— Мне помог один работник нашей конторы. Хобр.
— О, слышал о нем. Старый пройдоха. Почти святое создание. Из-под земли любые доказательства достанет. И недорого за них возьмет.
— Он хочет занять место Криля.
— А что ж, Хобр давно заслужил. Нужно будет помолиться за него, наш Великий Творец должен ему помочь, если услышит наши молитвы.
Завр удивленно и пристыженно потупился. Оказывается, Кверкус хорошо знает и уважает Хобра. Что ж, колдуном Хобру не судилось стать. Странно. И очень досадно.
Хобр явно отвратительный тип.
— Так, что тут у тебя дальше… Молодец, сын мой… Все по нашим обычным схемам, ты прекрасно чувствуешь специфику нашей святой работы… Неопровержимые доказательства причастности Криля к колдовскому, короткохвостому племени. Молодец, Завр. Прекрасное начало. Я не ошибся в тебе. С легкой душой и без всяческих колебаний я при тебе и подписываю приговор. Сожжение его, этого колдуна, назначаю через семь дней на Празднике Бессмертного Зуя. Вот и все. Число. Подпись. Печать. Давай же отметим твой первый успех несколькими глотками святой воды. Признателен за высокую оценку моей работы, Великий Кверкус. Вы вдохновили меня. Вы привлекли меня к святому делу.
— Это верно, — с чувством превосходства улыбнулся Кверкус. — Кстати, скажи мне… — Кверкус поставил на стол два бокала, наполнил их из граненой бутылки, сам сразу же выпил и налил себе еще. — Скажи мне откровенно, тебе жаль этого Криля?
Завр удивленно поднял взгляд.
— Не понимаю вас.
— Понимаешь.
— Нет. Не понимаю, — упрямо, с напряжением повторил Завр.
— Выпей. И не становись в позу святого дурня, хватит с меня святого Ракамеля, — Кверкус приветливо улыбнулся. — Так жаль тебе Криля?
Завр в растерянности молчал.
— Твое молчание мне понятнее слов, — продолжал Кверкус. — Ты не можешь не жалеть его… Извини за нескладность сказанного… Не можешь, по крайней мере потому, что он первый колдун, выявленный тобой. Я скажу еще несколько напутственных слов, чтобы ты лучше понял и меня, и себя, и наше святое дело. Вне сомнения, как живые живому — пока живому — мы не можем не сочувствовать уважаемому Крилю, и не можем не понимать, что он мог бы просуществовать без каких- либо приключений до глубокой старости и умереть в славе и достатке. Но… мы не можем не знать того, что каждая существующая живая структура должна обновляться, очищаться и бороться. Одним словом — приспосабливаться. И не только внутренности должно освобождать живое существо каждое утро. Иначе наступит внутреннее гниение. Ускорится смерть. Ведьмы и колдуны, особы, замыкающиеся в себе, которые отмежевываются от мира, губят святую энергию святых созданий, переливают ее из пустого в порожнее, это отбросы, от которых должно освобождаться каждое поколение динозавров. Они мешают нам становиться мельче. И скажем проще и откровеннее, сын мой, если бы их не было, то и святые не нужны были бы… Это наша работа, наша форма святого развития, наша жизнь. Без колдунов я не представляю своего существования. Я люблю их. Так, как ты любишь свой омлет, сын мой.
— Вы и об этом знаете?
— «Знаю» — это не то слово… Я просто читаю мысли и движения души… Это приходит с возрастом, сын мой. Понимаешь? Я люблю колдунов всех сразу и по отдельности. И мне, безусловно, очень жаль их. Я сочувствую каждому колдуну так, как живой может сочувствовать живому. И ты, сын мой, не утрать этой способности. Иначе жизнь твоя станет пресной, неинтересной, и даже противной, ибо только любовь освещает существование животворными святыми лучами. Вспомни, сын мой, свой любимый омлет, и подумай о тех яйцах, из которых он сделан… Ну? Ведь от этого ты не перестанешь любить омлет? — Кверкус сдержанно засмеялся, налил себе еще бокал, медленно выпил. — Это одна из мудростей активного приспособления.
