Шпион особого назначения (№4) - Прыжок в темноту

Андрей Троицкий

Прыжок в темноту

Глава первая

Пригород Краснодара. 2 августа.

Вспыхнули красные стоп-сигналы автозака «ЗИЛ», машина остановилась у семафора перед железнодорожными путями и опущенным шлагбаумом. Лейтенант ФСБ Олег Решкин, сидевший на заднем сидении «Волги», следовавшей за грузовиком, вытащил из внутреннего кармана носовой платок и промокнул влажный лоб. Двенадцатый час ночи вечера, а изнуряющий зной, висевший над городом весь день, кажется, не пошел на убыль. Впереди такая же жаркая ночь.

На вокзале Решкин сдаст задержанного оперативникам из центрального аппарата ФСБ. И гражданин, закованный в наручники, называющий себя Николаем Николаевичем Марковым, предпринимателем, бездетным неженатым мужчиной тридцати восьми лет от роду покатит в столицу на фирменном поезде «Краснодар – Москва». В соседних купе пассажиров не окажется, их двери будут заперты проводником. Еще два опера станут посменно дежурить за дверью, наблюдать за пассажирами, сообщая старшему группы о подозрительных типах, снующих по коридору поезда. Меры безопасности, которые непосвященному человеку покажутся лишними, нужны для того, чтобы господин Марков добрался до столицы живым. В Москве, когда поток пассажиров схлынет, и опустевший поезд подадут на запасные пути, к вагону подгонят фургон с конвоем, который и доставит Маркова в Лефортовский следственный изолятор.

Решкин снова промокнул лоб платком. Наверное, виной всему эта проклятая жара, неподвижный застоявшийся воздух и чувство близкой опасности, появившееся неизвестно откуда. Это чувство словно соткалось из мрака южной ночи, намертво прилепилось к сердцу и больше не отпускало.

На заднем сидение «Волги» рядом с Решкиным устроился младший лейтенант Олег Чекалов, молодой оперативник из местного управления ФСБ. Худой белобрысый малый, одетый в недорогой костюм и клетчатую рубашку, он производит впечатление образцового институтского аспиранта, любимца кафедры, выбравшего для кандидатской диссертации какую-нибудь захватывающую человеческое воображение тему. Например, «Роль дождевых червей в процессах теплообмена верхнего слоя почвы». Чекалов часто смаргивал веками, высовывал изо рта кончик языка и слизывал с верхней губы капельки пота, коленями он сжимал ствольную коробку автомата Калашникова, стоявшего между ног. Беспокойными руками принимался теребить автоматный ремень, но бросал это дело и барабанил пальцами по костяным коленкам, вывивая глухой неприятный звук. Кажется, стучат молотком по крышке гроба.

Решкин подумал, что Чекалов слишком напряжен, его страхи, как дурная болезнь, передаются окружающим людям. Водитель «Волги», немолодой дядька, заскрипев креслом, вытащил сигареты и, прикрыв дверцу, выдул из себя густую струю табачного дыма. Где-то справа засвистел, приближаясь к переезду, локомотив, уходивший от станции. Через пару минут по стыкам рельс застучали колеса товарняка. Чтобы отвлечься, Решкин принялся считать вагоны, но быстро сбился. Состав оказался длинным, следом за вагонами пошли цистерны с топливом, за ними платформы с гравием и песком.

– Долго еще до вокзала? – спросил Решкин.

– Это как поедем, – уклончиво ответил водитель, которого тянуло на долгий обстоятельный разговор, и пыхнул дымом. – Быстро или медленно. Сам знаешь, центральную улицу перерыли. Поэтому тащимся по окраине. И еще этот переезд... Тут всегда торчишь подолгу. Окажись мы на этом месте минутой раньше, глядишь, проскочили. А теперь...

– Если не будет встречных поездов или пригородных электричек, скоро поедем, – неожиданно вступил в разговор Чекалов. Он говорил высоким петушиным голосом, продолжая терзать автоматный ремень.

Решкин не слушал. Словоохотливость Чекалова выдавала беспокойство. И чего ему тревожиться? Проехаться на казенной машине по родному городу, просто удовольствие, не работа. Но сам Чекалов, попавший на оперативную работу в ФСБ всего пару месяцев назад, наверняка считал эту прогулку важным боевым заданием, чем-то вроде экзамена на профессиональную пригодность. И, облажайся он хотя бы в мелочи, завтра перед строем с него сорвут погоны, сунут в руки полосатый жезл и отправят постовым на самый вонючий городской перекресток, где он, задыхаясь бензиновыми выхлопами, станет махать палкой, регулируя уличное движение.

– Волнуешься? – спросил Решкин.

– Я-то? – Чекалов заерзал на сидении. – Немного есть. Этот Марков, как он себя называет, еще тот фрукт. Не случайно же им заинтересовалась Москва. Правда?

– Пожалуй.

– Следователь прокуратуры провел с Марковым шесть допросов. Я читал протоколы. Сплошное вранье.

– Пожалуйста, прекрати играться с автоматом. Мне только пулевого ранения не хватало на ночь глядя.

– Да, да, – Чекалов скрестил на груди беспокойные руки.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать пять.

– Совсем взрослый мальчик, – ободрил Решкин. – Я тебя старше всего на четыре года. Почти ровесники. Авторитетно заявляю: тебе не о чем беспокойся. Скоро машины будут на товарном дворе вокзала, там клиента с рук на руки передадим московским операм. А ты, сдашь автомат дежурному по оружейной комнате, вернется домой, к жене.

– Я не женат.

– Правда? – почему-то удивился Решкин. – Тогда поздравляю. Значит, мы с тобой состоим в клубе холостяков. Я разведен. И сегодня еще свидание с одной интересной особой... Короче, разговоры о бабах отложим на потом.

Решкин не успел закончить мысль. У будки стрелочника загудел зуммер, старик в черной железнодорожной фуражке выскочил из двери, в след ушедшего состава сделал отмашку красным флажком и снова побежал к будке. Шлагбаум начал подниматься. Автозак, раскачиваясь из стороны в сторону, тронулся с места. Водитель «Волги» выплюнув окурок, захлопнул дверцу, машина перекатила железнодорожные пути и поехала вслед за нещадно пылившим грузовиком.

«ЗИЛ» был таким древним, что место ему на свалке. Видимо, в прежние времена машину использовали для перевозки хлеба или колбасы, но не граждан, чьи интересы вошли в противоречие с законом. Впоследствии эту колымагу приспособили для своих нужд сотрудники следственного изолятора. Фургон обшили листовым железом, покрасили свежей светло зеленой краской, застеклили единственное оконце. Внутреннее помещение надвое разгородили решеткой. Возле задней двери установили мягкое сидение для двух конвоиров. По другую сторону решетки привинтили к полу деревянную скамью без спинки. Подследственным или осужденным не вредно посидеть на жестком. Сейчас в этой раскаленной консервной банке на колесах Марков, закованный в наручники, чувствует себя не лучше, чем в пыточной камере.

* * *

В поле зрение ФСБ этот человек попал, можно сказать, случайно. Месяц назад в Краснодаре объявился некто Рамзан Вахаев, человек, объявленный в российский и международный розыск, по сведениям из агентурных источников, причастный к похищениям людей и террористическим актам в сопредельных с Чечней республиках.

Он остановился в частном доме на окраине Краснодара у двоюродной тетки, престарелой бабы, инвалида второй группы по зрению. В местном управлении ФСБ решили пока Рамзана не трогать, по возможности отследить его контакты и связи. За домом стали приглядывать, поставили на прослушку домашний телефон тетки. Первую неделю Рамзан сидел тихо, носа на улицу не высовывал, телефоном не пользовался, гостей не встречал. Оперативники, выбравшие для наблюдения за объектом скобяную лавку на углу улицы, хозяин которой свой человек, видели лишь железные ворота с калиткой, высокий кирпичный забор, за которым просматривалась пыльная листва абрикосовых деревьев и шиферная крыша гаража на две машины. Днем и ночью из-за забора слышался лай спущенных с цепи овчарок.

Рамзан выбрался из своего лежбища на девятый день пребывания в городе. Поймав частную машину, он назвал водителю адрес Центральной гостиницы. В одиннадцать вечера устроился за столиком ночного ресторана на втором этаже, сделал заказ и внимательно выслушал песню про печальную луну, которую с эстрады мурлыкала немолодая певица, облаченная не в концертное платье, а в откровенный купальник бикини, который был маловат женщине на пару размеров. День будничный, посетителей в кабаке немного. Операм, занявшим три столика в разных концах зала, удалось не только внимательно рассмотреть Рамзана, но сделать несколько качественных фотографий. Коротко подстриженные усики, напомаженные до блеска волосы, сшитый на заказ костюм с «искоркой», яркий шелковый галстук с и ботинки с серебряными пряжками. Чеченец, напомаженный, насквозь пропитанный одеколоном, похож на старшего продавца галантерейной лавки.

В первом часу ночи за столик Рамзан подсел скромно одетый мужчина славянской наружности, лет сорока, спортивного сложения. Он заказал лангет и большую кружку пива. Разговаривал с Рамзаном Вахаевым минут десять, не дольше. Затем проглотил мясо, выпил пива и отчалил. После ухода незнакомца, чеченец тоже засобирался домой, хотя с часу ночи в кабаке начиналось шоу со стриптизом.

Знакомым Вахаева оказался некто Николай Николаевич Марков, проживавший в гостинице у вокзала. За ним установили наблюдение, выяснили личность. Но тут чекистов ждало разочарование: выходило, что этот тип чист, как уши новорожденного поросенка. Прописан в подмосковных Мытищах, разведен, не судим, в картотеках милиции и ФСБ не зарегистрирован. Фотографии Маркова, пальцы, снятые с пивной кружки, и рапорт о его контакте с Вахаевым ушли в центральный аппарат ФСБ. Московские опера выяснили, что по указанному в паспорте адресу в Мытищах действительно проживает Николай Николаевич Марков, дважды разведенный опустившийся на самое дно жизни ханыга. Бездетный, безработный, страдающий несварением желудка и популярной венерической болезнью. Свой паспорт пропил около года назад у шашлычной «Звездный дождь».

Пока в Москве крутилась бумажная карусель, в Краснодаре Марков и Рамзан встретились средь бела дня в толчее у билетных касс городской автобусной станции. На этот раз Вахаев оделся в линялые джинсы и голубую рубашку, в толпе среди пассажиров ничем не выделялся. На плече висела спортивная сумка. Марков был одет в тот же недорогой костюм, в котором появился в ресторане. В руках черная спортивную сумку, очень похожую на ту, что имел при себе Рамзан Вахаев. Не пожав друг другу руки, даже не раскланявшись, мужчины, встав в очередь за билетами на Майкоп, незаметно обменялись сумками. Рамзан, обмахиваясь газетой, вышел из душного зала на улицу якобы перекурить, поймал попутную машину и уехал к тетке. Через пять минут на воздух вышел Марков. Покрутившись среди пассажиров, упал на заднее сидение такси и направился в привокзальную гостиницу.

В номер Маркова чекисты ворвались в десять тридцать вечера, когда он, расплатившись с администратором, паковал чемодан. В черной спортивной сумке обнаружили двести тысяч долларов сотенными купюрами, испанский пистолет «Астра» девятого калибра и две снаряженные обоймы. В пиджаке железнодорожный билет до Москвы на ночной поезд. Маркова, не оказавшего сопротивления, задержали и отправили в изолятор временного содержания ФСБ. На следующий день ему предъявили постановление об аресте и перевезли в местный СИЗО.

Тем же вечером в тот же час началась операция по задержанию в доме тетки Рамзана Вахаева. Жилище перевернули верх дном, обследовали все надворные постройки, гараж, погреб, больше похожий на бомбоубежище, даже собачьи будки. Но след племянника давно простыл, видимо, он, перемахнув забор, ушел через соседский двор. Вся округа, насколько хватает глаза, застроена частными домами, дровяными сараями, старыми гаражами. Спрятаться среди этих построек, оторваться от слежки, опытному боевику раз плюнуть. Почуяв «хвост» еще на автовокзале или по дороге к дому, Рамзан вернулся к тетке, переоделся, – и ходу.

На небе сгустились синие сумерки. Муж Вахаевой Султан неподвижно сидел на пороге кирпичного дома и, смежив веки, молчал, словно погрузился в летаргический сон или накурился дури. Тетка бельмастыми глазами пялилась на оперативников и соседей понятых, на двух убитых овчарок, валявшихся посередине двора, трясла сухими кулаками и без остановки, как пулемет, шпарила отборными ругательствами, перескакивая с русского языка на чеченский и обратно. Недостатки зрения восполнял громовой раскатистый голос. Дикие вопли хозяйки прохожие слышали за два квартала от дома.

Добычу оперов составили туфли Вахаева с серебряными пряжками, фасонистый костюмчик, пара флаконов французского одеколона и шелковый галстук, прожженный сигаретой. Ни наркоты, ни денег, ни оружия, ни записной книжки. Тетку и ее мужа доставили в КПЗ, а наутро отпустили с миром. Какое обвинение предъявишь старикам?

* * *

Еще сегодня днем Решкин сидел в следственном кабинете краснодарской тюрьмы и листал протоколы допросов Маркова, которые проводил следователь городской прокуратуры. Враньем пахло за километр. Марков не утруждал себя сочинительством правдоподобных ответов, следователя считал полным недоумком. Действительно, Марков взял у своего знакомого в долг двести тысяч долларов, чтобы открыть собственное дело, ресторан в одном из спальных районов Москвы. О пистолете «Астра», лежавшем в спортивной сумке, разумеется, ничего не знал. Увидел пушку, когда расстегнул «молнию», вывалил пачки долларов на кровать в гостиничном номере, чтобы пересчитать. И остолбенел. Он никогда не держал в руках оружие, даже не знал, как пользоваться пистолетом.

«Вопрос: Имя знакомого, одолжившего вам крупную сумму в валюте, Рамзан Вахаев?» Ответ: «Мне он известен как Руслан Табоев. Кажется, занимается, оптовыми поставками в Москву ранних овощей». Вопрос: «Где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились?» Ответ: «Года три-четыре назад, в Нальчике. Сидели в одном ресторане, разговорились, ну, слово за слово». Вопрос: «Значит, вы случайные знакомые? Чем объясняется его щедрость? Двести тысяч долларов огромные деньги». Ответ: «Это не щедрость, а бизнес. Я оставил Руслану расписку. Он знает, где меня найти. Он мне доверяет. А деньги я вернул бы с процентами».

Вопрос: «Паспорт, которым вы пользуетесь, выдавая себя за Николая Николаевича Маркова, подложный. При каких обстоятельствах он попал к вам?» Ответ: «Купил на толкучке в Армавире. За отдельную плату на том же рынке мне помогли вклеить новую фотографию. Имен людей, у которых я купил документ, не знаю. Но их внешность смогу описать. И вот еще... Хочу сделать одно пояснение. Моя фамилия действительно Марков. Это простое совпадение. А вот имя и отчество другое. Сергей Иванович. Родился в пригороде Караганды тридцать семь лет назад, второго января. Мать работала откатчицей на шахте. Она погибла в результате несчастного случая. Попала под груженую углем вагонетку, которую спустили с горки. Мне тогда едва восемнадцать стукнуло. Вырос без отца. Закончил десять классов, горный техникум. В армию не взяли, потому что заболел туберкулезом. Лечился два года. По специальности, учетчиком на шахте имени Кирова, работал шесть лет. В последние годы занимаюсь мелкой торговлей. У нас в Казахстане денег не сделаешь, народ слишком бедный. Поэтому мотаюсь по России».

