Парашютисты

      Слободкин дал себе слово больше не приставать к Кузе с нелепыми ребусами и сокращениями. В самом деле, детство прошло, кануло в вечность, зачем все это?
      А утром Кузя подошел к Слободкину, наклонился к самому уху, сказал тихо, заговорщически, но совершенно отчетливо:
      - А все-таки УМХН! Ты прав, Слобода. Слободкин обрадованно переспросил:
      - УМХН?..
      - Ну конечно. К своим же идем! Скоро крылышки у нас опять отрастут. Совсем другое дело будет.
      Никогда еще они не рвались так к прыжкам с парашютом, как сейчас. Там, в самолете, с парашютом за спиной, они чувствовали себя сильными, непобедимыми, грозными для любого врага.
      "Скорей, скорей к излучине Днепра, к своим, к самолетам!" поторапливали они самих себя и Кастерина. "Медицину" торопить не надо было - и без того ходко шагала.
      Плохо было только то, что наступила пора оторваться от Варшавки. Но напоследок они решили еще раз оставить немцу память о себе.
      Кузя начал развивать возникший у него план:
      - Заляжем у самой дороги и будем ждать...
      - Мотоциклы опять, что ли? - перебил Слободкин. В тоне его послышалось разочарование.
      - Я твои мысли все наперед знаю, - сказал Кузя. - Про обоз размечтался? Скажи, угадал?
      - Хотя бы и про обоз.
      - Ну и я же о нем! Чтобы и хлеба, и зрелищ. Так вот, значит, заляжем и будем лежать, пока обоз не появится.
      - Долго ждать придется. А курсак-то пустой. Кузя рассердился:
      - Курсак пустой не у тебя одного.
      - Правильно! - вмешалась Инна. - Не будем хныкать. Не будем, мальчики?
      - Дальше давай, Кузнецов, - решительно сказал Кастерин и строго поглядел на Слободкина.- Кузнецов у нас старший?
      - Допустим.
      - Не допустим, а старший. Слушай!- Кастерин слегка толкнул Слободкина в плечо. - А ты говори, - глянул он на Кузю.
      - Я сказал уже: выберем место, заляжем, будем караулить обоз.
      - Насчет места ты не сказал, - буркнул Слободкин.
      - Вот это совсем другой разговор! - опять хотел толкнуть его Кастерин.
      Слободкин инстинктивно отшатнулся.
      - Тише ты его, - остановил руку Кастерина Кузя, - он ведь все равно не скажет, что у него чугун в боку. Конспиратор великий. Как себя чувствуешь, Слобода?
      - Идите вы все к лешему! Про обоз давай... Кузя объяснил, как представляет себе налет на немецких обозников. План был разумный, продуманный.
      - Я ж говорю - старший, - резюмировал Кастерин,
      - Подходит, - согласился Слободкин. Общими силами кое-что уточнили.
      - Тут самое главное - не зарваться, - сказал Кузя. - Как говорится, вовремя приплыть, вовремя отчалить.
      Когда начало темнеть и Инна закончила ежедневную перевязку, вышли из леса, подошли вплотную к шоссе, залегли в кустах. Договорились спать по очереди. Бесконечно тянулись часы ожидания.
      - Ты почему не спишь? - шепотом спросил Слободкин Кузю. - Твой черед ведь.
      - А ты почему?
      - Мое время вышло уже. Я по звезде слежу.
      - По звезде? Ты что, сквозь облака видишь?
      - Вон там, на горизонте, светится одна.
      Кузя на локтях подтянулся поближе к приятелю,
      - Где?
      Слободкин взял Кузину руку, показал ею на звезду, которая действительно еле теплилась на самом краешке неба.
      - От меня тоже видно,- подал голос Кастерин.
      - Значит, так-то вы спите? - сказал Кузя. - А договорились еще. Только "медицина" отдыхает, так получается? Ну, ей при всех графиках положено. Отбой!
      Полежали несколько минут молча.
      - А звезды уже нет,- послышался девичий шепот.
      - "Медицина"?!
      - Не зовите меня больше так. Я такой же человек, как все.
      - Ты прелесть у нас, Инкин,- как-то очень задумчиво и мечтательно сказал Слободкин.- Ты мне напоминаешь...