— Я начинаю понимать вас… Спасибо за эти слова. Большое спасибо. Вы меня утвердили в том, о чем я смутно догадывался.
«Молодец этот Завр. Отчего это Дине взбрело в голову, что его нужно приструнить? Дьявольское наваждение? Радовалась бы, что нас двое у нее. А он — молодец. Станет настоящим святым».
8
— Хочу вам сказать, уважаемые коллеги, что о тех, кто сомневался в реальности существования ведьм и волшебства или кто осмеливался разоблачить обман, о тех говорили однозначно: «Находится под влиянием злого духа и заслуживает либо вечного заключения, либо смертной казни». И несомненно, мы можем не только догадываться, но и хорошо понять, в каком состоянии и в каком страхе жили прежде ученые, которые способны были постичь или хотя бы почувствовать всю глубину духовной пустоты и воинственного безумства…
— Интересно, как это Андрей сумел ящерку приручить. — И придет же такое в голову!
— А может, он — чудак с приветом, как говорит моя Светка.
— Додуматься только ящерку приручить. Циркач. И зачем ему этот институт. Приезжал бы ко мне домой, там у нас в яру ящериц таких на всю жизнь хватит.
Завр позвонил и стоял спокойно и сосредоточенно, будто пришел не домой, а по крайней мере на заседание.
Дина, бледная и испуганная, открыла ему. Но Завр не заметил ее состояния сразу. Похлопал жену по плечу и заговорил самодовольно:
— Можешь меня поздравить… А еще говорила, что из меня никуда не годный святой… Оказалось — прекрасный. Сегодня меня повысили в моей святости, моя дорогая.
«Последняя свинья этот Кверкус после этого. Будто я его не просила. Пообещал же… А теперь идиот мой вообще нос задерет…» — подумала было Дина, но вспомнила о снесенном яйце. — Ты ничего не замечаешь?
— Что ты говоришь, моя дорогая?
— Неужели не замечаешь, что я немного похудела?! — истерично закричала Дина.
Завр удивленно и испуганно молчал. Наконец сообразил, о чем Дина говорит.
— Где оно? Ты вызвала машину?
— Не ждать же, пока ты меня надоумишь!
— Где оно! Покажи мне! — Он нежно обнял ее длинную и красивую зеленоватую шею. — Ты не забыла подогреть песок?
— Как ты мне надоел своим занудством. Не забывай подогревать свои лапы перед сном. А о своем… нашем яйце я как-нибудь и сама позабочусь.
— Где оно?! Покажи! — ринулся Завр в свою комнату.
Дина рассмеялась ему вслед.
— Ты где ищешь? У себя в комнате? Уж не ты ли собирался снести яйцо?..
Завр нервно сбросил с ног обувь, заскочил в комнату Дины. Мягкий оранжевый свет от торшера падал на колыбельку с мелким (мельчайшим, какой только сумел достать Завр) песком, подогреваемым современнейшим устройством.
Завр долго, сосредоточенно, с гордым видом всматривался в очертания коричневого яйца в оранжевом нимбе. — Так говоришь, машину ты вызвала?
Дина промолчала, презрительно взглянув на Завра.
— А яйцо коричневое! — тщеславно изрек тот. — Ты, надеюсь, обратила внимание на это? Наше… мое яйцо — коричневое! И скорлупа, я уверен, достаточно толстая, прочная. Безусловно, из нашего маленького вырастет настоящий приспособленец.
9
— Американский писатель Юджин О`Нил утверждал, что человека, который стремится лишь к тому, что может быть осуществлено, следует наказывать исполнением его желаний. Вдумайтесь в эти слова, коллеги. Большинство из вас — будущие научные работники, самоотверженные и храбрые искатели нового, борцы за все новое, вы должны, обязаны жаждать и устремляться в фантастические дали, должны ставить перед собой заманчивые и прекрасные цели, и только тогда жизнь ваша станет по-настоящему насыщенной смыслом…
— Прочь оптимистов! Из-за них жизнь становится безнадежной штукой, — произнес как бы про себя, но достаточно громко лопоухий студент. — Это тоже сказал О`Нил.
