо могуче; но в то же время, находясь в десятом бхуми, бодхисатва бессилен, ибо полностью обусловлен путем Будды. Это звучит парадоксально, но это именно так.

Существует притча об одном индийском царе, которому придворные прорицатели сообщили, что в ближайшие семь дней будет идти особый дождь: его вода вызывает безумие. Царь собрал и спрятал огромные запасы чистой воды с таким расчетом, что, когда пойдет дождь, все его подданные потеряют рассудок, а он один сохранит его. Но спустя некоторое время он понял, что не сможет общаться с ними, так как они принимают мир безумия за реальный и могут нормально работать только в мире, созданном их взаимным безумием. Поэтому царь в конце концов решил оставить свой запас чистой воды и пить воду безумия.

Это довольно-таки обескураживающий способ описать просветление, но притча оказывается очень сильной. Если мы решаемся выпить воду безумия, у нас больше нет опорной точки. И тогда всеобщее просветление есть всеобщее безумие. Но по-прежнему существует царь со своими поданными, и они должны вместе как-то управлять миром. Управление миром становится выражением здравого смысла, потому что нет опорной точки, с которой можно было бы сражаться. В целом путь бодхисатвы по-своему логичен, но в то же время есть в нем и нечто чрезвычайно нелогичное.

Капитуляция

Первоначально преданность бывает внушена чувствах неадекватности: мы начинаем понимать, что неспособны справиться с жизнью, что заблуждались на ее счет Даже те небольшие маяки, которые вроде бы светили нам среди темноты, оказываются весьма уязвимыми; таким образом, на ступени хинаяны преданность порождается чувством нищеты. Мы находим убежище в будде, дхарме, сангхе; мы чувствуем, что запутались в жизненных проблемах. Нам не удалось свить себе уютное гнездо. Мы хотим изменить свой болезненный, полный клаустрофобии мир.

Вы можете возразить на это, что некоторые люди подходят к пути с более оптимистической мотивацией. Возможно, у них был какой-то сон, какое-то видение, какое-то прозрение, и это вдохновило их на более глубокие искания. Возможно, они располагают деньгами, чтобы полететь в Индию, или у них оказывается достаточно храбрости и энтузиазма, чтобы добираться туда на попутных автомашинах. Так у них появляются всевозможные экзотические и вдохновляющие переживания. Кто-нибудь, приросший к Нью-Йорку, пожалуй, сочтет это великолепным и героическим путешествием. Но, в сущности, такие люди все еще обладают психологией нищего.

Хотя их первоначальное вдохновение могло быть достаточно мощным, у них все же нет уверенности относительно того, как взяться за дело. Они чувствуют, что эта наука слишком драгоценна, слишком богата, им ее не усвоить. Они сомневаются в своей способности овладеть духовной дисциплиной. И чем менее состоятельными они себя чувствуют, тем более преданными учениками становятся. По сути, такая преданность заключает в себе и оценку объекта преданности: чем беднее вы себя чувствуете, тем богаче, по контрасту, кажется вам гуру. Чем больше разрыв между его и вашим багажом, тем сильнее ваша преданность. И тем сильнее ваше желание что-то отдать ему.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8