На вулканах

      Валентность кремния четыре, а кислорода - два. Поэтому каждый атом кислорода фиксирует по две валентности кремния, и такой союз является одним из наиболее прочных в природе. Что касается силикатов, то это комбинации молекулы SiO4, с другими атомами или молекулами. Действительно, поскольку в этой молекуле четыре валентности атома кремния фиксируются не двумя, а четырьмя атомами кислорода, то у каждою атома кислорода остается по одной свободной связи, а всего их в молекуле четыре. Поэтому к данной молекуле могут присоединяться алюминий, железо, кальций, щелочные металлы и т. п. При этом образуется примерно семьсот кремнийсодержащих соединений. Все они делятся на пять главных семейств: полевые шпаты, слюды, роговые обманки (амфиболы), пироксены и оливины. Мы их перечислили в порядке убывания содержания кремнезема. Наиболее часто из них встречаются светлые, почти белые полевые шпаты.
      С уменьшением содержания кремния растет содержание других, в основном железо-магниевых элементов, которые, замещая кремний, образуют тот или иной минерал. Чем меньше в минерале кремния, тем он тяжелее и темнее, поскольку указанные элементы отличаются от окиси кремния более высокой плотностью и менее светлой окраской.
      В состав лавы входят в основном от трех до пяти различных силикатов, а также (не всегда) кварц и окислы. Лавы различаются прежде всего по содержанию кремнезема: лавы с высоким содержанием кремнезема называются кислыми (и даже сверхкислыми), с низким - основными (и также сверхосновными), между ними помещаются так называемые "средние" породы.
      Кислые породы настолько богаты кремнеземом, что часть его не соединяется с глиноземом (окисью алюминия) или железо-магниевыми элементами, а остается в породе в свободном виде, то есть в форме кварца. В зависимости от размера кристаллы кварца можно увидеть невооруженным глазом, под увеличительным стеклом или под микроскопом. Неоткристаллизовавшийся кремнезем выступает в виде аморфного остаточного стекла. Основные же лавы не содержат свободного кремнезема, который целиком и полностью соединен с глиноземом, щелочными металлами и железо-магниевыми элементами. Чем меньше в минерале кремнезема, тем больше в нем, естественно, оливинов и пироксенов, весьма богатых железом и магнием. И, как я уже говорил, тем тяжелее минерал и тем ближе к черному его цвет. Верно и обратное. Я уже упоминал, что базальты встречаются значительно чаще, чем все другие виды лав вместе взятые. Именно из базальтов состоит в основном дно океанов, занимающее три четверти площади земной поверхности. И лавы нашей Этны почти исключительно базальты. Я не буду описывать тонкие различия, существующие в петрологии между разными базальтами, которых великое множество, и то значение, которое они имеют для магмы: все это описано в специальной литературе.
      Надо помнить, что граница между кислыми, средними и основными породами не является чем-то непреодолимым и что переход из одной категории в другую может происходить весьма плавно. Сначала лаву относят к той или иной категории приблизительно на глаз. Потом берут лупу и ищут кристаллы, по размеру которых можно делать соответствующий вывод. Чем больше видно под лупой кристаллов, тем точнее будет вывод. Кристаллы размером порядка одного миллиметра называются фенокристаллами (от греч. phaino - являю). Они образуются за время долгого пути магмы к поверхности. Чем дольше магма путешествовала по трещинам земной коры, тем крупнее кристаллы. Основная масса породы состоит из микрокристаллов и некристаллических силикатов, то есть стекла. Микрокристаллы изучают под микроскопом, это третья стадия определения класса лавы. Что касается основной, стеклообразной массы, то ее состав определить удается только химическим путем либо физическим методом химического анализа.
      Может показаться, что все это имеет мало общего с деятельностью Этны. Но это не так. Дело в том, что эруптивная активность определяется в первую очередь именно характером изливающейся магмы, а более конкретно ее вязкостью (это главная характеристика) и содержанием в ней газов (что также очень важно). Почему? Да потому, что температура плавления породы зависит от ее химического (а следовательно, и минералогического) состава; температура в свою очередь определяет вязкость, а вязкость вместе с газосодержанием определяет как эксплозивность, так и скорость и мощность лавовых потоков. То есть, собственно говоря, характер извержения. Некоторые потоки лав из риолитов, дацитов и даже андезитов с содержанием более 55% кремнезема (в риолитах его бывает до 70%) не идут дальше нескольких десятков метров такие они густые. По той же причине они достигают значительной толщины. А вот жидкие базальты растекаются на километры и даже на десятки километров.
