Английские юмористы XVIII века

Однако нетерпение Ванессы взяло наконец верх и она отважилась на решительный шаг - сама написала миссис Джонсон и попросила сообщить, какой характер носят ее отношения со Свифтом. Стелла ответила, что они с настоятелем связаны браком; и, кипя негодованием против Свифта за то, что он дал другой женщине такие права на себя, о каких свидетельствовали вопросы мисс Ваномри, Стелла переслала ему письмо соперницы и, не повидавшись с ним и не ожидая ответа, уехала в дом мистера Форда, близ Дублина. Результат известен всем читателям. Свифт, в одном из тех припадков ярости, какие с ним бывали и в силу его темперамента и по причине болезни, тотчас отправился в аббатство Марли. Когда он вошел в дом, суровое выражение его лица, которое всегда живо отражало кипевшие в нем страсти, привело несчастную Ванессу в такой ужас, что она едва пролепетала приглашение сесть. В ответ он швырнул на стол письмо, выбежал из дома, сел на лошадь и ускакал обратно в Дублин. Когда Ванесса вскрыла конверт, она нашла там, только собственное письмо к Стелле. Это был ее смертный приговор. Она не устояла, когда рухнули давние, но все еще лелеемые ею надежды, которые давно наполняли ее сердце, и тот, раде кого, она их лелеяла, обрушил на нее всю силу своего гнева. Неизвестно, долго ли она прожила после этой последней встречи, но, по-видимому, не более нескольких недель". - Скотт.}
      Когда она умерла и Стелла узнала, что Свифт посвятил ей чудесные строки, она сказала: "Это меня ничуть не удивляет, ведь всем известно, что настоятель умеет чудесно описывать даже палку от метлы". Вот женщина женщина до мозга костей! Видели вы когда-нибудь, чтобы одна из них простила другую?
      В примечании к биографии Свифта Скотт пишет, что друг Свифта, доктор Тьюк из Дублина, хранил локон Стеллы, завернутый Свифтом в бумажку, на которой рукой самого настоятеля было написано: "_Женские волосы, и ничего больше_". Вот пример, пишет Скотт, стремления настоятеля скрыть свои чувства под маской циничного равнодушия.
      Обратите внимание, сколь различны мнения критиков! Свидетельствуют ли эти слова о равнодушии или о стремлении скрыть свои чувства? Слышали ли вы или читали когда-нибудь более трогательные слова? Женские волосы, и ничего больше; любовь, верность, чистота, невинность, красота, и ничего больше; самое нежное сердце на свете, истерзанное и раненое, - ныне уж недоступное горечи разбитых надежд, оскорбленной любви и безжалостной разлуки: остался этот локон, и ничего больше; да еще воспоминания и раскаянье для терзаемого совестью одинокого бедняги, содрогающегося над могилой своей жертвы.
      Но он, которого так много любили, сам тоже должен был изведать любовь. Сокровища не только ума и мудрости, но и нежности наверняка прятал этот человек в тайниках своего мрачного сердца и порой, под влиянием порыва, показывал тем немногим, кого он туда допускал. Но бывать там вовсе не доставляло удовольствия. Люди не оставались там долго и страдали оттого, что побывали там *. Рано или поздно он уходил от всякой привязанности. Стелла и Ванесса обе умерли подле него и в то же время вдали от него. У него не хватило мужества смотреть, как они умирают. Он порвал со своим самым близким другом Шериданом; он тайком скрылся от своего самого пылкого поклонника Попа. Его смех дребезжит в наших ушах через сто сорок лет. Он всегда был одинок - одиноко скрежетал зубами во тьме, за исключением того времени, когда нежная улыбка Стеллы озаряла его. Когда она исчезла, его окружило безмолвие и непроглядная ночь. Это был величайший гений, и ужасны были его падение и гибель. Он представляется мне столь великим, что его падение подобно для меня падению целой империи. Нам предстоит говорить здесь о других великих именах - но, думается мне, среди них нет ни одного столь великого и столь мрачного.
