Маша Швецова - Охота на вампиров

Елена ТОПИЛЬСКАЯ

ОХОТА НА ВАМПИРОВ

* * *

Когда я была маленькой, по утрам меня будили шорохи дворницкой метлы; летом дворники подметали пыль, осенью смахивали в кучи облетевшие листья, а зимой скребли лопатами снег. И в школу я шла по чистым тротуарам…

Как все изменилось с тех пор! Из дома можно выйти, только перепрыгнув огромную лужу за порогом, остатки золотой осени разъезжаются под ногами, и я пару раз чуть не упала, поскользнувшись на прелых листьях. Окурки и пустые банки из-под пива валяются во дворе, как на дне гигантской урны, чуть ли не с прошлой зимы, и для полноты ощущений мне не хватало только упасть вниз головой в канаву, вырытую для ремонта канализационных труб. В канаве вяло копошились два молодца в ватниках, в голос обсуждая окружающую действительность, и я, заглядевшись на них, ступила свежепочищенным сапогом в мазутное пятно (надеюсь, что в мазутное, а не хуже).

На черной коже сапога черный мазут в глаза не бросался; и только войдя в метро, я почувствовала, как мерзко несет от моих сапог, да еще и обнаружила, что оставляю на мраморном полу вестибюля станции черные следы, и на меня оглядываются другие пассажиры. Настроение на весь день было испорчено; но не на шефа же было мне кричать, поэтому первым пострадал друг и коллега Горчаков — именно на него я спустила собак, только войдя в прокуратуру. Завидев меня в окно, Лешка опрометчиво вышел из кабинета и прохаживался по абсолютно пустому коридору, по всей видимости, ожидая приглашения на чай. Вместо приглашения я рявкнула ему что-то оскорбительное, но Горчаков только глазами моргал, понимая, что возражать мне — дело дохлое, лучше постараться расслабиться, а удовольствие получить потом, когда я начну раскаиваться в содеянном.

Он еще имел наглость ноздрями дернуть, принюхавшись ко мне; по лицу было видно, что он пытается определить, какая часть моего тела так смердит, и это моего настроения не улучшило.

— Ну что ты встал посреди дороги! Дай пройти, — я невежливо отпихнула Горчакова, и он крутанулся вслед за мной. Я гордо прошла мимо него по коридору шириной с проезжую часть; на самом деле Лешка не помешал бы мне, даже если бы я ехала на тракторе.

— Что это? — он пошел за мной, как на веревочке.

— Не видишь — в мазут вляпалась, — сварливо заявила я, сунув свой сапог ему под самый нос. Горчаков терпеливо поморщился.

— Ты думаешь, это мазут? — задумчиво спросил он, склонившись к моей ноге.

— А ты думаешь, это клубничный сироп? — я снова дернула ногой, и Горчаков инстинктивно замер.

— Я думал, ты с происшествия. И что это — кровь. Только почему так шмонит?

— А что, я сегодня дежурю? — я задумалась. Горчаков смиренно ждал, покачивая головой из стороны в сторону. Очень кстати из канцелярии вышла Зоя и прояснила ситуацию, подтвердив, что я действительно сегодня дежурю. Только этого мне не хватало. Воспользовавшись паузой, Горчаков проворно заперся у себя в кабинете и затаился, не отзываясь на деликатный стук моей запачканной в мазуте ноги. Ну и пожалуйста. Я ушла к себе, сбросила вонючие сапоги, заперлась изнутри и достала из сейфа дело на сроке. Вчера я сгоряча дала прокурору честное слово, что сдам обвинительное не через неделю после истечения срока по делу, как обычно, а день в день. Время “икс” наступало завтра.

За компьютер я села, ненавидя себя, дело, прокурора, рабочих. И стуча по клавишам, мрачно думала, что канава и рабочие тут, в общем-то, ни при чем. Подумаешь, сапоги; настроение у меня плохое из-за того, что с раннего утра вдрызг разругалась с ребенком. Накануне он до часу ночи играл в “Плейстейшен”, силком утащить его в кровать я не могла, меры убеждения исчерпала, орать на него ночью не решилась по причине тотальной слышимости в доме.

Поэтому, давясь справедливым негодованием, просто легла спать, а уж с утра отыгралась на Хрюндике. Беда была в том, что я-то, проснувшись утром, еще бурлила, а он уже забыл, из-за чего сыр-бор. И несказанно удивился, когда в неурочный час услышал мои претензии относительно бардака в комнате, несобранного ранца, незаполненного дневника (я даже дневник ухитрилась проверить, тратя драгоценные утренние мгновения), а также чавканья во время приема пищи, сутулой спины и грязных ушей, хотя последнее было неприкрытой напраслиной: в ванной ребенок теперь проводит гораздо больше времени, чем за уроками, вступивши в пору полового созревания.

В школу он ушел, надувшись на меня. Я его понимала: как бы там ни было, а орать и топать ногами — это не метод. Но когда я наталкивалась на его тупое подростковое упрямство, со мной творилось что-то необъяснимое; я помимо своей воли начинала орать и ругаться, отчетливо сознавая, что поступаю неправильно, а остановиться не могла. В общем, мы друг друга стоили.

За обвинительным я просидела до вечера, и никто меня не побеспокоил. Видимо, преступный мир тоже затаился в трепете. В шесть часов в мою дверь, по дороге домой, заскребся Горчаков.

— Машка, ты идешь? — поканючил он, но не дождавшись ответа, ушел без меня. Зато с Зоей.

Ну и пожалуйста. Я снова уткнулась в осточертевшие страницы дела. Но через полчаса в мою дверь заскребся уже прокурор, его тяжелые шаги по скрипящим половицам трудно не узнать.

— Мария Сергеевна, вы сегодня дежурите, — сообщил он через дверь, даже не спрашивая, на месте ли я. — И между прочим, у нас труп. Полчаса назад нашли рабочие в канаве.

— В канаве? — переспросила я, поворачивая ключ в замке. Шеф стоял под дверью со своим обычным невозмутимым видом. — Владимир Иваныч, а я-то тут при чем? С шести часов заступил дежурный по городу.

Шеф продолжал смотреть куда-то за мою спину, терпеливо пережидая протокольную часть. Мы оба знали назубок, какие реплики подавать, и он исправно, только без энтузиазма, участвовал в вялой перебранке на тему “а почему я?” — “а потому что надо думать не только о себе, но и о районе”. Мы оба также знали, чем перебранка кончится. Тем она и кончилась.

— Машина из РУВД уже вышла, — резюмировал прокурор, поворачиваясь ко мне спиной.

Как только он ушел, я осознала, что даже не поинтересовалась, что делал труп в канаве. Может, снова захоронение времен войны? Горчакову тут на днях повезло несказанно, стараниями нашего убойного отдела. Он тоже выехал на труп в канаве, вернее, на останки в виде горсточки костей и пробитого пулей черепа, — рабочие раскопали котлован глубиной около трех метров и нашли россыпь костей; так наш начальник убойного, Костя Мигулько прямо-таки костьми лег, извините за каламбур, чтобы доказать прокурору и своим начальникам из ГУВД, что это не вульгарный огнестрел с последующей расчлененкой и закапыванием трупа, а тяжелое наследие военного времени. Он два дня стоял над душой у экспертов, до тех пор, пока те не дали заключение, что череп пробит пулей калибра 7, 62 мм, скорее всего, из пистолета-пулемета Шапошникова, а сам скелет пролежал в земле не менее десяти лет; правда, не более пятидесяти, но это было написано мелким шрифтом.

И Мигулько с чистой совестью списал это убийство на Гитлера, невзирая на отсутствие достоверной информации об уличных боях в центре города. А Горчаков, радостно повизгивая, отказал в возбуждении уголовного дела, стараясь не думать о том, что калибр 7, 62 мм подходит и к пистолету ТТ, а не только к ППШ военных времен, а пятьдесят лет назад были как раз не сороковые, а пятидесятые.

Но две жертвы уличных боев подряд — это слишком; мне так не повезет. Настроение испортилось снова, я поставила себе еще один минус, за то, что не спросила у шефа, далеко ли канава. Шеф удалялся; поглядывая ему вслед через открытую дверь, я присела на корточки и взяла в руки пострадавший сапог.

