Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю

Вскоре после полудня 15 июля 1099 года участники Первого крестового похода достигли вожделенной цели – завоевания Иерусалима. Их жаждущие крови толпы наполнили Святой город. Мусульмане больше не сопротивлялись, но франки были не в настроении брать пленных. Три года невзгод, лишений и стремлений вызвали волну варварства и бойни. Один крестоносец с радостью доложил: «С падением Иерусалима и его башен началось самое интересное. Некоторые язычники были обезглавлены, другие пронзены стрелами с башен, а кое-кого после долгих пыток сожгли живьем. Груды голов, рук и ног лежали в домах и на улицах, солдаты и рыцари ходили по трупам».

Многие мусульмане бежали на Храмовую гору, где собрались и оказали слабое сопротивление. Латинский свидетель описывал, как «все защитники отступали вдоль стен и через город, а наши люди их преследовали и убивали до самой мечети Аль-Акса, где была устроена такая бойня, что наши люди ходили по щиколотку во вражеской крови». Танкред взял в плен группу, забравшуюся на крышу мечети, но и эти пленники были позднее хладнокровно убиты другими франками. Бойня была такой страшной, что, по утверждению одного латинянина, «даже солдаты, которые убивали, не могли выносить запаха теплой крови». Другие крестоносцы рыскали по городу, убивая по желанию мужчин, женщин и детей, и мусульман, и евреев, и занимались грабежом[60].

Ни латинские, ни арабские источники не уклоняются от описания этих ужасов, но одна сторона упивается победой, а другая ужасается дикости. В последующие десятилетия ближневосточный ислам стал считать зверства латинян в Иерусалиме актом варварства и осквернения, требуя немедленного отмщения. В XIII веке иракский мусульманин Ибн аль-Асир оценивал число жертв в 70 тысяч. Современные историки долго считали эту цифру преувеличенной и полагали, что более точны данные латинян – 10 тысяч. Однако в результате последних исследований было выявлено еврейское свидетельство, которое оценивает число жертв в 3 тысячи и утверждает, что после падения Иерусалима было взято много пленных. Это предполагает, что даже в Средние века образ жестокости крестоносцев был сильно гиперболизирован и подвергся манипуляциям обеих сторон.

Даже если так, мы все равно обязаны признать ужасную негуманность устроенной христианами садистской бойни. Конечно, некоторые жители Иерусалима избежали гибели. Ифтикар ад-Даула, к примеру, нашел убежище в башне Давида и позднее «выторговал» условия освобождения, ведя переговоры с Раймундом Тулузским. Но устроенная франками бойня была не просто диким всплеском долго сдерживаемой ярости. Это была продолжительная бессердечная кампания, продлившаяся по меньшей мере двое суток, в результате которой город был залит кровью и усыпан трупами. В разгар летней жары вонь скоро стала невыносимой, и мертвых вытащили за городские стены, «сложили в кучи, огромные как дома» и сожгли. Латинянин, посетивший Иерусалим шестью месяцами позже, отметил, что в Святом городе все еще стоит зловоние смерти и упадка.

Другой неопровержимой истиной, связанной с захватом Иерусалима, является то, что крестоносцев подгоняла не просто жажда крови и наживы. Их поддерживала набожность и вера в то, что их деяния угодны Богу. И самый первый ужасный день грабежей и убийств завершился актом поклонения Богу. Вечером 15 июля 1099 года латиняне, в сознании которых весьма причудливо сплелись воедино насилие и вера, собрались вместе, чтобы вознести хвалу Господу. Один из современников, ликуя, вспоминал, что, «направляясь к Гробу Господню и его славному Храму, священнослужители и миряне пели песнь Господу, и голоса их срывались от ликования, они делали приношения и возносили мольбы, с радостью посещая Святые места, куда они так долго стремились». После годов отчаянных страданий и борьбы участники Первого крестового похода сделали свою работу: Иерусалим был в руках христиан[61].

