Детдом для престарелых убийц

Владимир Токмаков

Детдом для престарелых убийц

фантазии в стиле TRASH (ТРЭШ)

Глебу ШУЛЬПЯКОВУ,

Александру КАРПОВУ

и той девушке,

которая вывела меня

НА ЧИСТУЮ воду.

В гимназию не пошел… Вычислял квадратуру круга.

Валерий Брюсов. Дневники, 11 апреля 1891 года

Принял опий, чтобы заснуть.

Корней Чуковский. Дневник, 23 марта 1922 года

Всем лучшим и всем худшим во мне я обязан бессоннице.

Эмиль Мишель Чоран. «Записные книжки»

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я вышел из ломбарда на улицу.

В кармане звенели полученные только что деньги, а в провинции с успехом шел чисто голливудский осенний дождь. Асфальт блестел, как лысина главбуха, в последний момент обнаружившего ошибку в годовом отчете.

Ноябрь. Год кончается, как сигареты в пачке. Выбросить пустую – и пойти купить новую. Деньги теперь есть. А потом я выкуплю эту штуку, даже если придется заплатить втрое дороже.

Ветер повис на проводах – и воет. Я поежился и поднял воротник кожаного плаща со следами от споротых нацистских нашивок. Подарок американского дедушки на мое давнишнее совершеннолетие. Он у меня воевал во Вторую мировую. Вот только до сих пор не знаю, на чьей стороне. А впрочем, а впрочем… С моим прадедом было не лучше. Он стал участником белого движения, променяв свое дворянское гнездо на осиное.

…Я вздрогнул. Мысли прервал выстрел. Мне показалось – именно из охотничьего ружья. Выстрел раздался из ломбардной лавки. Я бросился внутрь. Продавцом здесь работал человек, как две капли воды похожий на старика Хэма (Хемингуэя – видел его на фотках у знакомых шестидесятников).

«Человек – это стиль», – не то в его, не то в моих мозгах мелькнула свежая мысль. Мозгами и кровью был забрызган весь прилавок, стеллажи и витринные стекла.

В панике, больно стукнувшись плечом о входную дверь, я бросился бежать. Жаль, что вещица теперь останется здесь навсегда, лихорадочно думал я.

ПОБЕДА ДОЛЖНА БЫТЬ НЕВОЗМОЖНОЙ

Больше всего на свете я люблю спать в кинотеатрах.

Мне наплевать, какой там показывают фильм.

Для меня имеют значение только две вещи: первая – чтобы фильм шел не меньше двух часов (иначе я не высыпаюсь), и вторая – чтобы кресла в зале были мягкие и удобные.

Первые пятнадцать-двадцать минут я обычно еще слежу за интригой, а потом медленно уплываю куда-то за экран. Часто в моих снах фигурируют герои идущего фильма. Но не всегда. Мои сны в кинотеатрах сытны и не нуждаются в дополнительных сюжетных подкреплениях.

То есть я оказываюсь как бы в двойной скорлупке: от внешнего мира я ухожу в кинотеатр, а тут еще и от киновымысла ухожу в некие сюрреальные миры снов и галлюцинаций.

Представляете, какие химеры меня подчас здесь посещают?

Летом я сплю обычно в большом и шикарном, рассчитанном на тысячу человек, престижном городском кинотеатре «Лучший Мир». Но когда начинаются осенние холода и в огромном неотапливаемом зале «Лучшего Мира» становится холодно, я перебираюсь в кинотеатры с маленькими зальчиками – типа «Малая Земля», зал киноцентра «Возрождение» или зальчик при киноклубе «Целина».

Один раз я так громко застонал во сне, что служащие даже зажгли свет в зале. Было это в «Малой Земле». Никто из тех двух-трех присутствовавших на просмотре киноманов не сказал, кто кричал. Я тоже. А на фига нам выдавать свои рыбные места?

