Говорит космос

      - Устроила бы, если бы все это начать сегодня же. Я имею в виду перспективу поиска или усовершенствования, - чистосердечно признается Мартынов.
      Костров хмуро молчит некоторое время, потом, вздохнув, заключает с явным сожалением:
      - Ну что ж, не смею удерживать. Если вас не интересуют результаты того дела, в которое вложили столько сил и вы лично и все те, с кем вы работали, то вам действительно лучше уйти. Значит, плохо верили в то, что делали...
      Мартынов энергично мотает головой:
      - Нет, нет, Алексей Дмитриевич! Неправда это! Я все время искренне верил и сейчас верю, что мы примем искусственный сигнал из Вселенной. Потому и не ухожу из обсерватории, хотя мне делали немало заманчивых предложений. Я и теперь остаюсь здесь, с вами, перехожу только к Климову.
      - Он снова взялся за дзету Люпуса?
      - В том-то и дело, что уже не дзета Люпуса его интересует, - переходит почему-то на шепот Мартынов. - Теперь его занимает альфа Кобры.
      - Странно, - пожимает плечами Костров. - С чего бы это?
      - В какой-то мере привлекают его подходящий спектральный класс и другие физические данные этой звезды. Но главное не в этом. Басов сообщил мне, что на альфе Кобры сосредоточили внимание американцы. Они "прослушали" в радиусе пятидесяти световых лет почти все звезды, близкие по спектральному классу к Солнцу, и остановились на альфе Кобры...
      - Так-так... - задумчиво произносит Костров. - Опять, значит, Басова залихорадило? Американцев, стало быть, хочет опередить. Ну что ж, желаю вам удачи!
      В тот же день, встретившись с Галиной, Алексей сообщает ей об уходе Мартынова.
      - Не огорчайтесь, Алексей Дмитриевич, - ласково утешает его Галина и осторожно берет под руку. - Жаль, конечно, что ушел Мартынов, но теперь мы и без него обойдемся.
      - А другие? Могут ведь сбежать от нас и Рогов и Бойко...
      - Эти не сбегут.
      - По какой же такой причине?
      - Из-за меня.
      - Из-за вас?
      - Вы не очень наблюдательны, Алексей Дмитриевич, - смеется Галина.
      - Ах, вот оно что!
      - Но я тут ни при чем, - спешит объявить Галина. - Между нами, конечно, ничего не было и быть не может. А их отношение ко мне не тяготит меня, потому что они очень хорошие, я бы даже сказала, очень благородные молодые люди...
      - Вы так говорите об их молодости, будто сами намного старше, - невольно улыбается Костров.
      - Ну, а сколько же мне по-вашему?
      - Двадцать три и уж никак не больше двадцати пяти, - не очень уверенно произносит Костров, опасаясь, что, может быть, слишком завысил ее возраст.
      - Вот уж не думала, что выгляжу так молодо... - усмехается Галина и торопливо уходит куда-то.
      А Костров снова принимается за расчеты. Нужно хотя бы приблизительно подсчитать, сколько времени следует ждать подтверждения догадки Галины. Если разумные существа, обитающие на одной из планет Фоциса, действительно передают радиосигналы, рассчитанные на прием их нашей планетой или кем-либо еще в космическом пространстве, то не только в самих этих сигналах, но и в периодичности их должна быть какая-то система. В чем же может она заключаться?
      Прежде всего в длительности передачи каждого сигнала. Скольковремени ведут они передачу на волне двадцать один сантиметр? Продолжительнее ли она, чем на волне двадцать сантиметров? Пожалуй, длительностью они не должны отличаться друг от друга. Нужно, значит, установить как можно точнее, сколько времени продолжается передача на каждой из этих волн.
      У Кострова записано, когда они приняли первую передачу на волне двадцать один сантиметр. Впервые она была зарегистрирована пятого апреля. Прием ее прекратился из-за сильных помех двадцать девятого апреля. Все это время совершенствовалась аппаратура. Когда наконец удалось сконструировать более чувствительную антенну, заметно уменьшились и помехи. Однако вплоть до первого июня принять ничего не удалось.