— Да-да, уважаемый коллега, но в последний раз прошу вас не мешать мне, не разбрызгивайте свою эрудицию… Так на чем я остановился? Да, лишь тогда ваша жизнь станет по-настоящему насыщена смыслом и…
— Здорово он его отбрил! Говорит, не разбрызгивайте свою эрудицию. Вот моя Светка смеялась бы, услышав это.
Когда машина отъехала от дома, Дина долго еще стояла на балконе, всматриваясь в даль магистрали, где исчез санитарный транспорт.
— Заходи в комнату. Простудишься, — буркнул Завр и сам тут же понял, что мелет вздор, на улице тихо, безветренно, дышать нечем. И в ответ готов был услышать что-нибудь дерзкое, но Дина обернулась к нему с улыбкой, ласково положила руку на плечо и до удивления кротко заговорила:
— Заврик, вот и мое первое… наше первое яйцо. Ты скоро станешь отцом. Ты рад? Счастлив?
— Да, моя радость. Я очень счастлив. — Завр чувствовал, что в его голосе мало радостных ноток, и внутренне приготовился выслушать Динины упреки и оскорбления, но она сказала:
— Спасибо, Заврик… Я так рада. За нас рада.
— Жаль, что нам нельзя было поехать вместе, — в тон ей ответил Завр.
— Ты же святой. Теперь тебе все можно, — кротко заметила она. — Ты еще не привык… Но я не обижаюсь на тебя. Но только неприятно, что они так небрежно обращались с нашим яйцом, как с чем-то неодухотворенным.
— Они знают свое дело…
— Хочется верить, Заврик… Но не забывай, что ты уже святой… Ты должен позаботиться.
— Думаю, все будет хорошо. Нужно молиться.
— И все же обидно, они такие грубые, бесцеремонные и бездушные…
— Это их работа, моя дорогая, — рассудительно произнес Завр. — Это для тебя наше яйцо необычайно, а им все равно — твое или еще чье-то… Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно, Заврик. Пошли посмотрим телевизор, мы так давно не сидели вместе перед телевизором. Или, может, сначала поужинаем?
— Правда, хочется есть. — Сейчас будет твой любимый омлет.
— Действительно, любимый. У нас в роду все любили омлет — и мой отец, и дед. Ты такая красивая сейчас.
— Спасибо. Ты тоже красивый. Сегодня звонила моя мама. Она никак не может успокоиться, как это можно отдать собственное яйцо в инкубатор. Она говорит: «Я тебя сама в теплом песочке на берегу Тиры под солнышком переворачивала». Мама говорит, что я была прежде очень некрасивая, кривоногая и крикливая. А теперь посмотри, какие у меня стройные ноги.
— Угу, у тебя прекрасные ноги… Омлет сегодня малость недосолен. Конечно, мы и сами могли справиться, без инкубатора, но…
— И я то же самое говорила маме… В теплом песочке, под солнышком хорошо, а если песочек холодный? А она мне, представляешь, говорит — не вынашивай яйца зимой. Вот уж истинно — старый как малый. Я посмеялась. Мама, сказала ей, я сама разберусь, когда мне яйца вынашивать. Я свободное существо, в свободном мире. Инкубаторы — это прекрасно. Только дороговато, и обслуживание ужасное… Я не могу, Заврик, спокойно вспоминать ту морду… Как бы они не разбили его по дороге. В инкубаторе не должно случиться непредвиденного, и ты поезжай туда и скажи, кто ты есть. Непременно, Заврик. И я тоже должна привыкать, что ты у меня святой.
— Угу… У тебя красивая левая нога… Завтра же поеду и проконтролирую, чтобы все было хорошо… Я все сделаю, моя дорогая.
10
— Дорогие коллеги, Суейн считает, что 40–50 граммов алкалоидов — смертельная доза для динозавров, а такое количество их вполне могло оказаться в 200 килограммах ежедневного рациона. Танинов и алкалоидов не было в простейших и голосеменных растениях, которыми более ста пятидесяти миллионов лет питались динозавры…
— Позавчера мне Марек из педиатрического… Знаешь Маоека?
