Неизвестная земля

И они пошли, хотя Алексей почти не сомневался, что Варю там ждет Вадим. Так оно и оказалось. Вадим действительно был на площадке, и не один, а с каким-то человеком, постарше его и довольно интеллигентным на вид.

— Познакомьтесь, пожалуйста, с моими московскими друзьями, Алексей Васильевич, — сказала Варя. — Это мой сосед по дому Вадим, а это его друг, инженер Корнелий Иванович. И знаете, если вы не имеете желания потанцевать, то обо мне не беспокойтесь, они меня потом проводят.

Конечно, было обидно, но Алексей сделал вид, будто его это очень устраивает и сразу же ушел к себе в комнату. Не зажигая света, выглянул из лоджии на пляж — профессор Кречетов все еще сидел у моря на глыбе светлых камней.

Чтобы отвлечься от неприятных для него воспоминаний, Алексей старается думать теперь о профессоре Кречетове. Что за эксперименты производит он со своими коллегами на батискафе? Скорее всего зондирует с помощью нейтрино внутреннее ядро планеты. Но как?

Алексей вспоминает теперь все, что ему известно о нейтрино и слабых взаимодействиях, наиболее загадочных явлениях современной науки.

С элементарными частицами вообще очень уж все неясно. Их уже несколько десятков, а теории их взаимосвязи все еще не существует. Арена их действия — ничтожно малое пространство, о котором мы тоже почти ничего не знаем, хотя и прозондировали его до расстояния порядка десяти в минус четырнадцатой степени сантиметра. Предполагается, однако, что в еще меньших масштабах существует какая-то фундаментальная длина, являющаяся квантом пространства. Весьма возможно также, что на очень малых расстояниях действуют иные законы, для познания которых квантовая механика может оказаться несостоятельной.

Алексею вспоминаются слова, сказанные Дмитрием Ивановичем Блохинцевым: «Современная квантовая теория является „слесарным инструментом“: не имея другого, мы пытаемся оперировать им в деликатном часовом механизме элементарных частиц».

А что известно о нейтрино? Обнаружены пока два его вида: электронное и мюонное. А чем они отличаются друг от друга, кроме способа рождения, все еще неизвестно. У нейтрино много и других загадок. И вот этой все еще таинственной частицей ученые пытаются теперь зондировать такое же таинственное ядро земного шара! Не зря, видно, так встревожен профессор Кречетов.

Появление большой моторной лодки с рыбаками отвлекает на какое-то время внимание Алексея. Лодка плывет довольно близко от берега, и Алексей невооруженным глазом видит, как рыбаки выбрасывают из нее мелкую рыбешку. Стаи чаек, кружащихся над лодкой, с неистовым криком хватают ее на лету. Те из птиц, которым это удается, мирно садятся затем на вспененную гребным винтом лодки поверхность моря, пожирая свою добычу. А остальные шумно вьются над головами рыбаков.

«Нужно будет непременно снять все это на цветную пленку…» — решает Алексей.

Кончив зарядку, он спешит на пляж, пока еще пустынный, и с удовольствием бросается в прозрачную воду. Не торопясь плывет брассом до буйка, ограничивающего заплыв купальщиков в открытое море. Повернувшись к берегу, видит все еще затененную сторону приморского корпуса Дома творчества с двумя ярусами лоджий. На некоторых из них уже появляются обнаженные тела проснувшихся литераторов.

До завтрака еще почти два часа, и Алексей решает пройтись после купания по городу. Поднявшись по каменным ступеням на набережную, он выходит через решетчатую дверь у проходной будки на длинную Курортную улицу. По другую сторону ее, через широкое, до блеска накатанное магистральное шоссе, возвышается многоэтажное здание центрального корпуса Дома творчества. Там тоже только еще начинают просыпаться. Постояв немного под тенью в два ряда растущих вдоль тротуара деревьев, Алексей не спеша направляется в сторону Старой Гагры.