Вопрос: «Чем именно вы зарабатываете на жизнь?» Ответ: «А чем другие зарабатывают? Здесь купил, там продал... На хлеб с маслом хватает. Хотел получить российское гражданство, но эта канитель на годы растянется. Купил паспорт, чтобы начать свое дело. Я об этом всю жизнь мечтал. Осесть в столице и хозяйничать в своем ресторане. Но без паспорта ничего не получится. Я понимаю, что совершил преступление, воспользовавшись подложными документами. Свою вину сознаю полностью. И готов понести суровое, очень суровое, но справедливое наказание. Надеюсь, дело ограничится штрафом».

И дальше все в том же роде. Марков врал, врал и снова врал. Язык без костей и хорошо подвешен. В Караганду направили запрос, но ответа ждать долго. Кажется, этот тип просто тянул время. Но с какой целью? Разгадка на поверхности: Марков неплохо знает законы. Он расскажет одну жалостливую сказку, на ее проверку уйдет время. Затем придумает что-нибудь новенькое. Родился на Украине, рос без отца, мать погибла в результате несчастного случая. Во время сбора подсолнечника в поле на нее наехал трактор. В армии не служил, потому что врачи обнаружили защемление паховой грыжи. Лечился, трудился в сельхозкооперативе, зарабатывая на кусок хлеба, позже занялся мелким бизнесом...

Когда проверят и эту басню, начнет симулировать слабоумие или шизофрению. Назначат психиатрическую экспертизу, которая признает Маркова здоровым. Потом, как из-под земли появится неизвестно кем нанятый адвокат, который начнет давать умные советы и качать права. А там закончится срок следствия. Судья не выдаст санкцию на его продление. И клиента можно упрятать за решетку лишь за хранение оружие. Еще вопрос, удастся ли доказать в суде и этот эпизод. Неделю назад из центрального аппарата ФСБ сообщили, что подозреваемого, возможно, перевезут в Москву. Но для начала на месте в Краснодаре нужно кое-что выяснить.

Оказалось, что Маркова в компании того же Вахаева видели вместе в ресторане одной из гостинец Баден-Бадена. Вахаев по подложному загранпаспорту выезжал на лечение в Швейцарию, пил минеральную воду из природного источника, сторонился общества, с женщинами встречался не регулярно, вместо вечеринок посещал врача, который специализировался на лечении желудочных болезней. В Баден-Бадене сделаны несколько снимков Рамзана в обществе разных людей, которые давно интересуют ФСБ. На одном из снимков Рамзан обедает в компании Маркова.

* * *

Марков переступил порог следственного кабинета в тот же день, когда пришла шифровка из Москвы. Несвежая рубашка, провонявшая потом, мятые штаны, спутанные волосы. Он выглядел усталым, под глазами залегли тени, от кофейного загара не осталось следа. Две с половиной недели, проведенные в общей камере, горячей и душной, как крематорий, переполненной местными урками и бытовиками, не пошли на пользу. Решкин усадил Маркова на привинченный к полу табурет, развернул перед его носом удостоверение следователя городской прокуратуры Самохина Ивана Ильича.

– Время отпусков, – сказал Решкин и, включив верхний свет, уселся за стол. – Теперь вашим делом буду заниматься я. Временно.

Марков вытер нос кулаком и кивнул.

– Курите? – спросил Решкин. – Какие сигареты предпочитаете?

– А у вас что, разные есть? – Марков говорил приятным баритончиком с хрипотцой.

Решкин положил на стол пачку «Примы» и спички.

– Наши прокурорские работники в прошлом году ездили в Европу, – сказал он. – Ну, вроде как по обмену опытом.

– Вот как? – усмехнувшись, Марков прикурил сигарету. – Значит, ума набирались? Похвально. Лично я это только приветствую. Вот вы по виду совсем еще молодой человек, вам полезно потереться в Европе. Посмотреть, как тамошние сыскари ловят преступников. Авось, что-то полезное почерпнете.

– Я не о том, – не заметил иронии Решкин. – Во многих европейских тюрьмах заключенным разрешают курить сигареты с фильтром. Тамошним зэкам просто в голову не приходит, что из сигаретного фильтра, если его поджечь и раздавить каблуком, получится холодное оружие. Что-то вроде писки или бритвенного лезвия. Этой штукой можно порезать сокамерника или вскрыть себе вены.

– На то она и есть отсталая Европа, – ответил Марков. – До таких вещей там еще не додумались. У них все впереди.

– В камере не очень жарко?

– Не очень, – вежливо ответил Марков. – Температура всего лишь градусов на десять-пятнадцать выше, чем в этом кабинете. И воняет, как на помойке. Но жить можно и в стадных условиях.

Решкин наклонился под стол, вытащил большую бутылку минеральной воды, доверху наполнил два пластиковых стаканчика.

– Пейте, разлито в Карловых Варах, – сказал он. – Всегда держу при себе, потому что у меня повышенная кислотность. Так недолго и до язвы.

Марков, немного удивленный странной манерой следователя вести допросы, поднял стаканчик, внимательно посмотрел на пузырьки, принюхался, словно хотел убедиться, что жидкость – не керосин, а простая минералка. Сделал глоток.

– Вообще-то самую лучшую минеральную воду в Европе разливают в Баден – Бадене, – сказал Решкин.

Стаканчик дрогнул в руке Маркова, вода едва не расплескалась.

– Там пили воду особы царских кровей, – продолжил Решкин, рассеяно глядя на пустую стену. – Очень дорогой город.

– Баден – Баден? – переспросил Марков и поставил недопитый стаканчик на стол. – Это, кажется, в Швейцарии?

– Это в Германии, – улыбка сошла с лица Решкина. – Вам ли не знать такие вещи. Этим фотографиям полгода.

Он открыл папку, привстал с кресла и положил на стол перед Марковым три самые удачные карточки, сделанные в Баден-Бадене, полученные из Москвы.

– Действительно, немного похож на меня, – Марков ткнул пальцем в одну из фотографий, почесал кончик носа. – Да, что-то есть общее... Но я не бывал в Баден-Бадене. Я вообще за границу никогда не выезжал.

– Вот как? Но в Германии тебя хорошо запомнили, – Решкин перешел на «ты». – Ты так сорил деньгами, будто в жизни больше не будет случая их потратить.

– Вы, гражданин начальник, ошибаетесь, – Марков откашлялся в кулак, он злился на самого себя. – У меня никогда не было такого шикарного костюма. И перстня тоже. Я только мечтал о таких вещах. Ведь это перстень, ну, на пальце у этого человека?

– Я не знаю, – Решкин вызвал конвой.

Через полчаса из Управления ФСБ по закрытой линии он связался с Москвой.

– Это тот самый человек, которым вы интересовались, – сказал он в трубку. – Сто процентов – это он.

Глава вторая

Пригород Краснодара. 2 августа.

«Волга», пристроившись за «ЗИЛом», ползла по дороге в две полосы, путь пролегал по темным улочкам, застроенным частными домами. Заборы, заборы... На обочинах пирамидальные тополя, подпирающие острыми кронами звездное небо. Редкие автомобили, попадавшиеся навстречу, слепили фарами. Решкин вытащил сигарету, сунул обратно в пачку, решив, что всласть покурит на железнодорожной станции, когда Маркова передадут с рук на руки московским оперативникам. Свободного времени впереди так много, что не знаешь, как им распорядиться.

Водитель потыкал пальцами в панель магнитолы, на волне городской радиостанции транслировали концерт «Эй, товарищ, больше жизни» из местного Дворца культуры. Бравурная музыка, почему-то не бодрила, а убаюкивала. Самодеятельный певец, сбиваясь с ритма, натужно кричал в микрофон: «эх» и «эх, хорошо», начиная с этих восклицаний каждый новый куплет. Наконец голос смолк, раздались жидкие аплодисменты. Оперативник Олег Чекалов сунул в рот мятную таблетку, кажется, его мутило от духоты, запаха бензина, пропитавшего салон, и тряской дороги.

– Люблю живую музыку, не фанеру, – сказал водитель. – Жена тут вытянула меня на концерт. За кулисами завели пластинку, а этот хмырь прыгает и только рот открывает. И за что, спрашивается, я деньги платил?

Кажется, он хотел что-то добавить, развить и углубить эту мысль. Но идущий впереди «ЗИЛ» неожиданно сбавил скорость, двигатель чихнул, фургон съехал на обочину и остановился. «Волга» тоже тормознула, встала метрах в десяти заднего бампера от грузовика. Решкин машинально глянул на светящийся в темноте циферблат наручных часов: одиннадцать тридцать пять. Водитель автозака выбрал для остановки не лучшее время и место. Густая южная ночь. По обеим сторонам двухрядной дороги глубокие канавы, за ними полосы земли, тропинка, к которой подступают заборы. Виднеются крыши одноэтажных частных домов, ни прохожих, ни огонька в окнах. Только ветер треплет темные кроны деревьев.

Он подался вперед, чтобы понять, почему автозак встал на пустой дороге, но ничего не успел разглядеть. Фары выхватывали из темноты зеленый грузовика, закрывавший обзор, номерной знак под слоем пыли, короткий отрезок дороги, разделявший машины. Решкин услышал сухие хлопки, будто где-то вдалеке дети баловались петардами. Откинув корпус назад, правой рукой схватил Чекалова за шею, с силой дернул на себя и повалил вниз на диван. Сам упал сверху, придавив оперативника торсом. В следующее мгновение автоматная очередь прошила лобовое стекло.

* * *

Водитель, не успевший понять, что происходит, вскрикнул, навалился на баранку и начал медленно, сантиметр за сантиметром, сползать вниз. Две пули прошили грудь навылет и застряли в спинке сидения. Низко загудел клаксон. Снова послышался сухой треск. Разлетелось заднее стекло, салон засыпали мелкие осколки. Чекалов, вырвавшись из объятий Решкина, встал коленями на резиновый коврик, согнулся в три погибели. Снял автомат с предохранителя и передернул затвор.

Решкин выдернул из подплечной кобуры пистолет, приподнял голову, прикидывая, как ловчее сдвинуть с места мертвого водителя и самому перебраться на его место. Автоматная очередь ударила в моторный отсек «Волги», полоснула по передним колесам. Лопнули покрышки, включенный двигатель захлебнулся и заглох, над радиатором поплыл прозрачный дымок. Значит, уйти из-под огня на колесах не удастся.

– Прыгай в кювет, – скомандовал Решкин. – Иначе нас тут положат.

Чекалов смотрел на него стеклянными глазами. Кажется, не понимал, что нужно делать. Пули прошили крышу «Волги», ударили в переднюю дверцу, сбили зеркальце заднего вида. Через секунду зазвенели разбитые пулями фары. В наступившей темноте, сверкали белки глаз Чекалова. Он подавился мятной таблеткой и закашлял. Пальба смолкла, видимо, стрелок перезаряжал автомат. В салоне «Волги» продолжала играть музыка, эстрадный певец затянул старинную казачью песню, переложенную на современный лад.

– Черт, тебя подери.

Решкин рванулся к левой дверце, подмяв под себя впавшего в ступор Чекалова. Дернул ручку, выпал из машины, ухватив Чекалова за рукав пиджака, потащил за собой. Глянув вверх, Решкин хотел понять, что происходит вокруг автозака. Успел заметить, как по черному небу чирикнул язычок пламени, это в сторону «Волги» летела бутылка с горящим фитилем в горлышке.

Люди покатились вниз по склону глубокой канавы, прорытой вдоль дорожной обочины. Бутылка ударилась в пробитое пулями лобовое стекло, раскололась. Жидкость, солярка, смешанная с бензином, разлилась по капоту, попала в салон машины. Над «Волгой» поплыл черный дым. Кверху поднялись языки пламени. Вторая бутылка, не долетев до цели, разбилась о бампер, жидкость разлилась по асфальту, вспыхнула. Промедли Решкин еще пару секунд там, в салоне, и они с Чекаловым уже горели заживо. Решкин полез во внутренний карман, на дне которого лежала трубка мобильного телефона. Нажал красную кнопку, но дисплей почему-то не загорелся. Наверное, телефон повредили в машине или он разбился, когда Решкин тяжело приземлился на дно канавы.

Где-то совсем близко разлетелась третья бутылка. Решкин услышал лишь звук удара стекла о какую-то железяку. Держа пистолет в левой руке, пополз вверх по склону, высунул голову, лицо обдало жаркой волной. Огонь совсем близко, Решкин оказался по эту сторону дороги с наветренной стороны, дым и чад прямо в лицо, за их плотной завесой трудно что-то разглядеть. Кажется, задняя дверца автозака распахнута настежь, а в кузов лезет какой-то человек. Или вылезает оттуда? Колчин снова покатился вниз. На дне канавы, задрав кверху ствол автомата, сидел Чекалов, его взгляд сделался осмысленным. Кажется, он пришел в себя, он готов к бою. Правда, позиция для оборонительных действий не самая лучшая. В пяти метрах за канавой начинается глухой деревянный забор, калитки не видно, поверху забора тянутся нитки колючей проволоки. Если захочешь перемахнуть препятствие, оставишь на колючке не только клочья одежды, а заодно ошметки кожи и мяса.

Пространства для отхода нет, ближайшее дерево, за толстым стволом которого можно укрыться от пуль, далеко впереди. Если бы нападавшие очень захотели грохнуть спрятавшихся на дне канавы оперативников, они сделали бы это легко и элегантно. Вся надежда на то, что бандиты не проглядели тот момент, когда Решкин и Чекалов выбрались через заднюю дверцу «Волги». Где-то наверху послышались человеческие голоса, короткие оклики и ругательства. Один за другим грянули три одиночных выстрела, короткая автоматная очередь. Еще через пару секунд, взорвался бензобак «Волги», взрывная волна едва не сбросила тяжелую машину с дороги. Отлетела крышка багажника. Описав в воздухе замысловатую дугу, она приземлись где-то за забором на другой стороне, уже на излете срезала под корень молодую яблоню.

– Обойди «Волгу» с той стороны, – скомандовал Решкин. – Действуй по обстановке. Но не суйся под пули.

В глазах Чекалова светились оранжевые огоньки.

* * *

Низко пригибаясь, Решкин побежал по дну канавы вперед, туда, где маячил темный абрис автозака. Проскочив грузовик, на секунду остановился, посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать восемь, с момента нападения на конвой прошло три минуты. Всего-то... Упав на живот, дополз до верхнего края канавы. Теперь виден передок «ЗИЛа», продырявленное пулями лобовое стекло. А пассажиры «Волги» даже не первых услышали выстрелов. Ясно, в салоне на всю катушку орало радио. Видимо, нападавшие выпустили автоматную очередь по кабине грузовика, уложив водителя. За автозаком, на встречной полосе дороги, стояла, прижавшись к обочине, «девятка» с затемненными стеклами. Решкин выключил предохранитель пистолета, оттолкнувшись свободной рукой от земли, вскочил на ноги.

Сквозь завесу дыма он видел, как задняя дверца «девятки» распахнулась, кто-то открыл ее изнутри машины, два мужчины выбежали из темноты, упали на сидение. Решкин, сделав вперед пару шагов, выстрелил, не целясь, от бедра. Четыре пули, выпущенные одна за другой, разбили заднее и боковое стекла. В ответ из салона полоснула автоматная очередь, Решкин, выбросив вперед руки, упал на горячий асфальт. Откатился в сторону, перевернувшись с живота на спину и обратно на живот. Пули просвистели головой. Теперь, на плоской дороге, он хорошая мишень для автоматчика. Обхватив рукоятку пистолета обеими ладоням, он выпустил по машине еще четыре пули. И снова перевернулся с живота на спину. «Девятка» сорвалась с места, проскочила полосу огня, разлившуюся на обе полосы дороги, но тут неожиданно остановилась.