Вскоре крестоносцы задумались о судьбе своего нового владения. Они прошли 2 тысячи миль (3200 км), чтобы потребовать Иерусалим для латинского христианства, и теперь всем было ясно, что городом надо управлять и его необходимо защищать. Священнослужители утверждали, что местом столь непревзойденной святости не должен править светский монарх. Это должно быть церковное государство, столицей которого станет Святой город. Но греческий патриарх Иерусалима недавно умер в ссылке на Кипре, и некому было отстаивать это дело. Раймунд Тулузский рвался стать латинским королем, но его популярность после Арки существенно упала, и 22 июля 1099 года власть взял в свои руки Годфруа Буйонский, главный творец победы христиан. В качестве жеста примирения с духовенством он принял титул «защитник Гроба Господня», подразумевавший, что он будет действовать только как защитник Иерусалима[62].

После столь явного крушения надежд раздосадованный граф Раймунд сделал неудачную попытку взять под личный контроль башню Давида, после чего в порыве злости покинул Святой город. В его отсутствие новым патриархом Иерусалима стал Арнульф из Шока, ярый критик Святого копья. Идея назначения латинянина на этот священный пост ущемила права греческой церкви и стала свидетельством разрыва с политикой сотрудничества с Византией. Пока еще избрание Арнульфа оставалось неподтвержденным – его должен был одобрить Рим, но это не остановило его от насаждения позорной атмосферы религиозной нетерпимости. Несколько месяцев те же самые восточные христианские «братья», которых франки должны были защищать во время священной войны, подвергались гонениям: армяне, копты, якобиты и несториане были изгнаны из церкви Гроба Господня.

Новый порядок укрепил свои позиции созданием нового культа реликвии, призванного изгнать из памяти воспоминания о Святом копье. Около 5 августа была найдена часть Истинного креста. Эта реликвия, вероятно представлявшая собой потрепанное распятие – серебряное с золотом, якобы содержала щепку с того креста, на котором умер Иисус. Очевидно, она на протяжении многих поколений мусульманского правления хранилась местным христианским населением. Благодаря Арнульфу и его сторонникам эта реликвия, предположительно связанная с жизнью и смертью Христа, стала тотемом нового латинского Иерусалимского королевства, символом франкской победы и несокрушимости идеала крестоносного движения.

Ни новый патриарх, ни Годфруа Буйонский не имели возможности как следует насладиться своим новым статусом. В начале августа пришло сообщение о высадке аль-Афдаля в южнопалестинском порту Аскалон (Ашкелон) с армией из 20 тысяч свирепых африканцев. Очень скоро визирь должен был появиться под стенами Иерусалима и попробовать вернуть его исламу. После всех бед и страданий франки, раздробленные на мелкие группы и оставшиеся в прискорбном меньшинстве, оказались перед угрозой уничтожения. С ними могло погибнуть и их замечательное достижение.

Годфруа не стал ожидать начала осады. Вместо этого он решил поставить на карту все и нанести упреждающий удар по Фатимидам. 9 августа он вышел из Святого города. Его воины, как кающиеся солдаты Христа, шли босыми. Их сопровождал патриарх Арнульф с реликвией Истинного креста. За следующие несколько дней Годфруа сумел кое-как собрать трещащий по швам союз латинян. Раймунд Тулузский тоже принял участие в походе. В некогда великой франкской армии теперь осталось не более 1200 рыцарей и 9 тысяч пехотинцев. Эта армия и двинулась на юг к Аскалону 11 августа, но в конце дня латинянам удалось поймать египетских лазутчиков, которые выдали планы аль-Афдаля, а также сообщили сведения о численности его армии. Осознав, что численное преимущество противника составляет не менее двух к одному, крестоносцы решили уравнять шансы, воспользовавшись элементом неожиданности. На рассвете следующего дня они атаковали еще спящих солдат Фатимидов, разбивших лагерь возле Аскалона. Слишком уверенный в себе аль-Афдаль не позаботился выставить достаточное количество стражи, по сути дав франкам свободу действий. Когда латинские рыцари прорвались в самое сердце лагеря, захватили знамя аль-Афдаля и его собственность, враг обратился в беспорядочное бегство.

