Повести и рассказы - Птица счастья (сборник)

Луна стоит светящимся блином – далекая планета, но не такая уж далекая. Люди по ней походили, ничего не увидели, никакой жизни. Тогда, спрашивается, зачем она крутится в небе – пустой бесполезный шар. Надька подозревала, что на луне селятся души умерших людей. У них другое время и пространство, они не видны живым. Но они там. Поэтому собаки воют на луну. Поэтому у нее такой алюминиевый, безжизненный свет.

Подобные мысли подчеркивали Надькино счастье. Ей так далеко до старости, не говоря о смерти. У нее все только начинается. Птица счастья села на плечо и звенела крыльями у самого уха. И не надо никаких денег и никаких квартир, и никаких Парижей тоже не надо. Кем она там была? Пораженка, содержанка… А тут – царица под луной.

Надька вернулась в горячие жадные руки Андрея. Они сплелись и, как две рыбы, пошли на глубину. А океан обтекал их литые тела.

Утром Надька сказала:

– Ты должен любить теперь только меня.

– Я женат, – легко уточнил Андрей.

– А как же теперь? – не поняла Надька.

– Будем встречаться… Иногда.

В город ехали молча. Надька смотрела в окно. Она не будет просить у него денег и не будет встречаться иногда. Как с турком или с арабом. Для «иногда» можно найти что-то попроще. Чтобы не рвать душу.

Подъехали к клубу. Там Надька бросила свою машину.

Андрей спросил:

– Когда?

– Никогда, – твердо ответила Надька.

– Как хочешь… – не обиделся Андрей.

Встретились в этот же день. Вечером. И на другой день, тоже вечером.

И понеслось. Андрей звонил Надьке на мобильный каждые полчаса, и она жила только ожиданием нового звонка. А если Андрей задерживался на минуту-другую, звонила сама.

О чем они говорили? Да ни о чем. Просто дышали, что-то произносили. Формировалась новая душа – одна из двух. Одна большая душа из двух маленьких.

Это – любовь.

* * *

Через месяц Надька почувствовала, что она беременна. С одной стороны, это – ни в какие ворота. На одного ребенка нет времени, а тут – второй. Но с другой стороны, Надькины позиции укрепляются. Одно дело – просто любовница. Их может быть сколько угодно. Не одна, так другая. И совсем другое дело – любовница с ребенком. Младшая жена. Родной человек.

У Андрея нет детей. Это неправильно. Надька поправит ошибку. Родит ему маленького царевича, породистого и сероглазого. Или девочку-хунвейбиночку, с азиатским разлетом глаз. Ребенок перетянет Андрея от жены к Надьке, и тогда сбудется мечта. Она выйдет замуж за Онассиса, но не старого, бывшего, траченного молью. А за молодого, желанного и неисчерпаемого. Ей казалось, что она будет любить его всегда с неослабевающим напором.

А если Андрей не захочет уйти от жены, все равно не бросит Надьку с ребенком. Будет помогать. У нее появится пожизненная пенсия. Это умно и дальновидно. Но главное – она хочет иметь живую частичку Андрея, которая всегда будет при ней. Маленький будет расти, а взрослый набирать года, и Надька окажется свидетелем всего жизненного цикла: детство, отрочество, зрелость и так далее…

Надька стала думать: как ему сообщить? Не по телефону же…

В один из вторников поехали на дачу среди дня. Удалось вырваться.

Отправились в лес. Стояла молодая осень. Желтое, зеленое, багряное. Деревья отражались в стоячей реке.

Нашли четыре хороших гриба: три белых и подосиновик. Сорвали зачем-то. Надька увидела змею. Взвизгнула от неконтролируемого брезгливого ужаса.

– Это уж, – сказал Андрей.

– Откуда ты знаешь? Он дал тебе визитку?

– У него желтый воротничок – визитка.

Вернулись домой. Надька начала сооружать грибной супчик. Андрей стоял рядом и помогал. Чистил картошку и морковку специальными ножичками. Потом расставляли тарелки – тоже вместе. Ничего не значащие движения и действия были наполнены тихой радостью и смыслом, почти откровением. А откровение в том, что жизнь, оказывается, – счастье и праздник, когда рядом тот, кто тебе нужен.

Ничего особенного: просто супчик, просто рука протянулась за хлебом… А оказывается – целый мир, будто открыл железную дверь в стене.

После обеда улеглись на диван, включили телевизор. Передавали новости. Надька в новости не вникала, слушала ушами обывателя.

Андрей видел все изнутри. Он был в центре политической тусовки, к которой Надька не имела никакого отношения.

Андрей умел держать язык за зубами. Но Надька была так близка и не опасна, что хотелось расслабиться.

Андрей слушал выступление некоего Игрека и проговорился, что этот Игрек держит деньги в его банке.