      С первого по тридцатое июня прием велся вполне удовлетворительно, и все время на волне двадцать один сантиметр. Длина волны переменилась только тридцатого, и вот уже четвертый день прием ведется на двадцати сантиметрах. Сколько продлится этот период, неизвестно, но от продолжительности его зависит многое. Кострову кажется даже, что это вообще решит всю проблему.
      Очень скоро, однако, приходится отказаться от такой утешительной мысли. Разве есть какая-нибудь гарантия, что передаваемые цифры космического кода состоят из точно чередующихся нолей и единиц? Могут ведь быть и такие, в которых ноли и единицы не чередуются, а повторяются. Число двенадцать, например, состоит в бинарной системе счисления из двух единиц и двух нолей (1100). Зато, если передача на волне двадцать сантиметров продлится половину того времени, какое велась на волне двадцать один сантиметр, станет очевидным, что в первом случае переданы две единицы, а во втором - только один ноль. Для того чтобы уточнить это, необходимо время.
      Время... Как часто проносится оно незаметно и как тянется всякий раз, когда хочется его поторопить. Попробуй-ка дождись спокойно, когда пройдут наконец эти десять дней, которые могут решить загадку космической передачи...
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Проходит еще одна неделя, а прием космического радиоизлучения на волне двадцать сантиметров по-прежнему устойчив.
      - Сколько мы уже принимаем на этой волне? - спрашивает Костров Сергея Рогова, будто сам этого не помнит; просто ему все кажется, что он сбился со счета.
      - Одиннадцатые сутки, Алексей Дмитриевич, - угрюмо отвечает Рогов. Он самый молодой из научных работников обсерватории, и ему особенно не терпится получить хоть какой-нибудь результат. - Если на этой волне передается столько же знаков, сколько и на предыдущей, то через четыре дня все выяснится.
      - В том случае, конечно, если за этим последует пауза, по длительности которой можно будет определить продолжительность передачи сигнала. Боюсь, что это может оказаться не таким уж простым делом, - с невольным вздохом произносит Галина, всматриваясь в змеящуюся линию на экране осциллографа.
      Костров задумчиво смотрит на русоволосого, голубоглазого Рогова. Нравится ему этот юноша, простой, трудолюбивый, неутомимый. Сутками без отдыха может он дежурить в аппаратной, наивно опасаясь, что стоит только ему хоть на секунду отойти от осциллографа, как придет именно тот сигнал, с помощью которого тотчас же будет разгадана тайна космической радиопередачи...
      - Ну, а что там у наших коллег? - спрашивает Галину Костров, имея в виду группу Климова.
      - Срочно осваивают новую антенну. Возлагают на нее большие надежды. Басов все торопит их, боится, что, пока они будут осваивать новую технику, американцы смогут наладить двустороннюю связь с альфой Кобры.
      - А у американцев как?
      - Их тоже лихорадит.
      - По поводу интервью Басова шумят еще?
      - Шумят, но сенсация эта заметно выдыхается. Вечером к Кострову заходит Басов. (Все эти дни он вел себя так, будто между ними ничего не произошло.) Интересуется, как идут дела. Алексей без особого энтузиазма рассказывает ему о том, что достигнуто и на что он надеется. Чувствуется, однако, что Басова все это не очень вдохновляет.
      - В общем, история, значит, довольно длинная. Не на один месяц, во всяком случае, - не скрывая разочарования, заключает он. - А ведь о нас черт знает что за границей пишут. Нужно, значит, поторапливаться. Все надежды возлагаю теперь только на альфу Кобры. Думаю, что с помощью нового телескопа нам удастся основательно "прослушать" ее. Так что уж ты не обижайся, что я тебе не смогу большого внимания уделять. У нас теперь как на фронте: все внимание в направлении главного удара. А главный удар мы нанесем по альфе Кобры.