— Нет.
— Рыжий такой задавала… Ну, тот, что меня как-то кретином обозвал на лекции по анатомии, куда я случайно попал…
— Нет, не знаю. — Так этот Марек позавчера приходил навестить Клима, с которым я в одной комнате живу. И, представляешь, бутылку кефира опрокинул на мою кровать. «Ах, прости! Ах, прости!». Я его по морде так съездил, сразу перестал извиняться….
— Зачем ты так… Что он тебе, товарищ? Какое ты имеешь право бить его?
Завр вышел из машины на углу Инкубаторского проспекта.
Специально не стал подъезжать к главному входу, хотел немного пройтись и успокоиться. Шагал важно, очень медленно, глубоко дыша прохладным осенним воздухом. Навстречу игривой походкой приближались две щеголевато одетые особы женского пола.
Завр даже остановился, но чтобы не выдать своей заинтересованности, начал рыться в карманах, глядя, однако, в лицо одной из незнакомок. А они громко разговаривали:
— Он, дурачок, ждал, что я ему скажу: «Дорогой мой, я так без тебя скучала. Я так ждала тебя». Вот обалдуй. А я ему отвечаю: «Хочешь со мной переспать — пожалуйста, но не думай, что я буду пузыри пускать от умиления».
Рбе весело рассмеялись. Завр смущенно посмотрел м вслед, а потом с негодованием сплюнул.
«Хорошо, хоть у меня не такая бестия…»
У входа в тридцать седьмой инкубатор его встретил дежурный.
— Слушаю вас. Вы к кому?
Завр поначалу немного стушевался, потом расчувство- ался, подумав про их с Диной яйцо, лежащее в инку- аторе, но быстро овладел собой, вспомнив, что он святой. Хотя и новоиспеченный, но святой, в новенькой черной рясе. Достал из кармана квитанцию, содержание которой знал наизусть, и, словно читая, сообщил важно:
— Наше яйцо номер 1331 было доставлено вам вчера вечером. Только вчера? — заученно ухмыльнулся дежурный. — Это слишком рано. Никаких сведений я вам пока ообщить не могу. Вон, посмотрите списки тех, кто вылупился вчера и позавчера. Но вас здесь нет и не может быть.
— Но я хочу переговорить с главой вашего учреждения.
— Да-да, безусловно. Пожалуйста, наденьте халат и рямо по коридору до тридцатого кабинета.
— Он тесный для меня. — Завр сорвал с себя халат бросил его на пол.
Дежурный забежал в какую-то комнатку, выскочил новым, еще не надеванным, халатом.
— Вот этот будет вам в самый раз. Пожалуйста.
— Спасибо, — буркнул сердито Завр и степенно прошествовал к начальству.
Небрежно толкнул дверь ногой, да так, что пришлось придержать ее, а не то саданула бы в стену, выдав тем самым пренебрежение Завра к такому важному учреждению, как тридцать седьмой инкубатор.
На его небрежное приветствие секретарша подняла удивленный взгляд, но тут же потупилась, увидев перед собой святого.
— Там свободно? — напыщенно спросил Завр, кивнув на следующую дверь.
— Да-да, пожалуйста. Дионизий ждет вас.
— Спасибо, — процедил сквозь зубы Завр, мысленно радуясь, что секретарша в страхе назвала имя руководителя. Одновременно проникая трепетным почтением к самому себе.
— Добрый день, я — Завр триста седьмой, — заявил громко, войдя в кабинет. И вдруг заметил, что он здесь один. За огромным столом никого не было.
Пройдя по инерции несколько шагов, остановился.
Мысленно выругался.
— Слушаю вас, — раздалось внезапно.
Завр вздрогнул, не сразу сообразив, откуда прозвучал голос. Оглянулся на двери. Никого. И вдруг боковым зрением заметил за столом фигуру. Быстро повернулся — точно, сидит тучный динозаврик, снисходительно и в то же время заискивающе улыбается.
— Слушаю вас, уважаемый, — проскрипел вновь.