– Много? – спросила Надька.

– Девять нулей.

– Это сколько? – не поняла Надька. – Миллион?

– Миллион – это шесть нулей.

– С ума сойти… А где он взял?

– Взятку получил.

Надька не вникала. Она лежала возле любимого, тормозила страсть. Впереди было много времени, не хотелось обжираться близостью. Но страсть накатывала, как цунами, и в конце концов победила. Они любили друг друга под бормотание телевизора, и было так незначительно все, что говорилось в новостях, в сравнении с тем, что происходило между двоими.

После любви наступила легкость, как после молитвы. Это был хороший момент.

– Я беременна, – призналась Надька.

Андрей безмолвствовал. Комната наполнилась особой тишиной.

Андрей лежал. Смотрел в потолок. Потом встал. Надька наблюдала молча.

– Ты не рад? – спросила она.

– Дело в том, что у меня не может быть детей. В двадцать лет я переболел свинкой и получил осложнение. Ты беременна от кого-то другого.

Андрей не смотрел на Надьку.

– Это твой ребенок, – твердо сказала она. – Я не могу его убить. Я верующая.

Это было вранье, но частичное. Верующей Надька не была, хотя как знать…

Время шло.

Андрей обожал беременную Надьку. В ней появилась мягкость, беспомощность, глубинная женственность.

Надька похорошела, как ни странно. Лицо похудело, глаза светились счастьем, а живот выпятился, как футбольный мяч. Андрей гладил Надькин живот и приговаривал: «Дом, который построил Джек».

– Дом, который построил Андрей, – поправляла Надька. Андрей верил и не верил, но не хотел ничего менять. Пусть все идет как идет. Куда-нибудь да вывезет.

Он любил ходить с ней по ресторанам. Не боялся огласки. Кому это придет в голову доносить Светлане… Ему было гордо сопровождать беременную красавицу. Все-таки у него был комплекс бездетности, и Надькин живот как бы выпячивал его полноценность. Он – как все, и лучше всех.

Андрей никогда не заговаривал с Надькой о перемене участи, не строил планы. Надька, в свою очередь, вопросов не задавала, чтобы не спугнуть птицу счастья. Надька кормила ее с ладони и гладила скользкие перья.

Молчание – знак согласия. И если Андрей молчит – значит, одобряет. А как еще?

Ультразвук показал, что будет мальчик. Надька придумала ему имя: Лука.

По этому случаю отправились в ресторан, пригласили Нэлю и Нину. Надьке хотелось представить подругам Андрея, свой живот и свою жизненную победу. Это была настоящая любовь, а значит, настоящая победа, восход солнца ее жизни. А у бедной Жаклин, наоборот, закат. Она перенесла тяжелую операцию, ждала конца. Ее, правда, любил богач Томпельсман. Но какая любовь на таком фоне…

Сидели в ресторане «Пушкин» впятером, считая Луку в животе. За окном стоял швейцар в пелерине пушкинских времен.

Надька светилась, как хрустальная люстра, и хохотала беспричинно. И Андрей тоже светился и смеялся, и тоже беспричинно. И было видно, что они влюблены, им очень хорошо вместе и причина для этого совершенно не нужна. Причина – любовь, а живот – плод любви, ее вещественное доказательство.

Смех заразителен. Девчонки тоже смеялись, хотя завидовали. У них все было обыкновенно, без пелерин, без диковинной еды. У девчонок не было детей, а у Надьки второй на носу. И скоро будет квартира с колоннами и росписью на потолке. Надька пригласит художника, и он распишет потолок под Врубеля. А Надька будет говорить, что это подлинный Врубель. Никто ведь под потолок не полезет и всматриваться не будет.

Близился Новый год.

– Что тебе подарить? – спросил Андрей.

– Деньги. И не в подарок, а в долг. На один месяц.

– Много?

– Триста тысяч долларов, – озвучила Надька.

– Наличными? – уточнил Андрей.

– Наличными и срочно. Я хочу купить квартиру.

– Хорошо, – согласился Андрей, хотя это было ему неудобно.

Банк крутил деньги, деньги работали и делали новые деньги. Триста тысяч вынимались из оборота, это невыгодно. Но отказать Надьке Андрей не решился. Он ее берег.

Рожать поехали в Германию. В город Мюнхен, где Гитлер начинал свою политическую деятельность. Там еще стояла эта пивная.

У Надьки было двойное гражданство. Она вполне сносно объяснялась по-немецки.

Андрей в самой глубине души надеялся, что ребенок – его. Он даже спрашивал у врачей: может ли сперматозоид стать подвижным под напором большой страсти? Врачи говорили: да, бывают такие случаи, меняется гормональный фон, что-то вырабатывается… И называли примеры.

Лука родился утром. Андрей присутствовал при родах и сам тянул мальчика из Надькиного чрева. И ему со страху казалось, что ребенок все продолжался, никак не мог окончиться.