Дело все в том, что я давно страдаю бессонницей. Но вот парадокс: дома, в мягкой и теплой постельке, меня не может свалить никакое сильнодействующее снотворное. А в кинотеатре – без проблем. Десять рублей за вход, мягкое кресло в левом углу последнего ряда, пятнадцать минут – и я уже по ту сторону Добра и Зла…

…Мой друг, русско-еврейский художник (сам он называет себя евро-русским), через две недели уезжает в Германию.

– Неделю будем пить по-черному, – говорит он. – Пока полностью не сдохнем. А на третий день – верь мне! – мы обязательно, просто категорически воскреснем.

– Надеюсь, не без помощи хорошего пива, – добавляю я.

Его художественный псевдоним Артур Радужный. Может быть, слышали? Между прочим, талантливый художник, с «проблесками генитальности», как опечаталась в статье о его творчестве наша «Вечерка». А настоящая фамилия – Батаев, Семен Батаев. Скажем честно, в настоящей фамилии Семена мало чего как от арийского духа, так и от иврита, я уж не говорю об идише. «В России четыре самых распространенных русских фамилии, – любит говорить мой номенклатурный папочка. – Иванов, Петров, Сидоров и Рабинович: большая русская правда – это маленькая еврейская кривда. Только об этом, сынок, – ни-ни».

На улице зябко и холодно.

То снег, то дождь. Кругом желтые листья. Валюта осени, на которую не купишь ни одного теплого денька.

С неба на черную горбушку земли сыплются похожие на соль острые крупинки снега. Суровая нынче пища у матери-природы.

Часам к шести вечера мы обычно собираемся в тусовской кафушке «Тяжелая Лира». Едим пельмени в грибном бульоне и запиваем их светлым крепким пивом «Балтика» номер девять. Мы – мой коллега, газетный репортер Мотя Строчковский. Напротив Моти, уставившись в потолок невидящим взором, закинув ногу на ногу, сидит полубезумный художник Макс Медведев по кличке Пигмалион. Слева от него Сэм, то есть Семен, а рядом с ним я, которого все зовут Глебом Борисовичем. Мне в этом году исполнилось тридцать, то есть пошел четвертый десяток. «Пора тебе обзаводиться именем и отечеством», – сказал мне Нестор Иванович Вскипин, редактор газеты «Вечерний Волопуйск», в которой я работаю.

– Что ты, русско-еврейский художник, будешь делать в Германии? Ты же, блин, ни хрена не умеешь, – пытается завести М. Строчковский элегически настроенного сегодня Семена.

– Не еврейский, а евро-русский, – подняв маленький и толстый указательный пальчик, поправляет его Семен. – Как что? То же, что и здесь. Валять дурака, – и, допив одним глотком третью кружку, продолжает: – Только тут я валял русского дурака, а там буду немецкого.

– Фрицы, Сэм, – народ хоть и воспитанный, но умный. Они тебя будут терпеть ровно месяц, а потом выбросят обратно. А два раза в одну родину не войдешь, – продолжает гнуть свое М. Строчковский.

– Два не войдешь, а три можно, – вяло бросает Семен и внимательно смотрит на входную дверь, в которую уверенной походкой входит наш общий знакомый, известный в городе Волопуйске предприниматель Егор Банин. На нем длиннополое стильное пальто, расстегнутое нараспашку, длинный белый шарф а-ля Остап Бендер, дорогой, по современной моде, пиджак. Здороваясь с нами за руку и присаживаясь на свободный стул, он не перестает разговаривать по сотовому.

– Дело в том, Семен, – подначиваю уже я, – что немец может спокойно жить, например, в Америке. Американец спокойно сможет прожить всю жизнь в Германии. А вот русский нигде, кроме как в своей засранной России, нормально, без срывов и истерик, жить не сможет.

– Хорошо, хорошо, я скоро приеду, дорогая, – говорит по мобильнику Банин. – Ну все, хорошо, ладно, успокойся, да, понял, нет, потом, я скоро приеду, да, выхожу из эфира, целую в попку и во все губы, пока. Черт!