Даже и не буду пытаться оттереть пятна, обувь придется выкидывать. Новые сапоги — это ползарплаты. И тут шеф обернулся и назвал адрес, из которого я поняла, что сапоги выкидывать рано. Канава имелась в виду та самая. Перед тем, как надеть сапоги, я попыталась рассмотреть мерзкие пятна, и в первый раз усомнилась в том, что все пятна — технического происхождения. Лешка был не так уж не прав, кое-какие следы похожи на кровь.

Осознав, что отыгрываться придется на экспертах, я оделась, откопала в залежах бумаг дежурную папку и спустилась вниз. Машина уже ждала, водитель был мне незнаком, а кидаться на незнакомого человека мне совесть не позволила. Может, хоть эксперты приедут свои, родные, на которых и оттянуться будет не грех…

Но и с экспертами мне не повезло. Криминалист, прибывший на место, выглядел таким забитым и затюканным, что отбил у меня всякую охоту к нему придираться; ну какой смысл цепляться к человеку, который не в состоянии тебе дать отпор? Выходя из машины, я нечаянно (правда, нечаянно) наступила ему на ногу, и он тут же извинился. Я почувствовала себя львицей, у которой вырвали добычу из пасти. Оставалась надежда на судебного медика, но и тут не подфартило. На краю канавы, куда машине — даже вездеходному милицейскому УАЗику — было не подъехать, балансировал средних лет мужичок в камуфляже. Рядом с ним стояла увесистая экспертная сумка, не оставлявшая сомнений в том, что это — дежурный судмедэксперт, но мне он знаком не был.

Дойдя до края твердой земли, я кашлянула и поздоровалась с экспертом:

— Добрый день. Я — следователь прокуратуры, Швецова Мария Сергеевна.

Эксперт повернулся ко мне. У него было простоватое, но приятное лицо.

— А-а… Мне Дима Сергиенко про вас говорил.

— Что именно? — напряглась я.

— Что вы очень милая женщина.

Я вгляделась в него, ища подвох. За моей спиной хмыкнул милицейский водитель.

— Как ваше имя-отчество?

— Георгий Георгиевич.

Эксперт говорил тихим голосом, растягивал слова и явно никуда не торопился. На меня он подействовал успокаивающе. Я начала искать положительные моменты в том, что происшествие случилось под окнами моего дома. Первый положительный момент заключался в том, что после осмотра я смогу зайти домой и поменять обувку. Но на этом положительные моменты почему-то закончились. Подул ветер, причем порыв его был ужасающим, меня чуть не сдуло в канаву.

Отойдя от машины, я осознала, что ветер пронизывает насквозь, что уже стемнело, и сквозь рваные клочья облаков просвечивает какая-то мутная луна. Где-то неподалеку выла собака, и я подивилась, как неуютно может быть в совсем не позднее, в общем-то, время, в центре большого города.

Окна моей квартиры уже светились; значит, Хрюндик дома, трескает чипсы, долбит “Плейстейшен” и радуется, что никто не капает ему на мозги. Я вздохнула и вернулась к месту происшествия.

— Ну что, начнем, наконец? — нервно осведомилась я у эксперта. Георгий Георгиевич затянулся в последний раз, выкинул в канаву окурок, попав аккурат на присыпанное землей тело, и потянулся к стоящей на отшибе экспертной сумке.

— Извлекать его? Или там будем осматривать? — кивнул он в сторону рва. Но свесившись туда с риском для жизни, тут же покачал головой.

— У меня-то есть бахилы, а вот вы — на каблучках. Утонете.

Вообще-то я начала тонуть, еще не попав в канаву. Днем прошел дождь со снегом, и не покрытая асфальтом земля превратилась в жидкую грязь даже на берегу. Не говоря уже о том, что писать протокол, стоя по колено в жиже тремя метрами ниже уровня культурного слоя, технически проблематично. Про мифические “костюмы следователя для выезда на место происшествия”, состоящие, если верить брошюрке “Организация работы следователя” 1964 года издания, из бахил, прорезиненного плаща с капюшоном, теплого свитера и прочих изысков, сейчас никто и не вспоминает. Спасение утопающих — дело рук утопающих.

— Да и вообще, — прервал мои размышления доктор, — нога-то зажила? Я даже не сразу поняла, о чем он.

— Мне Дима Сергиенко рассказывал, — пояснил эксперт, кивком головы указывая на мою правую ногу.

— А-а. Да, но в ямы прыгать больше не хочется, — я вспомнила свою летнюю травму. Дежурила по городу в воскресенье, нас вызвали на изнасилование, происшедшее на территории стройки. В отделе милиции дожидался задержанный насильник, назвавшийся Петровым Андреем Андреевичем, и яростно отпиравшийся от обвинений в сексуальном преступлении, утверждая, что пришел на стройку с целью хищения стройматериалов. Я его быстренько допросила, оформила протокол задержания, и потащила на осмотр места происшествия, — пусть покажет, какие стройматериалы и откуда пытался свистнуть. Пробираясь по пустырю, заваленному техническим хламом и грудами расколотых кирпичей, я, галантно поддерживаемая Димой Сергиенко, с изяществом спрыгнула в ямку в аккурат на гигантский ржавый гвоздь, торчавший из доски. Гвоздь пропорол мне ногу насквозь, Дима, пользуясь тем, что я еще не успела по-настоящему испугаться, ловко выдрал его из меня, приговаривая, что коллега Стеценко его со свету сживет за то, что не уберег даму его сердца. Из продырявленной ноги хлынула кровища, местный опер не растерялся и горячо зашептал задержанному, что ответить ему придется не только за изнасилование, но и за ранение, полученное следователем при исполнении служебных обязанностей. Дурачок задрожал и с перепугу признался, что преступление совершил именно здесь, и вот как раз валяется оброненная им в самый интересный момент зажигалка, а главное — вовсе он даже не Петров, а Молодцов Игорь Владимирович… Надо же, сколько всего интересного рассказал обо мне Дима Сергиенко! А новый доктор-то серьезно подготовился к работе со мной.

В машине проснулся и завозился криминалист. Я огляделась в поисках тех, кто будет вытаскивать тело из канавы, и мне стало еще больше не по себе: обнаружилось, что здесь, в проходном дворе, скудно освещенном обмылком ночного светила, над раскопками канализации, похожими на вскрытую могилу, никого, кроме меня, экспертов и водителя, да двух скучающих рабочих. Из них я едва была знакома с милицейским криминалистом, и шапочно — с водителем, причем даже не знала его имени. Остальных персонажей я видела сегодня впервые, хотя судебно-медицинский эксперт, судя по всему, мог сдать экзамен по моей биографии. С чего бы это вдруг?

Вокруг было все так же мрачно. Один флигель дома зиял провалами окон, поскольку расселен был около трех лет назад; но даже и в другом флигеле, пока еще, по моим данным, жилом, не светилось ни одно окошко, словно вымерло все перед полнолунием, как в страшных сказках. С улицы донесся приглушенный грохот трамвая, на секунду воцарилась жуткая тишина, а потом собака за углом завыла уж совсем отчаянно.

Интересно, а кто в развитых странах извлекает трупы из мест, не приспособленных для осмотра, задумалась я, вертя головой. Представив своих респектабельных знакомцев из Скотленд-Ярда, унижающихся перед местными бродягами с парой фунтов стерлингов в потных кулаках, я развеселилась. Там еще бродяг поискать надо, это вам не наш город высокой культуры, где люмпена в дырявом армяке, распространяющего характерный запах, можно встретить даже в шикарном супермаркете…

Понятно, что грамотно одетый Георгий Георгиевич будет руководить поднятием объекта со дна канавы, а исполнять его указания предназначены затосковавшие работяги. А нечего трупы находить, как выразился однажды на подобном выезде Костя Мигулько. Да еще и милицию будоражить; нашли и закопали… А раз не закопали, хлебайте полной ложкой. Еще и понятыми будете, до глубокой ночи, без всяких сверхурочных. Работяги, поймав мой взгляд, дружно подтянулись к краю канавы.