      {* "Мсье Свифт - это Рабле, находящийся в здравом уме и живущий в хорошем обществе. По правде говоря, у него нет той веселости, но он обладает всею тонкостью, разумом, проницательностью, хорошим вкусом, которых не хватает нашему медонскому кюре. Его стихи отличаются исключительным вкусом и почти неподражаемы, милая приятность присуща ему и в стихах и в прозе; но чтобы понять его как следует, нужно совершить небольшое путешествие в его страну". - Вольтер, "Письма об англичанах", письмо 20.}
      Лекция вторая
      Конгрив и Аддисон
      Много лет назад, до принятия билля о реформе, был в Кембридже клуб под названием "Юнион", где велись дебаты и, помнится, среди студентов последнего курса, которые регулярно посещали эту прославленную школу ораторского искусства, ходило предание, что видные лидеры оппозиции и правящей партии пристально следят за этим университетским клубом, и если человек отличился там, у него появляются некоторые надежды выдвинуться в парламент по рекомендации какого-нибудь знаменитого аристократа. Так входили в силу Джон из колледжа св. Иоанна или Томсон на колледжа Святой Троицы и, надев мантию, отстаивали трон или бросали вызов священникам и королям с величественностью Питта или пылом Мирабо, воображая, что некий представитель знаменитого аристократа следит за дебатами с задней скамьи, где он восседает, держа наготове наследственное место в парламенте. И в самом деле, рассказывают, что несколько юных студентов Кембриджа, выступавшие с речами в "Юнионе", были взяты оттуда и отправлены в Корнуол или Олд Сарум, а потом попали в парламент. И многие юноши рысцой покинули университетские аудитории, не закончив курса, дабы повиснуть в облаке пыли, уцепившись за стремительную парламентскую колесницу.
      Я часто раздумывал о том, где были сыновья пэров и членов парламента во времена Анны и Георга. Состояли ли они все на военной службе, или охотились вдали от Лондона, или же дрались со сторожем. Как могло случиться, что эти юноши из университета получили такое множество мест? Стоило кому-либо в Крайстчерче или в колледже Святой Троицы аккуратно написать тетрадку стихов, где он оплакивал смерть какого-нибудь великого человека, поносил короля Франции, льстил голландцам, или принцу Евгению, либо наоборот; и правящая партия немедленно проявляла заботу о молодом поэте; барду предоставлялось место в парламентской комиссии, или в почтовом ведомстве, или должность секретаря посольства, или чиновника в казначействе. У Басби была палка, приносившая удивительные плоды. А что получают литераторы в _наше_ время? Подумайте, не только Свифт, король, достойный править в любую эпоху любой страной, - но и Аддисон, Стиль, Прайор, Тикелл, Конгрив, Джон Гэй, Джон Деннис и многие другие состояли на королевской службе и недурно пристроились к государственному пирогу *. Юмористы, о которых пойдет речь в этой лекции и в двух следующих, все (кроме одного) сблизились с королевской казной и рано или поздно для них наступал счастливый день платежа.
      {* Вот краткий перечень:
      Аддисон - член апелляционной комиссии; товарищ министра; секретарь лорда-наместника Ирландии; хранитель архива в Ирландии; глава торговой комиссии и, наконец, один из самых влиятельных министров.
      Стиль - член комиссии по почтовому ведомству; королевский шталмейстер в Хшптон-Корт; руководитель придворной труппы комических актеров; член комиссии по конфискованным землям в Шотландии.
      Прайор - секретарь посольства в Гааге; постельничий короля Вильгельма; секретарь посольства во Франции; товарищ министра; посол во Фраации.
      Тикелл - товарищ министра; секретарь вице-королевсквй канцелярии в Ирландии.
      Конгрив - член комиссии по наемным экипажам; член комиссии по выдаче лицензий на виноторговлю; место в "Трубочном ведомстве"; должность в таможне; должность губернатора Ямайки.
      Гэй - секретарь графа Кларендонского (в бытность его послом в Ганновере).
      Джон Деннис - чиновник главной таможни.