Наконец Лука окончился, его тут же ловко обработали, завернули и положили Надьке на грудь.

Андрей был потрясен таинством рождения.

– Вылитый папаша, – сказал врач по-немецки.

Надька перевела, и Андрей почувствовал, что плачет. Недаром на Западе отцы присутствуют при рождении своих детей. В них что-то переворачивается раз и навсегда. И в Андрее перевернулось. Его душа треснула и раскололась до ядра. Вот, оказывается, как перекрутила его Надька. А начиналось все так невинно и так банально: «Я Андрей Хныкин. А вы кто?» – «Я Надежда Варламова». Она просто встала на пути его взгляда, чтобы увидел. И он увидел.

Из больницы Надька вышла на третий день. Там долго не держат. Больничная касса. Хотя за собственные деньги можешь лежать сколько угодно.

Андрей поразился Надькиной активности. Она ни одного дня не желала чувствовать себя больной и слабой. Ей хотелось двигаться, не сидеть же в гостинице.

Брали ребенка, помещали в специальную сумку, запасались памперсами – и по музеям, по ресторанчикам. Или просто гуляли, смотрели на дома, на людей. На центральной площади ровно в шесть часов начинали крутиться фигурки из папье-маше, под крышей старинного здания. Немцы, задрав головы, смотрели на этот театр. Все очень чинно, никакого безобразия. Немцы не любили наряжаться, были одеты удобно и незаметно. Чувствовалось, что они уже давно жили хорошо. У них не было комплекса неполноценности, как у русских. Наряжаются только те, кто не уверен в себе.

Ужинали в кафе, заказывали прикопченные свиные рульки – чисто немецкая еда. Андрей брал светлое пиво. Лука тоже обедал. Надька вытаскивала свою смуглую грудь, как цыганка. Никто не глазел. Интересы ребенка превыше всего.

– Тебе где больше нравится: здесь или в Москве? – спросил Андрей.

– Там, где ты. Хоть в Африке, – ответила Надька.

Она ждала предложения руки и сердца, но Андрей молчал.

В один из дней Надьку навестила Грета. Приехала специально, не поленилась. Но скорее всего у нее в Мюнхене были свои интересы. Ее жизнь медленно продвигалась в сторону мечты. Грета постепенно становилась гешефт-фрау, открыла русский магазин, наладила поставку из России вятской игрушки, хохломы, матрешек. Грета чувствовала себя гораздо увереннее, что отражалось на ее одежде и поведении.

Грета долго смотрела на Луку, потом спросила:

– А на кого он похож?

– На Андрея, – торопливо проговорила Надька, и Андрей уловил эту торопливость.

– Совершенно не похож. И на тебя не похож, – заключила Грета. – Ни в мать, ни в отца, в прохожего молодца.

Надька наступила под столом на ногу Греты.

Грета замерла, потом сообразила, что ее несет не туда.

– Вообще-то что-то есть от Андрея. Уши, – исправилась она.

– Уши у всех одинаковые, – отозвался Андрей.

– Не скажи… – Грета стала разъяснять, что ухо имеет форму зародыша, и если всмотреться…

Но Андрей не слушал. Надька родила ему сына, и он, Андрей, встречал его в конце туннеля. Как Бог.

– Лука похож на мои детские фотографии, – сказал Андрей. – В его возрасте я был такой же.

Вернулись в Москву.

Андрей снял Надьке большую квартиру в центре, организовал двух нянек: днем и ночью. Шофер каждые три дня привозил еду с базара. Андрей вел себя безукоризненно. Надька была уверена, что со дня на день последует предложение руки и сердца. Однако Андрей не торопился. Надька проявляла деликатность, несвойственную ей ранее. Она понимала, что спрашивать и тем более настаивать – это все равно что хватать за рукав. Андрею захочется рукав выдрать и отскочить как можно дальше.

Надька взяла тактику выжидания и переключилась на расселение коммуналки. Надо было купить четыре квартиры для четырех семей. В коммуналке с послевоенных лет проживали: старушка Лидия Гавриловна, пьющая парочка Семен и Людка, инженер Яша. Самую большую пятидесятиметровую комнату с колоннами занимал солист симфонического оркестра с невыговариваемой фамилией Гмыза.

Семьи были разные: доверчивые и подозрительные, жадные до судорог и адекватные.

Старушка Лидия Гавриловна оказалась просто аферистка экстра-класса. Она завещала свою двадцатиметровую комнату одновременно племяннице Майке и соседям сверху, выше этажом.

Майка приезжала раз в неделю, во вторник, привозила еду – продуктовую корзину, полный набор: мясо, рыба, птица, овощи, фрукты, холодные закуски. А соседи сверху являлись по выходным – прибирались, чинили электроприборы. Отрабатывали трудом. Старушке было за восемьдесят, и комната в центре могла освободиться в любую минуту.