– Егор, возьми нам еще по кружке, я тебе с первых немецких гонораров отдам, честное баварское! – ловко напрягает его Семен.

– …Та-а-к, значит… штука баксов.

– Не понял, – как бы испуганно и удивленно говорит Семен.

– Не ссы, это я о своем, о сокровенном. – Банин уже что-то мучительно высчитывает на калькуляторе. Он жестом делает заказ бармену: – Гуляй, босота…

– Это богема, она вымирает, – говорит Семен и указывает на нас. – А это Багамы, они процветают, – уважительно тыкает он вилкой с насаженным на нее пельменем в задумавшегося над калькулятором Банина.

«Вчера весь вечер перечитывал пейджер. Много думал», – вспомнил я старый анекдот о новом русском. У Банина плоское, как лужа, лицо, и в этой луже плавают два огрызка глаз рядом с тухлыми помидорами толстых губ. Хитрое лицо тувинского шамана.

За это огромное плоское лицо в школе его звали «Парус». Редкий темный ежик волос. Теперь те, кто глумился над Баниным, работают у него подсобными рабочими. Банин зла не помнит и всегда вовремя платит им гроши за тяжелую и грязную работу.

В 70-80-х годах Банин фарцевал на барахолке, кидал народ – продавал американские джинсы, упаковывая их по одной штанине в фирменные пакеты. В начале 90-х у него уже был небольшой киоск звукозаписи, в котором продавались пиратские аудиокассеты с записями зарубежных и отечественных звезд эстрады и рока.

Потом он увеличил свой капиталец на обычном человечьем дерьме, став хозяином нескольких первых кооперативных туалетов в городе. Далее – шоп-туры в Китай и Турцию. И вот вам новоиспеченный миллионер, хозяин обновленной России.

Поговаривают, что Е. Б. даже собирается баллотироваться в Государственную Думу. А если бы не этот бардак в стране – работал бы Е. Банин грузчиком на каком-нибудь арбузо-литейном заводе имени Павлика Морозова.

Обычное дело: один идет в гуру, а другой – в гору, и карма в конце концов превращается в кормушку.

– Семен, Густав Майринк про тебя знаешь что сто лет назад сказал? Вы, русские, пардон, евро-русские, как солнце – восходите на Востоке, а заходите на Западе, – торжествующе провозгласил тост М. Строчковский, когда принесли заказанное Баниным пиво.

– Да-да, искать себя нужно на том пути, на котором тебя нет, – неожиданно напомнил о себе Макс Пигмалион. «Макс уже ушел, но тело его осталось», – иронизируем мы по поводу его присутствующего отсутствия. Высокая болезнь в низкое время. Одно слово – ангел чернорабочий.

Макс называет себя неоклассиком. Абстрактное искусство, говорит он, это когда совершенно непонятно, почему синяя гусеница вылезает из красного утюга, а не наоборот.

Когда-то у него была не голова, а башня из слоновой кости.

Но рано или поздно все башни начинают течь, даже если они из слоновой кости.

В начале перестройки Пигмалион не вылезал из-за границы: бесконечные выставки, вернисажи, конференции. Это по поводу его кто-то сказал, что все новое – это хорошо забытое русское. Во Франции один сезон на него была настоящая мода. Скупали все, что выходило из-под его кисти. Потом мода прошла.

В Париже с ним случилась странная, полутаинственная история… Естественно, в ней была замешана женщина. Очаровательная женщина. Француженка русского происхождения или русская с французскими корнями, точно этого не знает, наверное, никто. Но у Макса были серьезные проблемы, в смысле с визой для путешествия во времени. У него болела голова, а потом она прошла… Потом его голова навсегда прошла мимо него.

– Макс, ты будешь оправданием нашего бездарного пребывания на этой грешной планете, – обычно говорит ему Семен при встрече. Дружески похлопывает по плечу, уверяет, что гордится дружбой с таким человеком. Но денег Максу взаймы никогда не дает.