Возвращается он в половине девятого и, не обнаружив Кречетовых ни в море, ни на пляже, решает зайти к Леониду Александровичу. На его стук отзывается голос Вари:

— Да, пожалуйста!

Алексей открывает дверь и видит Варю, а за нею, в глубине комнаты, Вадима и Корнелия.

— А где же Леонид Александрович?

— Уехал в Адлер на аэродром, — отвечает Варя. — Ему срочно понадобилось произвести какие-то вычисления. Полетит в вычислительный центр Грузинской академии наук.

Не заходя в комнату, Алексей окидывает внимательным взглядом письменный стол профессора. На нем в беспорядке лежат какие-то книги и бумаги, исписанные цифрами и формулами.

— А вы не идете разве завтракать? — спрашивает он Варю.

— Минут через пять, вот покажу только моим друзьям, как мы устроились тут с дядей…

— Я подожду вас.

— Зачем же вам беспокоиться? Они меня проводят, — кивает Варя на своих гостей.

— Ну, извините тогда… — смущенно бормочет Алексей, и ему кажется, что Варины гости иронически усмехаются.

А в коридоре он чуть не сталкивается с каким-то человеком, показавшимся ему очень знакомым. Алексей уже знает почти всех, кто обитает в этом корпусе, но готов поручиться, что этот человек тут не живет. Он мог, конечно, прийти сюда и из главного корпуса, но Русин едва ли обратил бы на него внимание, если бы ему не показалось, что он уже видел его где-то в необычных обстоятельствах.

Всю дорогу до столовой и за завтраком он думает теперь об этом и вдруг вспоминает — он встретился с этим человеком в коридоре вагона в день отъезда из Москвы и почему-то он показался ему тогда подозрительным.

Конечно, в этой новой встрече нет ничего удивительного. Незнакомец может быть каким-нибудь литератором из другого города, приехавшим в Гагру, как и он. Русин, по литфондовской путевке. Но почему же не оказалось его в автобусе, когда они ехали с вокзала в Дом творчества? Объяснить, однако, можно и это. Не все же едут с вокзала только в автобусе Литфонда — некоторые предпочитают такси.

И все-таки встреча с этим человеком вселяет в Алексея смутную тревогу.

«Нужно будет предупредить Леонида Александровича, чтобы он не разбрасывал так своих рукописей…» — невольно мелькает у него беспокойная мысль.

«28»

После завтрака Алексей решает не ходить на пляж, а немного поработать. Он садится за стол и достает папку с начатой повестью, но поработать ему удается только до полудня. В двенадцать к нему приходит необычно возбужденный Сидор Омегин.

— Слушай, дорогуша, знаешь, что Фрегатов мне только что сказал? Он считает, что прощупывание внутреннего ядра Земли нейтринными импульсами может вызвать катастрофу. И что будто бы недавнее землетрясение в Гагре — результат экспериментов Кречетова…

— А ты не очень его слушай. Еще совсем недавно он ведь не верил в эффективность нейтринного зондажа, а теперь… Да и вообще неизвестно пока, чем именно занимаются тут коллеги профессора Кречетова…

— А Фрегатов не сомневается, что именно этим. Но ведь это же ерунда! Разве и без того не пронизывают нашу планету мощные потоки нейтрино и не только солнечные, но и космические? И вообще какая может быть связь землетрясений с нейтрино? Разве наблюдалось что-нибудь такое?

— Связь землетрясений с солнечной активностью не отрицается многими учеными. Особенно в периоды максимума солнечной активности. Во всяком случае, астрогеологов не удивили крупные сейсмические катастрофы, которые произошли в Агадире и Чили в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов. На эти годы пришлось ведь взаимное наложение одиннадцатилетнего и многовекового максимума солнечной активности.

— А разве эти явления не гравитационного характера?

— И гравитационного, конечно, но, бесспорно, и нейтринного. Даже спокойное Солнце излучает в виде нейтрино до десяти процентов своей энергии, а в максимумы гораздо больше.

