Неоцененная попытка

Эти эпизоды пришлось вырезать. Как известно, в Цензурную комиссию входят и католики, и протестанты. Так вот они (то есть комиссия) буквально взвились от возмущения. Мы не очень возражали, когда они заявили, что наша "трактовка по всем христианским нормам" богохульна, неприлична, предвзята и неточна. "Ведь Он, - вопили и причитали цензоры, - даже внешне не похож на себя", и были правы: Христос не был похож ни на одно изображение, какое они могли видеть. Тогда-то мы и решили, что нет ни малейшего смысла задевать чьи-либо религиозные верования. Поэтому в наших фильмах не найдешь противоречий с общепринятыми историческими, социологическими и религиозными концепциями традиционно признанных авторитетов. Кстати, наша киноэпопея о Риме отнюдь не случайно настолько мало расходится с историей (как она изложена в учебниках), что лишь несколько особенно ретивых специалистов отважились привлечь наше внимание к якобы обнаруженным ими неточностям. Мы пока не были готовы приступить к широкой ревизии истории, потому что не могли открыть свой источник информации.
      После просмотра нашего фильма о Риме Джонсон в душе стал перед нами навытяжку и взял под козырек.
      Его люди сразу же принялись за дело, а работу мы организовали так же, как в первый раз. Однако Кесслер с решительным видом отозвал меня в сторону: - Эд, я намерен любой ценой выяснить, откуда у вас эти киноматериалы.
      Я ответил, что когда-нибудь он это узнает.
      - А я имею в виду не когда-нибудь, а сегодня, сейчас. Байкой насчет Европы можно отделаться один раз, но не два. Меня не проведешь, да и других тоже. Ну так что?
      Я сказал, что должен посоветоваться с компаньоном.
      Обсудив назревающий конфликт, мы с Майком решили созвать совещание.
      - Кесслер говорит, что у него возникли трудности. Полагаю, всем вам известно, о чем идет речь.
      Все были в курсе дела.
      - Кстати, Кесслер прав, - заметил Джонсон. - Нас не проведешь. Откуда у вас эти материалы?
      Я обернулся к Майку: - Хочешь ответить?
      Он мотнул головой: - У тебя лучше получается.
      - Ну хорошо.
      Кесслер чуть подался вперед, Маррс закурил очередную сигарету.
      - Мы не врали и не преувеличивали, утверждая, что снимали фильм сами. Все кадры до единого сняты здесь, в Соединенных Штатах, за последние несколько месяцев. Как это делалось - не говоря уж о том, почему и где, мы в данный момент раскрыть не можем.
      Кесслер возмущенно фыркнул.
      - Разрешите мне закончить. Мы все отлично знаем, что делаем большие деньги, причем в хорошем темпе. И впереди ждут новые, не менее выгодные дела. У нас задуманы еще пять кинофильмов. Три из них мы намерены сделать совместно с вами, как и предыдущие. Два последних фильма объяснят вам и причины всей этой детской игры в молчанку, как выразился Кесслер, и еще другой мотив, который мы пока держим в тайне. Эти два фильма покажут вам как наши мотивы, так и наши методы: то и другое одинаково важно. Ну как, удовлетворены? Можно продолжать сотрудничать на такой основе?
      Кесслер не был удовлетворен: - Для меня все это - пустые слова. Мы что, стадо баранов?
      Джонсон прежде всего подумал о своем банковском счете: - Еще пять фильмов. Два, а может, четыре года.
      Маррс был настроен скептически: - Кого вы думаете столько времени водить за нос? Где ваша студия? Где ваши актеры? Где вы снимаете натуру? Где достаете костюмы, бутафорию и статистов? В одном-единственном кадре у вас участвуют сорок тысяч человек, и таких кадров немало. Возможно, вы сумеете заткнуть рот мне, но кто ответит на вопросы, которые уже задают такие кинокомпании, как "Метро", "Фокс", "Парамаунт" и "РКО"? Там не дураки сидят, они свое дело знают. Как, по-вашему, я должен организовывать фильму рекламу, если сам ни черта не знаю?