– …Красиво, но неправда, – размешивая ложечкой кофе, говорит кому-то по мобильнику Банин. В этот момент у него где-то в районе ширинки начинает пищать пейджер.

– Выпьешь с нами? – спрашивает Мотя у Е. Банина.

– Я за рулем.

– Э, за рулем у нас только Господь Бог, все остальные – в кузове, – вставляет Сэм, – так что поддержал бы компанию…

– У меня ночная работа, – Е. Б. читает послание на пейджере. Он тверд и непреклонен. (Нам становится стыдно за бесцельно прожитые годы.)

– Опять, что ли, баксы рисовать?

– Рисуют мои негры, а моя работа – правильно посчитать.

Банин допивает кофе и, прослушав последнее сообщение по сотовому, уходит срочно отправлять факс не то в Никарагуа, не то в Анголу.

– Совсем нет времени на дружбу, – извиняется на прощанье Е. Б. – Все кручусь и кручусь, деньги надо зарабатывать.

– А вот у меня совсем нет времени зарабатывать деньги, – приходится все время дружить… – вздохнув как бы с сожалением, говорю я оставшимся за столом.

– Давай, Семен, последнее слово Мавра, – просит Мотя Строчковский, когда за Баниным закрывается входная дверь.

– Что я вам могу, ребятки, пожелать? – начинает задумчиво и многозначительно Сэм. Сейчас у него вид патриарха еврейского рода. – Жить. Жить для родных и близких. И по возможности не делать карьеры.

– То есть не быть лучшим? – уточняю я.

– Почему? Быть. Быть лучшим, но не быть первым. Мудрый всегда отстает. Быть лучшим – не значит ведь быть первым.

…Как только Егор Банин вышел на улицу, где моросил противный холодный дождик вперемежку со снегом, а желтые листья бросались в глаза прохожим как назойливая реклама осени, у него на поясе опять запиликал пейджер. «Блин, как раз вовремя», – зло подумал Е. Банин, выключая дистанционником сигнализацию и забираясь в свой «Лэнд-Круизер».

Прогревая мотор, он прочитал послание:

«Е. Банину. Встретишь предпринимателя по имени Будда, постарайся сделать все, чтобы он исчез. Навсегда.

О. М.»

Банин перечитал послание еще раз и задумался.

Четко, как метроном, отстукивали время дворники на ветровом стекле джипа. Время для Е. Банина. Мимо «крузера» прошел, сильно хромая на левую ногу, какой-то бомжара в жутком тряпье, похожем на разодранную монашескую рясу, поверх которой была надета зоновская фуфайка с торчащей из дыр ватой.

Через несколько секунд у джипа по совершенно необъяснимой причине одновременно лопнули все четыре камеры колес. Ошеломленный Е. Банин вместе со своим «Лэнд-Круизером» осел в лужу.

– А теперь выпьем за невозвращение, – Семен вошел во вкус, и роль главы семейства, наставляющего молодняк на путь истинный, ему явно понравилась. На столе откуда-то появилась бутылка водки. (Кажется, взяли у бармена в долг, под запись.)

– Не понял, – Мотя Строчковский сквозь очки метится своими хромыми глазами в Семена. – Если можно, про невозвращение – чуть подробнее.

– Выпьем за тех, кто не возвращается, идя к своей цели! – возвышает голос до настоящей патетики Сэм. – Ибо возвращение означает поражение.

– А если цель покорена – все равно не возвращаться? – уже после того, как выпили, не унимается Строчковский.

– Если цель поставлена правильно, она не может быть покорена.

Семен закусывает последним лежавшим на тарелке бутербродом с копченой колбасой:

– Я говорю о настоящей, высокой цели. Иначе это не цель, а программа-минимум для студентов-заочников института пищевой промышленности.