      И он торопливо уходит в сторону радиотелескопа Климова.
      В последнее время все чаще навещает группу Кострова комендант Пархомчук.
      - Вы на меня не обижайтесь, что я не сдержал обещания, смущенно говорит он Кострову.
      - Какого обещания? - не понимает Костров.
      - А насчет "терний и звезд".
      - Пэр аспэра ад астра, - смеясь, поясняет Галина. - Это он хотел такую клумбу перед нашей антенной разбить.
      - Вот именно, - виновато улыбается Пархомчук. - Велено вообще латынью больше не баловаться.
      - Это в связи с оставлением надежды всяким, посягающим на нашу служебную машину? - усмехается Костров.
      - Да, из-за этого самого "Ляшьятэ оньи спэранца..." - угрюмо кивает комендант. - Это, конечно, не совсем латынь, но я и чистокровную латынь знаю. Не легко мне, однако. Не в силах я за сменой лидеров Михаила Ивановича поспевать. Никогда не знаешь, на кого ориентироваться. На вас-то я по личному, сердечному, так сказать, влечению, невзирая на указания начальства. А вот другие мне не всегда ясны.
      ...Последний день перед четырнадцатым июля тянется особенно долго. Костров места себе не находит. А ночью остается дежурить в аппаратной, хотя очередь Рогова. Не обращая внимания на протесты Сергея, он занимает свой пост.
      Тонкий электронный лучик вот уже несколько часов подряд однообразно вычерчивает на экране осциллографа все одну и ту же зубчатую линию.
      Устав наблюдать за нею, Алексей выходит к радиотелескопу. Долго стоит под его огромной параболической чашей. Небо над его головой сияет всеми драгоценностями летних созвездий. В южной стороне красуется "треугольник", образованный Денебом, Вегой и Альтаиром. Выше их - Геркулес. А оранжевый Арктур уже склоняется к закату. Восходят на востоке звезды Пегаса и Андромеды. А вот и Фоцис - еле заметная желтая песчинка. Он не спеша взбирается к зениту. Неотступно следует за ним рефлектор радиотелескопа, процеживая его радиоизлучения сквозь гигантское сито своего ажурного зеркала.
      Величественный вид звездного неба успокаивает Алексея. Он долго смотрит, запрокинув голову, и вдруг чувствует, как кто-то осторожно дотрагивается до его плеча.
      Он не вздрагивает и не оборачивается, хотя прикосновение это неожиданно для него.
      "Галина..." - проносится в его сознании.
      Да, это Галина. Черноволосая, смуглая, в темном платье, она почти не видна в ночной тьме, но Алексей ощущает ее близость всем своим существом и с трудом сдерживает желание порывисто повернуться к ней.
      - Это я, Алексей Дмитриевич, - слышит он ее тихий голос. - Не напугала я вас?
      - Нет, Галя, не напугали...
      Ему хочется добавить еще, что он готов теперь стоять тут всю ночь, лишь бы чувствовать на своем плече ее маленькую руку. Но ой не говорит больше ни слова и не шевелится, опасаясь, что Галина может уйти так же неожиданно, как и пришла.
      Минута за минутой проходит в молчании, а Алексей все никак не может придумать, что бы такое сказать Галине. Да ему и не хочется говорить, он стоял бы так хоть целую вечность, прислонившись к холодной металлической опоре антенны, ощущая у своего плеча теплое плечо Галины. Но ему кажется, что, если он не заговорит, она обидится.
      Молчание, однако, нарушает сама Галина.
      - Мы с вами ни разу еще не говорили ни о чем, кроме астрономии, - задумчиво, будто размышляя вслух, произносит она. - Почему это, Алексей Дмитриевич?
      - Потому, наверное, что со мной неинтересно говорить о чем-либо ином, - угрюмым голосом отзывается Алексей. - Что, собственно, может интересовать вас в моей персоне?