— Вот бы повестушку об этом, — мечтательно произносит Сидор Омегин. — И даже не о том, как вызывать с помощью нейтринного облучения сейсмические явления, а как гасить их. Сделать нашу планету тихой, спокойной, безопасной.

— И погубить на ней все живое, — смеется Алексей Русин.

— Да ты меня не понял! Я же сказал…

— Нет, я понял тебя, только ты просто не представляешь себе, что станет с нашей планетой, если прекратится ее сейсмическая деятельность. Вода и ветры быстро выровняют ее поверхность и превратят в сплошной океан глубиной не менее трех километров.

— И откуда ты все это знаешь? — раздраженно произносит Сидор. Он давно уже искал тему для новой повести, а когда почти нашел и загорелся ею, Русин вылил вдруг на него этот ушат холодной воды. Есть от чего разозлиться.

— А ты читай побольше, — советует ему Алексей. — Будешь тогда и сам все знать. И не очень торопись с новыми темами, чтобы не попасть впросак.

— А вот тебе следовало бы поторопиться, — зло усмехается Омегин. — Варю-то…

Но Алексей не дает ему договорить.

— Ну, вот что, Сидор, если недоумений научного характера у тебя больше нет, то я тебя не задерживаю.

— А ты не шути с этим. Они ребята ловкие. Особенно физик…

Алексей уже собирается выставить Омегина за дверь, но последние слова Сидора настораживают его.

— Какой физик?

— А тот, что поинтеллигентнее.

— Странно, — задумчиво произносит Алексей, — мне отрекомендовался инженером, а тебе физиком…

— Да, и чуть ли не кандидатом наук. Специалистом по элементарным частицам. Все расспрашивал и меня и Фрегатова, кто такой профессор Кречетов, чем занимается.

— А разве Варя ему этого не рассказала?

— Ну, что она может рассказать! — усмехается Омегин. — Она, по-моему, не только не пытается, но и просто не в состоянии понять, чем занимается ее дядя. У этих красоток, сам знаешь, сколько извилин…

Алексею очень хочется сказать, что и у него, Омегина, не так уж их много, но он сдерживает себя и даже решает оставить работу и пойти вместе с Сидором на пляж.

Варю он обнаруживает в компании Фрегатова, Семенова, Вадима и Корнелия. Корнелий рассказывает какие-то смешные истории, все дружно смеются.

— Душа общества, — ехидно шепчет Алексею Сидор Омегин.

А «душа общества» оказывается буквально неистощимым. Он рассказывает не только анекдоты, но и забавные истории, происходившие с учеными, их остроумные изречения.

— Вы знаете, чем объяснял Эйнштейн свои открытия в области пространства и времени? — спрашивает он Фрегатова. — «Нормальный взрослый человек, — говорил гениальный физик, — едва ли станет размышлять о проблемах пространства — времени. Он полагает, что разобрался в этом еще в детстве. Я же развивался интеллектуально так медленно, что, только став взрослым, начал раздумывать о пространстве и времени. Понятно, что я вникал в эти проблемы глубже, чем люди, нормально развивавшиеся в детстве».

— Великий Эйнштейн был большим оригиналом! — смеется Фретатов.

— А чего стоят его признания своих неудач? — снова завладевает аудиторией Корнелий. — «Наконец-то я нашел ключ к единой теории поля!» — воскликнул он в 1938 году. А спустя полгода признался: «Я ошибался тогда. Мои расчеты оказались неправильными. И все же я опубликую свою работу. Надо по возможности предостеречь другого глупца, чтобы он тоже не потратил два года на такую же идею».

Корнелий прямо-таки из кожи лезет вон, чтобы блеснуть перед фантастами эрудицией, осведомленностью в вопросах физики. Он пересыпает свою речь такими словечками, как «компоненты», «константы», «параметры», даже в тех случаях, когда разговор идет не о науке. Особенно же старается он произвести впечатление на Русина, уверяя Алексея, что прочел все его произведения.