Грянула одна автоматная очередь, затем другая. Снова пальнули из автомата. Выстрелы смолкли, послышался визг покрышек. Колчин поднялся на ноги, выскочил на дорогу, но машины уже не было. Не видя цели, Колчин вскинул руку и выстрелил на звук, кажется, промазал. Он вскочил на подножку «ЗИЛа», дернул на себя дверь. За рулем сидел старший сержант в кителе защитного цвета. Казалось, человек, откинув голову назад, спит и видит во сне что-что милое сердцу. Но из-под козырька фуражки, закрывающей глаза и нос, сочился кровавый ручеек. Черные капли висели на кончике носа и подбородке. Решкин расстегнул ворот кителя, нащупал на шее артерию. Сердце не билось. Спрыгнув вниз, он обогнул "ЗИЛ по обочине. Дверь в грузовое отделение распахнута настежь.

Схватившись за поручень, Решкин забрался в фургон, споткнулся о ноги лежавшего на полу человека. Мужчина в военной форме с погонами младшего лейтенанта обхватил грудь руками, будто в самый неподходящий момент его сразила не пуля, а жестокий сердечный приступ. Под лавкой валялся автомат, фуражка и китайский термос с разбитым горлышком, по доскам разлилась лужа крови и крепкий чай. Лейтенант не успел оказать сопротивления, ему выстрелили в грудь и прикончили автоматной очередью в голову. Ясно, преступники, отбившие Маркова, как говорят зэки, склеили на лапу одного из конвоиров. Дверь фургона открывается изнутри специальным ключом, который находится у старшего по званию.

Клетка, где сидел Марков, пуста. Прутья не перекусывали пневматическими ножницами, дверь, сваренную из арматурных прутьев, открыли ключом. Когда раздалась первая автоматная очередь, и фургон съехал на обочину, купленный конвоир, пристрелил своего сослуживца, обшарил карманы лейтенанта. Открыл клетку, наружную дверь, выпустил Маркова. И уехал на одной машине с бандитами.

Решкин вылез из фургона, впереди на дороге он видел лишь огонь и черный остов пылающей «Волги».

– Чекалов, – крикнул он. – Лейтенант, где ты?

Ни ответа, ни привета. Решкин посмотрел на часы: сорок одна минуты двенадцатого. Шесть минут, как бандиты напали на конвой. За это время на дороге не показалась ни одна машина. Возможно, железнодорожный переезд снова перекрыли, и теперь с той стороны никто не подъедет. Но почему машины не двигаются к железнодорожным путям? Возможно, видят пожар издали и сворачивают в сторону, объезжают опасное место. Шесть минут... Телефон испорчен. У бандитов приличная фора во времени, чтобы смыться из города. Или они заранее подготовили в самом Краснодаре нору, в которую заползут и отсидятся пару недель, пока на дорогах милиционеры будут шмонать все проезжающие машины.

Спрыгнув в овраг, он обошел пожар на дороге, снова поднялся вверх по склону. И увидел Чекалова. Парень лежал на асфальте, разбросав руки по сторонам, лежал совсем близко от огня. Волосы на голове горели, правая штанина, готовая вспыхнуть, пускала серый дымок. Сорвав с себя пиджак, Решкин повалился на колени, накрыл голову Чекалова, сбивая огонь. Затем, ухватив младшего лейтенанта за плечи, оттащил в сторону, подальше от пламени. По воздуху летали хлопья пепла, глаза слезились. Выпрямившись, Решкин увидел, что внизу у забора стоит старик в белой майке без рукавов. Наблюдая за происходящим, он приоткрыл от удивления рот. Выскочив из калитки, к старику подлетела девушка в пестром сарафане, встала рядом и, подражая деду, открыла рот. Решкин, пряча подплечную кобуру и пистолет от посторонних взглядов, натянул пиджак.

– У вас телефон есть? – крикнул он.

– Чего, не слышу.

Старик сделал неуверенный шаг вперед. Идти дальше побоялся.

– Телефон имеется? – еще громче заорал Решкин и закашлялся от дыма. – Телефон.

Девушка продолжала хранить молчание.

– Чего тебе?

– Телефон есть, дубина старая?

– Нету, – обиделся дед и снова отступил к забору. – Тут ни у кого нету.

– Тогда воды ведро принеси. Тут человек раненый...

– Сам ругается, а ему воды неси, – проворчал дед и не двинулся с места.

* * *

Решкин хотел покрыть старика матом, но слова застряли в горле. От переезда двигалась легковая машина с включенными фарами. Он побежал на встречу автомобилю, отчаянно размахивая руками. Водитель светлой «Нексии» притормозил. Расширенными от страха глазами он наблюдал за человеком, бегущем навстречу по дороге, разглядывал горящую «Волгу», несколько секунд о чем-то раздумывал. Затем, решив, что неприятности – это непозволительная роскошь, врубил заднюю передачу, вывернул руль, задом подал машину к обочине, чтобы развернуться и дать по газам. Но Решкин, понимая, что этот шанс упускать нельзя, с разбегу прыгнул на капот, прижал лицо к ветровому стеклу, одной рукой схватился за зеркальце.

– Ты что, озверел? – заорал водитель и остановил машину. – Совсем рехнулся, идиот чертов?

Спрыгнув с капота, Решкин распахнул переднюю пассажирскую дверцу, упал на сидение, сунул в нос водителя красную книжечку.

– Езжай вперед, – приказал он.

Напуганный до смерти, не разобравший, что за удостоверение ему суют, водитель безропотно проехал два десятка метров, до тела, лежащего поперек дороги. Помог затащить раненого на заднее сидение, сам снова сел за руль, дрожащей рукой вставил ключ в замок зажигания. Включил верхний свет, оглянулся назад. Подушки и спинка заднего дивана перепачканы кровью.

– Что с ним? – низкий голос автолюбителя сорвался на фальцет.

– Жми, – вместо ответа крикнул Решкин.

Машина рванулась вперед, с ускорением понеслась по дороге.

– Впереди переезд, – сказал Решкин. – Там можем застрять.

– Знаю. На ту сторону путей нам не надо.

Из-под колес едва успел выскочить зазевавшийся в темноте пьяный, переходивший улицу. На повороте тонко запели покрышки, кузов дал крен влево, «Нексия» вылетела на встречную полосу. Резко вильнула вправо, чудом избежав лобового столкновения с темной «Нивой». Водитель сумел выронить машину, впереди лежала прямая освещенная дорога. Не сбавляя хода, проскочили перекресток на красный свет.

– Жми, – то и дело повторял Решкин. – Ну, давай, жми.

Чекалов лежал на заднем диване, согнув ноги, головой на коленях Решкина. Хрипел и пускал из отрытого рта кровавую слюну. Когда машину сильно трясло, кровотечение усиливалось. Горелые волосы на голове еще дымились, справа над ухом образовалась розовая проплешина размером с кулак, голая кожа вздулась, пошла водянистыми пузырями. Такие же пузыри вылезли на лбу, щеках и шее. Брюки, рубашка на груди и животе пропитались кровью. Решкин стащил с Чекалова пиджак, разорвал рубашку от ворота до пупа. По салону разлетелись пуговицы.

Два входных отверстия от пуль, одно с правой стороны груди, на уровне сердца, другое в животе, ниже печени. Чекалов, выскочив на дорогу из укрытия, пытался остановить «девятку», но из машины, вылетевшей из огня, ударила автоматная очередь. Возможно, стреляли через лобовое стекло. Уже раненый Чекалов выпустил в ответ две короткие очереди. Ноги подломились, он выронил автомат. Решкин надвое разорвал носовой платок, скрутил узкую полоску ткани и заткнул ей входное пулевое отверстие на груди. Больше помочь нечем. Кровотечение из живота не успокаивалось. Колчин похлопал раненого ладонью по щекам.

– Только не вырубайся, – крикнул он. – Ты слышишь меня? Понимаешь? Ты меня понимаешь?

Чекалов открыл глаза, наполненные болю и предсмертной тоской.

– Понимаю, – прошептал он. – Кажется, я того... Черт. Я умираю.

– Не выдумывай, – крикнул Решкин. – Ты не умрешь от пули. Ты перепробуешь все удовольствия жизни. Умрешь в качалке у камина. Девяностолетним стариком. Умрешь от скуки.

Машина сделала еще несколько крытых виражей, через распахнутые ворота влетела на территорию больницы. Попетляв между корпусами, увидели освещенную табличку «приемный покой», «Нексия» взлетела на пандус, остановилась перед дверями, едва не протаранив бампером стоящий впереди микроавтобус «скорой помощи» с красной полосой на кузове. Решкин вбежал в дверь, остановился, соображая, где искать дежурного врача. Впереди прямой освещенный коридор, все двери закрыты.

– Эй, есть кто-нибудь? Здесь тяжело раненый.

Решкин обернулся, услышав за спиной шорох. Мужчина средних лет в халате, надетым на голое тело, вышел из комнаты. Встал, скрестив руки на груди.

– Это вы раненый?

Врач, прищурив глаза, посмотрел в темное от копоти лицо посетителя. Перевел взгляд на брюки и пиджак, перепачканные кровью, на рубашку, покрытую бурыми пятнами, стараясь определить место и характер ранения.

– Не я. Раненый в машине, – Решкин вытер рукавом мокрый лоб и развернул перед врачом удостоверение. – Офицер ФСБ пострадал в перестрелке с бандитами.

– А вы целы?

– Я-то цел, – Решкин терял терпение.

– Тогда посмотрите на левое плечо.

Решкин приподнял руку. Левый рукав пиджака, насквозь пропитанный кровью, сделался тяжелым, будто за подкладку положили пару свинцовых пластин. Горячие капли, скатываясь с кончиков пальцев, падали на кафельный пол. Врач шагнул вперед, помог стащить пиджак. Кровавый рукав рубашки, разорванный от плеча до локтя, прилип к коже. Автоматная пуля чирикнула по мягким тканям, когда Решкин, лежа на асфальте, стрелял в «девятку».

– Господи... А я даже не заменил. Это ерунда, царапина.

– Вы так думаете? – прищурившись, врач покачал головой. – Ерунда? О заражении крови вы когда-нибудь слышали. Ну, хоть краем уха? В любом случае нужно наложить швы и сделать уколы.

– Со мной позже разберемся. Там в машине человек кровью истекает. Где тут санитары и каталка? – спросил Решкин, увидев перед собой темноту, повалился на пол.

Глава третья

На дальней городской окраине в полуподвале дома стояла удушающая жара, застоявшийся воздух наполнен пылью и запахами кошачьих экскрементов. Полудохлая лампочка освещала комнатенку с земляным полом, железную кровать без матраса, колченогий стол, раковину в пятнах ржавчины, глиняные стены, кое-как побеленные известью. Марков, встав у рукомойника, скоблил бритвой трехдневную щетину, стараясь не порезаться опасной бритвой. Он уже успел скинуть с себя задубевшие от грязи и пота лохмотья, которые до чертей надоели в тюрьме, переоделся в темные полотняные штаны, простую рубаху и ядовито желтые сандали местного производства. На запястье руки нацепил часы «Восход» на потертом ремешке. Теперь он напоминал простого работягу, строителя или, или, бери выше, бригадира рыболовецкой артели.

В заднем кармане брюк лежали водительские права и паспорт на имя Сергея Павловича Кубаченко, прописанного в Темрюке, рыбацком поселке на берегу моря. В паспорт вложены две цветные фотографии: на первой женщина неопределенных лет в линялом ситцевом платье сидит на пороге саманного домика. На другой карточке двое сопливых детей копались в песке на фоне рыбацкой сети, вывешенной для просушки. В том случае если менты, тормознув его на трассе или глухом перекрестке, спросят документы, сначала они увидят карточки женщины и детей, с которыми рыбак из Темрюка не расстается ни на минуту. Мелочь, но такие сентиментальные штучки всегда расслабляют, притупляют бдительность. Уловка нехитрая, но она действует. Значит, его прошлая жизнь под фамилией Марков подошла к концу. Пора начинать новую, хотя к фамилии Марков он успел привыкнуть.

Полотенцем он стер со щек хлопья пены, зачерпнув горсть воды, сполоснул лицо. Посмотрел на свое отражение в засиженном мухами зеркальце. Не вредно подстричься и перекрасть волосы, но на эти манипуляции не осталось времени. Менты наверняка начали какой-нибудь план «Перехват» или операцию «Тайфун», передали на все стационарные посты, всем экипажам патрульных машин приметы Маркова, самые общие, неопределенные. И теперь с сознанием выполненного долга ждут результатов. Ну-ну...

Не садясь за стол, он вытащил из миски холодную котлету, взял кусок хлеба, прикончил бутерброд в два укуса. Зачерпнул кружку воды из ведра и, утолив жажду, натянул куцый пиджачишко, жавший в плечах, и серую кепку шестиклинку. Выбрался наверх по лесенке с осыпавшимися ступенями. На темном дворе возле мотоцикла «Урал» с коляской стояли два мужика кавказского типа и о чем-то тихо разговаривали. При появлении Маркова беседа оборвалась. Хозяин дома турок месхетинец Сандро зарабатывал в основном перепродажей краденого, но, когда подворачивались опасные дела, не отказывался и от них. Второй человек – Омар, ближайший помощник Рамзана Вахаева, чеченец с фигурой атлета и точеным, словно выбитым на медали, профилем.

– Все в порядке? – Омар говорил по-русски чисто. Он оглядел Маркова с головы до ног и кивнул головой. – Паспорт не забыл? Вот возьми. Тут немного, но на первое время хватит.

Марков сунул во внутренний пачку денег, перехваченную резинкой. Суетливо всплеснув руками, Сандро, убежал в темноту двора, через минуту снова появился, он держал в руках пушку, завернутую в несвежую тряпицу. Ствол может стать последним аргументом в любом разговоре. Марков развернул тряпку, рассовал по карманам две запасные обоймы. Внимательно осмотрел ствол китайского ТТ, проверил, снаряжена ли обойма в рукоятке, передернул затвор, досылая патрон в патронник. Если оружие не готово к бою, от него никакого толку. Хозяин кивал головой, как индийский болванчик, и скалил зубы. Сандро сунул оружие на дно коляски, сверху прикрыл его резиновым ковриком и снова убежал в темноту. Притащил два джутовых мешка, набитых сушеными бычками, запихал их в коляску. Поставив мешки стоймя, прикрыл кожухом.

– Вы ездили на рынок из Темрюка, – сказал Сандро. – Продали один мешок рыбы продали. Вы едите не в Темрюк, а к сестре в Тимошевск. Возможно, там рыба пойдет лучше. Когда выедете, поворачивайте направо. До конца улицы. Там снова направо и...

Сандро побежал к воротам, распахнул створки. Марков тряхнул руку Омара. Забравшись в седло, завел мотоцикл, медленно вырулил со двора, свернул направо и включил фару.