В испуге Фатимиды залезали на деревья и прятались в листве, откуда их сбивали наши лучники и копьеносцы. Позднее христиане без нужды обезглавили их своими мечами. Другие неверные бросались на землю, пресмыкаясь перед христианами, а наши люди разрубали их на части, как рубят скот, прежде чем нести его на мясной базар[63].

В шоке аль-Афдаль бежал в Аскалон, откуда немедленно отплыл в Египет, предоставив крестоносцам добить его армию и получить богатую добычу, среди которой был собственный драгоценный меч визиря. Первый крестовый поход выдержал последнее испытание, но мелкая вражда, разделившая его лидеров, стоила очень дорого. Перепуганный и покинутый командирами гарнизон Аскалона был готов сдаться, но мусульмане заявили, что будут вести переговоры только с Раймундом Тулузским, единственным франком, о котором было известно, что он держит свое слово. Опасаясь, что провансальский граф может захватить в нем власть, Годфруа вмешался, и переговоры сорвались. В результате этой упущенной возможности Аскалон остался исламским. В последующие десятилетия возрождающийся флот Фатимидов смог защитить эту палестинскую крепость, и укрепляющееся Иерусалимское королевство постоянно подвергалось опасности египетской атаки.

После победы при Аскалоне большинство крестоносцев посчитали свою работу сделанной. Вопреки всем ожиданиям, они сумели пережить вооруженное паломничество на Святую землю, вернули Иерусалим христианству и отбросили могучую египетскую армию Фатимидов. Из десятков тысяч людей, принявших крест несколько лет назад, осталась лишь небольшая часть, и теперь большинство из них искали возможность вернуться домой на Запад. К концу лета они присоединились к Роберту Нормандскому и Роберту Фландрскому и сели на корабли, отплывающие из Сирии. С Годфруа осталось всего 300 рыцарей и около 2 тысяч пехотинцев, чтобы защищать Палестину. Танкред тоже остался, привлекаемый возможностью организовать свое независимое государство на Востоке.

Практически никто из крестоносцев не возвратился в Европу, сгибаясь под тяжестью сокровищ. Добыча, собранная в Иерусалиме и Аскалоне, ушла на дорожные расходы, и многие вернулись домой без средств, усталые и больные. Некоторые привезли с собой разнообразные священные «сокровища» – реликвии святых, кусочки Святого копья или Истинного креста, а также просто пальмовые ветви из Иерусалима, символ их паломничества. Петр Пустынник, к примеру, приехал во Францию с мощами Иоанна Крестителя и фрагментом Гроба Господня и со временем основал вблизи Льежа маленький августинский монастырь. Почти все прославились своими подвигами, и впоследствии крестоносцев стали называть Hiero-solymitani (путешественники в Иерусалим).

Конечно, тысячи вернувшихся франков не были встречены как герои – такие, как Этьен де Блуа, кто покинул экспедицию до ее завершения и, таким образом, не выполнил клятву. Таких ожидало общественное осуждение. Этьена заклеймила презрением собственная супруга Адела. Он и ему подобные, чтобы смыть позор, вызвались принять участие в следующей экспедиции – Крестовом походе 1101 года. Начиная с 1096 года папа Урбан II подстрекал жителей Западной Европы отправляться в Левант. Урбан умер летом 1099 года, до того, как известие о захвате Иерусалима достигло Рима, но его преемник продолжил его дело, всячески поддерживая организацию широкомасштабной экспедиции для оказания военной помощи зарождающимся франкским поселениям на Востоке. Поддерживаемая рассказами о победах Первого крестового похода, эта кампания пользовалась небывалым успехом. Участвовать в ней рвались те, кто опозорил себя в первом походе, и тысячи новых энтузиастов. Армии не меньше тех, что были собраны в 1096–1097 годах, пришли в Константинополь, где к ним присоединился ветеран первого похода Раймунд Тулузский, недавно прибывший в Византию, чтобы возобновить свой союз с императором Алексеем.