      "В Англии... словесность больше в чести, чем здесь". - Вольтер, "Письма об англичанах", письмо 20.}
      Все они начинали, как полагается, в школе или в колледже, сочиняя восхваления общественным деятелям, именуемые одами на события общественной жизни, битвы, осады, браки в придворных кругах и смерти, в которых изводили олимпийских богов и трагическую музу заклинаниями, по моде того времени, господствовавшей во Франции и Англии. "На помощь, Бахус, Аполлон и Марс!" восклицал Аддисон или Конгрив, воспевая Вильгельма или Мальборо. "Accourez, chastes nymphes de Permesse, - говорит Буало, прославляя Великого Монарха.Des sons que ma lyre enfante ces arbres sont rejouis; marquez en bien la cadence; et vous, vents, faitessileace! levais chanter de Louis!" {1} Ученические сочинения и упражнения - вот единственное, что уцелело от этой школьной моды. Олимпийцев больше не беспокоят на их вершине. Какому выдающемуся человеку, какому поставщику поэзии в провинциальную газетку придет теперь в голову написать поздравительную оду по случаю рождения наследника у какого-нибудь герцога или женитьбы аристократа? В прошлом веке юноши из университетов поголовно упражнялись в этих наивных сочинениях; и некоторые прославились, обрели покровителей и доходные места еще при жизни, а многие ничего не получили за старания своей музы, как они изволили выражаться.
      { 1
      Спешите, о чистые нимфы Парнаса!..
      От звуков моих песнопений
      Отрадно древам шелестеть.
      Вы слышите их трепетанье?
      О ветры, храните молчанье:
      Я буду Людовика петь!}
      Пиндарические оды Уильяма Конгрива * еще можно найти в "Поэтах" Джонсона, в этом ныне уже непосещаемом поэтическом уголке, где покоится столько забытых знаменитостей; но хотя Конгрив тоже был единогласно признан одним из величайших трагических поэтов всех времен, своему остроумию и таланту он прежде всего обязан счастливой судьбой. Известно, что его первая пьеса "Старый холостяк" обратила на автора внимание великого покровителя английских муз Чарльза Моатегью, лорда Галифакса, который возжелал, чтобы столь выдающийся талант обрел уверенность и спокойствие, и мгновенно назначил его членом парламентской комиссии по наемным, экипажам, а в скором времени предоставил ему место в "Трубочном ведомстве", и вслед за тем должность в таможне с жалованием в 600 фунтов.
      {* Он был сыном полковника Уильяма Конгрива и внуком Ричарда Конгрива, эсквайра, из Конгрива и Стреттона в Стаффордшире - род этот был очень древним.}
      Членство в комиссии по наемным экипажам, должность в таможне, место в "Трубочном ведомстве", и все за то, что человек написал комедию! Разве оно не похоже на сказку, это место в "Трубочном ведомстве"? * Ah, l'heureux temps que celui de ces fables! {Ах, счастливые времена этих сказок! (франц.).} Писатели все еще существуют: но сомневаюсь, сохранились ли "трубочные ведомства". Публика давно уж выкурила все такие трубки.
      {* Трубочное ведомство. - "Трубка" в юриспруденции - это свиток, хранящийся в казначействе, именуемый, иногда также "большим свитком".
      "Трубочное ведомство" - ведомство, в котором человек, именуемый "распорядителем трубки", оформляет аренду королевских земель по распоряжению лорда-казначея, или членов казначейской комиссии, или канцлера казначейства.
      "Распорядитель трубки улаживает все дела с шерифами и т. д." "Энциклопедия" Риза.
      "Трубочное ведомство. - По мнению Спелмана, оно называлось так потому, что бумаги там хранились в большой трубке или круглом футляре".
      "Пусть эти дела передадут наконец в то ведомство казначейства ее величества, которое мы образно называем "трубочным", потому что рано или поздно все попадает туда посредством тоненьких _трубочек_, или перьев". Бэкон, "Ведомство отчуждения".