* * *

«Урал» тарахтел, как подбитый аэроплан, выпускал из себя струи зловонного дыма. Ясно, на этой машине звукового барьера не преодолеешь, в голову лезли глупейшие мысли о разгонной динамике мотоцикла, подборе передаточных чисел и максимальной скорости, которую можно выжать из этой рухляди. Зато у тормозов мертвая хватка, когда приходилось сбрасывать газ на поворотах, мотоцикл реагировал мгновенно, чтобы не перелететь через руль, Марков упирался в него изо всех сил, словно штангу выжимал. Выбравшись окольными путями из города, выехав на асфальт шоссе, «Урал» неожиданно покатил легко и быстро. Марков нахлобучил на глаза козырек кепки. Теперь он видел лишь кромешную темноту вокруг и узкую полоску шоссе, попадающую в желтый световой круг. Столбы на обочинах пролетали мимо, ветер свистел в ушах.

Марков думал о том, что сегодня – его день. Все прошло гладко. Ну, почти гладко. Омар и его помощник Руслан, обстрелявшие из автоматов автозак и «Волгу» сопровождения, забросав легковушку бутылками с горючкой, были уверены, что в салоне одни трупы. Когда в автозаке прапорщик Голутвин пристрелил младшего лейтенанта, открыл двери и снял с Маркова стальные браслеты, «Волга» горела, как факел. Все участники дела сели в «девятку», с тыла неожиданно ударили пистолетные выстрелы. Руслану, сидевшему с края, у левой задней дверцы, пули прошили шею и затылок. Затем, когда «девятка» проскочила полосу огня, на дороге возник какой-то тип в гражданском костюме с автоматом наперевес. Он уже вскинул ствол, когда «девятка» снова тормознула и Омар, взяв человека на мушку, выпустил очередь через лобовое стекло. Раненый в живот, человек пальнул в ответ, Омар дал вторую очередь.

Через четверть часа они оказались на каком-то пустыре, кажется, здесь собирались начать строительство большого дома, земля перекопана вдоль и поперек. Виден абрис грейдера и тяжелого экскаватора, за спиной светились огни города. Омар нашел в багажнике саперную лопатку и начал копать могилу. Можно было не тратить время на эту возню, сжечь труп вместе с машиной. «У нас нет времени», – сказал Марков. Омар отрицательно помотал головой: «Он мне был как брат. Я похороню Руслана в земле».

Вытащил из салона еще теплое тело, уложили в неглубокую могилу, вместе, торопясь, кое-как закидали труп песком. Особенно усердствовал сержант Голутвин, видимо, полагая, что за земляные работы ему выдадут премиальные в голубом конвертике с голубками. Снова сели в машину, отъехали метров двести-триста в сторону. «Стой, – сказал Омар водителю. – Солдат, выйди на минуту».

Голутвин, так и не поняв, почему они остановились и что произойдет в ближайшую минуту, распахнул дверцу, выбрался из машины. Четыре дня назад он получил от Омара приличные деньги, часть суммы заныкал в укромном месте, вторую часть положил в сберкассу, открыв валютный счет. Книжку на предъявителя передал любовнице, юной продавщице бакалейного отдела, единственному человеку на свете, которому доверял. Голутвин искренне полагал, что распорядился деньгами очень умно и, главное, хитро. Менты, которые пойдут по его следу, не найдут доллары даже с собаками. Сегодня он испачкался кровью, пришив в автозаке офицера, но дело того стоило, хоть людская кровь и не водица.

Впереди маячила сладкая жизнь, нарисованная скудным солдатским воображением: теплое море, холодное шампанское «Искра», шикарный гостиничный номер с круглой кроватью посередине, застеленной тигровым покрывалом. Такие кровати он видел на журнальных картинках и по телеку. И еще ванна, пускающая пузырьки. А дальше отъезд из страны по заграничному паспорту, который обещал сделать Омар. Короткий отдых на турецком побережье, а затем – прямой наводкой на Кипр, где Голутвин присмотрит недорогой домик у моря. Он окончательно забудет вкус тройного одеколона и шмурдяка, который привык лакать, подписав трехгодичный контракт на службу во внутренних войсках. Забудет вкус прогорклого масла, перележавшего на складе все сроки годности, столовку, кишащую крысами, убогий быт военнослужащего.

До колек в печенке надоела казенная комната, мелкие приработки, когда удавалось втридорога на свой страх и риск сбывать подследственным чай или водяру, надоело тупое офицерье и зековское отребье. В своей новой жизни он станет выращивать виноград и баловаться свежим молодым вином из собственного погреба. Выпишет к себе любовницу, а дальше... Дальше он еще не придумал. Ясно одно: в Россию он больше не вернется, а родина человека там, где деньги. Да, мужику под тридцать, а он наивен как малый ребенок. Марков сидел на переднем сидении "девятки, он не слушал чужого разговора, но через распахнутую заднюю дверцу долетали короткие реплики Омара и ответы Голутвина. «Но вы же обещали, – взволнованно говорил Голутвин. – Как же так? Вы обещали. Пожалуйста... Я же сделал все, о чем просили». «Ты сделал все, как надо», – ответил Омар.

Марков оглянулся. Омар вытащил из-за пояса нож с длинным обоюдоострым клинком и латунной рукояткой. Голутвин, шмыгая мокрым носом, опустился на колени перед чеченцем, сложил руки на груди, словно собирался молиться. «Умоляю, прошу вас, – голос Голутвина дрожал, нижняя челюсть тряслась. – Увидите, я вам еще пригожусь. Я согласен на любую работу, саму грязную». «Ты нам больше не нужен», – тихо сказал Омар.

Голутвин даже не попытался оказать сопротивления, неожиданно он заплакал навзрыд, обхватил лицо ладонями. Наверное, только в эту минуту до него дошло, что мечтаниям о светлом будущем, о домике на кипрском побережье, винограднике, о круглой кровати и ванне с пузырьками, не суждено сбыться. Деньгам найдет применение та девица из продовольственного магазина. У нее будет богатое приданое и стоять за прилавком больше не придется.

«Солдат, будь мужчиной», – Омар сплюнул через зубы. Он обошел Голутвина, встал за его спиной. Чеченец, сидевший за рулем «девятки» начал сосредоточено копаться в бардачке. Марков тоже отвернулся, неприятно смотреть, когда человека режут, как барана. Голутвин тихо вскрикнул, раздался хлюпающий звук, словно вода пошла по пожарной кишке. Через несколько секунд все звуки стихли, стало слышно, как в темноте цикады выводят свои замысловатые песенки. «Вылезайте», – крикнул Омар.

Стоя над распластавшимся на земле прапорщиком он ветошью вытирал клинок и руки, перепачканные кровью. Марков курил и смотрел в звездное небо. Омар сам затащил тело Голутвина в машину, уложил его на заднее сидение. Водитель обвязал промасленной тряпкой горлышко бензобака. Чиркнул спичкой, что-то сказал по-чеченски и растворился в темноте. Марков и Омар, посыпав подметки ботинок нюхательным табаком, чтобы след не взяли собаки, зашагали через пустырь к дому турка.

* * *

Дорога пошла под гору, мотоцикл побежал еще резвее, Марков подумал, что неприятности последних дней остались за спиной. Все плохое скоро забудется. Где-то далеко за горизонтом ухали раскаты грома, на небе вспыхивали и гасли далекие зарницы.

В задумчивости он приподнял голову и увидел в двухстах метрах впереди себя проблесковые маячки милицейской машины. «Жигули» с синей полосой стояли на обочине, как раз под мачтой освещения. Если бы он оказался внимательнее и не ловил ворон, то заметил опасность издали, в тот момент, когда спуск только начинался. Тогда еще не поздно было погасить фару, развернуться и, начав движение в обратном направлении, в сторону города, поискать объезд, какой-нибудь проселок, по которому легко проскочить мимо патруля. Теперь сворачивать не имело смысла, «жигуль» в два счета догонит его таратайку.

Марков снизил скорость, стараясь рассмотреть, что там впереди. За рулем «жигуля» милиционер-водитель, рядом с машиной топчется второй мент, долговязый и худой, на плече автомат, в руке полосатый жезл. Дорога пустая, ночью здесь всегда так. Милиционер махнул палкой, Марков тормознул, съехал на обочину, подняв столб пыли, чихнул.

– Фу ты, господи... П-чаа... А-пчаа...

Заглушив двигатель, вылез из седла, косо глянул на погоны милиционера. Ого, капитан. И что ему не спится в ночь глухую?

– Водительские права.

Не представившись, капитан взял под козырек. Под синюшным светом фонаря его лицо казалось неестественно бледным, как у мертвяка, месяц пролежавшего в морозильной камере морга. Вытащив из брючного кармана документы, Марков протянув капитану вместе с правами и паспорт. Сейчас, когда мент смотрит ксиву, не следует говорить лишнего, лезть с вопросами или замечаниями насчет близкой грозы. Отвечать на вопросы надо односложно и коротко. Его говорок, «аканье» предательски выдаст в нем горожанина, а не жителя забубенного рыбацкого поселка.

– Детки мои и жинка, – сказал Марков, когда капитан добрался до семейных фотографий. Ударения ставил, где придется. – Ждут папку.

Костяное лицо милиционера оставалось бесстрастным. Он задержал взгляд на фотографии с детьми. Затем долго рассматривал карточку, вклеенную в паспорт, переводил взгляд на лицо Маркова и снова смотрел в паспорт. Наконец, словно сомневаясь в своем решении, вернул документы. Показал палкой на мотоциклетную коляску.

– Что в мешках?

– Рыба сушеная, – Марков поправил косо сидящую кепку. – Хотел в Краснодаре толкнуть. Но покупатели сегодня что-то кислые. Сейчас еду к сестре, может быть, в Тимашевске дело веселей пойдет. Говорят...

– Выгружай мешки, – не дослушал капитан.

Откинув кожух, Марков вытащил и поставил на дорогу один мешок, за ним другой. Периферическим зрением он наблюдал за милиционером-водителем. Когда начался шмон мотоцикла, мужик вылез из машины, подошел ближе и встал в пяти шагах от «Урала». Он стоял, широко расставив ноги, отправлял в рот семечки и сплевывал шелуху. Марков развязал тесемку, вытащил из мешка пересохшую рыбку с крупной головой, мелкими и острыми, как шильца, зубами.

– Бычки, – сказал он, гадая про себя, почему его не отпускают. Похож на человека, ориентировку которого передали по рации? Возможно, капитану просто скучно, хочется убить время. До конца ночного дежурства далеко, а развлечений поблизости никаких. – Бычки с пивом хорошо идут.

– Вот как? – неизвестно чему удивился хмурый капитан. – Первый раз слышу. Почем твой товар?

Марков пожал плечами. Он не имел ни малейшего представления о ценах на рыбу, но нутром чувствовал: что-то идет не так. Что-то насторожило капитана, и он уже не отвяжется. Если сунуть денег... Нет, только хуже сделаешь.

– Цена договорная.

– Что еще в коляске? – капитан криво усмехнулся. – Ну, что молчишь, рыбак? Язык в море утопил?

– Язык на месте. Там всякий хлам, инструмент.

– Доставай все, что есть. Давай вместе посмотрим, каким инструментом ты пользуешься.

Капитан шагнул к мотоциклу, встал у переднего колеса. Марков наклонился, запустил руку на дно коляски, сдвинул в сторону резиновый коврик. Про себя он отметил, что у милиционера-водителя пистолет в кобуре, застегнутой на перепонку. Мент занят своими семечками. Капитан, хоть и держит автомат за цевье, не успеет быстро поднять ствол и выстрелить, потому что в левой руке полосатая палка. Дорога по-прежнему пуста. Это хорошо. Марков бросил в дорожную пыль набор гаечных ключей в пластмассовой коробке, снова наклонился. Одним движением развернул тряпицу, нащупал рифленую рукоятку пистолета, положил указательный палец на спусковой крючок.

– Ты что, рыбак, уснул? – в голосе капитана прозвучала металлическая нотка. – Тебе помочь?

– Сейчас, сейчас...

Марков выпрямился. Капитан, увидев ствол, успел лишь сделать шаг назад, бросил на землю палку. Грохнул выстрел, второй. Капитан выронил автомат, схватился за живот. Водитель успел прикоснуться к кобуре. Пуля, попавшая в правую часть груди, сбила его с ног. Он, падая на спину, ударился головой о багажник машины, семечки разлетелись по ветру. Водила лежал на земле, правой рукой продолжая бороться с тугой застежкой кобуры. Марков, пнув автомат ногой, наклонился над водилой, добил его двумя выстрелами в голову. Вернулся к капитану, скрючившемуся у самой обочины. Мент не стонал, только тихо сосредоточено сопел, не глядя на своего убийцу. Взгляд блуждал по придорожным кустам, по небу. Он видел далекие зарницы, слышал раскаты грома.

Один за другим грохнули три выстрела. Марков, сунув пистолет под ремень, скатил мотоцикл в канаву, туда же спустил тела милиционеров. Сев за руль «Жигулей», повернул ключ в замке зажигания. Через минуту машина на бешеной скорости мчалась по пустой дороге.

Глава четвертая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 18 августа.

Кондиционер не работал второй день, в тесном кабинете подполковника Беляева с окном на солнечную сторону, было душно, как в бане. Майор внешней разведки Валерий Колчин, повесив пиджак на спинку стула, вертел в пальцах карандаш и разглядывал чистый лист блокнота, в котором не сделал ни единой пометки.

Генерала Антипова с утра вызвали на Старую площадь, где проходило закрытое совещание с участием руководителей внешней разведки и ФСБ. И хорошо, что старика не оказалось на месте. Говорят, последние дни Антипов устраивал разносы подчиненным, но заряд негативной энергии, как всегда, остался нерастраченным. Теперь гроза миновала. А подполковник Беляев, похоже, был озабочен другими делами. И вообще, вправлять мозги подчиненным – не его амплуа. Кроме Колчина и Беляева в кабинете находился старший лейтенант Краснодарского УФСБ Олег Решкин, вызванный в Москву.

– В Краснодаре подозреваемого содержали в СИЗО, – докладывал Решкин. – В общей камере. Тюремный телеграф... Короче, передать маляву на волю и обратно можно через купленного контролера. Люди, отбившие Маркова, держали с ним связь. Этот кадр все знал наперед. Его дружки успели подготовиться.

– Сейчас на месте работает ведомственная комиссия, – добавил Беляев. – С кого-нибудь снимут погоны. Нам от этого не легче, черт побери. Да, такие дела, Валера.

Подполковник всегда одевался броско, и сегодня, пользуясь отсутствием непосредственного начальника, не любившего, когда подчиненные распускают перья, перещеголял самого себя. На нем был клетчатый пиджак, розовая рубашка и галстук с абстрактным рисунком а-ля свободная Африка. Намазанная бриолином прядь волос прикрывала пробивающуюся лысину.

– «Девятку», на которой смылись преступники, нашли на пустыре, в салоне обгоревший труп, – Беляев беспокойно крутился в кресле. – Назначили все экспертизы, но ясно, что это не Марков. Покойник на полголовы ниже ростом. Служебная собака след не взяла. И еще... Правда, это происшествие к нам не относится. Той же ночью в двадцати километрах от города убиты два милиционера из ДПС. В канаве, где утром обнаружили трупы, оказался еще и мотоцикл «Урал» с коляской, мешки с рыбой. Транспортное средство зарегистрировано на одного старика, умершего восемь лет назад. Пальчики с мотоцикла стерты. У милиционеров забрали оружие, угнали служебный «жигуль».

– И что?