С Сэмом мы познакомились года три назад на какой-то авангардистской выставке, вернее, на фуршете, последовавшем за ней. Невысокий, узкоплечий, лысеющий, с брюшком, глаза навыкат. Говорит вдохновенно, увлеченно жестикулируя руками. Такие нравятся публике и журналистам. «Типичный пройдоха от искусства, – подумал я. – Но тем, наверно, и ценен матери-истории…»

Помню, я тогда здорово надрался и, как все молодые и неизвестные, но жаждущие славы журналисты, вел себя откровенно вызывающе.

Семен подошел ко мне вплотную, пихнул меня своим животом, вытаращил глаза и тихо, но зловеще спросил:

– Ты кто?

– Если недопью – то Маяковский, а если перепью – то Есенин, – нахально ответил я.

– Ты как водку пьешь, стаканами?

– Да.

– А я неделями, – припечатал Сэм.

Мы подружились.

– Мне 39, – говорит Сэм, – но выгляжу я старше.

– Может, это из-за водки? – интересуюсь я.

– Точно! Моей печени уже лет 70.

После выставки, дабы закрепить наше знакомство, мы отправились бухать в мастерскую Сэма, захватив с собой двух молодых художниц. Девки были без комплексов, настоящие авангардистки. Двое надвое – мы неплохо пошпилились. Художницы, поклонницы раннего Энди Уорхола, Баскии и всей лионозовской барачной школы, после дополнительных двух батлов водки, не ломаясь брали висячку на клык, давали в треугольник и в попенгаген.

Потом мы с Сэмом поменялись партнершами. Девки не возгудали – раз надо так надо. Тем более что им-то какая разница: на глазах у девок мы померились с Семеном родилками. В длину и ширину наши приборы были практически одинаковыми (плюс-минус полсантиметра). Их же дело было подставлять свои скважины и отверстия, расслабиться и постараться получить удовольствие. Все путем, девки, говорили мы, все идет как надо.

Я из тех, кто не любит брать взаймы. Я предпочитаю красть. Красть менее унизительно, чем брать в долг, и больше похоже на работу. А Семен из тех, кто позволяет другим беспрепятственно красть у себя деньги, вещи, идеи, мысли. «Никаких целей, никаких накоплений, никакой собственности – ничего, о чем можно было бы сказать: мое. Все, что есть, потратить в этой жизни. Здесь и сейчас».

Древние греки это четко просекали:

«Кто крадет ради хлеба, тот прав, и не прав, кто крадет ради злата».

ПРОБЛЕМА ПРАВА И ПРОБЛЕМА ЛЕВА

Вылетев с треском и скандалом из местного университета, я по протекции отца устроился работать репортером в ежедневную городскую газету, в отдел культуры. В обязанности нашего отдела главным образом входило давать советы обывателям, как им лучше провести досуг в вечернее время и выходные.

Короче, я со своим ироническим складом ума веселился как мог, отправляя наших жителей отдыхать куда подальше. Так, пересекаясь на фуршетах по поводу всевозможных презентаций, открытий выставок и юбилеев, произошло наше с Сэмом окончательное единение на почве общих увлечений: модерн в искусстве, хорошенькие юные студентки да доброе застолье с обильной выпивкой и закуской.

– Человек – это кем-то преждевременно подведенный итог Богу, – вещал Семен Батаев на своих выставках изящным студенточкам из художественных училищ. – Дьявол наделал в кабаке долгов, а когда пришло время платить по счету, заплатил Богу человеком. Монета сия, как и положено ей быть в данном контексте, оказалась фальшивой. С тех пор никто не ищет истину, все ищут доходное место.

Студенточки просили у него автограф, за которым приходили к нему на минуточку в мастерскую и оставались там до утра.

АВСТРАЛИЯ (Australia, от лат. Australis – южный) – материк в Южном полушарии. Столица – Канберра. Глава государства – Королева Великобритании. С конца XVIII века территория Австралии использовалась как место ссылки преступников со всего мира. С середины XIX века в связи с открытием золотых россыпей возросла иммиграция. Коренное население, аборигены, почти полностью уничтожены колонизаторами.

АВСТРАЛИЙСКАЯ ДЕПРЕССИЯ – область пониженного атмосферного давления на севере материка. Обусловлена сильным нагревом суши, особенно летом.