      Джонсон велел Маррсу на время заткнуться и не мешать ему думать. Нам с Майком было очень не по себе.
      Но что мы могли сделать: сказать правду и кончить свои дни в смирительных рубашках?
      - Маррс, - наконец произнес Джонсон, - может, попробуем такой ход? У этих ребят есть, мол, договоренность с Советским правительством, и фильмы они снимают, скажем, где-то в Сибири. Туда так просто не доберешься. Чем заняты русские, никто никогда понятия не имеет...
      - Ерунда, - решительно отверг Маррс. - Один намек, что фильмы сняты в России, - и нас всех причислят к красным. Прибыли уменьшатся наполовину.
      - Ладно, не в России. - Джонсон уже завелся. - В одной из небольших стран на границе с Сибирью, или с Арменией, или еще где-нибудь в таком роде. И русские вообще не имеют отношения к этим фильмам. На самом деле фильмы сняты немцами и австрийцами, которые оказались в русской зоне оккупации, а после войны переехали в какое-то другое место. Военная истерия теперь улеглась, и люди признают, что у немцев хорошее чувство истории. Сыграем на сочувствии к беженцам, которые вывезли из-под носа у гестапо свою плохонькую аппаратуру и в тяжелых климатических условиях делают сейчас блестящие кинокартины. Вот вам и ответ!
      - А если русские заявят, что мы рехнулись и что в их зоне никогда не было таких перемещенных немцев? - усомнился Маррс.
      - Кто читает опровержения на последней странице?с ходу парировал Джонсон. - Кто поверит русским на слово? Кого это волнует? Возможно, некоторые даже подумают, что мы говорим правду, и начнут шарить по своим задворкам в поисках того, чего и в помине нет! У вас нет возражений? обратился он ко мне и Майку.
      Мы с Майком переглянулись.
      - У нас нет.
      - А как остальные? Кесслер? Бернстейн?
      Все согласились продолжать сотрудничать, пока мы не дадим иной команды, но сделали это неохотно и были далеко не в восторге.
      Мы выразили горячую благодарность: - Вы не пожалеете.
      У Кесслера на этот счет были серьезные сомнения, но Джонсон ловко выпроводил всех из кабинета - не грех и поработать. Еще один барьер не то взят, не то обойден.
      "Рим" был выпущен в прокат в намеченный срок и вызвал столь же благожелательные отклики. "Благожелательные", пожалуй, неподходящее слово для рецензий, после которых очереди в билетные кассы растянулись на несколько кварталов. Маррс хорошо поработал над рекламой. Даже газеты, принадлежащие тресту, который впоследствии с такой злобой обрушился на нас, были заворожены магическим красноречием Маррса и выступили с пространными редакционными статьями, призывая читателей посмотреть "Рим".
      В третьей нашей картине - "Пламя над Францией" - мы исправили некоторые ошибочные представления о Великой французской революции и наступили кое-кому на мозоль. К счастью, хотя это отнюдь не входило в наши расчеты, в Париже у власти оказалось либеральное правительство, которое полностью поддержало нас, предоставив необходимые материалы. По нашей просьбе оно опубликовало неизвестные до тех пор документы, удачно затерявшиеся в архивах Национальной библиотеки. Не помню, кто был тогда очередным претендентом на французский трон. После искусной подначки одного из вездесущих рекламных агентов Маррса претендент вчинил нам судебный иск на полную сумму сборов от фильма, требуя компенсации за клевету на Бурбонов. Адвокат, которого для нас отыскал Джонсон, заманил бедолагу в зал суда и там разнес в пух и прах. Самюэле - так звали адвоката - и Маррс получили солидное вознаграждение, а претендент несолоно хлебавши перебрался в Гондурас.