      - Отставить! - на этот раз совсем решительно и властно рявкнул Кузя.
      Впрочем, и без его команды так на так бы и получилось - проснулась Варшавка. Загудела, залязгала - сначала вдалеке, потом ближе, ближе и скоро вся налилась железным громом...
      Опять потерян был счет часам и минутам. Скоро солнце со всех сторон начало обшаривать жидкие кустики, в которых спрятались четверо. Пекло нещадно, без перерыва, без жалости. А на кебе, как назло, ни единого облачка. Только комариная ряска между землей и солнцем. Все опухли опять до чертиков. Пожалели даже, что так близко к дороге легли, но в лесок перебраться уже не было никакой возможности, хоть и недалече он был и все время манил своей тенью.
      - А какие у немцев обозы? - наклонившись над самым ухом Кузи, спросил вдруг Слободкин.
      Кузя наморщил лоб. "В самом деле, какие? Конные? Вряд ли".
      - На машинах, ясное дело,- видишь, танки как шпарят. На конях разве угонишься?
      - Но разведчики у них ведь верхом, ты же знаешь.
      - Да-а... Ну, не будем гадать, посмотрим.
      Когда солнце было совсем высоко, на шоссе вдруг неожиданно стихло. Наверное, добрых полчаса стояла полнейшая тишина, даже комары куда-то исчезли.
      - Может, зря стараемся? - неожиданно громко спросил Кузю Слободкин.
      - Тише ты, чертушка! - цыкнул на него Кузя. - Молчи и слушай.
      - Я молчу.
      - И слушай, тебе говорят.
      - Ну, слушаю.
      - Я слышу уже,- встрепенулась Инна. Все насторожились. Кузя привстал на корточки и тут же снова резко припал к земле.
      - Обоз!..
      Из-за поворота дороги прямо на них двигались крытые фургоны, в которые были впряжены гигантские рыжие лошади.
      "Опять рыжие",- подумал Кузя и почему-то глянул на Слободкина. Тот неотрывно смотрел на фургоны и беззвучно шевелил губами.
      "Неужели опять считает? - пронеслось в голове у Кузи.- Совсем забыл тогда у него спросить, помогает ли это, когда мурашки по коже. А ну-ка попробую... одна, две, три..."
      Слободкин больно саданул его в бок:
      - Соображаешь?
      - Веселей так! - огрызнулся Кузя. - Десять, одиннадцать...
      - Тише, чудик, умоляю тебя!
      Он рявкнул это так, что передняя лошадь, которая была уже близко, нервно прижала уши.
      - Раз, два, три...- Это Кузя уже не лошадей считал, секунды отсчитывал: пронесет или нет? - Сейчас будем хвост рубить,- сказал Кузя опять слишком громко.
      Правда, этого уже никто не заметил: высокие кованые колеса высекали из выщербленного асфальта такой гром, что можно было чуть ли не кричать. Об этом Кузя уже не успел подумать: кто-то из четверых не выдержал, дал первую очередь, хотя конец обоза еще не появился. Ну, а раз начал один, значит, все должны...
      - Слушай мою команду!
      На какую-то долю секунды Кузе вдруг показалось - все пропало, бездарно и непоправимо. Все смешалось, спуталось. Но очередь вспыхивала за очередью, граната летела за гранатой, обоз сперва разорвался надвое, потом обе его половины рванулись в разные стороны.
      Рядом с засадой остались стоять два фургона. Ездовые, прошитые десятками пуль, не успели покинуть своих мест и сидели в тех позах, в каких их застала смерть.
      - Страшно...- когда все стихло, сказала Инна.
      - Слушай мою команду! - крикнул Кузя. - Взять только самое необходимое. И живо, живо, живенько!..
      Далеко в лесу, когда пришли в себя и отдышались, Кузя спросил:
      - Кто все-таки первый поднял эту заваруху?
      - Паника не у нас была, а у них, слава богу,- сказала Инна.
      - Значит, ты?
      - Во-первых, не я...
      - Во-вторых? - не дал ей договорить Кузя. Слободкин заступился за Инну:
      - Победителей не судят.
      - Вы зря всполошились, я, может, благодарность хотел вынести тому, кто первый начал.