      (Этими учеными сведениями мы обязаны "Словарю" Ричардсона. Но современные литераторы мало что знают обо всем этом... разве что понаслышке.)}
      Слова, как и люди, некоторое время бывают в ходу и, приобретя широкую известность, наконец занимают свое место в обществе; так что самые скрытные и утонченные из присутствующих здесь дам наверняка слышали это выражение от своих сыновей или братьев, учащихся в школе, и позволят мне назвать Уильяма Конгрива, эсквайра, самой крупной литературной "шишкой" своего времени. В моем экземпляре Джонсоновых "Биографий" у Конгрива самый пышный парик и самый самодовольный вид из всех увенчанных лаврами знаменитостей. "Я великий Конгрив", - как бы говорит он, выглядывая из пышных локонов своего парика. Его и впрямь называли великим Конгривом *. С самого начала и до конца его литературной карьеры все восхищались им. Образование он получил в Ирландии, в той же самой школе и в том же колледже, что и Свифт, потом поселился в Лондоне, в Миддл-Темпле, где, к счастью, не увлекся юриспруденцией, зато исправно посещал кофейни и театры, часто бывал в лучших ложах, в тавернах, в "Пьяцце", на Молле, блестящий, красивый, торжествующий заранее. Все признали молодого, вождя. Великий Драйден ** объявил его равным Шекспиру, завещал ему свою никем не оспариваемую поэтическую корону и писал о нем; "Мистер Конгрив оказал мне любезность и написал рецензию на "Энеиду", сравнив мой перевод с оригиналом. Я не стыжусь признать, что этот блестящий молодой человек указал мне на многие погрешности, которые я постарался исправить". "Блестящему молодому человеку" было двадцать три или двадцать четыре года, когда великий Драйден так о нем отозвался: сам величайший литературный вождь Англии, ветеран, фельдмаршал от литературы, знаменитый на всю Европу и создавший школу юмористов, которая каждый день собиралась у Уилла вокруг кресла, в котором он восседал, покуривая трубку. Поп посвятил Конгриву свою "Илиаду";*** Свифт, Аддисон, Стиль - все признают его величие и осыпают его похвалами. Вольтер приехал почтить его, как одного из Представителей Литературы; и даже человек, который едва ли склонен был кого-либо хвалить, который швырял обвинения в Попа, Свифта, Стиля и Аддисона - Тимон с Граб-стрит, старый Джон Деннис ****, приходил к мистеру Конгриву на поклон, и сказал, что, когда Конгрив ушел со сцены, вместе с ним ушла сама Комедия.
      {* "Как мы уже отмечали, смена министров ничуть его не коснулась и его никогда не снимали с должности, которую он занимал, - разве что с повышением. Говорят, что место в таможне и должность губернатора Ямайки приносили ему доход более чем в тысячу двести фунтов годовых". - "Английский биографический словарь", статья "Конгрив".
      ** Драйден адресовал "Дорогому другу мистеру Конгриву", автору комедии "Двоедушный", "двенадцатое послание", в котором говорится:
      Нас трогал Джонсон глубиной суждений,
      А Флетчера венчал игривый гений.
      Несхожие, они равно бесценны
      Для чтения один, другой - для сцены.
      Но Конгрив силой равен одному
      И превзошел обоих по уму
      В его стихах очарованье века,
      и т. д. и т. д.
      "Двоедушный" не имел такого шумного успеха, как "Старый холостяк", поначалу его встретили враждебно. Критики обливали пьесу грязью, и наша "шишка" применила бич к этому дерзкому племени в "послании с посвящением", обращенном к "достопочтенному Чарльзу Монтегью".
      "Я знал, - писал он, - где моя защита уязвима для настоящего критика. Я ожидал нападения... но я не слышал ничего такого, что заслуживало бы ответа".
      И далее:
      "Но одно беспокоит меня больше, чем все лицемерные критические нападки: дело в том, что задеты некоторые дамы. Я от души сожалею об этом; и скажу прямо: я скорее оскорблю всех критиков в мире, чем хоть одну представительницу прекрасного пола. Им неприятно, что я изобразил некоторых женщин порочными: и лицемерными. Но что поделаешь? Комический поэт должен рисовать людские пороки и глупости. Я был бы очень рад возможности засвидетельствовать свое уважение тем дамам, которые на меня, обиделись. Но от комедиографа они могут ожидать этого не более, чем от _лекаря, который пускает кровь, что он лишь легонько их пощекочет_".