      Однако помимо двух основных параметров, определяющих вязкость лавы, температуры и химического состава, существует еще одна важнейшая характеристика: кристалличность. Чем больше в лаве кристаллов, тем выше вязкость потока. Помню, какое удивление мы испытали в феврале 1974 г., наткнувшись на новый конус, выросший в сосновому лесу на западном склоне Этны, на полпути к вершине. Меня поразила не столько высота конуса, который за одни сутки успел вымахать метров на сто благодаря необычно интенсивной деятельности Этны (извержение поражало своей силой и яростью), сколько черепашья скорость двух непривычно толстых для Этны лавовых потоков, выползших у подножия конуса по обе его стороны. Обычно этнейские лавы проходят от одного до нескольких метров в секунду, а в некоторых (редких) случаях несутся со скоростью до 20 м/с, как это было например, во время крупнейшего извержения 1950-1951 гг. в Валле-дель-Бове. А тут я с удивлением смотрел, как лава ползет еле-еле, с трудом покрывая несколько сантиметров в секунду, подобно андезиту. Я подумал: уж не сменились ли обычные этнейские базальты андезитами?
      Характер лав нередко претерпевает изменения, и порой радикальные; такое неоднократно наблюдали на различных вулканах. Случалось даже, что изменение наблюдается не от извержения к извержению, а в течение одного и того же извержения: совсем недавно мне посчастливилось присутствовать при подобном явлении. Это было на вулкане Галунггунг (Ява), в новогоднюю ночь с 1982 на 1983 г. Вулкан проснулся в апреле, и с тех пор на протяжении восьми месяцев, не прекращаясь, шло чрезвычайно активное извержение, миллионы тонн вулканического пепла извергались вверх на десятки километров. Пепел, то есть порошкообразная лава, представлял собой андезит, характерный для островных дуг, особенно для тех, что окаймляют Тихий океан. Кстати, слово "андезит" происходит от названия гор Анд.
      Изрядно побушевав на десятки километров в округе, Галунггунг угомонился незадолго до Нового года. Но в самую новогоднюю ночь, когда мы - наконец-то! - добрались сюда из Франции, извержение вспыхнуло вновь. Однако характер его разительно изменился: вместо вихревых столбов темного пепла из кратера, окруженного совсем свежим, но уже поднявшимся на добрую сотню метров шлаковым конусом, вырывались остроконечные, как кипарисы, струи раскаленной лавы.
      Теперь мне показалось, что, судя по характеру, извержение перешло в базальтовое. Беглый анализ шлака и бомб подтвердил это предположение: вместо андезита, характерного для данного вулкана, пошел базальт.
      Девятью годами ранее на западном склоне Этны мне показалось, что происходит аналогичное изменение, но в обратную сторону вместо обычных базальтов идет андезит. Однако я ошибся. Как впоследствии на Галунггунте, я вскоре выяснил, обнаружив черные кристаллы пироксенов, а также кристаллы оливинов, имеющие желтовато-зеленый цвет с характерным жирным отливом, что речь идет все же о базальте. Правда, это был не обычный базальт: содержание кристаллов в нем было исключительно велико. В молодые годы мне не раз приходилось работать на сахарных заводах (это было сезонное производство, так как сахар вырабатывают в течение трех месяцев, пока идет уборка свеклы), и эта лава напомнила мне уваренный сахарный сироп перед центрифугированием, в процессе которого кристаллы сахара отделяются от патоки. Так же и здесь: остаточное стекло, обволакивавшее кристаллы плагиоклазов, пироксенов и оливинов, составляло примерно около одной четверти объема лавы. При этом лава, естественно, становилась гораздо гуще. Во-первых, вполне понятно, что чем больше в жидкости содержится твердых частиц, тем ленивее она будет стекать по склону. Обыкновенная грязь, например, представляет собой смесь глины с водой: чем больше глины, тем гуще грязь. Во-вторых, остаточная жидкость, в которую погружены откристаллизовавшиеся минералы, намного богаче кремнеземом и по этой причине намного гуще, чем исходная жидкая лава. Дело в том, что первыми кристаллизуются менее легкоплавкие железо-магниевые элементы, а последним наиболее легкоплавкий кварц. Оливины, пироксены, плагиоклазы, богатые железомагниевыми элементами, постепенно переходят в кристаллическую форму, в то время как остаточная жидкость лишается железа и магния и одновременно обогащается кремнеземом, все еще находящимся в жидком состоянии. Он-то и определяет вязкость.