— Я вообще люблю научную фантастику, — интимным тоном признается он. — Не всю, правда, но ту, которая написана авторами, сведущими в науке. А это ведь всегда чувствуется, и никакой наукообразный камуфляж не в состоянии этого скрыть.

Алексею хотя и неприятен чем-то этот человек, слушает он его не без удовольствия, нисколько не сомневаясь, что Корнелий действительно читал его произведения и хорошо понял их смысл. А на самом-то деле Телушкин лишь прочел в каком-то научно-фантастическом сборнике обзорную статью о советских фантастах, в которой давалась положительная оценка Русину.

— Вам, наверно, здорово повезло, — говорит ему Корнелий, — что вы оказались тут, в вашем Доме творчества, вместе с профессором Кречетовым. Он ведь большой специалист по слабым взаимодействиям элементарных частиц, а работ своих почему-то почти не публикует. Уж что-что, а слабые взаимодействия никак не могут быть использованы в военной технике, и потому не совсем понятна мне такая засекреченность работ профессора в этой области…

— Почему же засекреченность? — удивляется Алексей и невольно вспоминает, что уже слышал от кого-то о «засекреченности» Кречетова.

— Ну, может быть, не засекреченность, а просто секретность. Во всяком случае, не балует он своих коллег публикациями в научной литературе, да и вообще… Будь бы это сильные взаимодействия, имеющие отношение к ядерным силам, а стало быть, и к атомной и к термоядерной бомбе, тогда было бы, конечно, понятно.

— А меня это нисколько не удивляет, — пожимает плечами Алексей. — Просто профессор Кречетов не торопится с публикацией материалов о самых загадочных явлениях в современной науке.

— А как насчет обеда? — спрашивает Русина вышедший из моря Омегин. — Я, например, чертовски проголодался, да и время обеденное.

Алексей смотрит на часы. Ого, уже третий час! Действительно, пора на обед.

«29»

В письме, только что полученном до востребования, Каин, выполняющий обязанности резидента Джорджа Диббля, предупреждает Корнелия, что к ним прибудет скоро «дядя Вася». Под «дядей Васей» имеется в виду личный посланец Диббля. Об этом они условились еще в Москве. А о том, когда именно и каким образом он прибудет, все еще остается неизвестным.

— Что же, мы теперь должны сидеть тут каждый день и ждать этого «дядю»? — недовольно ворчит Вадим. — А работать кто за нас будет?

— Трудолюбивым каким стал! — усмехается Корнелий. — Дать бы тебе настоящую работу, а то ты мастак только за Варей волочиться!

— А кто открыл тебе доступ в люкс ее дяди? Без моей работы, какая бы там она ни была, нас и на километр бы к нему не подпустили.

— Ну ладно, ладно, нечего этим кичиться. А вот «дяде Васе» что будем докладывать?

— Ты же щелкнул микрашкой то, что было на профессорском столе?

— Не думаю, чтобы было там что-нибудь важное. Он бы так этого не бросил. Я вообще не уверен, что нам удастся спереть или сфотографировать у него что-нибудь ценное, даже если мы будем наведываться к нему хоть каждый день. Все, хоть в какой-то мере значительное, он, наверно, даже от Вари прячет. Да и из разговоров с ним вряд ли что-нибудь выудишь. Понаблюдал я за ним со стороны — серьезный мужчина!

— Может быть, тогда деньги Жоре вернем? Скажем, что…

— Ладно, кончай острить! Тоже мне Аркадий Аверченко!

— А ты чего ноешь?

— Я не ною. Я собираюсь у «дяди Васи» технику просить.

— Технику?..

— Ну да, аппаратуру для подслушивания. Присобачим ее где-нибудь в укромном местечке профессорского люкса, она и запишет нам все его беседы с его коллегами, которые непременно будут его навещать. А от них у него не должно быть секретов.

— Ну, это совсем другое дело, — довольно ухмыляется Вадим. — Кустарным способом такого нам, конечно, не раздобыть.