      В разгар этих событий тон газетных комментариев стал потихоньку меняться. До сих пор на нас смотрели как на гибрид Шекспира с Барнумом[Ф. Г. Барнум (1810-1891) - известный американский антрепренер, создатель крупнейшего в США цирка. . Но поскольку на свет божий начали выплывать давно забытые факты, двоетрое весьма известных консерваторов угрюмо забубнили себе под нос, что не стоит, мол, ворошить прошлое и что мы, скорей всего, просто назойливые пакостники. Лишь немалые средства, выделенные нами на рекламу, удерживали их от более злобных выпадов.
      На этом я пока прерву повествование и уделю несколько строк нашей личной жизни. Я почти ничего не говорил о Майке, главным образом потому, что он сам просит об этом. Он предоставляет мне вести все переговоры и рисковать, тогда как сам уютно посиж.ивает в мягком кресле. Я надрываюсь, кричу и спорю, а он сидит себе с невозмутимым видом и помалкивает. Ведь от него слова не дождешься и уж тем более никогда не подумаешь, что под этой вежливой невозмутимостью таится блестящий ум - острый и разящий как кинжал - и тонкое чувство юмора. Да, конечно, скрывать не буду, случалось, мы кутили, порою шумно, но обычно бывали слишком заняты, слишком увлечены делом, чтобы попусту тратить время. Руфь, пока работала с нами, была хорошим компаньоном и для танцев, и для пирушек. Молодая, красивая, она как будто бы любила наше общество. Я даже подумывал, что мое отношение к ней способно перерасти в нечто более серьезное. Однако мы оба - точнее, мы трое - вовремя обнаружили, что на многое смотрим совершенно по-разному. Поэтому мы не испытали особого разочарования, когда она заключила контракт с кинокомпанией "Метро". Контракт сулил ей все, о чем она мечтала: славу, богатство, счастье и внимание лично к ней, на что она, безусловно, вправе была рассчитывать.
      Она снимается во второсортных кинокартинах и плохоньких сериалах, и материально ей живется лучше, чем она когда-либо могла надеяться. Что у нее на душе - не знаю. Мы уже давненько не получали от нее писем, и, по-моему, ей предстоит очередной развод. Может, так оно и должно быть.
      Но хватит о Руфи. Я и так уж забежал вперед. Надо сказать, что с самого начала мы с Майком неодинаково понимали конечную цель нашей деятельности. Майк был фанатичным поборником усовершенствования мира и хотел добиться этого, навсегда избавив человечество от войн. "Война, любил повторять он, - и только война, виновата, что человечество растратило большую часть своей истории на то, чтобы попросту выжить. Теперь, с появлением атомного оружия, человечество несет в себе зерна самоуничтожения. Поэтому помоги мне, Эд, внести свою лепту в предотвращение войны, иначе я не вижу в жизни никакого смысла. И я от своего намерения не отступлю!" Он действительно хотел положить конец войнам. И сказал мне об этом в первый же день нашего знакомства. Тогда я воспринял эту идею вполне однозначно - фантастическая мечта полуголодного энтузиаста. В его изобретении я видел только лишь путь к роскоши и личному счастью и верил, что вскоре он посмотрит на мир моими глазами. Но я заблуждался.
      Нельзя жить и работать бок о бок с хорошим человеком, не восхищаясь теми качествами, которые делают его достойным любви и уважения. И еще одно: печалиться о недугах мира гораздо легче, когда у тебя самого все в порядке. Гораздо легче проявлять сознательность и поступать по совести, когда тебе это по карману. Взглянув вокруг через розовые очки благополучия, я уже наполовину выиграл битву с самим собой. А после того как я осознал, до чего прекрасным мог бы стать мир, моя внутренняя борьба закончилась. Насколько помню, перелом во мне произошел во время работы над фильмом "Пламя над Францией". Но дело не в датах. Дело в другом: с тех пор мы с Майком стали неразлучными друзьями и соратниками. И разногласия у нас случались только по одному поводу: когда лучше сделать перерыв и перехватить сандвич. Большую часть нашего скудного досуга мы проводили вдвоем: запирались на ночь в студии, подкатывали поближе переносной бар, откупоривали бутылку пива и, устроившись поудобнее, отдыхали. Иногда после одной-двух бутылок мы включали аппарат и отправлялись в путешествие.