      - Ну ладно, сочтемся еще славою. Давайте барыши подсчитывать,деловито вставил слово Кастерин.
      Кузя присел на корточки, извлек из своих карманов и торжественно положил перед собой, как величайшую драгоценность, две банки консервов.
      - А у вас что? Выкладывайте.
      Оказалось, все, не сговариваясь, взяли одно и то же.
      Кузя развел руками:
      - Или действительно голод не тетка, или мы самые настоящие дурни... Хоть бы пару автоматов еще на развод догадались...
      Все смущенно переглянулись, но Кузе не ответил никто. Голод в самом деле брал свое. Несколько банок было тут же открыто, и содержимое их уничтожено. Только после этого обнаружили, что консервы были необычные, таких еще ни разу никто из них не видывал.
      - Тут чего-то хитро придумано, - покрутил перед собой пустую банку Кастерин. - Кузнецов, глянь-ка.
      Тот внимательно осмотрел банку. На донышке ее был укреплен небольшой граненый ключ, рядом имелось отверстие - точно по форме ключа. Кузя осторожно ввел ключ в скважину, повернул. Внутри что-то хрустнуло, зашипело, через минуту Кузя резко отдернул руку. Банка упала на траву и зашипела еще больше.
      - Что такое?
      - Горячая, дьявол, совсем огонь.
      Кастерин недоверчиво поднял банку и тут же отбросил:
      - Ну и немец, ну и хитер! Заводная!..
      Все сгрудились над банкой. Когда она немного остыла, Кузя вспорол ножом ее дно. На траву вылилась белая, молочного цвета, кашица, а за одним дном показалось другое.
      - Все просто в общем-то, - сказал Слободкин. - Между одним и другим дном запаяли негашеную известь и обычную воду. Разделили их переборкой. Поворот ключа, вода соединилась с известью - получай, солдат, горячее блюдо. - Он протянул Кузе новую банку. - Испробуй.
      Кузя отсоединил ключ, повернул его на пол-оборота в отверстии, консервы быстро разогрелись.
      Спать легли сытые, довольные удачным налетом на немцев. Только Кузя, зарываясь в еловые ветки, проворчал свое командирское:
      - По консервам-то мы спецы...
      - Спи, спи, - успокоил его Кастерин. - Без жратвы тоже чего навоюешь!
      Под утро пошел сильный дождь. Кузя проснулся первым, стал расталкивать лежавшего подле него Кастерина:
      - Простудишься, все простудимся так. Буди ребят! Кастерин вскочил, похлопал себя по промокшим бокам.
      - Теплый дождик, пусть дрыхнут пока. А вот с этим что делать будем?
      Он положил перед Кузей пачку картонных мокрых коробок.
      - Что это? Галеты?
      - Какие галеты! Ослеп, что ли?
      Кузя взял в руки одну из коробок, повертел перед заспанными глазами и вдруг вскрикнул:
      - Неужели?
      - Наконец-то сообразил! Тол, самый настоящий. Ты думал, солдат Кастерин ничего, кроме консервов, не узрел в фургоне?
      - Я сам в суматохе одну тушенку хватал.
      - Я тоже спешил, и темно еще там было, как у негра в сапоге. Но вот видишь...- продолжал он бережно прижимать к груди мокрые коробки с толом. Кузя готов был уже извиниться перед Кастериным, но тот вдруг испуганно засуетился:
      - Огонь разводи! Живо!
      - Ты что, спятил? Забыл, где находишься?..
      - Разводи, говорят! Если размокнет, его уже не высушишь, дьявола.
      Кузя попробовал еще что-то сказать, но Кастерин почти кричал:
      - Нам взрывчатка нужна, понимаешь? Сейчас просушить еще можно.
      Кузя долго не мог распалить огонь - руки не слушались. Наконец из-под дыма над мокрыми ветками хвои показалось пламя. Кастерин набросал сверху валежника и аккуратно положил на него все пачки тола.
      Кузя шарахнулся в сторону.
      - Не пугайся, десант. Ничего не будет страшного. Подсохнет - и все, ручаюсь. Испробовано уже. Эх ты, вояка...