— Ну че, доставать? — обратился один из них к судебно-медицинскому эксперту, видимо, инстинктивно не принимая в расчет женщину на корабле, то есть меня в контексте происшествия. Что ж, я к этому привыкла. По молодости лет я с тем же Димой Сер-гиенко, смотревшимся не в пример солиднее, выехала на строительную травму; вышли мы из ПКЛ[1] — Дима в очках и костюме с галстуком, я с “конским хвостиком” на затылке и в босоножках, к нам подскочили всякие прорабы с инженерами, подхватили Диму под белы рученьки и бережно повели со словами: “Пойдемте, товарищ следователь, мы вам все покажем”. Димка на меня оглянулся и говорит, мол, не следователь я, а эксперт, а следователь — вот, справа от меня. Строительные начальники, все как на подбор, заматерелые, в годах, даже не потрудились посмотреть на меня повнимательнее. Так, притормозив на мгновение, мазнув по мне боковым зрением, они еще более нежно взялись с двух сторон за Диму, и самый главный сказал: “Пойдемте, товарищ эксперт, мы вам все покажем”, после чего они повлекли именно Диму к месту падения стены, а я потащилась сзади, всеми игнорируемая…

Я потрясла головой, отгоняя воспоминания. Кивнула ждущему моего сигнала доктору, и он занялся работягами. Откуда-то они притащили кусок брезента, толстый канат — так что все обещало ройти на уровне мировых стандартов.

Сонный криминалист, неслышно подкравшийся к эпицентру событий, щелкнул затвором фотоаппарата прямо у меня за ухом, и напугал до смерти. Правда, тут же принес самые искренние извинения, завороженный моим ледяным взором.

Пошла обыкновенная следственная рутина — пока криминалист фотографировал, а работяги разматывали брезент, я, устроившись на жестком сиденье УАЗика, привычно кропала описание местности, на которой располагается место обнаружения трупа. Писала и думала, что человеку с развитым воображением этот ландшафт наверняка показался бы подходящей сценой для похождений какого-нибудь графа Дракулы: расселенный, полуразрушенный дом вместо старинного замка; раскопанная под канализационную трубу траншея вполне сошла бы за разрытую могилу, темный силуэт склонившегося над ямой эксперта-медика с характерно поднятыми руками и скрюченными пальцами можно принять за зловещую тень вампира, а освещает все это безобразие полная луна, столь любимая оборотнями и упырями…

Но на деле все окажется гораздо прозаичнее, в худшем случае мы найдем на трупе ножевое ранение, а в лучшем — не найдем внешних признаков телесных повреждений, отправим в морг и дождемся заключения об алкогольной интоксикации. А что, шел бедняга мимо неогороженной канавы, шатаясь от усталости, да и свалился на мягкую землицу…

Нет, не особо это клеится: работяги вроде говорили, что вчера ничего такого в канаве не было, а сегодня, углубив раскоп, они наткнулись на него, значит, даже если он сам туда свалился, кто-то его потом засыпал землей. Если это, конечно, не сами работяги. Но с другой стороны, нелогично им сначала засыпать землей труп, а потом поднять вокруг него хай.

Из машины я наблюдала, как один из работяг спрыгнул в канаву, исчезнув в ней, — раскоп был значительно выше человеческого роста. Второй с берега травил туда веревку, доктор жестикулировал, направляя действия обоих помощников, в общем, работа кипела.

Наконец брезент с телом подняли и разложили на твердой поверхности. Судебно-медицинский эксперт, кровожадно воздев руки в резиновых перчатках, с удовлетворением оглядел фронт работ, и я подумала, что для виры-майны еще туда-сюда, а для осмотра уже темновато, при луне только вурдалаки с трупами работают. Пихнув в бок задремавшего водителя, я заставила его подъехать опасно близко к обрыву и осветить фарами брезент с телом. Водитель сопротивлялся так, будто я уговаривала его съесть покойника вместе с брезентом, и ссылался на дохлый аккумулятор, строгое начальство и перспективу идти домой пешком. Напугал, подумала я, оглянувшись на свою парадную; а за экспертами пусть главк приезжает.

Но оказалось, что он не преувеличивал: фары светили все слабее, потом стали мигать. Водитель упорно не включал двигатель, как будто специально дожидаясь кончины аккумулятора; мотивировал тем, что бензин на свои деньги покупает, а вот аккумулятор казенный. Доктор выразил опасение, что заканчивать — осмотр придется в темноте. Можно, конечно, было созвониться с дежуркой РУВД, потребовать освещения, на худой конец, попросить пригнать сюда пожарную машину, чтобы она прожектором освещала наше место происшествия, но стоит ли? Это минут сорок нервного препирательства с дежурным и, как минимум, еще два часа ожидания пожарки.

— Что там, в двух словах, Георгий Георгиевич? — высунувшись из машины, крикнула я.

— Дубиной какой-то его пристукнули, из груди торчит инородное тело, — проговорил эксперт, возясь с трупом.

— А конкретнее?

— Сейчас, — пропыхтел эксперт. — Одежду написала?

— Написала. Брюки черные, рубаха черная, из шелковистого материала, на ногах черные ботинки на каблуке, черные носки. Что это он весь в трауре?

— И трусы черные, и майка, — добавил Георгий Георгиевич. — Ну, пиши: по средне-ключичной линии слева на уровне четвертого и шестого межреберий в грудную клетку введен инородный предмет, оструганная деревянная палка диаметром около четырех сантиметров, в направлении горизонтально спереди назад и незначительно слева направо. На уровне погружения… Успеваешь?

— Успеваю, — кивнула я, лихорадочно записывая эту медицинскую абракадабру, даже не вникая в ее смысл. Надо было справиться до того, как аккумулятор в милицейской машине окончательно сядет. Я даже, вопреки своим правилам, не пошла сама любоваться на жмурика, доверив все эксперту.

В конце концов, с местом происшествия до завтра ничего кардинального не произойдет, если только в наших широтах не ожидается землетрясения. А все подробности про труп можно будет уточнить в морге, при надлежащем освещении, в тепле и уюте. Торопясь, я даже проглотила некоторую фамильярность со стороны эксперта, которого увидела сегодня в первый раз. Но, видимо, он уже столько наслышался про меня от Димы Сергиенко, что считал своей давней знакомой. Или просто привык не церемониться; а вот мне трудно с ходу перепрыгнуть на “ты”.

— Пишешь? — приподняв голову, эксперт наблюдал за движением моей шариковой ручки. — На уровне погружения в кожу видны края ран, частично завернутые внутрь, с бледно-буро-красноватым узким осаднением, на них необильные наложения слегка подсохшей крови. Есть?

— Есть, — кивнула я, строча под его диктовку; ясно одно — что любезная сердцу формулировка “без внешних признаков насильственной смерти” нам не светит.

— А что это значит? — встрял из-за машины скучающий криминалист, который свою работу давным-давно сделал и слонялся вокруг, не зная, куда себя приложить. Он, похоже, прислушивался к тому, что говорит эксперт, и вникал в сказанное больше, чем я.

— Что значит? — добродушно переспросил Георгий Георгиевич, наклонившись к трупу и чуть ли не носом водя по нему. По-моему, он стоял перед ним на коленях. — Да кол ему в сердце загнали.

— Кол? — спросили мы одновременно с криминалистом. Тут и я уже подняла голову осознав сказанное. — Кол в сердце? Может, он упал в яму и напоролся на палку?

— Не-ет, — покачал головой медик. — Входная рана — на передней стороне грудной клетки. Вот если его за руки, за ноги раскачали и лицом вниз сбросили на кол, это я еще могу допустить. Но только если кол был жестко закреплен на дне канавы.

— А он был закреплен? — с надеждой спросил криминалист.

— Увы, — Георгий Георгиевич с трудом разогнулся, держа на весу руки в перепачканных перчатках. — Мария Сергеевна, здесь кол извлекать не будем, это все в морге, при вскрытии.

. — А давность какая? — машинально спросила я, дописывая в протокол обычные реквизиты — что и как сфотографировано, что изъято, кем прочитано, замечаний нет.

— Вчерашний парень, не больше. Ногти стрижем?

— Стрижем.

— Придется потрудиться, — прокомментировал доктор, возясь над трупом. — Это не ногти, а когти. Напиши тогда — края ногтевых пластинок выступают за концы пальцев на… — он на секунду задумался, прикидывая длину когтей, — на два — два с половиной сантиметра.