      - Все! - тихо говорит Галина. - Мне интересно знать, что вы любите, кроме науки, о чем мечтаете?
      - Поверьте, Галя, - вздыхает Алексей, - все это ужасно скучно.
      - Ну, если личная ваша жизнь такая уж тайна, не буду вас больше беспокоить.
      И Галина отодвигается от него, намереваясь уйти, но Алексей с неожиданной для себя порывистостью поворачивается к ней и крепко хватает ее за руки.
      - Куда же вы?.. Я вам правду сказал. Никаких тайн в моей личной жизни нет. И если она представляет для вас хоть какой-то интерес, извольте... - Он вдруг замечает, что говорит слишком взволнованно, и, стараясь скрыть свое смущение, продолжает уже в ироническом тоне: - Начнем, пожалуй, с кое-каких анкетных данных. Год рождения вы уже знаете, так как присутствовали на моем "юбилее" и даже произносили по этому поводу какую-то речь. Через некоторое время после рождения окончил я среднюю школу. Затем институт. Работа в одной из обсерваторий, аспирантура, кандидатская степень. Специализация в области радиоастрономии в Бюраканской астрофизической, потом в Пулкове. И наконец здесь, под руководством небезызвестного вам товарища Басова. На вопрос о семейном положении отвечу самым лаконичным образом: холост. Вот и все. Как видите, сплошная проза.
      - А поэзии так, значит, и не было? - улыбается в темноте Галина.
      Алексей, молчит некоторое время, задумчиво глядя в небо, потом продолжает уже серьезно:
      - Была и поэзия. Влюбился в хорошую, умную девушку. Надеялся на взаимность, а она полюбила другого. Бывает и так... Очень это меня потрясло - уж слишком неожиданным оказалось. Заболел даже. А потом долго находился в состоянии какой-то апатии. Нет, не думайте, что возненавидел женщин, просто стал равнодушным ко всему, кроме науки.
      - Ну, а теперь?
      - Теперь выздоровел, кажется. Время сделало свое дело. Считаю даже, что все это было для меня хорошей наукой. Вот и выложил вам все, как на духу. Теперь ваша очередь исповедоваться.
      - Ну что же, - вздыхает Галина. - Поведаю и я историю своей жизни. Примите ж исповедь мою, себя на суд вам отдаю...
      Но ей так и не пришлось в ту ночь ничего поведать. Из аппаратной неожиданно выбегает Рогов и кричит каким-то неестественным, хриплым голосом:
      - Алексей Дмитриевич, сюда, скорее! Прием прекратился!..
      - Откуда вы здесь, Сережа? - удивляется Костров.
      - Не мог я, понимаете, - смущенно оправдывается Рогов. Разве можно было спокойно спать в такое время?
      Галина первой вбегает в аппаратную и бросается к экрану осциллографа.
      - Очень важно было засечь точное время, - торопливо поясняет Рогов. - Не упустить этого мгновения.
      - Конечно же все это очень важно, Сережа, - спокойно соглашается Костров, хотя он и недоволен чрезмерной нервозностью Рогова. - Только вам незачем было так волноваться. Вы же знаете, что наша аппаратура "не прозевает" и зафиксирует все точнее нас с вами.
      - Это верно, Алексей Дмитриевич, - смущенно переминается с ноги на ногу Рогов. - Но ведь то аппаратура, а это надо собственными глазами увидеть...
      Конечно, нужно было бы увидеть такое событие собственными глазами. Костров и так уже досадует на себя за то, что пропустил такой момент, но Рогову не следовало напоминать ему об этом.
      - Значит, победа, Алексей Дмитриевич! - радостно восклицает Галина, крепко, по-мужски, пожимая руку Кострова.
      Алексей и сам готов торжествовать победу и от радости расцеловать Галину и Сергея, но он сдерживает себя и замечает слишком уж рассудительно, как кажется Галине:
      - Рано еще торжествовать. Необходимо прежде проверить все еще раз, чтобы не повторить ошибку Басова. Убедительно вас прошу: пока никому ни слова об этом.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Весь следующий день группа Кострова занимается сверкой осциллограмм, уточнением показаний хронометра.