      *** "Вместо того, чтобы пытаться воздвигнуть себе никчемный памятник, я предпочту оставить по себе память о дружбе с одним из самых достойных людей и замечательных английских писателей моего времени, который на собственном опыте испытал, какое трудное депо достойно перевести Гомера, и, я уверен, искренне радуется вместе со мной моей работе. Поэтому, завершив свой долгий труд, я хочу посвятить этот труд ему и тем самым иметь честь и удовольствие поставить рядом имена мистера Конгрива и А. Попа". - "Послесловие к переводу "Илиады" Гомера", 25 марта 1720 г.
      **** "Когда его спросили, зачем он выслушивал похвалы Денниса, он ответил, что предпочитает лесть ругани. Свифт питал к нему особое дружеское расположение и вообще взял его под свое покровительство, держась, как всегда, в высшей степени самоуверенно". - Томас Дэвис, "Драматическая смесь".}
      И повсюду его окружала такая же слава. Им восхищались в светских гостиных не меньше, чем в кофейнях; его любили в театральных ложах, равно как и на сцене. Он полюбил, покорил и обманул красавицу Брэйсгердл *, героиню всех его пьес, любимицу всего света того времени, и герцогиня Мальборо, дочь самого Мальборо, так восхищалась им, что когда он умер, она заказала его статуэтку из слоновой кости ** и большую восковую куклу с подагрическими ногами в таких же чулках, в какие были облачены подагрические ноги великого Конгрива при его великой жизни. Он скопил некоторую сумму на службе в "Трубочном ведомстве", в таможне и в комиссии по наемным экипажам, и благородно оставил деньги не Брэйсгердл***, которой они были нужны, а герцогине Мальборо, которая совсем 4 них не нуждалась ****.
      {* "Конгрив много лет был очень близок с миссис Брэйсгердл и жил с ней на одной улице, совсем близко от ее дома, пока не познакомился с молодой герцогиней Мальборо. Тогда он переехал в другое место. Герцогиня показала нам бриллиантовое ожерелье (которое впоследствии носила леди Д.) стоимостью в семь тысяч фунтов, купленное на деньги, которые завещал ей Конгрив, Насколько справедливей было бы оставить эти деньги бедной миссис Брэйсгердл". - Д-р Янг, "Примечательные случаи" Спенса.
      ** "В руке эта статуэтка держала бокал и, как бы отдавая поклон ее светлости, кивала в одобрение ее слов". - Томас Дувис, "Драматическая смесь".
      *** Конгрив завещал ей 200 фунтов, как сказано в "Драматической смеси" Тома Дэвиса; там же содержатся некоторые подробности об этой чудесной актрисе и очаровательной женщине.
      У нее была "яркая внешность", - пишет Том, ссылаясь на Сиббера, - и "лицо, до того пышущее здоровьем и бодростью, что оно у всех зажигало желание". "Половина публики всегда была влюблена в нее".
      Конгрив и Роу ухаживали за ней, перевоплощаясь в своих героев. "В "Тамерлане" Роу ухаживал за нею - Селимой, перевоплотившись в Аксаллу... Конгрив тайком вложил слова, обращенные к ней, в уста Валентина, говорящего с Анжеликой, которую она играла в пьесе "Любовь за любовь"; в уста Оемина, обращающегося к Алмене в "Невесте в трауре" и, наконец, - Мирабеля к миссис Милламент в "Путях светской жизни". Мирабель, этот светский человек, как мне кажется, не слишком далек от подлинного характера Конгрива". "Драматическая смесь", г. III, 1784 г.
      Она оставила сцену, когда любимицей публики стала миссис Олдфилд. Умерла она в 1748 году, на восемьдесят пятом году жизни.