Много — не мало, — подумала я, фиксируя в протоколе эти жуткие когти; вдруг под ними чего-нибудь и найдется. Хуже, если состригать с трупа нечего.

Выполнив задачу, Георгий Георгиевич с треском сорвал с рук резиновые перчатки и бросил их в канаву. В тот же момент фары милицейского УАЗа, и так уже работавшие на последнем издыхании, жалобно мигнули в последний раз, и погасли. Воцарилась кромешная тьма, даже луна спряталась куда-то в ужасе от развернувшейся под ней картины.

Наконец наши глаза привыкли к мраку, я с облегчением убедилась, что труп никуда не делся. Мы все сбились в кучку возле замершей машины. Рабочие с испуганными лицами не жаловались и не ныли, эксперты мрачно молчали, и даже водитель, явно имевший что мне сказать после гибели аккумулятора, только сопел, нашаривая в машине рацию. Опередив его, Георгий Георгиевич вытащил из кармана камуфляжной куртки мобильный телефон, и наша мрачная компашка на мгновение озарилась зеленоватым светом дисплея, но трубка тут же пискнула и выключилась.

— Вот черт, — озадаченно проговорил Георгий Георгиевич, без всякого результата нажимая на кнопки. — Опять трубка села. Только вчера зарядил…

Водитель наконец нащупал свою громоздкую рацию, и я вдруг поняла, что мне не хватает ее перманентного шипения, сопровождавшего весь осмотр. А вот сейчас рация молчала, как убитая, и сам водитель уставился на нее с недоумением.

Не скрою, сначала я испытала легкий озноб от страха. Но он быстро прошел; в конце концов, мы остались без средств связи в компании с трупом не в пустыне и не в лесу, а в центре большого города, вокруг люди, и я вполне могу сходить к себе домой и по телефону вызвать машину.

Георгий Георгиевич вызвался меня проводить. Я ухватилась за его теплый рукав, и мы, спотыкаясь о камни и куски развороченного асфальта, побрели к моей парадной. За нашими спинами остались притихшие товарищи и труп неизвестного с колом в сердце.

По дороге мы, естественно, обсуждали нашего мертвого клиента.

— Что ж это за зверство такое, — удивлялась я, — прямо средние века. Кол в сердце, это ж надо! Кровная месть, что ли?

— Да, с таким я еще не сталкивался, — меланхолично признавался доктор. — Может, это маньяк?

Я вздрогнула. Не хватает мне еще маньяка в родной подворотне! А как быть с ребенком? Здорового балбеса за ручку водить в школу и из школы? Он сам взбунтуется. То есть мне остается сидеть на работе и умирать от страха за родное чадо… Нет уж, надо срочно что-то делать!

Подойдя к парадной, я машинально задрала голову — свет в моих окнах уже не горел. Я взбежала на четвертый этаж, как ошпаренная, уцепившийся за меня доктор еле поспевал скакать через ступеньки. Влетев в квартиру, я пронеслась вихрем по коридору и убедилась, что ребенок, слава Богу, мирно спит в своей постельке, в обнимку с наушниками, журналом “Cool”, что означает “Круто!”, пакетом из-под чипсов и учебником истории, затесавшимся в эту компанию явно по ошибке. Естественно, он проснулся и заворчал, зачем я с таким грохотом брожу по квартире, но тут же задрых снова.

Хорошо, до утра передышка есть, но потом ребенка надо срочно эвакуировать.

Плотно притворив двери в комнату Хрюндика, я в темпе напоила доктора кофе, упихала в полиэтиленовый пакет бутерброды для остальных членов нашего припозднившегося коллектива, позвонила в РУВД и в главк, чтобы нам обеспечили отъезд с места происшествия, но на этом моя деятельная натура успокоиться не могла.

— Георгий Георгиевич, давайте осмотрим его как следует в морге, — предложила я доктору на бегу.

— А зачем? — удивился он. — Завтра его спокойненько вскроют. Все опишут. Приезжайте на вскрытие.

— Я не дотерплю. Я ж ему даже в глаза не посмотрела.

— И слава Богу, — махнул лапкой эксперт. — Товарищ довольно страшненький. По хабитусу и тургору кожи ему лет тридцать — тридцать пять. А физиономия древнего старца.

— Как это?

— А вот так. Кожа бурая, пергаментная, глубочайшие морщины по всему лицу, да еще и весь струпьями покрыт. Волосья отросшие, не только ногти. Косматый такой урод.

Он это так убедительно мне представил, что я содрогнулась. Нет, в морг надо ехать прямо сейчас.

В морг мы прибыли значительно раньше, чем персона, ради которой мы тащились глубокой ночью к черту на рога. Мы-то с медиком и криминалистом стартовали прямиком туда, а труповозы от нашей канавы совершили еще вояж по нескольким районам под девизом “Порожний рейс — убыток государству”. Мы выпили весь кофе у дежурного санитара, съели даже семечки, завалявшиеся в кармане у Георгия Георгиевича, и встретили нестройными восторгами бригаду спецтранспорта, притащившую целую гроздь покойников со всех концов города.

Их аккуратно сложили на каталки в коридоре морга, а Георгиевича я послала выцепить наш объект и определить его в секционную. Расшалившись, я даже прошлась по моргу с целью выбора площадки, благо ночью очереди на вскрытие нет.

Хоть я и раньше бывала в морге по ночам, меня в который раз поразили мрачные гулкие коридоры, напоминавшие одновременно и больницу, и старинный склеп. И опять, как и раньше, мне показалось, что под потолком парят и стонут неприкаянные человеческие, души.

В секционной, которую Георгий Георгиевич выбрал для продолжения осмотра, было светло и просторно, и мои ночные страхи отступили. В конце концов, мы в государственном учреждении, даже не в темном дворе, вокруг люди, хоть и немногочисленные — пара экспертов и дежурный санитар. Ну и что, что на секционном столе — труп с колом в сердце, с темным морщинистым лицом, длинными волосами и отросшими, закрученными в спираль когтями (хотя нет, когти уже сострижены и лежат у меня в сумке, процарапывая тонкую бумагу конвертика). Мало ли что мы видали за долгую следственную жизнь; вон, Лешка Горчаков меня уже дразнит “бабушкой русского следствия”, особенно когда я пускаюсь в рассуждения о том, что мы в наше время не так осматривали, не так допрашивали, не так экспертизы назначали…

Чего только не было! Я помню, как безумно испугалась много лет назад, когда раздувшийся зеленый труп бомжа в подвале, лежавший на горячей трубе, вдруг зарычал. Оказалось, что это всего лишь гнилостные газы, но впечатлений хватило надолго. Горчаков в свое время выехал на берег залива, куда волной выкинуло изрядно обгрызенное рыбами тело утопленника; в разгар осмотра Лешку, доверчиво склонившегося над телом, что-то пребольно цапнуло за руку. Горчаков чуть не свалился в обморок, но не от боли, а от ужаса — представляете ощущения следователя, которого кусает за руку труп? На самом деле укусил не труп, а попавший к нему под одежду в заливе угорь, вместе с которым его и выбросило на берег. Жуть! А в данном случае угря и прочих хищников на трупе не болталось, и никаких особых неожиданностей не предвиделось. Я смело ступила в секционную и направилась к столу. За мной, с фотоаппаратом наготове, семенил криминалист.

Георгий Георгиевич, закатав рукава камуфляжной куртки, уже хлопотал возле нашего клиента. На каталке в углу была аккуратно разложена снятая с трупа одежда, вся — черного цвета. Под каталкой стояли черные остроносые ботинки на довольно высоком каблуке. Я машинально отметила, что вся одежда, несмотря на то, что она перепачкана землей, производит впечатление новой, почти не ношеной, рубашка и ботинки — из дорогих. Наш клиент с колом в груди был франтом. Я кивнула криминалисту, и он несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, делая снимки одежды. Между прочим, на улице — плюс три со снегом и дождем. Что ж, он так и гулял по ночам налегке, в одной рубашке?

— Я его на спину положил, — отрапортовал доктор, — кол из грудины торчит сантиметров на тридцать, пробил ему грудную клетку почти насквозь.