      Без устали работают и электронные машины Галины. Лишь к исходу дня удается закончить работу. Установлено, что космическая радиопередача на волне двадцать один сантиметр велась в апреле, шестьсот девяносто шесть часов пятьдесят минут. Затем она прекратилась изза помех. Неожиданно возобновилась в июне на той же волне и продолжалась семьсот двадцать часов тридцать минут двадцать секунд. В начале июля произошел переход на волну двадцать сантиметров. Эта передача велась триста шестьдесят часов пятнадцать минут десять секунд, то есть ровно половину того времени, в течение которого длилась передача на волне двадцать один сантиметр.
      - Это дает нам основание предположить, - заключает Костров, проверив расчеты, произведенные Галиной и Роговым, что в июне на волне двадцать один сантиметр передавались два одинаковых знака подряд, а в июле на волне двадцать сантиметров - только один. Весьма возможно также, что количество переданных нам знаков придется удвоить, допустив, что в первом случае передавались четыре, а во втором - два знака подряд.
      - Как же мы это уточним? - недоумевает Рогов.
      - Время и терпение нам в этом помогут, - убежденно заявляет Костров.
      Галина поясняет:
      - Все будет зависеть от паузы. Если она продлится столько же, сколько и передача на волне двадцать сантиметров, значит, не останется никаких сомнений, что мы на верном пути. Решит это и ваш вопрос, Сережа!
      - Ну конечно же! Как же я сам не догадался? В случае совпадения длительности паузы с передачей на волне двадцать сантиметров будет ведь очевидным, что переданы нам две единицы и один ноль. В общем, все ясно, только вот ждать чертовски трудно...
      - Что поделаешь, - вздыхает Галина.
      Ждать, конечно, не легко всем, а Алексею Кострову, может быть, еще труднее, чем другим. Но он делает вид, что у йего терпения достаточно. Обманутый этим внешним спокойствием Кострова, Сергей Рогов даже завидует ему:
      - Вот это выдержка!
      - Что значит - выдержка? Просто верит Алексей Дмитриевич в нашу победу, вот и спокоен, - строго замечает Галина.
      - А я что же, не верю разве?
      - Зачем же тогда так нервничать?
      - А я, если хотите знать, не верю в ваше с Алексеем Дмитриевичем спокойствие, - упрямо мотает головой Сергей. - Не можете вы быть такими спокойными, когда вот-вот все должно либо подтвердиться, либо рухнуть. А если бы вы в самом деле не волновались, я бы уважать вас перестал...
      - Ах, Сережа, Сережа, - невольно улыбается Галина, - и как же это вы могли подумать, что мы не волнуемся?
      Конечно же волнуются все. Галине и Алексею, однако, легче скрыть нетерпение, так как они не просто ждут конца паузы в космической передаче, но и работают. Они изучают результаты наблюдений за Фоцисом, произведенные Костровым еще в Бюраканской астрофизической обсерватории.
      - Я ведь не случайно обратил внимание на эту звезду, объясняет Алексей. - Видите, профиль линий ее излучений был и тогда таким же. Но в то время у меня не было такой аппаратуры, как сейчас. Выделить эти сигналы из общего потока космических радиоизлучений стоило мне в то время невероятного труда. И все-таки я как-то сразу поверил в эту звезду и уже не оставлял ее без внимания.
      - Но ведь это просто удивительно! - восклицает Галина, просмотрев результаты первых наблюдений Кострова за Фоцисом. - Тут так все случайно и лишено какой бы то ни было системы, что только фанатик или явный фантазер мог поверить в Фоциса.
      - Ну зачем же "обзывать" меня фанатиком и фантазером? смеется Костров. - Я просто верил в обитаемость нашей Галактики и не сомневался, что рано или поздно земное человечество примет из космоса сигналы разумных существ. Кстати, что об этом сейчас пишут там, за океаном?