      Это было уже чересчур. Кузя собрал всю свою волю и сел у огня рядом с Кастериным. Он ясно видел, как покоробился и обгорел картон на толовых шашках, как стали обнаруживаться их желтоватые, почти белые на огне углы...
      - Так и не взорвутся? - недоверчиво спросил он Кастерина.
      - Взорвутся, когда надо, а сейчас подсохнут - и все. Но пересушивать тоже не надо.
      - А что?
      - Пересушивать опасно,- сказал Кастерин и голой рукой выхватил из огня одну шашку. - Эта готова, держи.
      Кузя взял ее, перекидывая с одной руки на другую, отполз в сторону. Но Кастерин позвал его обратно.
      - Сюда вот клади,- показал он на золу возле самого костра. - И держи вторую.
      - И вот это тоже,- раздался Иннин голос.
      На руке Кузи повисла небольшая, со школьный портфельчик, сумка с красным крестом. "Медицина" тоже, оказывается, не об одних консервах думала.
      Перед тем как совсем оставить в покое Варшавку, они еще раз подошли к ней вплотную. Кузя снова нарезал бересты, Инна написала новый текст листовки, в которой говорилось, что немцам скоро придет конец.
      - Они теперь этот почерк знают,- похвалил девушку Кузя.
      - А что, разве неразборчиво? - не поняла его Инна.
      - Нет, нет, вполне разборчиво. Рука просто мужская.
      Кузя перевязал пачку листовок стеблем осоки и метнул ее из кустов на дорогу. Листовки веером рассыпались по асфальту.
      - Точность снайперская,- сказал Кастерин.
      - Не зря бабы нас картошкой и хлебом кормили,- поглядев на Кузю, сказал Слободкин.
      - Картошкой и хлебом? - переспросил Кастерин, начавши забывать вкус и того, и другого. - И как оно получается? Есть можно?
      Сказал и громко сглотнул слюну.
      - Проходит,- вполне серьезно ответил ему Кузя и тоже сглотнул. Что-то мы про жратву разболтались? А? Надо срочно сменить пластинку. И пошли, братцы, пошли!
      Двинулись в путь. Решено было наказывать того, кто первый заведет разговор о еде. Шли молча, о голоде не говорили и даже не думали. Думали совсем о другом - о том, что с каждым шагом все ближе излучина Днепра, а там - свои. Встретят, развяжут кисеты, накормят...
      - Накормят? Кто это бухнул, признавайся! Ты, что ли, Кастерин?
      - Последний раз. Больше не буду.
      - Дать ему два наряда вне очереди.
      - Сбавить ему вдвое за честность...
      Но постепенно шутки умолкли. Лесные скитальцы уже не шли, а тащились по топким комариным болотам, все больше теряли силы. У Слободкина нестерпимо болело ребро, не давая ему покоя ни днем ни ночью. У Кузи ныла нога. Инна пробовала хоть как-то облегчить страдания ребят, но ничего не могла сделать. И трофейные медикаменты не помогали. Ей оставалось только одно - утешать ребят. Опять был потерян счет времени, как после того, первого, ночного боя в лесу.
      И вдруг... В какой день это случилось? В какой час? В какую минуту? Этого никто из них не мог потом припомнить.
      В воздухе еще и не пахло Днепром, к излучине которого они так упорно продирались, еще гнилой запах бесконечных болот дурманил до тошноты и без того кружившиеся головы, когда в одной из чащоб отряд "Победа" набрел на взвод десантников. На целый взвод!
      Увидев перед собой три десятка бородачей с голубыми петлицами, счастливые скитальцы кинулись навстречу однополчанам, чтобы скорее обнять их, расцеловать. И обняли и расцеловали. И только тогда поняли, что взвод-то это не какой-нибудь - их родной, собственный! Подраненный, обтрепавшийся, обросший бородами чуть не до самого пояса, но именно свой, долгожданный, кровный взвод! С оружием. С командиром во главе.
      - Ребята! Гляньте! Кузя! Нет, вы только гляньте! И Слобода-борода в придачу! - неслось со всех сторон.
      - Вы ли это, ребята?..
      - А вы?
      - И мы - мы.
      - Ну, если так, зачисляю вас на довольствие, хотя никакого приварка не обещаю пока.