«АВСТРАЛИЯ» – жаргонное название самой знаменитой психиатрической лечебницы России, находящейся в курортной зоне города Волопуйска.

Лечебница основана в конце XVIII века. На ее территории расположен крупнейший в стране Музей истории отечественной психиатрии (как его метко окрестили в народе – «Музей российского сумасшествия»).

Психушку прозвали «Австралией», потому что летом, проезжая по горной дороге, вьющейся над лечебницей, видишь, что ее здание, утопающее в зелени огромного сада, по форме действительно напоминает этот континент.

Много уважаемых людей, бунтарей, писателей, ученых побывали в «Австралии». Одна диссидентка, теперь известный политик Калерия Стародворская, даже написала книгу, ставшую в конце 80-х годов бестселлером, «Бегство из „Австралии“.

«АВСТРАЛИЙСКАЯ ДЕПРЕССИЯ» (среди психиатров принято сокращение – «А. Д.») – психиатрический термин, введенный в научный оборот в конце XIX века врачом-психиатром Антоном Дмитриевичем Бахтеевым. Описание основных симптомов «АДа» см. в «Настольной книге психиатра», Москва, изд-во «Медицина», 1995.

– Привет австралийцу!

Я оглянулся на голос. На остановке стоял незнакомый мне молодой человек лет двадцати пяти-тридцати. Подстрижен налысо, идиотская беззубая улыбка, косые, как у актера Савелия Крамарова, глаза.

Я подумал, что этот кретин просто обознался, и, отвернувшись, отошел в сторону. Скоро должен был подойти мой автобус – я ехал из университета домой.

– Привет, говорю, Глеб, ты не узнал, что ли?

– Нет.

– Мы же с тобой вместе в одной палате лежали. Я Леха Самовар, смотри!

Он как-то неестественно надулся, выпятил живот, уперся в бока руками и вправду стал похож на некий уродливый самовар.

– Раньше я еще свой краник доставал и кипятком писал, а теперь нет, – по-приятельски подмигнул он мне. – Разве что если очень просят… Девчонки, например, из моего двора… Ну, а ты-то как, избавился от глюков? – своими косыми глазами он пытался поймать мой взгляд.

Как раз подошел автобус.

(Далее – затемнение. – Затемнение и курсив мой.)

МОЙ СОН – МОЯ КРЕПОСТЬ

Опять сильно болела голова. Я перепробовал массу лекарств, все, какие знал, народные средства, наконец перешел на антинародные.

Ночью я наглотался снотворного, и мне приснился сон, что у меня шесть рук и шесть ног. Я никак не могу с ними справиться. Они не слушаются меня, управляться с ними стоит мне неимоверных усилий. Казалось бы – шесть рук! Но мне они были только в тягость. В этой борьбе с самим собой я выбился из сил и проснулся совершенно разбитый, с еще более сильными головными болями.

Пошел на кухню, заварил себе очень крепкий кофе. Немного отлегло.

Боли в височной и лобной долях головы – это мое наказание на всю жизнь. Еще с детства. Поэтому, не буду врать, снотворное помогает мне не всегда. Чаще всего я пользуюсь средствами посильнее. Например, морфоскополамином.

Могу похвастаться: я его изобрел сам. Когда отсутствие сна длится по нескольку недель и я начинаю понимать, что если сегодня не усну, то просто сойду с ума, я делаю себе препарат, содержащий 1/6 мг морфия и 1/100 мг скополамина. Эффект превосходит все ожидания. Крепкий сон, потрясающие цветные сны с сюрреалистическими сюжетами, и утром чувствуешь себя более или менее отдохнувшим. Но возможны, конечно же, непредсказуемые ситуации и, скажем так, странности в поведении.

Что еще вам посоветовать от бессонницы? Телепатин. Виртуальная реальность откроет перед вами свои двери. Вы улетите так, что ветер перемен сорвет с вас не только шляпу, но и крышу.