      - Да все то же, - пренебрежительно машет рукой Галина. Появились, правда, новые нотки совсем уже пессимистического характера. Они объясняют теперь, свои неудачи не отсутствием разумных существ в Галактике и Метагалактике, а гибелью их.
      - Гибелью? Какой гибелью? От чего?
      - Они, видите ли, считают, что в результате развития любого общества неотвратимо наступает такой период, когда разумные существа, овладев достаточно могущественным оружием, с фатальной неизбежностью уничтожают друг друга и превращают свои планеты в радиоактивные пустыни.
      - Старая песня на новый лад! - усмехается Костров. - А нам теперь особенно важно доказать, что Галактика обитаема, что разум сильнее безумия, что жизнь могущественна и неуничтожима!
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      - Наконец-то! - Восклицание это почти одновременно вырывается у всех членов группы Кострова, собравшихся у экрана осциллографа.
      Космическое радиоизлучение на волне двадцать один сантиметр возобновилось тотчас же, как только истекли триста двадцать часов пятнадцать минут десять секунд паузы.
      Не остается больше никаких сомнений в искусственном происхождении сигнала, пришедшего со стороны Фоциса. Все переглядываются, счастливо улыбаясь, не в силах произнести ни единого слова. Первой приходит в себя Галина. Она обнимает Алексея Кострова и звонко целует его в обе щеки:
      - Поздравляю! Поздравляю вас, дорогой Алексей Дмитриевич!
      Вслед за нею бросаются к Кострову и остальные. У всех какой-то ошалелый вид. А у Кострова возникает такое чувство, будто его награждают за что-то, не им совершенное.
      - Почему же меня?.. Ведь это мы все вместе... - пытается он восстановить справедливость, но голос его тонет в веселых протестах.
      Непонятно каким образом, но тут уже оказываются и Басов, и комендант Пархомчук, а в двери павильона заглядывают все новые и новые сотрудники обсерватории.
      - Ну что, старина? - елейно улыбается Басов. - Тебя, кажется, можно поздравить?
      - Да, представьте себе, - не без иронии отвечает за Кострова Галина, - этот бесперспективный Фоцис заговорил почти человеческим голосом.
      - Человеческим не человеческим, но безусловно голосом разумных существ, - весело посмеивается Костров. - Хотя, помнится, ты почти не допускал такой возможности.
      - Ну ладно, ладно! Не будем поминать старое, - примирительно говорит Басов, поднимая вверх обе руки. - Я готов признать свою ошибку в недооценке возможностей вашей звезды.
      Галину коробит от этих слов. "Откуда у этого человека такой примитивный практицизм? - возмущенно думает она о Басове. - Он ведь не шутя, а всерьез говорит о "возможностях" звезд, так же, как мог бы говорить о возможностях племенных рысаков заведующий конефермой".
      - Разве это не общий наш праздник? - все более патетически продолжает директор обсерватории. - А вы разве не радовались бы победе Климова? И в том и в другом случае победила бы ведь наша, советская наука!
      А Пархомчук горячо трясет руку Галины:
      - Разве я не говорил всегда, что верю в вас? Даже тогда, когда, может быть, никто, кроме меня, и не верил...
      Павильон переполнен. Приходит и Климов. Он сердечно поздравляет Кострова и всю его группу. Чувствуется, что он искренне рад их победе. Даже Мартынов пришел покаяться.
      - Так мне и надо, ренегату. Вечно сажусь в калошу из-за недостатка терпения...
      Поднимается невообразимый шум, но Басов энергично стучит по столу, и все понемногу притихают.