      Где мы только не побывали и чего только не видели.
      То целый вечер следили за пройдохой поэтом Франсуа Вийоном, то бродили по городу с Гаруном аль-Рашидом (уж если кому и стоило родиться на несколько веков позже, так именно этому беспечному калифу). Порой - в дурном настроении или вконец приуныв - наблюдали за ходом Тридцатилетней войны, а когда хотели подурачиться, заглядывали в Радио-Сити в уборные к актрисам.
      У Майка неизменный и острый интерес вызывала гибель Атлантиды вероятно, он боялся, что люди, вновь открыв тайну ядерной энергии, повторят эту катастрофу. Когда же я впадаю в дремоту, он наверняка переносится к началу начал, к возникновению нашей нынешней Вселенной.
      Если как следует поразмыслить, то, пожалуй, даже к лучшему, что ни один из нас не женился. Конечно, у нас есть надежды на будущее, но сейчас мы оба устали от людей, устали от алчных физиономий и жадных рук. Стоит ли удивляться, что в обществе, где ценятся в первую очередь богатство, власть и сила, даже та порядочность, что сохранилась, рождена страхом перед действительностью или тревогой за завтрашний день. Мы видели в мире столько подспудных, темных делишек - можете назвать это подглядыванием, если хотите, - что отучили себя принимать за чистую монету внешние проявления сердечности и доброты. Всего лишь раз мы с Майком заглянули в частную жизнь человека, которого знали, любили и уважали. Этого было достаточно. С того дня мы взяли себе за правило принимать людей такими, как они есть.
      Следующие две кинокартины - "Свободу американцам!" о Войне за независимость и "Братья и пушки" о Гражданской войне в США 1861 -1865 годов - вышли на экран почти одновременно. И грянул гром! Каждый третий политикан, целое сонмище так называемых просветителей и все казенные патриоты выступили в поход за нашими скальпами. Все отделения таких ультрапатриотических организаций, как Дочери Американской Революции, Сыны ветеранов Союза и Дочери Конфедерации, очертя голову дружно ринулись в бой. Юг неистовствовал. В южных штатах оба фильма были сразу же запрещены: второй - потому что был правдив, первый - потому что цензура - болезнь заразная. И оставались под запретом до тех пор, пока не спохватились профессиональные политики. Запрет сняли, и когорта последователей Линча и других приверженцев веревки и петли, указывая на оба фильма как на гнусный пример умонастроений и убеждений отдельных американцев, обрадовалась возможности влезть на бочку и бить в барабаны шовинизма и расовой ненависти.
      Новая Англия испытывала соблазн хранить беспристрастное достоинство, но не выдержала нажима. К северу от Нью-Йорка демонстрация обеих кинокартин была прекращена. В штате Нью-Йорк представители сельскохозяйственных округов единодушно проголосовали за запрет, и он был введен по всему штату. Специальные поезда возили зрителей в штат Делавэр: тамошние власти еще не удосужились принять соответствующий законодательный акт. Судебные иски о клевете множились как грибы после дождя, и, хотя экстренные выпуски газет подымали сенсационную шумиху вокруг каждого процесса, лишь немногие знали, что мы не проиграли ни одного возбужденного против нас иска. Правда, нам почти в каждом случае приходилось апеллировать в высшие судебные инстанции, а подчас даже просить о переносе слушания дела в другой судебный округ - на что нам редко давали согласие, - но едва мы представали перед судьей, как извлеченные из архивов документы оправдывали нас без ущерба для наших карманов и престижа.