      Это сказал уже не кто-нибудь - сам Брага! И, хозяйским глазом взглянув на Инну и Кастерина, строго спросил:
      - А это что за народ? Какого полка люди?
      - Нашего, товарищ старшина,- ответил Кузя. - Сейчас все объясним. Полк не полк, но лесной отряд перед вами, "Победа" называется. А вы живы-здоровы, товарищ старшина?
      - Полагается, Кузнецов, здоровым быть и даже живым. Сколько не виделись? Месяц? Да, около того. Ну, хватит, кончаем лесную жизнь, к своим выходим. Подтянуть ремешки, и вообще вид, внешний вид мне дайте! Как чувствуете? Сапоги, я вижу, разбили.
      Нет, месяц положительно маленький срок, чтобы люди изменились. Особенно такие, как Брага.
      - Товарищ старшина, а дальше-то как? - спросил Кузя.
      - Из штаба распоряжение - нажать на все педали. По пути в бои больше не ввязываться, только разведку вести, брать "языков".
      И вдруг совершенно неожиданно достает Брага из вещмешка
      пару сапог.
      - А ну-ка примерь.
      И Кузя - самый счастливый человек на свете:
      - Спасибо, товарищ старшина!
      - Скажи спасибо господу богу.
      - Ну, спасибо тебе, господь бог, если такое дело.
      - Теперь береги. Других не будет до самого конца войны. Ты знаешь, на сколько одна пара дается?
      - Знаю.
      - Носи аккуратней. Здесь - с кочки на кочку, а в Берлине асфальт. Да и тут есть дороги хорошие...
      Рад-радешенек Кузя, ходит от одного человека к другому, хвалится обновой. Встретил Инну, она поглядела на сапоги и говорит:
      - Не особо, конечно, но...
      - Но все-таки сапоги,- помогает ей Кузя.
      - Вот именно. А нога ваша как? Болит еще?
      - Сейчас почти не болит.
      - Ах, сейчас? - делает Инна ударение на этом слове. - А говорили совсем не болит.
      - Сейчас совсем не болит.
      - Нечестно это.
      - Честно - не болит уже.
      - Ну, вот-вот - уже! О чем я и говорю.
      - Не сердись, так нужно. Ведь ваша профессия такая гуманная.
      Они незаметно для себя перешли на "вы".
      - Именно поэтому и сержусь. Такими вещами не шутят.
      Слушаться будете?
      Кузя не успел ответить. Появился опять старшина:
      - Довольно, хлопцы. Через десять минут выступаем.
      Это его "хлопцы" относилось и к Кузе, и к Слободе, и к
      Инне - ко всем.
      Самая тяжелая вещь в отделении - РПД, ручной пулемет Дегтярева. Сначала килограммов шесть или семь в нем, не больше. Потом, с каждым новым километром, он становится все тяжелей, ртутью наливается ствол до отказа, ртутью - диски, ртутью - трубочки сошников. Антапки и те по полпуда каждая! И вот на плече у тебя уже целое орудие вместе с лафетом. А сколько в тебе лошадиных сил? Нисколько. В тебе и самых обычных-то, человеческих, совсем не осталось. И у Прохватилова их больше нет, у знаменитого первого номера. "Достань воробушка" и в кости широк, а поди ж ты, выдохся. Кирза о кирзу шварк-шварк, вот-вот совсем остановится. Останавливается. Остановился уже.
      - Больше не могу. Кто следующий? Слобода?
      - Слобода.
      РПД, кажется, лег ему прямо на кость несносной своей железякой, прямо на самую ключицу, и еще подпрыгивает. Ну почему, почему он подпрыгивает при каждом шаге и отдается болью в раненом боку? И - на ключицу, на ключицу самым острым своим углом. Поглядеть бы сейчас на этого конструктора
      товарища Дегтярева...
      - Потерпи, Слобода, не ругайся. Вот влезем сейчас все-таки бой, тогда не будет ему цены, этому "Дегтяреву". Боевое охраненье уже залегло...
      - Прохватилов! - Свободкин тащит РПД навстречу первому номеру.
      А он уже тут как тут. Выбирает самое удобное место, как Брага его учил. Чуть в стороне и на взгорке. Очереди короткие. Прицельные. Только короткие и только прицельные. Патроны все на счету, каждый должен быть послан точно. Иначе, как говорят немцы, "капут гемахт"! Вон их сколько лезет. Пронюхали, выследили...