Несмотря на очевидную военную мощь, Крестовый поход 1101 года потерпел шокирующее фиаско. Отвергнув советы Этьена де Блуа и Раймунда Тулузского, экспедиция проигнорировала необходимость совместных действий. Вместо этого через Малую Азию отправилось несколько отдельных армий, и каждая из них была по отдельности уничтожена мощной коалицией местных турецких сельджукских правителей, теперь слишком хорошо знавших, какую угрозу представляет вторжение крестоносцев. Сильно недооценив масштаб вражеского сопротивления, крестоносцы 1101 года были уничтожены серией яростных военных столкновений. Из немногих выживших только горстка, включая Этьена и Раймунда, добралась до Сирии и Палестины, и даже тогда они не достигли ничего реального[64].

Может показаться странным, но отпор нисколько не уменьшил поток латинян, желавших стать крестоносцами. Многие современники утверждают, что неудача кампании 1101 года, предположительно вызванная греховной гордыней, подчеркнула чудесные достижения Первого крестового похода. И все же, несмотря на попытки папства экспериментировать с этой новой формой освященной войны и связать память о Первом крестовом походе с разными театрами конфликта, начало XII века не было отмечено взрывом энтузиазма крестоносцев. Прошли десятилетия, прежде чем франкский Запад поднялся, чтобы начать походы в защиту Святой земли в масштабе, сравнимом с экспедициями 1095 и 1101 годов. И латиняне, оставшиеся в Леванте после завоевания Иерусалима, оказались в опасной изоляции.

Успех Первого крестового похода потряс латинский христианский мир. Для многих только рука Господа могла помочь крестоносцам выжить в Антиохии и одержать сокрушительную победу в Иерусалиме. Если бы экспедиция встретила препятствия на Ближнем Востоке, само понятие крестоносного движения, возможно, приостановилось бы. Победа пробудила энтузиазм к этой новой форме религиозной войны на века, и Первый крестовый поход стал, возможно, самым известным и хорошо задокументированным событием Средневековья.

Работа по увековечиванию памяти Первого крестового похода началась почти сразу, когда некоторые его участники в первые годы XII века решили оставить письменные свидетельства о кампании. Самое влиятельное из них – Gesta Francorum («Деяния франков»). Этот документ написан в Иерусалиме около 1100 года участником похода, вероятнее всего итальянским норманном благородного происхождения, получившим некоторое образование. Хотя этот рассказ является изложением личного опыта анонимного автора, строго говоря, его нельзя считать свидетельством очевидца, таким как дневник. Вместо этого автор Gesta Francorum принял новый подход к фиксированию событий прошлого, который начал появляться в средневековой Европе как альтернатива традиционной летописи. Извлекая сущность опыта тысяч участников и объединяя ее в один общий труд, он создал первую Historia (повествовательную историю) Крестового похода, поведал нам рассказ эпического масштаба и впечатляющего размаха. Другие ветераны Крестового похода, в том числе Раймунд Агилерский, Фульхерий Шартрский и другие, опирались на Gesta Francorum как на основу и вокруг этого текста создавали собственное повествование – такая форма плагиата была обычной в те времена. Современные историки обратились к «Деяниям франков», а также к письмам участников во время кампании, чтобы воссоздать перспективы латинян в этой экспедиции. А используя перекрестные ссылки на эти свидетельства и труды нефранкских авторов (мусульман, греков, христиан Леванта и евреев), они стремились построить как можно более точную картину того, что действительно происходило в Крестовом походе, так сказать, произвести эмпирическую реконструкцию[65].

В первой декаде XII века многие латиняне, живущие в Европе, начали писать, точнее, переписывать историю Крестового похода. Трое из них – Роберт Реймсский, Жильбер Ногентский и Бодри Бургейский – создали труды, получившие самую широкую известность и популярность. Все трое были высокообразованными бенедиктинскими монахами, жившими в Северной Франции, не имевшими личного опыта священной войны за пределами Европы. Работая почти одновременно, но, вероятнее всего, не подозревая о существовании друг друга, каждый из трех монахов создал новый рассказ о Первом крестовом походе, положив в основу Gesta Francorum. По их собственным словам, они начали эту работу, поскольку считали, что Gesta написана в грубой манере, с использованием неэлегантного и безыскусного языка. Однако Роберт, Жильбер и Бодри не просто отшлифовали средневековую латынь «Деяний франков», а пошли дальше. Они добавили новые детали к рассказу, иногда получая информацию из текстов других «очевидцев», таких как Фульхерий Шартрский, или из устных воспоминаний участников, или же пользовались собственным богатым воображением. Во всяком случае, на фундаментальном уровне все трое по-своему критически толковали события Первого крестового похода.