Зато уж сон будет крепким. Вы пройдете сквозь скорлупку окружающей реальности, более того, вы пройдете сквозь скорлупку собственного сна и…

Скажу честно, я не знаю, где вы можете при таком раскладе оказаться. Но бессонница на сутки будет побеждена.

Если не помогают ни морфоскополамин, ни телепатин, то остается последнее радикальное средство. Я говорю о кокаине, «самом радостном наркотике, который я когда-либо употреблял», как признался мне в сходной ситуации Уильям Берроуз. Кокаин активизирует центры удовольствия в вашей башке. Если и не выспитесь, то хоть не бездарно время проведете. (В отличие от алкоголя, сон которого порождает чудовищ.)

В «Лучшем Мире» сегодня крутят какой-то новый фантастический фильм. Называется он «Армагеддон», с Брюсом Уиллисом в главной роли.

Народу побольше, чем обычно, но зал все равно практически пуст. Это хорошо.

Я сажусь в угол предпоследнего ряда. Свет медленно гаснет. Вокруг меня почти библейская темнота. Не помню, кто сказал, что кино – это медленное приготовление к смерти.

Пятнадцать минут я слежу за сюжетными перипетиями.

Но довольно. Ритуальный зевок. Глаза слипаются. Мне пора спать.

ПО ТУ СТОРОНУ ДВЕРИ

Этот кошмарный образ мучил меня с самого детства. Первый сон, в котором он появился, выглядел так.

Мы идем с моими друзьями детства по какому-то темному лабиринту и несем на своих спинах настоящий, очень старый, открытый гроб. По сюжету сна мне известно, что нам поручено похоронить в этом бесконечном лабиринте странного персонажа, которого зовут Одноногий Монах. Кто он такой и почему именно нам поручено его запрятать в лабиринт – мне непонятно.

Перспектива сна выстроена так, что я, несущий гроб не в первой, а во второй паре, смутно вижу только длинноносый профиль этого мертвого человека да еще его волосатую левую руку, на безымянном пальце которой заметен громадный золотой перстень с пентаграммой. И как-то очень уж сильно, с несвойственной, в общем-то, мне непреодолимой алчностью хочется иметь такой же.

Гроб довольно тяжелый, мы устали его тащить и наконец делаем остановку. Мои приятели уходят в какой-то закоулок помочиться, я же начинаю осматривать сырые стены лабиринта, все исписанные непонятными знаками, буквами и символами. И вдруг – странное, едва уловимое дуновение за моей спиной.

Я резко оборачиваюсь и вижу, что – о, ужас! – гроб пуст! Я начинаю кричать. На мой крик прибегают, застегивая на ходу ширинки, приятели и остолбенело хлопают глазами.

Нас охватывает паника. Мы бросаемся бежать кто куда. Вдвоем с самым близким другом нам удается заскочить в попавшуюся на пути подсобную комнатенку с массивной деревянной дверью. Но, увы, на двери нет засова!

Мы подпираем ее телами, и тут же я чувствую, как с той стороны на дверь наваливается кто-то, обладающий нечеловеческим весом и силой.

И вот эту смертельную усталость, которую я вдруг почувствовал в борьбе с тем, кто был по ту сторону двери, я не забуду никогда. Помню, что мы с приятелем стали дико орать, кажется, просили о помощи.

Тщетно. Мы догадывались, что помогать нам некому. Остальные наши друзья либо мертвы, либо безнадежно далеко отсюда.

Мы изо всех сил держим эту проклятую дверь, пыхтим и задыхаемся, но дверь все равно медленно отходит, приоткрывается, на один сантиметр, другой, третий…

А дальше произошло то, благодаря чему я и запомнил этот сон. В образовавшуюся щель протискивается волосатая рука с огромным золотым перстнем и пентаграммой на безымянном пальце. В этот момент я так закричал от страха, что проснулся…

С тех пор я стал собирать любую информацию, связанную с Одноногим Монахом. Но больше всего в моих поисках мне помог, конечно же, Семен, облазивший для меня после отъезда на Запад все европейские библиотеки.