      **** Джонсон говорит, что его наследство было "скоплено в результате мелочной скупости", и продолжает: "Для нее (герцогини) это наследство было ничтожным и бесполезным, а для его почтенной семьи, доведенной к тому времени неразумием их родича до лишений и нужды, оно могло бы стать немалым подспорьем". - "Биографии английских поэтов".}
      Как мне познакомить вас с той веселой и бесстыдной комической музой, которая стяжала ему такую славу? Лакей, служивший у Нелл Гвин, ввязался в драку с другим лакеем из-за того, что тот назвал его хозяйку оскорбительным словом; подобным же образом и в подобных же выражениях Джереми Кольер нападал на безбожную, безрассудную Иезавель, английскую комедию своего времени, и назвал ее тем же словом, каким другие слуги называли хозяйку лакея, служившего у Нелл Гвин. Служители театра, Драйден, Конгрив* и другие защищались с тем же успехом, и причина была та же, что побудила драться лакея Нелл. Она была бесстыдной, нахальной, смешливой, накрашенной плутовкой-француженкой с сомнительной репутацией, эта комическая муза. После Реставрации она вернулась из Франции вместе с Карлом (который избрал там себе еще многих подруг), - неистовая, взъерошенная Лайда с веселыми и хмельными глазами, развязная фаворитка, сидевшая у ног короля и смеявшаяся ему в глаза, а когда ее бесстыжее лицо показывалось в окне кареты, некоторые благороднейшие и знаменитейшие люди кланялись, сгибаясь до самых колес. Она была не злой и пользовалась популярностью, эта отважная Комедия, эта дерзкая бедняжка Нелл: она была веселой, щедрой, доброй, простодушной, какими могут позволить себе быть такие особы; мужчины, которые жили с ней и смеялись вместе с ней, не отказывались от ее денег и пили ее вино, а когда пуритане ее освистывали, дрались за нее. Но негодницу невозможно было защитить, и, без сомнения, ее слугам это было известно.
      {* Юн ответил Кольеру в памфлете, который назывался "Поправки к предвзятым и неверным цитатам, приводимым мистером Кольером и т. д.". Вот несколько выдержек оттуда:
      "Большая часть примеров, которые он приводит, свидетельствует лишь о том, что сам он не чист на руку; они служат лишь приправой к его собственным словам и были очень милы, пока их не осквернило его дыхание.
      Там, где фраза безукоризненна в своем чистом и подлинном смысле, он пролезает в нее сам, как злой дух; он берет самое невинное выражение и вкладывает в неге собственные вопиющие богохульства.
      Если я не отвечаю ему любезностью и не осыпаю его ругательствами, то лишь потому, что не слишком сведущ в такого рода терминологии... Я просто обзову его мистером Кольером и буду обзывать так всякий раз, как сочту, что он этого заслуживает.
      Упадок развращенного служителя церкви порождает брюзгливого критика".
      "Конгрив, - пишет д-р Джонсон, - совсем молодой еще человек, окрыленный успехом и не терпевший критики, встал в позу человека спокойного и уверенного в себе... Спор длился два года; но наконец комедия стала скромней, и Кольер дожил до того, что был вознагражден за свои усердные попытки реформировать театр". - "Биография Конгрива".}
      Жизнь и смерть везде и всюду идут своим чередом; правда и ложь непрестанно борются. Наслаждение не может примириться с воздержанием. Сомнение всегда говорит "гм" и усмехается. Человек в своей жизни и юморист, Когда пишет о жизни, склоняются к тому или иному принципу и либо смеются, сохраняя почтение перед Справедливостью и любовью к правде в своем сердце, либо же попросту смеются над ними. Не говорил ли я вам, что для Арлекина танец серьезное дело? Готовясь к этой лекции, я перечитал несколько пьес Конгрива; и мои чувства были весьма сходны с теми, какие, пожалуй, испытывало большинство из нас в Помпеях, глядя на дом Саллюстия и остатки пира: несколько пустых кувшинов из-под вина, обгорелый стол, грудь танцовщицы, отпечатавшаяся на пепле, оскаленный в смехе череп шута, и вокруг полнейшая тишина, только чичероне гнусавит свои поучительные объяснения, а синее небо безмятежно сияет над руинами. Муза Конгрива мертва, ее песня задохнулась в пепле времени. Мы смотрим на ее скелет и удивляемся тому, как бурно некогда играла жизнь в ее безумных венах. Мы берем в руки череп и раздумываем о наслаждениях и смелости, остроумии, презрении, страсти, надежде, желаниях, бродивших когда-то в этом пустом сосуде. Мы думаем о манящих взглядах, о пролитых слезах, о блестящих глазах, которые сияли в этих пустых глазницах; и о губах, шептавших любовные признания, о ямочках на улыбающихся щеках, которые некогда облекали этот ужасный желтый остов. Эти зубы так часто сравнивали с жемчугами. Смотрите! Вон чаша, из которой она пила, золотая цепь, которую она носила на шее, ваза, где хранились румяна, которые она накладывала на щеки, ее зеркало, арфа, под звуки которой она танцевала. Вместо пира перед нами могильный камень, а вместо женщины, дарящей любовь, - горстка костей!