      Сложный опять будет бой. Хоть и разреженный, а все же снова лес. Зенитками деревья стоят. Но ребята уже пообвыкли малость. Того, уж теперь не будет, что в первом лесном бою, когда десант на десант. И не ночь еще. А если бы даже и ночь? Теперь уже знают, что к чему.
      Прохватилов позицию выбрал точно. И второй номер у него под бочком. И гранаты лететь будут правильно, если дело до них дойдет. Кажется, дойдет все-таки: левый фланг не оттянулся вовремя. Теперь терять и секунды нельзя. Давай, карманная артиллерия, выручай, столько раз ведь уже выручала. РПД тебя поддержит. А ну, Прохватилыч, вынеси-ка его вон туда, оттуда тебе и вовсе все видно будет. Короткими перебежками или ползком, по-пластунски. Все равно как, только скорей. Не тяжело тебе? Не тяжело. В руках игрушка, не пулемет. Слава товарищу Дегтяреву!
      И Прохватилову спасибо: на самом пределе был, но успел. И второму номеру спасибо.
      А вот о правом фланге забывать тоже нельзя, за правый тоже все головой отвечают. Вон что тут получилось: гранаты - на левый и РПД - на левый. А немец, он тоже не дурак, каждый промах твой видит, оплошность всякую.
      И опять Прохватилов ползи, да живей, и чтоб диски твои не отстали. Не отстанут! Под вторым-то номером кто? Слобода под вторым. А ну-ка разряди! Разряди, Слобода, чтоб знали...
      Прохватилов что-то очень плотно прижался к земле. Широко зашарил большой белой рукой по звенящим гильзам.
      - Что с тобой, Прохватилыч?
      Не ответил. Не расслышал, что ли? Но пулемет ведь затих,
      - Прохватилов!.. Наконец отозвался:
      - Разряди, Слобода, чтоб знали, гады! А я...
      - А ты?
      - Тяжело у меня на спине.
      И опять тонко звякнули гильзы под белой рукой.
      Стал Слободкин за первого. А вторым будет кто? Кузнецов? Этот может за любого сработать. Да и каждый сможет, только это уже не на стрельбище, тут команды могут не дать и скорее всего не дадут никакой команды.
      - Не спеши! - Это уже Кузя возле самого уха Слободкина. - Бей короткими, слышишь, короткими, как Прохвати...- И замолк.
      Слободкину некогда ни спросить, ни оглянуться.
      - А ну-ка позволь. Я эту механику тоже знаю.- Это Кастерин.
      Сколько длился этот бой? Час? Или день? Или два, может
      быть?
      Ручной пулемет Дегтярева снова налился ртутью - и ствол, и диски, и сошники. Без Прохватилова стал он еще тяжелее. Таким тяжелым не был никогда. А тащить еще далеко. Где она, эта излучина? И что еще ждет там? Неизвестно. Может, правда, крылышки? Пора уже в бой настоящий, парашютный, когда действительно коршуном на врага. С малой высоты, пусть совсем малой, той, страшной. Теперь овладели ею. И "троллейбус" пусть пронесется под головами фашистов. Наделает шуму. Пора, пора...
      Вчера пленного допрашивали. Наглец наглецом. Ждали - пощады запросит. И не подумал. Допросили чин чином, записали все.
      - Штее ауф! Собирайся!
      Встал, закурить захотел. Дали ему махорки. Задымил, сел на пенек нога на ногу.
      - Можно спросить?
      - Давай.
      - Почему отступает русский?
      - Что-что?!
      - Отступает почему? Столько силы, столько кароших зольдат...
      Кто-то не выдержал:
      - В расход его - и все тут! Ишь какие разговоры ведет, подлюга!
      - Нет, нет, пускай скажет. Очень даже интересно, что они думают.
      - Почему отступаем, говоришь? Много солдат, техники много высмотрел. А договор у нас с кем? Ну, отвечай!..
      Немец вдавил каблуком в траву недокуренную папиросу, и злая усмешка перекосила его и без того угловатое лицо.
      - Договор... Мы и вы зольдат. Мы и вы...