А «дядя Вася», которого они ждали только завтра или послезавтра, стучится к ним в окно поздно вечером в тот же день. Он оказывается ничем не примечательным мужчиной средних лет, хорошо говорящим по-русски.

«Наверно, из перемещенных лиц», — решает Корнелий.

— Ну, будем знакомы, — весело говорит он. — Я дядя Вася.

— Так и останетесь дядей Васей? — простодушно спрашивает Вадим, полагавший, что посланец Диббля назовет им свое настоящее имя.

— Так и останусь, — смеется «дядя Вася». — Ну-с, дорогие племяннички, как у вас тут дела?

Корнелий коротко докладывает, слегка приукрасив, конечно, свои заслуги. Операция только ведь начинается, и «дядя Вася» сам должен понимать, что все еще впереди.

— Нам бы техники подбросить… — вставляет Вадим, опережая Корнелия.

— Ну, это само собой, — понимающе кивает «дядя Вася». — У вас что уже есть?

— Только микрашка.

— Микрашка? — удивляется «дядя Вася».

— Это на жаргоне моего коллеги микрофотоаппарат, — усмехается Корнелий, делая Вадиму знак, чтобы он не лез не в свое дело.

— Ну что ж, это хорошо. Получите еще и «Гномика». Это микромагнитофон на полупроводниках.

— Этого-то как раз нам и не хватало, — одобрительно кивает головой Корнелий.

— Ну, а теперь вам еще одно задание: срочно найдите мне квартиру где-нибудь поближе к морю. И встречаться мы будем в дальнейшем не у вас тут, а на этой квартире.

У Корнелия уже был на примете один уединенный домик. Он присмотрел его, правда, на всякий случай для себя, но ничего, себе он еще найдет что-нибудь поближе к вокзалу.

Когда Корнелий отводит «дядю Васю» на его квартиру, посланец Диббля сообщает ему дорогой:

— Имею задание шефа переправить вас по окончании операции в Турцию, а потом и в Штаты, если, конечно, вы не возражаете. Я понял с его слов, что тут с вашими способностями вам тесновато…

— Да, тут не очень развернешься… А мистер Диббль дал указание только насчет меня?

— Да, только. Помощники ваши будут для нас лишь обузой. Подобных мелких сошек у нас и своих полно. Надеюсь, вы меня понимаете? Ну, вот и о'кэй, как говорят американцы. Значит, договорились.

Потом, возвращаясь пустынными ночными улицами Старой Гагры к Маврину, Корнелий тщательно взвешивает слова «дяди Васи». Ведь и в самом деле ни к чему везти в Америку такого подонка, как Вадим. Ему вообще нравится откровенность «дяди Васи», не скрывшего от него, что в свободный мир могут они взять только его, Корнелия. Это кажется ему очень убедительным фактом доверия к нему. Ведь в том случае если бы переправлять за границу они никого не собирались, то чего бы им стоило пообещать захватить с собой и Вадима Маврина?

О, этот Джордж Диббль прекрасно разбирается в людях! Он не мог не оценить по достоинству его, Корнелия Телушкина. Может быть, даже сообразил потом, как ловко он надул его с помощью формулы Эйнштейна. Если он, Корнелий, правильно понимает Америку, то Америке очень нужны такие люди, как он. И уж во всяком случае, ничем он не хуже этого «дяди Васи».

Смущает Корнелия лишь одно: а что, если Диббль потребует выкрасть Кречетова?.. Конечно, такая ситуация чаще всего бывает лишь в детективных романах, а в жизни… Но может же быть и в жизни такое? Может ведь и не удастся ничего выведать у Кречетова (а его научные секреты, верно, очень важны), как быть тогда? Он тут ненадолго, а в Москве к нему близко не подберешься. Очень даже может случиться в такой ситуации, что Диббль потребует… Но уж если потребует, это ему будет дорого стоить! А если ему, Корнелию, удастся выполнить даже такое задание Диббля, он далеко пойдет там у них, в мире свободного предпринимательства!..