Роберт Реймсский, к примеру, использовал намного более богатую палитру библейских ссылок, чем автор Gesta Francorum. В его труде много цитат и параллелей с Ветхим и Новым Заветом, что помогло ему поместить Крестовый поход в лучше определенный христианский контекст. Роберт также выделил чудеса, якобы происходившие в экспедиции, утверждая, что своим успехом она обязана не мужеству людей, а активной помощи свыше. В довершение всего Роберт переработал всю историю Первого крестового похода. Gesta сохранила только косвенное упоминание о проповеди Крестового похода Урбаном II. В ней осада и завоевание Антиохии представлены апофеозом предприятия, а события в Иерусалиме намного менее значимыми. Роберт, наоборот, начал свою историю продолжительным рассказом о клермонской проповеди (которую, по его утверждению, он слышал лично) и намного больше внимания уделил завоеванию Святого города. Он изобразил экспедицию как предприятие, вызванное, направленное и узаконенное папством, и утверждал, что конечной целью экспедиции было возвращение христианству Иерусалима.

Конечно, изложенная Робертом история не изменила события Первого крестового похода в материальном смысле, то же самое можно сказать о повествованиях Жильбера и Бодри. Их труды являются чрезвычайно важными для понимания Крестовых походов в целом, поскольку в сравнении с текстами вроде Gesta Francorum их намного чаще читали современники. А значит, эти бенедиктинские переработанные версии оформляли людские мысли и воспоминания о Крестовом походе в XII и XIII веках. История Роберта Реймсского пользовалась самой широкой популярностью, став своеобразным средневековым бестселлером среди образованной элиты. Она также была источником самой известной chanson de geste (эпической поэмы) об экспедиции – Chanson d’Antioche (Песнь об Антиохии), 10 тысяч строк которой, написанные на старофранцузском языке, обессмертили крестоносцев, как легендарных христианских героев. Созданная в популярной жанровой форме, она очень скоро стала самой распространенной в Западной Европе формой рассказа об исторических событиях. Песнь об Антиохии была написана на разговорном языке, знакомом светской аудитории, специально для публичного чтения. Она сделала многое для формирования воспоминаний о Первом крестовом походе в латинском христианском мире.

От первой волны рассказов «очевидцев» до Historia и Chanson d’Antioche Роберта Реймсского процесс увековечивания памяти о Крестовом походе имел постепенный, но далеко идущий эффект формирования воображаемой реальности событий. Годфруа Буйонский стал единоличным главой экспедиции, а «чудесное» влияние Святого копья – реальностью. Кроме того, окрепла идея о том, что погибшим крестоносцам гарантирована небесная награда. Вероятно, самые исторически значимые реконфигурации и манипуляции касались событий в Иерусалиме 15 июля 1099 года и после этой даты. Разграбление латинянами Святого города было с готовностью истолковано христианскими современниками как решающий момент санкционированного свыше триумфа, а мусульманами – как акт беспрецедентной дикости, выявивший внутренне присущее франкам варварство. Удивительно, но рассказы христиан не пытаются ограничить количество убитых при падении Иерусалима «неверных», пожалуй, даже наоборот – они прославляют это деяние. Они также с удовольствием описывают резню в мечети Аль-Акса. В Gesta Francorum сказано, что крестоносцам приходилось ходить по щиколотку в крови после резни. Между тем другой «свидетель», Раймунд Агилерский, развил этот образ. Ссылаясь на библейскую цитату из Откровений Нового Завета, он объявил, что кровь врагов доставала франкам до колен и уздечек их коней. Более экстремальный образ был широко принят и повторен во многих западных хрониках XII века[66].