      С каждым словом все откровеннее, все циничнее. И вдруг перешел на чистейший русский:
      - Летчики ваши отважные, а самолеты ваши были... Тут ребят разобрало совсем:
      - В расход его!
      - Нечего церемониться!
      Отвели в сторону. Одной пули хватило бы, не гляди, что верзила такой, но кто-то разрядил всю катушку. Чтобы на душе чуть полегчало.
      Может, он и правду сказал, что в договор тот слишком верили? Может, верно насчет самолетов?.. Отставить! Сейчас бы парашют за спину - и айда! По двадцать человек на каждую плоскость. Можно и по двадцать пять. И пошел! Теперь бы только глядеть на штурмана, глаз не спускать. Флажок! Потом другой! Хорошие были самолеты. Были? Почему были? Впрочем, конечно, были...
      Ну и пленный попался на этот раз! Сколько брали уже - один на другого похожи, а этот перебудоражил сердца. Такого надо бы на развод оставить, не пленный, а находка. Сатанинская сила в ребятах проснулась.
      К самолетам, скорей к самолетам!
      - Плохие? Были, говоришь? Мы еще покажем тебе!
      Шли ночью и днем. Только ветки по глазам. Только каждый день новая дырка на ремне. И подошвы от кирзы в болотах поотмокали.
      * * *
      "К Днепру, к Днепру, к Днепру!" - стучат сердца... Или это с голодухи в висках стучит?
      Безлюдные кругом места. Ни своих, ни чужих. Когда своих нет, плохо. Когда немца нет, еще хуже: значит, в слишком глубоком тылу. Впрочем, свои кое-где еще попадаются. Вот это кто на поляну вышел, заросший, страшный?
      - Свой?
      - Братцы!
      - Откуда такой?
      - Из земли я, хлопцы, верно слово, из земли...- И засмеялся дико так, ошалело. Ноготь куснул - слышно было, как зуб на зуб пришелся.
      Наскребли махорки.
      - Да успокойся ты, Христа ради. Говори, откуда? Покурив, рассказал.
      Отстал от своих. Отощал, в деревню зашел. А в деревне немцы. По-русски к нему:
      "Командир?"
      "Рядовой".
      "Коммунист? Партизан? Комиссар? Признавайся".
      "Солдат я".
      "Комсомол?"
      "И не комсомол".
      "Врет он все! Расстрелять эту русскую сволочь!.."
      Руки за спину. Повели. Далеко вести поленились. Метров триста самое большое. Лопату в руки.
      "Копай".
      "Зачем?"
      "Сам себе могилу".
      "Могилу?.. Сам себе?!"
      Поплевал на ладони и начал. А солнце в спину светит, покатает тенью, сколько ему, приговоренному, места нужно. Никогда думал, что такой высокий. В строю всегда на левом фланге стоял. Глядит на тень и все копает, копает. На один штык, на два штыка в землю ушел.
      "Карашо, рус, очень карашо. Будет потом тебе сигарета".
      А сами уже закурили. Недалеко конвоиры стояли, рядом совсем, дымок до него долетел. Тут голова и закружилась. Присел на край ямы. Живой еще, а ноги в могиле. И закипело внутри. "Нет, гады, нет, так просто не захороните!" Встал, опять поплевал на ладони - и еще на один штык. А сам все на немцев глаз. Покуривают, разговаривают, на русского внимания не обращают уже.
      - И откуда только у меня храбрость взялась! Вынул из песка лопату, отряхнул и... по каске, по каске, по другой! И - в лес. В чащобу самую. Вот и все, хлопцы, весь сказ, верно слово... И опять засмеялся - тихо и жутко. Жутко стало на душе и у всех, кто слушал.
      - Нутро надорвалось с того дня,- дотронулся он до груди. - Жгет и жгет днем и ночью. Старшина положил руку ему на плечо:
      - Идти можешь? - Могу еще вроде.
      - Тогда шагай помаленьку. Если с духу собьешься, мне скажи. Привалы у нас редко.
      - Не собьюсь как-нибудь.
      Тронулись дальше. Много людей, а дума у всех одна: о только что услышанном.
      Кузя оттер Слободкина на ходу плечом в сторонку и говорит:
      - Даже сердце занемело. И знаешь, что вспомнил?