Погруженный в столь честолюбивые мысли, Корнелий незаметно доходит до своей «базы».

— Где ты так долго? — спрашивает его заспанный Видим. — Я уж думал, не драпанули ли вы за границу с этим «дядей Васей», оставив меня тут один на один с госбезопасностью…

— Ну что за дурацкие шутки, ей-богу! — злится Корнелий. — За кого ты меня принимаешь? Разве я без тебя драпанул бы? Да и на кой черт нам с тобой эта вонючая заграница с ее эксплуатацией человека человеком? Что нам, плохо разве в родной нашей стране?

— Конечно, не плохо, если бы только милиция не придиралась к нашим нетрудовым доходам.

— Ну и там тоже не мед. Пришлось бы, наверно, ишачить на какого-нибудь босса. А теперь давай спать. Завтра у нас нелегкий день — предстоит каким-то образом завоевать доверие профессора Кречетова или хотя бы произвести на него хорошее впечатление…

«30»

Профессор Кречетов возвращается из Тбилиси только на следующий день поздно вечером, и Алексей Русин не решается зайти к нему, полагая, что он устал с дороги и отдыхает. Но в одиннадцатом часу ночи он слышит вдруг осторожный стук в свою дверь.

— Да, прошу вас! — громко отзывается Алексей, вставая из-за стола и почти не сомневаясь, что это Омегин или Фрегатов, еще днем попросивший у него книгу Ангерера по технике физического эксперимента.

Не успевает он, однако, дойти до двери, как она распахивается и Русин видит на пороге профессора Кречетова.

— Вы уже спать, наверно, собрались, а я вот…

— Да что вы, Леонид Александрович! — восклицает Алексей. — Заходите, пожалуйста! Я раньше двенадцати, а то и часа вообще не ложусь.

— Работали, значит?..

— Нет, не работал, к сожалению. Не работается… Все кажется, что что-то еще недодумано, не осмыслено. Вот сижу читаю…

— Э, да у вас тут целая библиотека! И довольно пестрая. Борн, де Бройль, Гейзенберг, Ландау… Ну, это еще понятно. Это одного порядка. Амбарцумян, Шкловский, Хойль, Шепли — тут тоже есть связь. Ну, а Колмогоров, Анохин, Эшби? Это вам тоже нужно? Да, пожалуй, тоже…

Говоря это, Кречетов быстро перебирает книги, лежащие на столе, тумбочках и стульях. Некоторые листает, но видно, что все они хорошо ему знакомы.

— Ну, а это вам зачем? — раскрывает он толстую книгу Гарри Уэллса «Павлов и Фрейд». — Заготовки для будущей повести или для кругозора? Ба, да тут еще и избранные работы Павлова и «Философские вопросы высшей нервной деятельности». Да, у вас, фантастов, тоже работенка не из легких, если, конечно, всем этим всерьез… — смеется Кречетов, листая какую-то приглянувшуюся ему книгу. — Но ведь у вас не все так. Вот этот Альфов, например…

— Омегин, — поправляет его Алексей.

— Да, Омегин. Он ведь, наверно, в основном знает все понаслышке и не утруждает себя чтением всего этого. А вот Кораблев… Ну да, Фрегатов, он, наверно, читает. Это чувствуется. А Семенов мне не понравился. Очень уж склонен к лакировке будущего, а ведь в будущем будет не меньше, а пожалуй, еще и побольше разных нелегких проблем.

Помолчав немного, он вдруг спрашивает:

— А какого вы мнения о Варе? Ну да, понимаю, вам неудобно… Но какое-то мнение должно же у вас сложиться, и боюсь, не очень хорошее… Нет, вы меня не перебивайте, дослушайте прежде до конца. Конечно, она девушка приятная, пожалуй, даже красивая и вообще очень хорошая девушка. Но вот среднюю школу кончила с трудом, а об институте даже и не мечтает. Нет к этому интереса. И не потому, что тупица, она по-своему толковая, великолепно разбирается во всех житейских вопросах и с людьми может ладить, даже с таким тяжелым человеком, как ее отец. А науки не даются. И не только точные, но и гуманитарные. Она просто равнодушна ко всему этому. И ведь она не одна такая. Я знаю многих хороших ребят, которые с трудом кончают среднюю школу…

— Вы читали, конечно, Джорджа Томсона, — перебивает Кречетова Русин, — его «Предвидимое будущее»?