      Глядя на лаву, кристалличность которой почти приближалась к граниту, я думал: как ей удалось так сильно закристаллизоваться? Почему объем кристаллической фазы доходит до трех четвертей, а то и четырех пятых общего объема, в то время как для Этны характерна как раз обратная пропорция? Кристаллизация минералов начинается тогда, когда будущие частички кристаллов, растворенные в жидкости и свободно блуждающие, перенасыщают раствор и слипаются благодаря химическому сродству. Это происходит при изменении внешних условий, таких, как температура, гидростатическое давление, возникновение пузырьков газа, внедрение в кипящую магму молекул из вмещающих пород, например Н2О, СаО и пр.
      Вот что происходит, например, с оливином, который кристаллизуется первым. Молекулы окиси кремния сближаются с молекулами окиси магния и окиси железа (или с атомами, входящими в эти молекулы), сцепляются с ними и выстраиваются в четкую кристаллическую решетку, характерную для данного кристалла. Отдельные частицы располагаются вдоль осей решетки и мало-помалу заполняют ее ячейки. Все больше и больше частиц, свободно плавающих в вязкой жидкости, присоединяется к вновь образовавшемуся твердому телу, и кристалл растет. Именно таким образом фенокристаллы, и в первую очередь наиболее "скороспелые" минералы - оливины и пироксены, достигают 10-12 мм в длину. Напротив, микрокристаллы почти не увеличиваются, потому что они образуются последними непосредственно перед тем, как остаточная жидкость, застывая, образует стекло. Ведь стекло - это не твердое тело, а жидкость, имеющая почти бесконечную вязкость. Оно, разумеется, обладает многими признаками твердого тела, за исключением самого главного - правильной и жесткой кристаллической структуры.
      Очень редко случается, что излившаяся лава не успевает закристаллизоваться и застывает в виде стекла, полностью лишенного кристаллов: образуется обсидиан. Обсидианы встречаются нечасто. Мне они попадались, в частности, в кальдере вулкана Паулина (США, шт. Орегон) и на острове Липари, километрах в ста севернее Этны. На Этне же такого никогда не бывало: все ее лавы содержали некоторое количество кристаллов, погруженных в стеклообразную или микрокристаллическую среду, занимающую наибольший объем. На этот раз, однако, все было иначе. По какой причине? Я для себя объяснял это так: очевидно, выходящие ныне наружу магматические массы поднялись из глубин очень давно, когда шло одно из древних извержений Этны. То извержение закончилось, но некоторое количество магмы осталось в какой-то полости земной коры и пребывало там достаточно долго, очевидно несколько столетий. С тех пор магматический "карман" постепенно остыл, и содержавшиеся в нем кристаллы не спеша притянули к себе свои любимые атомы и молекулы и сильно разрослись за счет окружающего расплава.
      Если бы подземное заключение продлилось еще, остаточная жидкость целиком превратилась бы в кристаллы и либо осталась под землей навечно в виде горной породы, либо через бог знает сколько тысяч или миллионов лет обнажилась бы в результате эрозии. Но это был бы уже не базальт, а диорит хорошо раскристаллизованная порода того же химического состава. Однако по каким-то причинам механической природы (подвижка земной коры, напор магматических газов) произошло извержение, причем в тот момент, когда магма сохранила еще некоторую текучесть, и густой сироп, насыщенный кристаллами, нехотя вылез на поверхность.
      Я никоим образом не утверждаю, что дело обстояло именно так и никак иначе. Это всего лишь гипотеза - одна из бесчисленных теорий, объясняющих, что происходит на нашей планете и что на ней происходило когда-то. Не говоря уже о том, что произойдет когда-нибудь. Однако эта гипотеза достаточно правдоподобна и, на мой взгляд, неплохо объясняет заинтересовавшее меня явление. А ведь одно из главных удовольствий в жизни - найти отгадку...