      - Ну?
      - Флаг тот на посольстве в Леонтьевском.
      - Опять? Флаг - это пустяки.
      - Началось с небольшого вроде. Захотел немец, чтоб перед фашистской тряпкой головы мы склонили. Теперь он желает, чтобы мы в яму сошли на его глазах. Молча, безропотно. Да еще яму ту сами вырыли. До какой же степени озвереть надо, чтобы спектакли такие разыгрывать! - Кузя замолчал, чуть отстал от Слободкина, потом снова с ним поравнялся. - И еще знаешь, о чем подумалось?
      - О чем?
      - Надо было тогда, в Леонтьевском, не просто плюнуть и мимо пройти.
      - А что ты мог один-то?
      - Почему один? Нас много шло - улица, Москва целая!
      - Все так, Кузя, но ведь договор у нас был, понимаешь, договор. Это же обязательства.
      - Я так и знал! Месяц воюем, а не научились ничему еще. Ровным счетом ничему! Ну что ты мне про договор этот зудишь? Немец к Москве, говорят, рвется, а мы все о договорах вспоминаем.
      - Во-первых, до Москвы его никто не допустит.
      - Согласен.
      - Во-вторых, ведь не мы нарушили договор. Мы свято его соблюдали.
      - "Свято", "свято"! Ты солдат или Христос?!
      - Мы советские люди.
      - Опять началась политграмота! Да война же идет, война.
      Кузя взволнован до такой степени, что спорить с ним невозможно. Слободкин и не спорит больше.
      - Ну а насчет спектаклей ты прав. Спектакли он разыгрывать любит.
      - Точно.
      Кузя опять становится самим собой, к нему возвращается его обычное спокойствие. Вот и загнул вроде насчет договора, а все равно с таким человеком согласишься по любой трудной дороге шагать. По любой самой трудной, бесконечной дороге. Вроде этой вот, например, что к излучине Днепра ведет. Сколько дней уже, сколько ночей! И сколько еще осталось? Еще столько? Или полстолька?
      - Четверть столечка нам топать еще,- смеется Кузя.
      Смеется, сам еле стоит, а смеется так заразительно и легко, будто ноги не стерты в кровь, будто и в помине нет никакого ранения.
      - Еще столько вот, полстолечка, четверть столечка еще!..
      Это слышит и подхватывает Брага. Он вообще всегда все слышит и видит, что творится вокруг, на все мгновенно реагирует, а пропустить мимо ушей острое слово просто не в состоянии.
      - Одним словом, ногой поддать, хлопцы. А чтобы еще короче было, запевай любимую.
      Только про себя и не все сразу. Шутка передается из уст в уста, докатывается до каждого самого отставшего, еле плетущегося в хвосте. Колонна двигается быстрей - дотягивает до следующего привала.
      Вот он, привал. Как подкошенные рухнули бойцы, где застала их команда. Даже Брага глубоко впечатался в высокую траву. Комара и то отогнать не может. Десять минут полнейшей тишины. Но как только поднялись, зашагали, Брага опять за свое:
      - Так где же любимая, хлопцы? Или уши мне в болоте поил заложило?
      - Не заложило, товарищ старшина,- в тон ему отвечает Кузя.
      - А шо ж тоди?
      - Поем, как приказано, про себя и не все сразу.
      - Но про махорочку?
      - Про нее, конечно.
      - Больше вопросов нет.
      - А где бы, товарищ старшина, в самом деле махорочки?
      - Это там, хлопцы, там! Все будет - и самосад, и крылышки, и бой настоящий, наш, прямо с неба в самую кашу!
      - Вашими устами да мед бы пить!
      - Почему моими? Мед можно любыми устами. Но я сейчас не о меде думаю простой ключевой бы отведать, а то все кофе да кофе,- старшина занес надо ртом мятую-перемятую баклажку с черной болотной жижей,- харч невеселый. Но я знаю, кому жалобу писать.
      - Кому?
      - Мне и пишите: я старшина, за все в ответе.
      Улыбнулся солдат, а улыбнулся - легче стало солдату, бойчее ноженьки зашагали.
      Даже Слободкин мрачные мысли свои, кажется, отогнал.