      - Прошу внимания, друзья! Давайте попробуем разобраться, чего мы все-таки достигли. Нам, значит, удалось наконец принять искусственный сигнал, посланный нашей планете из космоса. Теперь нужно попытаться расшифровать его значение. Что могли бы передавать нам разумные существа другого мира? Очевидно, что-то очень несложное, свидетельствующее лишь об искусственной природе сигнала. - Басов оглядывается по сторонам так величественно, будто успех группы Кострова принадлежит ему лично, и продолжает: - Казалось бы, что нашим адресатам с Фоциса логичнее всего было бы заявить о своем существовании путем последовательной передачи чисел натурального ряда: один, два, три... и так далее. Мы, однако, приняли более сложный сигнал. В двоичной системе счисления он может означать цифру "шесть". Можно было бы в связи с этим предположить, что пять предшествующих цифр было передано раньше. Но ведь на это должно было уйти никак не меньше года. И потом, зачем же передавать так много цифр, да еще так долго, когда достаточно первых трех-четырех? Ну, а если передается только эта цифра "шесть"? Что она может означать? Он снова умолкает, вглядываясь в лица своих сотрудников. Не обнаружив ни на одном из них желания ответить на заданный вопрос, заключает: - Все, следовательно, чертовски усложняется.
      - Ну, а если подождать и посмотреть, что они передадут дальше? - предлагает кто-то.
      - А дальше может оказаться снова шестерка, - пожимает плечами Басов. - И ее можно будет трактовать как повторение одного и того же сигнала или как число "пятьдесят четыре". А сам ты что об этом думаешь? - поворачивается он к Кострову.
      - Думаю, что цифра "шесть", а вернее две единицы и один ноль, действительно повторится. Но это не будет числом "пятьдесят четыре", а все той же цифрой кода, декодировать который, видимо, не так уж трудно, как это может показаться с первого взгляда. У нас ведь нет расхождений в предположении, что разумные существа, передающие нам информацию, не менее нас заинтересованы в простоте своего кода.
      - Они там тоже, должно быть, с головой, - вызвав улыбку присутствующих, высказывается и Пархомчук. - Мы же не шифровку тайных космических агентов перехватили, а, скорее, приветствие какое-нибудь. Привет, мол, земляне!
      - Молодец, Остап Андреевич, - протягивает руку Пархомчуку Галина. - Очень дельное замечание сделали.
      - В чем другом, а в тайных агентах Пархомчук понимает толк, - усмехается кто-то из астрономов. - Он больше нас всех, вместе взятых, детективных романов прочитал.
      - Ну хорошо, не будем спорить, - произносит Басов. - Если все действительно так просто, то тем лучше. Будем надеяться, что вы и разгадаете все это без особого труда.
      В тот же день прибывает из Москвы заместитель директора Астрофизического института Петр Петрович Зорин. Ознакомившись с показаниями аппаратуры и со всеми расчетами Кострова, он спрашивает:
      - Как вы считаете, Алексей Дмитриевич, можем мы теперь опубликовать официальное сообщение о приеме искусственного сигнала из космоса?
      Костров молчит, обдумывая свой ответ. После шумихи, которая была поднята в мировой печати в связи с легкомысленным заявлением Басова, ему и сейчас кажется преждевременным делать какое-либо официальное заявление. Нужно бы сначала разгадать смысл принятого сигнала.
      - Надеюсь, вы понимаете, как важно было бы сообщить именно сейчас о вашем открытии? - не дождавшись ответа, спрашивает Петр Петрович. - О том, что во Вселенной существуют могущественные цивилизации, способные, преодолев космические пространства, общаться друг с другом.
      - Я прекрасно все это понимаю, Петр Петрович! - горячо восклицает Костров. - Но нужно ведь аргументировать наше сообщение очень вескими доказательствами. А ведь мы не расшифровали пока принятого сигнала. Этим могут воспользоваться любители провокаций. Разве помешает им что-нибудь объявить этот сигнал сигналом бедствия, космическим SOS? Понимаете, какое это может произвести впечатление? Могут пустить слух, будто гибнет целая планета, взывая о помощи, мы же бессильны оказать ее. А кроме нас, по их версии, некому. Все остальные разумные миры они считают давно погибшими. И вот гибнет какая-то из планет Фоциса, а мы на очереди... В самом деле страшновато!