      Глава четырнадцатая,
      в которой автор пытается объяснить, почему он отвергает общепризнанную гипотезу магматических резервуаров, и рассказывает, как, пытаясь представить себе магматический резервуар Этны, он оказался в тумане в самом буквальном смысле слова.
      Авторы ученых трудов по геологии в один голос уверяют, что неглубоко под землей, в километре-двух, но не глубже двенадцати, имеются некие резервуары, в которых содержится магма, поднявшаяся туда из астеносферы. Задержавшись на какое-то время в таком резервуаре, магма ползет дальше и изливается на поверхность. Резервуар чаще всего представляют себе в виде шарообразной полости. Однако, по моему мнению, подобные "магматические камеры", как их еще называют, крайне маловероятны, если вообще возможны.
      Дело в том, что, поднимаясь к поверхности, магма не может распространиться и занять, как это предполагается, сферический или близкий к нему объем. Этому препятствуют чисто механические факторы: чтобы магма могла раздуться в виде подземного пузыря, надо, чтобы окружающая среда сама была достаточно текучей. А литосфера (от греч. lithos - камень) состоит из твердых пород. Конечно, в земной коре кое-где залегают породы типа известняков или галита (поваренной соли), которые магме, разогретой до 1200oС, ничего не стоит "переварить". Однако подобные резервуары могут встречаться лишь в исключительных случаях и, как мне кажется, даже тогда вряд ли будут иметь сферическую форму.
      Проходя к поверхности сквозь толщу земной коры, расплавленная магма способна иногда при благоприятных физико-химических условиях расширить открытые трещины, по которым она течет. Может даже образоваться продолговатая горизонтальная камера - при условии, что этому способствует характер пересекаемого слоя, а также ориентация трещин. Однако, поскольку маловероятно, чтобы подходящие физико-химические условия (температура, давление, содержание воды, характер вмещающей породы) имели место систематически и в комплексе, я не думаю, чтобы магма могла растворять окружающую среду и образовывать классический "магматический резервуар". И даже если предположить, что такое исключительно благоприятное стечение обстоятельств произошло, остается непонятным, почему эта полость должна приобретать именно сферическую форму.
      Если выдвинутая Альфредом Риттером гипотеза о существовании магматической камеры под Везувием имеет под собой какое-то основание, то лишь потому, что Везувий покоится на мощном слое известняка, а эта порода менее устойчива, чем другие. Но и здесь резервуар, если он действительно существует, безусловно, имеет форму параллелепипеда соответственно проходящим через слои горизонтальным, вертикальным или наклонным разделяющим плоскостям. В крайнем случае карман имеет форму плоской линзы, зажатой между залегающими один над другим пластами...
      Резервуар - это емкость для жидкости. Понятие магматического резервуара предполагает существование масс кристаллических пород, образовавшихся некогда в глубинах, а ныне обнажившихся в результате эрозии, эти массы рассматриваются как промежуточное звено между астеносферой и тем или иным древним вулканом. Другой предположительной причиной является необходимость полости на достаточно небольшой глубине, в которой магма могла бы пребывать достаточно долго, иначе не удается объяснить ее минералогический состав. Действительно, некоторые встречающиеся в ней кристаллы не могут образоваться на большой глубине; вырасти до такого размера они могли только в том случае, если магма достаточно долго пробыла где-то между абиссальными глубинами и поверхностью.
      Подведем итог. Механические и физико-химические факторы таковы, что магматические резервуары могут встречаться лишь в исключительных случаях и никогда не имеют сферической формы. Объемом же, занимаемым магмой, по моему мнению, является система пересекающихся трещин, или даже иногда одна-единственная трещина. "Запечатанная" сверху затвердевшим остатком предыдущего извержения или завалами, магма сидит под этой пробкой, пока объем и давление образовавшихся магматических газов не вышибут ее.
      Вулканические трещины - это в основном разломы, вызванные растяжением земной коры. Их края либо просто расходятся, либо одновременно еще и оказываются на разных уровнях. Геологи называют их нормальными или прямыми сбросами в отличие от обратных, или косых, сбросов, приуроченных не к зонам растяжения (как на вулканах), а к зонам сжатия. Кроме того, перекашивание разделяемых разломами блоков по мере нарастания глубины вызывает увеличение расстояния между стенками, в результате чего возникает пустота, по которой идет магма.