Георгий Георгиевич сделал приглашающий жест, и я, оторвавшись от созерцания одежды, подошла поближе к секционному столу. И как только я взглянула на распростертое на столе тело, все рациональные соображения выскочили у меня из головы.

На секционном столе лежало чудовище из фильма ужасов. Бледное тело его — мужчины в расцвете сил — было очень красивым и пропорциональным (если абстрагироваться от торчавшего из груди кола), и тем страшнее смотрелись по контрасту с этим телом голова и кисти рук. Длинные спутанные волосы клубились, откинутые назад, обнажая бурое лицо со ссохшейся, изборожденной морщинами кожей; щеки, нос, уши и даже веки были покрыты отвратительного вида язвами, на висках, кроме того, бугрились рубцы. Слишком большие уши, все сплошь в трещинах и язвах, были будто изломаны в хрящах и слегка заострены; а может, так просто казалось из-за обилия на них кровавых холмиков треснувшей кожи. Можно было подумать, что на лице — грубо сработанная маска из высохшей коры дерева, но лопнувшие бугорки язв с засохшей на них кровью говорили о том, что все-таки это кожа. Так же безобразны были скрюченные пальцы на покрытых язвами руках.

Глаза трупа были приоткрыты, и я с ужасом увидела, что они словно налились кровью. Поймав мой взгляд, Георгий Георгиевич кивнул:

— Я тоже сначала подумал, что это — мелкоточечные кровоизлияния. Нет, просто белки глаз розовые.

— Почему? — прошептала я, не в силах отвести взгляда от чудовищного оскала трупа. За моей спиной охнул криминалист, и я с некоторым облегчением подумала, что не одна я такая впечатлительная. Оглянувшись на него, я увидела, что он, открыв рот, пожирает глазами покойника.

— Мария Сергеевна, писать-то будем? — будничным приглушенным голосом окликнул меня судмедэксперт, и я с трудом заставила себя повернуться к трупу.

Свет в секционной мигнул, и мне вдруг показалось, что это чудовище повернуло за мной красноватые глаза и угрожающе оскалилось. Я отшатнулась, и криминалист, стоявший позади, поймал меня в свои объятия, испугав еще больше.

— Ты чего, Мария Сергеевна? — добродушно спросил доктор, оглянувшись на наши телодвижения. Похоже, он один сохранял спокойствие в компании этого странного кадавра.

— Господи, какой он страшный! — пробормотала я. — Смотрите, как он скалится…

Мне показалось, что верхней губы у трупа вовсе не было, поскольку острые красновато-коричневые зубы были обнажены почти до десен.

— Да он смеется над нами! — тихо сказал за моей спиной криминалист. И тут свет в секционной погас вовсе.

Я инстинктивно вцепилась в обоих экспертов и задрожала. В темноте я не видела секционного стола, но ощущала, что от тела, распростертого на нем, идет мощная волна какой-то темной энергии. А может, у меня уже ум за разум заходил от усталости…

В коридоре раздались чьи-то шаркающие шаги; в гулкой тишине морга они звучали как удары больших старинных часов, и приближались вместе с каким-то тусклым, колеблющимся источником света. Мы все замерли, глядя на приоткрытую дверь секционной. Наконец на пороге показалась темная фигура в каком-то странном балахоне, с капюшоном, низко опущенным на лицо, с оплывшей свечой в руке.

Фигура постояла так некоторое время, подняв вверх свечу и пялясь на нашу застывшую группу, потом нецензурно выругалась, впрочем, вполне доброжелательно.

— Опять, блин, напряжение скачет, — сказала фигура, — свет вырубили, черти. Я вам свечку принес.

Тяжело ступая, фигура приблизилась к секционному столу и оказалась дежурным санитаром, с головой закутанным в плед. От него исходил явственный запах свежевыпитого, заквашенного на старых дрожжах, он и на ногах держался не совсем твердо. Но был полон решимости помочь нам. Пошатываясь, он склонился над самым лицом трупа, капая воском на край секционного стола, чтобы закрепить на нем свечу.

— Фу-ты, ну и рожа, — сказал он, обратив, наконец, внимание на того, кто лежит перед ним во всем своем жутком великолепии. — Прямо упырь. Кто-то тебя уконтрапупил, по всем правилам, — обратился он к мертвецу. — Кол осиновый прямо в сердце загнали, — бормотал он, разглядывая труп.

— А почему осиновый? — спросила я осипшим голосом.

— Да потому что осиновый, что я, не вижу, что ли? — икнул санитар. Глаза у него закрывались; чтобы удержаться в вертикальном положении, он одной рукой ухватился за край секционного стола, а второй оторвал от стола только что тщательно закрепленную им свечку и поднес пламя к торчащему из груди трупа колу. — Вот, осина не горит без керосина… Свету-то не будет до утра. Может, спать пойдете?

Мы все дружно замотали головами. Мне, например, еще не приходилось спать в одном помещении с вампиром. Остальные покойники в расчет не принимались, никогда я трупов не боялась, да и в морге мне приходилось уже ночевать, но почему-то именно этот труп внушал мне необъяснимый ужас.

— Главное, чтоб в сердчишко попали, — санитар продолжал беседовать с трупом. По-моему, ему было просто не отойти от стола, иначе он потерял бы равновесие. — Чтобы кровососа обезвредить, надо точно в сердце попасть…

— А если не попали? — уточнила я.

— А если не попали, полежит-полежит и встанет, — пообещал санитар. — Но только ночью встанет; они ж света боятся. Как утро настает, так они и прячутся.

Георгий Георгиевич поморгал, привыкая к обманчивому пламени свечки.

— Между прочим, так раньше в мертвецких искали на трупах следы биологического происхождения, — заметил он, — со свечкой, в косопадающем свете.

— Да, я у Рейсса читала, — подтвердила я. — Вы хотите попробовать?

— Раз уж нам судьба предоставляет такой случай… — пожал плечами Георгий Георгиевич.

— Со свечкой искать будем? — с готовностью спросил криминалист, взяв наперевес фотоаппарат.

— Зачем? — удивился доктор. — Любезный, у вас тут ультрафиолетовая лампа не завалялась?

— ОЛД-41, что ли? Завалялась, — кивнул головой санитар, все еще не выпуская край стола. — Только электричества нет, включить ее некуда.

— Найдем, куда, — вмешался криминалист, — у меня есть маленький аккумулятор. Минут на десять хватит. Там вилка — не “евростандарт”?

— Какой там евростандарт? — хмыкнула я. — Синяя лампа ОЛД-41 уже лет пятьдесят на вооружении.

— Шестьдесят, — поправил меня Георгий Георгиевич. — Только если бы она до сих пор была на вооружении, следствие больше бы преуспело. А то я смотрю, ваши следователи вообще не знают, как следы искать. Хорошо, если эксперты подскажут, так ведь эти ваши юные следопыты не всегда и послушают, — печально вздохнул он.

— Между прочим, и эксперты уже тоже многого не знают, — подколола я эксперта.

— Согласен, — не стал тот спорить.. — Что за парадокс: налицо регресс, а не прогресс новых поколений. Молодежь знает меньше, чем их предки.

— Это вы меня в предки записали? — обиделась я.

— И себя тоже, — примирительно сказал эксперт.

— Вот себя обзывайте, как хотите, а меня не приплетайте, — твердо заявила я. — Работать будем наконец?

— Не обижайтесь, — попросил доктор. — Наверняка вы даже знаете, как выглядят пятна биологического происхождения в ультрафиолетовом освещении.

— Знаю, сперма — это голубоватое свечение, а кровь — просто темные пятна, они не светятся.

— В моей здешней практике вы — первый следователь, который это знает.

Обнаружив, что санитар самостоятельно не дойдет до нужной нам лампы, я допросила его с пристрастием, где лампу взять, и отрядила за ней криминалиста, который, судя по всему, особого восторга от своей миссии не испытал. Отковыряв от секционного стола свечку, он побрел с ней по коридору, и с ним вместе скрылся единственный источник освещения. Георгий Георгиевич на ощупь добрался до высоких окон секционной и попытался отдернуть плотные черные шторы, призванные заслонить от любопытных глаз то, что происходит во время вскрытия. Сквозь мутные, давно не мытые стекла упал на нас призрачный свет луны, и мои глаза стали различать кое-какие предметы. На секционный стол и лежащий на нем труп я старалась не смотреть.

