Луна-парк

      По шоссе все еще шел народ, спеша к месту катастрофы… Должно быть, пожар был виден издалека, люди шли отовсюду. Жюстен осторожно вел машину, толпа растеклась по всему шоссе, как в Париже во время демонстраций она занимает улицы. Голоса звучали возбужденно, тревожно. Наконец, все стихло, и Жюстен нажал на акселератор… Письма… Кучка старых писем, превратившихся в пепел, заронила искру в порох. Страшный случай… Страшное сельское празднество. Бедствие. Письма мстили за себя. Мертвенно бледное лицо Свенгали мелькнуло в пламени алого бархата… Открытие «Луна-парка» Бланш! Огонек, зажженный в кухне ее дома, стал сигналом, выстрелом на старте! Торжественное открытие. Мадам Вавэн в простоте душевной подожгла шнур бомбы, завод охватило пламенем. Жюстен Мерлэн направился к «Дохлой лошади». Почему? Для чего? Не для чего. Не для чего. Ничего, ничего, ничего… Ничего он там не найдет. Ветер врывался в открытые окна машины. Мимо мчались деревья, сталкиваемые друг с другом скоростью автомобиля, и все же лесу не было конца и края. Вдруг машина вырвалась из чащи и, как затравленный зверь, пронеслась мимо ресторана, где ни в одном окне не блеснул свет, заскрежетав, круто повернула и начала подыматься по склону холма, наудачу беря виражи, шурша шинами по асфальту, Жюстен Мерлэн подымался на Брокен, на Лысую гору… и подымался не один, кто-то гнался за ним; он слышал мерный топот копыт: гоп-гоп-гоп! гоп-гоп-гоп! За ним ли погоня, или это дохлые лошади скачут туда наверх, на условленную встречу? Ведьмы, оседлавшие дохлых лошадей! «Что это такое, – думал Жюстен, – я ведь не герой пьесы Лорки, я просто-напросто подымаюсь в кемпинг „Дохлая лошадь“ потому, что надо ведь куда-нибудь податься…» Он по-прежнему слышал за собой мерный галоп.
      Снова взвизгнули шины на последнем повороте, и машина проскочила – так проскакивает курьерский поезд мимо домика путевого обходчика – мимо строения в форме деревянного башмака, где блеснул и тут же исчез огонек; промчавшись единым духом через всю площадку, Жюстен резко затормозил перед белым кубом с надписью «Бар». Сразу же замолк преследовавший его топот копыт. Жюстен выскочил из машины…
      Ветер яростно набросился на него, схватил за волосы, раздувая полы плаща, обвивая спиралью брюки вокруг его ног. Он был на одном уровне с тучами, и клочья тумана проплывали мимо, всклокоченные, как шевелюра старых ведьм, маленьких женщин, укрывавшихся своими непомерно длинными волосами; и луна тщетно пыталась пробиться сквозь их седые, тусклые, перепутанные космы, цеплявшиеся за верх палаток. Жюстен постоял, упираясь в землю обеими ногами, и затем, наперекор всему, зашагал туда, где над тучами и туманом розовеет небо: пластмасса здорово горела, окрашивая небеса в конфетно-розовый цвет! Жюстен шел, уставившись ввысь, в небеса; он споткнулся о веревку, закреплявшую палатку, и упал во весь рост. Словно подножку ему дали. И в ту же минуту он в отдалении услышал: гоп-гоп-гоп, гоп-гоп-гоп… топот копыт, отбивающих такт галопа. Ночь видений, призраков, в такую ночь человеку может открыться магическая формула… Он шагал среди лабиринта полотняных стен, с пугливым замиранием сердца огибал углы, твердя про себя: никогда, никогда мне отсюда не выбраться! А гоп-гоп-гоп все еще раздавалось, ближе, совсем близко… Почудилось ли ему, или он действительно заметил огонек в оконцах деревянного башмака? Сейчас любая живая душа помогла бы ему справиться с этим паническим страхом… Он плутал по лабиринту, очевидно, кружил на месте. При виде длинного ряда уборных он с облегчением вздохнул, и распахнутые двери начали громко хлопать в честь его появления… Жюстен побежал, он торопился добраться до шоссе. Тропинка, ведущая к «башмаку», вдруг словно по волшебству появилась перед ним. Высокие, острые, как лезвия травы, колючки, цеплявшиеся за брюки, словно предупреждали: «Не ходи туда, Жюстен, ой, не ходи!» Наконец он добежал до «башмака». Нет, он не ошибся – внутри горел свет. Жюстен подобрался к окошку и прильнул лицом к стеклу: при свете свечи он разглядел человека, сидевшего к нему спиной. Очевидно, это был барон… Все может быть. Сидевший на слишком низеньком для его длинных ног стуле человек писал что-то, держа на коленях чемоданчик, заменявший ему стол… Жюстен долго стоял и смотрел, как он пишет… Может быть, он пишет к Бланш? Кому вообще, кроме Бланш, можно писать? Жюстен не постучал в окошко. Тихо, очень тихо он удалился, боясь, что его заметят… А что если барон встанет, увидит его… Взгляд, голос того, что когда-то было человеком и от чего осталась лишь одна скорлупа… Жюстен побрел обратно, и мысль, что этот призрак смеет писать ей, Бланш, внезапно возмутила его… Писать Бланш, говорить ей о любви!
      Ну, а все остальные?… С любого пункта, где бы они ни находились, из отеля «Терминюс», из «Американскогобара», из лаборатории, из обсерватории, из парижской квартиры или из своего кабинета каждый мог взять и написать Бланш… Вся эта шайка призраков смеет писать Бланш, из плоти и крови, живой, реально существующей Бланш… Жюстен добрался до машины. Он оставил ее на самой высокой части площадки, где ветер без помех кружил огромные свои карусели, но кружились они все медленнее и медленнее, готовые вот-вот остановиться: ветер дул уже из последних сил… Показалась луна, похожая на слабую электрическую лампочку в захудалой гостинице, и розовые отсветы в небе побледнели… Пора закрывать «Луна-парк», спектакль подходил к концу, возможно, за отсутствием зрителей.
      Жюстен сел в машину, развернулся… Осторожно спустился по черному, блестевшему в лунном свете шоссе. Гоп-гоп-гоп, гоп-гоп-гоп-гоп… Снова началось! Дохлые лошади гонятся за ним! Жюстен прибавил ходу… Галоп тоже стал чаще. Его ситроен свернул на магистральное шоссе, и чем быстрее шла машина, тем отчетливее, быстрее становился галоп, он приближался, приближался, пока наконец Жюстен не увидел промелькнувший мимо него смерч. Топот замер где-то далеко, впереди… Показались яркие огни… Саклэ , научно-исследовательский центр.
      Огромная территория, обнесенная высокой белой решеткой, цепь фонарей. Как в лагере, который залит светом, зажженным по соображениям безопасности… Любое живое существо, любой неодушевленный предмет, осмелившийся приблизиться к решетке, оказывался в лучах этого беспощадного света. Странное все-таки впечатление производит свет, горящий в пустоте, горящий ни для кого. Театральный зал без зрителей. Жюстен остановил машину у красного светофора, на перекрестке Крист-де-Саклэ, обернулся: издали огоньки научно-исследовательского центра, расположенного полукругом, напоминали световой пунктир Ниццы вдоль моря. Да, можно было подумать, что там море. Лазурный берег со всеми его развлечениями… Глупо стоять перед светофором и ждать зеленого света, когда встречных машин нет. Было поздно, очень поздно… «Куда же я еду, – подумал Жюстен… – надо полагать, в Париж». Он покинул дом Бланш, даже не заперев дверей, не потушив света, там остались все его вещи, Трильби… Позади него остановился грузовик. Наконец-то дали зеленый свет. Жюстен покатил по широкой пустынной дороге. Мир был пуст… Возможно, там, в Саклэ, мужественные и безымянные Томы рискуют своей жизнью ради нас… Ах, всего много было в «Луна-парке» Бланш: и скромных исследователей, и режиссеров со всемирно известным именем.
      На перекрестке Кламар снова красный свет… никого. Только грузовик, который снова его нагнал. Жюстен нетерпеливо ерзал на сиденье, когда вдруг справа, перерезая шоссе, появилась длинная колонна грузовиков. На первом Жюстен отчетливо разглядел выставленный из окошка локоть водителя. Но в остальных, следовавших за ним машинах не было никого! Они шли сами по себе! Жюстен высунулся в окошко… Он уж предпочел бы галоп дохлых лошадей!
      – По радару едут… – послышался из высокой кабинки голос шофера, пристроившего свой грузовик рядом с машиной Жюстена, – не дай Бог что разладится. Представляете, а вдруг им вздумается повернуть сюда?
      Грузовики шли один за другим, строго соблюдая заданные интервалы. Они были уже далеко, когда зажегся зеленый свет… Шофер грузовика резко рванул машину с места, и огромная белая стена рефрижератора с надписью «Мясо» промелькнула мимо Жюстена.
      По обе стороны широкого, ярко освещенного шоссе новый Париж рождался из пелен, из недр земли, из облаков, из человеческого воображения… Куда быстрее построить дома, чем вырастить деревья; до сих пор еще не изобретен способ вытаскивать липы прямо из-под земли за зеленые кудри. Правда, иногда их привозят совсем готовенькими…
      Жюстен ехал над Парижем, он видел его только в просветах между домами. Необъятный Париж, напускающий на себя таинственность. Шоссе перешло в узенькую улицу, и все кончилось. Париж втянул в себя Жюстена, и Жюстен очутился под тем колоколом, что образуют над Парижем небеса, – стеклянный колокол, вроде тех, которыми укрывают сыры, и Париж лежал там камамбером, рокфором… под таким колпаком обычно держат на каминной доске часы, где застыло и не движется больше время… или же под ним хранят венец новобрачной или ветку с многоцветными райскими птичками. Париж под небесным колоколом был всем этим, вместе взятым.
      Жюстен катил по Парижу. Он был без ума влюблен в Бланш.
 
      Парижские улицы были пустынны. На Монпарнасе длинная вереница такси, яркие огни. Кафе «Купол»… Кафе «Дом»… Жюстену не хотелось ехать к себе, в особнячок неподалеку от Дома инвалидов. Он переночует где-нибудь в гостинице. Там увидим. Что увидим?… Вот это не известно… Он не спеша катил по улицам, раздумывая, где бы остановиться в этот поздний час, выпить чашку горячего молока… Может быть, в кафе Режанс, может быть, на площади Театр-Франсе. Какая странная вещь – Париж… Все эти дома и редкие такси, случайные прохожие – будто вполне естественно находиться в Париже, жить здесь. Они привыкли к Парижу. Так бывает после смерти каждого из нас. Когда нас уже нет, больше нет.
      Жюстен остановил машину у кафе Режанс. Там не было ни души. Гарсон, узнав его, приветливо улыбнулся, хотя, видимо, очень устал, и отправился за заказом.
      – Пойду посмотрю, есть ли горячее молоко, мсье Мерлэн, – сказал он.
      Жюстен сел, он был совсем один среди беспорядка, царившего в зале. Мимо него проходили люди, казалось, появляются они из-за ресторанных кулис, без грима, усталые, должно быть, повара, мойщик посуды… Париж, как это странно – Париж. На банкетке валялась газета. Уже почти два месяца Жюстен не читал газет. Он развернул ее, положил на стол. Крупный заголовок на первой полосе гласил:

ДЕСЯТЬ ДНЕЙ БЛАНШ ОТВИЛЛЬ МОЛЧИТ

      И ниже шло мелким шрифтом:

      Мы по-прежнему не имеем никаких сведений о самолете, управляемом Бланш Отвилль и пропавшем в районе пустыни Сахары. В течение десяти дней наша авиация бороздит воздушные пространства, но до сих пор не удалось напасть на след самолета, и, к сожалению, вряд ли можно надеяться на то, что Бланш Отвилль еще жива.
      Французская авиация в трауре. Бланш Отвилль по праву считалась одним из наших самых доблестных и отважных летчиков-испытателей…

* * *

      Агент общества по продаже недвижимости вручил ключи мадам Вавэн: не возьмет ли она на себя труд показывать покупателям дом, принадлежащий мсье Жюстену Мерлэну. Но Пьере – настоящий медвежий угол, и дом так и стоял с закрытыми ставнями: никто не приходил его осматривать.
      На месте прежнего, сгоревшего дотла завода строили новый. Пластмасса – материал, легко воспламеняющийся. Одновременно немного поодаль шла постройка рабочего городка, белые домики с красными крышами – все один в один. Говорили, что мсье Женеск, истинный владелец завода, хотя завод считался собственностью анонимного общества, намерен поселиться неподалеку и, вероятно, заинтересуется домом с закрытыми ставнями. Но, видно, это не соответствовало действительности. Мало ли что говорят. Мсье Женеск купил себе участок не в Пьерсе, а по ту сторону завода, и там начали уже строить виллу в самом что ни на есть новейшем стиле, с огромными оконными проемами, словом, сплошное стекло. Мсье Женеск – человек семейный, жена его ждет второго ребенка, ни за что он не поселится в этом ветхом домике. Конечно, не поселится.
 
      Однако Жюстен Мерлэн снова появился в Пьерсе у мадам Вавэн, в задней комнате за ее бакалейной лавкой, служившей одновременно кухней и столовой, где она поставила купленный в рассрочку телевизор. Как-то вечером на маленьком экране она увидела мсье Мерлэна, и появление это было так неожиданно, что она даже вскрикнула: «Боже ты мой, да это же он!» Ее сестра, которая приехала со своей маленькой дочкой погостить в Пьерс на Рождество, тоже взволновалась. Как, это тот самый мсье из дома напротив, тот самый, что уехал, даже света не погасив, не заперев дверей и бросив все свои вещи? Да, да, это он, да замолчи ты, Жанна, Христа ради, он что-то говорит, не слышу я, что он говорит!…
      Жюстен Мерлэн сидел за столом рядом с другим господином на фоне библиотечных шкафов и мирно курил трубку. Мсье Мерлэн весь черно-белый, с черными кругами вокруг глаз, с резкими черными ямками на округлых щеках, с огромным, очень выпуклым, очень белым лбом и с сиянием над головой… Мадам Вавэн была потрясена до глубины души, она еще не привыкла к сюрпризам телевидения – увидеть мсье Мерлэна, который уехал, не сказав ей ни слова, увидеть его в обычной позе, в какой она видела его десятки раз, когда он сидя в красном кресле, покуривал свою трубку, – это кого угодно взволнует… Очевидно, мсье Мерлэн даже и не подозревал, что находится у мадам Вавэн, и преспокойно разговаривал с каким-то господином, словно их никто не может ни видеть, ни слышать.
      – Мсье Жюстен Мерлэн, – говорил господин, низенький толстячок со щеточкой усов над верхней губой, – прежде всего разрешите поблагодарить вас от имени французского радиовещания и телевидения за то, что вы согласились меня принять и дать интервью накануне вашего отъезда, так сказать, в самый разгар приготовлений к большой экспедиции. После успеха вашего последнего фильма «Жизнь начинается завтра», успеха беспримерного даже в вашей творческой биографии, каковы ваши новые планы, мсье Мерлэн?
      И мадам Вавэн услышала голос мсье Мерлэна – ой, да это же его голос! – и тук-тук, постукивание его трубки о край пепельницы.
      – Я собираюсь снимать фильм в Африке, в пустыне… фильм, который покажет необычайные достижения пионеров добычи нефти в недрах Сахары. Завтра я выезжаю со своей съемочной группой для предварительного изучения материала. Мне хотелось бы…
      Но тот, другой, – грубиян этакий! – прервал мсье Мерлэна.
      – Полагаю, это будет не документальный фильм?
      – Нет… Игровой. Однако он потребует серьезной документации. Я рассчитываю проникнуть в сокровенные тайны пустыни и людей. То, что я представлял себе, и то, что я узнал по этому вопросу здесь, в Европе, возможно, чересчур фантастично, чтобы быть реальностью… Я имею в виду жителей пустыни, кочующие деревни… Красоту туарегов, чисто феодальные владения их властителей… Современная война и законы гостеприимства, которые повелевают обращаться с пленником или с пленницей, как с почетным гостем… Я представляю себе женщину, француженку, женщину молодую, отважную и неосторожную, которая попадает в их руки… Женщину, вроде Бланш Отвилль…
      – Бланш Отвилль? Что вы, собственно, имеете в виду? Что она не погибла над Сахарой вместе с самолетом? Что у нее была вынужденная посадка и что она попала в плен к ФЛН ?
      Жюстен Мерлэн, неподвижно сидя в кресле, ответил:
      – …что она жива. Никто не видел обломков ее самолета, ни ее трупа, ни ее скелета. Если она упала в пустыне, была вынуждена дни и ночи идти пешком среди лунного, из золота и серебра пейзажа пустыни… степями, которые придают полной луне сходство с человеческим лицом, когда на нее смотришь с земли… Но как все это выглядит, когда находишься там! На этих нечеловеческих просторах, где человеку оставлено только одно – его душевная сила! Бланш обладает этой силой. В наши дни Икар принял образ женщины. Бланш Отвилль, работавшая летчиком-испытателем до своего сердечного заболевания, решила посвятить жизнь открытиям, завоеваниям, борьбе. Быть может, она попала в плен к какой-нибудь тайной марабитской секте, к одному из враждующих религиозных братств… Может быть, она живет среди этих кочевников, еще не вышедших из средневековья. Если только она не бежала из плена и не бродит опять по пескам пустыни, не встретила на своем пути какой-нибудь европейской воинской части. А может быть, она уже видела войну вплотную и испила чашу до дна… Что такое физические муки по сравнению с муками душевными! Бланш Отвилль…
      – Вы были с ней лично знакомы, мсье Мерлэн?
      Опять он лезет! Словечка не дает сказать мсье Мерлэну! Пристает и пристает со своими вопросами.
      – Да, если угодно, знал хорошо, но никогда не видел реальной госпожи Отвилль. А мне хотелось бы найти ее, реальную женщину…
      – В вашем фильме? Или как вас прикажете иначе понимать? – снова выскочил тот, другой. – Мне кажется, что в реальной жизни…
      На сей раз сам Жюстен Мерлэн прервал своего собеседника.
      – В фильме, – сказал он, – в фильме… Мы же с вами о фильме говорим…
      Вдруг лицо Жюстена Мерлэна, показанное крупным планом, заняло экран телевизора, и он посмотрел прямо на мадам Вавэн, слегка, прищурив глаза от ослепляющего света прожекторов. Глаза, окруженные черными кругами, доходившими чуть ли не до половины щек, под очень белым лбом в морщинах… Мадам Вавэн даже отодвинула стул от телевизора и прослезилась…
      – Мы найдем Бланш Отвилль, она жива, – сказал он, обращаясь к мадам Вавзн, и по лицу его вдруг побежали искорки (это мимо проехал грузовик). – Она должна была полететь в первой ракете, отправляющейся с людьми на Луну, об этом говорилось в биографии Бланш Отвилль, опубликованной в связи с ее исчезновением… – Мсье Мерлэн отвел глаза. – Земля, сила земного притяжения, по-видимому, удержали Бланш… Несчастный случай, не правда ли? Вероятно, Бланш вынуждена была идти пешком, идти без компаса, идти долго. Вообразите, что она перенесла… Это она-то, привыкшая летать, имея под рукой вес, что может дать современная техника! Но в конце концов она найдет и воду и живых людей… Она вернется, она не опоздает к путешествию в межпланетное пространство! Надеюсь, в том, что я сказал, нет ничего невероятного?
      Крупный план исчез, и мадам Вавэн снова увидела мсье Мерлэна, сидящего в кресле, а возле него того низенького толстячка с усами щеточкой.
      – Не сомневаюсь, что вы сумеете превратить невероятное в вероятное, мсье Мерлэн. А скажите, пожалуйста, у вас готово название для нового фильма?
      – Да… «Луна-парк».
      – Ara… «Луна-парк!» И еще один вопрос, последний: кому вы намереваетесь поручить роль Бланш Отвилль?
      На экране крупным планом появилась рука Жюстена Мерлэна, держащая трубку, пухлая, медлительная, спокойная рука, а голос его тем временем продолжал:
      – Но в роли Бланш Отвилль должна выступить сама Бланш Отвилль…
      Мадам Вавэн ужасно удивилась, а вместе с нею и миллионы телезрителей… Значит, мсье Мерлэн и впрямь считает, что эта дама жива? Экран отразил изумление, написанное на лице собеседника Жюстена Мерлэна, ибо теперь они снова сидели рядом…
      – Вы неподражаемы, мсье Мерлэн, просто неподражаемы! Бланш Отвилль в роли Бланш Отвилль! Но если Жюстен Мерлэн так решил, я не сомневаюсь, что так и будет…
      Тут Жюстен Мерлэн в первый раз улыбнулся.
      – Я так решил… Я не хочу, чтобы мои персонажи, мои герои и мои героини… а Бланш Отвилль – героиня… погибали, как обычно, в конце моих фильмов, я не хочу больше огорчать моих зрителей, моих друзей. Бланш Отвилль жива и будет жить. И она еще полетит на Луну…
      Изображение померкло, и Жюстен Мерлэн исчез из комнатки позади бакалейной лавки.
      Мадам Вавэн зажгла электричество. Ей не хотелось больше смотреть сегодня телевизор, ей хотелось сохранить в памяти образ мсье Мерлэна.
      – Уж на что мы привыкли в наше время ко всяким чудесам, – сказала она своей сестре Жанне, – а все-таки я сильно переживала.
      Девочка, которую уложили в спальне, вдруг подняла крик:
      – Мама! Встать! Мама!
      Кричала она так долго и так громко, что мать вынуждена была пойти к ней. Девочке недавно минуло два года, и потому что была она не дома, спала не в своей постельке, она все время просыпалась, капризничала, сердилась…
      – Давай выйдем с ней погулять, – предложила мадам Вавэн, – посуду потом помыть успеем. Закутай ее хорошенько… Снег перестал. Побудет на свежем воздухе, потом скорее уснет.
      Они вышли. Мать несла девочку на руках. Не узнать сейчас было Пьерс, весь укутанный снегом, весь бело-черный, весь в мерцающих искорках, словно перед ними по-прежнему был экран телевизора. На улице девочка сразу же перестала плакать. Она вглядывалась в ночь, прижавшись еще мокрой от слез щечкой к щеке матери. Впервые в жизни видела она бескрайнее ночное небо, раскинувшееся над полями, звезды и этот шар, круглый, желтый, огромный.
      – Что это? – спросила она наконец, показав пальчиком на небо.
      – Луна, деточка, луна…
      – Мама, дай мне луну…
      Обе женщины расхохотались, а девочка снова заплакала, но так жалобно, так горько, так отчаянно, что они, не зная, чем ее утешить, пообещали ей луну, звезды, Млечный путь.
      – Не плачь, деточка, не плачь. Вырастешь большая, полетишь на Луну, как тетя Бланш…
      Они дошли до строящегося завода пластмасс, который возводили вместо прежнего, сгоревшего весной. Оттуда женщины повернули обратно, и теперь мадам Вавэн несла на руках девочку, уже успокоившуюся, затихшую, теплую, милую. В неподвижном пустынном и искрящемся мире стояла снежная, фетровая, ватная тишина. Ни души. Никогда в здешних местах человека не встретишь! Вот уже из-за стены, укрывавшей дом Бланш Отвилль, выглянула крыша под белой снеговой периной. Дверь бакалейной лавочки, пропустив обеих женщин и ребенка, захлопнулась, и наконец-то луна, огромная, высокомерная, осталась наедине с домом Бланш.
 
      Если только тень в саду не была тенью человека. Неподвижная тень напротив дома, неотрывно смотревшая на темные окна.
       Париж, 1959.