Несмотря на свои обширные завоевания, Первый крестовый поход вызвал удивительно сдержанную реакцию внутри мусульманского мира. Не было никаких арабских свидетельств и высказываний относительно правдивости латинских христианских текстов. На самом деле первые уцелевшие арабские хроники, более или менее подробно описывающие Крестовый поход, были написаны только около 1150 года. Даже в этих трудах, составленных жителем Алеппо аль-Азими и Дамаска – Ибн аль-Каланиси, проблема освещалась кратко, был дан не более чем обзор – пересечение Малой Азии, события в Антиохии, Маррате и Иерусалиме, – приправленный осуждением зверств франков. В них упоминается о несчетном числе антиохийцев, «убитых, взятых в плен и уведенных в рабство», когда в начале июня 1098 года город пал, и о большом числе убитых жителей Иерусалима.

К 1220 году иракский историк Ибн аль-Асир ударился в другую крайность, сообщив, что «в мечети Аль-Акса франки убили более 70 тысяч человек, многие из которых были имамы, ученые, благочестивые верующие и отшельники, мусульмане, оставившие свои родные земли и пришедшие, чтобы вести праведную жизнь в святом месте». Затем он описал, как крестоносцы разграбили Купол Скалы. Ибн аль-Асир также добавил, что депутация сирийских мусульман в конце лета 1099 года пришла к халифу Багдада из Аббасидов и попросила помощи против франков. Они якобы рассказывали истории о своих страданиях от рук франков, от которых на глаза наворачивались слезы и щемило сердце. Также они заявили публичный протест во время пятничной молитвы. Но, несмотря ни на что, помощи они почти не получили, из чего хронист сделал вывод, что правители не могли договориться между собой, и в итоге франки захватили земли[67].

Как можно истолковать очевидное отсутствие исторического интереса к Первому крестовому походу в исламском мире? В Западной Европе его широко освещали как поразительный успех, но в мусульманском мире начала XII века ему практически вообще не уделяли внимания. Почему? В какой-то степени это можно объяснить желанием исламских хронистов ограничить упоминания о поражениях мусульман или общим отсутствием интереса к военным событиям со стороны исламских религиозных ученых. Но тем не менее представляется удивительным тот факт, что в большинстве арабских текстов того времени нет следов брани в адрес латинян и требований мести.

В мусульманском мире все же прозвучало несколько изолированных голосов, требующих коллективного ответа на Первый крестовый поход, и было это сразу после захвата Иерусалима. Среди них были поэты, арабские стихи которых содержались и в более поздних сборниках. Аль-Абиварди, живший в Багдаде и умерший в 1113 году, описал Крестовый поход как «время бед» и заявил, что «это война, и меч неверного обнажен в его руке, готовый опуститься на шеи и головы людей». Примерно в то же время поэт из Дамаска Ибн аль-Хайят, раньше живший в Триполи, описал, как франкские армии «раздулись в огромный пугающий поток». Его стихи выражают сожаление относительно готовности мусульман быть усмиренными христианскими подкупами и по поводу слабости мусульманского мира, вызванной постоянными междоусобицами. Он также призывал свою аудиторию к насильственным действиям: «Головы многобожников уже созрели, так что не отвергайте их, как урожай». Интересна реакция Али ибн Тахир аль-Сулами, ученого при мечети в Дамаске. Около 1105 года он прочитал несколько публичных лекций о достоинствах джихада и срочной необходимости решительного и совместного исламского ответа на Первый крестовый поход. Его мысли были изложены в трактате «Книга священной войны» (Kitab al-Jihad), части которой дошли до наших дней. Но, несмотря на его пророческую оценку угрозы со стороны франков, его призывы к действию, как и призывы поэтов, остались неуслышанными[68].