      Удар, нанесенный нами по национальной спеси, был весьма и весьма чувствителен. Мы показали, что отнюдь не все великие американцы были озарены нимбом святости и не все английские офицеры были заносчивыми задирами, хотя ангелами их тоже не назовешь. Доступ обоим фильмам в Британскую империю был закрыт, а Лондон сделал ряд гневных представлений государственному департаменту. Трудно себе представить, но конгрессмены от южных штатов и Новой Англии поддержали попытки некоего иностранного посла ограничить свободу слова, причем в определенных кругах этот парадоксальный инцидент был встречен бурными аплодисментами. Обозреватель X. Л. Менкен, потирая руки от восторга, время от времени старательно подливал масла в огонь, а газеты путались в трех соснах - в антииностранной, ура-патриотической и квазилогической критике. В Детройте у входа в нашу студию куклуксклановцы сожгли чахлый фанерный крест, а объединение ирландских иммигрантов "Дружные сыновья св. Патрика", Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и Объединение профсоюзов Западного побережья приняли резолюции в нашу поддержку. Наиболее злобные, полные нецензурной брани анонимные письма, указав имена и адреса кое-кого из возможных отправителей, мы передали нашим адвокатам, а также в Управление почтовой службы. Южнее ИллинойI са никто из писавших к ответственности привлечен не был.
      Джонсон и его ребята гребли деньги лопатой. Джонсон вложил свой куш в международную кинопрокатную организацию и быстренько заставил Маррса нанять всех до одного лучших специалистов по печати и рекламе как на Востоке, так и на Западе Штатов. Ну и работенку они провернули! Буквально за считанные дни сложились две вполне определенные школы мышления, и в почтовые ящики хлынули потоки писем. Одна школа считала, что не наше дело ворошить старое грязное белье, что такие вещи лучше забыть и простить, что ничего дурного в помине не было, а если и было, то все равно мы - лгуны. Другая школа аргументировала скорее в нашу пользу. Сперва медленно и осторожно, затем все уверенней и шире стала распространяться следующая точка зрения: такие события действительно происходили и могут произойти вновь, а может быть, происходят даже и сейчас; происходили они потому, что искаженная правда слишком долго воздействовала на отношения между народами и расами. Нас порадовало, когда многие начали соглашаться, что важно уметь забывать прошлое, но гораздо важнее понять и оценить его без мелочных придирок. Именно эту идею мы и стремились довести до общественного сознания.
      Введенный в некоторых штатах запрет на демонстрацию наших фильмов лишь незначительно отразился на общей сумме выручки от проката, что несколько оправдало нас в глазах Джонсона. Он мрачно предсказывал потерю половины доходов в масштабе всей страны, поскольку "нельзя безнаказанно открыть в кинофильме правду.
      Если в зале свыше трехсот зрителей, то сухим из воды не выйдешь". - "И даже со сцены театра нельзя?" - "А разве, кроме кино, люди еще куда-нибудь ходят?" Пока все шло так, как мы рассчитывали. Мы приобрели большую известность и славу - и добрую, и дурную, - чем любой из наших современников. В основном все объяснялось тем, что наши дела представляли интерес для средств массовой информации. Кое-что, естественно, относилось к числу сенсаций-однодневок, до которых так падки жаждущие новостей газеты. Мы всячески остерегались наживать себе врагов в тех кругах, какие могут дать сдачи. Помните старую поговорку о том, что человека узнают по его врагам? Нашим могучим оружием стала реклама - "паблисити". Вот как мы его заострили.
      Я позвонил Джонсону в Голливуд. Он обрадовался, услышав мой голос: Давненько не виделись. Какие новости, Эд?
      - Мне нужны люди, умеющие читать по губам. И нужны они, как ты любишь говорить, вчера.
      - Читают по губам? Ты что, рехнулся? Зачем они тебе?
      - Неважно зачем. Нужны, и все. Можешь подыскать?
      - Понятия не имею! Зачем они тебе?
      - Я спрашиваю: можешь ты найти таких?
      - По-моему, ты совсем заработался, - неуверенно сказал он.
      - Ну знаешь...
      - Погоди, я же не сказал, что не могу. Не кипятись. Когда они тебе нужны и в каком количестве?