Колчин пока плохо понимал, с какой целью его отозвали из отпуска, вытащили из подмосковного санатория, где наклевывался бурной и продолжительный роман с одной интересной женщиной, театральной артисткой. Зачем затянули в этот кабинет и какое отношения имеют к нему подробности побега из автозака некоего Маркова, по оперативным данным тесно связанного с террористами, похитителями людей и торговцами живым товаром.

– На следующий день машину нашли в пригороде Ростова-на-Дону. Ее утопили в обмелевшем озере, но крыша осталась на поверхности. Есть мнение, что это дело рук Маркова. Но я так не думаю. Представь: подельники организуют побег из автозака. Стрельба, кровь, пожар... И спустя два-три часа Марков выезжает на шоссе на древнем мотоцикле с двумя мешками вонючей рыбы. Слишком рискованно.

– А, по-моему, все логично, – пожал плечами Валерий Колчин. – Марков воспользовался моментом. Милиционеров летом всегда не хватает, многие в отпусках. За пару часов, прошедшие со времени побега, на стационарные посты успели передать лишь словесное описание подозреваемого. Самое общее. Рост, цвет волос... Его фотографии менты на постах получили в лучшем случае к утру. Убитые сотрудники ДПС, остановив ночного мотоциклиста, были застигнуты врасплох.

– Не знаю... Мне кажется, что Марков лег на дно в Краснодаре. Менты и чекисты прочешут мелким гребнем весь город. Мы запросили паспортно-визовую службу, ведь он бывал в Европе, получал шенгенскую визу. Время работает на нас, остается ждать. Как твоя рука?

Беляев перевел взгляд на лейтенанта Решкина.

– Все зажило как на собаке. Меня мариновали в краснодарской больнице, нашли отдельную палату, даже пижаму дали почти новую. Без дырок. Короче, я в порядке. А что с тем опером, Чекаловым? Когда я выписывался, его держали в реанимации.

Беляев покашлял в кулак и повертелся на стуле.

– Умер прошлой ночью. После ранения в живот развился перитонит.

Решкин, сжав пальцы в кулак, надвое переломил карандаш, помолчал минуту. Беляев выдержал паузу и сказал:

– Надеюсь, Марковым мы еще встретимся. Когда-нибудь, в лучшие времена. А пока... Появилось другое срочное дело. Знаю, у товарища Колчина сейчас отпуск. Он отдыхал в санатории и все такое. Но ты, Валера, свое позже догуляешь. Выпишем тебе дорогую путевку в санаторий одного столичного банка. И там уж ты пошуруешь с артистками, как говориться, на все деньги.

Колчин покачал головой: если о твоих отношениях с женщинами становится известно начальству, значит, эти отношения зашли слишком далеко.

– Тебе придется прокатиться по стране, но не в вагоне СВ, на автомобиле, – сказал Беляев. – Антипов приказал поручить дело тебе лично, хотя наверху возражали.

Колчин вздохнул: не прошло и полгода, как подошли к сути вопроса. Беляев поднял кверху указательный палец.

– Хорошо, завтра поговорим с генералом Антиповым, – Колчин не ждал от разговора с генералом ничего хорошего.

– Завтра тебя уже не будет в Москве. И неприятного разговора тоже не будет. Это единственная хорошая новость, которая у меня есть.

Колчин давно разучился удивляться командировкам, которые валятся, как кирпичи на голову. И нет от них спасения.

– Сейчас мы спустимся в подвал, в секретную часть, – сказал Беляев. – Тебя введут в курс дела, дадут подробные инструкции. Затем отправишься домой. Соберешь вещи и отдохнешь. В четыре вечера к тебе на квартиру принесут чемодан с фирменными шмотками и новыми документами. По легенде ты прикинутый бизнесмен, фармацевт. В пять вечера к подъезду подгонят «пятерку» темно-серого цвета.

– Ничего приличнее не нашли?

– Какие мы нежные, – усмехнулся Беляев. – А что... Надежная тачка. Ключ найдешь в почтовом ящике. Выедешь из города не позднее завтрашнего утра. Точнее, выедите из города. В поездке тебя будет сопровождать лейтенант Олег Решкин. Его вызвали в центральный аппарат ФСБ отчитаться по краснодарскому делу. Операцию, в которой вы примете участие, Служба внешней разведки проводит совместно с нашими ближними соседями, то есть с ФСБ. Там предложили своего кандидата: вот, Олега Ивановича. Он молодой человек, но имеет внушительный послужной список. Принимал участие в серьезных делах.

– Лично переправил на тот свет трех опасных террористов, – похвастался Решкин. – Правда, дело было ночью... Возможно, двоих не я уложил. Впрочем, теперь это уже не важно.

– Награжден медалью, – добавил Беляев. – И вообще компанейский малый. А тебе, Колчин, в дороге будет веселее с добрым попутчиком.

– Пожалуй, – Колчин перевел взгляд на Решкина. Среднего роста, худощавого телосложения, этот парень не похож на сотрудника авторитетной спецслужбы, на истребителя бандитов. Попутчик... Черт с ним, пусть будет попутчик.

– Может быть, теперь я могу узнать, что за операция наклевывается?

– Все подробности в секретной части, – покачал головой Беляев. – Скажу одно: наш агент Максим Сальников вместе с молодой женой уехал в свадебное путешествие и бесследно исчез. Все наши попытки его обнаружить кончились ничем.

– Сальников исчез? – Колчин почувствовал себя так, будто из-под него выбили стул. – Как это?

Москва, Симоновская набережная. 19 августа.

Стоя в ванне перед зеркалом Колчин смывал с лица мыльную пену. В чемодане, который вчерашним вечером доставили сюда, лежали новые документы и вещи, купленные явно не в лавочке «эконом», а в приличном магазине. По легенде Колчин бизнесмен средней руки, занимается закупкой за границей лекарств, значит, надо соответствовать завяленному уровню. В портмоне два отделения набиты долларовыми и рублевыми купюрами. Колчин примерил второй костюм, этот на все случаи жизни, вельветовый пиджак коричневого цвета и темные брюки из хлопка. Он повертелся перед зеркалом и остался доволен самим собой и людьми, которые выбирали эту одежду.

Время в запасе есть. Он присел на кровать, прикурив сигарету, провел пальцем по полированной поверхности тумбочки. Пыли собралось много. Хорошо бы устроить в квартире уборку, но сейчас не до этого. Будильник не тикал, на тумбочке лежала дамские очки с погнутой душкой и полупустой тюбик помады. Женщина по имени Настя, оставившая эти мелочи, прожила с Валерием Колчиным месяца четыре, не дольше, и пропала из его жизни прошлой весной, как раз перед короткосрочной командировкой в Германию. Что-то между ними не сложилось, не склеилось, хотя еще недавно Колчину казалось, что эта связь перерастет в нечто большее, чем простая любовная интрижка.

Он запоздало пожалел о своей неудачи, подумал, что человеку его профессии хорошо бы иметь крепкий тыл: жену, детей и все такое прочее. Чтобы кто-то проводил до двери, поцеловал на дорогу и даже всплакнул. И Настя подходящий кандидат. Была. Подобные мысли лезли в голову не часто, но от них трудно было избавиться. Так почему же они расстались? Она ушла, оставив ключи на кухонном столе и захлопнув за собой дверь. И еще забыла этот будильник, очки и помаду. Почему ушла? Поздно искать внятные ответы. Он успокоился на самом простом кондовом объяснении, которое не уязвляло мужские амбиции. Наверное, они с Настей слишком разные люди. Она учительница русского языка и литературы, два года назад окончила институт и, устроившись в одну из московских школ, пока еще не успела разочароваться в своей профессии.

«Может, никогда и не разочаруется», – со злорадством подумал Колчин. Весь век станет таскать домой тетрадки, забитые самыми дикими ошибками, из жалости ставить тройки вместо двоек и вслух читать своему будущему мужу гениальные отрывки из школьных сочинений на тему «Как я провел прошлое лето». Как она читала сочинения Колчину. А он, сдерживая зевоту, думал о том, что мальчишки старшего класса совершенно не умеют врать, хотя в их возрасте пора бы это дело освоить. Не умеешь врать, тогда пиши правду: «Прошлым летом я имел одну очень классную девчонку, а на следующей неделе еще одну, но та похуже». Почти все, как один, строчат о том, что с мамой собирали в лесу грибы или купались в море. Ну, кто поверит в такую белиберду? Разве что молодая учительница.

«Тебе что-то не нравится? – Настя отрывала взгляд от тетрадки. – По-моему очень интересно. А ты скучаешь». «Я не скучаю, – лежа на кровати Колчин, чтобы не задремать, чесал грудь. Он только что отгадал кроссворд и чувствовал себя состоявшимся семейным человеком. Оставалось только оставить заявление в загсе. Впрочем, с заявлением всегда успеется, формальности не к спеху. – Эта захватывающая сцена... Ну, про целую корзину белых грибов. Правда, очень увлекательно. Мне никогда так не везло: целая корзина. Только, кажется, что я это уже слышал». «Интересно узнать, от кого слышал?» – Настя поправляла очки. «Ну, от кого-то из твоих учеников. Только у того была цела корзина мухоморов».

Колчин подумал, учительница на самом деле сексуальная чувственная женщина и совсем не зануда, хотя с юмором проблемы серьезные. Еще Колчин подумал, что иногда, хотя бы совсем редко, надо быть честным перед самим собой. Расстались они вовсе не разных характеров, не из-за этих клятых тупых сочинений, а из-за нового учителя физкультуры. Как же его звали? Настя ненароком проговорилась: «Юра донес мне портфель до самого подъезда». «Ему было не очень тяжело? От чрезмерного напряжения можно грыжу заработать», – Колчин гадал про себя, о ком, собственно, идет речь. Он насторожился, подумал, что слишком плохо знает женщин и слишком часто уезжает в командировки. «Что ты. Он очень сильный. Ведет с мальчишками факультатив по вольной борьбе, поднимает штангу». Да, с юмором у Насти так себе, ниже среднего.

Колчин раздавил окурок в пепельнице, открыв ящик тумбочки, смахнул в него часы, помаду и очки. К черту эти воспоминания. Чтобы этому физруку кто-нибудь из талантливых учеников сломал шею на факультативе.

Опустив в карман портмоне, накинул плащ, потому что на улице начал накрапывать дождик. Спустившись вниз, вытащил из почтового ящика ключи от «Жигулей», вышел во двор. Машина не очень старая, даже нет пятен ржавчины. Распахнув дверцу, Колчин заглянул внутрь, решив, что салон основательно провонял бензином, и этот запах еще не скоро исчезнет.

На Таганской площади Колчин подобрал Олега Решкина. Видимо, лейтенант, поселившийся не в гостинице, а на казенной квартире, приехал на место за час до назначенного срока. Он успел озябнуть и промокнуть под дождем.

– Не очень-то вы торопитесь, – сказал Решкин, забросив на заднее сидение сумку с вещами. – Я тут совсем задубел. Чуть в ящик не сыграл.

– А мне сказали, что ты добрый попутчик.

– Вот как? И что мне полагается делать, раз я такой добрый? – Решкин достал из кармана фляжку коньяка, зачем-то взболтал ее, сделав глоток из горлышка, зажмурился от удовольствия. – Анекдоты травить?

– Хотя бы не начинать утро с выпивки.

– Я замерз как собака, пока ждал вас, – ответил Решкин, отвернулся и надолго замолчал.

* * *

Колчин подумал, помощник ему достался не самый веселый, не самый трезвый и самый разговорчивый. Впрочем, может, лучше помолчать и еще раз обдумать ситуацию. Три недели назад в Россию из очередной командировки вернулся агент внешней разведки Максим Иванович Сальников, старый приятель Колчина. Родители Сальникова погибли в автомобильной катастрофе, когда ему еще не исполнилось двенадцати лет. С тех пор все хлопоты по воспитанию подростка взяло на себя его родной дядя, православный священник, в ту пору настоятель одной из московских церквей. Хлопотами батюшки, Максима пристроили в музыкальную школу, он и сейчас сносно играет на скрипке. По окончании школы Сальников понял, что второго Моцарта из него не получится, сколько не старайся. Продолжив учебу на филологическом факультете МГУ, получил диплом с отличием. Какое-то время занимался переводами на русский язык классиков французской литературы. В совершенстве владеет французским и английским, читает и свободно разговаривает на арабском и фарси.

Вербовочные мероприятия с Сальниковым начали около десяти лет назад. Молодой человек, который в институтские годы придерживался левых взглядов, легко пошел на контакт. Под руководством своего куратора изучил основы нелегальной работы, конспирации, прошел курс обучения в «лесной школе» ФСБ. Поначалу молодого лингвиста использовали как связного, он получил работу в одной подставной фирме, часто выезжал за границу, проводил тайниковые операции, но никого из нелегальной русской резидентуры не знал ни по имени, ни в лицо.

Семь лет назад Сальников, здесь закончил одногодичный факультет Краснознаменного института имени Андропова, затем вернулся в Париж, нашел на постоянную работу переводчика в одной из консалтинговых фирм, год спустя, переехал в Брюссель, поближе к Штаб-квартире НАТО. За границей, в Брюсселе и Риме, Колчин дважды встречался с Сальниковым, передавая тому посылки из Москвы. Сальникову стали доверять серьезные дела, использовали в как связника с агентами нелегалами. Но руководство считало его перспективным кадром. Вскоре Максима отозвали в Москву, он прошел курс специальной боевой подготовки, принял участие в нескольких серьезных и весьма рискованных операциях на Ближнем Востоке и Афганистане.

Для души Сальников занимается фотографией. Небольшими тиражами издал альбом «Неизвестная Россия» своих снимков. В основном это картинки природы, фото древних церквей и монашеских скитов, альбом удостоен какой-то второстепенной премии, получил благожелательные отзывы в прессе. В прошлом году Сальников во время отпуска завернул в Петрозаводск и Сыктывкар, он хотел сделать большую серию фотоснимков под условным названием «Русский Север». В Петрозаводске Максим познакомился с искусствоведом музея этнографии Татьяной Гришиной, женщиной двадцати шести лет, разведенной. Кажется, чувства между этими людьми переродились в нечто большее, чем простая интрижка. Под Новый год Гришина переехала в Москву, выменяв прекрасную трехкомнатную квартиру в Петрозаводске на скромную однушку. Неделю назад Максим и Татьяна сыграли свадьбу, Колчин был свидетелем жениха.

Вместе с молодой женой Сальников выехал в северном направлении на своем джипе «Форд Эксплорер». Оружия при Сальникове не имел, лишь несколько фотокамер, съемных объективов, пару сумок с носильными вещами. Через четыре дня после отъезда племянника дядя Максима Владимир Федорович нашел в почтовом ящике конверт, с вложенной в него аудио кассетой. На пленке голос племянника. Максим сообщал, что его и Татьяну Гришину взяли в заложники неизвестные преступники. Если священник в ближайшие две недели не соберет миллион долларов и не передаст деньги похитителям, Максим и жена умрут мучительной смертью.

Уже на следующий день Сальников старший перебрался из своей московской квартиры в гостиницу Московской патриархии при Даниловом монастыре. Там же состоялась длительная беседа с доверенным лицом самого Патриарха. Владимир Федорович просил у церкви помощи в розыске Племянника и посредничестве в переговорах с похитителями. На встречи с доверенным лицом Патриарха присутствовал агент СВР, по документам – представитель МИДа. Ему удалось сделать запись разговора. В тот же день кассеты прослушали в Ясенево. В СВР решили во избежание утечки информации и громкого скандала в прессе не привлекать к поискам пропавшего агента ни милицию, ни прокуратуру. Совместно с контрразведкой провести мероприятия по обнаружению и освобождению Максима Сальникова.