— А велика ли ваша здешняя практика? — поинтересовалась я у эксперта, когда он вернулся к столу.

— Я уже месяц тут работаю, в дежурном отделении. Меня привел Дима Сергиенко. Я нисколько в этом и не сомневалась.

— А Диму вы откуда знаете?

— Мы с ним вместе были на Северном полюсе.

Да, был такой эпизод в биографии нашего любителя приключений.

Болтая с экспертом, я подуспокоилась. Прибрел по темному коридору криминалист; как же его зовут? Витя, кажется. В одной руке он торжественно нес свечку, изрядно уже сплавившуюся, а в другой тащил овальную коробку из черной пластмассы, заключавшую в себе пресловутую лампу ОЛД-41, при виде которой у меня чуть слезы на глаза не навернулись от ностальгии. Правда, этот громоздкий агрегат и на заре моей карьеры не шибко применяли для раскрытия преступлений, все больше для прогревания застуженных ушей, для чего он, собственно, и был создан; но, по крайней мере, тогда о нем знали все следователи. Юная следовательская поросль обыкновенно баловалась этой синей лампой — запиралась в темных помещениях и освещала друг друга ультрафиолетовым светильником, наслаждаясь удивительным по красоте зрелищем. На чистой, казалось бы, одежде под синей лампой начинали сиять нежным голубоватым светом крохотные звездочки прилипших к ткани ворсинок и пылинок. Вот их и собирали прозаические эксперты в качестве следов микроналожений, говоривших о контактном взаимодействии с одеждой другого человека или с каким-нибудь другим предметом; убедившись в наличии таких микроналожений, они собирали их, проводя по ткани срезом чистой губки, потом рассортировывали, измеряли и описывали каждую волосинку, и доказывали, что с потерпевшим в черном пиджаке боролся нападавший в желтом свитере.

Криминалист передал Георгию Георгиевичу свечной огарок для того, чтобы тот его пристроил стационарно, на прежнее место — на углу секционного стола, откинул овальную пластмассовую крышку футляра лампы, раскрутил шнур и подключил лампу к аккумулятору. Большая синяя лампочка тут же отбросила на секционную загадочный блик, сделав помещение еще более похожим на склеп.

Мы переглянулись; наши лица в синем свете выглядели очень непривычно. Георгий Георгиевич принял из рук криминалиста лампу и направил ее на мертвеца, лежавшего на столе. Глаза у того были приоткрыты, рот оскален, и мы увидели, что нос трупа, его торчащие зубы и, что самое удивительное, — зрачки глаз тихо засветились в темноте красным. Доктор даже конвульсивно отдернул руку с лампой.

— Такого я еще не видел, — еле слышно пробормотал он.

— А что это значит, доктор? — я превозмогла себя и заставила рассмотреть мерцающий красным труп как следует.

— Не знаю, — покачал головой Георгий Георгиевич, — не знаю. Наука здесь бессильна…

— Надеюсь, это шутка? — уточнила я.

— А кровь-то есть? — тихо спросил криминалист, пытающийся что-то разглядеть из-за наших спин.

Хороший вопрос, подумала я, и наклонилась к трупу. Завороженная красным светящимся оскалом покойника, я с трудом заметила на зубах и деснах вокруг клыков темные островки пятен, не издающих свечения.

— Да, похоже, это кровь, — подтвердил мои догадки доктор; синяя лампа в его руке слегка дрожала. — Смывы брать?

— Конечно!

С оглушительным треском хлопнула от сквозняка фрамуга высокого окна, форточка ударилась о стену, на пол с каким-то нездешним звоном посыпались осколки стекла. Тут же в дыру в стекле надуло мокрого снега.

От порыва ветра очнулся санитар, с олимпийским спокойствием облокотившийся на изголовье одра:

— У, вампирюга! Зенки залил! — (непонятно, кого он имел в виду — себя или покойника). — Вон там, в коридоре, невинные жертвы валяются, его работа.

Я потребовала разъяснений, и санитар охотно разъяснил:

— Привезли с ним вместе обескровленный труп. А вчера еще один был, так и лежит, бедолага, очереди ждет. После выходных не до него было.

— Укушенные? — с придыханием спросил криминалист.

— С колотыми ранениями шеи, — авторитетно разъяснил санитар. Он трезвел прямо на глазах; и то сказать, температура в секционной падала стремительно, лучшего вытрезвителя и придумать трудно. — Вилкой, наверное, долбанули.

— Пошли посмотрим, — я решительно подхватила под руку Георгия Георгиевича. Увлекаемый мной, он еле успел уцепить со стола свечку.

Криминалист тут же пошел за нами, деловито проверяя фотоаппарат. По-моему, ему просто страшно было оставаться в секционной с трупом и санитаром. А вот санитару ничего было не страшно, он стоял, пошатываясь, в опасной близости от покойника, и пялился прямо в его красные глаза; эта сладкая парочка освещалась мертвецким синим светом и производила фантасмагорическое впечатление. Сальвадор Дали и Хичкок зарыдали бы, их увидя. Так они и играли в гляделки, пока мы не завернули в коридор и не потеряли их из виду.

В коридоре мы, уверенно предводительствуемые судебно-медицинским экспертом, сразу нашли сегодняшнюю жертву вампира — ничем не примечательного мужчину средних лет, здорово уступавшего нашему клиенту по физическим данным. На трупе была какая-то заношенная рабочая одежда, фуфайка без воротника и ватник, лицо было бледнее, чем обычно бывает у мертвецов, и его не вполне характеризовало даже выражение “мертвенная бледность”. На шее трупа темнели несколько пятнышек, которые при свете свечи можно было принять за следы удара вилкой. А можно было и за укус, о чем не преминул мне сообщить Георгий Георгиевич.

Второго, более давнего покойника, пришлось поискать. Осмотрев все каталки, стоящие в проходе за первым поворотом, и не обнаружив ничего похожего, мы решили, что просто пропустили нужного покойника, и принялись смотреть по второму разу. А это означало, что кто-то из нас будет держать свечку, а кто-то отодвигать каталки и поворачивать трупы. Развернуть каталку в проходе оказалось невозможно, по крайней мере, для нас, людей, не имеющих профессиональной сноровки; человек, обладающий профессиональной сноровкой, протрезвел еще не окончательно, поэтому к его помощи не прибегали. Спустя четверть часа упражнений с каталкой мы все потирали ушибленные коленки и локти, а главное, напрочь забыли про мокрый снег, лежащий на полу секционной. Стало жарко.

Памятуя о том, что он якобы с выходных ждет своей очереди, мы искали тело, подготовленное к вскрытию, и наконец обнаружили молодого человека, скромно притулившегося на каталке в темном углу коридора. Невзрачная одежонка — затертые джинсы, курточка, дырявые кроссовки; короткие светлые волосы, восковое, более чем бледное лицо. Правда, молодой человек при ближайшем рассмотрении оказался девушкой, но на характер повреждений это не повлияло: на ее шее обнаружились такие же дырочки, как и у предыдущего бедолаги.

На такие трупы любоваться при свече было самое то. Я тут же вспомнила свою поездку в Великобританию. Нас возили на экскурсию в Лондон, и конечно, отвели в музей мадам Тюссо. Тамошние восковые фигуры выглядели гораздо более живыми, чем наши сегодняшние знакомцы.

Спать мне тут же расхотелось. А между тем наши хронометры показывали половину пятого, и мой рабочий день длился уже без трех часов сутки.

Где-то на другом краю города спал без присмотра мой долговязый ребенок, а я болталась по моргу со свечкой и пыталась осмыслить наличие тут персонажа с колом в сердце вкупе с двумя обескровленными трупами. Интересно, что завтра скажет на это мой прокурор? Я испытала жгучее желание тут же позвонить ему и обрадовать сообщением, что я расследую нападение на вампира, насытившегося кровью двух невинных жертв. Я даже продумала вопрос о том, как квалифицировать убийство, сопряженное с вампиризмом, коль скоро в статье о лишении жизни нет такого отягчающего обстоятельства. И мотив такой не предусмотрен законом. А правда, как квалифицировать такое деяние, и главное, по какой статье дело возбуждать?