      - Лучше запиши. Готов? Мне нужны специалисты, умеющие читать по губам на следующих языках: английском, французском, немецком, русском, китайском, японском, греческом, голландском, испанском.
      - Эд Левко!!! Ты что, совсем спятил?!
      Пожалуй, в чем-то он был прав: сказанное мною звучало диковато.
      - Возможно. Но эти языки крайне необходимы. Если попадутся люди, умеющие читать по губам на любых других языках, не выпускай их. Они тоже могут пригодиться. - Я живо представил себе, как Джонсон сидит у телефона, печально качая головой: помешался, не иначе; должно быть, жара доконала Левко... бедный старина Эд. - Ты все записал?
      - Да, записал. Если это розыгрыш...
      - Никакого розыгрыша. Я совершенно серьезно.
      - Откуда, по-твоему, я достану таких специалистов? - разозлился он. Из шляпы, что ли, вытащу, как фокусник?
      - Это твоя забота. Для начала я бы предложил заглянуть в местную школу глухонемых.
      Он промолчал.
      - Слушай, пойми ты, наконец, это не розыгрыш, а самое настоящее деловое поручение. Мне без разницы, что ты будешь делать, куда пoйдешь, сколько заплатишь. Я хочу одного: чтобы к нашему приезду эти специалисты были в Голливуде или хотя бы находились в пути.
      - Когда вас ждать?
      Я ответил, что точно не знаю.
      - Вероятно, через день-другой. Надо завершить коекакие дела.
      Джонсон замысловато выругался, сетуя на несправедливость судьбы.
      - Советую придумать убедительные доводы, когда появишься...
      Я повесил трубку.
      Майк ждал меня в студии.
      - Переговорил с Джонсоном?
      Я пересказал ему разговор, и он рассмеялся: - А ведь действительно звучит дико. Но если такие специалисты существуют и любят деньги, то он их раздобудет. В изобретательности и предприимчивости равных Джонсону не было и нет.
      - Я рад, что все идет к концу. - Я швырнул шляпу в угол. - Ты-то со своими делами управился?
      - Все уладил и готов двинуться в путь. Пленки и документы отосланы, агентство по недвижимости готово арендовать у нас дом. С секретаршами полностью рассчитался и выдал премиальные.
      Я достал из бара бутылку пива. Майк уже держал свою в руках.
      - Как поступим с конторской перепиской и досье? И что будем делать с этим вот баром?
      - Переписка и досье передаются в банк на хранение. Бар? О нем я не подумал.
      Пиво было холодное.
      - Пусть его упакуют и перешлют Джонсону.
      Мы оба заулыбались.
      - Джонсону так Джонсону. Ему пригодится.
      Я кивнул на "радиолу": - А что с ней?
      - Полетит с нами на самолете как срочный груз. - Он пристально посмотрел на меня. - Что с тобой: нервишки шалят?
      - Нет. Поджилки трясутся. Один черт.
      - У меня тоже. Наши чемоданы я отправил сегодня утром.
      - Что, ни одной чистой рубашки не осталось?
      - Ни одной. Как тогда...
      - ...в первую поездку с Руфью, - докончил я. - С небольшой, пожалуй, разницей.
      - Разница большая, - задумчиво произнес Майк.
      Я откупорил новую бутылку.
      - Тебе здесь что-нибудь еще нужно, что-нибудь еще надо сделать?
      Я ответил отрицательно.
      - О'кей. Тогда давай закругляться. Все необходимое сложим в машину, по пути в аэропорт заскочим в бар "Курвиль".
      Я не понял: - Так пиво же еще осталось...
      - Но нет шампанского.
      Тут до меня дошло.
      - О'кей. Я временами туго соображаю. Ладно, поехали.
      Мы отнесли аппарат в машину, погрузили туда же свой бар, оставили ключи от студии в бакалейном магазине на углу (передадут куда надо) и двинули в аэропорт, заскочив по дороге в "Курвиль". Руфь была в Калифорнии, но шампанское у Джо нашлось. В аэропорт мы прибыли поздно вечером.