Когда Сальников был в «конторе», он сказал, что собирается прокатиться с ветерком, дать круг по Золотому кольцу. Сделает серию снимков, а там видно будет. Задача Колчина – проехать этим маршрутом. Броский «Форд Эксплорер» не мог раствориться в воздухе. Наверняка найдутся люди, которые запомнили самого Максима, высокого красивого мужчину, и его жену, больше похожую на фотомодель, чем на бывшего экскурсовода провинциального музея.

Москва, Данилов монастырь. 18 августа.

Священник Владимир Федорович Сальников уже больше недели проживал в монастырской гостинице, потому что пустой московской квартире не было душевных сил. Каждый день он любовался на храм в честь святых отцов Семи Вселенских Соборов, ежедневно в шесть утра посещал братский молебен, в прошлое воскресенье в храме Святых Отцов присутствовал на божественной Литургии. Он молился за здравие племянника и его жены, ставил свечи перед монастырской святыней – иконой Божьей Матери «Троеручницы», и становилось легче, но душевное умиротворение длилось недолго. Отец Владимир возвращался в гостиницу, в свой аскетичный, напоминающий монашескую келью номер и коротал время за чтением Библии. Постепенно со дна души поднималась серая муть, мысли путались, чтение не давалось, душой вновь овладевала тревога.

Похитители Максима обещали, что свяжутся с Сальниковым по мобильному телефону еще четвертого дня. Все сроки вышли, но телефон по-прежнему молчал. По приезде в Москву отца Владимира принял священник Протоирей Николай Минаев, на встрече присутствовал работник Министерства иностранных дел, эти люди дали слово по своим каналам оказать Сальникову всю возможную помощь и поддержку в поисках самого близкого человека. На следующий день после встречи с представителем Патриарха, Сальников написал заявление в Федеральную службу безопасности, просил сделать все возможное, чтобы разыскать самого близкого родственника. Несколько раз в гостинице его посещали представители следственных органов, довольно молодые мужчины в гражданских костюмах. Сальников письменно и устно отвечал на все вопросы, передал чекистам аудио кассету, что нашел в конверте. Но дни шли, а благих вестей как не было, так и нет.

Надо набраться терпения, ждать и молиться. Другого все равно не остается. Вот и сегодня день прошел в молитвах, ожидании чего-то, хорошего или плохого. За окном уже начинали сгущаться сумерки, над городом повисли пепельные облака. Отец Владимир решил, что на вечерний молебен, начинавшейся в пять часов, он не пойдет. Сальников встал со стула, задернул шторы, когда в дверь постучали. Порог номера переступил молодой послушник монастыря, который помогал в гостинице. Одетый в цивильную одежду, молодой человек протянул постояльцу запечатанный конверт из грубой почтовой бумаги. Ни штемпеля, ни обратного адреса, только надпись «Владимиру Федоровичу Сальникову», выполненная то ли на пишущей машинке, то ли на принтере.

– Кто передал письмо? – спросил Сальников.

– Этого человека никто не видел. Сегодня на вечернюю Литургию пришло много прихожан. Возможно, кто-то из них зашел в гостиницу, оставил письмо внизу, на конторке.

– Хорошо, иди, сын мой.

Чувствуя предательское волнение, Сальников сел к столу, ножницами отрезал от края конверта узкую полоску бумаги. Внутри оказалась сложенная вдовое страничка, вырванная из ученической тетради. Надев очка, Сальников трижды пробежал глазами машинописные строки. «Сегодня в шесть тридцать вечера жду Вас на середине станции Площадь революции. Наденьте цивильный костюм, а не рясу». Ни подписи, ни слова о деньгах. Положив письмо в ящик стола, он несколько минут просидел неподвижно, обдумывая ситуацию. Наконец, набрал номер телефона, услышав знакомый голос подполковника Беляева, дважды навещавшего Сальникова в гостинице. Прочитал письмо и добавил.

– Похитители назначили мне встречу, ни больше, ни меньше. Как быть?

– Прежде всего, не волнуйтесь, – голос Беляева был спокоен. – Езжайте на место. Если встреча все же состоится, хотя лично я в этом сильно сомневаюсь, внимательно выслушайте все требования похитителей, постарайтесь запомнить слова и внешность этих людей. В состоянии душевного волнения, сделать это непросто. Но вы попробуйте. Ведите себя просто и естественно. Уверен, что вашей жизни ничего не угрожает. Эти люди хотят еще раз озвучить свои угрозы. Наши люди будут сопровождать вас. И себя они не обнаружат.

– Вы не дадите мне... Ну, даже не знаю, как это правильно называть. Микрофон или диктофон? Чтобы записать нашу беседу.

– Об этом не может быть и речи. Первым делом вас обыщут. Понимаете, сколько будет стоить жизнь вашего племянника, если на вас найдут «жучок»? Поэтому никакой аппаратуры. Главное, постарайтесь меньше волноваться и запомнить все, что увидите и услышите. Потребуйте от похитителей подтверждения того, что ваш племянник и его жены в порядке. Фотографии, письмо с проставленной датой...

– Я понял.

– Выполняйте все требования этих людей, соглашайтесь на их предложения. Только не сразу. Это может насторожить похитителей. И не пытайтесь связаться со мной, пока не вернетесь в гостиницу. За вами могут следить. Поторопитесь, Владимир Федорович, времени у вас мало.

Закончив разговор, отец Владимир открыл дверцу шкафа, выбрал коричневый старомодный костюм с широкими лацканами, повязал черный галстук, надел плащ. Вышел из гостиницы, поймав машину, сел на заднее сидение. Через полчаса машина остановилась у Манежной площади. Сальников никуда не спешил, потому что времени в запасе много. Он прогулочным шагом дошел до входа в метро Площадь революции. Время от времени оглядывался назад. Возможно, ему на загривок уже сели оперативники ФСБ, они «ведут» его. Закончился рабочий день, и народу вокруг столько, что определить, есть ли слежка, невозможно. Сальников спустился в метро, сел на свободную скамейку в центре зала и начал беспокойно осматриваться.

Поезда приходили и уходили. Служащие спешили домой, сновали молодые парочки, подростки и старики, и увидеть в этом человеческом водовороте чей-то внимательный взгляд, обращенный на отца Владимира, задача из разряда неразрешимых. Волнение, владевшее им, ушло, как вода в песок. Сальников был сосредоточен и хмур. Он часто смотрел на циферблат наручных часов. Без четверти семь, а человек, назначивший встречу, так и не появился. Спиной к Сальникову на шаг впереди встала женщина в три обхвата, загородившая спиной весь обзор.

Сальников беспокойно завертелся, подумав, что за женщиной его не видно, уже хотел привстать, когда проходивший мимо мужчина бросил на скамейку свернутую трубочкой газету. Человек скрылся в толпе. Сальников развернул сегодняшнюю «вечерку», еще пахнувшую типографской краской. Так и есть, внутри газеты листок, на котором от руки печатными буквами написано. "Доезжайте до станции Текстильщики, сделайте пересадку на электричку до Подольска. От станции каждые четверть часа уходит автобус в сторону области. Сойдите на предпоследней остановке. Пойдете по асфальтовой дороге в сторону садоводческого товарищества «Сосновая роща». В левом нижнем углу номер автобуса, обведенный в кружок. Сальников сунул скомканную бумажку в карман.

– Подольск, – сказал он шепотом. – Подольск...

Пригороды столицы отец Владимир знал плохо.

Глава пятая

Московская область, Подольский район.18 августа.

Ближе к концу маршрута в автобусе осталось всего четыре пассажира, пара хмельных юношей и какой-то запозднившийся грибник, хмурый, в старом брезентовом плаще с плетеной кошелкой, прикрытой марлей. Дорога шла лесом, изредка, когда машина выезжала на открытое пространство, у самого горизонта светились огоньки какой-то деревни или поселка. И снова начинался лес, густой и темный. Отец Владимир вышел из провонявшего бензином салона вместе с грибником. Остановившись, осмотрелся вокруг, спросил своего попутчика, как добраться до садоводческого товарищества «Сосновая роща». Показывая направление, грибник молча махнул рукой куда-то в сторону, мол, дуй туда, не ошибешься. И, повернувшись, быстро зашагал по дороге вслед за ушедшим автобусом.

Действительно, за спиной Сальникова, если хорошо присмотреться, угадывалась узкая асфальтовая дорога, на развилке врыты столбики, на них укреплен жестяной щит, что-то вроде указателя. На ржавой поверхности можно разобрать буквы, выведенные масляной краской. Итак, до садоводческого товарищества добрых пять километров. «Сосновая роща» где-то там, за лесом. Впрочем, путешествие должно закончиться раньше. Погода разгулялась, гроза, бушевавшая здесь недавно, ушла к Москве, небо очистилось. Сальников шагал по неосвещенной дороге, стараясь не наступать в глубокие лужи, блестевшие в темноте, как нефтяные пятна. Но уже через пару минут промочил кожаные ботинки на тонкой подошве, не приспособленные для прогулок по проселочным дорогам.

Высоко над головой, светя сигнальными огнями, пролетел пассажирский лайнер, порыв ветра принес заливистый собачий лай. Кажется, хмурый лес, подступавший к дороге с обеих сторон, тихо дышал, как спящий человек. Увидев за спиной свет, отец Владимир вздрогнул от неожиданности, отошел к обочине, остановился. Не сбавляя хода, мимо проскочила, ослепив фарами, темная машина, еще несколько секунд, и она исчезла за поворотом. Потоптавшись на месте, Сальников двинулся дальше. Не прошел и ста метров, как снова увидел свет за спиной. Он встал, прикрыв глаза ладонью. Машина остановилась так близко, что боковое зеркальце едва не задело отца Владимира.

Человек в темной куртке и кепке, надвинутой на глаза, вылез с переднего сиденья. Быстро подошел к Сальникову, приказав, упереться ладонями крушу автомобиля, расставить ноги и не шевелиться. Унизительный обыск длился минуты три, показавшиеся вечностью. Мужчина встал сбоку, больно наступив ботинком на ногу отца Владимира. Убедившись, что за воротом плаща и пиджака нет специального кармана, в котором можно спрятать оружие или диктофон. Проворными руками расстегнул пуговицы, прошелся по карманам костюма, ощупал предплечья, похлопал по голеням и отступил.

– Садитесь в машину.

Распахнул перед Сальниковым заднюю дверцу, мужчина сел впереди. Стекла оказались затемненными. Человек, занявший водительское кресло, разговаривал, не поворачивая назад головы. Сзади Сальников не мог разглядеть даже затылка собеседника, потому что тот поднял высокий воротник куртки.

– До меня дошел слушок, будто вы общались с ментами. Или...

– Ни в милицию, ни в ФСБ я не обращался, – ответил Сальников, ожидавший подобного вопроса. – Это не в моих интересах.

– Допустим.

– Уверяю вас, вы похитили не того человека, – горячо заговорил отец Владимир. Он старался, чтобы голос звучал твердо, не дрожал от волнения, снова подкатившего к сердцу. – Мой племянник не банковский воротила, не нефтяной магнат. Он всего лишь служащий одной из частных компаний.

– Ладно, – мужчина повелительно махнул рукой. – Любимое занятие всех русских – прибедняться. Но оставьте лирику нищим.

– Около месяца назад у меня состоялся разговор с Максимом на эту тему, – Сальников продолжал говорить, прижав руки к груди. – На его счете в одном из московских банков что-то около тридцати пяти тысяч долларов. Но договор с банком составлен таким образом, что получить эти деньги, как сейчас говорят, обналичить, может только мой племянник. Лично он и никто другой. Даже в том случае, если он напишет доверенность на мое имя, адвокат ее заверит, денег мне не дадут. У Максима есть несколько пластиковых карточек. Но на них мизерные суммы, ну, две-три сотни долларов, не больше.

– Такими деньгами, мы не интересуемся. А как же с вашими накоплениями? Верой и правдой многие годы служить церкви. И остались на склоне лет без гроша в кармане?

– Я не хочу вводить вас в заблуждение. Я не настоятель большого храма, подворья или монастыря. Я – протоиерей домового храма святого апостола Иоанна Богослова. Этот храм открыт при православной классической гимназии. Открыт для учащихся, и, разумеется, прихожан. Поверьте, что церковь – не рынок, не доходное место. Я живу скромно. Но у меня есть небольшие накопления и я могу занять у друзей некоторую сумму.

– Сколько реально вы можете заплатить?

– Тысяч сто пятьдесят, возможно, двести тысяч долларов смогу достать.

– Вы имеете право обратиться за материальной поддержкой к Московскому Патриархату...

– Церковь не дает денег на подобные дела. Это вопрос принципиальный и обсуждать его, значит, попусту терять время.

Молчание длилось долго. По крыше машины стучали капли, слетавшие с веток деревьев. Сальников тер ладонью лоб, испытывая приступ мигрени. Он думал, что, возможно, удастся продать старинные драгоценности покойной матери, серьги с бриллиантами и диадему, выручив за них некоторую сумму. Сколько точно, скажет только ювелир. Еще тысяч двадцать-тридцать долларов он можно получить в качестве банковского кредита. Конечно, с банком возникнут трудности, но найдутся уважаемые люди, которые выступят поручителями при оформлении бумаг. Однако, как ни крутись, это не те деньги, на которые рассчитывают получить похитители.

* * *

Наконец, мужчина сказал:

– Вы ставите меня в трудное положение. В очень трудное положение, почти безвыходное. Когда вы сможете передать те двести тридцать тысяч?

– Собрать всю сумму можно через неделю. Однако мне нужно нечто, подтверждающее, что Максим и его жена живы. Я бы мог поговорить с ним по телефону и тогда...

– Слушайте, вы не ребенок. Разговор исключен. Телефоном можно пользоваться только в крайнем случае.

– И, тем не менее, мне нужно знать, что Максим жив. Иначе вы не увидите даже этих денег.

– Хорошо, – неожиданно согласился человек. – Вы получите подтверждение прямо сейчас.

Не оглядываясь назад, он бросил на сидение пластиковый пакет. Сальников вытащил из него две видео кассеты.

– На одной из пленок вы увидите Максима его жену живыми и здоровыми. Там проставлена дата и время записи. Другая кассета убедит вас в том, что мы серьезные люди. Вы узнаете, что произойдет с вашим родственником, если вы не выполните наших условий. Как только просмотрите записи, сломайте кассеты, размотайте пленку, порежьте ее ножницами. Затем прогуляйтесь по московским дворам и выбросите все, что осталось от кассет, в мусорный контейнер или утопите в реке.

– Чего вы хотите?

– Вы не можете выплатить даже четвертой части выкупа. Поэтому должны кое-что сделать для нас. Услуга за услугу.

– Что ж, я готов, – поспешил с ответом Сальников.

Слова сами сорвались с губ, и священник тут же пожалел, что, еще не выслушав предложения, согласился его принять. Но теперь поздно.

– Тогда слушайте. Вы уже получили в награду от церкви право ношения наперстного креста. На очереди другая награда. Как вы знаете, в конце сентября, за восстановление подворья свой церкви вы будете награждены Святейшим Патриархом правом ношения митры. В тех же числах в Синодальной резиденции Свято-Данилова монастыря пройдет встреча делегации Московского Патриархата и делегации Русской Зарубежной церкви, которую, если верить газетам, возглавит Первоиерарх Высокопреосвещеннейший митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский. В программе всякие там разговоры-переговоры. Наконец, итоговая пресс-конференция. И большой наплыв иностранных и русских журналистов. Настоящий ажиотаж.