      Читать сейчас эти пьесы все равно, что, зажав уши, смотреть на танцующих. Что это означает? Ритм, выражение лиц, поклоны, движения вперед-назад, кавалер приближается к дамам, а под конец дамы и мужчины бешено кружатся, потом все кланяются и, этим завершается какой-то странный обряд. Без музыки мы не можем понять этот комический танец минувшего века его странную серьезность и веселье, его приличие или неприличие. В нем есть свой собственный непонятный язык, совсем не похожий на язык жизни; некая своя мораль, тоже совсем не похожая на то, что мы видим в жизни. Боюсь, что это языческое таинство, символизирующее вероучение идолопоклонников, которое было протестом, - этот протест, вполне возможно, выражали помпеяне, собираясь в своем театре и со смехом глядя на игры, а также Саллюстий, его друзья и их возлюбленные, увенчанные цветами, с чашами в руках - против новой, суровой, аскетической, ненавидящей всячески развлечения доктрины, изможденные приверженцы которой, пришедшие недавно с азиатских берегов Средиземноморья, желали разбить прекрасные статуи Венеры и низвергнуть алтари Вакха.
      Театр бедняги Конгрива представляется мне храмом языческих наслаждений и таинств, дозволенных только язычникам. Боюсь, что театр проносит через века эту древнюю традицию и культ, как масоны пронесли свои тайные знаки и обряды из святилища в святилище. Когда в пьесе распутный герой увозит красавицу, а над старым дураком презрительно смеются за то, что у него молодая жена; когда поэт в балладе призывает свою возлюбленную рвать розы, пока это возможно, и предупреждает ее, что седое Время летит, не останавливаясь; когда в балете честный Коридон ухаживает за Филлидой у решетчатой стены картонной хижины и смотрит на нее с вожделением через голову дедушки в красных чулках, который как нельзя более кстати засыпает; и когда, соблазненная зовом цветущей юности, она подходит к рампе и они оба, встав на носки, проделывают то на, которое вы все хорошо знаете, прерываемое тем, что дедушка пробудился от дремы возле картонного домика (куда он тотчас удаляется, дабы еще вздремнуть и дать молодым людям потешиться); когда Арлекин, сияя юностью, силой и проворством, разукрашенный золотом и переливаясь тысячью ярких цветов, легкими прыжками преодолевает бесчисленные опасности, побеждает разъяренных гигантов и, бесстрашный и великолепный, в танце попирает опасность; когда мистер Панч, этот безбожный старый бунтарь, преступает все законы и смеется над ними с отвратительным торжеством, обводит вокруг пальца юриста, запугивает церковного сторожа, сбивает его жену с ног ударом по голове и вешает палача - разве вы не замечаете в комедии, в пении, в танце, в убогом кукольном спектакле Панча языческий протест? Разве вам не кажется, что сама Жизнь вкладывает в это свою мольбу и пением выражает свое отношение ко всему? Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.