— Да, читал, и догадываюсь, что вы имеете в виду. Ее главу о будущем людей с ограниченными интеллектуальными способностями? Конечно, он исходит из будущего в условиях буржуазного строя, но и для нас будет нелегкой проблемой — дать таким людям не только среднее, но и высшее образование при условии, что станет оно еще труднее. Может быть, к тому времени педагогика найдет решение этой проблемы, а пока, по заявлению того же Томсона, лишь двадцать процентов английских мальчиков способны одолеть курс средней школы.

Чувствуется, что Леониду Александровичу нелегко говорить об этом, хотя он и старается не выдавать своего волнения. И конечно, это из-за Вари, которая, наверно, огорчила его чем-то.

— Вы уже познакомились, наверно, с ее Вадимом? — будто угадав мысли Алексея, спрашивает Леонид Александрович после довольно продолжительного молчания. — Я ведь именно от него увез ее сюда. Не нравится мне этот недоросль, и не верю я, что он в нее влюблен.

— А Варя любит его?

— Не знаю… не уверен в этом. Пожалуй, ей просто нравится, что за нею так волочится этот балбес. Она ведь уверена, что имеет на него хорошее влияние, что перевоспитывает его… А я не верю! Да и этот приятель его… Варя меня с ним недавно познакомила.

— На меня он произвел впечатление образованного человека, — осторожно замечает Алексей.

— А мне показался ловкачом, ловчилой. Эх, мне бы в отделе кадров работать! Особым нюхом обладаю на не очень порядочных людей, даже если они и образованные. А почему, собственно, вы решили, что он образованный?

— Он ведь физик и даже, кажется, кандидат наук.

— Ах, даже еще и кандидат! Учтем это. А мне ведь показалось, что он не только не кандидат, но и не физик.

— А вам не кажется, Леонид Александрович, что вами могут интересоваться? Знаете, в каком смысле?..

— Да, знаю, хотя еще совсем недавно очень удивился бы этому вопросу.

— Но ведь вы же не ведете никаких секретных работ? И уж, конечно, эксперименты ваши не имеют никакого отношения к военной технике…

— Сейчас, дорогой мой, нет такого научного открытия, которому при желании не приписали бы военного значения, — вздыхает Кречетов. — В Тбилиси, например, мне сообщили, что за границей начали пописывать о какой-то «геологической» бомбе. И знаете, это не такой уж абсурд. Конечно, все это безграмотно, ибо журналисты слышали что-то, но, не поняв сути дела, истолковали слишком прямолинейно. А теперь болтают о возможности уничтожать если не континенты, то целые государства без термоядерного оружия и пагубных последствий радиации.

— А вы считаете, что это невозможно?

— Я считаю более вероятным разрушение целой планеты. Не понимаете? Как-нибудь в другой раз объясню вам это. Во всяком случае, планету разрушить будет легче, чем какое-нибудь конкретное государство. И я докажу им это… Скорее всего, однако, идея подобной войны — безответственная болтовня буржуазной прессы, жаждущей сенсаций.

— Но не могли же они так вдруг ни с того ни с сего?

— Не совсем вдруг, конечно. Что-то, видимо, стало им известно об экспериментах их ученых. Может быть, даже и о наших экспериментах…

«31»

На следующий день сразу же после завтрака профессор Кречетов снова заходит к Русину.

— А на пляж вы не собираетесь, Алексей Васильевич?

— Как раз об этом раздумывал.

— Ну и очень хорошо! Пошли тогда вместе. Там уже вся ваша компания и моя Варя со своими поклонниками. А этот «кандидат наук» уже что-то им проповедует.