– Вы очень осведомленный человек, – заметил Сальников.

– Сведения из открытых источников, здесь нет государственной тайны. Будет множество важных гостей. Члены Священного Синода Русской Православной церкви, архиепископ Берлинский и Германский, председатель комиссии Русской Зарубежной Церкви по переговорам с Московским Патриархатом. Большие шишки, всех не перечесть. Кстати, на этот церковный слет и вас пригласили. Должно состояться ваше выступление на итоговой пресс-конференции. Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – кивнул Сальников. – Намечаются разные мероприятия, ну, например, паломничество по святым местам, но кульминацией этой богадельни станет эта самая итоговая пресс-конференция. Верующие захотят узнать, чем закончились переговоры, каковы перспективы сближения Русской Зарубежной Церкви с Московским Патриархатом. Собственно, великих сенсаций никто не ждет. Наверняка все ограничится общими словами, заявлениями о большом значении визита делегаций Русской Зарубежной церкви и всякое такое. Короче, ля-ля три рубля. Мне лично все это не очень интересно.

– Но что вы хотите от меня?

– На пресс-конференции вы возьмете слово. И в присутствии всех собравшихся борзописцев и телевизионщиков сделаете важное заявление. Смысл его вот в чем: вы налагаете проклятье на русские войска, ведущие несправедливую и жестокую войну в Чечне. Войну, которой не видно конца. Нужные слова сами найдете, не мне вас учить. Все должно прозвучать убедительно, на высокой пафосной ноте.

– Я всю жизнь отдал служению православной церкви. Я не посмею...

– Еще как посмеете. И вас никто оттащит от микрофона, не вырубит звук и так далее. Вокруг слишком много журналистов. Да, это будет большой международный скандал, его невозможно будет тихо замять, спустить на тормозах. Ваше выступление будут обсасывать и тиражировать все средства массовой информации, особенно за границей. Русская церковь проклинает своих солдат, раскол в русской церкви и так далее. Кто во что горазд. Какая буря поднимется... Вас наверняка лишат сана и всех церковных наград. Иначе и быть не может. Тем лучше, скандал разгорится с новой силой. Так сказать, начнется вторая серия...

– Я не смогу...

– Но это не беда, – перебил мужчина. – Главное, вы спасете жизнь своего племянника и его жены. В противном случае с ними случится то, что вы увидите на второй видеопленке. Даже хуже. Страшная мучительная смерть. Очень долгая и кровавая. У Максима и его телки не останется ни одной целой кости. Он будет просить о смерти, как об избавлении. Но придется подождать. Ну, как вам мое предложение? Всего пять минут говорильни в обмен на две человеческие жизни?

Сальников долго молчал, покусывал губу.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Я сделаю это.

– Вы умный волевой человек. Свяжусь с вами дней через десять, – сказал мужчина. – Там в пакете вместе с кассетами мобильный телефон, оформленный на подставное лицо. Всегда держите его при себе, позвоню при случае. Если поспешите, вы успеете на последний автобус, который идет к станции. Кстати, мы должны как-то обращаться друг к другу. Можете называть меня Юрием.

Через минуту Сальников снова оказался один на пустой дороге. Машина с номером, забрызганном грязью, скрылась из вида. Он медленно зашагал обратно к остановке, помахивая пакетом с видеокассетами. Над макушками елей повис узкий серп луны.

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 22 августа.

В кинозале на тридцать мест выключили верхний свет. Техники выкатили стоявший на тумбе проекционный телевизор и ушли. Генерал Антипов и подполковник Беляев, устроившись на мягких креслах в первом ряду, готовясь к просмотру, как по команде расстегнули пиджаки.

– Видеозаписи сделаны на полупрофессиональную камеру, затем переписаны на бытовые кассеты, – пояснил Беляев. – При перезаписи у преступников возникли какие-то проблемы технического характера. В некоторых местах изображение прописалось плохо или вовсе не прописалось. Запись аналоговая, не цифровая. Поэтому различные спецэффекты, кровь и все такое, исключены. Эксперты подтвердили подлинность пленки. Теперь мы знаем, что Максим Сальников жив.

– Каким-то образом Сальников вошел в контакт с похитителями? – спросил Антипов. – С кем? Когда? Содержание разговора? Личность злоумышленника?

– Сотрудники службы наружного наблюдения потеряли отца Владимира в метро в час пик, когда он пересаживался на Кольцевую линию. Народу вокруг – из пушки не прошибешь. Поэтому мы знаем о контакте только со слов самого отца Владимира. Тем же вечером, он встретился с неизвестным человеком, назвавшим себя Юрием, в Подольском районе. Вернулся в гостиницу при Даниловом монастыре по ту сторону ночи. Утром я навестил его, попросил принести в номер видеомагнитофон, мы вместе просмотрели записи. Сальников рассказал о встрече с похитителем племянника. Подробности в моем рапорте.

– Понятно. Что от Колчина?

– Пока никаких результатов, – ответил Беляев. – Но мы не надеялись на быстрый успех. Еще в Москве Сальников говорил, что первую остановку хочет сделать в одной из гостинец города Владимира. Есть запись в регистрационной книге. Колчин передал, что Сальникова и Татьяну там хорошо запомнили. Они провели в городе двое суток. Максим много фотографировал, Татьяна сопровождала его. Обедали в одном из центральных ресторанов. Там Сальникова тоже запомнили: видный мужик с красивой подружкой. Рассчитавшись за постой, выехали из гостиницы. Но мы знаем пункт следующей остановки Сальникова – это Нижний Новгород. Сегодня спутники будут там.

– М-да, не густо, – генерал покачал головой. – А как там Решкин?

– Колчин сказал, что работе он не очень мешает. Наших путешественников сопровождают три опытных оперативника, едут следом за ними, выполняют все поручения, чтобы Колчин не тратил время на ерунду. И, само собой, обеспечивают силовое прикрытие. В Нижнем наши опера поселятся в разных гостиницах «Октябрьская» и «На Ильинке». В случае необходимости эти люди будут рядом с ним.

Антипов достал очки и протер стекла платком. Беляев поднялся, вставил кассету в видеомагнитофон. Взяв пульт, сел на прежнее место, нажал кнопку «пуск». На экране появилась серая рябь, пошли горизонтальные полосы, из динамиков донеслось змеиное шипение. Наконец в кадре появился Максим Сальников, он сидел на венском стуле с гнутой деревянной спинкой. Слегка подавшись вперед, положил запястья, скованные наручниками, на колени. В правом нижнем углу экрана можно разглядеть дату съемки и время, семь вечера, запись сделана пятнадцатого августа. На Сальникове черный свитер и неопределенного цвета мятые штаны.

Снимали в темном помещении, в подвале или погребе. Горела тусклая лампочка, подсветка, установленная на камере, оказалась слишком слабой. Видимо аккумулятор дохлый. Поэтому лицо казалось совсем желтым, будто Сальников только что выписался из инфекционной больницы, где врачи долго боролись за его жизнь. Под левым глазом расплылся овал синяка. На скуле ссадина, а нос распух, сделался сизым и повис, как у старого пьяницы.

– Мне очень жаль, что я втравил Татьяну, а теперь и тебя, дядя, в это сомнительное приключение, – Максим говорил медленно, с усилием подыскивая нужные слова. – Но, думаю, плохое рано или поздно кончается. Как говориться, и это пройдет.

По экрану пошли волнистые зигзаги, голос пропал.

– Эта часть записи оказалась утерянной, – пояснил Беляев. – Кусок вырезанной ленты – бракованный. Обратите внимание, как он говорит, едва языком шевелит. Зрачки глаз сужены, радужка блестит, усиленно потовыделение. Вялый и сонный. Максиму, видимо, колют лошадиные дозы транквилизаторов или наркоту.

Изображение снова появилось. Максим продолжал говорить. На заднем плане у кирпичной стены сидела женщина, одетая в голубое платье и серую кофту. Женщину можно было назвать миловидной, даже красивой, если бы не темно землистый цвет кожи и не синяк в пол-лица. Стальных браслетов на руках нет, но левая нога прикована длинной цепью к торчащему из стены кольцу. Женщина сидела не двигаясь, опустив взгляд.

– Я очень устал за последние дни, – Сальников поднял скованные руки и вытер испарину, выступившую на лбу. – Но, дядя, теперь, ты знаешь, как нас отсюда вытащить. Расплатись с этими людьми, собери деньги...

Изображение снова поплыло. Пару минут Антипов сидел, глядя в серый экран, нетерпеливо хлопая себя по колену. Беляев только вздыхал, мол, не все под силу нашим технарям. Но вот динамики зашипели, изображения по-прежнему не было, но появился голос Максима.

– Крепко обнимаю. И очень на тебя рассчитываю. Но, если больше не встретимся, прости за все. И не горюй.

– На том утерянном куске пленки что-то важное, – сказал Антипов.

– Все могло ограничиться просьбами и мольбами о спасении.

* * *

Беляев вставил в видеомагнитофон вторую кассету, экран телевизора засветился. Похоже, снимали все в том же подвале, где сейчас держат Сальникова с Татьяной, только на этот раз освещение ярче. Возле деревянного столба стоял голый по пояс мужчина со связанными за спиной руками и ртом, заклеенным полосками пластыря. На вид лет сорок с гаком, худой и жилистый, лицо и руки по локти дочерна загорелые, а грудь бледная, как простыня. Пегие, давно не знавшие мыла волосы, всклокочены, кажется, они встали дыбом от страха. Глазами, вылезшими из орбит, человек пялился в камеру, мотал головой из стороны в сторону и мычал.

В кадре появилась спина другого человека, одетого в черный кожаный жилет на голое тело, на уровне пояса завязки фартука, на голове то ли черный вязаный чулок, то ли шапочка по самую шею. Палач, не произнеся ни звука, наотмашь ударил пленника кулаком, с зажатым в нем вентилем от пожарного крана. Отошел в сторону и снова ударил, на этот раз снизу вверх, под нижнюю челюсть. Жертва замычала громче. Из щеки, рассеченной поперек, глубоко, до самых зубов, потекла кровь. Челюсть съехала на бок, деформировалась. По экрану пошли полосы.

– Человека медленно убивают перед объективом камеры, – сказал Беляев. – Снято для устрашения отца Владимира. Жертву выбрали случайно. Возможно, он какой-нибудь приезжий строитель, сезонный рабочий или просто бродяжка.

По экрану снова пошли полосы. Появилось изображение, но тусклое. Антипов наклонился вперед, стараясь разглядеть, что происходит в кадре. Палач хлестал свою жертву цепью поперек торса, оставляя на груди и животе кровавые отметины. К концу цепи прикрепили грузило, по виду килограммовую гирьку. Человек захлебывался слизью, сочащейся из носа, но не терял сознания. Палач намотал цепь на кисть руки, отвел плечо назад, и ударил, как молотом, кулаком в грудь. Кажется, этот чудовищный по силе удар должен выбить из тела душу. Голова пленника дернулась, он повис на ремнях. На объектив попала капелька крови. В следующую секунду беднягу окатили холодной водой из ведра. Он пришел в себя и замычал, как корова на бойне.

Кровь, смешанная с водой, стекали под решетку в бетонном полу. Палач не терял времени, вытащил из-за пояса отвертку и от пояса нанес жертве удар в живот. И снова полосы и рябь по экрану. Когда изображение появилось вновь, жертву было трудно узнать. Левый глаз вытек, тело превратились в месиво из мяса и кожи. Человек висел на ремнях, не подавая признаков жизни, палача в кадре не было. Развязка истории уже наступила. Мужчина скончался от большой кровопотери, когда с него спустили брюки и оскопили. Беляев нажал кнопку «стоп».

– Там дальше покажут женщину, – сказал он. – Ну, в сравнении с этим горемыкой ей досталась легкая смерть. Ей вскроют живот от ребер до лобка. А потом перережут горло. Будете смотреть?

Антипов хмурился и дымил сигаретой, стряхивая пепел в бумажный кулек.

– Ты что, думаешь, я таких видов не видел? Щадишь мои нервы?

– Никак нет. Толку от этого просмотра никакого. Рот жертвы забит тряпкой и заклеен. Палач не сказал ни слова во время казни, не издал ни звука. На голых руках нет татуировок, характерных родимых пятен или шрамов. Ни малейшей зацепки, которая бы помогла идентифицировать личность.

Глава шестая

Нижний Новгород. 20 августа.

Телефонный звонок заставил Колчина открыть глаза. Сев на кровати, он протянул руку и снял трубку.

– Привет, Валера, не разбудил? – голос подполковник Беляева оказался бодрым. – Нет? Как дела?

– Я отправил вам зашифрованное донесение, – ответил Колчин. – Уже должно дойти. Успехи у нас скромные. Честно говоря, никаких успехов. Но к вечеру, возможно, что-то будет. Сейчас хочу сходить в местное туристическое агентство. Возможно, Максим заглядывал туда.

– Понятно, – ответил Беляев. – Если появится хоть какая-то зацепка, звони в любое время.

Вскоре Колчин шагал по пустым улицам, на ходу размышляя о делах, которые сулит новый день. Остановившись возле старого здания купеческой постройки, Колчин подергал ручку двери. И тут только догадался взглянуть на листок с расписанием работы агентства, пришпиленный к двери конторскими кнопками. Ого, поздно они просыпаются. Эта лавочка начинает работу только в десять утра. Значит, до открытия почти полтора часа. Возвращаться в гостиницу нет смысла. Колчин пересек сквер, сел на край скамейки и прикурил сигарету. На работу спешил служивый люд. Какой-то нетрезвый мужик, одетый в приличный серый костюм и хорошие туфли, уселся на возле тротуара на бордюрный камень. Время от времени он прикладывался к горлышку пивной бутылки и что-то бормотал себе под нос. Пиво подходила к концу, когда у тротуара тормознул милицейский бобик. Из кабины вылезли водитель и здоровенный сержант. Сдвинув фуражку на затылок, сержант, не говоря ни слова, сграбастал мужчину за ворот пиджака. Бутылка полетела на асфальт и разбилась.

– На прошлой неделе меня уже забирали, – заорал мужчина. – Вышел от вас без лопатника. Даже карманных денег не оставили. Не пойду... Убери лапы...

– Заткнись, тварь. Шевели поршнями.

– Люди, что происходит...

Сопротивление было подавлено в зародыше. Сержант отвесил мужчине тяжелую затрещину. Водила открыл заднюю дверь. Пьяного на глазах прохожих запихнули в машину. «Уазик» тронулся с места и скрылся за поворотом.

Колчин, хмыкнув, раздавил подметкой окурок и вернулся к своим мыслям. Накануне удалось выяснить, что Сальников проживал в этой же гостинице, видимо, вычитал в буклете, которые пачками пылятся в холле на первом этаже, что отель – самое уютное гнездышко для усталых путников и всех влюбленных. И купился на лабуду. На вкус Колчина уюта гостинице немногим больше, чем в ночлежке для бродяжек. Судя по записям в книге регистраций, провел в двухместном полулюксе всего две ночи. Утром вместе со своей женщиной съехал неизвестно куда.