      В Лос-Анджелесе нас встретил Маррс.
      - Что происходит? Джонсон мечется как угорелый, с ног сбился.
      - Он назвал причину?
      - Да чушь какая-то. Здесь ждет парочка репортеров. Хотите им что-нибудь сказать?
      - Не сейчас. Поехали отсюда.
      Джонсон встретил нас холодно.
      - Так я жду объяснений. Где вы рассчитываете найти специалиста, разбирающего по губам китайскую речь? Или русскую?
      Мы все уселись в кресла.
      - Что у тебя есть на сегодняшний день?
      - Помимо головной боли? - Джонсон протянул мне краткий список.
      Я пробежал его глазами.
      - За сколько времени можно доставить их сюда?
      - Доставить их сюда? - взорвался Джонсон. - Я вам что, мальчик на побегушках?
      - Практически - да. Хватит валять дурака. Так сколько времени потребуется?
      Маррс хихикнул при виде Джонсоновой мины.
      - Что ты скалишься, идиот?
      Маррс не выдержал и расхохотался от всей души, я тоже.
      - Ну смейтесь, смейтесь. Мне лично не до смеха. Когда я позвонил в местную школу глухонемых, там бросили трубку. Сочли меня досужим остряком. Ладно, опустим детали. В этом списке три женщины и один мужчина. Они владеют английским, французским, испанским и немецким. Двое из этой четверки работают на Восточном побережье, я им телеграфировал и жду ответа. Один живет в Помоне, а еще один работает в Аризонской школе глухонемых. Вот все, что мне удалось сделать.
      Мы обдумали его сообщение.
      - Садитесь на телефон, обзвоните все штаты, а если потребуется, свяжитесь с заграницей.
      Джонсон пнул ногой стол.
      - А что вы будете делать с ними, если мне посчастливится их найти?
      - Потом узнаете. Сажайте их в самолет и везите сюда. Когда они прибудут, поговорим начистоту. Мне понадобится небольшой кинозал - не ваш, а другой, и хороший судебный стенографист.
      Джонсон призвал небо в свидетели своей нелегкой доли.
      - Мы будем в "Коммодоре". А вы, Маррс, держите пока репортеров подальше. В свое время мы им подбросим материальчик. - И мы откланялись.
      Джонсону так и не удалось найти англоязычного специалиста, который умел бы читать с губ по-гречески.
      Эксперта по русскому языку он откопал где-то в Пенсильвании, специалистка по фламандскому и голландскому языкам прибыла из Нидерландов, из Лейдена, а в самую последнюю минуту он наткнулся на кореянку, которая работала в Сиэтле наблюдателем по поручению китайского правительства. Пять женщин и двое мужчин. Мы заключили с ними надежные контракты, составленные Самюэлсом, который вел теперь все наши юридические дела. Прежде чем специалисты поставили под контрактами свои подписи, я произнес небольшую речь: - Эти контракты, как вы могли убедиться, будут регламентировать вашу личную жизнь и работу в течение целого года. В них включен особый пункт, согласно которому вы по нашему желанию вправе продлить контракт еще на год. Так что давайте внесем ясность. Жильем мы вас обеспечим, все остальное вы будете получать от наших поставщиков. Любая попытка общаться с кем-либо без нашего ведома приведет к расторжению контракта. Понятно? Хорошо. Работа у вас будет несложная, но чрезвычайно ответственная. По всей видимости, вы завершите ее через три месяца, но в любое время будьте готовы выехать в любое место по нашему усмотрению, разумеется за наш счет. Мистер Соренсон, поскольку вы отвечаете за стенограмму, вам должно быть ясно, что все сказанное в равной степени относится и к вам. Соренсон кивнул.
      - Ваши рекомендательные письма, ваше профессиональное мастерство и предыдущая трудовая деятельность прошли тщательную проверку, но вы и впредь останетесь под постоянным надзором. Вы должны будете лично заверить и нотариально засвидетельствовать каждую страницу, возможно даже каждую строчку, сделанных вами протокольных записей, в чем вам поможет мистер Соренсон. Вопросы есть?