Странное отсутствие согласованной реакции ислама на Крестовые походы можно объяснить по-разному. В общем, мусульмане Ближнего и Среднего Востока, вероятнее всего, не до конца понимали, кто такие первые крестоносцы и с какой стати они явились на Святую землю. Большинство предполагало, что латиняне на самом деле византийские наемники, нанятые для этой цели, а не убежденные в своей правоте воины, пришедшие покорить Левант. Это непонимание помогло сгладить реакцию ислама на события 1097–1099 годов. Если бы мусульмане поняли истинный масштаб и природу Крестового похода, они бы, скорее всего, все же постарались отложить до лучших времен собственные разногласия и дать отпор общему врагу. А так фундаментальные противоречия остались. Глубокая трещина все еще разделяла суннитов Сирии и Ирака и шиитов Египта. Вражда между турецкими правителями Дамаска и Алеппо тоже продолжалась. А в Багдаде сельджукский султан и аббасидский халиф были заняты борьбой за Месопотамию.

В следующем веке некоторые из этих проблем были решены, и по мусульманскому миру Восточного Средиземноморья прокатилась волна энтузиазма – призыв к джихаду против франков наконец был услышан. Но для начала латиняне, наводнившие Левант, не встретили организованной совместной исламской контратаки. Это дало западному христианству великолепную возможность укрепить свое влияние на Святой земле.

Глава 4. Создание государств крестоносцев

Первый крестовый поход принес латинскому христианскому миру контроль над Иерусалимом и двумя крупными сирийскими городами – Антиохией и Эдессой. После этого великолепного достижения, по мере того как франки укрепляли свои позиции в Леванте, на Ближнем Востоке появился новый аванпост западного европейского мира. В Средние века этот регион называли Утремер[69] – заморское королевство, а сегодня четыре основных поселения, возникшие в первом десятилетии XII века, – Иерусалимское королевство, княжество Антиохия и графства Эдесса и Триполи – называют крестоносными государствами[70].

В своей основе крестоносное движение следующих веков руководствовалось необходимостью защищать эти изолированные территории, этот островок западного христианского мира на Востоке. Оглядываясь назад, очень просто забыть, что в годы после Первого крестового похода выживание этих государств представлялось весьма проблематичным. Экспедиция добилась невозможного – вернула христианству Святой город, но охваченные энтузиазмом крестоносцы, рвущиеся к своей заветной цели, не думали о необходимости систематического завоевания территории. Первое поколение франкских поселенцев Утремера, таким образом, унаследовало от своих героических родителей «лоскутное одеяло» из плохо снабжающихся городов и поселений, и этот хрупкий «новый мир» постоянно балансировал на грани исчезновения. В 1100 году будущее крестоносных государств казалось неопределенным, и все завоевания Крестового похода угрожали кануть в небытие[71].

Проблема была очевидной для Годфруа Буйонского, франкского правителя Иерусалима. Он имел крайне ограниченные ресурсы живой силы, при этом большая часть Палестины еще не была завоевана и силы Аббасидов и Фатимидов очень далеки от разгрома, поэтому его начальные перспективы представлялись безрадостными. Приоритетной задачей Годфруа посчитал расширить плацдарм латинян на Святой земле и установить связь по морю с Западом. Для выполнения обеих задач он нацелился на Арсуф – маленький мусульманский портовый город, расположенный к северу от Яффы, но, несмотря на тяжелую осаду осенью 1099 года, так и не смог его захватить.

В начале декабря Годфруа вернулся в Святой город, где столкнулся с новой опасностью – гражданской войной. Учитывая неоднозначный характер его возвышения и очевидное намерение получить королевский титул, власть Годфруа над франкскими территориями в Палестине оспаривалась конкурентами. Постоянное присутствие Танкреда уже само по себе являлось проблемой, но реальная возможность свержения возникла 21 декабря 1099 года с появлением сильной делегации латинских «паломников». Боэмунд Тарантский и Бодуэн Булонский прибыли на юг из Антиохии и Эдессы, чтобы выполнить обет и почтить святые места. Их сопровождал новый папский легат архиепископ Даимберт из Пизы – человек, подгоняемый непомерным честолюбием и непоколебимой верой в могущество церкви. Каждый из этих правителей вынашивал надежду править Иерусалимом – будь он светским или христианским королевством, и их появление представляло собой очевидную, хотя и невысказанную угрозу. Но все же, благодаря политическому прагматизму, Годфруа удалось обернуть их прибытие себе на пользу.