В других городских гостиницах человек с такой фамилией не зарегистрирован. Морги, где ждали опознания криминальные трупы, больницы, куда могли бы доставить пострадавших в бессознательном состоянии, – проверены. Дорожных происшествий, где бы засветился «Форд Эксплорер» изумрудного цвета с иностранным номером, не случалось ни в городе, ни в области. Правда, удалось найти гостиничную уборщицу, слишком любопытную и памятливую, славившуюся феноменальным слухом и к тому же не избалованную деньгами. Просто из любви к живому художественному слову, не помышляя о чаевых, она в лицах очень образно пересказала ссору между парочкой, мужчиной и женщиной. Ссору якобы случайно услышанную в тот момент, когда тетя Маруся чистила плевательницу, стоявшую возле приоткрытой двери в семьсот десятый номер.

Мужчина был явно не в настроении, а женщина, спорившая с ним, тоже не хотела уступать. «Но ведь мы даже не успели посмотреть город, я никогда не была здесь, – в голосе женщины слышалась нотка обиды. – И для тебя работы непочатый край. Сфотографируй Нижегородский кремль, здание музыкального музея, театра, Дом фольклора». «Темы, которые ты предлагаешь – дешевка низшей пробы. Они годятся для настенных календариков или путеводителей, – мужчина повысил голос. – Мне нужно нечто иное. Русская провинция в ее первозданном виде. Простые люди, галерея портретов. Вот это будет в точку». Дальше тетя Маруся поняла разговор плохо, дверь в номер захлопнули перед самым ее носом, спасибо не прищемили. Постояльцы еще долго вяло переругивались и спорили.

«Может быть, в разговоре они упоминали какое-то имя или название? – чтобы оживить угасающую память уборщицы, Колчин достал бумажник, расстегнул клапан и пошелестел купюрами. – Имя. Ну, вспомнили?». Не отрывая взгляда от роскошного портмоне, тетя Маруся облизнусь. «Не называли они имен, – уборщица хорошо понимала, что честность когда-нибудь доведет ее до нищеты, точнее, уже довела, но солгать все равно не смогла. – Правда... Я уж не знаю, название это или что другое. Тот мужик несколько раз повторил слова „волжские дали“. Есть такие шоколадные конфеты, я как-то пробовала. Вкусные. Поэтому и запомнила».

«Вот вам, на конфеты», – Колчин отслюнявил пару купюр и показал уборщице, пораженной в самое сердце щедростью гостя, фотографии Сальникова и его жены. «Они самые, – кивнула любопытная баба, запихивая деньги в лифчик. – Она такая складная, вся из себя, фигуристая. Другой мужик с такой девчонкой в номере закроется и неделю не выходит. А у этого голова забита черт знает чем. Фотографии... Тьфу, да пропади они пропадом».

Следующий час Колчин провел в своем номере, заперевшись изнутри, включив портативный компьютер, он выяснил, что словосочетание «волжские дали» понравилось не только кондитерам, выпускающим одноименные конфеты. В городе и области мирно уживались два ресторана с таким названием, летнее кафе, чебуречная, комбинат бытовых услуг и дом отдыха, расположенный примерно в тридцати километрах от центра. Заезды отдыхающих по пятницам, отъезд в воскресенье. Но все желающие могут на месте купить путевки в местном туристическом агентстве и провести в прекрасном четырехэтажном здании со всеми удобствами весь остаток лета и осень.

Возможно, уборщица ослышалась. Но проверить эти «Дали» все-таки нужно, а тридцать километров для бешенного пса не крюк. Он отправил в Москву короткое донесение и закрыл компьютер. Сегодня же Колчин выедет на место, а там разберется.

* * *

Не дождавшись, когда откроется туристическое агентство, Колчин поднялся с лавочки и, спросив дорогу у какого-то смурного деда, направил стопы к ближайшему вытрезвителю. Оказалось, до бастиона трезвости всего-то пять минут ходьбы.

Вытрезвитель помещался в двухэтажном здании еще купеческой постройки, отгороженный от мира бетонным забором, вдоль которого росли чахлые деревца. Ворота распахнуты настежь, на дворе милицейский "уазик ", напоминающий мятую консервную банку на колесах. Поднявшись на три ступеньки крыльца, Колчин нажал кнопку звонка, через секунду лязгнул замок. Толкнув железную дверь, Колчин оказался в узком коридоре, который заканчивался в помещении дежурной части. За деревянной стойкой, сидел моложавый лейтенант. Еще один милиционер, немолодой сержант, пристроился на диване возле зарешеченного окна и, позевывая в литой кулак, переворачивал страницы засаленной книжки.

– Я по поводу одного своего знакомого. Приехал из Москвы в отпуск, моя фамилия Колчин.

– А я Александр Горобцов, – усмехнулся лейтенант. – Всегда рады гостям.

Колчин положил на стойку паспорт. Лейтенант углубился в изучение документа. Милиционер снял фуражку и снизу вверх настороженно посмотрел на посетителя, видимо заподозрив его в либеральном отношении к пьяницам. Колчин добродушно улыбнулся.

– У меня приятель дней десять назад останавливался в той же гостинице, где сейчас живу я. Мы договорились вместе порыбачить. Я привез снасти и все остальное. А мой друг съехал неизвестно куда. Теперь не знаю, где его искать. У меня возникла шальная мысль: не воспользовался ли он услугами вашего заведения.

Колчин достал фотографию Сальникова в обнимку с Таней.

– Вам не доводилось видеть этого человека?

– Не могу же я запомнить в лицо каждого ханыгу, – лейтенант внимательно, щуря глаза, смотрел на фотографию. – В мою смену такого не было. А женских вытрезвителей в городе вообще нет. Пьяные бабы проводят ночь в обезьянниках изоляторов временного содержания. Это, конечно не отель. Но все лучше, чем быть изнасилованной и убитой на улице.

– Может быть, посмотрите в журнале, а? Не в службу, а в дружбу. Моего друга зовут Максим Сальников.

– Это можно. Пожалуйста, хоть сами посмотрите.

Сменив гнев на милость, лейтенант положил на стойку журнал регистраций. Колчин, перевернул несколько страниц, пробежал взглядом по строчкам, поблагодарил Горбцова за любезность и вернул журнал.

– Ваш друг любил выпить?

– Только легкое пиво. Но это наше гостеприимство, хлебосольство... Не удивлюсь, если Максим Сальников после обильного застолья проснулся в вытрезвителе. Я по специальности фармацевт, знаю, как водка действует на людей, не готовых к возлияниям.

– Да, да, – кивнул лейтенант. – В милицию заявление подавали? Ну, об исчезновении человека?

– Такое заявление не примут. Факт исчезновения не доказан.

– Вы правы. Летом исчезает слишком много людей. А потом они чудесным образом находятся. Живыми и здоровыми.

Колчин вернулся в номер, вытащил из сумки мобильный телефон со встроенным скремблером, защищавшим от прослушки, набрал номер одного из оперов, помогавшим ему в Нижнем Новгороде.

– Володя, есть поручение, – сказал он. – Мы с Решкиным отправляемся в дом отдыха «Волжские дали», примерно в тридцати километрах от города. Вернемся завтра к вечеру, часам к шести. До этого времени мне нужно все знать о дежурном смены местного вытрезвителя лейтенанте Александре Горобцове.

Колчин назвал адрес трезвяка.

– Что именно вас интересует?

– Все, абсолютно все. Семейное положение, где живет, как с деньгами, есть ли любовница, долги, играет ли в карты. Ну, ты понимаешь. Постарайся выяснить, что за порядки в этом вытрезвителе. А именно: были случаи исчезновения людей, которые воспользовались услугами борцов за трезвость. Работа большая, подключи своих парней, и не жалей казенных денег на взятки. И еще. Следует проверить, не продавался ли за последние десять дней на автомобильном рынке «Форд Эксплорер» Сальникова.

– Что, появился след?

– Пока только предположение. Очень зыбкое.

* * *

До дома отдыха «Волжские дали» езды всего ничего. Колчин, сверяясь с картой, быстро нашел дорогу. На заднем сидении разметался Решкин, он спал как ребенок, причмокивая губами и пуская слюну. Когда «жигуль» въезжал в ворота, Олег неожиданно словно по команде проснулся.

Прекрасным зданием со всеми удобствами оказалась невзрачная кирпичная коробка, сложенная торопливыми шабашниками и обнесенная деревянным забором. К основному корпусу пристроили стекляшку столовой, напоминающей аквариум с немытыми стенками. Оставив машину на пустой стоянке, спутники вошли в пустой холл, остановились перед стойкой администрации, заполнили регистрационные карточки. И долго ждали появления, как значилось на табличке, старшего администратора Лидии Петровны Скоковой. Наконец пришла женщина средних лет с золотой мушкой на щеке, приклеенными ресницами и такой высокой прической, будто волосы она все утро взбивала миксером. Если администратор и удивилась, что в «Волжские дали» в будний день пожаловали два хорошо одетых мужчины из самой Москвы, то виду не подала.

– Нам, пожалуйста, один двухместный номер, – сказал Колчин. – Желательно с видом на Волгу.

– Один на двоих? – женщина, сморгнув длинными ресницами, посмотрела на Колчина поверх очков. – Сейчас у нас есть одноместные номера, разница в цене мизерная. Сущие копейки. Кроме того, в двухместных номерах нет вида на реку. По ту сторону только забор и поляна, заросшая лопухами. Первобытный пейзаж.

– Сойдет и поляна, – не сдался Колчин. – Нам нужен именно двухместный номер. Понимаете?

Администратор на секунду глубоко задумалась. Наконец ее озарило.

– А, теперь, кажется, понимаю.

Скокова обвела внимательным взглядом Колчина и его спутника, многозначительно улыбнулась, давая понять, что она человек широких либеральных взглядов и к однополой любви относится терпимо.

– Наверное, гости из Москвы у вас не часто останавливаются? – Колчин положил на стойку паспорта.

– Из Москвы? Обижаете, – патриотически-настроенная администратор надула губы. – Недавно супружеская пара из столицы останавливалась. Они пришли в тихий восторг.

– Правда?

Колчин, вручил Решкину ключ от номера, наказал не ходить в буфет за пивом, а ждать его наверху. Сам наклонился к дорожной сумке, расстегнув «молнию», поставил на стойку флакон духов «Кашарел» в шикарной упаковке.

– В женской парфюмерии я немного разбираюсь, – сказал он. – Запах этих духов очень изысканный.

– Это мне?

Через двадцать минут Колчин узнал все, что даже не мечтал узнать, направляясь сюда. Мужчина по имени Максим Сальников и его жена Татьяна поселились здесь одиннадцать дней назад в единственном номере люкс, заплатив вперед за неделю. Это очень воспитанные люди, умеющие одеваться и достойно держать себя. Мужчина увлекался фотографией, весь вечер он провел на воздухе, вытащил с собой камеру и даже штатив. Темно багровый солнечный шар медленно садился за лесом на том берегу реки, оставляя на мертвой зыби красную дорожку, у воды сидел одинокий рыбак, разложив удочки на рогатках. Клев был так себе. Но Сальникова эта картинка вдохновила. Он вернулся в корпус, когда стемнело, и пребывал в прекрасном настроении, даже на ужин не пошел. Сказал, что сыт еще с обеда.

Со своей красоткой заперся в номере и, обвешенный фотокамерами, снова появился в холле ни свет, ни заря. Он где-то пропадал до обеда, вернулся уставшим, будто пешком исходил весь дальний лес. Около пяти часов вечера на стойке администратора зазвонил телефон. В доме отдыха всего одна телефонная линия, в номерах телефонов нет. Как правило, постояльцам, если им звонят из города, администрация не разрешает пользоваться служебным аппаратом. Если хочется поболтать, в холле установлены три таксофона. Но тут случай особый, Максим Сальников снимал единственный люкс, поэтому заслуживал особого внимания.

В тот вечер выпало дежурить Скоковой. Она вежливо поинтересовалась, кто беспокоит постояльца и что ему передать. «Мне он нужен срочно по делу, – мужчина говорил глухим отрывистым голосом. Впечатление такое, будто телефонную мембрану прикрывали носовым платком. – Если вас не затруднит, позовите его. Я подожду сколько надо». Скокова возражать не стала, вылезла из своего закутка, поднялась лифтом на четвертый этаж, постучала в дверь. Сальников, одетый в спортивный костюм, сидел перед столиком, на котором стояла вазочка с печеньем. Скокова, извинившись за беспокойство, передала просьбу звонившего, вместе с постояльцем спустилась вниз.

Разговор продолжался недолго, минуты две-три. Максим отвечал односложно: «Да, да... Понимаю... Очень странно. Я ни от кого не жду посылку. Может быть, это ошибка? Моя фамилия Сальников. Проверьте еще раз». Когда он положил трубку, лицо оставалось напряженным. Он секунду постоял в раздумье и сказал, что они с подругой должны срочно выехать в город, вернутся сегодня же вечером, в крайнем случае, завтра утром. Ни вечером, ни утром Сальников и Гришина не появились. Их чемоданы с вещами и фотокамеры остались в запертом номере.

На следующий день позвонил мужчина, который представился референтом какой-то крупной фирмы, где работает Сальников. Передал просьбу бывшего постояльца. Оставленные вещи упаковать в чемодан и оставить в камере хранения дома отдыха, если такая имеется, или в какой-нибудь подсобке. Максима срочно отозвали в Москву для заключения финансового соглашения. Но он обязательно вернется через неделю, в крайнем случае, через две недели.

– Я записала название фирмы и фамилию референта на отрывном листке. Но бумажка где-то затерялась. Возможно, выбросила уборщица. Фамилия... Кажется, Жуков. А вот название фирмы не вспомню.

– И где же сейчас вещи?

– У нас здесь воров нет. Чемоданы и сумка с аппаратурой в кабинете заместителя директора по хозяйственной части. Лежат на антресолях и ждут хозяина.

Поблагодарив женщину за интересный рассказ, Колчин поднялся в номер, толкнул приоткрытую дверь. Решкин, раздетый до трусов, даже не сняв с кровати покрывало, валялся на боку и сопел в обе дырочки. Открыв окно настежь, Колчин, повесил брюки и пиджак на спинку стула, растянулся на соседний кровати. Подложив ладони под голову, он смотрел в потолок, слушал монотонное сопение соседа и думал, что администратор Скокова права: следовало поселиться в отдельных номерах.

Глава седьмая

Нижний Новгород. 22 августа.

После развода с женой, случившегося около года назад, старший лейтенант Александр Горобцов, не без помощи бывшей супруги Евгении, строивший милиционеру жуткие козни, неудачно разменял общую квартиру. Пережив два гражданских суда, раздел имущества и множество мелких унизительных дрязг и скандалов с бывшей супругой, он оказался в большом минусе. Жена получила прекрасную двухкомнатную квартиру и спустя пару месяцев после развода выскочила замуж за адвоката, совладельца юридической фирмы. А спустя еще три месяца, съехавшись с этим плешивым уродом, переселилась в шикарные хоромы аж в восемь комнат. А несчастный Горобцов очутился в убогом домике на окраине города. Три небольшие комнаты, летняя веранда с прогнившими шаткими полами, за штакетником забора палисадник, заросший диким шиповником и какими-то сорными цветочками, название которых лейтенант не помнил.

Впрочем, дом, – красивое название для этого курятника. Построенный лет сорок назад из негодного бросового материала, домишко медленно, но верно приходил в упадок, здесь кишели мыши, а стены грыз жучок. Окончательно испортила существование соседская собака, умеющая тявкать часами напролет без перерыва, она не давала спокойно спать ночами. По мере сил Лейтенант привнес в убогое жилище некое подобие уюта. Перевез от бывшей жены кое-какую мебель, купил спальный гарнитур, ковер и огромную вазу богемского стекла.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.