ОШИБКА ИМЕНИ МЕНЯ

Моей первой женщиной была Гульнара. Это была кукла моей двоюродной сестры. Мне было одиннадцать, я был не по годам развитым мальчиком. Кукла была импортная, нерусская, но все равно мне непонятно, почему сестра назвала ее Гульнара. Хотя в принципе имя кукле подходило, было в ней что-то восточное. При всем ее правдоподобии (размеры и пропорции, материал, из которого она была сделана, густые черные, как будто натуральные, волосы) единственным отверстием у нее был рот с яркими красными губами. Она говорила: «Ма-ма», а я в это время пихал свою пипиську ей в рот.

В школе, до класса седьмого-восьмого, я дружил со своей соседкой по площадке Таней, глухонемой девочкой. Пожалуй, у нас было что-то даже похожее на любовь.

Рядом с нашей многоэтажкой располагался парк культуры и отдыха. Официально он именовался «Юбилейный», но народ звал его «Пороховым», так как, по местным легендам, раньше, в 30-е годы, там стояла войсковая часть (а потом, в конце 40-х, было захоронение почему-то именно японских военнопленных времен Второй мировой войны).

Вечерами на танцплощадке, обнесенной высокой металлической сеткой, устраивались молодежные танцы. Нас, естественно, еще не пускали внутрь «загона», поэтому мы развлекались со своими сверстниками возле танцплощадки.

Обратно возвращались достаточно поздно, где-то в начале двенадцатого ночи, благо что наша девятиэтажка стояла совсем рядом с парком. Остановившись в темной парковой аллее, уже практически на выходе, мы стали с ней целоваться. Не помню, может быть, даже первый раз за все время дружбы.

…Их было человек пять-шесть. Я даже не заметил, как они подошли к нам. Резким ударом меня повалили на землю.

– Как тебя звать, сучка? – спросили они у нее.

Она, ничего не понимая, вопросительно и испуганно смотрела на них и молчала.

– Она немая, – встрял я и тут же получил пинок ботинком в пах.

– А тебя, козлина, не спрашивают. Хочешь остаться с яйцами – лежи и молчи.

И я лежал и молчал, пока они глумились над ней.

– Не хочешь с нами разговаривать, гордая, значит?

– Не уважает, молчит, как Зоя Космодемьянская.

– Щас заговорит.

Они избили ее, содрали платье, по очереди изнасиловали.

– Ты поглянь-ка, все равно молчит. А дай-ка я ее огоньком подпалю.

Жгли зажигалкой и окурками. Потом опять насиловали, засовывали во влагалище пивную бутылку, мочились на нее, избивали ногами. Сначала я все это видел, а потом в голове что-то рухнуло, обвалилось, кажется, я в бешенстве заорал, удары посыпались на меня со всех сторон, и я потерялся в хаосе каких-то безумных звуков, слов и цветов.

Назад в этот мир я вернулся только через год. Я совершил свое грустное путешествие в «Австралию». И теперь Австралия всегда будет тянуть меня к себе, как вторая родина.

…Труп Тани нашли через несколько дней после тех трагических событий совершенно в другой части города. Ее родители с трудом смогли опознать в изуродованном до неузнаваемости куске плоти тело своей дочери…

…Я очнулся от того, что пожилая билетерша трясла меня за плечо:

– Молодой человек, сеанс давно закончился. Вставайте, вам пора уходить.

Мне пора уходить.

Я встал и вышел из зала кинотеатра на улицу. Здесь зябко. Зевая и поеживаясь, пытаясь сбросить с себя остатки сна, я подошел к афише «Лучшего Мира». Что я там сегодня проспал? Ага, «криминально-психологический триллер о современной российской жизни с элементами жесткого реализма, поставленный известным кинорежиссером новой волны Евстигнеем Даниловым». Ну, ясно, я так и думал. То-то мне кошмары снятся…