      Вопросов не было. Каждый получал баснословное жалованье и всячески подчеркивал ревностную готовность добросовестно выполнять свои обязанности. Все подписали контракт.
      Предприимчивый Джонсон купил небольшой пансионат, и, положив в карман кругленькую сумму, некое частное детективное агентство согласилось взять на себя приготовление пищи, уборку помещений и необходимый транспорт.
      От самих специалистов мы потребовали, чтобы они не обсуждали друг с другом свою работу, особенно в присутствии домашней прислуги, и они пунктуально следовали этим указаниям.
      Примерно через месяц мы созвали совещание в кинозале у Джонсона. С собой у нас был один-единственный ролик с пленкой.
      - А ролик зачем?
      - Он-то и объяснит вам причину всей нашей скрытности. Киномеханика звать не надо. Фильм прокручу я сам, посмотрим, что вы о нем скажете.
      Все недовольно поморщились.
      - Ох и надоела мне эта детская игра в кошки-мышки, - фыркнул Кесслер.
      По пути в кинобудку я услышал голос Майка: - Не более, чем мне.
      Из будки мне было видно только изображение на экране, и все. Я показал фильм, перемотал пленку и вернулся обратно в зал.
      - И последнее, - сказал я. - Прежде чем мы приступим к обсуждению, прочтите вот этот документ. Он представляет собой заверенную и нотариально засвидетельствованную запись того, что было прочитано по губам персонажей, которых вы только что видели на экране. Кстати говоря, это не "персонажи" в литературном смысле слова, а вполне реальные люди. Вам только что был показан документальный фильм. Запись расскажет, о чем они говорили. Прочтите ее. В багажнике машины у нас с Майком лежит одна штуковина, и мы хотим ее вам показать. Мы вернемся, когда вы закончите чтение.
      Майк помог мне перенести аппарат из машины в зал.
      Мы вошли в дверь в тот миг, когда Кесслер с размаху швырнул запись подальше от себя. Листы запорхали в воздухе, а разъяренный Кесслер с воплем "что здесь происходит?" вскочил на ноги.
      Не обращая на него внимания и игнорируя возбужденные вопросы остальных присутствующих, мы подключили аппарат к ближайшей розетке.
      Майк взглянул на меня: - Есть какие-нибудь пожелания?
      Я мотнул головой и предложил Джонсону замолчать хотя бы на минуту. Майк откинул крышку и, помедлив, взялся за ручку настройки. Я толкнул Джонсона в кресло и выключил свет. В комнате стало темно. Джонсон взглянул мне через плечо и замер с открытым ртом. Было слышно, как Бернстейн от изумления тихо выругался.
      Я обернулся посмотреть, что же показывает Майк.
      Зрелище было впечатляющее. Он начал с крыши кинофабрики Джонсона, а затем стал стремительно подниматься в небо. Все выше, выше, выше, пока Лос-Анджелес не превратился в маленькое пятнышко на гигантском шаре.
      На горизонте виднелись Скалистые горы. Джонсон больно схватил меня за руку и заорал: - Что это? Что? Прекратите!
      Майк выключил аппарат.
      Можете представить себе, что было дальше. Все отказывались верить своим глазам. Не верили и терпеливым объяснениям Майка. Ему пришлось еще дважды включать аппарат и, в частности, показать юные годы Кесслера.
      Затем наступила реакция.
      Маррс не переставая курил. Бернстейн нервно вертел авторучку. Джонсон метался по залу как тигр в клетке, что-то бормоча себе под нос, а дюжий Кесслер мрачно глядел на аппарат и не говорил ни слова. Наконец Джонсон остановился и потряс кулаком под носом у Майка.
      - Парень! Ты отдаешь себе отчет в том, что у тебя в руках? Зачем тратить время и ходить вокруг да около? Разве тебе не понятно, что ты изобрел рычаг, которым можно перевернуть мир? Да знай я раньше...