Соседи сверху ничего не знали про Майку, а Майка про соседей. И уж тем более ничего не знала Надька. Но в один прекрасный день все раскрылось. Пришлось вызывать Бориса.

Борис не осуждал Лидию Гавриловну: старый человек, выживает как может. Борис провел переговоры со всеми участниками. Он не наезжал, говорил тихо и грамотно и смотрел прямо в глаза. И взгляд был спокойный, честный.

Надька, напротив, нервничала, ерзала глазами и мыслями, думала только о деньгах. Люди ее не интересовали, тем более эти люди: старушка, алкашка, инженер. Она даже не помнила, как они выглядели. Мусор. Пыль населения. Надьке надо было уложиться в определенную сумму, и хорошо бы, осталось на ремонт. Она планировала купить им жилье подешевле, в спальном районе, на первом этаже. Сунуть туда старуху и пьющую парочку. Какая им разница, где жить. Зачем им центр?

С инженером Яшей тоже не было проблем. Ему можно было навешать на уши километры лапши, он всему поверит. Яша жил с мамой до сорока лет, но мама умерла, и Яша остался один, совершенно не приспособленный к окружающей действительности. Видимо, мама плотно охраняла сына от грубости жизни. Яша никогда не врал и не знал, что другие могут врать с большим энтузиазмом. Для Яши главное – покой, чтобы его не дергали и не морочили голову. Как говорила мама: не дрэй, а копф. Копф – значит голова. Это единственное слово, которое Яша знал по-еврейски.

Яшу «обувать» было неудобно, все равно что обмануть ребенка. Но бизнес есть бизнес. Надька собиралась «впарить» Яше хрущевскую пятиэтажку. Борис тормозил Надьку.

– Я тебе не советую, – говорил он. – У тебя будет потом плохое настроение.

– Наоборот, хорошее, – отвечала Надька.

Основное финансовое вложение требовала квартира для Гмызы. За свою 50-метровую комнату с колоннами в эксклюзивном доме он справедливо хотел двухкомнатную квартиру. У него была беременная жена, очень молодая. Видимо, это был новый брак.

Надька тасовала варианты, подбирала, показывала, упиралась, торговалась до крови, и все окончилось тем, что солист внезапно умер. У него было больное сердце.

Надька была ни при чем, как ей казалось, но беременная жена набросилась на нее с кулаками. Борису пришлось буквально отдирать обезумевшую беременную девчонку.

Людка и Семен выскочили на шум, быстро сориентировались и облили Надьку водой из ведра. Бить не стали, постеснялись, но промочили с головы до ног, после чего выгнали в декабрь в минус пять.

Скандал докатился до Алисы. Нажаловалась бдительная Лидия Гавриловна.

Алиса вызвала Надьку и сказала:

– Ты, как бультерьер, готова идти по трупам, лишь бы взять свою выгоду.

– Надо уметь держать удар, – парировала Надька. – Нечего принимать все так близко к сердцу. Можно подумать, что квартира важнее жизни.

– Просто ты бессовестная, – заключила Алиса.

– А вы другая? – поинтересовалась Надька.

– Я другая. У меня совесть есть, а у тебя ее нет.

Надька хотела заметить, что у Алисы зубы в три ряда, как у акулы, но смолчала. Не хотела усугублять. Главное – не поиск истины, а квартира. Надька умела отделять зерна от плевел.

Наконец квартиру расселили.

Пьющая парочка уехала в подмосковный поселок Литвиново. Им там нравилось: свежий воздух, садик перед окном.

Яше неожиданно повезло. Ему досталась комната в трехкомнатной квартире. Две другие комнаты занимала разведенная Лида с круглой попкой и круглым лицом. И с пятилетним сыном. Яша и Лида посмотрели друг на друга, и каждому стало ясно, что поиск счастья завершен. Лида получила культурного, непьющего мужа. А Яша – жену и готового ребенка. Сбылась его тайная мечта. Он любил таких вот теплых и домовитых славянских женщин. А интеллектуальные очкастые еврейки ему не нравились. Но главное – ничего не надо делать: готовая жена в готовой квартире. Бог послал. А может быть – мама. Она и там не бросала своего любимого, неприспособленного Яшу.

Беременная вдова Гмызы получила двухкомнатную квартиру в этом же районе. Недорогую, поскольку первый этаж. Но главное – район.

Осталась одна Лидия Гавриловна.

Лидия Гавриловна постоянно меняла решения: то соглашалась на одну комнату, то требовала две.

Пришлось купить две смежные комнаты в малонаселенной коммуналке. Осталась сидеть с упрямым выражением беззубого рта. Из-за ее плеча выглядывала племянница Майка – вдохновитель и организатор побед.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.