      Алексей Костров даже ежится, невольно представив себя на месте читателей многотиражных заокеанских газет, слушателей радиовещания и зрителей телевизионных передач, которых почти ежедневно пичкают теперь описаниями космических катастроф.
      - Вот и надо бы вам, дорогой Алексей Дмитриевич, выступить возможно скорее, ибо проблема связи с другими обитаемыми мирами превращается в настоящий момент из чисто научной в острополитическую.
      - Мы сделаем все, Петр Петрович, что только будет в наших силах и даже, может быть, сверх наших сил, - обещает Костров.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Дни и ночи вся обсерватория занята поисками разгадки принятого сигнала. Занимаются этим и в Институте астрофизики. Большинство сходится на том, что пока еще слишком мало данных и что надо подождать получения новых сигналов, которые могут послужить ключом к расшифровке космического кода.
      А космическая радиопередача на волне двадцати одного сантиметра ведется уже вторую неделю. До смены частоты остается, следовательно, еще около трех недель. Галине это кажется почти вечностью.
      - И вы ждете, когда это произойдет? - ревниво спрашивает она Кострова.
      - Нет, я этого не жду, - отрицательно качает головой Алексей. - Я не сомневаюсь в достоверности нашей догадки. Досадно только, что принятый сигнал не поддается расшифровке. Мы ведь полагали, что он должен быть очень простым.
      - А почему вы думаете, что он сложен? Почему вообще мы все думаем, что он адресован нам? - лихорадочно блестя глазами, спрашивает Галина. Она сегодня кажется Алексею слишком возбужденной.
      - Я вовсе не думаю этого... - пытается возразить ей Алексей.
      Но она торопливо перебивает его:
      - Не вы лично, а вообще все. Особенно Басов. Он ведь считает, что чуть ли не ему персонально все это адресовано или уж по меньшей мере возглавляемой им радиообсерватории. При такой эгоцентрической точке зрения не многое, конечно, разгадаешь. Я сегодня весь день думала об этом и почти убеждена теперь, что разгадать космический сигнал мешает нам убежденность, будто подается он нашей планете.
      - А кому же тогда? - удивляется Костров. - Хотя позвольте...
      - Вот именно! - снова прерывает его Галина. - Не одни же мы в нашей Галактике. А если так, то мы можем и не участвовать в космическом разговоре, а всего лишь подслушивать его, хотя это может очень обидеть и даже, пожалуй, оскорбить товарища Басова. И слушаем мы вовсе не космический монолог, а скорее всего диалог двух разумных миров.
      - Вы полагаете, значит, что мы находимся где-то между ними? А те, которым передают этот сигнал, еще дальше нас? На расстоянии шестидесяти или более световых лет? Вот, значит, почему отдельные элементы этого сигнала передаются так долго...
      - Ну да, конечно же! На таком расстоянии они ведь подвергаются еще большему искажению, и только большая продолжительность передачи каждого элемента позволяет восстановить его в первоначальном виде.
      Они шепчутся теперь, как заговорщики, понимая друг друга с полуслова.
      - Значит, первый этап их связи уже миновал? - не то спрашивает, не то утверждает Костров.
      - Вне всяких сомнений! Они уже задали друг другу какие-то вопросы и теперь отвечают на них.
      - В цифре "шесть" может, значит, заключаться ответ на какой-то из этих вопросов?
      - Не сомневаюсь в этом! Ответ всегда ведь лаконичнее вопроса. Нужно только попытаться представить себе, что могли спрашивать обитатели одной планеты у обитателей другой. Конечно же они не задавали друг другу праздных вопросов о том, например, какая у них погода.
      Галина рассуждает очень уверенно. Похоже, что мысли эти не только что родились у нее, а. выношены в ходе долгих раздумий. Алексей и сам мог бы высказать кое-какие соображения по этому поводу, но ему не хочется нарушать ход мыслей Галины, и он терпеливо слушает ее.