Шефу я звонить не стала. Пожалела. В последнее время он что-то совсем расклеился; сердце стало прихватывать у него все чаще и чаще. Один раз я зашла к нему после приема и застала его сползающим с кресла, причем бледность его лица могла сравниться с жертвами вурдалака. Мы с Зойкой еле успели вызвать скорую помощь. Сколько он еще протянет на прокурорском месте? Мне даже не хотелось думать про то, что мы проводим нашего Владимира Ивановича на пенсию, а вместо него прокуратурой будет руководить какой-нибудь молодой выскочка.

Правда, Лешка как-то заикнулся в том смысле, что когда-нибудь это все равно произойдет, а новый прокурор не обязательно будет ублюдком, он может быть и не хуже старого. Но во мне все возмутилось: не будет никакого прокурора, способного сравниться с обожаемым шефом. Пусть Иваныч ругается (хотя он и не ругается никогда по-настоящему, просто ворчит), пусть язвит, пусть пытается лавировать в узком проливе между Сциллой городской прокуратуры и Харибдой нашего разгильдяйства, жертвуя в этой игре пешками ради королевы, как дальновидный гроссмейстер, и если мы по ходу дела выражаем недовольство его поведением, то в конце концов все равно признаем его глобальную правоту и мудрость.

И то, что нам с Лешкой до сих пор ходить на работу интересно, — его заслуга.

Так что будить шефа среди ночи не буду, лучше завтра доложу ему все деликатно, подготовив его к страшной правде, подумала я, и спохватилась, что уже не завтра, а сегодня, поскольку в девять мне надо быть на работе. Обвинительное-то, черт возьми, так и не сдано.

В общем-то, после ночного выезда положено время на отдых, но мне почему-то отдохнуть еще ни разу не удавалось.

Можно было, конечно, прикорнуть в комнате дежурного эксперта, или у санитара, но присутствие вампира отравляло настроение. Я поймала себя на том, что суеверно жду рассвета, — наивно рассчитывая, что пение петуха загонит всю нечисть в ее потусторонние убежища, и поразилась тому, как в моем атеистическом сознании бойко всплывают глубинные пласты языческой памяти предков. Я, всю жизнь утверждавшая, что ничего колдовского не существует, и все, кажущееся мистическим, имеет свое реальное объяснение, почему-то с легкостью поверила в то, что этот косматый мертвец был вампиром.

И как раз в тот момент, когда я это осознала, в морге зажегся свет. Криминалист задул свечу и выпрямился. Судмедэксперт скептически глянул на труп с дырками на шее и отошел от каталки. Я разжала руку, вцепившуюся в куртку Георгия Георгиевича. Как же по-разному все воспринимается при электрическом освещении — и в колеблющемся язычке пламени свечного огарка…

Мы переглянулись. Интересно, с чего это мы взяли, что имеем дело с трупом вурдалака? Да еще и с воодушевлением поскакали вылавливать в коридорах морга его обескровленные жертвы? Ну и что, в конце концов, что у него длинные спутанные волосы? Сейчас за это никого на улицах не хватают, хоть до пупа шевелюру носи. Уродлив? Те, кто на лицо ужасные — добрые внутри. Ногти в два сантиметра отрастил? Может, у него дома ножниц не было; или по идейным соображениям. Вон я в толстом журнале прочитала волнующую историю одной фотомодели, которая с теплотой вспоминает своего западного гуру: тот — между прочим, представитель интеллектуальной элиты, — тоже ногти не стриг, причем на ногах, а давал их обкусывать своей собаке.

А кол, загнанный в сердце, кстати, не самый изощренный способ убийства. Чем хуже, например, ножка от табуретки, загнанная в задний проход? Или гвоздь в ухе? Так что нечего дурью маяться, приказала я себе. Надо дописать протокол и ехать на работу — возбуждать дело, выполнять необходимые следственные действия, заканчивать обвиниловку, в общем, заниматься текущей следовательской работой и не корчить из себя охотника на вампиров.

Мне показалось, что каждый из нас подумал то же самое.

— Мария Сергеевна, тебе сколько времени надо на протокол? — спросил Георгий Георгиевич. — В полчаса уложишься?

— Попробую, — ответила я. — А что?

— Да у меня тут коньячок припрятан, — мечтательно зажмурился эксперт, и тихий криминалист засветился лицом и потянулся к нему.

Я индифферентно пожала плечами. К крепким напиткам я равнодушна, да и вообще на работе уже давно пью только в крайних случаях. Горчаков на это сетует — мол, старость подкралась незаметно, раньше я была более компанейским человеком. Старые опера тоже любят вспоминать, как мы с ними работали лет десять-пятнадцать назад, и подчеркивают, что после успешного допроса и оформления протокола задержания мы все дружно отмечали раскрытие, и я не брезговала. Да, обычно думаю я: хорошо помню, как это происходило.

Когда убийца торжественно передавался в руки следствия, это означало, что опера уже свободны и могут праздновать, а у следователя самая работа и начинается. И пока следователь-бедолага терзает задержанного, или задержанный терзает следователя — это уж как повезет, бравые орлы-оперативники в соседнем кабинете накрывают стол с изобилием горячительных напитков и умеренно аскетичной закуской, некоторое время грустно сидят вокруг стола, демонстрируя солидарность со следопытом, потом начинают поминутно заглядывать в кабинет, где идет решающий допрос, и мимикой показывают следователю, что допрос — допросом, но там, за стенкой, все стынет, и нельзя больше испытывать терпение оперативного состава; в конце концов добиваются предложения следователя начать, а он потом подойдет. А когда умаявшийся следователь ставит точку в последнем процессуальном документе, смахивает со лба каплю трудового пота, сдает бандита в камеру и, предвкушая — нет, не стопку сивухи, а кусок хлеба с колбасой, первый за весь день, входит туда, где празднуют, он обнаруживает, что последний сухарь, приготовленный на закусь, исчез в утробах оперов вслед за третьей дозой, а всего тостов уже было не меньше двадцати. Зато на столе все еще широко представлена разнообразная водка, которую следователь, увы, не пьет вообще, а без закуски — тем более…

Но в данном случае мне ничто не мешало просто поддержать компанию, посидеть рядом с любителями изысканных напитков, и пока они смакуют коньячок, поболтать с ними на тему о сегодняшнем покойнике — выяснить, что они думают про упырей и кровососов, а также про нетрадиционные способы убийства.

И мы пошли в комнату дежурного эксперта, расположились там с неожиданным удобством, — а может, так показалось после балансирования на краю грязной канавы, перемещений по темному и холодному моргу и силовых упражнений с каталками.

Мне тоже налили коньяку, и я, сделав вид, что пригубила, присела в уголочке дописывать протокол. Убеждая себя в том, что мы только что осмотрели самый обычный труп, я обдумывала, как грамотнее отобразить в протоколе красное свечение клыков и глаз объекта осмотра, и одновременно участвовала в приятной беседе.

— Хороший коньячок, — с чувством проговорил Георгий Георгиевич, — и парень нам сегодня попался симпатичный.

Мы с ним горячо согласились.

— Главное, свежий, — продолжил доктор, наливая по новой. Я отодвинула свою стопочку; спиртное и так оказывает на меня снотворное воздействие, а если выпить к исходу суточной вахты, я свалюсь прямо тут. Нет уж, пока держусь, не стоит даже прислоняться к спинке дивана и тем более закрывать глаза.

Опрокинув стопочку, и робкий криминалист оживился.

— Так он все-таки вампир, или мы все идиоты? — поинтересовался он.

— А что, другой альтернативы нет? — я обиделась за нас за всех. — А потом, вы что, в вампиров верите?

— А вы не верите? — удивился криминалист. — Граф Дракула-то — реальное историческое лицо.

— Ну, положим, не Дракула реальное лицо, — поправил его доктор. — Дракулу Брэм Стокер писал с румынского господаря Влада Третьего.

— Ну хорошо, Влад Третий. Но этот самый господарь пил кровь человеческую, и человечину ел, — не сдавался криминалист.

— Так что ж, если кто-то пьет кровь и ест человеческое мясо, он что, существо из преисподней?

— Но вампир же?

— По-моему, это терминологический спор, — вмешалась я в высоконаучную беседу. — Давайте сначала уясним, кто такой вампир. Представитель рода человеческого, который пьет кровь других людей, или бессмертный монстр, живущий в гробу, боящийся дневного света и ставший кровососом оттого, что его укусил другой упырь?

На огонек прибрел санитар, видимо, чуя запах спиртного на биомолекулярном уровне, и тут же включился в дискуссию.

— Вы что, не знаете, кто такой вампир? — забормотал он, протягивая дрожащую руку к стопарю с коньяком. — От нечистой силы рожденный, или порченый. И вампиром он только после смерти становится. Живые мертвецы, вот кто они. И убить вурдалака никак нельзя.

— Ну, это вы хватили, — возразил криминалист. — Наш-то убит, и еще как убит.

— Правильно, — санитар опрокинул еще один стопарик, заботливо налитый Георгием Георгиевичем. — Потому что грамотно завалили. Кол в сердце, и все дела. Еще можно голову отрубить, и то не факт, что не встанет.

— Слушайте, а откуда вы так хорошо про них знаете? — удивилась я. Несмотря на свои дрожащие руки и внешность субъекта, не понаслышке знакомого с проблемой алкоголизма, говорил он очень убедительно.

Санитар наклонился ко мне, совсем как недавно к трупу, и обдав застарелым перегаром, проговорил:

— Я ж в Карпатах вырос. У нас там, бывало, целые деревни в упыри уходили. Как один заведется, так пиши пропало: ночью встанет из могилы, придет в дом и у кого-нибудь из родичей кровь высосет. Вроде как стоит деревня, только хозяйство в упадок пришло. Домишки покосились, скот вымер, по амбарам ветер гуляет… Как зайдешь в такую местность, уноси ноги. Значит, упыри завелись, и все село к себе перетаскали.

Я поежилась. Только мы все начали успокаиваться, как пришел этот дядька и развел вредную пропаганду. Санитар почувствовал мой враждебный взгляд и, откинувшись назад, захохотал причем как-то нехорошо захохотал.

— А вы же сказали, что вампир — это ребенок от нечистой силы, — робко напомнила я.

— И так бывает, только мало таких. Больше заложных покойников, — непонятно ответил санитар.

— Это как? — спросили мы хором с криминалистом.

— Кто заложный? Заложные покойники — это нечистые покойники, самоубийцы разные, кто неестественной смертью умер…

— Все, что ли, кто умер насильственной смертью? Тогда тут их полный морг, — заметил в сторону Георгий Георгиевич.

— А вот и не все. Самоубийцы, бывает, заложными становятся. Колдуны всякие. Палачи тоже, если умрут, то заложными.

— Палачи в прямом или в переносном смысле? — уточнила я. А санитара, похоже,

занесло. На мою иронию он внимания не обратил.

— Их ведь на христианских кладбищах не хоронят, за оградой закапывают, как собак. Отчего бы это, а?

— Отчего? — мы ждали продолжения.

— Оттого, — разъяснил санитар, — что на кладбище упырям хода нет. А за оградой — бери не хочу.

— Так откуда вампиры себе новых вербуют? — не унимался криминалист. — Из живых или из мертвых, кого за оградой кладбища закопали?

— Все хиханьки? — обиделся санитар. — Посмеетесь еще. Я ж говорю, они как пойдут кусать, вся деревня вурдалаками становится. Днем спят, а ночью выходят. Света они боятся…

Я недоверчиво смотрела на санитара. Георгий Георгиевич тоже покосился на него и вкрадчиво спросил:

— Что ж ты, сам такие селения видел? Где одни упыри?

— Видел? Да что “видел”? Да я сам… — начал было посерьезневший санитар и осекся. Сам налил себе в стопочку остатки коньяка, быстро опрокинул себе в рот и поднялся.

— Пойду. Надо с каталок народ рассортировать, в холодильник пристроить…

— А нашего положите в холодильник? — спросила я, все еще ежась от его мрачных рассказов.

— А вашего-то зачем? — неприятно осклабился санитар уже в дверях. — Упыри — они тлению не подвержены. Не разлагаются. Как живой будет.

После того, как санитар вышел, осторожно притворив за собой дверь, мы переглянулись. Сон с меня слетел от этих страшных рассказов, а компаньонам моим, похоже, коньяк в горло не лез. Во всяком случае, они вертели в руках полные стопочки, но не подносили их ко рту. Георгий Георгиевич и вообще вскоре отставил свою. Все молчали, потом он поднялся и сказал:

— Я ж смывы у него с пасти так и не взял. Пойду, марлечкой помажу, вдруг кровь.

— С тобой сходить? — тихо спросил криминалист Витя, и доктор благодарно кивнул.

Я на секунду представила, что они уходят в секционную, а я остаюсь тут одна, среди вампиров и заложных покойников, и решительно поднялась.

— Я с вами.

Мы дружно отправились в секционную, где все еще была включена синяя лампа, но при ярком верхнем свете даже покойник не казался таким страшным, как раньше. А может, я сама смотрела на него уже другими глазами, прозрев от суеверий.

Доктор старательно тер влажной марлечкой оскал покойника, марлечки потом сложил в конвертики, надписал их по всем правилам, и стал оглядываться в поисках понятых, которые должны были поставить свои подписи. Я тоже спохватилась, что и в протоколе дополнительного осмотра трупа не вредно бы расписаться понятым, и отправила криминалиста за санитаром, втайне надеясь, что тот еще в состоянии удержать в своей дрожащей руке стило. Кроме того, зная, что в морге — два санитара, я рассчитывала, что через полчаса придет на работу второй, и тоже везде, где нужно, распишется.

Криминалист ушел и пропал.

Мы с доктором лениво обсудили живучесть древних суеверий, посмеявшись над нашей готовностью признать, что мы только что по правилам науки криминалистики осмотрели тело выходца из преисподней; потом поговорили о погоде, потом о здоровье, и, исчерпав все светские темы, в изнеможении замолчали. Я вытащила из угла секционной полуразвалившийся стул и присела к столу, на котором лежал труп; не в силах больше сопротивляться подступающей дремоте, я склонила голову на сложенные руки и прилегла в опасной близости от покойника. Георгий Георгиевич с завистью посмотрел на меня, но поскольку стул в секционной был только один, он присел на корточки в углу и, похоже, задремал там.

Тем, кому приходится работать ночами, знакомо это чувство падения в бездну, стоит хоть на мгновение прикрыть глаза. Проваливаешься и летишь куда-то, и этот полет прерывает чей-то грубый возглас, от которого приходишь в себя и с трудом соображаешь, где ты, что происходит, и сколько времени ты находишься в отключке. При этом, еле разлепив глаза и обнаружив, что вокруг полно народу, обычно ради приличия делаешь вид, что и не спал вовсе, а просто задумался.

Грубый возглас раздался по всем канонам жанра. Я подняла голову и встретилась глазами с заведующим моргом, Юрой Щегловым. Щеглов, склонившись надо мной, участливо смотрел на мои растрепанные волосы, слегка потекшую с ресниц тушь и отпечатавшийся на щеке след от наручных часов. Я, конечно, могла только догадываться, как выгляжу со стороны, но не сомневалась, что дело обстоит именно так. Сам Юра был в белом хрустящем халате, из-под которого виднелась такая же свежая хрустящая рубашка и яркий галстук.

— С добрым утром, — душевно сказал он, заметив, что я открыла глаза. — На работе спать нехорошо.

— А сколько времени? — пробормотала я, лихорадочно роясь в стоящей у моих ног сумке в поисках зеркала. Достав пудреницу, я осмотрела себя и содрогнулась: все было именно так, как я и предполагала; и тушь потекла, и часы вдавились в щеку, оставив на ней замысловатый рельеф. За спиной Щеглова маячил молчаливый санитар в жеваном халате. Его я знала; кажется, его зовут Валера. Оба они пялились на мою заспанную физиономию; надо было срочно их отвлечь.

— Сколько времени? — повторила я более настойчиво.

— Восемь, — с прежней душевностью ответил Юра. — Что за тошнотворного урода вы привезли?

— Вампира, — подал голос Георгий Георгиевич, с хрустом распрямляя затекшие коленки и поднимаясь навстречу Щеглову. Они обменялись рукопожатием и обратили взоры на покойника.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.