— Наше яйцо номер 1331 было доставлено к вам вчера вечером…
— Как вы сказали? — испуганно переспросил глава инкубатора. — Какой, вы говорите, номер вашего яйца?
— Одна тысяча триста тридцать первое!
Схватив трубку, Дионизий суетливо набрал номер.
— Зоран, это ты? Как дела? Благодарю. Как там вчерашние… Я имею в виду то самое — сложное. Зайди ко мне сейчас. Да, отец этого яйца сидит у меня. Зоран, ты должен все это рассказать в его присутствии… Что?.. Должен! Мы ждем тебя!
Дионизий со скорбным видом положил трубку.
— Сейчас придет главный врач. Он очень грамотный специалист, просто виртуоз своего дела, и такой усердный в работе… И так любит нянчиться с яйцами…
— А омлет он, случаем, не любит? — спросил Завр, заподозрив что-то недоброе.
— Простите, но мы делаем все, что в наших силах… Но не всегда, поймите, мы не всемогущие… Бывают случаи, когда мы бессильны… Я понимаю, вам очень тяжело, это ваше яйцо, частица вашей души…
— Конкретнее! — прорычал Завр. — Что с ним? Что с моим сыном?
— К сожалению… — пролепетал Дионизий. — К сожалению…
Вот сейчас придет главный врач, он доложит обо всем, что уже случилось.
— Что-о?
— Понимаете ли, скорлупа вашего уважаемого яйца… Одним словом… нет, я должен начать по порядку… Как только наши бригады привозят к нам яйца, специалисты сразу же приступают к работе, каждое яйцо проходит самый тщательный, квалифицированнейший индивидуальный осмотр… И вот, во время осмотра было выявлено, что ваше дитя, неживое. Нет, собственно, было еще живым, но… задыхалось. Скорлупа оказалась очень толстой, надежной, но слишком… Ребенок задыхался… Мы коллегиально решили делать операцию. Но, к сожалению…
— Было поздно? — проскрипел Завр.
— Да нет, поздно — не то слово… Вашему яйцу еще следовало дозревать и дозревать в нашем инкубаторе… А дитя задыхалось… Оболочка слишком крепкая, плотная… Мы пошли на операцию, но, поймите правильно, ваше яйцо было недозревшим… Все это сложно объяснить… Кто вы по профессии?
— Моя профессия вас не касается!
Дионизий понял, что следовало действовать как-то умнее, чтобы спасти собственную жизнь. Понял, что с самого начала сплоховал. Нужно было сразу заявить святому о его полном невежестве в вопросах медицины… И тогда бы инициатива была в собственных руках. Святых тоже можно обвести вокруг пальца и запугать… Но… Неужели поздно?
Завр подошел к телефону и набрал номер:
— Уважаемый Кверкус, рад, что застал вас на месте. Хочу посоветоваться. Наше яйцо, которое вчера снесла Дина… Короче, я вам звоню из инкубатора — ребенок задохнулся. Они, видите ли, были бессильны что-либо сделать… Что вы посоветуете?
— Советовать в таких ситуациях очень трудно, святой Завр. Но… Поступайте так, как вам подсказывает ваша святая совесть. Я вас поддержу во всех святых начинаниях.
— Спасибо, — произнес Завр и положил трубку.
Дионизий судорожно вытер пот со лба.
— Сейчас придет Зоран, он вам все объяснит… Примите мое искреннее сочувствие… В нашем учреждении работают только высококвалифицированные специалисты. Наше учреждение может гордиться…
— Могло гордиться…
— Как вы сказали? Что вы имеете в виду?
Завр вновь подошел к телефону.
— Нашу святую машину к тридцать седьмому инкубатору! Обеспечьте места для троих колдунов. Крайне опасных! Я жду. Пусть бригада поднимется в кабинет главы инкубатора.
В это время открылась дверь, на пороге появился врач Зоран. Дионизий посмотрел на него устало и равнодушно, спросил Завра:
— Кто же третий?
— Не волнуйтесь, его не трудно найти.
Сказав эти слова, Завр почувствовал, как уменьшился еще немного. Немного, но весьма заметно. От ощущения совершенства своего приспособления, от приятной истомы, разлившейся по всему телу, он даже глаза зажмурил.
— Мне хочется верить, уважаемые коллеги, что вы, будущие властелины человеческих душ и тел, поймете и узнаете больше того минимума, который предусмотрен программой нашего института.
Мне очень жаль, что время сегодняшней лекции заканчивается. Мы встретимся с вами в пятницу на третьей паре.
МАЛЕНЬКОЕ ЗЕЛЕНОЕ СУЩЕСТВО ЗАКРЫЛО МИНИАТЮРНУЮ ТЕТРАДКУ И, ДЕРЖА ЕЕ И МАЛЕНЬКИЙ КАРАНДАШИК В КРОШЕЧНОЙ ЛАДОНИ, ШМЫГНУЛО В ПОРТФЕЛЬ. НЕБОЛЬШАЯ ЯЩЕРКА ПИСАЛА ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАКИМИ МОГУЩЕСТВЕННЫМИ БЫЛИ КОГДА-ТО ДИНОВАВРЫ.
НЕ БОЙСЯ СОБСТВЕННОЙ ТЕНИ
«Папочка, я просто хотел тебя рассмешить… Но теперь уже ничего не сделаешь… Паук-то мертвый, не могу же я повставлять ему ножки, которые оторвал. А ты почему-то не смеешься…»
Вечер и часть ночи прошли незаметно, как всегда.
Вдруг Анатолий почувствовал: глаза слипаются, а голова становится тяжелой. И он вяло подумал: «Который же теперь час?» И сразу, даже не глядя на табло времени, понял — уже поздняя ночь. Он встал из-за стола, выключил экран библиоскопа, запомнив страницу, на которой остановился. Скоро экзамен. И если все пройдет хорошо, то вскоре он, Анатолий, станет полноправным работником Центра транспортного обеспечения.
Ему нравилась эта работа: фантастические переплетения стационарных и временных магистралей, сдублированных зелеными пунктирами на огромном экране, неослабное напряжение в часы дежурства, и необыкновенно сложная в действительности, хотя совсем неприметная внешне роль диспетчера, властителя и дирижера транспорта большого города.
— Аварийная ситуация на седьмом километре одиннадцатой магистрали может сложиться через две минуты и пятьдесят восемь секунд, — раздался бесцветный голос автомата «Полиморфа» из-под купола зала.
Анатолий взглянул на экран, но на одиннадцатой магистрали не заметил ничего угрожающего. Напряженно вглядываясь, припоминал все, чему его учили, но так и не обнаружил, в чем кроется опасность. Затем перевел взгляд на Антуана Викторовича, своего учителя, старшего товарища — дежурного диспетчера Центра.
— Непонятно… — громко произнес Антуан, встретив вопросительный взгляд Анатолия. — К сожалению, я ни» чего не понимаю.
— Я тоже, — беспомощно улыбнулся Анатолий и сразу же рассердился на себя за эту улыбку, виноватую улыбку ученика, которому очень хочется быть умнее своего учителя, но никак не удается даже тогда, когда они оба находятся в одном и том же безвыходном положении.
— Может, имеется в виду двадцать седьмой грузовой состав? — Анатолий указал острием световой указки на экран. — Может, следует уменьшить его скорость?
— А может, увеличить? — усмехнулся Антуан.
— Может, и увеличить… — повторил за ним Анатолий. — Но что-то предпринять, пожалуй, надо…
— Думаю, делать ничего не следует.
— А если…
Антуан устало сказал:
— Знаешь что, парень, ты уже скоро закончишь свою практику, и, пожалуй, настало время для тебя знать кое-что, помимо умных и однозначных строчек учебника… Как мне кажется, ты уважаешь меня, и, хотя мы с тобою дежурим не так уж часто, ты можешь мне искренне поверить… Не так ли?
— Безусловно, Антуан Викторович. — Анатолий почувствовал почему-то, как побежали по спине мурашки, ему подумалось, что учитель сейчас скажет необыкновенно важную вещь, какую-то тайну, откровение опытного мастера, и это изменит всю его, Анатолия, жизнь, осветив ее пониманием каких-то высших истин.
— Все, что ты читаешь, очень важно, конечно. Оно понадобится тебе, но… Даже не знаю, как сказать, чтобы ты понял меня правильно… Видишь ли, жизнь так любопытно устроена, что…
— Аварийная ситуация на седьмом километре одиннадцатой магистрали может сложиться через одну минуту и тридцать девять секунд, — заявил «Полиморф». — …Так устроена, что порой и не понять, что в ней просто, а что сложно… — Антуан сдержанно рассмеялся, откинувшись в глубоком кресле. Несколько мгновений он сидел с закрытыми глазами, а перед мысленным взором его всплыло лицо жены, улыбающееся и такое молодое, каким Антуан его никогда и не видел, они поженились, когда Евгении шел уже тридцатый год, а перед глазами стояла совсем юная девчушка, но без всяких сомнений — она.
— Антуан Викторович, но что же делать? — спросил Анатолий, сдерживая себя, не желая сознаться прямо: «Мне страшно!»
— Не волнуйся. Если бы я знал, то давно бы… Но я уверен, все будет в порядке.
— Вы уверены?!
— Да. Но, к сожалению, не могу объяснить, на чем основана моя уверенность. — Антуан опять негромко рассмеялся. — К сожалению… Мне хотелось бы поделиться с тобой собственным опытом, ведь я твой учитель, но почемуто не могу… Существуют на свете некоторые вещи, которые никак нельзя втиснуть ни в какую формулу, ни в какие слова… Понимаешь ли меня?
— Хотел бы понять…
— Но не можешь?.
— Я сейчас думаю о вероятной аварии…
Антуан, почувствовав в этих словах скрытый укор, помрачнел:
— У тебя на дежурстве впервые подобная ситуация?
— Впервые, — тихо, словно извиняясь, ответил Анатолий.
— Тебе повезло, парень… Даже странно… Пожалуй, то, что хотел тебе сказать, преждевременно.
— Нет. Скажите, Антуан Викторович. Я все пойму…
— Ты уверен? Ну ладно, — согласился Антуан. — Слушай. Я говорил, что в жизни часто случается так…
— Простите, вы действительно совершенно спокойны или просто умеете владеть собой? Скажите, пожалуйста, мне это очень важно.
— Я на твоем месте поставил бы вопрос шире: то ли я вполне спокоен, то ли просто владею собой, то ли вообще равнодушен ко всему… И, по-моему, именно третье — основное в твоем вопросе. Не правда ли?
— Вообще-то… — замялся Анатолий. — Но, Антуан Викторович, вы не ответили… Простите…
— Если откровенно, то я не знаю, что и ответить, ибо предыдущий ряд имеет свое продолжение. А именно: я давно уже ко всему этому привык. А привычка, как известно, таит в себе элементы и равнодушия, и умения владеть собой, и опыт…
— Двадцать седьмой грузовой состав входит в аварийную зону! — предупредил голос из-под купола.
— Вы слышите, двадцать седьмой состав! — воскликнул Анатолий, и глаза его блеснули от наивного торжества и самодовольства. — Я же говорил, что дело в двадцать седьмом составе. Вы помните?
— Конечно, помню.
Анатолий вскочил и ринулся к пульту, но тяжелая рука легла ему на плечо.
— Что ты хочешь делать?
— Изменить скорость состава.
— Успокойся… К тому же, должен тебе напомнить, ты еще не имеешь права действовать самостоятельно.
— Но я же правильно определил — все дело в двадцать седьмом?!
— Все будет в порядке, Анатолий… Вот послушай: сегодня с нами работает «Полиморф»… Тебе часто приходилось дежурить с «Полиморфом»?
— Сегодня в третий раз…
— Вот как? И что ты о нем знаешь? — Ну… Универсальный киберон-диспетчер… А что еще мне нужно о нем знать? Я, в конце концов, не инженер…
— К примеру, знаешь ли, сколько ему лет? Собственно, этого и я, к сожалению, не знаю, но известно ли тебе, что наш «Полиморф» очень старый?
— Нет, я этого не знал… А это важно?
Антуан устало улыбнулся:
— А ты думаешь — нет? В последние три месяца он меня замучил этими аварийными ситуациями. Он стал чрезмерно осмотрительным, но работает прекрасно. Опыт у него огромный. Вот ты увидишь, что никакой аварийностью на одиннадцатой магистрали сейчас и не пахнет, — заявил Антуан, но почему-то насторожился, словно почувствовал, что сказал лишнее. — С каждым годом «Полиморф» становится… Да что говорить, мы сами с опытом становимся все менее и менее пылкими… — Антуан по-отцовски посмотрел на Анатолия. — Да, мы тоже становимся все менее пылкими и более осмотрительными с каждым днем, и это до тех пор, пока не начнем бояться собственной тени. И вот тогда — все! — Антуан громко рассмеялся. — Когда начинаешь бояться собственной тени, в этом мире делать больше нечего.
— Антуан Викторович, а вдруг «Полиморф» не ошибается?
— А он и вправду не ошибается, Анатолий. Он видит, понимает что-то такое, чего мы просто не можем, не успеваем заметить. Он уже начал бояться. Остаточные потенциалы на латеральных бетаклеммах, истощение гальванических структур анализатора… Ты, правда, заявил, что ты не инженер… Но не забывай, диспетчеру нужны и инженерные знания. Кстати, посмотри внимательно на экран и на часы аварийного отсчета времени… Ну! Что я говорил?! Убедился, что все в норме!
— Аварийная ситуация может сложиться на сто двадцать восьмом километре семнадцатой магистрали через три минуты и девятнадцать секунд.
— Вот видишь, «Полиморф» нашел для себя новую проблему и торопится поделиться своими опасениями.
— Но почему же его не демонтируют? — неуверенно спросил Анатолий.
— Да потому, что он еще… — …не боится собственной тени?
Антуан удовлетворенно улыбнулся:
— Вообще-то это близко к истине. Он хорошо работает. А дежурить с «Полиморфом» достается преимущественно мне. Я его насквозь вижу. Потому как тоже не молод, пуд соли с ним съел.
— Странно… все это с «Полиморфом»…
— Да ни чуточки.
— Аварийная ситуация может сложиться на тридцатом километре третьей магистрали через семнадцать секунд!
— Ну это он чересчур… — сказал Антуан, но тем не менее внимательно всматривался в экран, анализируя.
— Знаете, мне часто приходит в голову, Антуан Викторович, чем, собственно, диспетчер может…
— Аварийная ситуация может сложиться на сорок седьмом километре двести семнадцатой магистрали через полторы минуты!
— Сразу три «аварийности»… — задумчиво произнес Антуан, и Анатолий заметил, как тот побледнел, но не мог сообразить, что именно так взволновало дежурного, ведь всего минуту назад он так спокойно разглагольствовал о «солидном возрасте» «Полиморфа» и его богатейшем опыте.
— Аварийная ситуация может сложиться на седьмом километре пятьдесят второй магистрали через две минуты и три секунды!
Антуан бросился к пульту, но, не решаясь пока что- либо сделать, впился взглядом в экран. Через мгновение он облегченно вздохнул: прошло семнадцать секунд, а на третьей магистрали ничего не произошло.
«Так, может, это случится не егодня», — утешал сам себя Антуан. В сущности, ничего страшного случиться не должно: в соседнем зале отдыхает «Элефант», киберон помоложе… да и сам «Полиморф» должен своевременно остановить движение или перевести часть транспорта на резервные колеи, скорректировав скорость…
Однако Антуан прекрасно понимал, что кибероны тоже, бывает, ошибаются или не успевают. И еще одна мысль тревожила: «А вдруг это испытание, проверка?»
— Знаешь, что мне порою кажется, — неожиданно для себя усмехнулся Антуан и повернулся к Анатолию. — Кажется мне, что в давние, как говорят, добрые времена, когда за пультом каждого грузового состава или обыкновенного геликомобиля сидел водитель, было намного проще…