Профессор в светлой летней пижаме. На голове его пробковый шлем, приобретенный во время одной из заграничных командировок. В руках киноаппарат «Лада».

— Вы увлекаетесь этим? — кивает Алексей на «Ладу».

— Увлекаюсь, — улыбается Леонид Александрович. — И знаете, через маленькое окошко его видоискателя я как-то шире стал видеть мир. Особенно когда бываю за границей. Ну, вы готовы?

Алексей надевает широкополую соломенную шляпу, перебрасывает через плечо полотенце, и они выходят из его комнаты.

На пляже первым бросается к ним Корнелий.

— О, наконец-то вы, товарищ профессор! А Варя уже беспокоиться начала. Вот, пожалуйста, сюда, под зонт, а то сегодня солнце уж очень злое.

— А я его не боюсь, — беспечно смеется Кречетов. — Мне ведь и в Африке доводилось бывать.

— В научной командировке, конечно?

— Нет, просто так, туристом.

— Простым туристом? — удивляется Корнелий. — И вас пустили?

— А вы считаете, что я недостаточно благонадежен?

— Да нет, совсем в другом смысле… — смущается Корнелий.

— Ну, а в другом смысле я мало для кого представляю интерес, так что за мной никто не охотится. Да и вообще область слабых взаимодействий — а это моя главная специальность — чертовски скучная.

— Ну, не скажите, профессор! Я ведь в этом тоже кое-что смыслю.

— Это и его специальность, Леонид Александрович, — замечает Русин, внимательно прислушивающийся к их разговору.

— Ах, даже так? — удивленно поднимает брови Кречетов.

— Ну, не совсем так, — смущенно улыбается Корнелий. — Просто готовлю диссертацию на эту тему. И вот хотел бы у вас спросить: неужели нейтрино так и не взаимодействует почти ни с каким веществом?

— Не ожидал от вас столь наивного вопроса, товарищ диссертант, — усмехается профессор. — А вы имеете хоть какое-нибудь представление о константе взаимодействия Ферми в эксперименте по упругому рассеянию антинейтрино на протонах?

Догадаться, что профессор начнет сейчас свой «зондаж» познаний Корнелия в области слабых взаимодействий, Алексею Русину уже не составляет большого труда. Кречетов так и сыплет теперь такими выражениями, как: «волновые функции гармонического осциллятора поля», «пространственное описание квантового состояния нейтринного поля», «лоренцово вращение», «реперные компоненты лагранжиана» и «истинная тензорная плотность третьего ранга».

Корнелий, конечно, и сам не рад, что завел такой разговор. Вид у него очень жалкий. А Кречетов будто и не замечает его растерянности. Спросив у Корнелия: «Связано ли спинорное поле с существованием мелкозернистой топологии?», и не получив ответа, он переходит к «оценке возмущения нейтринного поля в вакуумном состоянии». Потом достает где-то лист бумаги и начинает торопливо писать на нем «релятивистское волновое уравнение для нейтрино в искривленном пространстве». И делает он это настолько обстоятельно, что записывает его в «дираковской четырехкомпонентной форме» и в «двухкомпонентной форме Паули — Ли — Янга».

Исписав весь лист бумаги с двух сторон латинскими и греческими буквами, знаками плюс, минус и равенства, скобками простыми и фигурными, профессор спрашивает Корнелия:

— А теперь вы ответьте мне: являются ли поля и частицы инородными объектами, движущимися на арене пространства — времени? Или же они являются объектами, сконструированными из пространства? Является ли также метрический континуум некоей магической средой, которая, в одном случае, будучи искривленной, представляет гравитационное поле, в другом — будучи локально скрученной — долгоживущие концентрации массы-энергии?

Совершенно ошалевший от всего этого, Корнелий кажется Русину лишившимся дара речи, и ему становится даже жалко его. А профессор Кречетов, скомкав листок с формулами, отбрасывает его в сторону и неожиданно смеется: