Трактаты

Квинт Септимий Флорент Тертуллиан

Трактаты

К Скапуле

I

Мы, действительно, и не боимся и не страшимся того, что претерпеваем от незнающих; так как мы, желая достигнуть того, что Бог обещает, и боясь терпеть то, чем Он угрожает жизни развращенной, вступили в эту секту, приняв, конечно, условие ее договора – вести эту битву, жертвуя своею жизнью. Поэтому мы сражаемся со всякою вашею жестокостью, выступая против нее даже добровольно, и радуемся более тогда, когда нас осуждают, чем тогда, когда нас оправдывают. Итак мы посылаем эту книжку, боясь не за себя, а за вас и всех врагов своих, не говоря уж о друзьях. Ибо учение наше повелевает нам любить даже врагов и молиться за тех, кто нас преследует, чтобы доброта наша была совершенною и чтобы составляла нашу собственность, а не принадлежала всем. Ведь любить друзей свойственно всем, а любить врагов – одним только христианам. Поэтому мы, и скорбя о вашем незнании, и сожалея о вашем заблуждении, и прозревая будущее, и видя, что знамения его ежедневно угрожают, должны решиться хотя этим способом заявить вам то, что вы не хотите открыто выслушать.

II

Мы чтим единого Бога, Которого все вы знаете по природе, при молниях и громах Которого вы трепещете, при благодеяниях Которого вы радуетесь. А сами вы думаете, что есть другие боги, о которых мы знаем, что они демоны. Однако по человеческому праву и естественной власти каждый может почитать то, что он хочет, и богопочитание одного не приносит ни вреда, ни пользы другому. Поэтому богопочитанию (религии) не подобает вынуждать богопочитание, так как оно должно быть принято добровольно, а не путем насилия, так как и жертвы требуются от духа волящего. Поэтому хотя вы и принудили бы нас к жертвоприношению, однако этим ничего бы не даровали своим богам, ибо они не требуют жертв от тех, кто их не желает приносить, если только они не честолюбивы. Но Бог не честолюбив. К тому же Кто есть истинный Бог, Тот все свое одинаково дает как своим почитателям, так и не почитателям, и потому Он определил вечный суд для угодных Ему и неугодных. Однако нас, которых вы считаете святотатцами, вы никогда не поймали и при простой краже, не только что при ограблении храма. Все же грабители храмов и клянутся богами, и почитают богов, и не христиане, и однако изобличаются в святотатстве. Долго было бы говорить о том, какими другими способами все боги ваши и осмеиваются, и презираются самими почитателями своими, если бы я захотел это сделать. Нас обвиняют также и в оскорблении величества императора; однако никогда нельзя было найти христиан ни среди альбиниан, ни среди нигриан, ни среди кассиниан. Но те самые, которые даже накануне клялись гениями императоров, которые часто осуждали христиан, оказались врагами их. Христианин же не есть враг никакого человека, тем более императора, о котором он знает, что он поставлен его Богом, которого он должен и любить, и бояться, и почитать, и желать его благоденствия вместе с благоденствием всей Римской империи, пока будет существовать мир, ибо дотоле он будет существовать. Поэтому мы почитаем и императора так, как нам позволено, и как ему полезно, как человека, который выше всех после Бога, который получил от Бога все, что он есть, который ниже одного только Бога. Этого и сам он должен желать. Ибо Он больше всех потому, что ниже одного только истинного Бога. Он больше и самих богов, потому что и сами боги находятся в его власти. Поэтому мы и жертвы приносим за здоровье императора, но Богу своему, и в виде чистой молитвы, обращенной к Нему, как сам Он и повелевает. Ибо Бог, творец вселенной, не нуждается в каком-либо благовонии или какой-либо крови. Это, конечно, пища демонов. Демонов же мы не только презираем, но и укрощаем, и ежедневно открываем их, и изгоняем из людей, как известно весьма многим. Итак мы больше молим за здоровье императора, прося его у Того, Который может даровать его. И вообще, что мы делаем, следуя учению о божественном терпении, это для вас может быть достаточно ясно, когда мы, составляя такую толпу людей, почти большую часть каждого города, живем тихо и скромно, когда мы более известны по одиночке, чем в массе, когда о нас знают не почему-либо другому, как потому, что мы покидаем прежние пороки. Да не будет того, чтобы мы с досадою переносили то, что терпеть мы желаем, или чтобы мы со своей стороны замышляли какое-либо мщение: его мы ожидаем от Бога.

III

Впрочем, как мы выше сказали, нам необходимо скорбеть, потому что никакой город безнаказанно не совершит пролития нашей крови. Так было и в правление Гилариана, когда кричали о местах (de areis) наших погребений: areae non sint, да не будет кладбищ, areae ipsorum non fuerunt, и не было токов у них самих, так как они не сделали жатв. Но и дожди прошлого года о чем напомнили людям, это ясно. Они напомнили, конечно, о том, что и раньше был потоп за неверие и несправедливости рода человеческого. И чем угрожали огни, весьма недавно висевшие над стенами Карфагена в продолжение ночи, знают те, которые видели их. И на что указывали прежние громы, знают те, которые были глухи к ним. Все это – знамения грозного гнева Божия. Нам необходимо, насколько мы можем, и возвещать о нем, и предсказывать его, и молиться, чтобы он теперь был поместным. Конечно, в свое время узнают гнев всеобщий и последний те, которые знамения его толкуют иначе. Конечно, и прекращение солнечного света в Утическом округе было необыкновенны явлением, потому что солнце, стоя на своей высоте и в своем месте, не могло сделать это своим обыкновенным затмением. Впрочем вы имеете астрологов. Мы можем также сказать тебе и о кончине некоторых правителей, которые пред смертью своею сознались, что они согрешили в том, что мучили христиан. Вигеллий Сатурнин, который первый поднял здесь меч против нас, лишился зрения. Клавдий Луций Герминиан, когда, негодуя на то, что жена его перешла в эту секту, жестоко поступал с христианами в Каппадокии и когда, один только болея в своем дворце, заживо съедался червями, говорил: пусть никто не знает об этом, чтобы христиане не радовались и христианки не надеялись. Потом сознав свое заблуждение, так как он делал то, что некоторые благодаря пыткам отпадали от своей веры, умер почти христианином. Цецилий Капелла во время известной погибели Византии воскликнул: радуйтесь, христиане! Но и те, которые не понесли никакого наказания, придут для наказания в день божественного суда. И тебе мы желаем, чтобы тот удар, которому ты подвергся тотчас после того, как осудил Мавила Адруметского для зверей, служил для тебя единственным напоминанием, и теперь по этой причине произошло повреждение крови. Но помни об этом и на будущее время.

IV

Ты не наводишь на нас страха, так как мы тебя и не боимся. Но я желал бы, чтобы мы могли всех вас спасти, призывая вас не сражаться с Богом. Ты можешь и исполнять долг своей судебной власти и помнить о гуманности хоть потому, что и вы находитесь под мечем. Что, конечно, больше тебе повелевается, как не то, чтобы ты осуждал тех преступников, которые сознались, и чтобы подвергал пыткам тех, которые отрицаются? Поэтому вы видите, как вы сами поступаете против законов, принуждая отрекаться тех, которые сознались. Поэтому вы признаете нас невинными, не желая осуждать нас тотчас после нашего сознания. Если же вы стремитесь к умерщвлению нас, то вы истребляете невинность. А сколько правителей и очень строгих и очень жестоких оставляли без внимания эти дела. Таков был Цинций Север, который в Тисдре сам дал совет, как христианам отвечать, чтобы можно было их отпустить. Таков был Веспроний Кандид, который, чтобы успокоить граждан, отпустил христианина, как человека, могущего произвести мятеж. Таков был Аспер, который человека отпавшего тотчас после немногих мучений, не принудил приносить жертвы и заявил в присутствии адвокатов и судей, что он сожалеет о том, что попал в это дело. Также Пудент отпустил присланного к нему христианина, узнав из обвинения корыстность доноса. Разорвав обвинение, он сказал, что он согласно закону никого не будет слушать без обвинителя. Это все может быть тебе сообщено и должностными лицами и теми адвокатами, которые и сами пользуются благодеяниями их, хотя они говорят, что хотят. Ибо и чей-то писец, будучи одержим демоном, освободился от него, и чей-то родственник и раб тоже освободились от него. И сколько людей знатных (я не говорю о простых людях) вылечивались или от демонов или от болезни? Даже сам Север, отец Антонина, помнил о христианах. Ибо он отыскал Прокула христианина, который назывался Торпационом, прокуратора Евходии, который некогда исцелял его маслом, и держал его в своем дворце до его смерти. Его весьма хорошо знал и Антонин, воспитанный на молоке христианском. Далее Север, зная, что и знатнейшие женщины и знатнейшие мужчины принадлежат к этой секте, не только не преследовал их, но даже дал им свидетельства и явно защищал их от народа, нападавшего на них. И Марк Аврелий во время германского похода получил дождь благодаря молитвам христианских воинов, обращенным к Богу, когда была сильная жажда. Когда засухи также не устранялись коленопреклонениями и поэтами нашими? Тогда и народ, взывая к Богу богов, Который один только может, воздал благодарность нашему Богу под именем Юпитера. Кроме этого мы не отказываемся от того, что дано нам под залог, мы не оскверняем ничьего брака, мы с любовью относимся к сиротам, мы нуждающимся помогаем, мы никому не платим злом за зло. Пусть видят это те, которые обманывают секту и от которых и сами мы отказываемся. Кто наконец приносит на нас жалобу под другим именем? За какое другое дело страдает христианин, кроме дела своей секты? А ведь в столь продолжительное время никто не доказал, что она преступник, что она жестока. За столь большую невинность, за столь большую честность, за справедливость, за целомудрие, за веру, за истину, за Бога живого нас сжигают, чему обыкновенно не подвергаются ни святотатцы, ни действительные общественные враги, ни преступники против императора. Ибо и теперь правитель Легиона и правитель Мавритании мучат за это имя, но только мечем, как и в начале было повелено наказывать за дела такого рода. Но большие сражения, большие и награды.

V

Ваша жестокость – наша слава. Опасайся только, чтобы не оказалось, что тем самым, что мы претерпевал это, мы стремимся к тому только, чтобы доказать, что мы не боимся этого, а добровольно зовем это. Когда Аррий Антонин сильно преследовал в Азии, то все христиане этой страны явились к его трибуналу, составив из себя громадную силу. Тогда он, приказав немногих отвести, остальным сказал: жалкие люди! если вы хотите умереть, то у вас есть камни и веревки. Если бы угодно было нам сделать это и здесь, то что ты стал бы делать с столькими тысячами людей, с столькими мужчинами и женщинами, людьми всякого пола, всякого возраста, всякого состояния, если бы они явились к тебе? Сколько потребовалось бы огней, сколько мечей? Что стал бы претерпевать сам Карфаген, в котором ты должен был бы наказывать десятого, когда каждый узнал бы там своих родственников, своих товарищей, когда каждый, может быть, увидел бы там и мужей и женщин твоего сословия, и всяких знатных лиц и или родственников или друзей твоих? Поэтому щади себя, если не щадишь нас. Щади Карфаген, если не щадишь себя. Щади провинцию, в которой каждый сделался добычею воинов и врагов своих, когда узнали решение твое. Нет у нас никакого учителя, кроме единого Бога; Он находится пред тобою и не может скрыться; но ты ничего не можешь сделать Ему. Но те, которых ты считаешь своими учителями, – люди, и сами они некогда имеют умереть. Впрочем эта секта не уничтожится. Ты должен знать, что тогда более она увеличивается, когда, по-видимому, истребляется. Ибо во всяком, кто видит такое терпение, возбуждается недоумение, и всякий воспламеняется желанием узнать, в чем тут дело, и когда познает истину, то и сам тотчас последует за нею.

О женских украшениях

Книга первая

Если бы на земле было более веры, нежели сколько ожидается награды на небесах: то я уверен, возлюбленные сестры мои, что ни одна из вас, познавши Бога и размыслив о собственном бедствии, не захотела бы казаться веселою, а тем паче гордою, в своем одеянии; но напротив того верно старалась бы носить самые грубые и простые одежды. В таком наряде каждый сознавал бы в вас Еву огорченную и кающуюся, и вы бы могли скромностью своею изгладить с одной стороны стыд первого преступления, навлеченного на вас праматерью вашего, а с другой упрек, делаемый полу вашему в том, что он был причиною гибели всего рода человеческого. Всякая жена не может не сознать в лице своем первопреступной Евы, потому что она подобно ей рождает детей в болезнях, терпит те же муки, состоит в тон же зависимости. Наказание первой жены не перестает лежать на всем ее поле, который по сему как будто не может не участвовать и в ее преступлении. Как же, несчастная жена! Ты была так сказать дверью для диавола, ты получила от него для нашей гибели запрещенный плод, ты первая возмутилась против Творца твоего, ты соблазнила того, на кого диавол не смел напасть, ты изгладила в человеке лучшие черты божества, наконец исправление вины твоей стоило жизни Самому Сыну Божию; и после всего сего ты мечтаешь, ты смеешь украшать всячески ту кожу, которая дана была тебе единственно для прикрытия стыда (Быт. 3:21).

Если бы с самого начала мира были в употреблении тончайшая Милезийская шерсть и собираемая Скифами с дерев хлопчатая бумага, если бы роскошь установила с тех пор ценность багрянице Тирской, вышиванью Фригийскому и тканью Вавилонскому, если бы люди начали с того времени придавать блеск одеждам посредством белизны жемчуга и ослепительного сияния драгоценных камней, если бы скупость человеческая тогда же извлекла золото из сердца земли, если бы любопытство жен изобрело употребление зеркала для легчайшего обмана глаз заимствованными приятностями, если бы вся сия смесь гордости и суетности совместна была в мире с самого начала его: то думаете ли вы, любезные сестры, что праматерь ваша Ева, отягощенная бременем своего греха, изгнанная из рая сладости, из жилища счастья, полумертвая как от раскаяния, так и от предчувствия заслуженной ею смерти, думаете ли вы, говорю, что она в сем состоянии стала бы заботиться о столь многих суетных и пышных украшениях для прикрытия бедного своего тела и для избежания от стыда, грехом причиненного? И так если вы хотите оживить в себе праматерь свою Еву, изморенную и кающуюся: то вам не надобно искать и звать того, чего она не имела и не звала во время своей жизни, Все сии суетные украшения приводят только в замешательство жену, изъятую от благодати и почти уже осужденную: она кажется ни к чему иному не служат, как к погребальной ее церемонии.

Изобретатели сих украшений, я хочу сказать, мнимые сыны Божии, оставившие Бога для обладания дочерьми человеческими (Быт. 6:2), были за то осуждены на смертную казнь, и сие послужило также к бесславию жены. Они-то или потомки их изобрели или открыли многие вещи, скрываемые тщательно природою, и научились многим искусствам, которых лучше бы было не знать; они-то, говорю, показали людям, как искать металлов во внутренности земли, они открыли силу и качество трав; они первые стали производить чары, и возмечтали в расположении звезд найти пауку знать будущность. Главное же старание их состояло в том, чтобы доставить женам все те орудия суеты, которыми она себя украшают с такою разборчивостью: из их рук истекли блеск бриллиантов, которыми сияют ожерелья, все золото на запястьях, приятное разнообразие цветов тканей, словом сказать, все многоразличные вещества, которыми жены пользуются для прикрасы себя и для сокрытия лица своего. О свойстве всех сих вещей можно судить по качествам их изобретателей: тот должен быть совершено слеп, кто не увидит, что грешники никогда не доведут до невинности, что любовники – соблазнители никогда не научат блюсти целомудрие, что сии так сказать духи возмутительные, или клевреты их, никогда не поселят в нас страха к тому Богу, которого они оставили. Если бы изобретения их были настоящие науки: то столь негодные учители не могут порядочно в них наставлять; если же дары сии не иное что, как залог распутства: то что постыднее быть может?

Есть предание, что соблазнителями дочерей человеческих, о которых упоминается в книге Бытия, были падшие отверженные ангелы, и что они, позавидовав предназначению, обещанному жене стереть главу змию, то есть, сатане, решились не только, обольстив означенных дочерей, повредить сему предназначению, но изобрели к тому и наилучшее средство, состоящее в том, чтоб ослепить их пышным убранством, столь сильно подстрекающим врожденное им любопытство. Но кто бы ни были обольстители женского пола, кто бы ни были изобретатели тех искусств и тканей, которая порождают суету, особенно в сердцах женщин, постараемся исследовать самую природу и сущность сих вещей, дабы в точности узнать, какие причины побуждают нас искать их с таким усердием. Под словом одеяние женщин я разумею, во-первых, собственно одежду их, золото, серебро, драгоценные камни и прочие принадлежащие к тому украшения, во вторых крайнюю их заботливость убирать разнообразно волосы, поддерживать свое дородство, сохранять свежесть и цвет лица, и применять к светскому образу жизни прочие части тела, подверженные взорам людей. Я полагаю, что первая из сих прихотей происходит от тщеславия, а вторая есть настоящее распутство. Предоставляю рассудить христианским женам, служительницам Божиим, могут ли они найти тут что либо похожее на смирение, что либо сообразное с целомудрием, которое первым долгом своим поставили они блюсти ненарушимо.

Что такое есть золото и серебро, составляющие главнейшее вещество великолепия светских людей? От чего вещество сие, которое есть та же земля, для них драгоценнее, нежели земля, попираемая ногами? Не от того ли, что извлечение его из глубоких пещер, где оно создано, стоит часто жизни тем несчастным, которые осуждены добывать его оттуда? Или от того, что изменив вид свой от огня, приемлет оно имя металла, дабы служить к такому употреблению, на какое честолюбие человека обратить его пожелает? Я не нахожу во всем сем ничего иного, как тоже самое, что происходит с железом, медью и другими произведениями земли и обыкновенными металлами; а потому безрассудно полагать, чтобы драгоценные сии вещества одарены были от природы каким либо преимущественным достоинством против других металлов; но напротив того, ничего нет благоразумнее, как предпочесть им железо и медь, потому что от сих последних приобретаем мы гораздо больше пользы и услуг, нежели от золота и серебра, которые иногда по справедливости обращаются на одинаковое с ними употребление.

Не встречались ли часто железные кольца и другие того металла утвари между триумфальными украшениями? Не сохраняются ли и доныне медные сосуды, сделавшиеся драгоценною редкостью от древности? А обручальные кольца, которые и теперь делаются из железа, не служат ли доказательством, что металл сей приличен для украшения, между тем как они свидетельствуют и об умеренности отцов наших? Пусть люди, привязанные к золоту и серебру, покажут мне, какое можно сделать из них полезное и нужное употребление, подобно употреблению железа и меди. Никогда земля не была обрабатываема золотом, и корабли не строились из серебра. Никогда золотой меч не защитил ничьей жизни, и серебряные стены не служили оплотом для людей ни против непогод, ни против неприятельских нападений. Наконец золото и серебро никогда не употреблялись для добычи и обработки железа, между тем как сами они ни к чему годны без помощи железа. Из всего сего не вижу я, чтобы золото и серебро получили от природы какое либо преимущество перед другими металлами.

Можно ли также что лучшего сказать в пользу драгоценных камней, почитаемых дороже золота и серебра? Не одинакового ли они вещества с кремнями и бесплодным хрящем, которые не иное что, как извержения земли? О сих драгоценных камнях можно уже решительно сказать, что они никакой прямой пользы не приносят. Их нельзя употребить ни для фундаментов домов, ни для постройки крепостных стен, ни для покрытия зданий, ни для устройства террас. Они служат единственно для удовлетворения честолюбия женщин и для умножения их гордости; и для сего-то изящного употребления, их с таким трудом полируют, чтобы придать им более блеска, так искусно обделывают, чтобы поражать взоры отличным соединением и разнообразием цветов, так осторожно прокалывают, чтобы привешивать к ушам, так мастерски оправляют золотом, чтобы смесью сего металла придать им новую красу.

Но честолюбие не довольствуется сими извлекаемыми из земли вещами. Ему нужно, чтобы люди погружались в глубину моря, и там отыскивали и почерпали для него новую пищу из самомалейших раковин; и что всего удивительнее, так именуемый жемчуг не иное что есть, как недостаток сих раковин, как болезненный нарост, образующийся внутри сих животных. Вообще нет в свете ничего, чем бы не воспользовалась суета для своего удовлетворения: она проникает даже в голову дракона, чтобы найти там для украшения своего мнимо – драгоценный камушек, как будто бы для женщины христианки не довольно того, что прародительница ее научилась от змия ослушаться Бога, и как будто бы нужно ей от животного, послужившего орудием нашему искусителю, заимствовать вещество для вящего воспламенения в себе огня честолюбия в гордости. Не думаете ли вы, любезные сестры, что лучшее средство стереть главу змию состоит в том, чтобы так дорого ценить его извержения? Не явный ли это признак, что вы безмолвно ему покоряетесь, когда носите на голове своей сии камушки, когда поставляете за славу украшать ими чело свое?

Когда бы ценность столь много уважаемых вами вещей признаваема была по крайней мере общим согласием и одобрением всех народов: то я мог бы подумать, что вы позволили себе увлечься могущественною силою общего мнения. Но вещества сии, почитаемые вами за драгоценность, презираются в тех землях, откуда приходят, и высоко ценятся только там, где они чужды, то есть, где неизвестна настоящая их цена. Изобилие сих вещей поселяет к ним равнодушие; и у Парфян, Медов и других народов, обилующих золотыми копями, часто куются из золота цепи для рабов и преступников, так что сии последние, отягощаясь так именуемым у нас богатством, бывают тем несчастнее, чем более богаты, и тем самым доказывают ту истину, что золото может иногда быть предметом презрения.

У сих народов не более уважаются и драгоценные камни. Мы видели недавно в Риме, с каким пренебрежением они поступают с ними. Знатнейшим нашим дамам стыдно было смотреть, на какое употребление варварские сии народы обращали наилучшие их украшения. Изумруды, испещрявшие изгибы их поясов, и бриллианты, вставленные в ножны мечей их, небрежно скрывались под самою простою одеждою; а жемчуг, покрывавший их башмаки, часто и сам покрыт был грязью. Они носят драгоценности в таких только местах, где нельзя их видеть, как будто бы хотели научить римских дам, что стыдно им превозноситься ими. Они не довольствуются тем, что одевают рабов своих в дорогие разноцветные ткани, но обыкновенно покрывают ими стены домов своих, считая их как бы нестоящими того, чтобы человек их употреблял. Они предпочитают багрянице одежду простого естественного цвета.

Не думаю я, чтобы такое общее презрение к сим вещам могло быть подвергнуто порицанию и считаться варварским. Какое другое заключение можно извлечь из сего сверхъестественного смешения цветов и разнообразия тканей, как не то, что Бог не в состоянии был сотворить таких овец, на которых шерсть была бы багряного или другого блестящего цвета, в какой она теперь окрашивается? А, как известно, что Он мог бы и сие сотворить: то надлежит согласиться, что Ему было то не угодно, потому что Он того не сделал; стало быть, изменять волю Его, есть не иное что, как дерзость. Таким образом, вещи сии, происходящие не от Бога, не составляют добра, но суть изобретение противника Его, то есть, диавола, извращающего все естественное. Что не от Бога, то происходит от соперника славы Его; а соперник сей не иной кто, как диавол со своими ангелами.

Но, возразите вы, все сии ткани произведены собственно не руками Божиими. – Пусть так. Однако ж вы употребляете их не сообразно с волею Божьею. Это похоже на то, как если бы вы захотели уверить меня, что языческие зрелища, против которых пред сим я писал, и самое идолопоклонство, согласны с волею Божьею, потому что Бог сотворил вещи, употребляемые людьми на сии мерзости. Стало быть, если христианину не дозволено присутствовать на языческих зрелищах: то он равномерно не должен присваивать себе и права обращать в свою пользу золото и драгоценные камни, созданные Богом единственно для Его славы.

Но как удален преступный и тщеславный век сей от исполнения воли Божией! В то время как Бог распределил все вещи различно по различным землям, так что она взаимно бывают редки и чужды там, где не родятся, мы вместо того, чтобы довольствоваться произведениями, по воле Божией собственно нам предоставленными, обуревается слепою похотью новизны, и к несчастию стремимся сердцем и душою обладать такими вещами, которые Бог определил в пользу других народов.

Сия проклятая страсть не имеет границ, как скоро мы ей покоримся, и непомерное стремление к обладанию редких вещей, возбуждаемое честолюбием, до того исполняет сердце наше тщеславием, что для нас бывает почти уже невозможно обуздывать его; влечение же к тщеславию, не основанное на добрых делах, поддерживается единственно похотью, самою опасною болезнью ума человеческого, которая важнее, чем более воспламеняется. Похоть становится тем ненасытнее, чем обширнее бывает обладание вещами. Мы видим разорение знатнейших фамилий от приобретения каких-нибудь ящиков и шкатулок; видим вуали, стоящие до двадцати пяти тысяч золотых монет; видим стоимость целых лесов и островов, украшающих нежную голову; видим несметные доходы, висящие на ушах честолюбивой красавицы; видим на пальцах стоимость нескольких мешков золота. Можно ли сказать после сего, чтобы честолюбие не торжествовало, когда на женщин тратятся столь неимоверные издержки?

Книга вторая

I. Знаменитые служительницы Бога живого, любезнейшие во Христе сестры мои! Позвольте, чтобы я в качестве вашего собрата, хотя и считаю себя недостойным сего достохвального имени, представил вам сие краткое поучение, движимый не чувством тщеславия, но одним побуждением любви к делу вашего спасения; дело же сие, о котором все мы равно должны пещись, состоит главнейше в неукоризненных доказательствах нашей чистоты. Как мы все составляем храм Божий чрез освящение нас Духом Святым при крещении: то чистота сия должна быть так сказать привратником и стражем сего храма, дабы не входило в него нечистое, ничто мирское, и дабы Господь, в нем обитающий видя жилище Свое оскверненным, не удалился из него с негодованием. Но я не имею теперь намерения показать вам необходимость чистоты: божественные заповеди довольно на сей счет положительны. Я ограничусь только объяснением вам одной важной обязанности, какую вы должны соблюдать в рассуждении вашей внешности. Многие из вас (позвольте мне сделать вам сей упрек, хотя никто не достоин столько упреков как я), многие из вас, под видом мнимого неведения или смелого притворства, ведут себя по наружности довольно невоздержанно, как будто бы чистота стояла только в том, чтоб удаляться от грубых плотских удовольствий, и как будто бы наружность, то есть, наряды и украшения тела, совершенно ничего не значили.

Особы сии ничего не упускают к поддержанию своей красоты и мнимого своего благоприличия, так что никакого почти различия нет между ими языческими женами, которым истинное целомудрие по несчастию неизвестно. Я говорю, что сии неверующие не знают истинного целомудрия, потому что кто не знает истинного Бога, виновника и хранителя всякой истины, тот не может следовать иным путем, как путем заблуждения и лжи. Действительно если бы даже и можно было поверить, что между язычницами существует целомудрие: то однако ж сия их добродетель столько несовершенна и недостаточна, что, как бы они ни были целомудренны в душе, но роскошь одеяния их обнаруживает в них наклонность к разврату. Суетность их такова, что если нельзя иметь полного удовольствия, то они рады воспользоваться частичкою онаго. Сколько между ими таких, которые, притворяясь, что хотят нравится только мужьям своим, употребляют особенное старание украшать и наряжать тело свое для привлечения взоров чужих мужчин, сколько бы ни казалось по наружности, что они не имеют тут никакого дурного намерения? Скажем еще более. Обыкновенно случается с ними целомудренными язычницами, что если они и не смеют сделать преступления, то имеют к тому желание, или если теперь и не желают, то по крайней мере не заботятся искоренить в себе таковое желание. Должно ли сему удивляться? Все, что не происходит от Бога, не может не быть безнравственно. Язычницы сии, не имея возможности достигнуть до совершенного добра, портят и малое добро, которым они обладают, примешивая к нему зло.

II. Вам, любезнейшие сестры, надлежит отличаться от них в одеянии столько же, как и от них отличаетесь во всем прочем, да будете совершенны, якоже Отец ваш небесный совершен есть (Мф. 5:48). Сие совершенство, я хочу сказать, христианская чистота, должно не только отнять у вас желание быть любимыми, но заставить вас ненавидеть и отвергать все то, что может воспламенять опасную любовь в других. Во-первых, желание нравиться посредством искусственных прикрас может происходить единственно от испорченного и развращенного сердца. Известно, какою приманкою сии прикрасы служат к вовлечению людей в запрещенные удовольствия. Зачем вам возжигать преступное пламя? За чем привлекать к такому удовольствию, которое долг ваш велит считать непозволенным? Во вторых нам отнюдь не должно пролагать пути искушениям, которые и без того часто торжествуют, непрестанно на нас нападая, или по крайней мере сильно нарушают спокойствие души. О Боже! сохрани нас от сего пагубного камня претыкания. Мы должны иметь наружность такую скромную, степенную, христианскую, чтобы совесть ни в чем не могла нас упрекнуть. Желая пребывать всегда в сем счастливом положении, мы не должны слишком полагаться на себя; ибо полагаясь на собственные силы, мы будем менее остерегаться, сделаемся более отважны.

Страх есть основание спасения: надменность противоположна страху. Гораздо лучше не доверять своей добродетели: недоверие вселит в нас страх, страх сделать нас осторожнее, осторожность поставит нас в состояние избегать опасности. Напротив того если мы положимся на себя: то не боясь ничего и не уважая довольно опасностей, мы почти не можем не подвергнуться опасению. Кто ходит в безопасности и ни от чего не остерегается, тот никогда не станет на твердой ноге. Но кто внемлет ко всему, опасается всего, тот приобретет покой и уверенность в себе. Дал бы Бог, чтобы служители Его удостоены были во всяком случае Его покровительства, и могли всегда хвалиться милостями, от Него изливаемыми!

За чем нам стараться губить наших братьев? За чем притворными прикрасами возбуждать в сердцах их похоть? Если новый Господний закон равное полагает наказание и за желания и за дела бесчестные: то думаете ли вы, что тот, кто причинил другому гибель, останется без наказания? Знайте же, что вы действительно губите брата своего, когда, представляя глазам его свою красоту, порождаете в нем похотливые желания. Он уже в душе своей совершил то, чего преступнически пожелал, и вы становитесь для него так сказать мечем, его убивающим. Тут хотя бы с вашей стороны и не было никакого положительного проступка: но не менее того вы не извинительны. Подобно сему, когда случится убийство в доме: то хозяин дома, хотя бы и не участвовал в преступлении, но за небрежение подвергается строгости правосудия.

И так украшайте себя, если угодно, убирайте тщательно тело свое, дабы братия ваши, смотря на вас, погибали. Но что тогда последует с Божественною заповедью: возлюбивши искреннего твоего яко сам себе (Мф. 22:39)? Увы! Если вы мало печетесь о собственном спасении: то по крайней мере не разрушайте спасение других. Не думайте, чтобы Дух Святый изъяснился таким образом в отношении только к исполнению некоторых дел милосердия. Нет! Он тут говорит о всех вообще случаях, где только мы можем быть полезны ближнему. А как неоспоримо то, что собственное наше духовное благо, равно как и благо других, подвергается опасности, когда прелести, сами собою уже слишком опасные, тщательно умножаются: то будьте уверены, что долг ваш есть не только отвергать всякого рода украшения, воспламеняющие наши страсти, но даже убавлять или изглаживать блеск природной красоты вашей посредством некоторого рода небрежения, которого источником был бы Бог. Сим способом вы пресечете опасные следствия, обыкновенно производимые глазами. Хотя конечно не составляет преимущество тела, и будучи украшением дела рук Божиих, служит так сказать почетною завесою души нашей; но вред, какой можем мы причинить смотрящим на нас, должен возбуждать в нас те же опасения, каким подвергся Авраам от красоты Сарры (Быт. 12:15; 20:2). Сей отец верующих должен был выдать жену свою за сестру, чтоб освободить ее от поругания Египтян и царя Герарскаго.

III. Впрочем, пускай красота будет не опасна для пользующихся ею и не пагубна для живущих с нами, пускай не подвергает она никого искушению и не подает повода к соблазну и падению, но разве недовольно того, что она не нужна для невест Христовых? Как скоро кто по-христиански целомудрен, тому нечего делать с временною красотою, потому что от нее нельзя ожидать иного употребления и плода, кроме сладострастия. Я не нахожу, чтоб о ней можно было судить иначе. Посему надлежит оставить попечение об умножении тех приятностей, какие мы имеем, или о приобретении таких, каких в нас нет. Предоставим попечение сие безумным женщинам, которые, занимаясь своей красотою, думают, что хлопочут для себя, между тем как они хлопочут для других. Как! Скажет кто-либо. Неужели, кто сохраняет красоту свою, тот преступник и тогда, когда блюдет целомудрие? Разве не позволено нам пользоваться украшениями тела и наслаждаться удовольствием быть хорошо сложенными? Обстоятельство сие предаю я на суд тому, кто полагает все достоинство свое в преимуществах плоти. Мы же должны презирать сию безрассудную выгоду, составляющую качество суетной души; а суетность совсем не приличествует людям, почитающим долгом звания своего сохранять христианское человеколюбие. Если всякая вообще слава суетна и бесполезна, то какого презрения достойна та слава, которая извлекается от слабых нарядов тела? Верные ученицы Христовы! К вам обращаю речь мою. Если позволено хвалиться чем либо, то надобно хвалиться единственно духовными благами. Прекрасные качества тела не должны нас много занимать, потому что долг наш есть украшать только душу свою. Мы должны только радоваться тому, в чем можем показать прямые успехи. Слава наша состоит в заслугах добрых дел.

Можно допустить, чтобы христианин хвалился своею плотию, но плотию, изможденною покаянием и как бы отвердевшею от святых подвигов, дабы изможденная таким образом плоть доставляла торжество уму, а не унижала его, привлекая на себя взоры и вздохи какого-нибудь безумного молодого человека. Убедясь доводами, любезнейшие сестры, что красота вам бесполезна, не заботьтесь о том, если нету ее у вас, а если есть, то пренебрегайте ею со смирением. Христианка, естественно, может хорошо быть сложена, но красота ее не должна быть предметом соблазна. Ей не следует не только привлекать на себя разными прикрасами взоры мужчин, но быть ими замеченною.

IV. Хотите ли вы, чтобы я говорил с вами, так сказать, не по-христиански, и дал бы вам такой совет, какой мог бы дать и язычницам? Будьте уверены, что вы должны стараться нравиться не кому иному, как своим мужьям; нравиться же им можете вы только по мере того, как перестанете заботиться о том, чтобы нравиться другим. Не бойтесь жена не может казаться мужу противною. Она ему довольно нравилась, когда качества тела и души заставили его избрать ее своею супругою. Не верьте, чтобы, презирая убранства и украшения, могли вы навлечь на себя ненависть или холодность мужей ваших. Муж, какой бы ни был, требует от жены своей паче всего ненарушенного целомудрия. Христианин не должен обращать внимание на красоту, потому что преимущества, льстящие язычникам, не могут нами дорого цениться. Да и сами неверующие почитают красоту за вещь подозрительную и опасную. Для кого же хотите вы украшать лицо свое? Христианин того не требует, неверующий тому не доверяет. К чему хлопотать о нарядах, возбуждающих в одном презрение, а в другом подозрительность? Не напрасно ли тратите вы на то время?

V. Все то, что мною досель сказано, не к тому клонится, чтобы обратить вас к образу жизни, так сказать, мужицкому и отвратительному, или посоветовать вам не соблюдать опрятности в своей особе. Намерение мое состоит только в том, чтобы показать вам, до какой степени и до каких пределов может простираться заботливость ваша о своем теле, дабы целомудрие было неприкосновенно. Не должно выходить из границ скромной благопристойности и приличной опрятности. Надобно начинать с того, чтобы нравиться Богу. Наиболее оскорбляет Его безмерная склонность многих женщин употреблять всякого рода снадобья, чтобы сделать кожу белой и гладкой, чтобы красить лицо и щеки свои румянами, чтобы чернить брови сажею. Видно, что простое творение Божье им не нравится, когда они находят в нем недостатки. Они осуждают мудрость Верховного Творца всех вещей, ибо исправлять или переделывать то, что сотворено Богом, значить именно осуждать Его. Но кто учит их поступать так? Не иной кто, как враг Божий, как диавол. Действительно, кто в состоянии научить безобразить тело, как не тот, злоба которого успела изменить и ум человека? Перестанем сомневаться: он, именно он – изобретатель всех сих преступных хитростей, дабы в самих нас некоторым образом вести войну против Бога. Что приемлем мы от рождения, то – творение рук Божиих; а что к тому прибавляем, – то не от кого иного исходит, как от сатаны. Какая же смелость, какая дерзость употреблять в помощь сатану, чтобы претворять дело рук Божиих! Рабы наши не смеют ничего заимствовать от наших врагов. Воины не требуют ничего от вождей противной стороны: они считают за преступление прибегать к неприятелю своего властителя. Неужели же христианам прибегать к злейшему своему врагу, то есть, к злобному духу? Но, что я говорю: христианам? Могут ли они после такой неверности именоваться христианами? Они скорее должны называться учениками того, учению которого последуют.

Из сих предначертаний познайте, любезные сестры, как недостойно имени христианина и противно религии, вами исповедуемой, искусственно себя наряжать, тогда как. вам предписано соблюдать священную простоту во всем вашем поведении; претворять ваше лицо, когда вам запрещено претворять всякие ваши чувства; желать того, чего Провидение вам не дало, в то время как вам повелевается ничего того не желать, что принадлежит другому; стараться умножать ваши прелести, когда требуется от вас строгое целомудрие. Скажите же, как соблюдать вам то, что трудно в законе, когда не храните вы и того, что в нем легко и нисколько не тягостно?

VI. Иные из вас беспрерывно занимаются мазанием своих волос, чтобы доставить им белокурый цвет. Они как будто стыдятся своего отечества, и сердятся, что рождены не в Галлии или Германии. Они стараются насильственно передать волосам своим то, чем природа одарила сии народы. Печальное предзнаменование составляют сии блестящие волосы: суетная и мнимая красота их приводит к безобразию. Действительно, не говоря о прочих неудобствах, не правда ли, что чрез употребление сих благовоний теряются нечувствительно волосы? Не правда ли, что и самый мозг слабеет от сих посторонних влаг и от безмерного солнечного жара, на котором угодно вам палить и сушить свою голову? Можно ли любить прикрасы, производящие столь гибельные следствия? Должно ли называть добром то, что составлено из столь непристойных вещей?

Христианка делает из головы своей как бы жертвенник, на который возливает множество благовоний. Не подобие ли это жертвы, приносимой нечистому духу? Не лучше ли было бы обратить вещества на употребление благочестивое, полезное и нужное, на которое они Богом сотворены? С другой стороны что заповедал Иисус Христос? Не можеши, говорит Он, власа единаго бела или черна сотворити (Мф. 5:36). И жены смеют прекословить Богу? Посмотрите, говорят они, как искусно из темно-русых или черных волос делаем мы белокурые, и от того бываем пригоже. Но придет время, когда они ничего не упустят, чтобы белые волосы опять обратились в черные, и когда старость возвестит им, что они слишком долго наслаждались жизнию. Какая несообразность! Люди стыдятся возраста, до которого усердно желали достигнуть; жалуются на потерю, которой давно уже надлежало ожидать; воздыхают о юности, которую провели преступно; хотели бы возобновить случаи к непозволительным удовольствиям. Не дай Бог, чтобы подобное безумие приходило в ум прямому Христианину. Чем кто более старается скрывать свою старость, тем более она обнаруживается. Если ты хочешь никогда не состарится: то сохраняй свою невинность, приобретенную крещением. Сию-то нетленную красоту должны мы стараться соблюсти, пока не переселимся на небеса, где невинность наша получит возмездие. Думаешь ли ты, что приближаешься к небу, и что заботишься как можно скорее оставить нечистый мир сей, когда конец дней своих почитаешь за несносное для себя бремя и безобразие?

VII. Какую пользу приносят спасению вашему украшения вашей головы? Разве не можете вы оставить в покое своих волос? Вы их то завиваете, то развиваете; то подымаете, то понижаете; сегодня их заплетете, а завтра оставляете волноваться небрежно; иногда обременяете их множеством чужих волос, составляя из них или род шапки, которою покрываете голову, или вид пирамиды, чтобы шея была открыта. Какая странность хотеть преступать беспрерывно заповедь Божию! Кто от вас заботясь, говорит Спаситель, может приложити возрасту локоть един (Мф. 6:27). А вы хотите непременно прибавить к нему что либо, накопляя на голове своей пуки волос с кучею украшений, которыми обременяете темя головы, как бы средоточение шлема. Если не стыдно вам носить такое бремя: то постыдитесь по крайней мере недостоинства его. Не кладите на голову, освященную крещением, смертных остатков какого либо бедняка, умершего от распутства, или какого ни будь злодея, осужденного умереть на эшафоте. Свободная голова должна устранять себя от рабства всех сих тягостных убранств. Впрочем напрасно стараетесь вы казаться великолепно одетыми; напрасно употребляете искуснейших мастеров для уборки волос; Бог хочет, чтобы вы были под покрывалом. А за чем? вероятно за тем, чтобы никто не видал головы жен, срамляющих себе откровенною головою (1 Кор. 11:5).

Дал бы Бог, чтобы в великий день торжества Христиан позволено было мне бедному грешнику поднять голову до гордой вашей высоты, дабы быть свидетелем, воскреснете ли вы с вашими румянами и белилами, с вашими благовониями и пышными волосами и представят ли вас Ангелы Иисусу Христу с сими светскими на рядами и украшениями. Думаете ли вы, что если Бог не одобряет роскоши сей здесь, то вы обретете ее может быть в день страшного суда, и тела ваши будут блестеть тогда теми же одеждами, какими вы украшаете их в сем мире? Но к несчастию нашему тела и души должны воскреснуть, обнаженные от всякой чуждой при меси. Что не воскреснет с телом и душею, то должно быть отринуто, потому что не происходит от Бога. Отриньте же теперь то, что должно будет тогда отвергнуть, да узрит вас Господь и ныне такими, какими в последний день увидит.

VIII. Легко человеку, скажете вы, а особливо такому, который мало снисходителен к женскому полу, осуждать в женщинах все то, что может делать их приятными. Но разве одобряю я и в нашем поле известные суетности, не сообразные с важностью Религии? Мужчины одержимы бывают такою же страстью нравиться женщинам, как и женщины мужчинам. В тех и в других порок сей вселила испорченная природа. У мужчин есть свои снадобья, чтоб особу свою украшать искусственно. Они любят бриться, выдергивать волосы из бороды, завиваться, убирать голову, скрывать знаки старости своей, прятать седые волосы, придавать телу своему вид юности, даже румяниться подобно женщинам, выглаживать кожу свою особым порошком, смотреться беспрерывно в зеркало, не взирая на то, что оно выказывает их слишком верно. Все сие делается, как будто бы познание Бога, воспрещающего нам всякое желание нравится и всякую нечистоту, недостаточно было к тому, чтобы нам отвергнуть вещи сии, признавши их бесполезными и противными целомудрию. Известно, что где Бог находится, там присутствует и целомудрие вместе с священною степенностью, его сопровождающей. Каким же образом может торжествовать чистота без этих оружий, то есть, без скромности и степенности? Но, равным образом, как нам употребить и сию степенность в пользу целомудрия, когда лицо, одежда и весь состав наш, не будут обнаруживать приличной строгости нравов?

IX. Итак, в отношении к нашему одеянию и множеству нарядов и прикрас ваших, вы должны всячески отсекать, отвергать и изгонять сию излишнюю для вас непомерную роскошь. Какая для вас польза, что люди будут замечать на лице вашем признаки христианина благочестивого, смиренного, простого, скромного, сообразующегося с правилами Евангелия, между тем, как во всех прочих частях вашей наружности выставлять вы станете суетною пышность и неприличную изнеженность? Легко понять как роскошь сия противная христианской чистоте и какой путь прокладывает она к величайшим беспорядком. Как это? Не иначе, как осрамляя, как сказать, приятности красоты посредством неги одеяния. Это как справедливо, что бес помощи сей роскоши, хорошо сложенное лицо обыкновенно считается красотою посредственною, неприятною, лишенную прелестей своих, такою красотою, которая как бы в разводе с грациями. Напротив того, при недостатке естественной красоты, люди добавляют ее румянами, белилами и другими пособиями. Заметно, что даже особы, достигшие возраста спокойствия, и вошедшие в пристань скромности, нередко все поражаются блеском и великолепием украшений и обуреваются сильными пожеланиями, возбуждаемыми пышностью одежды, несмотря на холодность их возраста.

Отвергните, верные служительницы Иисуса Христа, отвергните мужественно все сии прикрасы и наряды, подобно как бы отринуть тех позорных людей, которые торгуют девственной чистотою. Если же вы обязаны иметь уважение к своему роду, качеству и достоинству, то являйтесь с таким скромным великолепием, которое бы не было предосудительно для истиной мудрости, внушенной вам Евангелием. По крайней мере, берегитесь, что бы под предлогом необходимости, не преступать вам границ, предписываемых религией. Как можем мы показывать на самом деле смирение, составляющую прямую обязанность нашу, когда ни сократим непомерное употребление богатств и убранств, питающих единственно тщеславие, которое нам приличествует?

Разве нам не позволено, возразите вы, пользоваться своим имуществом? Но Апостол возвещает нам, чтобы мы были «… пользующиеся миром сим, как не пользующиеся, ибо проходит образ мира сего» (1 Кор. 7:31); там же говорит он, чтобы мы были «… покупающие, как не приобретающие». Если же Апостол потом повелевает: «… имеющие жен, должны быть, как не имеющие», по причине краткости времени, то зачем нам думать после сего о суетных уборах о которых здесь идет речь? По сему-то самому побуждению многие особы обязываются хранить беспрерывное девство, и для приобретения Царствия Божьего лишают себя такого удовольствия, которое могло бы им быть позволено. Другие люди воздерживаются от употребления вещей, Самим Богом признанных нужными, как то от мяса и вина, употребление которых не может причинить ни опасности ни угрызения совести: они предпочитают в сем случае покорять и приносить в жертву Господу душу свою чрез подобное умерщвление плоти. Доселе вы довольно пользовались богатствами и приятствами своими, довольно наслаждались плодами естественных своих качеств. Пора следовать спасительнейшим правилам. Мы тот возлюбленный народ, который создал Бог при конце веков. Он предназначил нас от вечности на то, чтобы мы здраво судили о ценности времени, дабы, будучи наставлены в сем божественном учении, отметали все излишества века сего. Мы духовно обрезаны от всех вещей по духу и по телу, и должны духовно и телесно переменить правила мира сего.

X. Думаете ли вы что сам Бог научил людей искусству окрашивать шерсть соком известных растений или масляными частями известных рыб? Вероятно вначале мира Он забыл сотворить овец красных или голубых, и потому в последствии открыл тайну придавать разные цветы тканям, дабы их тонину и легковесность сделать ценнее. Вероятно Он же произвел сии золотые игрушки, блестящие множеством драгоценных камней, и проткнул вам края ушей для привески к ним великолепных жемчужин. Не Он ли полно признал нужным мучить Свое творение и утомлять детей, недовольных своею участью, до того, что из прорезов на теле, определенном для работы, висят какие-то зерна, которыми Парфяне, народ варварский покрывают все тело в виде ожерелья? Между тем тоже самое золото, которое приводит вас в восхищение, употребляется иными народами на делание цепей и оков; о чем их же историки повествуют. Видно правда, что вещи сии ценятся не потому, что сами по себе хороши, а потому, что редки. Но кто открыл из? Не иной кто, как мятежные ангелы или клевреты их: они первоначально указали людям сии земные произведения. Потом труд и промышленность, совокупно с их редкостью, соделали их еще драгоценнее от безумного рвения к удовлетворению роскоши женщин. Надобно полагать, что Бог ввергнет в кромешную тьму сих злых духов между прочим и за то, что они указали людям сии опасные вещества, как то: золото, серебро и делаемые из них вещи, и особливо за то, что научили искусству красить ткани и самое лице. Как можем мы угодить Богу, когда любим произведения тех, которых правосудие Его предало вечной казни? Но положим, что сам Бог даровал все сии вещи, и что Он позволил употреблять их? Положим, что пророк Исаия (Ис. 3:16–25) именем Господним не вопиял против женских багряных риз, что он не порочил их златых вплетений, перстней, монист и запястий, что он ничего не сказал на счет множества других их суетных украшений. Неужели же не должны мы отличаться от язычников, и преимуществовать над ними в том, что для них драгоценно? Вспомним, что у нас нет иного Господа и наставника, кроме истинного Бога, и что Он ревнив, когда кто преступает божественное Его учение. Убедимся, как и следует, что сей божественный Строитель с самого начала мира учредил все премудрым образом, и для испытания добродетели верных своих учеников расположил так металлы и минералы, чтобы данная им свобода пользоваться ими могла умножать заслуги их по мере того, как они станут лишать их себя. Не случается ли иногда, что умный отец семейства нарочно выставляет наружу некоторые ценные вещи для испытания верности слуг своих? Счастливы они, если покажут знаки своей честности и воздержания. Но сколь достохвальнее тот слуга, который отказывается и от того, что ему предоставлено, и который даже боится излишней снисходительности своего господина! Таково мнение Апостола: вся ми меть суть, говорит он, но не вся назидают (1 Кор. 10:23). Во сколько крат более будем мы опасаться употреблять запрещенные вещи, когда приучимся страшиться пользоваться вещами позволенными?

XI. Скажите: какую причину имеете вы являться в великолепном наряде, когда вы разлучены с другими женщинами, имеющими надобность в нем по таким побуждениям которые до нас не касаются? Вы не посещаете языческих храмов, не присутствуете на их зрелищах, не бываете на празднествах богов. Обыкновенные же поводы расточать такую пышность в одежде состоять именно в том, чтобы находиться в собраниях, чтобы видеть других и себя показать, чтобы выставить на продажу целомудрие. Но вам, иные спасительные побуждения выходить из дому: вы должны или посещать больных, или присутствовать при богослужении, или приходить слушать слово Божие. Все сие суть упражнения благочестивые, воздержные и скромные. Для сего не нужны ни чрезвычайная, ни великолепные с длинными хвостами одеяния. Если благопристойность, дружба или обязанность заставят вас посетить языческих дам: то почему не являться вам к ним с своею простою, тем более, что вы хотите следовать по пути веры? Чрез сие покажите вы существенное различие между служительницами истинного Бога и служительницами диавола. Вы послужите им назидательным примером. Прославите убо Бога, говорит Апостол, в телесех ваших (1 Кор. 6:20). Если же Бог прославляется сохранением чистоты: то Он прославляется также и пристойною одеждою и приличным поведением. Мне известны еще другие возражения некоторых женщин. Мы боимся, говорят они, чтоб имя Божие не подверглось хуле, когда мы откажемся от прежних уборов. Руководствуясь сим правилом, мы стало быть не должны отказываться и от прежних пороков; мы стало быть должны сохранить те же нравы, потому что хотим сохранить туже наружность; и тогда-то вероятно народы не станут хулить имени Божиего. Подлинно великая хула, когда кто скажет о ком либо из вас: эта женщина стала скромнее, сделавшись христианкою! Как! Не уже ли вы боитесь прослыть беднее, сделавшись богаче, или показаться небрежнее, ставши почтеннее? Христианин должен ли следовать правилам языческим, или правилам Божиим?

XII. Нам должно опасаться, чтобы не подать справедливейшего предлога к хуле. Действительно может ли что быть соблазнительнее, как видеть христианских жен, которые, нося звание священных хранительниц чистоты, являются публично разодетыми и разрумяненными подобно блудницам? Какое тогда будет различие между вами и сими несчастными жертвами нечистоты? Строгость законов отделяла их прежде от замужних женщин, и запрещала им носить наряды знатных особ; но ныне своевольство века сего, усиливаясь вседневно, равняет сих мерзавиц с знаменитейшими дамами, так что нельзя уже и распознать одних от других. Священное Писание вразумляет нас, что наряды и раскрашивание лица знаменуют любодеяние тела. Господь, наименовав великую любодеицу, сидящую на водах многих, дает ей и одеяние, сообразное с ее именем: и бе жена, сказано, облечена в порфиру и червленицу (Отк. 17:24): одеяние подлинно проклятое; без чего не была бы она и названа мерзкою любодейцею. Иуда, сын Иаковль, увидевши Фамарь, сидящую пред враты Енани, облеченную в ризу метнюю и украшенную (Быт. 28:14), не смотря на то, что лице ее было под покрывалом, тотчас догадался, что она блудница: по качеству одеяния узнал он, какое ее занятие. Опыт вскоре показал ему, что он не ошибся. Все сие нас убеждает в том, что мы всячески должны стараться не подавать своею внешностью повода к дурному заключению о о нашей добродетели. К чему послужит непорочность души, подозреваемая другими? За чем доставлять другим предлоги к преступническому положению того, чем сами мы гнушаемся? Почему одежда наша не должна быть свидетельством наших нравов, дабы отнять у бесстыдства всякой повод к очернению души? Позволено казаться целомудренным, но запрещено казаться бесстыдным.

XIII. Иная из вас может быть скажет мне: я не имею нужды в одобрении людей, свидетельство их мало меня беспокоит, Бог видит сердце мое, Он один мой Судия. Пусть и так; но вспомним, что говорит на сей счет Апостол: кротость ваша разумна да будет всем человеком (Флп. 4:5). На какой конец? Не на тот ли, чтобы злоба не могла добрый наш пример служил злым людям как бы укоризною? Какой также смысл заключается в сих словах: да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела (Мф. 5:16). Для чего Иисус Христос называет нас светом мира? Для чего сравнивает он нас с градом, иже не может укрытися верху горы стоя? Не для того ли, чтобы мы просвещали людей, находящихся во тьме, и возвышались над людьми, погруженными в пороки? Да и в самом деле когда вы будете ставить светильник под спудом: то всякой будет иметь право обвинять вас в преступном небрежении, потому что вы как бы гасите сей светильник. Светильниками мира мы становимся от добрых наших дел, дела же сии, когда они истинно хороши, не любят мрака: они должны быть обнаруженными, и приличие требует, чтобы другие их знали и видели. Посему для Христианина не довольно быть целомудренным: надобно ему таким и казаться. Чистота сия, если смело сказать, так должна быть изобильна, чтоб из сердца извивалась на платье, и из внутренности орошала всю особу. Она таким образом оградит цитадель внутренности надежными укреплениями внешности, и с большею безопасностью сохранит верность, подобающую Богу. Надлежит совершенно отказаться от всякой неги, обессиливающей строгую добродетель. Впрочем я не знаю, в состоянии ли руки, привыкшие к запястьям, поднять тяжесть оков. Сомневаюсь, чтобы ноги, столь часто носившие шелковыя подвязки, могла перенести боль от веревочного вязания их. Боюсь, чтобы голова, покрытая изумрудами и бриллиантами, не отпустила подло от меча, которым мы ежечасно угрожаемся. А потому, верные служительницы Иисуса Христа, привыкайте к самотруднейшим вещам, и вы не ощутите их при случае. Откажитесь от удовольствий и нарядов, и вы не пожалеете о них никогда. Будьте всегда готовы переносить жесточайшие удары, и не имейте ничего такого, с чем тяжело бы было вам расстаться. Все блага мира сего не иное что суть, как цепи, задерживающие полет нашей надежды. Отвергнем все цепи, задерживающие полет нашей надежды. Отвергнем все сии земные украшения, если хотим блистать на небесах. Остерегайтесь любить пагубное золото, которым запечатлено главное преступление Израильтян (Исх. 32:26). Вам должно ненавидеть то, что погубило Иудеев, заставив их оставить Бога для поклонения творения рук своих. Впрочем время Христиан всегда, и особенно ныне, есть век железный, Ангелы нас в них как бы уже облекают. Предстаньте же пред них, отличаясь красою и приятствами Апостолов. Простота и целомудрие да будет единственным вашим убранством. Начертите на глазах своих смиренную скромность, происходящую от благоустроенной внутренности. Привяжите слово Божие к ушам, а иго Христово к шее своей. Покоряйтесь мужьям: сего довольно для вашего украшения. Занимайте руки свои прядением, и удерживайте ваши ноги в кругу домов ваших: ноги ваши от того сделаются более красивы, чем от избытка золота. Исполняйтесь радостью мудрости, святости и чистоты. Если вы так себя изукрасите: то Сам Бог будет любить вас верно и вечно.

Против Гермогена

1. Обычно, ради краткости, мы опровергаем еретиков ссылкой на их позднее происхождение. Ибо, поскольку учение об истине, обличившее даже будущие ереси, появилось раньше других, постольку все более поздние учения будут считаться ересями, раз они были предсказаны более древним учением об истине. Учение же Гермогена и вовсе новое. Да и сам он до сего дня человек мирской, по природе еретик, и даже закоренелый; болтливость он считает даром слова, наглость – решимостью, а злословие в адрес всякого – долгом чистой совести. Кроме того, он рисует неприличные изображения, постоянно меняет жен, заповеди Божьи насчет удовлетворения желаний соблюдает, а насчет искусства забывает. Вдвойне бесчестный, и кистью, и пером, он полностью изменяет законам Божьим и мирским. Дурной знак можно увидеть и в совпадении имен: ведь и тот самый известный из апостольских времен Гермоген не сильно усердствовал в исполнении предписаний учения.

Но оставим личность Гермогена, так как нас главным образом интересует его учение. На первый взгляд, он признает Христа Богом, но изображает Его таким, что возникает сомнение, Бог ли это христиан? Мало того, Гермоген вообще не признает главное дело Бога, отрицая, что Он сотворил вселенную из ничего. Обратившись от христиан к философам, от Церкви к Академии и Портику, Гермоген позаимствовал у стоиков идею уравнять материю с Богом, которая, таким образом, и сама всегда существовала, нерожденная и несотворенная, не имеющая ни начала, ни конца, из которой впоследствии Бог создал все.

2. И вот, начав свою картину с такой тени, причем совершенно беспросветной, этот живописец раскрасил ее самыми наихудшими аргументами. Он предположил, что Бог сотворил все или из Себя Самого, или из ничего, или из чего-либо, чтобы после того, как он покажет, что Бог не мог сотворить ни из Самого Себя, ни из ничего, отсюда заключить, что останется: Бог творил из чего-либо, а это что-либо и было той самой материей. Итак, Гермоген отрицает, что Бог мог творить из Себя Самого, потому что все, что ни сотворил бы из Самого Себя Бог, было бы частью Его Самого. С другой стороны, Он не раскладывается на части, так как Неделим, Неизменяем и всегда Один и Тот же, раз Он – Бог. Далее, если бы Он сотворил что-либо из Самого Себя, то оно принадлежало бы Ему Самому. Всякое же нечто, и которое возникло, и которое Он сотворил, должно считаться несовершенным, потому что возникло из части и из части Он сотворил. Если же, будучи всем. Он сотворил все, то следовало бы, чтобы Он одновременно и был, и не был бы всем, потому что следовало бы и чтобы Он был всем, чтобы сотворил Сам Себя, и чтобы не был всем, чтобы возник из Самого Себя. Но это слишком трудно. Ведь если Он был, то не стал бы, поскольку был. А если бы не существовал, то и не сотворил бы, так как был бы ничем. Он же, Который пребудет всегда, не возник, но существует во веки веков. Следовательно, не из Самого Себя сотворил Тот, у Кого не было условий и возможности творить из Себя Самого.

Затем Гермоген рассуждает таким же образом о том, что Бог не способен творить из ничего. Для этого Гермоген определяет Бога как Благого и Всеблагого, Который постольку желает творить благое и всеблагое, поскольку Сам таков. И ничего не благого и не всеблагого Он вообще не хочет и не делает. Стало быть, следует, чтобы от Него происходило только благое и всеблагое согласно Его же характеру. Однако существует и зло, сотворенное Им, хотя и не по Его усмотрению, и не по Его воле, – так как по Своему усмотрению и желанию Он не сделал бы ничего несообразного и недостойного Себя. Поэтому то, что Он сделал не по Своей воле, надо полагать, совершенно в результате вредного воздействия какой-то иной причины, без сомнения – материи.

3. К этому доказательству Гермоген добавляет и другое. Бог всегда был Богом, и даже Господом, и никогда не – Господом. Но никоим образом Он не мог всегда быть Господом, подобно тому как всегда был Богом, если не существовало ранее и всегда чего-либо, чьим Господом Он всегда был. Из этого вытекает, что материя была всегда соприсуща Богу – Господу.

Это его соображение я поспешу тут же опровергнуть, чтобы научить пониманию и преодолению и других его аргументов, поскольку это добавление он сделал в расчете на непонимающих. Итак, мы считаем, что имя Бога у Него Самого и в Нем Самом было всегда, а имя Господа не всегда. А ведь каждое из этих имен предполагает разное состояние своего обозначаемого. «Бог» есть имя самой субстанции, то есть божественности (divinitas), «Господь» же – не субстанции, но Божественной силы, или власти (potestas). Субстанция всегда была при своем имени, каковое есть «Бог». Только впоследствии заходит речь о Господе, а именно как о чем-то привходящем. Ибо как только появилось то, на что начинает воздействовать Божественная сила Господа, именно благодаря проявлению Божественной силы Он с того самого момента сделался и стал называться Господом. Точно так же Бог есть Отец, а равно и Судья. Однако не всегда Он Отец и Судья, потому что всегда Бог. Ведь Он не мог стать ни Отцом прежде появления Сына, ни Судьей прежде сотворения греха. Было же время, когда не было ни греха, ни Сына, сделавших Бога Судьей и Отцом. Так и Господом Он не мог стать прежде того, благодаря чему Он стал Господом. Первоначально Он мог быть только Богом, еще только намеревающимся когда-нибудь стать Господом благодаря тому, что Он сотворит Себе для служения, как, в свое время. Он станет и Отцом благодаря Сыну и Судьей вследствие греха.

Наверное, Гермоген, с твоей точки зрения я предаюсь пустословию? Но нам большую поддержку оказывает Священное Писание, которое различает и то, и другое имя и каждое вводит в свое время. Ведь имя «Бог», которое существовало всегда, оно употребляет сразу же: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1). И затем, пока Он не сотворил то, Господом чего собирался быть, Писание употребляет только имя «Бог»: И сказал Бог, и создал Бог, и увидел Бог (3), и нигде до тех пор «Господь». Но когда Он завершил творение всего и, главное, конечно, самого человека, который, собственно, и должен был постичь Господа и как раз дать Ему имя, тогда уже Писание присоединило имя Господа; И взял Господь Бог человека, которого сотворил, и повелел Господь Бог Адаму (2:15). Итак, Тот, Кто до того был только Богом, стал Господом с того времени, с которого у Него появился тот, чьим Господом Он был. Ибо Богом Он был Сам по Себе, а для тварей стал Богом тогда же, когда и Господом. Следовательно, если Гермоген будет полагать, что материя всегда существовала потому, что всегда существовал Господь, из этого будет следовать, что существовало ничто, так как известно, что Господь существовал всегда. Пожалуй, для непонимающих, – а среди них Гермоген являет предел непонимания, – я добавлю кое-что еще и к тому же использую против него его собственное оружие.

Раз Гермоген отрицает, что материя рождена или сотворена», то, я полагаю, нельзя к Богу прилагать имя Господа в связи с материей, ибо необходимо, чтобы была свободной та, которая, не имея рождения, не имеет и родителя, так что она никому не обязана и поэтому никому не подчинена. Таким образом, как только Бог проявил Свою власть над ней, творя из нее, с того момента материя, принявшая Господа Бога, доказывает, что Он не был Им, пока этого не сделал.

4. Я начну вновь рассуждать о материи именно с того, что ее создал Бог, хотя она и представляется как нерожденная, несотворенная, вечная, без начала и конца. Ведь что другое может быть, наивысшим достоянием Бога, если не вечность? Есть ли у вечности иное свойство, нежели всегда быть в прошлом и будущем благодаря тому, что у нее нет ни начала, ни конца? Если таково свойство Бога, оно должно принадлежать одному Богу, Чьим свойством и является. Но раз вечность приписывается и другому, она уже не является неотъемлемой собственностью Бога, а разделена между Ним и тем, чему приписывается. Ведь хотя существуют те, которые именуются богами, как на небе, так и на земле, однако для нас только один Бог – Отец, из Которого все (1 Кор. 8:5–6). Тем более необходимо, чтобы и у нас одному Богу принадлежало то, что есть неотъемлемое свойство Бога. И, как я уже сказал, вечность не была бы неотъемлемым свойством Бога, если бы она принадлежала другому. Ведь если Бог существует, то необходимо, чтобы существовало нечто единственное и чтобы оно принадлежало [Ему] одному. Чему же и быть единственным, как не тому, с чем ничто не может сравниться? Чему первоначальным, если не тому, что выше всего, прежде всего и из которого все? Благодаря тому, что Бог один владеет вечностью, Он есть Бог. А так как лишь Он один владеет ею, то и существует только Он один. Если бы ею владел и кто-то другой, то сколько существовало бы богов, скольким было бы свойственно то, благодаря чему они могут быть богами! Итак, Гермоген вводит двух богов, раз материю считает равной Богу. Но Бог должен быть одним, потому что лишь наивысшее есть Бог. Наивысшим же не может быть ничего, кроме единственного в своем роде. А единственным в своем роде не может быть то, с чем что-то сравнивается. Если материи приписывается вечность, она признается равной Богу.

5. Но Бог есть Бог, а материя есть материя. И все же, разве сможет воспрепятствовать сравнению простое различие имен, если обозначаемым ими предметам приписывается одно и то же свойство? Пусть у них и природа различна, пусть и форма не одна и та же. Пока у них одно и то же свойство, у них единый смысл. Бог не рожден. Неужели, в таком случае, рождена материя? Бог вечен. Неужели же материя не вечна? Оба без начала, оба без конца. Оба в равной степени творцы вселенной: как Тот, Который сотворил, так и та, из которой Он сотворил. Ведь не может и материя не считаться создательницей всего, из чего состоит вселенная. Что же на это ответит Гермоген? Что не надо поспешно сравнивать материю с Богом, даже если в ней есть что-нибудь, принадлежащее Богу, так как она сама, не обладая всем, не претендует и на полное равенство? Каким же образом Гермогену удалось оставить Богу побольше, чтобы не показалось, что все, принадлежащее Богу, он отдал материи? «По крайней мере, – скажет Гермоген, – несмотря на подобные свойства материи, пусть Богу останется и могущество, и субстанция, благодаря чему Его считают и Одним, и Единственным, и Первым, и Создателем, и Господом всего».

Истина же, защищая единобожие, требует, чтобы все, принадлежащее Богу, принадлежало только Ему одному. Таким образом, если все будет принадлежать только одному, то будет принадлежать Ему Самому, так как на этом же основании существование какого-либо иного бога не допускается, раз никому нельзя иметь ничего из принадлежащего Богу. «Следовательно, – скажешь ты, – и мы не имеем ничего от Бога?» Напротив, имеем и будем иметь, но по Его, а не по нашей воле. Мы можем даже стать богами, если удостоимся быть теми, о которых Он возвестил: Я сказал: вы – боги, и стал Бог в собрании богов (Пс. 8:1:6). Но это может произойти только по Его милости, а не благодаря нашим способностям. Ибо только Он один обладает способностью творить богов. Он и свойством материи делает то, что приобщает ее к Богу. А если она получила от Бога то, что Ему принадлежит, я имею в виду свойство вечности, то можно ли верить, что, хотя у нее есть нечто общее с Богом, она не Бог? И как же это понять, когда Гермоген говорит, что материя имеет нечто общее с Богом, и при этом настаивает, что это общее, не отрицаемое им как свойство материи, принадлежит одному лишь Богу?

6. Гермоген говорит, что только Богу по силам быть Одним, Единственным, Первым, Творцом всего, Господином всего и ни с кем не сравнимым. Но причину всего этого он также приписывает и материи. А ведь тот же самый Бог некогда призывал в свидетели богов и клялся Самим Собой, что никто другой не будет, как Он Сам. Но Гермоген сделает Его лжецом. Ведь и материя будет, как Бог: несотворенная, нерожденная, не имеющая ни начала, ни конца. Скажет Бог: Я первый (Ис. 41:4; 44:6). Но как может быть Первым Тот, Кому материя совечна? Ведь среди совечных и современных не может быть неравенства. Или материя также первая? Бог говорит: Я Один только простер небо (44:24). Ан нет, не один: и та тоже простерла, из которой Он простер. Когда Гермоген утверждает, что материя существует, не нарушая свойства Бога, разве не можем мы точно так же возразить, что Бог существует, не нарушая свойства материи? В конце концов свойства у них общее. Следовательно, верно будет и для материи, что она существует одна, но вместе с Богом, с Богом она первая, так как и Бог Первый вместе с ней. И она несравнима с Богом, так как и Бог несравним с ней. И вместе с Богом она созидательница и вместе с Богом – госпожа. Таким образом. Бог обладает не всеми, а некоторыми свойствами материи. Богу же Гермоген не оставил ничего, чего бы он не приписал и материи. Так что не материя к Богу, а, скорее, Бог приравнивается к материи. И вот когда то, что мы признаем свойствами Бога, – что Он существовал всегда, без начала, без конца, и был Первым и Единственным, и Создатетелем всего, – приписывается также и материи, я спрашиваю: чем же отличным и чуждым Богу и потому свойственным только ей обладает материя, из-за чего она не может сравниться с Богом? Если в ней находятся все свойства Бога, это – достаточное основание для дальнейшего сравнения.

7. Если Гермоген утверждает, что материя меньше и ниже, чем Бог, и поэтому отлична от Него, несравнима с Ним, как с большим и высшим, то я возражаю, ибо вечное и нерожденное приемлет никакого уменьшения и унижения, потому что именно вечность и нерожденность делают Бога таким, как Он есть, и коим образом не меньшим и не подчиненным, но, напротив, большим и превосходящим всех. Ведь подобно тому, как все прочее (что рождается и умирает и потому не вечно, будучи заложником как конца, так и начала) допускает то, чего Бог не приемлет, то есть умаление и подчинение, – раз уж это прочее рождено и создано, – так и Бог потому этого не допускает, что и не рожден, и вообще не создан. Таково же и положение материи. Итак, мы утверждаем, что из двух вечных сущностей, нерожденных и несотворенных, Бога и материи, на общем основании равно обладающих тем, что не допускает ни умаления, ни подчинения, – то есть вечностью, – ни одна не может быть ни меньшей, ни большей, ни одна более низкой или более высокой, но обе равным образом велики, равным образом возвышенны, равным образом обладают тем незыблемым и совершенным счастьем, имя которому – вечность. И не будем сближаться с мнением язычников, которые, если когда-либо бывают вынуждены признать Бога, тут же хотят подчинить Ему и других богов. Божественность ведь не имеет степени, поскольку единственна в своем роде. Если бы она была и в материи, точно так же нерожденной, несотворенной и вечной, то она была бы целиком присуща обоим, так как никоим образом не может быть ниже себя. Итак, каким же образом Гермоген осмелится сделать различие, а также подчинить Богу материю, вечную Вечному, нерожденную Нерожденному, создательницу Создателю, имеющую право сказать: «И я – первая, и я прежде всего, и я та, из которой все. Мы равны. Мы были одновременно, оба без начала и конца, оба без творца и господина. Кто меня подчинил современному мне и совечному Богу? Если потому, что Он называется Богом, то и у меня есть мое имя. Но и я – Бог, а Он также и материя, так как оба мы суть то, чем является каждый из нас»?

8. И вот, Гермоген, полагая, что материя не равна Богу и тем самым подчиняя ее Ему, на самом деле даже ставит ее выше Бога и, скорее, Бога подчиняет материи, когда считает, что Бог все сотворил из материи. Ведь если Он использовал ее часть для создания мира, то материя, которая доставила Ему средство творения, оказывается выше Него, и Бог кажется подчиненным материи, в чьей субстанции Он нуждался. Ведь никто не может не испытывать нужды в том, чьей собственностью он пользуется; никто не может не подчиниться тому, в собственности которого он нуждается, чтобы пользоваться ею; так что никто не может не быть меньше того, собственностью которого он пользуется, и никто, позволяя пользоваться своим, не может не быть в этом выше того, кому он дает возможность пользоваться. Итак, материя сама не нуждалась в Боге, но предоставила Богу, Который в ней нуждался, себя, богатую, обильную, благородную – худшему, очевидно, и немощному, и не способному сделать из ничего то, что пожелает. Она на самом деле оказала Богу великое благодеяние, так что у Него теперь есть тот, кто признает Его Богом и называет Всемогущим. Хотя какой уж Он Всемогущий, если Он не способен сотворить все из ничего. Конечно, и для себя кое-что выгадала материя. Так что и она может быть теперь признана вместе с Богом, равная Богу, мало того – помощница. Вот если бы только не одному Гермогену она была известна, да патриархам еретиков, философам. А от пророков и апостолов она сокрыта и до сих пор. Впрочем, я думаю, – и от Христа.

9. Гермоген не может утверждать и того, что Бог использовал материю для сотворения мира как Господь. Ведь Он не может быть Господом совечной Ему субстанции. Скорее, использование было взаимным (а не исходило из Его власти) потому именно, что, видя зло в материи. Он тем не менее вынужден был пользоваться ею. К этому принуждала Его собственная посредственность, препятствовавшая Ему творить из ничего, а также немощь. Ведь если бы Он относился к материи (в которой видел зло) со всем могуществом Господа, то, будучи Благим Богом, Он прежде всего сделал бы ее доброй, чтобы, если уж пользоваться, то добром, а не злом. Однако Он хоть и благ, но не Господь; значит, воспользовавшись той материей, какая у Него была, Он показал Свою зависимость и согласился на условия материи, которую исправил бы, будь Он Господом. Так нужно ответить Гермогену, когда он утверждает, что Бог именно благодаря Своему господству использовал материю – вещь, к тому же, Ему не принадлежащую, а следовательно, Им не сотворенную.

Значит, зло исходит от Него Самого; если Он и не приумножил зла, не будучи его Творцом, то определенно попустительствовал ему как Господь. Если же материя не принадлежит Богу (ведь зло Ему не свойственно), то Бог воспользовался чужим: или путем займа, если Он слабее материи, или путем грабежа, если сильнее. Ведь только тремя способами приобретается чужое: по праву, благодаря любезности и в результате разбоя, то есть по праву собственности, путем займа и путем насилия. Так как право собственности не принадлежит Богу, то Гермоген может выбрать наиболее приличествующее ему лишь из двух последних способов: создать вселенную благодаря займу или насилию. Но не лучше ли, чтобы Бог решил вообще не создавать ничего, нежели творить в результате займа или насилия, да к тому же из зла? Неужели, будь материя даже самой лучшей, Он счел бы достойным Себя творить из чужой собственности, пусть и доброй? Не слишком разумно было бы с Его стороны творить мир для Своей славы и в то же время являть Себя должником чужой и притом не доброй субстанции.

10. «Что же, – говорит Гермоген, – неужели Бог должен был творить из ничего, чтобы зло также было приписано Его воле?» Право, велика слепота еретиков, применяющих такое рассуждение, когда они или хотят верить в другого Бога, доброго и всеблагого, так как Творца считают производителем зла, или полагают рядом с Творцом материю, чтобы выводить зло из материи, а не от Творца. Ведь никакой Бог не должен быть освобожден от вопроса, почему, не будучи виновником зла, Он может быть сочтен тем, кто, хотя и не сам сотворил зло, все же допустил его происхождение от кого-нибудь и откуда-нибудь. Поэтому пусть послушает Гермоген, пока мы порассуждаем о смысле зла в другом отношении, а заодно и о том, что у него. ничего не получилось с этим его возражением.

Вот ведь, хотя и не виновником, но пособником зла считают того Бога, Который терпел за век до сотворения мира зло материи, которую как благой соперник зла должен был бы исправить. Ибо Он или мог исправить, но не захотел, или же хотел, но на деле не смог, будучи немощным. Если же Он мог, но не захотел, то и Сам Он зол, так как покровительствовал злу. И поэтому Бог уже считается виновником зла, хотя Сам Он его не сотворил. Ибо, не захоти Бог, чтобы зло существовало, его и не было бы. Но Сам Бог поступил так, будто не захотел, чтобы зла не было. Что может быть позорнее? Если Он хотел бытия того, чего Сам сотворить не хотел, то Он действовал против Себя Самого. Ибо, с одной стороны, Он хотел бытия того, чего Сам не хотел творить, с другой же стороны, Он не хотел творить того, бытия чего Он хотел. Он словно хотел его бытия как блага и словно не хотел его творения как зла. Не создавая его, Он объявил его злом, а допустив, провозгласил его добром. Допуская зло вместо добра и не искореняя его решительно, Бог является его защитником. Зло по доброй воле хуже, чем по необходимости. Бог станет или служителем зла, или его другом, если Он будет всего лишь общаться со злом материи, не говоря уже о созидании чего-либо из ее зла.

11. Но как же убеждает нас Гермоген, что материя зла? Он, конечно, не может не называть злом того, чему приписывает зло. А ведь мы выше определили, что не может допускать умаления и подчинения вечносущее, чтобы не считаться ниже другого, совечного ему. Отсюда мы теперь и утверждаем, что зло не может быть свойством материи, так как материя не может быть ему подчинена, потому что она вообще не может быть никому подчинена, поскольку она вечносущая. Но раз в другом месте установлено, что высшее добро есть то, что вечно (каков Бог; благодаря чему Он и единствен в Своем роде, пока вечен, а следовательно, и добр, пока Бог), то каким образом материи может быть присуще зло, если ее как вечную необходимо считать высшим добром? Или если то, что вечно, может вмещать в себя и зло, тогда зло может быть помыслено и в Боге. И без причины гордится Гермоген, что избавил Бога от зла, если, приписывая его материи, он тем самым допускает его как свойство вечности. И уж, конечно, раз вечное может считаться злом, то зло тогда будет непобедимо и непреодолимо как вечное. И мы, в конце концов, напрасно трудимся, удаляя зло из нас самих? Тогда и Бог напрасно предписывает и повелевает это. Мало того, и суд напрасно учредил Бог, в любом случае несправедливо намереваясь наказать тех, для кого, в отличие от зла, неизбежен конец, – когда наместник зла, дьявол, прежде чем быть сброшенным в пропасть бездны, будет предан огню, который Бог приготовил ему и ангелам его; когда Откровение Сыновей Божьих освободит от зла творение, повсеместно подчиненное суете; когда в результате восстановления невинности и невредимости творения домашние животные заключат мир с дикими и дети будут играть со змеями; когда Отец низвергнет к ногам Сына недругов, особенно творцов зла. Таким образом, если злу присущ конец, то нужно, чтобы было присуще и начало. Будет и материя иметь начало, раз у зла существует конец. Ибо то, что приписывается злу, принадлежит и другой его форме – материи.

12. Ну, хорошо! Давайте поверим, что материя зла и даже очень зла, во всяком случае – по природе. Верим же мы, что Бог благ и в высшей степени благ – тоже по природе. Далее, природу следует считать постоянной и незыблемой, неколебимой как во зле у материи, так и в добре у Бога и, конечно, не способной к превращениям и неизменяемой. Потому что, если бы в материи природа изменялась из зла в добро, то могла бы тогда изменяться и в Боге из добра во зло. В этом месте кто-нибудь может сказать: «Следовательно, из камней не произойдут сыны Авраама, и исчадия змей не принесут плодов покаяния, и сыновья гнева не станут сыновьями мира, если природа не может изменяться?» Не подумав, указываешь ты на эти примеры, о человек. Ибо с материей, которая не имеет начала, несравнимо все, что имеет таковое: камни, змеи, люди. Конечно, природа последних, имея начало, может иметь и конец. Материя же, не забывай, раз и навсегда определена как вечная, несотворенная и нерожденная. И поэтому следует полагать, что она обладает неизменяемой и непреображаемой природой, даже и по мнению Гермогена, которое он противопоставляет нашему, когда отрицает, что Бог мог творить из Себя Самого, потому что не изменяется существующее вечно. Что, разумеется, будет утрачено, если в результате изменения возникнет то, чего не существовало, и, таким образом, исчезнет вечность.

Итак, вечный Бог не может сделаться иным, чем Он был всегда. Этим определением и я нанесу Гермогену вполне заслуженный им ответный удар. Материю я также осуждаю, когда из нее, злой, и даже очень злой, Бог творит благие и даже весьма благие вещи: И увидел Бог, что созданные им предметы хороши, и благословил их Бог (Быт. 1:21–22), – разумеется, потому, что они очень хорошие, а не потому, что плохие и очень плохие. Значит, материя допустила изменения, а если это так, она утратила состояние вечности, то есть умерла в своем прежнем виде. Но вечность не может быть утрачена; если бы это было возможно, она не была бы вечностью. Следовательно, она не может допустить изменений, так как будучи вечностью, никоим образом не может измениться.

13. Теперь спрашивается: если из материи было сотворено только доброе, которое никак не могло быть результатом ее изменения, то откуда в плохом и наихудшем семя хорошего и наилучшего? Конечно, ни доброе дерево не дает дурных плодов (как и Бога нет, кроме благого), ни дурное дерево добрых (как и материи не существует, кроме самой наихудшей). А если мы припишем ей что-нибудь вроде зародыша добра, то она уже будет не однообразной природы, то есть дурной в общем и целом, но двойственной, то есть и дурной, и доброй природы. И тогда вновь спрашивается: может ли быть что-либо общее в хорошем и плохом, свете и тьме, сладком и горьком? Ведь если бы противоположность обоих, добра и зла, могла совпасть и природа материи стала бы двойственной, изобилующей теми и другими плодами, то уже и само добро не приписывалось бы Богу, чтобы и зло не примысливалось Ему, но оба вида, позаимствованные из свойства материи, относились бы к ней. При таком условии мы не обязаны Богу ни благодарностью за добро, ни ненавистью за зло, ибо Он ничего не совершил согласно Своим природным свойствам, и этим ясно доказывается, что Он отступился в пользу материи.

14. Хотя и говорят, что Бог при благоприятном расположении материи и вместе с тем по Своей воле мог произвести добро, как бы случайно позаимствовав благо у материи, это, конечно, тоже позорно, так как из нее же Он создает и зло. Сотворив зло явно не по Своей воле, Бог оказался рабом материи, не будучи способен делать ничего другого, кроме как творить из зла. Конечно, Он творил неохотно, так как Он добр. И по необходимости, раз неохотно. И в силу рабской обязанности, раз по необходимости. Что же достойнее, сотворить зло по необходимости или по доброй воле? Конечно, Он сотворил по необходимости, если из материи; а если из ничего (ex nihilo), то по Своей воле. И совсем напрасно ты стараешься представить Бога неповинным в зле. Потому что, если Он сотворил из материи, то зло приписывается тому, кто сотворил, поскольку сотворил именно Он. Напротив, если бы Он сотворил из ничего, то уже неважно, из чего именно. Таким образом, имеет значение, как Он сотворил, – дабы Он сотворил наиболее подобающим для Него образом. А наиболее прилично для Него творить по Своей воле, чем по необходимости, то есть скорее из ничего, чем из материи. Достойнее также считать Бога свободным творцом зла, чем зависимым. Любая власть больше подходит Ему, чем ничтожность. Таким образом, если мы согласимся, что материя не имеет ничего доброго, а Бог, если Он и создал что-либо доброе, создал Своею силою, точно так же появятся и другие вопросы. Во-первых, если добро вообще не было присуще материи, то оно и сотворено не из нее, потому что материя была совершенно его лишена. Затем, если не из материи, тогда, следовательно, оно сотворено от Бога. Если не от Бога, тогда, следовательно, сотворено из ничего. Это единственный выход для рассуждения Гермогена.

15. Но если добро сотворено и не из материи (потому что его не было в ней как во злой), и не от Бога (потому что ничего не могло возникнуть от Бога, как определил Гермоген), то оказывается, что добро, как ни от кого не произошедшее, создано из ничего, – стало быть и не из материи, и не от Бога. И если добро – из ничего, то почему бы и не зло? Мало того, почему не все из ничего, если что-нибудь из ничего? Разве что Божественная сила, которая произвела из ничего нечто, была недостаточной для произведения всего. И если добро произошло от злой материи (если не из ничего и не от Бога), значит, оно произошло в результате преобразования материи, вопреки решительно отвергнутому изменению вечного. Таким образом, из чего бы ни состояло благо, Гермоген готов вообще отрицать, что оно из чего-либо может состоять. Необходимо же, чтобы оно произошло из чего-тотакого, из чего, как он полагал, оно не могло произойти. Впрочем, если зло потому не произошло из ничего, чтобы не принадлежать Богу (ибо оно покажется сотворенным по Его воле), но из материи, чтобы принадлежать той, из субстанции которой оно было сотворено, то и здесь, как я сказал, творцом зла будет считаться Бог. Ибо хотя Он одной и той же силой и волей должен был бы произвести из материи все доброе или только доброе, однако не все сотворил добрым, но кое-что даже и злым. Во всяком случае, или Он желал, чтобы зло существовало, – если Он мог воспрепятствовать существованию зла, – или Он не в состоянии был сделать все добрым, если хотел и не сделал.

Между тем, неважно, стал ли Бог творцом зла по слабости или по Своей воле. Или был какой-нибудь смысл, чтобы Он, хотя и мог сотворить добро, будучи Благим, все же создал зло, словно не был добрым? Почему Он не стал творить только в соответствии с собственной сущностью? Что была Ему за необходимость по завершении Своих дел заботиться о материи и творить зло? Чтобы Его Одного и Единственного узнавали как доброго по добру, а материю не считали злой на основании зла? Добро больше процветало бы без влияния зла. Ведь и Гермоген оспаривает доводы некоторых, утверждающих, что зло было необходимо для придания яркости добру, понимаемому как противоположность зла. Итак, основания творить зло или вообще не было, или, если какое-либо иное основание вынудило ввести зло, почему оно не могло быть создано из ничего? Ибо то же самое основание извиняло бы Господа, чтобы Он не считался виновником зла, которое теперь извиняет зло, когда Он творит его из материи, – если извинение есть вообще. Итак, куда ни взгляни, везде натыкаешься на этот вопрос, на который не желают ответить те, которые упрекают Бога во зле, сделав много недостойных выводов, но не исследовав сущности зла и не разобравшись в том, приписывать ли зло Богу, или отделить его от Него.

16. Итак, предварительно определяя этот предмет (к которому, быть может, следует вернуться еще раз в другом месте), я устанавливаю, что добро и зло нужно приписывать или Богу (если Он создал их из материи), или самой материи (из которой Он творил), или же то и другое им обоим (если Тот, Который сотворил, и та, из которой Он сотворил, обязаны друг другу), или Одному одно, а другой – другое. Ведь третьего, кроме материи и Бога, не существует. В свою очередь, если то и другое будет принадлежать Богу, Он окажется творцом зла. Но Бог, будучи добрым, творцом зла быть не может. Если же то и другое принадлежит материи, то материя даже будет казаться матерью добра. Но будучи целиком злой, материя не может быть источником добра. Если то и другое будет принадлежать тому и другому, то материя тем самым будет приравниваться к Богу, и оба они станут равны как одинаково сопричастные злу и добру. Но материя не должна приравниваться к Богу, чтобы не получилось двух богов. А если одно Одному, а другой – другое, то, конечно, Богу – добро, а материи – зло. Ведь невозможно приписать ни зло Богу, ни добро материи. Но создавая добро и зло из материи, Бог творит вместе с ней. Если это так, то я не знаю, каким образом мог бы выкрутиться Гермоген, который Бога, – каким бы способом Он ни создал из материи зло, то ли по Своей воле, то ли по необходимости, то ли по разуму, – не считает творцом зла. Далее, если создатель зла есть Тот Самый, Кто создал творение, – конечно, в союзе с материей, доставившей Ему субстанцию, – то уже нет причины вводить материю как источник зла. Ибо, несмотря на это, Бог оказывается творцом зла благодаря материи, – хотя она и была допущена для того, чтобы Он не считался виновником зла. Таким образом, после устранения материи (допустим, что в ней нет необходимости) становится ясно, что Бог сотворил все из ничего. И не важно, будем ли мы рассматривать все зло с момента его появления (зло оно или нет), – и зло ли, кстати, то, что ты считаешь таковым. Ибо для Него достойнее произвести по Своей воле, творя зло из ничего, чем по чужому предписанию, если бы Он творил из материи. Богу приличествует свобода, а не необходимость. Я предпочитаю, чтобы Он Сам захотел сотворить зло, нежели чтобы не мог не сотворить.

17. Единобожие требует признать следующие положения. Бог один только при условии, что Он – Один – Единственный. Один – Единственный только потому, что нет ничего вместе с Ним. И Первым Он будет потому, что все после Него. Так, и все после Него, потому что все от Него. А от Него, потому что из ничего. Важно, чтобы все это не вошло в противоречие со смыслом Писания: Кто познал мысль Господа? Или кто был советником Ему? Или у кого Он спрашивал совета? Может, кто указал Ему путь разумения и знания? Есть ли кто, кому Он обязан за сделанное одолжение? (Римл. 11:34–35). Разумеется, нет таких. Так как не было рядом с Ним никакой силы, никакой материи, никакого существа иной субстанции. А если бы Он сотворил из чего-либо, то должен был бы от этого самого получить и план, и разъяснение к нему, как путь разумения и знания. И тогда Он должен был бы творить сообразно качеству вещи и природным особенностям материи, а не по Своей воле. Так что Он и зло сотворил бы не согласно Своей воле, а в соответствии с природой субстанции.

18. Если Богу для сотворения мира, как полагал Гермоген, необходима материя, то у Бога есть материя гораздо более достойная и удобная, сведения о которой следует искать не у философов, а у пророков, то есть Его Мудрость (sophia). В конце концов, она единственная познала мысль Господа. Кто знает то, что принадлежит Богу и что находится в Нем, кроме Духа, Который в Нем находится? (1 Кор. 2:11). А Мудрость есть Дух. Она была советником Бога. Она есть путь разумения и знания. Из нее Бог сотворил, творя через нее и с нею. Когда Он укреплял небо, – говорит она, – я была с Ним. Когда Он укреплял на ветрах высокие облака и когда утверждал источники того, что находится под небом, я была с Ним и помогала Ему. Я была той, которой Он радовался. А я ежедневно радовалась перед лицом Его, когда Он радовался, устрояя вселенную и наслаждаясь среди сынов человеческих (Притч. 8:27–31). Кто не захотел бы скорее признать ее источником и началом всего, истинной материей всех материй: не подверженную тлению, не меняющую своего состояния, не мечущуюся в суете, не безобразную видом, но родную, собственную, упорядоченную и подобающую, в которой Бог вполне мог иметь нужду, нуждаясь все же в Своем собственном, а не в чужом? Как только Он чувствует, что она необходима для творения мира, тотчас же зачинает и рождает ее в Самом Себе. Господь, – говорит она, – сделал меня началом путей Своих на дела Свои. Прежде веков основал меня, прежде чем создал землю, прежде чем установил горы, прежде всяких холмов родил меня, прежде бездны я родилась (22–25).

Итак, Гермоген должен признать, что утверждение о рождении и творении даже Мудрости Божьей сделано для того, чтобы мы верили: нет ничего нерожденного и несозданного, кроме одного только Бога. Ведь если внутри Бога то, что возникло из Него Самого и в Нем Самом, не было без начала – прежде всего, Его Мудрость, рожденная и сотворенная в тот момент, когда она начала действовать в уме Бога для творения мира, – то тем более не могло не иметь начала что-либо, что находилось вне Бога. Если действительно та же Мудрость есть мысль, есть Слово Божье, без которого ничего не сотворено, как и без Мудрости ничто не приведено в порядок, – каково же то, что могло бы наряду с Отцом быть древнее и тем самым родовитее Сына Божьего, Слова Единородного и Первородного, не говоря уже о том, что нерожденное могущественнее и несотворенное сильнее? Ибо то, что не нуждалось ни в каком создателе, чтобы существовать, будет гораздо выше того, что для своего бытия нуждалось в каком-либо создателе. Поэтому, если зло не рождено, [а о благе], то есть о Слове Божьем, сказано: Ибо Он изрыгнул блаженнейшее Слово (Пс. 45:2), – я не знаю, может ли быть произведено зло от добра, сильное от немощного, то есть нерожденное от рожденного? Значит, Гермоген предпочитает материю Богу, предпочитая ее Сыну. Ибо Сын есть Слово, и Бог есть Слово (ср. Иоанн. 1:1): Я и Отец – одно (10:30). Разве что Сын равнодушно согласится, чтобы Ему была предпочтена та, которая приравнивается к Отцу.

19. Но я обращусь и к подлинным книгам Моисея, которыми, впрочем, и противная сторона напрасно старается подкрепить свои посылки, чтобы, тем самым, не казалось, что она черпает не оттуда, откуда следует. Она установила значения некоторых слов таким образом, как это в обычае у еретиков – запутать самое простое. Ведь они хотят, чтобы и самое начало, в котором Бог создал небо и землю, было чем-то субстанциальным и телесным, и его можно было перетолковать в материю. Мы же настаиваем на употреблении каждого слова в его собственном значении и утверждаем, что «начало» (principium) есть не что иное, как «начало действия» (initium), и это слово подходит для всего, что начинает существовать. Ведь ничто имеющее появиться не бывает без начала, ибо само начало наступает для него тогда, когда нечто начинает возникать. Таким образом, principium или initium суть слова для обозначения «начинания» (inceptio), а не имена какой-нибудь субстанции. И если первоначальные творения Бога суть небо и земля (которые Бог создал прежде всего, чтобы положить подлинное начало Своим творениям), – раз они были созданы первыми, – то с полным правом Писание начинается словами: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1). Точно так же было бы сказано: «В конце сотворил Бог небо и землю», если бы Он сотворил их после всего. А если бы начало было какой-нибудь субстанцией, то и конец был бы какой-нибудь материей.

Но, конечно, некое начало может быть субстанциальным (substantivum) для какой-нибудь иной вещи, которая должна возникнуть из него. Так, например, глина есть начало глиняной посуды, а семя – начало растения. Но если мы употребляем слово «начало» в значении субстанции, а не временной последовательности, то специально присоединяем и название той вещи, которую берем как начало другой вещи. Если мы выскажемся, например, следующим образом: «В начале горшечник сделал таз или урну», – «начало» здесь будет обозначать никак не материю. Ведь в этой фразе я назвал «началом» не глину, а последовательность действия, – ибо горшечник прежде прочего сделал таз и урну, собираясь после этого сделать и прочее. Итак, слово «начало» будет относиться к порядку действий, а не к происхождению субстанций. Я могу растолковать «начало» и иначе, не из обозначаемого предмета, наконец. Так, в греческом языке слово «начало», то есть <…>, обозначает первенство не только в последовательности, но и во власти, откуда и начальство, и власти называются «архонтами». Следовательно, в соответствии с таким значением «начало» может употребляться для обозначения первенства, а также власти. Ведь именно в силу первенства и власти Бог сотворил небо и землю.

20. Но чтобы греческое слово не получило никакого иного значения, кроме начала, и начало не допускало ничего другого, кроме действия «начинания», мы также должны признать началом ту, которая говорит: Бог создал меня, начало путей Своих, для дел Своих (Притч. 8:22). Ведь если все сотворено благодаря Мудрости Бога, то Бог, сотворив небо и землю «в начале», то есть начиная Свою деятельность, сотворил их в Своей Мудрости. Наконец, если начало означало бы материю, то Писание выразилось бы не «в начале Бог сотворил», а «из начала», поскольку Бог в таком случае творил бы не в материи, а из материи. О Мудрости же можно было бы сказать «в начале». Ибо впервые Он начал творить в Мудрости, в которой Он творил, размышляя и устрояя. И если даже Он и собирался творить из материи, то прежде Он должен был бы, размышляя и устрояя, сотворить в Мудрости, Ведь если она была началом путей, то именно потому, что размышление и устроение есть первое дело Мудрости, прокладывающей путь к деятельности с помощью размышления. Это свидетельство я по праву извлекаю из Писания, которое, показав Бога – Творца и то, что Он сотворил, ничего не говорит о том, из чего Он сотворил.

Во всякой деятельности существенны три основных момента: кто делает, что возникает, из чего возникает. Поэтому в правильном описании деятельности должны быть указаны три имени, обозначающие лицо (persona) Создателя, созданное и материю созданного. Если же материя не указывается, но указывается произведение и Создатель произведения, то ясно, что Он производил из ничего. Иначе, – если бы Он производил из чего-либо, – было бы указано, из чего именно. Наконец, к Ветхому Завету я присоединяю Евангелие. Из него уже тем более должно было бы явствовать, что Бог создал все из какой-нибудь материи, – ибо там как раз и объясняется то, с Чьей помощью Он все сотворил. В начале было Слово именно в том начале, в котором Бог сотворил небо и землю. И Слово было у Бога, и Слово было Бог. Все было создано; через Него, и без Него ничего не было создано (Иоан. 1:1–3). Следовательно, если тут показаны и Создатель, то есть Бог, и созданное, то есть все, и через Кого, то есть через Слово, неужели порядок не потребовал бы объявить и то, из чего с помощью Слова все создано Богом, если бы оно было создано из чего-то? Таким образом, чего не было, о том не могло объявить и Писание. И самим этим умолчанием достаточно сказано, что ничего не было, поскольку, если бы что-тобыло. Писание сказало бы об этом.

21. В ответ ты, конечно, возразишь: тот, кто считает вселенную созданной из ничего потому лишь, что не сказано ясно, что все создано из материи, должен опасаться утверждения противной стороны о творении вселенной из материи, ибо столь же очевидно не сказано и о том, что все создано из ничего. Разумеется, некоторые доводы противника легко обратить на него же. Однако это нельзя сделать быстро и справедливо там, где есть разница в самом предмете. Поэтому я утверждаю, что хотя Писание и не провозгласило открыто, что все создано из ничего или, наоборот, из материи, все же не было такой необходимости открыто указывать, что все создано из ничего, какая возникла бы, будь вселенная создана из материи. Ибо созданное из ничего считается созданным из ничего, пока не указано, из чего оно создано; тем самым ему не грозит опасность быть принятым за созданное из чего-либо, когда не показано, из чего оно создано. То же, что возникает из чего-нибудь иного – если ясно сказано, что из иного, но открыто не объявлено, из чего именно, – подвергается двум опасностям. Во-первых, может показаться, что оно создано из ничего, поскольку не указывается, из чего создано. Во-вторых, даже если оно обладает таким свойством, что не может не казаться созданным из чего-либо, все же существует опасность, что оно (пока точно не указано, из чего создано), может показаться созданным не из того, из чего на самом деле. Таким образом, если Бог сотворил все из ничего, то Писание может не добавлять, что Он творил из ничего. А если бы Он сотворил из материи, то следовало бы любым способом указать, что Он сотворил из материи. Ибо первое легко можно было понять, даже если о нем ничего не было сказано, а второе вызывало бы сомнения, если бы не было оговорено.

22. И поэтому Дух Святой установил для Своего Писания такое правило, чтобы, когда что-нибудь возникает из чего-либо, сообщать, и что возникает, и из чего возникает. Да произрастит земля, – говорит Он, – былие травное, сеющее семя по роду и по подобию своему, и плодовитое древо, приносящее плод, в котором семя по подобию его. И сделалось так. И произвела земля былие травное, сеющее семя по роду, и плодовитое древо, приносящее обильный плод, в котором семя по подобию (Быт. 1:11–12). И снова: И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающиеся живые существа и птиц, летающих над землею по тверди небесной. И сделалось так. И создал Бог больших рыб и всякую душу пресмыкающихся животных, которых произвела вода по роду их (20–21). И затем: И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов и гадов и зверей по роду их (24).

Итак, если Бог, производя из созданных вещей другие вещи, объявляет через пророка и говорит, что и из чего Он создал (хотя мы могли бы предположить, что все это создано из чего-то, а не из ничего, ибо уже было создано нечто, откуда прочее могло произойти), если Дух Святой взял на Себя заботу о нашем наставлении, чтобы мы знали, что откуда произошло, неужели не сообщил бы Он нам и о небе, и о земле, из чего они созданы, если бы они были обязаны своим происхождением какой-нибудь материи? Тогда тем более уже не казалось бы, что Он создал их из ничего, поскольку до тех пор не было создано то, из чего, как могло бы показаться. Он творил. Следовательно, указывая происхождение того, что было создано из чего-то, Он тем самым подразумевает, что из ничего было создано то, происхождение чего Он не указывает.

Итак: В начале Бог сотворил небо и землю. Я преклоняюсь пред полнотой Писания, ибо оно показывает мне и Творца, и творение. А в Евангелии я нахожу довольно много о помощнике и посреднике Творца – Слове. О том же, что все сотворено из какой-то материальной субстанции, я до сих пор нигде не читал. Пусть школа Гермогена утверждает, что об этом где-то написано. А если все же не написано, то пусть остерегается тех бед, которые суждены любителям вымысла и клеветы.

23. Но Гермоген подкрепляет свои рассуждения и следующими словами из Писания: Земля же была невидима и неустроена (Быт. 1:2). Для этого он имя земли присваивает материи на том основании, что, по его мнению, земля была создана из материи. И «была» он нацеливает на это же, будто бы земля – материя прежде всегда существовала, нерожденная и несотворенная, невидимая и необработанная, потому что он хочет, чтобы материя была бесформенной, беспорядочной и нестройной. Эти его представления я опровергну по одному. Но пока я хочу так ему ответить. Предположим, что существование материи доказывается этими положениями. Но неужели, если она была прежде всего и обладала указанными свойствами, Писание говорит, что из нее было что-нибудь создано? Да ничего подобного не говорится. Поэтому, если материя и была, то лишь поскольку этого хотелось ей самой или, скорее, Гермогену. Она могла существовать, и тем не менее Бог ничего из нее не создал. Возможно, потому, что Богу неприлично в чем-нибудь нуждаться. Поэтому же, наверно, и не показано, что Он что-нибудь создал из материи. «В таком случае, – возразишь ты, – материя была бы не нужна». Нет, она очень нужна! Пусть мир и не создан из нее, но ересь – то создана! И, пожалуй, гораздо хуже то, что не ересь создана из материи, но, скорее, сама материя создана ею.

24. Теперь я возвращаюсь к отдельным случаям, которые, как думает Гермоген, указывают на существование материи. И, прежде всего, я хочу разобраться с именами. Ведь одно из имен («земля») мы в Писании встречаем, а другое («материя») – нет. Следовательно, возникает вопрос: если названия материи нет в Писании, то на каком основании для нее приспособлено имя земли, обозначающее субстанцию совершенно другого рода? Имя материи, сопровождая название земли, должно быть как-то специально выделено, чтобы я знал, что имя земли одновременно служит именем и для материи, чтобы не относил его только к той субстанции, чьим собственным именем оно является, и чтобы, наконец, я не мог (если бы даже захотел) соединить его с каким-нибудь другим видом материи и уж во всяком случае с материей вообще. Ибо у той вещи, которой присваивается общее [для многого] имя, не бывает своего собственного, ибо оно ничего не дает этой вещи и может быть присвоено любой другой. Поэтому хотя Гермоген и объявил, что у материи есть имя, он должен еще доказать, что у материи одно и то же имя с землей, чтобы тем самым оба имени материи не противоречили друг другу.

25. Итак, Гермоген утверждает, что в упомянутом месте Писания говорится о двух землях. Одна, – которую Бог создал в начале, а другая – это материя, из которой Он создавал и о которой сказано: Земля же была невидима и необработана. А если я спрошу, какой из двух следовало бы присвоить имя земли, то будет дан ответ, что та, которая создана, заимствует наименование от той, из которой она была создана. Ибо правдоподобнее потомкам называться по имени предков, чем предкам по имени потомков. Если это так, то у нас возникает другой вопрос: законно ли требовать, чтобы та земля, которую Бог создал, заимствовала родовое имя от той, из которой Он ее создал? Ведь я слышу, что у Гермогена и прочих еретиков, сторонников материи, земля бесформенная, невидимая и неустроенная. А вот эту нашу я сам вижу: она унаследовала от Бога и красоту, и великолепие, и ухоженность. Следовательно, она была создана совсем по-другому, чем та, из которой возникла. А будучи создана по-другому, она не могла быть объединена в имени с той, от которой отличалась своим состоянием.

Если собственное имя пресловутой материи было «земля», то наша земля, которая не является материей, будучи создана совершенно по-другому, уже никак не может принять имя земли, чуждое и неприемлемое по своему свойству. С другой же стороны, созданная материя, то есть наша земля, как будто имела со своим источником, материей, общность как происхождения, так и имени. Но не обязательно. Ведь посуду, хотя она и сделана из глины, я буду называть не глиной, но посудой. И электр, хотя он и есть сплав золота и серебра, я буду называть все же не серебром и не золотом, но электром. Если нечто изменяет свои свойства, то лишается и прежнего имени, ибо название и свойство тесно связаны. А насколько наша земля отличается по своим свойствам от якобы земли, то есть материи, это ясно уже из того, что Книга «Бытие» свидетельствует, что она хороша: И увидел Бог, что хорошо (1:31). Гермогенова же земля представляется источником и причиной зла. Наконец, если наша земля позаимствовала свое имя у гермогеновой, почему же она не унаследовала от нее и имя «материя»? Более того, и небо, и все прочее, если оно состоит из материи, также должно носить имена «земля» и «материя». Но довольно об имени земли, под которым Гермоген пытался ввести материю, хотя все знают, что «земля» – имя одного из элементов, чему вначале учит природа, а затем – Писание. В противном случае придется поверить и Силену, который, по свидетельству Феопомпа, убеждал царя Мидаса в существовании Другого мира. Впрочем, он же уверял и в существовании многих богов.

26. Но для нас Бог – один и одна земля, которую Он сотворил в начале. Начиная излагать порядок ее творения, Писание прежде всего сообщает, что она была создана, а затем говорит о ее свойствах. Так же и о небе говорится прежде всего, что оно было создано: В начале Бог сотворил небо (Быт. 1:1), а затем добавляет и об устроении его: И отделил Он воду, которая была внизу тверди, и воду, которая была над твердью, и назвал Бог твердь небом (7–8). Именно, об устроении того самого, которое Он создал в начале. Точно так же и о человеке: И сотворил Бог человека, по образу Божьему сотворил его (27). Затем Писание дополняет, как Бог сотворил его: И создал Бог человека из земли и вдунул в лицо его дыхание жизни, и сделался человек душой живою (2:7). Вот так и нужно начинать повествование: вначале сделать предисловие, потом изобразить предмет; сначала назвать, а потом описать. Поэтому было бы странно, если бы Писание вдруг сообщило о форме и свойствах той вещи, о которой оно вообще не упомянуло и даже не указало ее имени, то есть о материи; прежде рассказало бы, какова она, чем показало, существует ли она; образ ее нарисовало бы, а имя скрыло. Но нам представляется более вероятным, что Писание поместило здесь описание той вещи, о создании и имени которой оно упомянуло ранее. Разве можно как-нибудь иначе понять слова: В начале сотворил Бог небо и землю, земля же была невидима и неустроена? Разве это не та земля, которую создал Бог и о которой вполне достаточно сообщило Писание? Ведь здесь специально употреблена соединительная часть «же», словно скрепа, соединяющая ход мысли в единое целое: «земля же». С помощью этого слова Писание возвращается к той земле, о которой оно только что сообщило, и связывает мысль. Если удалить отсюда «же», то связь нарушается. И тогда, конечно, может показаться, что слова: Земля была невидима и неустроена – и впрямь сказаны о другой земле.

27. Но ты, с возмущением воздев очи и руки горе, рассекаешь рукой воздух и заявляешь: «Она была!» – словно она существовала всегда (разумеется, нерожденная и несотворенная). И потому, конечно, следует верить, что эта земля и есть материя. Но я отвечу просто и без всяких прикрас: о любой вещи можно сказать «она была», и даже о той, которая была создана, которая была рождена, которая некогда не существовала и которая не является материей. Ведь обо всем, что обладает бытием (откуда бы оно его ни имело, – или через начало, или без начала), можно, раз уж «оно есть», сказать также «оно было». Чему подходит исходная для определения форма глагола, тому и измененная форма глагола подойдет для повествования. «Есть» исходная форма для определения, а «была» – для повествования. Но в настоящем случае все это – хитросплетения и уловки еретиков. Они из простых и общеизвестных слов создают проблему. Разумеется, очень важный вопрос, «была» ли та земля, которая была сотворена? И уж, конечно, нужно обсудить, подходит ли быть невидимой и неустроенной той земле, которая была сотворена, или той, из которой она была сотворена, чтобы «она была» отнести к той, которая действительно была.

28. Впрочем, мы докажем не только то, что указанные свойства подходили нашей земле, но что они не подходили той, другой. Ведь если нагая материя простиралась перед Богом, не будучи, разумеется, отделена от Него никакими элементами (поскольку еще ничего не было кроме нее и Бога), то, без сомнения, она не могла быть невидимой. Ибо хотя Гермоген и утверждает, что тьма была присуща субстанции материи (на это утверждение мы ответим в своем месте), но тьма видима даже человеку, – то есть он видит, что темно, – не говоря уже о Боге. Во всяком случае, если бы она была невидимой, то никоим образом нельзя было бы познать ее свойство. Откуда, в таком случае, Гермоген узнал, что она была бесформенна, беспорядочна и неспокойна, если она была скрыта, ибо невидима? А если это было открыто Богом, то Гермоген должен это доказать. Еще я спрашиваю, могла ли она быть названа неустроенной? Ведь, конечно, неустроено то, что несовершенно. А несовершенным, разумеется, может быть лишь то, что создано. А то, что создано не до конца, несовершенно. «Конечно, – соглашаешься ты. – Поэтому материя, которая вообще не была создана, несовершенной быть не могла. А если она не могла быть несовершенной, то не могла быть и неустроенной. Раз у нее не было начала, поскольку она не была создана, то она была лишена первичного несовершенства. Ведь первичное несовершенство свойственно началу действия. Поэтому лишь та земля, которая была сотворена, заслуживала названия «неустроенная». Ибо как только она была сотворена, она получила основание для несовершенства, прежде чем стала совершенной.

29. Ведь Бог все Свои дела совершил в определенном порядке: вначале создал мир из необработанных элементов, а затем как бы освятил его украшениями. Так, и свет Бог не сразу наполнил блеском солнца, и тьму не тотчас же укротил отрадой луны, и небо не тотчас же украсил звездами и созвездиями, и моря не тотчас же населил животными, и самое землю не тотчас же одарил способностью плодоношения. Но сначала Он даровал ей бытие, а затем наполнил ее, чтобы не оставалась пустой. Так, во всяком случае, говорит Исайя: Бог сотворил ее не для того, чтобы она пустовала, а для того, чтобы на ней жили (45:18). Итак, она должна была достичь совершенства после того, как вначале была просто сотворена. А между тем она была невидима и неустроена. Неустроена же потому, что невидима. А так как недостижима для зрения, то и не благоустроена в прочих отношениях. Невидима же была она потому, что все же еще была окружена водами, словно покровом родовой жидкости.

Таким же образом появляется на свет и наша, родственная ей, плоть. Поэтому и Давид поет так: Господу принадлежит земля и все изобилие ее, круг земной и все, кто населяют его. Он основал ее на морях и на реках утвердил ее (Пс. 23:1–2). После того как воды были отделены и наполнили земные углубления, обнажилась суша, которая до тех пор была покрыта водами. С этого момента она становится видимой, по слову Божьему: Да соберется вода в одном месте и да будет видима суша (Быт. 1:9). Да видима будет, – сказал Он, – а не: «Да будет». Ибо она была уже создана, но, будучи невидимой, ожидала случая сделаться видимой. Суша же, так как она должна была явиться после отделения жидкости, есть земля: И назвал Бог сушу землею (10), а не материей. И вот, достигнув после этого совершенства, земля перестает считаться неустроенной с того момента, как Бог сказал: Да произрастит земля былие травное, сеющее семя по роду и по подобию своему, и плодовитое древо, приносящее плод, в котором семя по подобию его (11). И так же: Да произведет земля душу живую по роду ее, скотов и гадов и зверей по роду их (24).

Итак, Божественное Писание осуществило свой замысел. Ибо той, которую оно сначала представляло как невидимую и неустроенную, оно придало видимость и совершенство. Ведь не материя же была невидимой и неустроенной, поскольку в таком случае ей пришлось бы затем стать видимой и совершенной. Итак, я хочу видеть материю, если она стала видимой. Я хочу познакомиться с ней, ставшей совершенной, чтобы получить из нее и былие травное, и плодовитое древо, и воспользоваться животными на пользу и служение себе.

Но на самом деле материи нет нигде. А земля – вот она перед нами. Ее я вижу, ею наслаждаюсь, после того как она перестала быть невидимой и неустроенной. О ней весьма ясно говорит Исайя: Так говорит Господь, Который создал небо, тот Бог, Который явил землю и сотворил ее (45:18). Конечно, Он явил ту же самую, которую и создал. Каким образом показал? Разумеется, Своим словом: Да будет видима суша (Быт. 1:9). Почему же Он повелевает ей стать видимой, если не потому, что она прежде не была видима? И чтобы не оставить ее пустой, сделав видимой. Он сделал ее обитаемой. Итак, всем этим доказывается, что земля, которую мы населяем, создана Богом и показана Им, и что не было никакой другой земли в неустроенном и невидимом состоянии, кроме той, которая и сотворена, и показана. Поэтому выражение: Земля же была невидима и неустроена – относится к той, которую Бог создал вместе с небом.

30. Кажется, мнению Гермогена благоприятствуют и следующие слова: И тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою (Быт. 1:2), – так будто бы эти смешанные субстанции являют собой доказательство существования гермогеновой хаотической массы. Но столь четкое разделение определенных и отличных элементов, разграничивающее по отдельности тьму, бездну, Дух Божий и воду, позволяет решить, что нет ничего ни смешанного, ни неопределенного из-за смешения. Тем более, когда каждому из них приписывается особенное положение: тьме над бездною. Духу над водою, – то отрицается смешение субстанций и особенным их расположением указывается на их различие. Поэтому в высшей степени неразумно было бы серьезно говорить о материи, которую представляют бесформенной, что она бесформенна в силу множества названий форм, не указывая, что же, собственно, составляет сущность смешения. Ибо бесформенную материю во всяком случае нужно представлять единственной. Ведь все бесформенное, конечно, единообразно. А бесформенно все, что смешано из разного, и единственная его форма, будучи соединением многих форм, состоит тем самым в отсутствии формы. Но материя или имела в себе те формы (species), в чьих именах она может быть познаваема (я имею в виду тьму, бездну, Дух и воду), или не имела. Если имела, то как можно выдавать ее за бесформенную? Если же не имела, то как она может быть познаваемой?

31. Впрочем, можно еще ухватиться за то, что, согласно Писанию, Бог создал в начале только небо и землю, а об упомянутых выше формах ничего такого не сказано. А раз об их создании не сказано, они относятся к несозданной материи. Ответим также и на это придирчивое рассуждение. Божественное Писание сказало бы вполне достаточно, если бы познакомило нас только с наивысшими творениями Бога, небом и землей, имеющими, разумеется, и свои собственные устроения (suggestus). Для неба и земли это были, прежде всего, тьма и бездна, Дух и вода. К земле, конечно, относятся бездна и тьма. Ведь если бездна под землей, а тьма над бездной, то, без сомнения, и тьма, и бездна под землей. А под небом находились Дух и вода. Ведь если вода над землей, которую она покрывала, а Дух – над водой, то и Дух, и вода одинаково над землей. А то, что находилось над землей, было, во всяком случае, ниже неба. И как земля – на бездне и тьме, так и небо возлежало на Духе и воде и обнимало их.

Ничего нового нет и в том, что называется только содержащее (как сумма всего), а под ним понимается и содержимое (как его часть). Так, если я скажу: «Город построил театр и цирк; сцена, мол, была такая-то и такая-то, и статуи над каналом, и надо всем возвышался обелиск», – то, если бы я не сказал, что и эти части построены городом, разве не были бы они построены вместе с цирком и театром? Не потому ли я не прибавил, что эти части также построены, что они находились в тех построенных предметах, о которых я сказал выше, и могли быть поняты по тем предметам, в которых они находились? Но оставим этот пример, как человеческий. Я возьму другой, более значимый, из самого Писания. Создал, – говорит оно, – Бог человека из земли и вдунул в лицо его дыхание жизни, и сделался человек душой живою (Быт. 2:7). Здесь Писание называет лицо человека, но не говорит, что оно создано Богом. После этого Писание говорит о коже, костях, плоти, глазах, поте и крови, также не указывая, что все это создано Богом. Что скажет на это Гермоген? Может, и члены человека имеют отношение к матери, так как, будучи сотворены Богом, они не перечисляются поименно? Или они тоже созданы во время творения человека? Равным образом, частями неба и земли были бездна и тьма, Дух и вода. Если созданы части некоего тела, они и подразумеваются при назывании имени тела. Ни один элемент не может не быть частью того элемента, в котором он содержится. А в небе или в земле содержатся все элементы.

32. До сих пор я давал ответы в соответствии с самим Писанием, поскольку, на первый взгляд, здесь оно доказывает творение одних только тел неба и земли. Оно, конечно, знало, что существуют люди, способные по одним телам познавать и их части, и поэтому в самом начале сказало кратко. Однако Писание предвидело также людей тупых и коварных, которые, пренебрегая молчаливым пониманием, требовали особых слов для творения частей. Из-за таких людей Писание в других местах учит и о творении отдельных частей. Например, у нас есть Премудрость, которая говорит: Я родилась прежде бездны (Притч. 8:24), – чтобы мы знали, что и бездна также рождена, то есть произведена, ибо мы тоже производим детей, рождая их. Неважно, произведена бездна или рождена, так как в обоих случаях ей приписывается начало бытия, которое не приписывалось бы ей, если бы под ней разумелась материя. О тьме и Сам Господь говорит устами Исайи: Я, Который создал свет и сотворил тьму (45:7). О Духе – таким же образом Амос: Он производит гром и творит ветер и возвещает людям своего Помазанника (4:13), показывая, что Бог создал духа, который был предназначен для сотворенной земли, который носился над водою, – распорядитель, вдохновитель и животворитель вселенной. Бог есть Дух; но здесь дух не обозначает, как некоторые думают. Самого Бога, ибо вода не была бы в состоянии поддерживать Бога. Здесь имеется в виду тот же дух, из которого состоят ветры, как сказано у Исайи: Потому что дух вышел из Меня, и всякое дуновение Я сотворил (57:16). Та же Премудрость о воде говорит так: Когда Он укреплял источники, те, что под небом, я была при Нем художницей (ср. Притч. 8:29–30).

Итак, когда мы доказываем, что и упомянутые части созданы Богом (хотя в Книге Бытия они только называются без упоминания о творении), противная сторона скорее всего нам ответит: «Конечно, они созданы, но – из материи. Так что слова Моисея – И тьма была над бездною, и Дух Божий носился над водою – воспевают материю. В прочих же местах Писания по отдельности показаны те части, которые созданы из материи». Значит, как земля создана из земли, так и бездна из бездны, и тьма из тьмы, а дух и вода – из Духа и воды? Но, как мы уже сказали выше [гл. 30], материя не могла быть бесформенной, если содержала в себе формы, чтобы и другие формы могли быть созданы из них. Разве что они были не другие, но возникли сами из себя, если и впрямь не могло быть различным то, что имеет одинаковые имена. Но тогда творение Божье могло бы оказаться уже бесполезным, потому что создалось бы то, что и так существовало. Богу же больше подобало создавать то, чего еще не было. Итак, я заключаю. Если Моисей писал: И тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою, – имея в виду материю, то (когда в других местах говорилось, что эти формы созданы Богом) следовало бы упомянуть, что они сотворены из той самой материи, о которой уже сказал Моисей. А если он имел в виду именно эти формы и не подразумевал под ними материю, то, спрашиваю я, где же сказано о материи?

33. Но между тем как Гермоген разыскал материю среди своих красок – в Священном Писании он отыскать ее не смог, – довольно уже того, что твердо установлено творение всего Богом и вовсе не установлено творение всего из материи. Даже если бы она существовала, мы верили бы, что и она сотворена Богом. Ибо мы твердо придерживаемся того, что нет ничего нерожденного, кроме Бога. В этом утверждении всегда можно усомниться, пока, вызванные на суд Писания, не прекратятся попытки утвердить материю. Говоря кратко и по существу: я не нахожу ничего сотворенного, кроме того, что сотворено из ничего. А если нечто сотворено из чего-нибудь другого, то оно происходит из сотворенного. Так, например, из земли – растения, плоды, скот и даже тело человека; из воды – плавающие и летающие животные. Такого рода «начала» вещей, произведенных из этих начал, я могу назвать «материями». Но и сами они созданы Богом.

34. Впрочем, в том, что все произошло из ничего, в конце концов, может убедить Божественный замысел, согласно которому все опять обратится в ничто. Ибо и небо свернется, как свиток книжный (Ис. 34:4) и уже никогда не будет вместе с землей, с которой оно было сотворено в начале мироздания. Небо и земля прейдут, – говорит Господь (Матф. 24:35). Первое небо и первая земля миновали, и не нашлось места для них (Откр. 21:1). Ибо что имеет конец, то, разумеется, теряет свое место. Вот и Давид говорит: Дела Твоих рук, небеса, и они погибнут (ср. Пс. 101:26–27). Но если Он сменит их как одежду, и они сменятся (27), то смена будет гибелью для прежнего состояния, которое они потеряют, когда сменятся. И звезды падут с неба подобно тому, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет свои незрелые плоды (Откр. 6:13). Горы, как воск, будут таять от лица Господа (Пс. 96:5), когда Он восстанет, чтобы ниспровергнуть землю. Также, – говорит Он, – Я иссушу и болота, и будут искать воду, и не найдут; также и моря не будет (ср. Ис. 2:19; 42:15; 41:17). Если кто-нибудь думает, что эти слова нужно понимать иначе, духовным образом, он все же не сможет устранить истину грядущего: все будет так, как написано. Ибо если это прообразы (figurae), они непременно должны иметь в виду существующее, а не то, чего не существует. Ибо для сравнения годится лишь то, что само обладает свойством применяться для такого сравнения.

Теперь я возвращаюсь к утверждению, что все создано из ничего, чтобы в ничто возвратиться. Из вечного, то есть из материи, Бог не создал бы ничего смертного. Из великого не сотворил бы малого Тот, Кому более прилично производить из малого великое, то есть из преходящего – вечное, что обещает Он и нашему телу. И этот залог Своей силы и Своего могущества Он решил поместить в нас, чтобы мы верили, что Он даже вселенную воскресил из ничего, словно мертвую, и сделал существующей из несуществующей.

35. Хотя об остальных состояниях материи не следовало бы и рассуждать, ибо прежде хорошо бы установить, что она вообще существует, однако мы будем исходить из того, что она будто бы существует, чтобы тем более стало ясно, что она не существует, раз не существуют и другие ее состояния, и чтобы тем самым Гермоген признал свои противоречия. «На первый взгляд, – говорит он, – нам кажется, что материя телесна. Будучи же исследована «правильным разумом», она оказывается ни телесной, ни бестелесной». Что это за «правильный разум», который не сообщает ничего правильного, то есть ничего не подлежащего сомнению? Ибо, если я не ошибаюсь, всякая вещь должна быть или телесной, или бестелесной (ибо я могу допустить, что нечто может быть бестелесным, но лишь относительно субстанций, в то время как сама субстанция есть тело всякой вещи). А кроме телесного и бестелесного, вне сомнения, нет ничего третьего. Но теперь пусть будет и третье, которое открыл этот «правильный разум» Гермогена, представляющий материю ни телесной, ни бестелесной. Но где оно? Каково оно? Как называется? Как описывается? Как понимается? Одно ли то объявил «разум», что материя ни телесна, ни бестелесна?

36. Но вот он высказывает нечто обратное. Или, может быть, Гермогену повстречался уже совсем другой «разум», объявляющий, что материя отчасти телесна, отчасти бестелесна? Итак, теперь, чтобы материя не была ни тем, ни другим, ее следует считать и тем, и другим? Теперь она будет и телесной, и бестелесной вопреки гласу вышеупомянутого «правильного разума», совершенно не отдающего себе отчета в своих словах, как, впрочем, и другой, новоявленный «разум». Ибо он хочет, чтобы в материи телесным было то, из чего образуются тела, бестелесным же – несотворенное движение. «Ведь если бы, – говорит он, – существовало только тело, то у него не могло бы появиться ничего бестелесного, то есть движения. А если бы материя была совершенно бестелесной, то из нее не возникло бы никакого тела». Насколько же правильнее этот «разум»! Но если ты, Гермоген, и линии ведешь так же правильно, как и рассуждаешь, то вряд ли найдется живописец безрассуднее тебя. Ибо кто же согласится вместе с тобой считать движение второй частью субстанции, – оно ведь не субстанциально, поскольку не телесно. Оно, скорее, свойство (accidens) субстанции и тела; как действие и удар, как скольжение и падение, – так и движение. Ведь если что-либо движимо чем-либо другим или самим собой, действие его есть движение и, конечно, не есть часть субстанции, как это пытаешься утверждать ты, превращая бестелесное движение в бестелесную субстанции? материи. В конце концов, все движется или само собой, как живые существа, или благодаря чему-либо другому, как неживые. Однако ни человека, ни камень мы не назовем одновременно и телесным, и бестелесным, хотя они имеют и тело, и движение, но всему приписываем одну форму одной – единственной телесности, которая свойственна субстанции. И если им присуще бестелесное или их действия, или подверженность действиям, или деятельность, или стремления, – то мы не считаем это их составными частями. Итак, что за польза представлять движение составной частью материи, если оно относится не к субстанции материи, а только к ее свойствам? А если бы тебе захотелось представить материю как неподвижную, неужели неподвижность оказалась бы второй ее частью? Таким образом, движение не есть часть материи. Но о движении, пожалуй, скажем где-нибудь в другом месте.

37. Ибо я вижу, что ты опять возвращаешься к тому своему «разуму», который обычно не сообщал тебе ничего достоверного. Ведь точно так же, как ты вводишь «ни телесную, ни бестелесную материю», теперь ты добавляешь, что она ни хороша, ни плоха, и доказываешь это тем же образом. «Ведь если бы, – говоришь ты, – она была добра, то, будучи такой всегда, она не требовала бы Божественного устроения. А если бы она была по природе злой, то не приняла бы перехода к лучшему. И Бог не смог бы к ней применить ничего из Своего благоустроения, раз такова ее природа, и трудился бы впустую». Это все твои слова. Надо, бы, чтобы ты вспомнил о них и в другом месте и не пытался вводить ничего противоположного им. Но так как выше мы уже рассуждали о двусмысленности добра и зла применительно к материи, то сейчас я отвечу только на одно это твое утверждение и доказательство. Я не хочу сказать, что и здесь ты должен утверждать что-либо определенное: мол, материя или добра, или зла, или что-нибудь третье! Но я хотел бы заметить, что и здесь ты не придерживаешься того, о чем возвещал ранее, то есть что материя и не добрая, и не злая. От этого своего утверждения ты отказываешься, когда говоришь: «Если бы она была добра, то не требовала бы своего устроения Богом». Тем самым ты объявляешь ее злою. А когда ты добавляешь: «Если бы она была по природе злой, то не допустила бы перехода к лучшему», – ты представляешь ее доброй. Итак, ты установил, что материя находится в пределах добра и зла, когда объявил, что она ни добра, ни зла. Но чтобы опровергнуть доказательство, которым ты пытаешься подтвердить свое мнение, я выставлю против тебя еще и следующее: если бы материя была всегда добра, то почему бы ей не захотеть сделаться еще лучше? То, что не стремится из хорошего стать лучшим, на самом деле не желает добра. Точно так же, если бы, материя была по природе зла, то почему она не могла быть преобразована Богом, как более могущественным? Как Тем, Который в состоянии даже природу камней превращать в сыновей Авраама (ср. Матф. 3:9)? Поэтому ты не только приравниваешь Бога к материи, но даже подчиняешь ей Того, Кем природа материи могла быть побеждена и преобразована в лучшую. Но ты не хочешь, чтобы материя и здесь была по природе злой, и станешь отрицать, что признал это в других местах.

38. О положении материи выскажусь так же, как и о мере ее движения, чтобы показать твое заблуждение. Ты подчиняешь материю Богу и, во всяком случае, отводишь ей место, которое помещаешь ниже Бога. Следовательно, материя находится в некотором месте. А если в месте, то внутри места. Если внутри места, следовательно, место, внутри которого она находится, ее ограничивает. Если она ограничена, то имеет пограничную линию, которую ты, поскольку ты все же художник, должен признать как границу всякой вещи, чьей пограничной линией она является. Итак, не будет безграничной материя, которая, пока она пребывает в определенном месте, ограничивается им, и, пока ограничивается, терпит его как предел. Но ты хочешь, чтобы она была беспредельной и говоришь: «А беспредельна она потому, что существует всегда». И если бы кто-нибудь из твоих учеников попросил объяснения, ты, конечно, захотел бы, чтобы они считали материю беспредельной во времени, а не по телесной протяженности. Однако, по твоему мнению, на самом деле она беспредельна именно телесно, телесно неизмерима и неописуема; это ясно из следующих слов: «Поэтому, – говоришь ты, – не вся она создается, но лишь ее части». Следовательно, она беспредельна в пространстве, а не во времени. И ты сам себя уличаешь в заблуждении, делая ее беспредельной в пространстве, но вместе с тем приписывая ей место и заключая ее внутри места и пограничной линии места. Не знаю, почему Бог не создал ее всю целиком, – то ли в результате бессилия, то ли зависти. Итак, я ищу ту самую ее половину, которая была создана не целиком, чтобы узнать, какова она в своей целости. Ведь Бог должен был явить ее как образец древности для славы творения.

39. Но если допустить, что материя ограничена (как правильно тебе представляется) своими изменениями и превращениями, то она будет и постижима, «так как она, – говоришь ты, – сотворена Богом», и делима, так как она непостоянна и изменчива. «Ибо ее изменения, – говоришь ты, – показывают ее делимость». Но здесь ты выходишь за пределы своих же собственных утверждений, которые ты применил к Лику Божьему (Persona Dei), утверждая, что Бог создал ее не из Себя Самого. Ибо не может распадаться на части Тот, Кто вечен, пребывает во веки и поэтому неизменяем и неделим. Если и материя считается столь же вечной, не имеющей ни начала, ни конца, то она не может претерпевать ни разделения, ни изменения по той же причине, что и Бог. Помещенная вместе с Ним в вечности, она неизбежно должна разделить с Ним и свойства, и законы, и состояния вечности. Равным образом, когда ты говоришь: «Любая ее часть обладает всем тем, что свойственно любой другой ее части, так что по частям познается целое», ты, конечно, имеешь в виду те части, которые произошли из нее, которые сегодня нам видны. Так вот, каким же образом обладают они свойствами всех прочих (и, значит, прежних) частей, если те, которые мы видим сегодня, иные, нежели прежние?

40. Далее, ты утверждаешь, что материя была преобразована к лучшему, – разумеется, из худшего, – и полагаешь, что лучшее носит в себе образчик худшего. Она была беспорядочной, а теперь благоустроена, и ты хочешь, чтобы по благоустроенному можно было получить представление о беспорядочном? Не может одна вещь быть зеркальным отражением другой вещи, если между ними нет сходства. Никто, сидя у цирюльника, не видел вместо себя в зеркале осла, – разве лишь тот, кто думает, что благоустроенной и украшенной материи в нашем мироздании соответствует бесформенная и неухоженная. Что же сегодня в мире бесформенно и что, наоборот, в материи оформлено, чтобы мир стал зеркальным отражением материи? У греков мир называется украшением; как может он быть образом неукрашенной материи и как можешь ты утверждать, что мир (как целое) познается из частей? Ведь в этом целом, конечно, будет и то, что не подверглось преобразованию. Следовательно, это неустроенное, смешанное и беспорядочное невозможно познать в разграниченном, благоустроенном и упорядоченном, которому не подобает называться частями материи, так как оно вследствие происшедшего изменения утратило прежний вид.

41. Я возвращаюсь к движению, чтобы показать, как ты ненадежен во всем. Ты говоришь: «Движение материи было беспорядочно, смешано и бурно». Для сравнения ты предлагаешь кипящий и брызжущий во все стороны горшок. Но как же в другом месте ты утверждаешь другое? Когда ты хочешь изобразить материю ни доброю, ни злою, ты говоришь: «Следовательно, материя, находясь внизу и обладая равномерным движением, не склоняется чересчур ни к добру, ни ко злу». Если движение равномерно, то оно и не бурное, не клокочет, как в кипящем горшке, но протекает упорядочение и умеренно: оно само собой держится между добром и злом, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону и колеблясь, как говорится, «в средней точке». Это – не беспокойство, это – не смятение и беспорядочность, но умеренность, сдержанность и равномерность движения, которое не уклоняется ни в ту, ни в другую сторону. Ясно, что если бы оно поворачивало туда и сюда или больше в одну сторону, оно заслуживало бы упрека в неупорядоченности, неравномерности и бурности. Далее, если движение не склонялось ни к добру, ни ко злу, оно, конечно, происходило между добром и злом. И отсюда становится ясно, что материя склонна к ограничению. Поэтому ее движение, не склонное ни к добру, ни ко злу (ибо оно не обращалось ни к тому, ни к другому), ограничивалось и тем, и другим. Но когда ты говоришь, что движение материи не склонялось ни к тому, ни к другому, ты полагаешь добро и зло в определенном месте. Ведь материя, которая находилась в определенном месте, не уклоняясь ни туда, ни сюда, не уклонялась и в места, в которых находились добро и зло. А если ты утверждаешь, что добро и зло находятся в каком-либо месте, то есть делаешь их пространственными, то тем самым делаешь их телесными. Ибо то, что находится в каком-либо месте, прежде всего должно обладать телесностью. Бестелесное же не имеет своего места, если только, находясь в теле, оно не совпадает с самим телом. Не склоняясь же ни к добру, ни ко злу, материя не склонялась к ним как к телесным или пространственным. Итак, ты заблуждаешься, если думаешь, что добро и зло не суть субстанции. Ведь все то, чему ты указываешь место, ты превращаешь в субстанции. А место ты указываешь тем, что движение материи ставишь в зависимость от обеих областей – добра и зла.

42. Ты все довольно сильно рассеял, иначе при ближайшем рассмотрении стало бы очевидно, насколько все противоречит друг другу. Но я собираю и сравниваю рассеянное. Ты утверждаешь, что движение материи было беспорядочным, и добавляешь, что она стремится к бесформенности; а затем, в другом месте, – что она желает быть упорядоченной Богом. Желает получить форму та, которая стремится к бесформенности? Или стремится к бесформенности та, которая желает получить форму? Ты не хочешь казаться тем, кто приравнивает Бога к материи, и притом допускаешь, что у нее есть общность с Богом. Ты говоришь: «Не может быть, чтобы у нее не было чего-либо общего с Богом, так как Он ее украшает». Однако, если бы у нее было что-нибудь общее с Богом, она, будучи через общность частью Бога, не нуждалась бы в том, чтобы Он ее украшал, – разве что и Сам Бог мог бы получить украшение от материи, имея нечто общее с ней. Но если ты считаешь, что в материи присутствовало нечто, вследствие чего Бог должен был ее украшать, то тем самым подчиняешь Бога необходимости. А общим между ними ты делаешь то, что они движутся сами собой и движутся всегда. Почему же ты думаешь, что материя менее значительна, чем Бог? Для полной божественности требуется следующее: свобода и вечность движения. Но Бог движется соразмерно, а материя несоразмерно. Однако и Тот и другая Божественны вследствие свободного и вечного движения. Впрочем, материи ты позволяешь больше: она может двигаться так, как не позволено Богу.

43. Кроме того, о движении я замечу следующее. Сравнивая материю с содержимым горшка, ты говоришь: «Движение материи до приведения в порядок было таково: смешанное, неспокойное, неуловимое для взгляда из-за чрезмерного бурления». Затем ты прибавляешь: «Движение материи остановилось, чтобы Бог привел его в порядок, и беспорядочное движение стало уловимо благодаря его медлительности». Выше ты приписываешь движению бурность, здесь – медлительность. Заметь, сколь часто ты меняешь мнение о природе материи. Выше ты говоришь: «Если бы материя была по природе зла, то не допустила бы преобразования к лучшему, Бог не смог бы привести ее в порядок и поэтому трудился бы впустую». Следовательно, ты высказал тут две мысли: материя по природе не зла и природа ее не может быть изменена Богом. Однако, совершенно забыв об этом, ты зачем-то говоришь: «Но лишь только она получила от Бога устроение и была украшена, она от своей природы отказалась». Но если она была преобразована в добро, то, разумеется, была преобразована из зла. А если она вследствие благоустроения ее Богом отказалась от своей природы, то отказалась от природы зла. Следовательно, до своего благоустроения она была зла по природе, а после преобразования смогла оставить свою природу.

44. Но теперь мне нужно показать, как, по-твоему, творил Бог. Здесь ты полностью отходишь от философов, – но и от пророков тоже. Ибо стоики учат, что Бог пронизывает материю, как мед соты. А ты говоришь: «Бог создал мир не пронизывая материю, но только лишь своим появлением и приближением к ней. Точно так же, одним своим появлением, действует все красивое, а одним лишь приближением – магнит». Но что общего у Бога, созидающего мир, с красотой, ранящей сердце, или магнитом, притягивающим железо? Ведь хотя Бог и явился материи, Он не ранил ее, как красота сердце; хотя и приблизился, но не соединился с ней, как магнит с железом. Впрочем, считай, что твои примеры подходят. Конечно, если Бог создал мир из материи появлением и приближением к ней, то, разумеется, Он создал его с того момента, когда явился, и с того, когда приблизился. Следовательно, если Он до этого момента не созидал, то не являлся ей и не приближался. Но кто же поверит, что Бог не являлся материи, – хотя бы как единосущной Ему по вечности? И кто поверит, что от нее удален Бог, Который, по нашему учению, везде находится и везде является, Кому, по Даниилу, поют хвалы даже неодушевленные и бестелесные существа? Как велико то пространство, которое настолько отделяло Бога от материи, что Он не мог ни явиться, ни приблизиться к ней до сотворения мира? Наверное, из дальних стран Он к ней пришел, когда впервые решил явиться и приблизиться.

45. С другой стороны, пророки и апостолы также не учат, что мир создан Богом только лишь явлением и приближением Его к материи, потому что они вообще не называли имени материи. Они сообщают, что вначале была создана Премудрость, начало путей к делам Его. Затем появилось Слово, через Которое все было создано и без Которого не было создано ничего. Наконец, Словом Его утвердились небеса и Духом Его все силы их (Пс. 32:6). Это десница Бога, это обе Его руки, которыми Он потрудился и воздвиг. Небеса – дело рук Твоих, – говорит Писание, – которыми Он измерил. Он измерил небо руками, а ладонью – землю (Пс. 101:26; Ис. 40:12). Поэтому не льсти Богу, будто Он произвел столь многочисленные и значительные субстанции одним Своим взором и одним Своим приближением, а не создал их Своими собственными силами. Ибо Иеремия говорит так: Бог, творя землю в силе Своей, устрояя вселенную в мудрости Своей, и небеса распростер Своим разумом (51:15). Таковы силы Его; опираясь на них. Он создал все это. Ведь слава Его больше, если Он потрудился. Наконец, на седьмой день Он отдохнул от трудов (ср. Быт. 2:2). И то, и другое Он делал по Своей воле. Если же Он сотворил этот мир лишь Своим явлением и приближением, то неужели, сотворив, прекратил являться и перестал приближаться? Напротив, как только мир был создан. Бог даже чаще стал всюду являться и присутствовать.

Итак, ты видишь, каким образом вселенная появилась благодаря деятельности Бога, сотворившего землю Собственными силами, устроившего мироздание Мудростью и распростершего небо Разумом; Он не просто явился и приблизился, но применил Свои великие способности: Мудрость, Силу, Разум, Слово, Дух, Могущество. Всего этого Ему не потребовалось бы, если бы Он создал мир только Своим явлением и приближением. Все это принадлежит Ему Самому, а не какой-нибудь чувственно воспринимаемой материи. Принадлежащее же Ему Самому невидимо и, согласно апостолу, познается из творений Его со времени создания мира. Ибо кто познал Ум Господа, о котором апостол восклицает: О глубина богатства и премудрости! Как непостижимы суды Его и неисповедимы пути Его! (Римл. 11:33)? Что же это еще может означать, как не то, что все создано из ничего? Все это не может быть ни постигнуто, ни исследовано иначе, как через одного только Бога. По-другому это постигнуто быть не может, то есть, если будет постигаться и исследоваться из материи.

Итак, насколько не подлежит сомнению, что никакой материн не существовало (хотя бы потому, что не подобает ей быть такой» какой она представлена), настолько же очевидно, что все создано Богом из ничего. Пожалуй, Гермоген, описывая состояние материи таким, в котором находится он сам – неустроенным, смешанным, бурным, с опасным, стремительным и кипящим движением, представил образец своего искусства, – изобразил сам себя.

Апологетик

1

(1) Если вам, представители римской власти, председательствующим на открытом и высоком месте, почти на самой вершине государства для того, чтобы производить суд, не дозволено явно разбирать и лично исследовать, в чем собственно состоит дело христиан; если относительно этого только одного дела ваша власть или боится или стыдится публично производить дознания по строгим правилам справедливости; если наконец, что случилось весьма недавно, ненависть к этой секте, чрезмерно деятельная в домашних судах, заграждает путь к защите: то да позволено будет истине дойти до ваших ушей по крайней мере тайным путем беззвучных букв.

(2) Она ничего не выпрашивает своему делу, потому что и не удивляется своему положению. Она знает, что она живет на земле, как чужестранка, что между чужими ей легко найти себе врагов; но при этом знает, и то, что она имеет свое происхождение, жилище, надежду, любовь к себе, честь на небесах. Теперь одного только она желает, чтобы не осуждали ее, не узнав ее.

(3) Что потеряют законы, господствующие в своем царстве, в том случае, если ее выслушают? Не тем более ли будет прославляться сила их, если они будут осуждать ее, даже выслушав ее? Но если они будут осуждать ее, не выслушав ее, то кроме упрека в несправедливости, будут заслуживать подозрение в некотором сознании, именно: не хотят выслушивать ее потому, что не в состоянии осуждать ее по выслушивании ее.

(4) Итак мы поставляем пред лицом вашим первою причиною несправедливой ненависти к имени христиан это. Эту несправедливость та самая причина, которая по-видимому ее извиняет, на самом деле и обвиняет и осуждает ее, то есть, незнание. Ибо что несправедливее того, что люди ненавидят то, чего не знают, хотя оно и заслуживало бы ненависти. Ибо тогда только оно заслуживает ненависти, когда разузнают, заслуживает ли оно.

(5) Если же знание вины отсутствует, то чем защищается справедливость ненависти, которую должно оправдать не тем, что есть, но знанием. Так как ненавидят потому, что не знают, каково есть то, что ненавидят, то почему оно не может быть таким, чего они не должны бы ненавидеть?

Итак мы доказываем одно другим: и то, что они не знают, потому что ненавидят, и то, что они несправедливо ненавидят, так как не знают.

(6) Доказательство незнания, которое осуждает несправедливость в то время, как защищает, есть; ибо все, которые прежде ненавидели, потому что не знали, каково то, что ненавидели, перестают и ненавидеть, лишь только перестают не знать. Из них делаются христиане, конечно, благодаря приобретению точного знания, и они начинают ненавидеть то, чем были прежде, и проповедовать то, что раньше ненавидели, и их теперь столько, сколько и нас обвиняемых.

(7) Вопят, что государство наполнено христианами, что христиане находятся в деревнях, городах, на островах; сокрушаются о том, что люди всякого пола, всякого возраста, всякого звания и всякого сана принимают христианство, как бы о великом бедствии.

(8) Однако это самое побуждает их предполагать, что здесь скрывается какое либо благо. Им непозволительны некоторые предположения, им неугодно поближе познакомиться с делом. Здесь только человеческая любознательность цепенеет.

(9) Любят не знать, тогда как другие радуются, что узнали. Насколько больше Анахарсис осудил бы этих не знающих, которые однако судят о знающих, чем тех необразованных, которые однако судили об образованных? Им желательнее не знать, потому что они уже ненавидят. Поэтому они наперед решают, что то, чего они не знают, таково, что они не могут не ненавидеть, если узнают. Ибо если не найдется никакого разумного основания к ненависти, то, конечно, самое лучшее будет оставить несправедливую ненависть. Если же установлена будет преступность, то у ненависти не только ничего не отнимется, но напротив она приобретет себе непоколебимость даже авторитетом самой справедливости.

(10) Но, говорят, христианство не должно считать благом потому только, что оно многих обращает на свою сторону, ибо сколько таких, которые всецело предаются злу, которые перебегают на сторону развращения. Кто это отрицает? Однако то, что действительно есть зло, даже те самые, которых оно порабощает, не осмеливаются защищать, как добро. Природа всякое зло покрыла одеждою страха или стыда.

(11) Так злодеи сильно желают скрываться; стараются не показываться; трепещут, если бывают пойманы: отрицаются, если их обвиняют; нелегко и не всегда сознаются даже в том случае, если их подвергают пыткам, жалуются, если их справедливо осудят, пересчитывают в себе самих проявления злой воли, приписывают их иди судьбе или звездам. Ибо они не хотят, чтобы им принадлежало то, что они признают злом.

(12) А христианин делает ли что либо подобное? Никому не стыдно; никто не раскаивается, разве только в том раскаивается, что раньше не был христианином.

Если кто порицается, то он этим славится; если обвиняется, то не защищается; спрошенный сознается даже добровольно; осужденный воздает благодарность.

(13) Что это за зло, которое не имеет натуральных свойств зла: страха, стыда, увертки, раскаяния, плача? Что это за зло, ответчик за которое радуется, обвинение в котором есть желание, а наказание за которое есть блаженство? Ты не можешь назвать его безумием, так как ты изобличен в незнании.

2

(1) Но если достоверно то, что мы преступники и притом величайшие; то почему вы сами относитесь к нам не так, как к подобным нам, то есть, к прочим преступникам, хотя к одному и тому же преступлению должно было бы быть одно и тоже отношение?

(2) Когда другие обвиняются во всем том, в чем мы обвиняемся, то они для доказательства своей невинности и сами себя защищают и пользуются наемными адвокатами. Им открыта возможность и отвечать и возражать, так как и вообще не дозволено осуждать тех, которые не защищались и не выслушивались.

(3) Но одним только христианам не дозволяют ничего говорить, что оправдывало бы их дело, что защищало бы истину, что и предохраняло бы судью от несправедливости. Только того и ожидают, что необходимо для общественной ненависти, именно: признания в имени, а не расследования преступления.

(4) Когда производите следствие по делу какого либо преступника, то вы произносите приговор не тотчас после того, как он объявит себя человекоубийцею, или святотатцем, или кровосмешником, или общественным врагом (я называю свои елогии) но после того, как узнаете свойство преступления, число, место, образ, время, свидетелей, соучастников.

(5) С нами ничего такого не делают, хотя должно было бы расследовать все то, в чем ложно обвиняют нас, а именно: сколько каждый из нас пожрал умерщвленных детей? сколько при погашенных свечах уже совершил кровосмешений? какие были при этом повара, какие собаки? О, какая честь была бы судье, если бы он открыл того, который пожрал уже сотню младенцев! читать переписку Плиния и Траяна.

(6) Напротив, мы знаем, что разыскивать нас даже запрещено. Когда Плиний Младший управлял провинциею, то он, одних христиан осудив, а других лишив должностей, обратился за разрешением к тогдашнему императору Траяну, что ему делать на будущее время, так как он был смущен самым множеством их. К этому Плиний Младший присовокупил, что он, кроме решительного отказа приносить жертвы, узнал о них только то, что у них бывают собрания до рассвета для прославления Христа, как Бога, и для распространения учения в своем обществе, и что они запрещают человекоубийство, прелюбодеяние, обман, вероломство и прочие преступления.

(7) Тогда Траян ответил ему: хотя людей этих отыскивать не должно, но наказывать должно, если их представят.

(8) О решение, по необходимости смешенное! Он утверждает, что людей этих не должно отыскивать, как невинных, а вместе с тем повелевает наказывать их, как виновных. Он щадит и свирепствует; он скрывает и открывает. Зачем ты проводишь себя самого таким решением? Если осуждаешь, то почему не отыскиваешь? Если не отыскиваешь, то почему и не освобождаешь? Для отыскивания разбойников избирается по жребию военная стража во всех провинциях.

По отношению к виновным в оскорблении императорского величества и по отношению к общественным врагам всякий человек есть воин. Розыски распространяются на соучастников и свидетелей.

(9) Одного только христианина не дозволено отыскивать, а представлять дозволено, как будто отыскивание имеет сделать что-либо другое, кроме представления. Итак вы осуждаете представленного, которого никто не хотел отыскивать, который, мне кажется, уже не потому заслужил наказание, что виновен, а потому, что найден тот, которого не должно было найти.

(10) Вы поступаете с нами не по закону судопроизводства над преступниками и в том еще, что их, если они отрекаются, вы подвергаете пыткам для того, чтобы они признались, а нас – для того, чтобы мы отреклись. Но если бы действительно то было зло, что мы открыто признаем; то тогда мы, конечно, стали бы отрекаться, а вы принуждены были бы заставлять нас к признанию пытками. Вы не в праве полагать, что преступления не должно открывать при помощи розысков потому, что вы знаете о совершении их из признания имени; так как вы, зная, что такое человекоубийство, тем не менее, когда преступник сознается в этом, стараетесь узнать образ совершения этого преступления.

(11) Так как вы предполагаете о наших преступлениях из признания имени; то для вас тем преступнее принуждать нас отрекаться от этого признания, чтобы мы, отрекаясь от него, вместе с тем отреклись и от тех преступлений, о которых вы предполагаете из признания имени.

(12) Но, я полагаю, вы не хотите, чтобы мы, которых вы считаете отъявленными преступниками, гибли. Поэтому, конечно, вы обыкновенно, говорите человекоубийце: отрекайся, и если он упорствует в своем признании, то вы, обыкновенно, повелеваете подвергать его пыткам, как безбожника. Если вы поступаете с нами не так, как с виновными; то следовательно вы признаете нас невинными. Поэтому как будто вы не хотите, чтобы мы, невинные, оставались при своем признании, о котором вы знаете, что его должно осуждать по необходимости, а не по справедливости.

(13) Человек говорит во всеуслышание: я христианин. Он говорит то, что он есть; а ты хочешь услышать то, что он не есть. Вы, заботящиеся об открытии истины, от одних только нас стараетесь услышать ложь. Он говорит: я то, о чем ты спрашиваешь, я ли это. Зачем ты толкаешь меня на ложь. Я признаюсь, а ты подвергаешь пыткам. Что же ты стал бы делать, если бы я стал отрекаться? Другим, если они отрекаются, вы, конечно, не легко верите; а нам, если мы отрекаемся, вы тотчас верите.

(14) Такое извращение должно было бы навести вас на ту мысль, не скрывается ли здесь какая либо тайная сила, которая заставляет вас поступать вопреки формы, вопреки обычая судопроизводства и вопреки также самих законов.

Ибо, если я не ошибаюсь, законы повелевают открывать преступников, а не скрывать их; они предписывают осуждать признавшихся, а не освобождать. Таковы постановления сената, таковы мандаты императоров, такова та власть, служителями которой вы состоите. Ваше господство гражданское, а не деспотическое.

(15) У деспотов пытки употребляются и как наказание, а у вас они допускаются только для расследования дела. Ими храните вы закон до сознания, а если сознание предваряет их, то тогда они становятся уже ненужными. Тогда нужно решение; тогда преступник должен удовлетворить долгу наказания и не должен быть освобожден, поэтому никто и не желает освободить его;

(16) непозволительно желать этого; поэтому и никого не принуждают отрекаться. Христианина ты считаешь виновным во всякого рода злодеяниях, врагом богов, императоров, законов, обычаев, всей натуры, и однако принуждаешь отрекаться, чтобы освободить его, которого ты не можешь освободить, если он не отречется.

(17) Ты действуешь против законов, ибо ты хочешь, чтобы он утверждал то, что он невинен, чтобы ты мог объявить его таким даже вопреки его желанию, и чтобы он не был ответственен за прошедшее. Откуда такое помрачение, что вы не поразмыслите о том, что должно более верить тому, кто сознается по доброй воле, чем тому, кто отрекается по принуждению? Принужденный к отречению разве искренне и по убеждению отречется? И освобожденный разве не может посмеяться тут же пред самым трибуналом над вашею ненавистью, сделавшись опять христианином?

(18) Итак поелику вы поступаете с нами во всем иначе, чем с прочими преступниками, домогаясь одного, чтобы мы отреклись от своего имени (мы, конечно, отрекаемся, если делаем то, чего не делают христиане), то отсюда вы легко можете понять, что в деле нашем нет никакого преступления, а есть только имя, которое какой-то дух враждебной силы преследует, стараясь прежде всего о том, чтобы люди не хотели точно звать то, относительно чего им прекрасно известно, что они не знают.

(19) Поэтому и верят относительно нас тому, что не доказано, и не хотят производить следствия, чтобы не было доказано, что того нет, верить чему они очень хотят, чтобы имя, ненавистное тому враждебному духу, осуждалось за преступления предположенные, а не доказанные, на основании одного только признания. Нас мучат, когда мы сознаемся; нас казнят, когда мы остаемся непоколебимы; и нас освобождают, когда мы отрекаемся, потому что сражение идет из-за имени.

(20) Наконец, почему вы с дощечки читаете вслух, что он христианин?

Почему не читаете, что он человекоубийца? Если христианин человекоубийца, то почему и не кровосмешник, или почему он не все то другое, существование чего вы признаете в вас? Наши только преступления вам стыдно или неприятно называть собственными именами. Если христианин не виновен ни в каком преступлении, то имя его есть преступление. Если преступление принадлежит одному только имени, то оно очень опасно.

3

(1) Что значит то, что очень многие, сомкнув свои глаза, так ненавидят это имя, что, давая о ком либо хороший отзыв, порицают его за одно имя. Один говорит: хороший человек Гай Сей, только что христианин. А другой говорит: я удивляюсь, что Луций Тиций, благоразумный муж, вдруг сделался христианином. Никто не поразмыслит, не потому ли Гай хорош и Луций благоразумен, что они христиане? Или не потому ли они христиане, что одни из них хорош, а другой благоразумен?

(2) Хвалят, то, что знают, порицают то, что не знают, и на то, что знают, нападают тем, чего не знают. Но справедливее было бы судить о неизвестном по известному, чем осуждать известное по неизвестному.

(3) Иные тех, которых они до принятия ими христианства знали за людей ветреных, пустых и бесчестных, порицают тем, чем хвалят. Они подают свои голоса во мраке ненависти. Какая женщина! Как игрива!

Как жадна до наслаждений! Какой молодой человек! Как игрив! Как склонен к любовным похождениям! И такие то люди сделались христианами. Итак причиною исправления считают имя.

(4) Некоторые вступают в договор с этою ненавистью на счет своих выгод, с удовольствием соглашаются на несправедливость, лишь бы не иметь в доме того, что ненавидят. Муж, уже не ревнивый, прогоняет свою жену, уже верную. Отец, прежде снисходивший к своему сыну, теперь отказывается от него, уже послушного. Господин, некогда кроткий, теперь прогоняет с глаз долой раба, уже верного. Лишь только кто делается лучшим, благодаря этому имени, то тотчас возбуждает сильную ненависть. Не столь велико благо, сколь велика ненависть к христианам.

(5) Итак если ненавидят одно только имя, то спрашивается, в чем обыкновенно обвиняются имена или слова? Ни в чем другом, как только в том, что звучат барбаризмом, или предвещают несчастие, или содержат в себе злоречие и бесстыдство. Христианин же, как показывает этимология этого слова, происходит от помазания. Да и имя хрестианин, неправильно вами произносимое (ибо вы не знаете точно даже имени нашего), обозначает приятность или благость. Итак ненавидят в людях невинных и имя невинное.

(6) Но секту ненавидят, конечно, за имя Основателя ее. Но что в том нового, если какая либо секта берет имя для своих последователей от имени своего основателя?

Не называются ли философы по своим основателям платониками, эпикурейцами, пифагорейцами? Не называются ли также они от мест своих собраний и школ стоиками и академиками? Равным образом медики не получили ли своего имени от Еразистрата, а грамматики – от Аристарха, а повара – от Апиция?

(7) Однако никого не ненавидят за имя, перешедшее вместе с учением учителя и на учеников. Конечно, если кто доказал бы, что Основатель худ и секта худа, тот доказал бы, что и имя худо, достойно ненависти за виновность секты и Основателя. Поэтому следовало бы прежде, чем ненавидеть имя, узнать секту по Основателю или Основателя по секте.

(8) Но так как вы пренебрегли следствием и познанием того и другого, то у вас остается одно только имя, против него только одного идет война, один только простой звук осуждает и неизвестную секту и неизвестного Основателя, потому что эти последние только называются, а не изобличаются.

4

(1) Итак, сделав как бы предисловие для порицания несправедливости общественной ненависти к нам, начну уж защищать дело невинное, и не только отвергну то, в чем нас обвиняют, но и обращу это на самих обвинителей, чтобы отсюда люди знали, что христиане не имеют того, что, как им известно, есть у них самих, и чтобы они устыдились, обвиняя, не говорю, худшие – лучших, но по крайней мере равные – равных себе.

(2) Мы будем отвечать отдельно на все то, что, как говорят, мы делаем тайно, но что, как мы знаем, совершают явно те самые, которые нас считают злодеями, лжецами, людьми, достойными осуждения посмеяния. Когда наша истина дает отказ всему, то против нее наконец выставляется авторитет законов.

(3) Говорят: после законов не должно делать рассуждений; хочешь, не хочешь, а повиновение им должно предпочитать самой истине. Поэтому я с вами, как хранителями законов, вступлю в прения о законах.

(4) Во-первых, какое жестокое постановление вы делаете, говоря: вам не позволяется быть. И это вы предписываете без всякого гуманного рассуждения; вы объявляете насилие и несправедливую тиранию, если утверждаете, что нам не дозволено быть потому, что так вам угодно, а не потому, что того требует долг.

(5) Если вы не хотите дозволять потому, что не должно дозволять, то, без сомнения, не должно дозволять то, что худо, и, конечно, этим самым предполагается, что должно дозволять то, что хорошо. Если я найду, что то хорошо, что закон твой запретил, то может ли он по тому предварительному рассуждению запрещать мне то, что он в праве был бы запретить, если бы оно было зло. Если твой закон впал в заблуждение, то, полагаю, он принят от человека, а не произошел конечно от Бога.

(6) Удивляетесь ли вы или тому, что человек мог ошибиться, составляя законы, пли тому, что он поправил свою ошибку, отвергая их? Ибо законы и самого Ликурга, исправленные лакедемонянами, не принесли ли издателю их столько скорби, что он осудил себя самого на голодную смерть в уединении.

(7) Да и вы, благодаря опыту, освещающему мрак древности, не изменяете ли и не отменяете ли ежедневно древние и негодные законы новыми рескриптами и эдиктами императоров?

(8) Север, консервативнейший император, не изменил ли недавно пустейшие Папиевы законы, которые повелевали рождать прежде, чем законы Юлиевы – вступать в брак, не смотря на древность этих законов?

(9) Были некогда законы, по которым осужденные должники разрубались на части своими кредиторами. Но такие жестокие законы по общему согласию отменены, и смертная казнь заменена позорным знаком.

Употреблявшееся объявление об аукционной продаже имущества хотело скорее подлить крови в человека, чем вылить ее из него.

(10) Сколько у вас доселе есть таких законов, которые должно исправить? Законы делает неприкосновенными не число лет, не авторитет их издателей, а одна только справедливость Поэтому когда делается известною их несправедливость, то они по заслугам осуждаются, хотя и сами осуждают. Как мы называем законы несправедливыми?

(11)Если они наказывают за одно только имя, то мы называем их не только несправедливыми, но даже глупыми. Если же наказывают дела, то почему наказывают дела на основании одного только имени. У других наказывают дела после доказательства их виновности, а не на основании одного только имени? Я кровосмешник; почему не производят следствие надо мною. Я детоубийца; почему меня не подвергают пыткам. Я допускаю нечто против богов, против императоров; почему не выслушивают меня, который имеет, чем защититься?

(12) Никакой закон не запрещает расследовать то, что запрещает делать; ибо ни судья не может наказывать справедливо, если не узнает, что сделано то, что не дозволено делать, ни гражданин не может верно повиноваться закону, если не знает того, что закон наказывает.

(13) Никакой закон не обязан одному только себе сознанием своей справедливости, но он обязан этим и тем, от кого ожидает повиновения. Но тот закон подозрителен, который не желает, чтобы его критиковали. Если же закон господствует без критики, то он произволен.

5

(1) Чтобы сказать что-либо о происхождении такого рода законов, то было древнее постановление, по которому никакой император не мог включать в сонм богов никого без соизволения на то сената. Это знает М. Эмилий по делу своего бога Албурна. В пользу нашу говорит и то, что у вас Божество зависит от человеческого произвола.

Если Бог не угоден будет человеку, то не быть Ему богом. Человек уж должен оказывать милость Богу.

(2) Поэтому Тиберий, во время которого имя христианское появилось в мир, донес сенату то, что сообщено ему было из Сирийской Палестины, именно, что там открыли истинного Бога, с выражением своего мнения. Но сенат не принял его мнения, так как сам предварительно не исследовал дела. Император же остался при своем мнении и грозил обвинителям христиан наказанием.

(3) Раскройте свои комментарии и там вы найдете, что Нерон первый свирепствовал с своим императорским мечем против этой секты, которая распространялась в особенности в Риме. Но такой виновник нашего гонения доставляет нам даже славу; ибо кто знает его, тот может понять, что он ничего не преследовал, кроме великого блага.

(4) Преследовал нас и Домициан, часть Нерона по жестокости. Но так как в Домициане еще было нечто человеческое, то он скоро прекратил то, что начал, возвративши даже тех, которых отправил в ссылку. Таковы всегда наши преследователи, люди несправедливые, нечестивые, опозоренные, которых и сами вы, обыкновенно, осуждаете и осужденных которыми оправдываете.

(5) Но из стольких императоров, следующих за ними до настоящего включительно, знающих предметы божественные и человеческие, укажите хоть одного, который гнал бы христиан.

(6) А мы напротив Марка Аврелия, серьезнейшего императора, объявляем покровителем их, если найдено будет то письмо его, в котором он свидетельствует, что жажда германского войска его была утолена дождем, испрошенным молитвами воинов христианских. Хотя он прямо не отменил наказаний христиан, однако на самом деле некоторым образом устранил их, определив обвинителям их осуждение даже тягчайшее.

(7) Каковы поэтому те законы, которыми пользуются против нас люди только нечестивые, несправедливые, развращенные, жестокие, низкие, безумные?

Эти законы обошел отчасти Траян, запретив разыскивать христиан. Этими законами не пользовался ни Адриан, хотя он старался узнать все таинственное, ни Веспасиан, хотя он завоевал иудеев, ни Пий, ни Вер.

(8) Конечно, должно полагать, что худшие люди должны быть истребляемы скорее лучшими людьми, как противниками своими, чем своими сообщниками, то есть, худшими.

6

(1) Теперь я желал бы, чтобы благоговейнейшие защитники и охранители отеческих законов и обычаев сказали мне о своей верности, о своем почтении и повиновении постановлениям предков, если они ни от одного из них не отступили, если они ни в одном из них не произвели изменений, если они не уничтожили всего необходимого и наилучшего для дисциплины.

(2) Куда же исчезли те законы, которые воспрещали роскошь и тщеславие, которые повелевали тратить на обед не более ста ассов и подавать на стол не более одной курицы и притом неоткормленой, которые изгоняли из сената патриция, как мужа тщеславного, за то, что он имел десять фунтов серебра, которые разрушали театры немедленно после их появления, так как они развращали нравы, которые не дозволяли без основания и ненаказанно пользоваться почетными должностными и родовыми знаками?

(3) Ибо я вижу и сотенные обеды, которые должно так называть потому, что на них затрачивают уже сотни тысяч сестерций, – и слитки серебра, обращенного в блюда, и это последнее не только у сенаторов, но даже и не у вольноотпущенников или у тех, которые еще рвут бичи.

Вижу я театры, не совсем одинокие и не обнаженные. Ибо, чтобы бесстыдное удовольствие не озябло и зимою, лакедемоняне первые выдумали для зрелищ ненавистную пенулу. Вижу, что между матронами и публичными женщинами не осталось никакого различия в одежде.

(4) Исчезли также и те институты предков, которые охраняли умеренность и воздержность женщин, когда ни одна женщина не носила золота, исключая одного пальца ради брачного кольца, которое жених давал в залог любви, когда женщины так воздерживались от вина, что одна матрона за отпечатание шкафчиков винного погреба была наказала от своих родственников голодною смертью, а другая во времена Ромула была безнаказанно умерщвлена своим мужем Метеннием за то, что дотронулась до вина.

(5) Женщины должны были целовать своих родственников для того, чтобы последние могли судить о первых по их дыханию.

(6) Где то счастие браков, которое зависело, конечно, от добрых нравов и благодаря чему почти в течение 600 лет от основания Рима ни один брак не был расторгнут? А теперь всякий член женщин обременен золотом, ни одни женские уста не свободны от вина, а развод сделался предметом желания и как бы необходимым результатом брака.

(7) Даже то, что отцы ваши мудро постановили по отношению к самим богам вашим, вы, послушнейшия чада их, также отменили. Отца Либера с его мистериями консулы по постановлению сената изгнали не только из Рима, но даже из всей Италии.

(8) Сераписа, Изиду и Арпократа с его Собачьею головою консулы Пизон и Габиний, которые, конечно, не были христианами, удалили из Капитолия, то есть, из курии богов, разрушив даже их жертвенники, чтобы положить конец их культу, полному суеверий и безнравственности. А вы, возвратив их, оказали им величайшую почесть.

(9) Где тут ваша религиозность? Где тут у вас должное уважение к предкам? Вы оставили их одежду, пищу, домашнюю обстановку, образ мыслей и наконец самую речь.

Вы постоянно хвалите старину, а между тем ежедневно живете по новому. Так как вы отступили от хороших институтов своих предков, то отсюда ясно, что вы удерживаете и охраняете только то, что не должно удерживать и охранять, тогда как не охраняете того, что должно охранять.

(10) В своем месте я покажу, что и то, преданное вам отцами, что вы, по-видимому, весьма верно сохраняете, за нарушение чего вы считаете христиан особенно виновными, – я разумею вашу ревность в почитании богов, относительно чего древность особенно заблуждалась, – вы также презираете, пренебрегаете и вовсе уничтожаете вопреки авторитету предков, хотя вы соорудили жертвенники Серапису, уже римскому, хотя вы совершаете неистовство в честь Бахуса, уже италийского.

(11) Ибо теперь я буду отвечать на обвинение нас в тайных преступлениях, чтобы очистить себе путь к критике явных преступлений.

7

(1) Нас называют величайшими преступниками за таинство убиения детей, за едение их потом и за кровосмешение после пира, о чем заботятся собаки, опрокидывая светильники и устрояя чрез это своднический мрак для стыдливости, вызываемой преступнейшими похотями.

(2) Впрочем в этих преступлениях нас всегда обвиняют, но вы не стараетесь открыть то, в чем так давно нас обвиняют. Итак или откройте это, если верите; или не верьте. если не открыли. Ваше укрывательство свидетельствует вам, что нет того, чего вы сами не дерзаете открыть. Совершенно иную обязанность вы возлагаете на палача, именно не ту, чтобы она говорили, что делают, а ту, чтобы они отвергали то, что они есть.

(3) Начало нашего учения идет, как я уже сказал, со времен Тиберия. Истина начала свое существование одновременно с ненавистью к себе: лишь только она появилась, немедленно сделалась ненавистною. У нее столько врагов, сколько чужих, и, конечно, по особенным причинам. Так иудеи враждебны к ней по соревнованию, воины – по вымогательству, рабы – по обыкновению.

(4) Мы ежедневно находимся в блокаде, нас ежедневно открывают, нас весьма часто захватывают в самых наших собраниях и сходках. Кто однако когда либо наткнулся при этом на плачущее дитя?

(5) Кто сохранил для судьи окровавленные уста циклопов и сирен в том виде, в каком и нашел их? Или кто в женах заметил какие либо следы неверности? Кто, наконец, открыв такие преступления, скрыл бы их? Или кто продал бы их, ведя с собой самих преступников? Если мы всегда скрываемся, то когда же сделалось известным то, что мы совершаем? Или лучше, кем это могло быть открыто?

(6) Самими преступниками во всяком случае не могло быть открыто это, потому что и по закону всех мистерий клятва молчания обязательна. Поэтому мистерии самофракийские и елевзинские тщательно скрываются. Не гораздо ли более должны быть скрываемы те мистерии, которые, будучи открыты, вызывают теперь человеческие наказания, хотя хранятся самим Богом?

(7) Итак, если мы сами не открываем своих мистерий, то, конечно, их открывают сторонние. А откуда они знают о них, когда даже дозволенные мистерии не допускают к себе непосвященных и остерегаются всякого рода свидетелей, разве только недозволенные не боятся?

Природа молвы всем известна. Вам принадлежит следующее изречение: молва есть зло, быстрее которого нет ничего другого.

Почему молва есть зло? Потому что быстра? Потому что доносит? Или потому что весьма часто бывает лжива? Она даже и тогда, когда сообщает какую либо истину, не обходится без лжи: она отнимает от истины что либо, прибавляет к ней что либо и вообще изменяет ее.

(9) Что? Ложь есть необходимое условие для существования молвы: она тогда только и продолжает свое бытие, когда передает неправду, и живет до тех пор, пока не докажет. Лишь только она докажет, то перестает существовать, и, как бы исполнивши свою обязанность донесения, передает факт, и с тех пор факт хранится и факт называется.

(10) Никто, например, тогда не говорит: сказывают, что это случилось в Риме, или есть молва, что он получил провинцию по жребию, но говорят: он получил провинцию по жребию, и: это случилось в Риме.

(11) Молва, как название недостоверного, не имеет места там, где достоверно. В самом деле верит ли кто-нибудь молве, кроме глупого? Ибо мудрый не верит неверному. Всем должно подумать о том, как происходит молва. Как бы широко ни была она распространена, как бы основание ее, по-видимому, ни было прочно; тем не менее она первоначально должна была произойти от кого либо одного.

(12) потом она мало помалу распространяется, проходит по различным языкам и ушам, и с течением времени никто уже не думает о том, что первые уста не посеяли ли ложь. А это бывает часто или по изобретательности зависти, или по произволу подозрения, или по врожденной у некоторых склонности ко лжи.

(13) Но хорошо, что время все открывает, как свидетельствуют ваши пословицы и мудрые изречения, по воле самой натуры, которая так устроила, что ничто долго не скрывается, даже и то, о чем молва не сделала донесения.

(14) Итак не без достаточного основания одна только молва столь долго свидетельствует о злодеяниях христиан. Вы выставляете против нас такого свидетеля, который то, о чем некогда донес и что в течение столь большого периода времени довел до общего мнения, еще не был в состоянии доказать.

8

(1) Чтобы обратиться к свидетельству самой натуры против тех, которые предполагают, что этому должно верить, вот мы объявляем награду за эти преступления: они обещают вечную жизнь. Поверьте этому теперь. Ибо я хочу спросить тебя о следующем: и ты, который поверишь, будешь ли иметь столько силы, чтобы достигнуть этой награды, зная вот что:

(2) приди, вонзи нож в дитя, которое ни к кому не относится враждебно, которое ни в чем не виновно, которое есть сын всех. Если же все это лежит на обязанности другого, то ты только присутствуй при человеке, который умирает прежде, чем начал жить; выжидай выхода молодой души; лови невинную кровь; напояй ею хлеб свой, ешь его с наслаждением.

(3) Между тем, садясь за стол, высчитывай места, на которых находятся мать, сестра; замечай эти места тщательно, чтобы тебе не ошибиться, когда наступит собачья тьма, ибо ты совершишь беззаконие, если не сделаешь кровосмешения.

(4) Приняв такое посвящение и такую печать, ты будешь жить вечно. Желаю, чтобы ты ответил мне: вечность имеет ли такую цену, или нет? Если не имеет, то в таком случае не должно верить в нее. Но допустим, что ты уверовал в нее, тогда я буду отрицать, чтобы ты пожелал ее. Допустим, что ты пожелал, тогда я буду отрицать, чтобы ты мог. Итак почему другие могут, если вы не можете? Почему вы не можете, если другие могут?

(5) Я полагаю, что мы другой натуры, мы цинопенны или сциаподы; у нас другое устройство зубов, у нас другие нервы для распутной страсти. Ты, который допускаешь это в человеке, можешь и сам это делать; ибо и ты сам такой же человек, как и христианин. Ты, который не можешь это делать, не должен верить этому: ибо и христианин такой же человек, как и ты.

(6) Но христиане подвергаются всему этому по неведению. Им ничего такого не было известно о христианских мистериях, хотя, конечно, они знали, что эти мистерии должны в точности исполнять и со всей тщательностью отыскивать.

(7) Но, я полагаю, желающие посвятить себя в известные мистерии обыкновенно предварительно обращаются к главному жрецу их с тем, чтобы он сообщил им, что от них требуется.

Тогда он сказал бы: тебе необходимо дитя и притом молодое, которое не знало бы, что такое смерть, которое смеялось бы при виде твоего ножа; необходим также хлеб, чтобы им собрать кровяную жижу; кроме того, необходимы и подсвечники, и лампы, ж собаки, и куски, которые побудили бы опрокинуть светильники, а главное ты должен будешь придти с своею матерью и сестрою.

(8) Что если они не захотят, или если их не окажется? Сколько действительно христиан одиноких? Я думаю, ты не будешь законным христианином, если ты не брат и не сын.

(9) Пусть о всем этом желающие принять христианство не знают до принятия христианства, но зато они после узнают, признают своим и исполняют. Боятся наказаний те, которые заслужили бы покровительство, если бы объявили, которые даже добровольно пожелали бы скорее погибнуть, чем жить при таком условии. Положим, что они боятся, но почему же они продолжают быть христианами? Ибо, конечно, ты не пожелал бы более быть тем, чем ты не был бы, если бы знал наперед.

9

(1) Чтобы еще более защитить себя от этих преступлений, я покажу, что вы сами их совершаете частью явно, частью тайно, почему вы, быть может, верите в существование их среди нас.

(2) В Африке явно приносили детей в жертву Серапису до проконсульства Тиберия.

Он повесил самих жрецов на тех же деревьях храма его, укрывателей преступлений, на посвященных ему крестах. Так свидетельствуют воины нашего отечества, которые совершили это самое дело при том проконсуле.

(3) Но тайно и теперь совершается это священное дело. Не одни только христиане презирают вас; никакое преступление не искореняется на веки, и никакой бог не изменяет своего нрава.

(4) Если Сатурн не пощадил собственных сыновей, то тем более он не щадил чужих детей, которых сами родители ему приносили, охотно обещали и ласкали их, чтобы они приносились в жертву без слез.

(5) Галлы приносили в жертву Меркурию взрослых. Таврические драмы я оставляю для их театров. Вот в знаменитом, религиознейшем городе потомков Энея есть один Юпитер, в честь которого во время игр его проливают человеческую кровь. Но вы говорите: это кровь гладиатора. А он разве не человек?

Не становится ли гнуснее жертва от того, что предметом ее служит дурной человек?

Однако действительно кровь проливается вследствие человекоубийства. О Юпитер христианин и единственный сын отца благодаря жестокости его!

(6) Но так как нет никакого различия между детоубийством религиозным и произвольным, хотя есть различие между человекоубийством и убиением собственных детей; то я обращаюсь к народу.

Из этих стоящих кругом и разинувших пасти на кровь христиан, даже из вас самих, справедливейших и весьма строгих по отношению к нам, сколько таких, которые пожелают дозволить мне толкнуться к совести их с вопросом, кто умерщвляет собственных детей.

(7) Действительно, есть различие и в способе умерщвления. Во всяком случае более жестоко лишать дыхания водою, выбрасывать на холод, голод и собакам, ибо умереть от ножа пожелал бы и взрослый.

(8) Так как нам раз навсегда запрещено человекоубийство, то не дозволяется истреблять даже зародыш, когда кровь еще образуется в человеке. Воспрепятствовать рождению человека значит преждевременно умертвить его, и нет различия между тем, исторгает ли кто из тела душу уже рожденную, или уничтожает ее рождающуюся. Человек уже и тот, который имеет сделаться человеком; и уже в семени заключается весь плод.

(9) Об употреблении крови в пищу и о подобных трагических блюдах читайте то, что где-то рассказывается (полагаю у Геродота), что некоторые народы при заключении договора выпускали из рук кровь и давали друг другу пить ее. Что-то подобное пили, кажется, при Катилине. Говорят, что некоторые скифы съедают каждого своего родственника после его смерти.

(10) Зачем далеко ходить? Вот тут доселе знаком посвящения, в мистерии Беллоны служит то, что из надрезанной ляжки берется кровь в ладонь и пьется.

(11) Также где находятся те, которые, желая избавиться от падучей болезни, с жадностью пьют свежую кровь зарезанных на арене преступников во время гладиаторских игр? Где же те которые едят мясо диких животных, взятых с арены, которые стараются приобрести себе вепря, оленя? Тот вепрь при борьбе вытер досуха того, кого окровавил, а этот олень лежал на крови гладиатора. Вы сильно желаете мяса таких медведей, которые еще не успели переварить в своих желудках растерзанных ими людей. Поэтому человек, севший такое мясо, рыгает человеком.

(12) Как далеко ушли от пиршеств христианских вы, которые едите это?

Меньше ли делают те, которые с дикою страстью открывают рты для человеческих членов, потому что они пожирают живых. Не оскверняются ли они человеческою кровью, потому что лижут будущую кровь? То правда, что они не едят детей, но зато едят взрослых.

(13) Все это заставляет христиан краснеть, которые не вкушают крови даже животных, которые воздерживаются от всякой удавленины и мертвечины из опасения, как бы не оскверниться скрывающеюся внутри кровью.

(14) Наконец между употребляемыми вами пытками христиан находятся и ботулы, наполненные кровью. Вы прекрасно знаете, что христианам не дозволено то, чрез что вы хотите отклонить их от христианства. Как вы верите, что те, которых думаете устрашить животной кровью, открывают свои рты для крови человеческой, разве только вы узнали, что последняя приятнее первой?

(15) Вам для испытания христиан должно было бы употреблять и человеческую кровь, подобно тому, как вы употребляете жертвенник и ларчик, ибо христиане чрез вкушение крови человеческой узнавались бы точно так же, как узнаются они чрез отрицание приносить жертвы. Если бы они стали есть кровь, то это значило бы тоже, как если бы они не стали приносить жертвы. А в человеческой крови у вас при допросе арестантов и осуждении их, конечно, не было бы недостатка.

(16) Равным образом кто более виноват в кровосмешениях, как не те, которых сам Юпитер научил этому? Ктезий рассказывает, что персы имеют совокупления с своими матерями. Да и македоняне, кажется, не невинны в этом.

(17) Порассудите теперь о том, сколько случаев к кровосмешению представляется необузданной похоти. Во первых вы выбрасываете детей в надежде на то, что их поднимет сострадательная рука какого-либо прохожего. Вы далее отказываетесь от них в пользу лучших родителей, которые принимают их к себе путем усыновления. Неизбежно бывает, что с течением времени память о чужом роде исчезает, и если только однажды произошло кровосмешение, то оно потом с успехом распространяется.

(18) Тогда потом похоть является спутником на всяком месте: дома, вне дома, за морями. Необузданность ее легко может производить детей от кровных родственников, не зная этого.

(19) Нас от этого и подобного этому удерживает необыкновенное целомудрие.

Насколько мы удалены от прелюбодеяния и неверности супружеской, настолько же и от случаев к кровосмешению. Некоторые гораздо вернее устраняют всякую возможность к этому преступлению тем, что проводят жизнь девственную. Это – старцы, дети.

(20) Если бы вы подумали о том, что это есть у вас, то тогда узнали бы, что этого нет у христиан. Одни и те же глаза вам возвестили бы и то и другое. Но два вида слепоты так легко сходятся, что тем, которые не видят того, что есть, кажется, что они видят то, чего нет. Так я буду доказывать все, в чем обвиняют нас. Теперь буду говорить о явных преступлениях.

10

(1) Вы говорите: вы не почитаете богов и не приносите жертв за императоров.

Конечно, мы не приносим жертв за других потому, что не приносим их и за самих себя. Мы раз и навсегда отвергли почитание ваших богов. Поэтому нас обвиняют в оскорблении религии и императорского величества. В этом состоит самая главная вина наша, даже вся, и поэтому должно тщательно рассмотреть ее, чтобы узнать, не осуждает ли нас в этом предрассудок или несправедливость, из которых первый презирает истину, а последняя отрицает ее.

(2) Мы перестаем почитать ваших богов с того самого момента, когда узнаем, что они не боги. Итак вы должны потребовать от нас, чтобы мы доказали, что они действительно не боги, и потому их не должно почитать, так как тогда только должно было бы почитать их, когда они были бы действительно боги. И христиан должно было бы наказывать в том только случае, если бы было несомненно, что те, которых они не почитают, потому что думают, что они не боги, на самом деле боги.

(3) Но вы говорите: у нас они боги. Поэтому мы обращаемся к совести вашей и апеллируем к ней. Пусть она будет нашим судьею, пусть она обвинит нас, если может отвергнуть, что все ваши боги были люди.

(4) Если и она сама упрется на своем, то будет изобличена во лжи известными ей памятниками древности, свидетельствующими до сего дня и о городах, в которых они рождены, и о странах, в которых остались следы их деятельности и в которых показывают места их погребений.

(5) Итак говорить ли мне теперь о каждых богах отдельно, столь многих и столь великих: о новых, древних, варварских, греческих, римских, чужестранных, плененных, усыновленных, частных, общих, мужеских, женских, деревенских, градских, морских, военных?

(6) Излишне представлять даже роды их.

Я хочу сказать кратко и вообще, и не с тем, чтобы научить вас, но с тем, чтобы напомнить вам, ибо вы представляете себя забывшими о происхождении своих богов.

До Сатурна у вас не было никакого бога: от него происходят все ваши боги, даже лучшие и известнейшие. Поэтому, что будет установлено о предке, то будет идти и к его потомкам.

(7) Но Сатурна, по свидетельству письменных памятников, все признают за человека, именно: Диодор Греческий, Фалл, Кассий Север, Корнелий Непот и все исследователи религиозных древностей. То же свидетельствуют о нем и памятники вещественные. Самые достоверные памятники этого рода находятся, по моему мнению, в Италии. Там Сатурн после продолжительного странствования и после посещения Аттики поселился, будучи принят Янусом или Яном, как думают салии.

(8) Гора, на которой он поселился, названа была Сатурнийскою. Город, который он основал, доселе называется Сатурниею. Наконец вся Италия, носившая прежде имя Энотрии, называлась также Сатурниею. От него получили начало письмена и чеканка монеты, и поэтому он охраняет общественную казну.

(9) А если Сатурн – человек, то, конечно, он произошел от человека. А если он произошел от человека, то, стало быть, не от неба и земли. Но так как родители его были неизвестны, то легко было назвать его сыном тех, детьми которых и все мы можем считаться, ибо кто не может назвать небо и землю своими родителями из благоговения и почтения к ним.

(10)Или он назван был сыном неба вследствие человеческой привычки говорить о лицах неизвестных и появляющихся неожиданно, что они пришли с неба. Толпа называет сыновьями земли тех, происхождение которых ей неизвестно. Я умалчиваю о том, что тогда люди были еще так неразвиты, что вид каждого нового человека смущал их, как вид божественный, потому что и теперь люди уже развитые включают в сони богов тех, которых за несколько дней пред тем признавали мертвецами общественным трауром.

(11) Довольно о Сатурне и этих немногих слов. Отсюда следует, что и Юпитер – человек, так как он произошел от человека, и все потомство его – люди, так как оно произошло от людей.

11

(1) Так как вы, не дерзая отрицать того, что ваши боги были люди, утверждаете, что они сделались богами после смерти, то мы рассмотрим те причины, которые потребовали этого.

(2) Прежде всего вам необходимо допустить, что есть какой-то высший Бог и какой-то манцип божества, который из людей сделал богов. Ибо и сами они не могли дать себе божества, так как его у них не было, и никто другой не мог дать его им не имеющим, кроме того, который собственно владеет им.

(3) А если бы не было никого, который делал бы богов, то ваше предположение, что боги сделаны, не имело бы никакого значения вследствие уничтожения делателя их.

Конечно, если бы люди сами могли делать себя богами, то они никогда не были бы людьми потому именно, что они в себе самих имели бы силу на лучшее бытие.

(4) Итак, если есть существо, которое делает из людей богов, то я обращаюсь к рассмотрению причин побудивших сего сделать из людей богов, и не нахожу ничего, кроме того, что оно, Бог великий, нуждалось в услугах и помощи для своих божеских дел. Но во-первых недостойно его нуждаться в чьей бы то ни было помощи, и тем более в помощи мертвеца. Для великого Бога, если бы он действительно имел нуждаться в помощи мертвеца, гораздо достойнее было бы сделать кого либо богом с самого начала.

(5) Но я не вижу места помощи. Ибо вся эта мировая система, считать ли ее вечною и несотворенною, согласно с Пифагором, или временною и сотворенною, подобно Платону, конечно, в самом начале была устроена и расположена, насколько возможно, разумно. То не могло быть несовершенным, что все совершало.

(6) Сатурна и Сатурново потомства ничто не ожидало. Глупы были бы люди, если бы не знали, что с самого начала и дождь лил с неба, и звезды испускали лучи, и молния блистала, и гром гремел, и сам Юпитер боялся молниеносных стрел, которые вы влагаете в его руку. Также глупы были бы люди, если бы не знали, что всякий плод был в изобилии прежде и Либера, и Цереры, и Минервы, даже прежде первого человека, сотворенного из земли, потому что ничто, предусмотренное для поддержания и сохранения человека, не могло появиться после человека.

(7) Говорят также, что боги не сотворили средств к жизни, но по крайней мере нашли их. Но что находят, то уже существовало. А что существовало, за то должен цениться не тот, кто нашел, а тот, кто произвел, ибо он был прежде, чем тот, кто нашел.

(8) Но если Либер потому сделался богом, что познакомил с виноградом, то несправедливо поступили с Лукуллом, который первый сделал в Италии известной понтийскую вишню, потому что он не был обоготворен, как виновник нового плода, им открытого.

(9) Поэтому если вселенная с самого начала и была устроена и управлялась определенными законами, по которым она должна была исполнять свои обязанности, то с ее стороны нет основания делать людей богами.

То, что вы приписали своим богам, было с самого начала, и оно продолжало бы существовать, если бы вы и не сделали своих богов.

(10) Но перейдем к другому основанию. Вы утверждаете, что причиною дарования людям божества были заслуги их. Полагаю, что вы и здесь должны допустить, что Бог, творящий богов, и всех и вся превосходит справедливостью, и что он поэтому не случайно и не без особенных заслуг даровал божество, такую великую награду.

(11) Поэтому я хочу рассмотреть заслуги их, таковы ли они, что вознесли их на небо, или таковы, что скорее низвергли их в бездну ада, который вы, когда вам бывает угодно, считаете местом подземных наказаний.

(12) Ибо туда обыкновенно упрятывают и тех, которые безбожны, и тех, которые не почитают родителей, и тех, которые совершают кровосмешения с своими сестрами, и тех, которые нарушают супружескую верность, и тех, которые похищают девиц, и тех, которые оскверняют отроков, и тех, которые тиранят, и тех, которые убивают, и тех, которые воруют, и тех, которые обманывают, и всех, кто только подобен какому либо вашему богу.

Вы каждого своего бога не можете защитить от преступления или порока, если не в состоянии отвергнуть то, что он был человек.

(13) Но если вы не можете отвергнуть то, что ваши боги были люди, то им принадлежит то, что не дозволяет верить, что они сделались богами впоследствии. Ибо если вы председательствуете для наказания вышеозначенных преступников, если вы, как люди честные, удаляетесь от общения с ними в торговле, в разговорах, в пирах, а тот великий Бог призвал подобных им к участию в своем величии: то зачем осуждаете тех, коллег которых обоготворяете?

(14) Ваша справедливость есть поругание неба. Чтобы угодить богам, делайте богами всех, преступников. Обоготворение подобных им есть честь их.

(15) Но перестанем говорить о такого рода богах. Положим, что ваши боги люди и честные, и невинные, и добрые, почему же вы оставили в аде людей лучших: по мудрости – Сократа, по справедливости – Аристида, по военному искусству – Фемистокла, по великодушию – Александра, по счастью – Поликрата, по богатству – Креза, по красноречию – Демосфена?

(16) Кто из ваших богов серьезнее и мудрее Катона, справедливее и победоноснее Сципиона? Кто благороднее Помпея, богаче Красса, красноречивее Туллия? Насколько достойнее было бы того Бога подождать их, чтобы принять в число богов, так как, конечно, Он наперед знал их за лучших людей? Он, я полагаю, поторопился и раз навсегда закрыл небо, и теперь, конечно, стыдится, когда люди лучшие ворчат в аду.

12

(1)Довольно уж об этом. Я знаю, что я от лица самой истины Докажу, что не ест ваши боги, когда покажу, что они есть. Сколько бы я ни занимался исследованием ваших богов, я вижу только имена некоторых древних мертвецов, я слышу только басни и открываю религиозные обряды, основанные на баснях.

(2) Что касается до самых изображений, то я в них ничего не вижу, кроме того, что они по материалу сестры сосудам и обыкновенной домашней утвари, или что они, быв прежде сосудами и обыкновенною домашнею утварью, изменяют свою судьбу путем освящения, после того как художник по своему произволу дает им новую форму, обращаясь с ними во время самой работы весьма презрительно и святотатственно. Поэтому нам, которых наказывают особенно за ваших богов, может быть утешением в наказаниях то, что и сами боги терпят то же самое, когда их делают.

(3) Христиан вы пригвождаете ко крестам и столбам; но какому изображению не дает формы прежде глина, которую налагают на крест и столб? Тело вашего бога появляется первоначально на дыбе.

Бока христиан вы скребете железными когтями; но чрез все члены ваших богов еще сильнее проходят плотничьи топоры, рубанки и пилы. Мы кладем шеи; но ваши боги до употребления свинца, клея и гвоздей бывают без голов. Нас бросают к зверям, но, ко, к тем, которых вы употребляете для Бахуса, Цебелы и Целесты.

(5) Нас жгут огнем; но тоже терпят и ваши боги в первой своей форме. Нас осуждают в рудники; но оттуда происходят и ваши боги. Нас ссылают на острова; но, обыкновенно и какой-нибудь бог ваш на острове или рождается, или умирает. Если таким образом приобретается божество ваших богов, то тех, которых наказывают, боготворят, и самые наказания должны считаться обожествлениями.

(6) Но, конечно, ваши боги не чувствуют тех оскорблений и поношений, которые они претерпевают во время своей фабрикации, подобно тому, как они не чувствуют и того повиновения, которое им оказывают. О безбожные слова, о богохульная брань! Скрежещите!

Пеньтесь! Вы те же самые, которые хулили некоего Сенеку, говорившего о ваших суевериях еще больше, еще…(резче?). Итак, если мы не почитаем статуй и изображений, которые холодны, подобно тем мертвецам, коих они представляют, и о которых имеют понятие и коршуны, и мыши, и пауки; то мы не заслуживаем ли скорее похвалы, чем наказания за то, что, узнав заблуждение, отвергли его. Ибо можем ли мы оскорблять тех, относительно которых убеждены, что их вовсе нет. Чего нет, то не может ни от кого ничего терпеть, потому что его нет.

13

(1)Но вы говорите: для нас они боги. А почему же вы поступаете с своими богами и нечестиво, и святотатственно, и безбожно? Почему вы презираете тех, о которых предполагаете, что они есть? Почему вы истребляете тех, которых боитесь? Почему вы смеетесь над теми, которых защищаете?

(2) Подумайте: лгу ли я? Во-первых, так как одни из вас почитают одних богов, другие других; то вы, конечно, оскорбляете тех, которых не почитаете. Предпочтение одного не может быть без оскорбления другого, потому что не может быть выбора без неодобрения.

(3) Поэтому вы презираете тех, которых не одобряете и которых не боитесь оскорблять тем, что не одобряете. Ибо, как мы выше сказали, положение каждого бога зависимо от воли сената. Тот не был богом, которого сенат не пожелал бы и которого поэтому отверг бы.

(4) С домашними богами, которых вы называете ларами, вы поступаете по домашнему праву: вы их иногда закладываете, продаете, переделываете. Сатурна, например, в ночной горшок, Минерву – в лохань. Этому подвергается каждый бог, когда от долгого почитания изотрется, или разобьется, или когда у хозяина явится более священная, хозяйственная потребность.

(5) Общественных богов вы позорите по праву общественному: вы их продаете с публичного торга. За тем же идут и на Капитолий, за чем и на овощной рынок. Боги, объявленные продажными с аукциона, берутся на откуп при обычных словах герольда, при обычном копье, при обычной заботе квестора.

(6) Но поля, обложенные податью, дешевле; люди, платящие подушное, считаются менее благородными, ибо это знак рабства; а боги, чем большею податью обложены, тем более священны, или напротив, чем более священны, тем большею податью обложены. Величие делается ростовщиком. Религия ходит по улицам, прося милостыни. Вы требуете платы за место храма, за вход во святилище.

Познавать богов бесплатно нельзя: они продажны.

(7) Что вы в честь их делаете такого, чего вы не делаете и в честь своих мертвецов? Храмы и жертвенники вы сооружаете одинаково как для тех, так и для других. На статуях их те же одежды и те же почетные знаки. Какой возраст, какое искусство, какое занятие имел покойник, тот же возраст, тоже искусство и тоже занятие имеет и бог. Чем отличается похоронный обед от пира Юпитера, оба – от жертвенной ложки, поллинктор – от гаруспика? Ведь и гаруспик является к мертвым.

(8) Но умершим императорам вы по справедливости оказываете честь божескую, так как такую же честь вы оказываете им и при жизни их. Боги ваши примут их с радостью и даже поблагодарят, потому что они, владыки их, сделались равными им.

(9) Но когда вы на ряду с Юнонами, Церерами и Дианами поклоняетесь Ларентине, публичной женщине, как богине (хоть бы уж Лаиде или Фрине); когда вы Симону Магу воздвигаете статую с надписью: святому богу; когда вы царского пажа включаете в число богов: то ваши древние боги, хотя они сами не лучше, имеют право считать вас своими оскорбителями, так как вы другим приписываете то, что древность усвоила только им одним.

14

(1) Хочу я рассмотреть и ваши религиозные обряды. Я не обвиняю вас за то, каковы бываете вы при жертвоприношениях, когда закалываете животных худых, чахлых и паршивых, а из откормленных и здоровых уделяете для них только то, что никуда не годится: обрезки и копыта, что вы дома отдали бы рабам или собакам, когда из десятины Геркулеса вы не кладете на жертвенник его и третьей доли. Напротив я скорее стану хвалить вас за это, потому что вы спасаете кое-что от погибели.

(2) Но, обращаясь к вашим письменным памятникам, которые научают вас мудрости и подготовляют к благородным занятиям, какие поругания нахожу в них! В этих памятниках рассказывается, что боги из-за троян и греков сражались между собою, подобно гладиаторам, что Венера была ранена человеческою стрелою за то, что она хотела спасти сына своего Энея, почти умерщвленного Диомедом.

(3) что Марс почти погиб от тринадцати месячного пребывания в оковах, что Юпитер, чтобы не испытать подобного насилия от других небожителей, был освобожден некоторым чудом, и что он то оплакивает смерть Сарпедона, то гнусно похотствует на сестру свою, уверяя ее, что он не так любил прежних своих приятельниц.

(4) Какой после того поэт из уважения к своему главе не бесчестил богов. Этот приговаривает Аполлона пасти скот у царя Адмета, а тот для Нептуна делает подряд у Лаомедонта на постройку.

(5) И между лирическими поэтами есть такой (разумею Пиндара), который говорит, что Эскулапий был наказан молниею за свою алчность, заставлявшую его злоупотреблять медициною. Зол Юпитер, если молния находится во власти его; жесток он к внуку, завистлив к мужу искусства.

(6) Религиознейшие люди не должны были бы ничего этого объявлять, если бы это было на самом деле, и не должны были бы ничего такого выдумывать, если бы этого не было. И трагики, и комики также не щадят богов: они в прологах своих говорят о бедствиях или заблуждениях семейства какого либо бога.

(7) О философах я умалчиваю; я довольствуюсь одним Сократом, который в поругание богов клялся и дубом, и козлом, и собакой. Но потому Сократ и осужден был на смерть, что он отвергал богов. Истину, очевидно, ненавидели и прежде, т. е. всегда.

(8) Впрочем так как афиняне, раскаявшись в своем приговоре, осудили потом и обвинителей Сократа и так как они поставили в храме золотое изображение его; то этим самым ясно выразили свое мнение о нем.

(9) Также и Диоген как то смеялся над Геркулесом, а римский циник Варрон представляет триста Юпитеров, или Евов, которых должно назвать безголовыми.

15

(1) Некоторые забавные выдумки делаются на счет бесчестия ваших богов даже для ваших удовольствий. Рассмотрите фарсы Лентулов и Гостилиев. В шутках и остротах их осмеиваете ли вы мимиков или своих богов. В этих фарсах осмеян Анубис прелюбодей, Луна мужчина, Диана высеченная, чтение завещания мертвого Юпитера и три голодные Геркулеса.

(2) Да и гистрионы открывают вам всякую гнусность их.

Солнце для вашего удовольствия плачет о своем сыне, свергнутом с неба. Цибела вздыхает по гордом пастуху ради вас, нисколько не краснеющих. Вам нравится пение елогий и скандалы Юпитера, а также и суд пастуха над Юноною, Венерою и Минервою.

(3) Уже и тем, что маска вашего бога покрывает голову самую позорную и бесчестную, а также и тем, что тело, нечистое и доведенное до театрального искусства путем расслабления, представляет какую-нибудь Минерву или какого-нибудь Геркулеса, не оскорбляется ли величие их и не бесчестится ли божество в то время, как вы рукоплещете.

(4) Вероятно, вы более религиозны в амфитеатре, где боги ваши танцуют по человеческой крови, а также по нечистотам убитых, чтобы доставить осужденным на борьбу новые драмы и новые фабулы, где преступники часто облекаются в маски самих богов ваших.

(5) Мы некогда видели, что тот, который играл Атиса, известного пессинунтского бога, был действительно оскоплен, а тот, который играл Геркулеса, был сожжен живым. Мы смеялись, как в жестоких играх полуденных гладиаторов игравший Меркурия пробовал мертвых раскаленным железным прутом. Мы видели, как игравший брата Юпитера, Плутона, отводил трупы гладиаторов с молотком.

(6) Кто до сих пор был в состоянии исследовать в отдельности все то, что оскорбляет честь богов, что отнимает черты их величия? Конечно, все это происходит потому, что богов презирают как те, которые играют их, так и те, которые смотрят на их игры.

(7) Но это, может быть, только шутки. Впрочем если я укажу на то, что хорошо знает совесть каждого из вас, что в храмах ваших заключаются договоры на прелюбодеяния, что между жертвенниками происходят сводничества, что очень часто в жилищах жрецов и служителей храмов предаются страсти в священных лентах, шапках и пурпуровых одеждах в то время, когда еще горит фимиам; то я не знаю, не на вас ли более, чем на христиан, должны жаловаться ваши боги? По крайней мере всегда бывают из ваших похитители священных предметов. Ибо христиане не посещают храмов и днем. Вероятно, и они стали бы грабить их, если бы и сами молились в них.

(8) Что же почитают те, которые не почитают ничего такого? Уж, конечно, ясно, что они почитают истину, так как не почитают лжи, и более не заблуждаются в том, в чем не перестали заблуждаться, узнав, что они заблуждались. Это вы заметьте наперед и отсюда черпайте весь взгляд на наше учение, удалив однако прежде ложные мнения.

16

(1) Ибо и вы, как некоторые, воображаете, что ослиная голова есть наш Бог. Повод к такому мнению подал Корнелий Тацит.

(2) Он в пятой книге своей истории, начав рассказывать о войне иудейской с происхождения, имени и религии иудейского народа то, что ему угодно было, говорит между прочим, что иудея, выведенные из Египта или, как он полагает, изгнанные оттуда, томимые жаждою в пустыне Аравии, были приведены к источнику ослами, случайно шедшими туда с пастбища, и что в благодарность за это они стали боготворить голову подобного животного.

(3) Отсюда, я полагаю, заключили, что и мы, как родственники иудеям в религиозном отношении, почитаем тоже самое изображение. Но тот же Корнелий Тацит, действительно плодовитый на выдумки, в той же истории рассказывает, что Гней Помпей не нашел никакого изображения в храме иерусалимском, который осматривал он тщательно с тем, чтобы открыть там тайны иудейской религии.

(4) А во всяком случае, если бы иудеи почитали какое либо изображение, то оно не должно было бы храниться ни в каком другом месте, кроме их святилища, тем более, что почитание, хотя и суетное, не могло опасаться сторонних зрителей, так как в это святилище дозволено было входить только священникам. Что касается до прочих, то у них задернутою завесою отнята была возможность даже смотреть туда.

(5) Впрочем вы не станете отрицать, что вы сами почитаете всякий рабочий скот и лошадей в целом их виде с своею богинею Эноною. Может быть, вы осуждаете нас за то, что мы, живя среди почитателей всякого рода скота и зверей, почитаем только ослов.

(6) Но и тот, кто полагает, что крест есть наш Бог, будет товарищем нашим в обоготворении его. Когда поклоняются какому-либо дереву с целью снискания у него милости: то не важно, какой наружный вид его, так как натура вещества всегда одна и та же; не важна и форма, так как то самое (вещество) есть тело Бога. А впрочем какая разница между столбом креста с одной стороны и Палладою афинскою и Цирерою фарийскою с другой? Та и другая выставляется на продажу без изображения, в виде грубого чурбана и неоформленного дерева.

(7) Всякое дерево, поставленное прямо, есть часть креста; мы следовательно почитаем Бога в целом и неповрежденном виде. Выше было сказано нами, что скульптуры начинают формирование богов ваших с креста; но вы воздаете божескую честь и Викториям, хотя в трофеях внутренности трофеев составляют кресты.

(8) Вся лагерная римская религия знамена почитает, знаменами клянется, знамена ставит выше всех богов.

Все известные, небольшие щиты на знаменах суть не что иное, как украшения крестов. Известные завесы знамен полководцев и императоров суть одежды крестов.

Хвалю прилежание: вы не хотите боготворить кресты не украшенные и нагие.

(9) Некоторые думают гораздо разумнее и правдоподобнее, именно: солнце наш Бог.

Мы поэтому будем причислять себя к персам, хотя поклоняемся солнцу, изображенному не на полотне; так как имеем его везде на его небесном своде.

(10) Не вдаваясь в подробности, скажем, что мнение это произошло от того, что узнали, что мы молимся, обратившись лицом на восток. Но и многие из вас, когда бывает угодно помолиться небесным богам, обращаются лицом туда же.

(11) Равным образом, если мы празднуем день солнца, то совсем по другой причине, а не потому, чтобы мы боготворили солнце. Мы занимаем второе место за теми, которые день Сатурна посвящают праздности и пиршеству, отступая и сами от иудейского обычая, которого те не знают.

(12) Но недавно появилось в этом городе совершенно новое изображение нашего Бога.

Один гладиатор по найму выставил картину с такою надписью: Deus christianorum Onocoetes. Этот бог имел ослиные уши, на одной ноге у него было копыто, в руке он держал книгу, одет был в тогу. Мы посмеялись и над именем, и над изображением.

(13)Но граждане этого города должны были бы тотчас поклониться этому двуобразному богу, потому что они приняли в число своих богов и тех, у которых были головы собачьи и львиные, которые имели рога козлиные и бараньи, которые были от ляжек козлы, от голеней пресмыкающиеся, а по подошвам или по заду птицы.

(14) Этого с избытком для того, чтобы нам не оставить как бы нарочито не опровергнутым ничего из того, что говорят о нас. Обращаясь уже к изложению нашей религии, мы будем снова все это опровергать.

17

(1) Что мы почитаем, есть Бог единый. Он всю вселенную со всем богатством элементов, тел и духов произвел из ничего словом, которым повелел, разумом, которым устроил порядок, силою, которою все мог, для украшения своего величия.

Поэтому греки назвали мир kosmov, украшение.

(2) Он невидим, хотя Его видят; Он не осязаем, хотя по милости Своей является; Он непостижим, хотя человеческим умом постигается, поэтому Он истинен и велик. Ибо, что обыкновенно можно видеть, осязать, постигать, то менее и глаз, которые видят, и рук, которые обнимают, и ума, который постигает. А что необъемлемо, то известно только себе самому.

(3) То, что есть, делает то, что Бог постигается, хотя Он не приемлет постижения.

Итак величие делает Его для людей и известным, и неизвестным. В этом заключается главнейшая вина тех, которые не хотят познать Того, Которого не могут не знать.

(4) Хотите ли вы, чтобы мы показали Его из Его творений, столь многочисленных и столь великих, которые нас окружают, поддерживают, увеселяют и устрашают, или из свидетельства самой души?

(5) Хотя душа заключена в тело, как в темницу, хотя она помрачена извращенными учениями, хотя она лишена бодрости благодаря страстям и похотям, хотя она рабски служит ложным богам; однако, когда приходит в себя, освободившись как будто от опьянения или сна или какой либо болезни, и делается снова здоровою, то произносит имя, Бог, и одно только это имя, так как истинный Бог действительно есть един. Все говорят: велик Бог, благ Бог и что Бог даст.

(6) Душа свидетельствует о Нем, как Судии, когда говорит: Бог видит, вручаю Богу, Бог воздаст мне. О свидетельство души, по природе христианки! И, произнося это, она взором своим обращается не к Капитолию, а к небу. Она, конечно, знает жилище Бога живого: от Него и оттуда она снизошла.

18

(1) Но чтобы мы познали полнее и точнее как самого Бога, так Его распоряжения и желания, Он даровал священные книги для всех, которые хотят искать истинного Бога, искомого найти, в найденного уверовать, уверованному служить.

(2) Он мужей, удостоившихся познать Бога и открыть Его благодаря их праведности и невинности, послал в мир с самого начала, даровав им божественного Духа, чтобы они проповедовали, что один только есть Бог, Который все сотворил, Который образовал человека из земли (ибо Он есть истинный Прометей).

(3) Который привел мир в порядок, установивши известные периоды и чередования, Который дал знамения Своего карающего величия дождями и огнями, Который для снискания милости у Себя даровал учение, Который определил возмездие как за то, что не знали и презрели Его, так и за то, что повиновались Ему, Который поэтому при конце настоящего века будет судить и своих почитателей для воздаяния им жизни вечной и своих презрителей для ввержения их в огонь вечный, когда все, от начала умершие, воскреснут, преобразятся и подвергнутся суду для определения того или другого воздаяния.

(4) Когда то и мы смеялись над этим. Мы из ваших. Христиане делаются, а не рождаются.

(5) Те, которых мы назвали проповедниками, называются пророками, так как они обязаны были говорить будущее. Их слова и чудеса, которые они совершали ради веры в истинного Бога, находятся в сокровищнице писаний, и они не скрываются.

Птоломей, которого называют Филадельфом, ученейший царь и весьма чуткий ко всякого рода литературным произведениям, соперничая, как я полагаю, с Пизистратом в заботе о библиотеках, потребовал, по совету знаменитейшего в то время грамматика, Деметрия Фалерийского, своего библиотекаря, на ряду с другими книгами, обращавшими на себя внимание или древностью своею, или своим содержанием, и от иудеев их книги, писанные на их собственном, туземном языке, которые поэтому находились только у них одних.

(6) Ибо пророки были только из иудеев и всегда говорили только к ним, как к народу Божию, избранному ради отцов.

Те, которые теперь называются иудеями, прежде назывались евреями.

(7) Поэтому и книги их еврейские и язык еврейский. Чтобы Птоломей мог знать содержание этих книг, иудеи назначили ему 72 переводчика, к которым с уважением относился Менедем, философ и защитник провидения, за сходство в мыслях. Это подтвердил вам и Аристей.

(8) Итак книги, переведенные на греческий язык, доселе доказываются при храме Сераписа в библиотеке Птоломея с самыми еврейскими книгами.

(9) Но и иудеи публично читают их. Право это приобретается пошлиной. Везде всякую субботу они сходятся. Кто услышит, тот найдет Бога. Кто постарается и уразуметь Его, тот будет вынужден и уверовать.

19

(1) Этим книгам главнейший авторитет доставляет их глубочайшая древность. И у вас есть обычай доказывать достоверность религии ее древностью.

(2) Все ваше имущество движимое и недвижимое, родоначальников, сословия, источники всякого древнего вашего слога, многие народы, замечательнейшие города, глубокую древность историй и памятников, наконец самые изображения букв, показателей и хранителей вещей и (думаю, доселе мы сказали мало) самих богов ваших, самые храмы, оракулов и священнодействия превосходят веками сочинения одного пророка, в которых заключено сокровище всей иудейской религии и потому уже и нашей.

(3) Если вы когда-нибудь слышали о каком-нибудь Моисее, то он современник Инаху Аргосскому. Он жил ранее Даная, лица самого древнейшего у вас, почти 400–ми годами (только семи лет не достает до 400–т лет). Он жил почти за 1000 лет прежде поражения Приама. Я мог бы сказать, что и Гомеру кроме того числа, он предшествовал 500 годами, если бы стал следовать другим.

(4) Другие пророки хотя жили после Моисея, однако самые последние из них были не позднее первых ваших мудрецов, законодателей и историков.

(5) Доказать это не трудно, но уклонило бы в сторону от главной цели и потребовало бы очень много времени. Нам должно было бы долго сидеть за многими письменными памятниками с арифметическими движениями пальцев. Для этого должно было бы открыть архивы древнейших народов – египтян, халдеев, финикиян;

(6) для этого должно было бы обратиться к их гражданам, писавшим об этом, а именно: к Манефону египтянину, Берозу халдею, Гиерому финикиянину, царю тирскому, и к последователям их самих: Птоломею мендезскому, Менандру ефесскому, Деметрию фалерийскому, царю Юбе, Аппиону, Фаллу и к тому, кто или подтверждает, или опровергает этих писателей, именно: к Иосифу иудейскому, отечественному защитнику иудейских древностей.

(7) Для представления точнейшей хронологии должно сравнить и греческие ценсуалы. Должно попутешествовать по историям и литературам всего света. Однако я часть этого доказательства уже привел, обозначив тех авторов и те источники, из которых можно черпать его.

(8) Но этим я и ограничиваюсь, опасаясь как бы при поспешности не сказать слишком мало, или как бы, увлекшись этим доказательством, не сделаться слишком растянутым.

20

(1) Если мы не доказываем божественности наших книг их древностью, если сама древность сомнительна; то вместо нее представим вам более сильное доказательство, именно: величие, авторитет этих книг. Нет нужды узнавать это медленно и от других. Пред нами находится то, что будет учить нас: мир, время и результат.

(2) Все, что ни происходит, было предсказано в них; все, что ни видят, слышали, Что земли пожирают города, что моря уничтожают острова, что войны внутренние и внешние свирепствуют, что царства сталкиваются с царствами, что голод, чума, всякие местные смертельные болезни и разнообразные роды смертей производят опустошения, что низкие возвышаются, а высокие падают.

(3) что справедливость делается редкостью, а несправедливость учащается, что забота о хорошем воспитании прекращается, что времена года и стихии уклоняются от исполнения своих обязанностей, что естественные формы расстраиваются формами чудесными и безобразными, – все это было предвидено и наперед написано в этих книгах. Когда мы переносим это, тогда оно и читается. Когда испытываем это, тогда оно и доказывается. Истинность пророчества есть, я полагаю, надежное свидетельство божественности.

(4) Итак тем обеспечена у нас верность пророчеств еще неисполнившихся, что они изрекались вместе с теми, которые ежедневно исполняются.

Одни и те же уста произносили те и другие пророчества, одни и те же книги возвещают их, один и тот же Дух открывает их, одно и то же время принадлежит пророчеству, предсказывающему будущее.

(5) У людей, конечно, различается время, в которое пророчество исполняется, в которое оно из будущего становится настоящим, а из настоящего – прошедшим. Спрашиваю вас: чем мы погрешаем, когда верим и неисполнившимся пророчествам, научившись верить им чрез две ступени?

21

(1) Но поелику мы сказали, что секта эта, которую весьма многие считают за секту новую, современную своим появлением Тиберию, как открыто говорим это и мы, утверждена на священных книгах иудейских, которым принадлежит глубочайшая древность; то, быть может, кто-нибудь, взяв во внимание настоящее ее положение, подумает, что мы под этим именем, как бы под тенью религии наизнаменитейшей или по крайней мере дозволенной, хотим скрыть собственные предрассудки.

(2) Это тем легче можно подумать, что мы не имеем ничего общего с иудеями ни во времени, ни в выборе пищи, ни в праздниках, ни в самом обрезании, ни в имени, что, конечно, должно было бы быть, если бы мы почитали одного и того же Бога.

(3) Но и народ уж знает, что Христос – какой-то человек, которого иудеи осудили, чтобы тем легче можно было считать нас боготворителями человека. Но мы не стыдимся имени Христа; напротив, нам приятно носить имя Его и подвергаться осуждению за Него, и о Боге думаем не иначе. Итак необходимо сказать немного о Христе, как Боге.

(4) Иудеи, которым принадлежала необыкновенная праведность и вера патриархов, имели особенную к себе милость Божию. Благодаря этим добродетелям и народ этот был велик, и царство его славно, и он настолько был счастлив, что сам Бог учил его, чем он может снискивать Его милость и чем, напротив, вызывать Его гнев.

(5) Но насколько они погрешили, возгордившись верою отцов своих до безумия, уклонившись от истинного учения к безбожию, то это доказывало бы их настоящее бедственное положение, если бы они сами не сознавались в этом. Рассеянные, бесприютные и лишенные своего отечества и храма, они блуждают по всему свету, не имея у себя царем ни человека, ни Бога. Им не дозволяется посещать отечество даже на правах пришельцев.

(6) В то время как пророки грозили им этим, они предсказывали им и то, что в конце века сего Бог изберет Себе гораздо вернейших почитателей из всякого племени, народа и места, на которых перенесет Свою милость и даже большую по причине их способности воспринимать совершеннейшее учение.

(7) Итак Тот, о Котором возвещали, что Он придет от Бога для преобразования и улучшения учения, пришел. Он есть Христос, Сын Божий. Поэтому Он возвещался как Владыка и Наставник этого учения и этой милости, как Просветитель и Руководитель рода человеческого, как Сын Божий. Он рожден не так, чтобы стыдился имени сына или семени отца.

(8) Бог сделался Его Отцом не вследствие кровосмешения с сестрою, или осквернения дочери, или прелюбодеяния с чужою супругою. Его Отец не был любовником чешуйчатым, или рогатым, или оперенным. Он не был любовником Даны, обратившись в золото. Это претерпели ваши боги от Юпитера.

(9) Но Сын Божий рожден не от прелюбодеяния, и та, которая была Его Матерью, не имела мужа.

Но прежде я скажу о природе Его, а отсюда будет понятно свойство рождения Его.

(10) Я уже сказал, что Бог сотворил весь этот мир словом, разумом и силою.

Известно, что и у ваших философов Logos, то есть, Слово и Разум, считается художником вселенной. Ибо Зенон признает его за такого деятеля, который все расположил в порядке. Он же называет его и роком, и богом, и душою Юпитера, и необходимостью всех вещей. Клеанф все это приписывает Духу, который, по его мнению, проникает вселенную.

(11) И мы Слову, Разуму и Силе, чрез что, как я сказал, Бог сотворил все, приписываем Дух, как собственную природу, в которой находится и слово, когда она возвещает, и разум, когда она чертит планы, и сила, когда она осуществляет планы. Мы узнали, что Он (Логос) исшел от Бога и благодаря исхождению рожден, и потому Он есть Сын Божий и назван Богом по причине единства природы, ибо и Бог есть Дух.

(12) И хотя луч удаляется от солнца, часть от целого; однако солнце находится в луче, и субстанция при этом не отделяется, но распространяется. Так от Духа – Дух и от Бога – Бог, как свет, зажженный от света. Материя, источник, остается целою и неуменьшенною, хотя бы ты заимствовал от нее очень много ветвей.

(13) Так, что произошло от Бога, есть Бог и Сын Божий, и оба один. Так Дух от Духа, Бог от Бога, различаясь но порядку, а не по числу, по степени, а не по качеству. Бог не отделяется от источника, но распространяется.

(14) Итак этот Луч Божий, снишедши в некоторую Деву, и плоть, образовавшаяся в утробе ее, рождается человеком, соединенным с Богом, о чем всегда раньше предсказывалось. Плоть, одушевленная Духом, питается, растет, говорит, учит, делает, и есть Христос.

Примите на время это повествование, как сходное с вашими повествованиями, пока я не покажу, как Христос доказывает Себя, и кто у вас составил басню такого рода для ниспровержения этой истины. Знали и иудеи, что придет Христос, так как им говорили об этом пророки.

(15) Иудеи и теперь ожидают Его пришествия, и неверие их в совершившееся уже пришествие составляет главнейший предмет нашего спора с ними. Ибо так как означены два Его пришествия, – первое, которое уже совершилось в уничижении человеческом, – второе, которое наступит при конце мира в очевидном божественном величии; то они, не поняв первого, сочли второе за одно только, как предсказанное более ясно, и его ожидают.

(16) поелику они не поняли первого пришествия (если бы поняли, то уверовали бы; если бы уверовали, то получили бы спасение); то вина их заслуживает наказания. Они сами читают в своих книгах, что они будут лишь бы премудрости и разума и что не будут пользоваться глазами и ушами.

(17) Того, в Ком они видели простого человека вследствие унижения Его, они должны были считать магом за необыкновенную силу Его; ибо Он словом изгонял из людей демонов, возвращал зрение слепым, очищал прокаженных, укреплял пораженных параличом, давал мертвым снова жизнь, господствовал над самыми стихиями, усмиряя бури и ходя по волнам. Такими делами Он ясно показывал, что Он есть Слово Божие, то есть, Логос, – Слово первоначальное, перворожденное, имеющее спутниками силу и разум и укрепленное духом, Тот же, Который все творил и сотворил Словом.

(18) За то, что Он Своим учением обличал книжников и вождей иудейских, в особенности же за то, что весьма многие делались последователями Его, эти книжники и вожди так ожесточились против Него, что наконец, представив Его к Пилату Понтийскому, правившему в то время Сириею со стороны Рима, насильственно истребовали у него согласия отдать им Иисуса на распятие. Он и Сам предсказал, что они так поступят с Ним, и не только Он, но и древние пророки задолго до Него.

(19) Он, даже пригвожденный ко кресту, показал много знамений своей смерти. Ибо Он добровольно Испустил дух со словом, прежде нежели палач совершил свое дело. В то же самое время произошло затмение солнца среди дня. Это затмение считали обыкновенным те, которые не знали, что оно было предсказано о Христе. И однако рассказ об этом мировом событии находится в ваших архивах.

(20) После того как Он снят был со креста и положен во гроб, иудеи приставили к Нему с особенною бдительностью военную стражу, чтобы ученики Его, унесши тело Его, не могли обманывать легковерных людей. Этого они опасались потому, что Он сам прежде говорил, что Он в третий день воскреснет.

(21) Но вот в третий день, после того как земля внезапно потряслась, камень от гроба отвалился, и стража от ужаса попадала, ничего не было найдено во гробе. кроме одежды погребенного, хотя при этом не было видно никого из учеников Его.

(22) Тем не менее начальники, для которых весьма важно было объявить этот факт преступным делом учеников, держать народ в рабском отношении к себе и отклонить его от веры в Него, распустили слух, что Он украден учениками. Ибо Он не явился в народ с одной стороны для того, чтобы не освободить безбожных от заблуждения, а с другой – для того, чтобы вера, которой предназначена великая награда, имела возможность доказать себя.

(23) С некоторыми же учениками провел 40 дней в Галилее, стране иудейской, уча их тому, чему они потом должны были учить других. Затем, возложив на них обязанность проповедования по всей вселенной. Он взят был на небо окружившим Его со всех сторон облаком. Это гораздо вероятнее, чем то, что у вас Проклы, обыкновенно, утверждают о Ромуле.

(24) Пилат, сам уже по своему убеждению христианин, сообщил все это относительно Христа тогдашнему императору, Тиберию. Да и сами императоры открыто признали бы то, что сообщено им о Христе, если бы не были необходимы миру, или если бы христиане могли быть императорами.

(25) Ученики, согласно повелению своего божественного Учителя, распространились по вселенной. И сами они, много добровольно претерпевши от преследователей иудеев, конечно, за твердость в истине, наконец в Риме пролили христианскую кровь по жестокости Нерона.

(26) Но мы представим вам более достоверных свидетелей Христа, тех самых, которым вы поклоняетесь. Если я для того, чтобы вы верили христианам, приведу таких свидетелей, ради которых вы не верите им, то такое свидетельство имеет большое значение.

(27) Однако это – сущность нашего учения, это происхождение нашей секты и нашего учения с ее Основателем, как мы узнали. Может быть, теперь уж никто не будет выдумывать того, что позорило бы нас. Может быть, теперь уж никто не будет верить ничему другому, касающемуся нас, потому что никому не позволительно лгать в деле своей религии. Ибо кто объявляет предметом своего почитания не то, что он на самом деле почитает, тот отрицается от того, что он почитает, и переносит почитание на нечто другое и следовательно уже не почитает того, от чего он отрекся.

(28) Мы объявляем и объявляем публично, и израненные и окровавленные во всеуслышание говорим вам, подвергающим нас пыткам: Бога мы почитаем чрез Христа.

Считайте Его за человека, но Бог хочет, чтобы чрез Него и в Нем Его познавали и почитали.

(29) Иудеям я отвечаю, что и сами они научились почитать Бога чрез человека Моисея. Грекам возражаю, что Орфей в Пиерии, Музей в Афинах, Меламп в Аргосе, Трофоний в Беотии обязали людей посвящать себя в известную секту. Если обратить взор и на вас, властители народов, – Помпилий Нума, который установил у римлян весьма трудные суперстиции, был человек.

(30) Да будет позволено и Христу открыть божество, как свою собственную природу. Он не должен был делать то, что делал Нума, именно: людей грубых и диких устрашать множеством богов, которым надлежало бы служить, и чрез это приводить их к гуманности. Напротив, Он должен был открыть глаза к познанию истины у людей уже образованных и обольщенных своим образованием.

(31) Итак узнайте, истинно ли божество Христа. Если оно таково, что те, которые узнали его, делаются добрыми; то отсюда уже следует, что они отказываются от всяких ложных богов, особенно же таких, которые скрываясь под именами и изображениями мертвецов, стараются снискать у людей веру в себя, как богов, посредством некоторых знамений, чудес и пророчеств.

22

И поэтому мы говорим, что есть некоторые духовные существа. Имя их не ново: о демонах знают философы. Сам Сократ ожидал мнения демона. Как было ему не ожидать его? Говорят, что он с детства находился в нем, отклоняя его, конечно, от добра.

О них знают все поэты, и необразованная толпа весьма часто употребляет их в своих проклятиях; ибо и сатану, главу этого злого рода, народ как бы инстинктивно объявляет в тех же проклятиях. И Платон также не отрицал ангелов.

Даже маги существуют для того, чтобы быть свидетелями того и другого имени. Но каким образом от некоторых ангелов, сделавшихся злыми по собственной воле, произошел еще более злой род демонов, осужденный Богом вместе с их предками и с тем главою, о котором я сказал, об этом сообщается в Священном Писании. Теперь нужно достаточно сказать о деятельности их. Деятельность их состоит в ниспровержении человека. Так искони злоба этих духов направлена была на погибель человека. Поэтому телу его они причиняют болезни и тяжелые удары, а в душе производят внезапные и неестественные проявления путем насилия. Да ту и другую часть человеческого существа они легко действуют благодаря проницательности и тонкости своей натуры. Духовным силам можно делать многое. Так как они невидимы и не осязаемы, то открываются скорее в результатах своих, чем в самых действиях.

Это бывает тогда, когда какой либо скрытый яд ветра уничтожает древесные и хлебные плоды на цвету, лишает их жизни в почках, наносит им вред во время созревания, или когда воздух, принесенный тайным образом, распространяет заразу.

Совершенно таким же тайным образом демоны и ангелы наносят вред душе, возбуждая в ней бешенство, или гнусное безумие, или жестокие страсти с разными заблуждениями. Между этими заблуждениями главное то, что они, пленив и обольстив души людей, рекомендуют им идолослужение для того, чтобы чрез фимиамные и кровавые жертвы идолам доставить себе самим любимую пищу. И какая пища для них лучше, как не та, чтобы отклонять людей от размышления ибо истинном Боге путем ложных чар? Я объясню и то, какие обманы они делают и как. Всякий дух – быстр: таковы ангелы и демоны. Поэтому в одно мгновение они всюду находятся. Вся вселенная для них – одно место. Что бы где ни делалось, об этом они столь легко знают, как легко и возвещают. Я. конечно, виновниками зла они всегда бывают, а виновниками добра никогда не бывают. Распоряжения Самого Бога я тогда они узнавали из речей пророческих и теперь узнают из чтений Священного Писания.

Узнав таким образом отсюда нечто будущее, они соперничают с Божеством, когда крадут пророчества. А с каким лукавством они представляют двусмысленные результаты в изречениях оракулов, об этом знают Крезы, знают Пирры. Впрочем пифийский оракул объявил, что черепаха варилась с бараниной. Это он сделал так, как я сказал выше, именно: он в один момент побывал в Лидии. Так как они обитают в воздухе, находятся в соседстве с звездами и вращаются среди облаков, то они знают, что готовится на небе, и потому они возвещают о дождях, которые они уже ощущают. Они являются истинными целителями болезней. Ибо они сначала наносят болезни, потом приписывают ради чуда лекарства новые или противоположные, затем перестают наносить болезни, а люди полагают, что они исцелили их от болезней.

Зачем мне поэтому говорить о прочих ложных действиях демонов: о явлениях Касторов, о воде, которую весталка носила ситом, о корабле, который был притащен поясом, о бороде, которая сделалась красною вследствие прикосновения к ней? Все это делалось ими для того, чтобы камни признавали за богов, чтобы истинного Бога не искали.

23

Далее, если и маги производят привидения и бесчестят души уже умерших; если они убивают детей для пророчества; если они представляют много чудесного при помощи шарлатанских фокусов; если они наводят сны, располагая помогающей им силою раз навсегда приглашенных ими ангелов и демонов, чрез которых пророчествуют, обыкновенно, и козы и столы то насколько больше эта сила по собственному желанию и ради себя будет стараться всячески делать то, что она делает для других? Или, если и ангелы и демоны делают то же, что и ваши боги, то где же превосходство Божества, о Котором, конечно, должно думать что Оно могущественнее, выше всего?

Не лучше ли поэтому предполагать, что те, которые выдают себя за богов, так как делают то, что заставляет признавать богов, – сами боги, чем считать богами тех, которые одинаковы с ангелами и демонами? Разность мест производит, я полагаю, то, что вы в храмах считаете богами тех, которых в других местах не признаете богами; что вам кажется, что тот, кто пробегает чрез священные крыши, безумствует не так, как тот, кого перепрыгивает чрез соседние крыши, и что одна сила обнаруживается в том, кто режет половые органы или руки, а другая – в том, кто режет себе горло.

Результаты безумия одинаковы, и причина, побуждающая к этому, одна. Но доселе мы приводили доказательства словесные, а теперь уж приведем вещественные, из которых видно будет, что одна и та же природа принадлежит тому и другому имени.

Пусть будет поставлен здесь же пред вашим трибуналом такой человек, о котором было бы известно, что он одержим демоном. Лишь только любой христианин прикажет этому духу говорить, то он сознается, что он настолько действительно есть демон, насколько в другом месте ложно есть Бог. Пусть также будет приведен кто либо из тех, о которых думают, что они действуют под непосредственным влиянием Бога, которые, дыша над жертвенником, воспринимают божество из гари, которые лечатся изрыгая, которые пророчествуют при сильном дыхании. Если самая ваша Дева Небесная, обещательница дождей; если самый ваш Эскулап, профессор медицины, сохранивший жизнь Сокордию, Тенацию и Асклепиодоту, имеющим умереть на другой день, не признаются христианину в том, что они демоны, не дерзая обманывать его: то тут же пролейте кровь этого наглейшего христианина, Что очевиднее этого дела?

Что убедительнее этого доказательства? Простота истины осязательна, сила ее находится при ней, ничто не может возбудить подозрение. Вы будете говорить, что это делается посредством магии или посредством какого-либо подобного обмана, в том случае, если ваши глаза и ваши уши позволят вам. Что же может быть выставлено против того, что показывается с очевидною истинностью? С одной стороны, если они действительно боги, то для чего обманывают, называя себя демонами? Или, быть может, для того, чтобы нам повиноваться? В таком случае ваши боги подчинены христианам. Те же не должны считаться богами, которые подчинены человеку, врагу своему, хотя он нечто делает для бесчестия их. С другой стороны, если они демоны или ангелы, то для чего они в других местах объявляют себя богами? Как те, которые считаются богами, не захотели бы называть себя демонами, если бы они действительно были боги, чтобы не отнять у себя величия; так и те, которых вы прямо называете демонами, не дерзали бы в других местах выдавать себя за богов, если бы те, именами которых они пользуются, действительно, были боги, Ибо они боялись бы злоупотреблять величием, принадлежащим существам, без сомнения, наивысшим и таким, каких должно бояться. Поэтому нет тех богов, которых вы признаете. Если бы они существовали, то не объявляли бы себя демонами и не отказывались бы от того, что они боги. Итак, когда та и другая сторона отрицает бытие богов, то знайте, что и там и здесь одни и те же существа – демоны. Теперь вам должно искать богов. Ибо вы видите, что те – демоны, которых вы прежде считали богами. Благодаря нам, вы узнаете от тех же своих богов не только то, что ни они сами, ни подобные им – не боги, но и то, кто же есть Бог; Тог ли, Которого мы, христиане, проповедуем, и один ли только Он; – так ли должно веровать в Него и так ли почитать Его, как требует религия и культ христиан. Они тогда же скажут: кто тот Христос с своею баснею? Обыкновенный ли Он человек или маг? Украден ли Он из гроба после смерти своими учениками?

Находится ли теперь в аде? Не находится ли Он скорее на небесах, откуда имеет придти среди колебания всего мира, при трепете вселенной, при стонах всех людей, кроме христиан, как Божия Сила, Божий Дух, как Слово, Мудрость, Разум и Сын Божий. И они пусть смеются вместе с вами над всем тем, над чем вы смеетесь.

Пусть они отрицают, что Христос будет судить всякую душу от века по воскресении ее тела. Пусть они говорят, что этот суд достался Миносу и Радоманту, как думает Платон и поэты. Пусть по крайней мере они удалят знаки своего позора и поношения.

Пусть они отрицают то, что они – нечистые духи, что однако можно видеть из их пищи, крови, дыма, смрада сожженных животных и из сквернейших речей их пророков.

Пусть они откажутся от того, что они вместе с своими почитателями и своими делами предназначены к тому же судному дню. Но вся эта наша власть и сила над ними зависит от произнесения имени Христа и от напоминания о том, что им предстоят великие наказания от Бога чрез Судию Христа. Они, боясь Христа в Боге и Бога во Христе, покоряются рабам Бога и Христа. Так они, по нашему повелению, выходят из тел вследствие простого прикосновения наших рук и дуновения наших уст, будучи устрашены мыслию о вечном огне, против собственного желания, с скорбью и стыдом, в присутствии вас. Вы, верящие им, когда они лгут, верьте им, когда они говорят правду о себе. Никто не лжет для собственного унижения; напротив, всякий лжет скорее для своего возвышения. Поэтому нужно верить им более тогда, когда они сознаются во вред себе самим, чем тогда, когда они отрицаются в пользу свою.

Да, эти свидетельства ваших богов, обыкновенно, увеличивают число христиан. Как часто мы, веря им, веруем чрез Христа и в Бога. Они сами воспламеняют веру в наше Писание; они сами созидают дерзновение нашей надежды. Вы почитаете их, как мне известно, даже кровью христиан. Поэтому они не желали бы лишиться вас, слуг столь полезных и столь покорных, и не желали бы, чтобы христиане когда либо изгоняли их из вас, если бы им возможно было лгать при христианине, желающем доказать вам истину.

24

Все это признание их, которым они отрицают то, что они боги, и утверждают, что нет другого Бога, кроме Того единого, Которому мы предали себя, достаточно сильно опровергает обвинение в оскорблении языческой религии вообще и римской в особенности. Ибо если нет на самом деле богов, то нет на самом деле и религии.

Если нет религии, потому что нет на самом деле богов, то, конечно, мы не виновны в оскорблении религии. Напротив, обвинение переходит на вас: вы ложь почитаете, а истинную религию истинного Бога не только презираете, но даже и преследуете, и потому вы именно те, которые совершаете преступление действительной иррелигиозности. Но положим, что то верно, что ваши боги на самом деле боги, и в таком случае не должны ли вы согласиться с тем общим мнением, что есть какое-то Существо высочайшее и могущественнейшее, Глава мира, имеющая совершеннейшее величие. Ибо по общему представлению Божества власть высочайшего господства находится в руках одного Существа, функции же Его принадлежат многим. Так, например, Платон говорит, что великого Юпитера сопровождает на небе толпа богов и демонов. Поэтому на ряду с этим богом должно почитать также прокураторов, префектов и наместников его. Если бы это было и так, то какое преступление совершает тот, кто для снискания у императора большей милости делает то, что может, на него возлагает свое упование, имя императора, как имя Бога, никому другому не приписывает, так как и называть и дозволять называть кого либо другого, кроме императора, императором считают уголовным преступлением? Пусть одна почитает Бога, а другой – Юпитера; пусть один молящиеся руки простирает к небу, а другой – к жертвеннику Фидеи; пусть один во время молитвы исчисляет облака, если этому вы верите, а другой – лякунарии; пусть один посвящает своему Богу свою душу, а другой – душу козла. Смотрите, не заслуживает ли названия иррелигиозности лишение свободы религии и запрещение выбора Божества, когда мне не позволяют почитать Того, Кого я хочу, но принуждают меня почитать того, кого я не хочу. Никакой Бог, да даже никакой человек не пожелает почитания принужденного. Поэтому и египтянам дозволена была их глупейшая религия, требовавшая обоготворения птиц и зверей и подвергавшая смерти того, кто убьет кого либо из таких богов. И всякая провинция и всякий город имеет своего бога, так например: Сирия – Атаргату, Аравия – Дузара, Норики – Белена, Африка – Целесту, Мавритания – своих царевичей. Я поименовал, полагаю, провинции римские, и однако боги их не римские, потому что в Риме почитаются только те боги, которые почитаются во всей Италии по муниципальному праву, именно: Дельвентин Казиниенский, Визидиан Нарниенский, Анхария Анскуманская, Норция Волсивиенская, Валенция Окрикуланская, Гостия Сутринская и Юнона Фалиская, получившая прозвание в честь отца Curis. Но нам одним воспрещается собственная религия. Мы оскорбляем римлян и не считаемся римлянами, потому что мы почитаем не римского бога. Хорошо, что тот Бог, Которому все мы принадлежим, желаем ли мы этого, или не желаем, есть Бог всех людей. Но ваше право дозволяет почитать, кого угодно, кроме истинного Бога, как будто Тот, Кому мы все принадлежим, не есть поэтому Бог всех людей.

25

Мне кажется, что я достаточно решил вопрос о ложном и истинном Божестве, представив прочные доказательства, основанные не только на соображениях разума, но и на свидетельствах тех самих, которых вы считаете богами, так что не должно было бы больше и рассуждать об этом предмете. Но так как протестует собственно авторитет римского имени, то я не оставлю без опровержения возражения, вызываемого предрассудком тех лиц, которые говорят: римляне, благодаря своей тщательней шей религиозности, подняты на такую высоту, что овладели вселенною, и что боги их, действительно, существуют, так как те, которые более других служат им, более других и процветают. Конечно, эта награда дарована римлянам их богами в качестве прерогатива. Стеркул, Мутун и Ларентина увеличили власть их. Ибо я не могу подумать, чтобы чужеземные боги более пожелали помогать чужому народу, чем своему, и чтобы предали людям заморским отечественную землю, где сами они родились, воспитались, прославились и были погребены. Цибела, вероятно, предвидела, если она полюбила Рим в память троянского народа, своего туземца, которому она покровительствовала во время войны с греками; если она постаралась перейти на сторону мстителей, о которых ей известно было, что они покорят Грецию, победительницу Фригии. Поэтому и в наше время она представила осязательное доказательство своего величия, обращенного на Рим: по отнятии М. Аврелия у государства святейший архигалл в девятый день тех же календ, в который приносил в жертву нечистую кровь, обрезывая свои руки, издал обычные повеления о здоровье императора Марка уже умершего. О медлительные вестники, о запоздавшие донесения, благодаря которым Цибела не узнала раньше о смерти императора! Право, христиане должны были бы смеяться над такою богинею. Но и Юпитер, забыв известную Идейскую пещеру, и медные тарелки корибантов, и приятнейший запах своей кормилицы, не тотчас дозволил бы подчинить свой Крит римской власти. Не предпочел ли бы он всякому Капитолию известную свою могилу, чтобы господствовала над миром скорее та страна, которая скрыла его прах? Желала ли бы и Юнона, чтобы. любимый ею пунический город, который она предпочла даже Самосу, был разрушен чужим народом, да и к тому же произошедшим от Энея? Я знаю следующее: здесь было ее оружие, здесь бела ее колесница, уже и тогда богиня и стремилась и содействовала тому, чтобы он, Карфаген, был повелителем народов, если только судьба как-нибудь дозволит. Эта несчастная супруга и сестра Юпитера не имела силы противодействовать судьбе. Впрочем сам Юпитер повинуется ей. И однако римляне судьбе, предавшей им Карфаген против воли и желания Юноны, не оказали и столько чести, сколько они оказали продажнейшей блуднице Ларентине. Известно, что очень многие боги ваши были царями. Если они потому имеют силу передавать царскую власть, что сами были царями, то от кого они сами получили ее? Кого почитали Сатурн и Юпитер? Я полагаю, какого-нибудь Стеркула. Но римляне с своими индигитаментами позднее их. Хотя некоторые из ваших богов не царствовали, однако царствовали другие, которые не почитали их, потому что они еще не считались богами. Поэтому власть давать царства принадлежит другим, так как были царства гораздо раньше, чем появились эти боги. Но как не основательно величие римлян приписывать заслугам религиозности, когда религия начала делать успехи после власти или царства! Хотя уже Нума измыслил религиозные суеверия, однако известно, что культ римлян не имел еще тогда ни изображений, ни храмов. Религия была экономна, обряды бедны, и не было Капитолия, возвышающегося до неба. Тогда были только случайные жертвенники из земли, только самосские жертвенные сосуды, издававшие смрад, и самого бога нигде не было, ибо искусства греков и этрусков тогда еще не наполнили Рима скульптурными изображениями. Итак римляне не были религиозны прежде, чем стали велики, и следовательно они не потому велики, что религиозны. И каким образом могли сделаться великим чрез религию те, у которых величие произошло из иррелигиозности? Ибо, если я не ошибаюсь, всякого рода господство или власть ищется путем войны и распространяется путем победы. Но войны и победы состоят в завоевании городов и очень часто в разрушении их. Это дело не бывает без оскорбления богов. Ибо тогда вместе с крепостями разрушаются и храмы, вместе с гражданами умерщвляются и жрецы, вместе с мирским имуществом похищается имущество и церковное. Итак сколько святотатств римлян, сколько и трофеев; столько триумфов над богами, сколько триумфов и над народами; столько добыч, сколько доселе остается изображений плененных богов. И эти боги принимают молитвы от своих врагов и тем, которым. они должны были бы воздавать скорее за оскорбление, чем за почтение, дают власть без конца. Впрочем, так как они лишены всякого чувства, то их безнаказанно оскорбляют и бесполезно почитают. Конечно, нельзя согласиться с тем, чтобы, благодаря религиозности, сделались великими те, которые, как мы сказали, делались такими по мере того, как оскорбляли религию, или которые оскорбляли ее по мере того, как делались великими. И те, царства которых подпали власти Рима, были не без религий, когда теряли царства.

26

Итак смотрите, не Тот ли раздает царства, Которому принадлежит не только управляемый мир, но и сам управляющий человек? Не Тот ли устроил в мире смену царств по известным периодам, Который был прежде всякого времени и создал самое время? Не Тот ли, при Котором род человеческий некогда существовал без государства, возвышает и низвергает царства? Зачем вы обманываете себя? Лесной Рим был раньше некоторых своих богов. Он царствовал прежде, чем воздвигнута была такая гордость Капитолия? Царствовали и вавилоняне прежде понтификов, и лидяне прежде квиндецемвиров, и египтяне прежде салиев, и ассирияне прежде люперков, и амазонки прежде весталок. Наконец, если римские боги дают царства, то в таком случае Иудея, как презрительница всех языческих богов, никогда не царствовала бы.

Вы, римляне, некогда оказали честь ее Богу жертвами, храму – подарками, народу – союзами. Вы никогда не господствовали бы над нею, если бы она не согрешила против Христа.

27

Этого достаточно для опровержения обвинения в оскорблении богов. Чтобы не казалось, что мы оскорбляем их, мы доказали, что их нет. Поэтому мы, будучи вызваны вами для жертвоприношения, отказываемся от этого по честности своей совести, от которой мы знаем, кому достаются эти жертвы, назначенные кумирам и посвященные человеческим именам. Но некоторые считают безумием то, что мы предпочитаем упорство спасению, так как могли бы и приносить жертвы публично, и отходить невинными, храня в душе свою веру. Да, вы даете нам совет, как обманывать вас; но мы знаем, откуда это происходит, кто все это делает, и как для ниспровержения нашей стойкости устрояется то лютая жестокость, то лукавое увещание. Конечно, дух демонов и злых ангелов, который, будучи нашим врагом вследствие своего падения и завидуя нам за милость Божию к нам, ведет войну против нас чрез ваши души, направленные и настроенные путем тайного внушения ко всякому извращению суда, ко всякой жестокой несправедливости, о чем мы сказали в начале. Ибо хотя вся сила демонов и духов этого рода подчинена нам, однако они, как худые рабы, соединяют с страхом дерзость и желают оскорблять тех, которых в другое время боятся. Конечно, и страх возбуждает ненависть. Кроме того, отчаянное состояние их вследствие предварительного осуждения (ех praedamnatione) считает утешением для себя пользоваться теперь злобою, пока замедляется наказание. И однако они, будучи схвачены, подчиняются и покоряются своему положению и вблизи умоляют тех, против которых издали вооружаются. Итак, когда они восстают против нас, во власти которых находятся, по образу взбунтовавшихся смирительных домов, или тюрем, или рудокопней, или штрафных домов этого рода, сознавая, что они не равны и что тем более потерпят, то мы невольно противостоим им, как равные, и сражаемся, упорствуя в том, на что они нападают, и никогда более не торжествуем, как тогда, когда нас осуждают за твердость веры.

28

Так как легко можно видеть, что несправедливо принуждать свободных людей приносить жертвы, когда они этого не хотят (в других случаях для совершения божественного дела требуется, конечно, свободное произволение), то, разумеется, должно считать нелепостью, если бы один стал принуждать другого почитать тех богов, которых он должен бы умилостивлять сам для собственного блага. Не мог ли тогда последний сказать первому по праву свободы: я не желаю, чтобы ко мне Юпитер был милостив; ты кто? Пусть разгневанный Янус приходит ко мне с каким угодно челом. Что у тебя со мною? Вы, конечно, теми же духами научены принуждать нас приносить жертвы за здоровье императора. Как на вас возложена необходимость принуждать, так на нас – обязанность сопротивляться. Итак дошли до второго обвинения, до обвинения в оскорблении еще более священного величия, так как вы оказываете императору большее благоговение и с большим расчетом боитесь его, чем самого Юпитера Олимпийского. И это правильно, если бы вы только понимали. Ибо всякий живой не сильнее ли любого мертвого? Но вы это делаете не по размышлению, а по страху пред немедленно действующею властью. Поэтому вы и здесь оказываетесь нерелигиозными к своим богам, ибо вы более страшитесь человеческой власти.

Наконец у вас скорее нарушается клятва всеми богами, чем одним гением императора.

29

Если те, которым приносят жертвы, могут даровать императору или вообще всякому человеку здоровье; если ангелы или демоны, духи злейшие по своему существу, совершают какое-либо благодеяние; если погибшие сохраняют; если осужденные освобождают; если наконец мертвые охраняют живых, что вы признаете: то пусть все это наперед будет установлено, и тогда осуждайте нас за оскорбление императорского величия. Ведь, конечно боги ваши прежде всего охраняли бы свои статуи, изображения и храмы, что, как я полагаю, тщательно караулят императорские воины. Даже самый материал, из которого они сострят, происходит, я думаю, из рудников императорских, и все храмы вполне зависят от воли императорской. Наконец многие боги уже испытали гнев императорский. Только благодаря установившемуся обычаю приносят им дары и оказывают привилегию.

Поэтому, каким образом те, которые находятся во власти императора и которые подчинены ему, могут иметь здоровье императора в своей власти? Кажется, что они могут давать императору то, что скорее сами получают от него. Итак мы совершаем преступление против величия императоров потому, что не подчиняем их вещам их, потому, что не возбуждаем смеха исполнением долга (de jfficio) о их здоровье, думая, что оно не находится в свинцовых руках. Но религиозны вы, которые ищете его (здоровья) там, где его нет, просите его у тех, которыми оно не может быть дано, презрев Того, во власти Которого оно находится. Да кроме того, вы восстаете против тех, которые умеют просить его, которые и могут выпросить, так как умеют просить его.

30

Ибо мы просим императорам здоровья у Бога вечного, у Бога живого, у того Бога, благоволения Которого и сами императоры желают по преимуществу. Они знают, кто дал им власть. Они, как люди, знают и то, кто дал им душу. Они чувствуют, что тот один только есть Бог, во власти Которого они находятся, по отношению к Которому они вторые, после Которого первые, Который прежде всех богов и выше всех богов. почему и не так, когда Он выше всех людей живых и превосходит мертвых? Они размышляют о том, доколе простирается сила их власти, и потому признают Бога. Они сознают, что они сильны чрез Того, против Которого они не могут быть сильны. Но пусть наконец император завоюет небо, – пусть повезет плененное небо во время своего триумфа, пусть пошлет на небо стражу, пусть наложит на небо подать. Не может он этого сделать. Потому Он и велик, что меньше неба. Ибо и сам он принадлежит Тому, Кому принадлежит небо и вся тварь. Откуда он и император, откуда и человек, прежде чем сделался императором. Оттуда у него и власть, откуда и дух. Туда христиане обращаются с распростертыми руками, потому что они невинны, – с обнаженною головою, потому что мы не стыдимся, – без суфлера (sine monitore), потому что мы молимся от сердца. Мы всегда молимся за всех императоров, чтобы жизнь их была продолжительна, чтобы власть безмятежна, чтобы семья безопасна, чтобы войска храбры, чтобы сенат верен, чтобы народ честен, чтобы государство было спокойно, и о всем том, чего желает человек и император. Всего этого я не могу просить ни у кого другого, кроме Того, от Которого, как я знаю, получу, так как и сам Он таков, Который один только дает, и я такой, которому Он должен дать: я – Его раб, который один только почитает Его, который не щадит жизни за Его учение, который приносит Ему жертву самую лучшую и самую тучную, которую сам Он повелел, – молитву, происходящую он плоти целомудренной, от души невинной, от духа святого, а не зерна фимиама величиною в один асс, не соки аравийского дерева, на дне капли вина, не кровь негодного, отжившего свой век быка, и не совесть, извращенную после всех этих мерзостей.

Когда у вас осматриваются жертвы порочнейшими жрецами, то я удивляюсь, почему исследуются внутренности жертвенных животных, я не внутренности самих жертвоприносителей? Итак нас, распростерших руки к небу, могут скрести когтями, могут распяливать на крестах, могут подвергать огню, могут пересекать горла мечами, могут бросать зверям: самое положение молящегося христианина удобно для всякого рода казней. Итак вы, добрые правители, делайте это, истязайте душу, приносящую молитву Богу за императора. Там преступление, где истина и преданность Богу.

31

Теперь мы польстили императору и выдумали те желания, о которых мы сказали, конечно для избежания насилия. Без сомнения, такая выдумка полезна. Ибо вы дозволяете нам доказывать все то, что мы защищаем. Итак ты, думающий, что мы вовсе не заботимся о благосостоянии императоров, посмотри в Слово Божие в наше Писание, которого и сами мы не скрываем, и которое очень многие случайности доставляют чужим, сторонним. Узнайте из него, что нам для выражения обильного благожелания повелено молить Бога даже за врагов и просить у Него благ гонителям нашим. Кто же большие враги, гонители христиан, как не те, за оскорбление величия которых нас осуждают? Впрочем оно (Писание) прямо и ясно говорит: молитесь за царей, за начальников и власти, чтобы у вас было все спокойно (1 Тим. 2:2). Ибо когда глава лишается спокойствия, то его лишаются и все члены ее, и хотя мы считаем себя чуждыми беспорядков, но и мы находимся в каком либо подверженном бедствию месте.

32

Есть у нас другая, большая нужда молиться за императоров, также за всякий род власти и за римское государство. Мы знаем, что предстоящая всему земному шару величайшая катастрофа и самый конец мира, грозящий страшными бедствиями, замедляется римскою властью. Мы не хотим испытать этой катастрофы и этого конца, и потому, когда молимся об отсрочке этого, то этим самым содействуем продолжению римского государства. Но мы и клянемся, только не гениями императоров, а благоденствием их (per salutem), которое важнее всяких гениев. Не знаете ли вы, что гениями называются демоны, откуда уменьшительное название демонии (daemonia)?

Мы в императорах видим судей Бога, Который поставил их начальниками над народами.

Мы знаем, что в них есть то, чего Бог пожелал, и потому хотим, чтобы благо клятву. Но мы, обыкновенно, заклинаем демонов, то есть, гениев, чтобы изгнать их из людей, и не клянемся, чтобы оказать им божескую честь.

33

Но что мне более сказать об уважении и почтении христиан к императору, на которого мы должны смотреть, как на лицо, избранное нашим Богом? Да, я по справедливости могу сказать: император больше наш, чем ваш, так как он поставлен нашим Богом. Вот почему я о благоденствии императора, как своего, забочусь более, чем кто-либо другой, не тем только, что прошу его у Того, Который может даровать, и не тем только, что прошу я, такой, который заслуживает исполнения просьбы, но и тем, что, поставляя величие царя ниже величия Бога, я вверяю его Богу, Которому одному только и подчиняю его. Я подчиняю его Тому, с Кем не равняю. Ибо я не буду называть императора Богом или потому, что не умею лгать, или потому, что не дерзаю смеяться над ним. Если он человек, то человеку подобает уступить Богу, Достаточно ему носить имя императора. Велико и это имя, дарованное ему Богом. Кто называет его Богом, тот утверждает, что он не император: если он не человек, то и не император. Ему даже во время его триумфа, когда он находится на возвышеннейшей колеснице, напоминают, что он человек. Ибо к нему сзади привязывают раба, который говорит: посмотри, кто за тобою; помни, что ты человек.

И, конечно, то его особенно радует, что он блестит такою славою, что ему нужно напоминать, что он человек. Он был бы меньше. Если бы его в то время называли Богом, потому что его называли бы ложно. Он больше становится от того, что его призывают не называть себя Богом.

34

Август, основатель империи, не хотел называться даже владыкою (dominus), ибо и это когномен Бога. Конечно, я могу называть императора dominus, владыкою, но в общеупотребительном смысле, когда меня не принуждают произносить слово dominus, владыка, вместо Deus, Бог. Впрочем я свободен по отношению к нему, ибо у меня один только Владыка – Бог всемогущий, вечный, тот самый, который есть Владыка и его самого. Каким образом владыка есть тот, кто есть отец отечества? Да и имя любви приятнее имени власти, и главы семейств чаще называются отцами, чем владыками, domini. Тем более император не должен называться Богом, так как это есть лесть не только гнуснейшая, но и опаснейшая. Если бы ты, имея одного императора, стал этим именем называть другого, то не нанес ли бы ты этим самым величайшего и непростительнейшего оскорбления тому, которого имеешь, и не подверг ли бы опасности того, которого называешь? Ты, желая, чтобы Бог был милостив к императору, будь почтителен к Богу. Перестань верить, что есть другой Бог, и говорить, что и тот есть Бог, который нуждается в Боге. Если лесть не стыдится лжи, называя императора Богом, то пусть убоится она по крайней мере несчастия. Преступно называть императора Богом до его апофеоза.

35

Итак христиане – общественные враги, потому что они не воздают императорам почестей ни пустых, ни ложных, ни безрассудных, потому что они, как люди истинной религии, проводят праздники их скорее добросовестно, чем распутно.

Конечно, великое дело выносить в публичные места кадильницы, очаги и постели, бражничать по улицам, давать городу безобразный вид шинка, делать грязь вином, бегать шайками для оскорблений, для бесстыдств, для возбуждения плотских похотей.

Неужели общественная радость выражается общественным позором? Неужели то прилично торжественным императорским дням, что другим дням не прилично? Те, которые соблюдают порядок из уважения к императору, нарушают ли его ради императора? Разнузданность дурных нравов может ли быть благочестием, и случай к роскоши может ли считаться уважением? О, мы по справедливости достойны осуждения!

Ибо почему мы проводим императорские дни целомудренно, трезво и честно? Почему мы в торжественный день не увешиваем дверей лавровыми венками и не зажигаем светильников при ясном дневном свете? Почтенное дело облекать свой дом во время совершения общественного торжества в одежду какого-нибудь нового публичного дома.

Впрочем и в этом вашем почтении ко второму (императорскому) величию, за которое нас, христиан, обвиняют во втором безбожии, потому что мы не совершаем одинаково с вами императорских торжеств так, как совершать не дозволяет нам ни скромность, ни почтительность, ни целомудрие, и к чему побуждает скорее желание собственного удовольствия, чем благоразумие, – я желал бы показать вашу верность и честность, чтобы и отсюда видно было, что те хуже нас, христиан, которые не хотят считать нас римлянами, но хотят признавать в нас врагов римских императоров. К самим квиритам, к самому туземному народу семи холмов я обращаюсь с вопросом: щадил ли римский язык какого-либо своего императора? Свидетелями этого Тибр и школы зверей. Да, если бы природа покрыла сердца человеческие какою-либо прозрачною материею для пропускания света, то чьи сердца не оказались бы испещренными образами нового и нового императора, заботящегося о раздаче подарков? Это можно было бы видеть тогда даже в то время, когда кричат: «да умножит тебе Юпитер лета из наших лет». Христианин не умеет как произносить эти слова, так и желать нового императора. Но ты говоришь: такова чернь. Хотя чернь, однако, римская, и никто столько не мучит христиан, как чернь. Другие сословия, благодаря своему положению, покорны по совести. Из самого сената, от всадников, из лагеря, из самого дворца не дует ничем враждебным. Но откуда и Кассии, и Нигры, и Альбины.

Откуда те, которые преследовали императора между двумя лаврами? Откуда те, которые упражнялись в гимнастике, когда душили его? Откуда те, которые вооружившись вторгаются во дворец, будучи дерзче Сигериев и Парфениев? Из римлян, если не ошибаюсь, а, не из христиан. И все они на кануне восстания и совершали жертвоприношения за благоденствие императора, и клялись его гением, одно имя имея на устах, а другое в сердце, и христиан называли, конечно, общественными врагами. Но и те, которые теперь ежедневно открываются, как сообщники или одобрители злодейской партии, уцелевший остаток после поражения государственных преступников, какими свежими и ветвистыми лаврами украшали свои двери, какими высокими и блестящими лампами освещали вестибулы, какими изящными и роскошными подушками наполняли форум не для того, чтобы праздновать общественные радости, но для того, чтобы в торжество, чуждое своему сердцу, облечь желания собственного сердца и чтобы инавгурировать образ своей собственной надежды, причем они в сердце изменяли имя императора? Такие же услуги оказывают и те, которые вопрошают о жизни императоров астрологов, гаруспиков, авгуров и магов, к знанию которых, как произошедшему от ангелов отпадших и запрещенному Богом, христиане не прибегают даже и по своим делам. Кому же нужно разузнавать о продолжении жизни императора, кроме того, кто делает что-либо против него или желает, или надеется и ожидает чего либо после него? Ибо о продолжении жизни родственников спрашивают не с таким намерением, с каким о продолжении жизни господ. Один характер имеет любознательность родственников, а другой – любознательность рабов.

36

Если то верно, что врагами оказываются те, которые называются римлянами, то почему мы, которых считают врагами, исключаемся из числа римлян? Не можем ли и мы быть римлянами и быть врагами, так как врагами оказываются те, которые считались римлянами? Поэтому должное императорам почтение, уважение и верность состоит не в таких делах, которые могут совершать и враги для большего своего маскирования, но в таких, в которых Бог так же истинно открывается по отношению к императору, как необходимо Ему открываться по отношению ко всем людям. Конечно, и мы эти дела доброй души обязаны совершать не для одних только императоров. Мы никакого добра не совершаем под условием лиц, потому что мы ожидаем похвалы или награды не от человека, а от Бога, Требователя и Воздаятеля за безразличные (по отношению к лицам) благодеяния. Поэтому мы таковы же и к императорам, каковы к своим соседям. Ибо злое желание, злое дело, злое слово, злая мысль по отношению к кому бы то ни было нам одинаково воспрещаются. Все, что не дозволительно по отношению к императору, то не дозволительно и по отношению ко всякому другому человеку. Все, что не дозволительно ко всем, то тем более не дозволительно по отношению к тому самому, который столь велик по милости Бога.

37

Если нам повелевается, как я сказал выше, любить врагов своих, то кого нам ненавидеть? Равным образом если нам воспрещается воздавать оскорблением за оскорбление, чтобы самим не быть оскорбителями, то кого мы можем оскорблять? Об этом вы сами можете знать. Ибо сколько раз вы свирепствовали против христиан то по собственному желанию, то из повиновения законам? Сколько раз враждебная к нам чернь, даже миновав вас, нападала на нас камнями и огнем по собственному произволу? В самые неистовства вакханальские не щадят христиан даже мертвых, так как вытаскивают их из гробов, некоторых убежищ смерти, уже иными, уже не целыми, так как их рассекают и разрывают на части. Однако слышали ли вы когда-либо о нас, которых вы считаете за толпу заговорщиков, решившихся на смерть за свое дело, чтобы мы мстили вам за все это? А ведь одна ночь с немногими факелами могла бы щедро отмстить вам, если бы позволительно было у нас воздавать злом за зло. Но да отсутствует то, чтобы божественная секта защищалась человеческим огнем, или чтобы она скорбела о том страдании, которое служит к ее испытанию. Впрочем если бы мы захотели выставить и открытых врагов, не только тайных мстителей, то был ли бы у нас недостаток в числе и силе их? Мавры, маркоманны, сами парфяне и пограничные им народы многочисленнее ли тех, которые распространились по всей вселенной? Мы существуем со вчерашнего дня, и наполнили собою все ваши места: города, острова, крепости, муниципии, места собраний, самые лагери, трибы, декурии, дворец, сенат, форум. Одни только храмы ваши мы оставили вам. К какой открытой войне мы не были бы способны, на какую войну мы не были бы готовы, хотя бы и уступали вам в силе, – мы, которые так охотно дозволяем умерщвлять себя, если бы нашим учением не повелевалось нам скорее быть самим умерщвленными, чем умерщвлять других? Мы могли бы сразиться с вами и без оружия, и без бунта, отделясь от вас, как недовольные вами. Ибо если бы мы, составляя такое огромное число людей, удалились от вас на какой-либо отдаленный угол земли; то, конечно, потеря столь многих, каких бы то ни было, граждан не только была бы позором для вашего господства, но вместе с тем и наказанием. Без сомнения, вы ужаснулись бы при взгляде на свое одиночество, на остановку занятий, на какую-то неподвижность вселенной, как бы умершей. Вы постарались бы отыскивать тех, кем можно было бы управлять. У вас осталось бы более врагов, чем граждан. Но теперь вы имеете очень немного врагов благодаря огромному числу христиан, почти всех граждан. Вы желали бы почти всех граждан, христиан, считать врагами и называть их врагами скорее человеческого рода, чем человеческого заблуждения. Кто же вас освобождал бы от тех тайных и всегда расстраивающих души и здоровье ваше врагов? Я говорю о нападениях демонов, которых мы изгоняем из вас без награды, без платы. Нашему мщению достаточно было бы одного того, чтобы предоставить вас свободному господству нечистых духов. Но вы, не думая о вознаграждении нас за такую помощь, желаете считать нас не только тяжелым родом людей, но даже врагами. Да, мы враги, но не человеческого рода, а скорее человеческого заблуждения.

38

Поэтому без всякого опасения должно считать секту нашу между дозволенными факциями, так как она ничего не делает такого, из-за чего, обыкновенно, страшатся недозволенных факций. Ибо, если я не ошибаюсь, причина воспрещения факций состоит в заботе об общественном спокойствии, чтобы государство не разделялось на партии, которые легко могут беспокоить комиции, сенат, курии, народные собрания и зрелища вследствие соревнования в занятиях, особенно теперь, когда люди начали считать продажное и наемное дело своего насилия ремеслом. Но мы, совершенно равнодушные к славе и почестям, не имеем никакой потребности в собраниях, и ничто нам так не чуждо, как политическая жизнь. Мы признаем одно всеобщее государство – мир. Равным образом мы отказываемся и от зрелищ ваших настолько, насколько я от источников их, которые, как мы знаем, заимствованы из суеверия, так как нам чуждо и то, из чего они составляются. Наша речь, наше зрение, наш слух ничего общего не имеют с безумием цирка, с безнравственностью театра, с жестокостью арены, с пустотою ксиста. Каким образом мы вредим вам, если мечтаем о других удовольствиях? Если наконец мы не хотим наслаждений, то в этом находится, конечно, наша потеря, а не ваша. Но мы отказываемся от того, что вам нравится. И вы не наслаждаетесь нашими наслаждениями. Эпикурейцам было дозволено полагать сущность удовольствия в спокойствии духа.

39

Теперь я уж сам открою дела христианской факции, чтобы, отвергнув зло, показать добро. Мы тело (corpus) благодаря познанию религии, единству учения и союзу надежды. Мы сходимся и собираемся для того, чтобы окружить Бога общими молитвами, как бы войском, собранным в одно место. Эта сила приятна Богу. Мы молимся и за императоров, их министров и власти, за существование рода человеческого, за спокойствие государства и за замедление конца мира. Мы сходимся для чтения Божественного писания, если обстоятельства времени требуют предостеречь от чего-нибудь или напомнить о чем-нибудь. Чрез Священное Писание мы, конечно, питаем веру, возвышаем надежду, утверждаем дерзновение и укрепляем дисциплину правилами. Там происходят также увещания. наказания и божественный суд. И суд производится, конечно, с большою тщательностью, так как судьи, христиане, знают, что его видит Бог, и что он (суд) есть самое главное предрешение суда будущего для того, кто так согрешит, что удаляется от общения в молитве, в собрании и во всяком святом деле. Председательствуют люди честные и старейшие, приобретшие эту честь не деньгами, а общим одобрением, ибо на деньгах не основывается никакое дело Божие.

Если и есть у нас некоторое подобие денежного ящика, то он набирается не из почетных сумм, как бы из сумм религии, взятой на откуп. В наш ящик каждый в первый день месяца или когда хочет, если только хочет и если только может, делает небольшое подаяние. Ибо к этому никто не принуждается, но каждый приносит добровольно. Это есть как бы залог любви. ибо деньги, собранные в этот ящик, тратятся не на пиры, не на попойки и не на неблагодарные харчевни, но на питание и погребение бедных, на мальчиков и девочек, лишившихся имущества и родителей, и на стариков уже домашних, также на потерпевших кораблекрушение, и, если кто-либо находится или в рудниках, или на островах, или под стражею, то и он делается воспитанником своего исповедания. Но за такие дела и особенно за дела любви некоторые поносят нас. Смотри, говорят, как они любят друг друга, ибо сами ненавидят друг друга, как они готовы друг за друга даже умереть, ибо сами готовы друг друга убить. Но и то, что мы называем друг друга братьями, вменяют нам в порицание, полагаю не по другому чему либо, как потому, что у самих их всякое наименование родства заподозрено в страсти. А мы братья и вам по праву природы, единой матери всех, хотя в вас мало человеческого, потому что вы злые братья. Но насколько справедливее и называются и считаются братьями те, которые познали единого Отца Бога, которые приняли одного Духа Святого, которые от одного чрева неведения с ужасом достигли до одного света истины. Но может быть мы потому не считаемся законными братьями, что никакая трагедия не говорит о нашем братстве, или потому. что мы братья по имуществу, которое у вас почти прекращает братство.

Мы, соединяясь духовно, имеем общее имущество. У нас все нераздельно, кроме жен.

В этом только мы не допускаем общения, в чем одном только другие имеют общение.

Они не только сами пользуются женами друзей, но и весьма равнодушно предлагают им своих жен. Полагаю, так они поступают, следуя примеру мудрейших и старейших, грека Сократа и римлянина Катона, которые делились с друзьями своими женами, взятыми в супружество для рождения детей и от других лиц. Я не знаю достоверно, делали ли они это против воли своей. Впрочем зачем им было заботиться о своем целомудрии, когда сами мужья их так легкомысленно дарили их. О пример мудрости афинской и строгости римской: философ и цензор – сводники! Итак, что удивительного, если такая любовь пирует? Поэтому вы и наши вечери (cenulas), обличая в великих злодеяниях, укоряете и в расточительности. Да, к нам относится изречение Диогена: мегаряне устраивают такие пиры, как будто намерены завтра умереть, а здания воздвигают такие, как будто никогда не намерены умереть. Но всякий соломинку легче видит в чужом глазе, чем бревно в своем. Воздух заражается от отрыжек стольких и триб, и курий, и декурий. Салиям, намеревающимся дать обед, необходим кредитор. Расходы на десятины Геркулеса и его обеды исчисляют табулярии. Для апатурий, дионисий, мистерий афинских объявляется выбор поваров? Дым, происходящий от приготовлений к Сераписову обеду, тревожит пожарную команду. Порицают же одну только столовую христиан. Вечеря (сена) наша свидетельствует о себе самым именем своим: она называется таким именем, каким греки называют любовь. Каких бы издержек наша вечеря ни стоила, но есть польза делать издержки во имя любви, так как мы на этой вечере помогаем всем бедным не потому, почему у вас паразиты стремятся к славе жертвовать своею свободою под условием насыщения чрева среди поношений, а потому, что Бог особенно печется о бедных. Если причина вечери почтенна, то об остальном судите по причине ее. Что же касается до обязанности религиозной, то она не допускает ничего низкого, ничего неумеренного. За стол садятся не прежде, чем выслушают молитву Божию. Едят столько, сколько нужно для утоления голода. Пьют столько, сколько требуется людям воздержным. Они так насыщаются, что помнят, что им должно молиться Богу ночью. Говорят так, что знают, что их слышит сам Бог. После омовения рук и зажжения светильников каждый вызывается на средину петь Богу, что может, из Священного Писания или от собственного сердца. Отсюда уж видно, как каждый пил. Молитвою также и заканчивается вечеря. С вечери расходятся не в шайки убийц, не в толпы бродяг, не для совершения разврата, но для той же заботы о скромности и умеренности, как такие люди, которые не столько ели, сколько учились. Такое собрание, конечно, по справедливости недозволительно, если оно одинаково с недозволительными собраниями. Оно по справедливости должно быть осуждено, если па него приносят жалобы потому же, почему жалуются на факции.

Собираемся ли мы когда-нибудь на чью либо погибель? Мы и собравшиеся то же, что и разъединенные; мы и все то же, что и каждый в отдельности: мы никого не оскорбляем, никого не огорчаем. Когда сходятся люди честные, добрые, когда собираются люди благочестивые, целомудренные, то такое собрание должно назвать не факциею (скопищем), а куриею.

40

Напротив имя факции должно давать тем, которые сговариваются ненавидеть людей добрых и честных, которые единогласно требуют крови людей невинных, прикрываясь для оправдания своей ненависти тем ложным мнением, что они, христиане, виновники всякого общественного бедствия, всякого народного несчастия Если Тибр вошел в стены, если Нил не разлился по полям, если небо не дало дождя, если произошло землетрясение, если случился голод или эпидемия; то тотчас кричат: христиан ко льву. Столь многих к одному? Спрашиваю вас: прежде Тиберия, то есть прежде пришествия Христа, сколь великие бедствия обрушились на землю и города? Мы читали, что острова Гиера, Анафа, Делос, Родос и Кос погибли с многими тысячами людей. И Платон рассказывает, что земля, большая Азии и Африки, была погружена Атлантическим океаном. Но и Коринфское море образовало землетрясение и сила волн дала имя Сицилии, отделив ее от Лукании. Конечно, все это не могло случиться без вреда жителям. А где были тогда, не говорю, презрители ваших богов, христиане, но самые боги ваши, когда потоп опустошил всю землю, или, как полагает Платон, только низменности? Самые города, в которых они родились и умерли, а также и те, которые они основали, свидетельствуют, что они (боги) появились после потопа.

Если бы эти города появились не после этого бедствия, то они не существовали бы до сего дня. Иудейскую толпу из Египта еще не приняла Палестина, и родоначальник христианской секты еще не поселился там, когда пограничные ей города, Содом и Гоммору, попалил небесный огонь. Доселе страна та пахнет пожаром, и если каким-нибудь образом появляются там древесные плоды, то ими могут пользоваться только глаза, но никак не уста, потому что они (плоды) от прикосновения к ним обращаются в пепел. Также ни Этрурия, ни Кампания не жаловалась на христиан тогда, когда город Волсинии попалила молния, а город Помпеи истребила его огнедышащая гора.

Еще никто не почитал истинного Бога в Риме, когда Ганнибал модием измерял свою победу при Каннах при помощи римских колец. Всех ваших богов все почитали, когда сеноны овладели самым Капитолием. И хорошо то, что когда какие-либо бедствия случались с городами, то и храмы подвергались таким же разорениям, как стены, потому что я отсюда имею право заключать, что они происходили не от богов, так как касались их самих. Род человеческий всегда заслуживал наказаний от Бога во-первых тем, что не исполнял своего долга по отношению к Нему, так как, уразумев Его отчасти, не только не искал Его, но даже измыслил себе других богов с тем, чтобы поклоняться им, – во-вторых тем, что, не ища Учителя невинности, Судии и Мздовоздоятеля виновности, он преисполнился всеми пороками и преступлениями. Но если бы нашел Его, то познавал бы Его. А если бы познавал, то почитал бы Его, и тогда Он был бы к нему скорее милостив, чем гневлив. Итак должно полагать, что и теперь гневается Тот же самый, Который гневался и всегда, прежде нежели появилось имя христиан. Так как род человеческий пользовался благами, появившимися прежде, чем он выдумал себе богов, то почему ему не полагать, что и бедствия происходят от Того, благ Которого он не чувствовал? Он виновен пред Тем, Кому неблагодарен. А впрочем если бы мы сравнили прежние бедствия с настоящими, то оказалось бы, что с тех пор, как мир принял от Бога христиан, они сделались легче. Ибо с того времени и невинность уменьшила неправды века и появились молитвенники Божии. Так, например, когда не бывает дождей и вследствие этого грозит голод, то вы, ежедневно сытые и постоянно готовые есть, потрудившись в банях, харчевнях и публичных домах, совершаете в честь Юпитера аквилиции, объявляете народу нудипедалии, ищете неба у Капитолия, ожидаете облаков с потолков, отвернувшись от самого Бога и от самого неба. А мы, иссохшие от постов, обессиленные от воздержания, удалившись от всякого удовольствия жизни, одевшись во вретище и осыпавшись пеплом, стучимся в небо, касаемся Бога; а когда испросим милость, то чтят Юпитера.

41

Итак вы наносите вред человеческим делам, вы всегда навлекаете общественные бедствия, так как вы Бога презираете, а статуи почитаете. Ибо должно считать более вероятным, что гневается Тот, Которого презирают, а не те, которых почитают. Или они, конечно, весьма несправедливы, если из-за христиан наносят бедствия и своим почитателям, от которых они должны были бы удалить то, чего заслужили христиане. Это, вы говорите, можно отнести и к вашему Богу, так как и Сам Он допускает, что почитатели Его страдают из-за язычников. Узнайте наперед распоряжения Его, и тогда не будете так возражать. Ибо Кто раз навсегда назначил вечный суд после конца века, Тот прежде конца века не отделяет своих почитателей от непочитателей, что составляет условие суда. Теперь Он по отношению ко всему роду человеческому одинаково и милостив, и строг. Он хочет, чтобы и добро, и зло, было обще и для Его почитателей, и для Его непочитателей, чтобы все одинаково испытывали Его милость и строгость. Так как мы этому научены от Его Самого, то любим Его милость, боимся Его строгости, а вы напротив презираете то и другое.

Поэтому все удары века сего нам служат в назидание, а вам – в наказание. Но мы ими нисколько не тяготимся во-первых потому, что нам ничего не нужно в этом мире, разве только то, как бы поскорее выйти из него, – во-вторых потому, что если случится какое либо бедствие, то оно приписывается вашим грехам. Хотя оно касается несколько и нас, так как мы живем вместе с вами; однако мы при этом скорее радуемся, так как познаем божественные предсказания, которые утверждают верность и истинность нашей надежды. Если же те, которых вы почитаете, посылают на вас все бедствия из-за нас, то зачем вы продолжаете почитать их, столь неблагодарных и столь несправедливых: они скорее должны были бы вам помогать и вас защищать во время бедствий христиан.

42

Но нас обвиняют также и в другого рода преступлениях. Говорят, что мы бесполезны для торговых дел. Каким образом бесполезны для этих дел те люди, которые живут вместе с вами, которые пользуются одинаковою пищею, одинаковою одеждою, которые имеют одно и то же домашнее хозяйство и одни и те же житейские потребности? Ибо мы не брахманы и не гимнософисты индийцев, которые обитают в лесах и отрекаются от жизни. Мы помним, что мы обязаны благодарить Бога, Господа, Творца. Мы не презираем ничего, что Он сотворил. Мы только воздерживаемся, чтобы не пользоваться чрез меру и во зло. Поэтому мы живем в этом мире не без форума, не без базара, не без общественных бань, не без лавок, не без фабрик, не без харчевен, не без нундин ваших и не без прочих ваших коммерций. Мы с вами и плаваем, и отправляем военную службу, и занимаемся сельским хозяйством, и торгуем, публикуя о своих искусствах и работая для вашего пользования. Я не понимаю, каким образом мы кажемся бесполезными для торговых дел, с которыми и от которых мы живем. Но если я не участвую в твоих религиозных церемониях, то однако я и в этот день бываю человеком. Я не купаюсь на рассвете во время Сатурналий чтобы не потерять и ночи, и дня; однако я купаюсь в должное и здоровое время, потому что оно сохраняет мне и цвет и кровь. Окоченеть и сделаться бледным после омовения я могу и после смерти. Я не возлежу за столом публично во время Либералий, что делают, обыкновенно, осужденные на бой со зверьми, обедающие в последний раз; однако, где я возлежу в этот день за столом обедаю из ваших запасов. Я не покупаю венка для головы. Разве для тебя важно то, как я пользуюсь цветами, которые, ведь, все таки куплены. Я думаю, приятнее бывает, когда они свободны, не связаны и наклонены во все стороны. Но и когда они сплетены в венок, мы носом обоняем венок. Пусть знают это те, которые обоняют волосами. Мы не посещаем зрелищ, однако то, что там продается, я охотнее куплю в своих местах. Мы, конечно, не покупаем ладана, но если аравийцы жалуются на это, то савеи должны знать, что у них больше и дороже покупают товар их для погребения христиан, чем для воскурения богам. По крайней мере, вы говорите, доходы храмов ежедневно уменьшаются: многие ли теперь жертвуют в пользу храмов?

Мы, конечно, не в состоянии оказывать помощь и людям, и богам вашим нищенствующим. Не думаем, чтобы помощь нужно оказывать кому либо другому, кроме того, кто просит ее. Пусть поэтому и Юпитер протянет руку, тогда и он получит, ибо наше милосердие иногда больше тратит по улицам, чем ваша религиозность в храмах. Но что касается до прочих пошлин, то за них должно благодарить христиан, так как они уплачивают их добросовестно. Мы не присвояем себе ничего чужого путем лжи. Если сосчитать, сколько теряет казна благодаря лжи и обману ваших показаний, то легко можно будет видеть, что подати в пользу храмов вознаграждаются с нашей стороны другими податями.

43

Впрочем признаюсь, кто действительно не без основания может жаловаться на бесполезность христиан. Это прежде всего содержатели публичных домов, сводники, прелюбодеи, потом убийцы, составители ядов, маги, затем гаруспики, колдуны и астрологи. Но не приносить им никакой пользы значит приносит великую пользу. А впрочем какой бы ни был убыток вам от этой секты, он может вознаграждаться с некоторою лихвою. Сколько вы имеете, не говорю уж, таких, которые изгоняют из вас демонов, не говорю уж, таких, которые молят за вас истинного Бога, но таких, которых вы нисколько но можете опасаться.

44

Но когда убивают столько нас, людей справедливых, когда умерщвляют столько нас, людей невинных, то такой великой и действительной потери государства никто не видит, на такое оскорбление права общественного никто не обращает внимания. За свидетельством этого я обращаюсь к вашим актам, так как вы ежедневно председательствуете для совершения суда над преступниками, так как вы произносите приговоры над ними, Вы исчисляете столько преступников по разным обвинительным таблицам. Кто там называется разбойником, кто – карманщиком, кто – святотатцем или кросмесником или грабителем купающихся, кто также и христианином?

Когда христиане являются под своим именем, то кто из них таков, каковы столь многие преступники? Ваши всегда наполняют темницы, ваши издают стоны в рудниках, ваши всегда насыщают зверей, ваши всегда составляют стада тех преступников, которых откармливают мунерарии. Там нет ни одного христианина; а если есть, то потому только, что он христианин; или если он ест там по другой причине, то он уж не христианин.

45

Итак мы одни только невинны. Что удивительного, если эго необходимо? Да, действительно необходимо. Невинности нас научил Бог, и мы знаем ее в совершенстве, так как она открыта Учителем совершенным, и мы верно храним ее, так как она заповедана нам таким Существом, Который есть Судия не презираемый.

Вас же научил невинности человеческий ум и человеческая власть вам заповедала ее.

Поэтому вы не имеете совершенного и возбуждающего к себе благоговение учения, могущего наставить вас истинной невинности. Мудрость человеческая настолько сильна показать то, в чем состоит добро, насколько авторитет в состоянии заставить делать его. Как та легко может заблуждаться, так этот легко может презираться. И в самом деле что лучше сказать: не убей, или учить: даже не гневайся? Что совершеннее – запретить прелюбодеяние плотское, или повелеть воздерживаться даже от духовного прелюбодеяния? Что возвышеннее запретить делать зло, или запретить говорить зло? Что похвальнее не наносить обид, или даже не отвечать на обиды обидами? Впрочем вы должны знать, что и самые ваши законы, научающие по-видимому невинности, заимствованы от божественного закона, как древнейшего. О времени жизни Моисея мы уже сказали. Но какой авторитет принадлежит человеческим законам, которые очень часто случается избегать человеку, так как большая часть преступлений его бывает неизвестна, а иногда и презирать, так как он нарушает их по собственной воле и по обстоятельствам?

Возьмите во внимание также кратковременность всякого наказания, по крайней мере ни одно наказание не простирается за пределы смерти. Поэтому и Эпикур низко ценит всякое мучение и всякую болезнь, говоря, что то и другое заслуживает презрения, ибо продолжительные мучения и болезни бывают не велики (умеренны), а большие – не продолжительны. Напротив того, мы, зная, что Бог все видит, и что наказания Его вечны, одни только стараемся быть невинными. Мы вполне знаем и то, в чем состоит невинность, и то, что укрыться от очей Божиих нельзя, и то, что мучения будут не временные. а вечные. Мы боимся Того, Которого должен бояться и сам тот, который судит боящихся, мы боимся Бога, а не проконсула.

46

Мы устояли, как я полагаю, против всех обвинений, которые требуют христианской крови, Мы показали, каковы мы а равно и то, чем мы можем доказать, что мы действительно таковы. Это, как сказано выше, можно доказать нашею религиею, древностью Священного писания, а также сознанием злых духов. Кто дерзнет обличать нас во лжи, пользуясь при этом не софистическими средствами, а теми же самыми, какими и мы? Но когда истина наша становится очевидною для каждого, тогда неверие, изобличаемое всем известным благом нашей секты, утверждает, что она во всяком случае не Богом учреждена, что она есть скорее какой либо особенный вид философских школ. Говорят: и философы тому же самому учат и то же самое проповедывают, чему учат и что проповедывают христиане, именно: невинность, справедливость, терпение, трезвость, стыдливость. Почему же тех, учение которых считается одинаковым с нашим учением, не равняют с нами и в других отношениях?

Почему они имеют право безнаказанно проповедовать свое учение, а мы не имеем этого права? Или почему и их, как подобных нам, не принуждают к тому же самому, к чему и нас принуждают и за неисполнение чего нас подвергают пыткам? Ибо кто принуждает философа или приносить жертвы или клясться или носить зажженные свечи среди бела дня ради суетного величия. Напротив, они открыто ниспровергают ваших богов и порицают общественные верования в своих сочинениях, а вы хвалите их.

Многие из них лают даже на императоров, а вы терпите это, и скорее бывает то, что они получают за это статуи и жалованье, чем осуждаются на съедение диким зверям. Но это справедливо, ибо философы не называются христианами. Имя философа не обращает демонов в бегство. Почему и обращать, когда философы считают демонов первыми после богов? Вот слова Сократа: если демон позволит. Хотя Сократ и знал отчасти истину, ибо он отрицал богов; однако уже пред смертью велел принести в жертву Эскулапу петуха, вероятно, для того, чтобы почтить отца его, потому что Аполлон объявил Сократа мудрейшим из всех людей. О несообразительный Аполлон! ты назвал мудрейшим того, кто отвергал бытие богов. Насколько истина возбуждает против себя ненависть, настолько терпит тот, кто стоит за нее (истину) и по совести охраняет ее. Кто же искажает ее и только по-видимому держится ее, тот приобретает себе расположение у преследователей ее. Если философы подражают истине на подобие мимиков и при этом искажают ее, чтобы достигнуть собственной славы, то христиане и ищут ее, как необходимую, и в точности сохраняют ее, так как заботятся о спасении своем. Поэтому мы не имеем сходства с философами ни в теоретическом отношении, ни в практическом. Ибо что Фалес, первый философ физической школы, сообщил верного о Боге спрашивавшему его неоднократно Крезу?

Напрасно Фалес испрашивал себе отсрочек для более зрелого обсуждения. Любой христианский ремесленник и находит Бога, и показывает Его, и самым делом выражает то, что требуется по отношению к Нему, хотя Платон утверждает, что образователя вселенной трудно найти и, нашедши Его, трудно сообщить о Нем всем.

Если мы сравним философов с христианами в отношении целомудрия, то что окажется?

Я читаю часть приговора о Сократе: он признается растлителем юношей. А христианин не изменяет и женскому полу. Я знаю, что и Фрина похотствовала ради преступной страсти Диогена. Я слышу, что и некто Спевзипп, последователь Платона, погиб при совершении прелюбодеяния. Христианин рождается мужчиною только для одной своей жены. Демокрит, ослепивший себя самого, потому что не мог смотреть на женщин без вожделения и мучения, если не удовлетворял страсти своей, ясно доказал этим ослеплением свое невоздержание. Христианин и здоровыми глазами не видит в женщинах женщин: его душа слепа для страсти. Если бы я стал защищать христиан в отношении смирения, то вот Диоген грязными ногами топчет гордые перины Платона – одну гордость – другою. А христианин не горд и по отношению к бедному. Если бы я стал спорить об умеренности, то вот Пифагор домогается тирании у турийцев, а Зенон – у приенов. А христианин не домогается и эдильста.

Если бы я хотел состязаться о терпении, то Ликург обрек себя на голодную смерть, потому что лакедемоняне исправили законы его. А христианин благодарит даже осужденный. Если бы я стал сравнивать христианина с философом по отношению к верности, то вот Анаксагор отказал своим гостям в закладе. А христианина даже сторонние называют верным. Спорить ли мне о человечности? Аристотель друга своего Гермия лишил места гнусным образом, а христианин не наносить вреда даже врагу своему. Тот же Аристотель гнусно льстил Александру, которым он должен был бы управлять, и Платон продал себя Дионисию ради желудка. Аристипп в пурпуре и под маской великой важности предавался роскоши; Гиппий был убит в то время, когда составлял козни для своего города. Но христианин никогда не старается льстить согражданам, хотя они обращаются с ним со всею жестокостью. Быть может, кто возразит нам, что некоторые и из наших отпадают от правильного учения.

Поэтому мы перестаем считать их христианами, а вышеупомянутые философы, не смотря на такие свои дела, продолжают и носить то же имя, и почитаться за свою мудрость. Итак что же сходного между философом и христианином, учеником Греции и учеником неба, между домогающимся славы и ищущим спасения, между мудрецом на словах и мудрецом на деле, между строителем и разрушителем, между другом заблуждения и врагом его, между подделывателем истины и верным толкователем ее, между вором ее и стражем ее?

47

Истина древнее всего, если я не ошибаюсь. Доказанная выше древность Священного писания содействует уверению в том, что оно было сокровищницею для всякой последующей мудрости. Если бы я не стеснялся объемов сочинения, то доказал бы и это. Кто из поэтов, кто из философов есть такой, который не черпал бы ничего из писаний пророков? Там и философы находили удовлетворение своему жаждущему духу.

Поэтому только в том, что они почерпнули от нас, можно сравнивать нас с ними.

Вследствие этого, как мне кажется, некоторые и воспрещали философию. Я разумею при этом жителей Фив, Спарты и Аргоса. Хотя философы обращались к нашим писаниям, однако они, как люди жадные до славы, о чем уже сказано выше, и до красноречия, изменяли по собственному произволу все то, что находили там, ибо они не верили настолько в божественность этих писаний, чтобы не дозволить изменять их, и не понимали их надлежащим образом, так как они тогда были покрыты облаком и были темны самим иудеям, которым они принадлежали. До и там, где истина была в простой одежде, человеческий ум, презревший веру, еще более делал изменений.

Поэтому и то достоверное, которое философы нашли, сделали не достоверным. Лишь только они, нашедши Бога, стали рассуждать о Нем не так, как нашли Его, то заспорили и о Его свойствах, и о Его сущности, и о Его местопребывании. Одни утверждают, что Он бестелесен, а другие, что Он телесен: первое – платоники, а второе – стоики. Одни учили, что Он состоит из атомов, как Эпикур, а другие, что из чисел, как Пифагор, а третьи, что из огня, как Гераклит, По мнению платоников Он управляет миром, а по мнению эпикурейцев, Он празден и бездеятелен, и по отношению к человеческим делам как бы не существует. Стоики думают, что Од находится вне мира и миром движет извне, как горшечник своим колесом, а платоники, наоборот, что Он существует внутри мира, подобно кормчему, который находится на том корабле, которым правит. Точно также высказывают различные мнения и об этом мире: по одним он произошел, а по другим нет; одни полагают что он погибнет, а другие утверждают, что он будет существовать вечно. Не менее споров у них и о душе: одни считают ее божественною и вечною, а другие полагают, что есть конец ее бытия. Каждый сделал такие изменения, какие хотел. И не удивительно, если Ветхий Завет искажен умами философов. Даже и Новый Завет потомки философов, еретики, исказили своими мнениями ради философских доктрин, и из одной прямой дороги наделали много кривых и неудобопроходимых тропинок. Это я хочу наперед заметить, чтобы, если кому известно различие в христианской секте, не казалось, что христиан в этом отношении можно сравнивать с философами, и чтобы не осуждал он истину за разнообразие ее пониманий. Своим исказителям мы возражаем без всяких затруднений, что то есть правило истины, что произошло от Христа и передано Его спутниками, которые, очевидно, жили несколько раньше этих различных комментаторов. Все, что против истины, произошло от самой истины вследствие старания духов заблуждения подражать ей. Они виновники искажений христианского спасительного учения; ими пущены некоторые басни с тем, чтобы разрушить веру в истину путем сходства или добиться ее (веры) для себя. Ибо есть такие, которые думают, что не должно верить христианам, потому что не должно верить поэтам и философам, или что должно верить поэтам и философам; потому что не должно верить христианам. Поэтому, если мы проповедуем, что Бог некогда будет судить, то над нами смеются, ибо говорят, и поэты и философы возвещают о суде в подземном царстве. И если мы угрожаем геенною, которая есть вместилище тайного огня для подземного наказания, то над нами еще более смеются, ибо это подобно реке Пирифлегетону в царстве мертвых. И если мы говорим о рае, как месте блаженства, назначенном для принятия душ святых и отделенном от нашего шара некоторою стеною огненного пояса, то елисейские поля уже овладели такою верою.

Но откуда, спрашиваю вас, произошло такое сходство у философов и поэтов, если не из наших священных книг, как древнейших? Но если это так, то наше учение тем более имеет право на веру, когда и копиям его верят. Если же учения философов и поэтов произошли от их собственных душ, то наши священные книги должны считаться копиями их, чему противоречит однако самое существо дела, ибо никогда тень не предшествует телу, а копия – оригиналу.

48

Уж довольно об этом. Если какой-нибудь философ станет утверждать, что человек, как говорит Лаберий согласно учению Пифагора, делается из мула, а змея – из женщины, и для доказательства этого употребит все искусство диалектики и красноречия, то не вызовет ли он согласия с собою и не возбудит ли твердой решимости воздерживаться от мяса животных из опасения, как бы в этом мясе не сесть плоти какого либо своего предка? Но если христианин станет учить, что из человека снова сделается человек и именно из Гая – Гай, то народ закричит, что такого учителя не только не должно слушать, но должно даже побить камнями или по крайней мере не должно приходить к нему. Если есть какое либо основание к возвращению человеческих душ в тела, то почему они не могут возвратиться в те же самые тела, в которых были и прежде, ибо это действительно значит воскреснуть (restitui), снова сделаться тем, чем были прежде. Сами они не то, чем были прежде, потому что они не могут быть тем, чем не были, если не перестают быть тем, чем были.

Если бы мы захотели рассуждать о том, кто в какого зверя должен преобразиться, то потребовалось бы много шуток и много праздного времени. Но будем говорить более о том, что касается нашей защиты. Мы проповедуем, что, конечно, гораздо благоразумнее верить, что человек произойдет из человека, какой угодно – из какого угодно, лишь бы человек из человека, чтобы та же самая натура души перешла в ту же самую натуру тела, хотя бы и не в тот же самый образ. Конечно, так как причина воскресения состоит в назначении суда, то необходимо должен явиться тот же самый человек, который и был, чтобы получить от Бога определение награды или наказания. И тела должны воскреснуть, потому что одна душа не может страдать без твердой материи, то есть, плоти, и потому что то, что души вообще должны переносить по суду Божию, они заслужили не без тел, в которых они все делали. Но каким образом, ты спрашиваешь, может явиться на суд разрушившаяся материя? Порассмотри себя самого, о человек, и поверишь этому. Вспомни, что ты был, прежде чем стал существовать. Конечно, ничто; ибо если бы ты был что либо, то ты помнили бы это. Поэтому ты, который был ничто, прежде чем стал существовать, обратившись в то же, то есть, ничто, когда перестанешь существовать, отчего по воле Того же самого Виновника, Который пожелал, чтобы ты был из ничего, снова не можешь появиться из ничего? Что нового случится с тобою?

Ты когда-то не был, однако явился; также явился, когда тебя снова не будет.

Объясни, если можешь, как ты явился, и тогда спрашивай, как ты явишься. А однако во всяком случае легче тебе сделаться тем, чем ты был некогда, потому что ты без труда некогда сделался тем, чем никогда не был. Думаю, быть может, сомневаются в силе Бога, создавшего такой мир из того, что не существовало, так сказать, из бездны пустоты и ничтожества, оживившего его духом, оживляющим все души, и открывшего самый пример человеческого воскресения во свидетельство вам. Свет, ежедневно исчезающий, снова появляется; точно также и тьма после своего исчезновения снова возвращается. Потухшие звезды снова испускают лучи. Времена там начинаются где оканчиваются. Плоды созревают и снова растут. Семена только такие дают обильный рост, которые сгнили. Все сохраняется погибая, и все восстановляется чрез погибель. Ты, человек – какое великое имя, если бы ты понимал себя хоть вследствие изречения Пифии, – господин всего того, что умирает и оживает, неужели умрешь для того, чтобы не восстать? Где бы ты ни прекратил свою жизнь, какая бы сила тебя ни истребила, ни поглотила, ни уничтожила, она возвратит тебя. Тому принадлежит и самое ничто, кому все (totum). Поэтому, вы говорите, должно всегда умирать и всегда воскресать. Если бы Владыка вселенной сделал такое определение, то тогда по необходимости, против води должны были бы подчиняться ему. Но Он теперь определил так, как возвестил. Тот разум, который образовал вселенную из противоположных субстанций – из пустого и плотного, из одушевленного и неодушевленного, из осязаемого и неосязаемого, из света и тьмы, из жизни и смерти, так распределил и устроил, что первый период существования мира, в котором мы живем, временен, а второй, которого мы ожидаем, вечен.

Поэтому, когда наступит конец века и когда временная форма этого мира, распростертая пред вечностью на подобие завесы, изменится; тогда воскреснет весь человеческий род для получения того, чего заслужил в этом веке – хорошего или худого, и для определения того и другого на беспредельную вечность.

Следовательно уже не будет ни новой смерти ни нового воскресения, но будем теми же, какие теперь, и не будем другими после того, именно: почитатели Бога, облеченные вечными телами, будут находиться пред лицом Его всегда, а непочитатели Его будут наказаны вечным огнем, который по своей натуре именно божественной будет несгораем. И философам известно различие между огнем тайным и явным или обыкновенным. Издавна одним огнем пользуются люди, а другой служит орудием божественного суда. Этот последний огонь или низводит с неба молнию или изрыгает пламя из земли чрез кратеры. Он не уничтожает того, что жжет, но по мере того, как истребляет, созидает. Поэтому горы всегда пылают, и тот, кого поражает небесная молния, остается невредим, так что его не обращает в пепел уже никакой огонь. И это может свидетельствовать об огне вечном и быть примером непрестанного суда, производящего наказание: горы горят и остаются целы. Что же преступники и враги Божии?

49

Такое учение, когда мы проповедуем, считают предрассудком, а когда – философы и поэты, – наивысшим знанием и печатью гениальности. Они мудры, а мы глупы; они достойны чести, а мы – насмешек и даже более того – наказаний. Положим, что то учение, которое мы теперь защищаем, на самом деле есть предрассудок; но оно необходимо. Положим, что оно глупо; однако полезно, так как те, которые верят ему, вынуждаются делаться лучшими, боясь вечного огня и надеясь на вечное блаженство. Поэтому не следует называть ложным и считать глупым то, что способствует предвидеть истину. Ни под какими предлогом не позволительно осуждать то, что полезно. Итак вы заслуживаете обвинения в предрассудке, так как осуждаете то, что полезно. Поэтому учение наше не может быть глупо. Но если оно ложно и глупо, то однако никому не приносит вреда. Его, конечно, нужно было бы поставить в один ряд со многими другими учениями, за которые вы не подвергаете никакому штрафу, так как они пусты и легендарны, и за которые вы не обвиняете и не наказываете, так как они безвредны, Но и в таком случае его должно подвергать (если только должно) осмеянию, а не мечам, огням. крестам и зверям. Вследствие этой несправедливой жестокости не только невежественная толпа, но и некоторые из вас приходят в фанатизм, именно те, которые расположение черни снискивают путем несправедливости, и хвастаются этим. А как будто все то, что вы можете делать против нас, не от нашей воли зависит. Конечно, я христианин, если желаю этого.

Следовательно, ты тогда только можешь осуждать меня, когда я пожелаю быть осужденным. Но если того, что можешь против меня, ты не можешь, если я не захочу; то уж то, что ты можешь, зависит от моей воли, а не от твоей власти. Поэтому и чернь напрасно считает своим триумфом наши мучения. Этот триумф, который она приписывает себе, скорее принадлежит нам, которые желают скорее подвергнуться осуждению, чем отпасть от Бога. Напротив, те, которые нас ненавидят, должны были бы скорее печалиться, чем радоваться, так как мы достигаем того, что избрали.

50

Поэтому, вы говорите, зачем вы жалуетесь на то, что мы преследуем вас, если вы желаете страдать? Напротив, вы должны были бы благодарить тех, чрез которых переносите то, чего желаете. Да, мы хотим страдать; но так, как и воин хочет войны. Он переносит ее не с удовольствием, так как с нею связаны страх и опасность. Однако он и сражается всеми силами, и, побеждая, радуется в сражении, потому что приобретает славу и добычу, хотя жаловался на сражение. Наше сражение состоит в том, что мы вызываемся на суд, чтобы бороться за истину под страхом лишиться жизни. Удержание же тоги, за что боремся, составляет нашу победу. Эта победа имеет и славу – быть угодным Богу, и добычу – жить вечно. Но нас ведут на смерть, конечно, тогда, когда удерживаем то, за что боремся. Поэтому мы побеждаем, когда нас убивают; наконец мы уходим из мира, когда нас ведут на суд.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.