      Объемы магмы, заключенные в широких системах трещин, - а они могут находиться там годами, веками, тысячелетиями, - представляют собой одновременно "хвост" предыдущего извержения и "голову" последующего. Действительно, извержение прекращается тогда, когда количество движущих газов становится недостаточным: лишенная силы, толкающей ее вверх, магма замирает на месте. При этом ей вовсе незачем раздуваться и образовывать шарообразный резервуар: она просто остается на месте до тех пор, пока вновь не будут созданы благоприятные условия для ее дальнейшего подъема и извержения. Первейшим таким условием является наличие достаточного количества газов, без них расплав, состоящий уже не только из жидких, но и из откристаллизовавшихся силикатов, не сможет начать двигаться вверх.
      Собственно говоря, споры о конкретной форме магматических резервуаров лишены смысла, ибо эта форма, очевидно, не играет важной роли при объяснении характера извержения. Предпочтение, однако, надлежит отдавать наиболее правдоподобным гипотезам. Мое предположение насчет систем трещин опирается на многолетние наблюдения за деятельностью различных вулканов, таких, как Ньирагонго, Эрта-Але, Эребус и, разумеется, Этна. Необычно высокое содержание кристаллов в лаве, излившейся из Этны в 1974 г., намного проще объяснить затянувшимся пребыванием магмы в одиночной трещине, нежели существованием какого-то сферического, эллиптического, овального или даже цилиндрического резервуара. Это также позволяет точнее обосновать неизменный характер извержений, повторяющихся на Этне через неравные интервалы и в различных направлениях, определяемых направлением эруптивных трещин.
      На Этне наблюдается еще один парадокс, который гипотеза системы трещин объясняет удачнее, чем модная ныне гипотеза цилиндрического резервуара. Речь идет о непонятной взаимной независимости отдельных отверстий, действующих на вершине горы. Мало того, что Вораджине (в центральном кратере) "работает" независимо от северо-восточной бокки, еще и жерла, младшие по отношению к Вораджине, а именно жерло 1964 г., бокка Нуова 1967 г. и юго-западная бокка 1971 г., разделенные стенками толщиной от силы в несколько десятков метров, действуют вне всякой связи друг с другом. Похоже, что каждое жерло питается из своей собственной системы трещин, расположенной отдельно от других - по крайней мере до определенной глубины, ниже которой они все-таки, по-видимому, пересекаются между собой.
      Однажды, много лет назад, возвращаясь в очередной раз с северо-восточной бокки, я так погрузился в эти размышления, что непонятным образом заблудился в густом тумане на широких плечах верхней Этны. Эта часть горы мне настолько знакома, что мысль об опасности даже не приходила в голову, хотя солнце уже почти исчезло и молочно-белые занавеси прилепились к склонам, покрытым серым пеплом и запыленной снежной коркой...
      Погода может испортиться на Монджибелло гораздо быстрее, чем в Альпах или Пиренеях: гора возвышается на острове, вокруг которого на сотни километров нет ни одной достаточно высокой гряды. Колебания погоды объясняются высокой влажностью морского воздуха и резкими перепадами температур, доходящими до 40-50oС между окружающими подножие равнинами и вершиной, отстоящей от них всего на десяток километров. Об этом меня давным-давно предупреждали и Мичо и Винченцо, да и сам я много раз сталкивался с подобным явлением, так что попадать в туман мне было не в новинку. Тем не менее голова моя была настолько занята размышлениями о возможных причинах несогласованной деятельности соседних устьев и якобы питающего их подземного резервуара, что я опять оказался в ловушке.
      Стена тумана сомкнулась вокруг меня, впереди ничего не стало видно на два шага. Понадеявшись на свое отличное знание местности, я продолжал бодро шагать вниз по мощному центральному склону, несколько наискось в направлении к обсерватории. Дело было давно, наша обсерватория еще не успела скрыться под потоками лавы, и там меня поджидали друзья.
      Через полчаса меня охватило сомнение: путь должен был пролегать поперек двух невысоких потоков лавы, спускавшихся параллельно от южного края большого центрального кратера образовавшегося после извержения 1964 г., а их все не было и не было... Очевидно, идя вниз, я принял левее, чем следовало, и потоки остались в стороне. "Не беда, - сказал я себе, - надо взять чуть правее и идти не спускаясь: выйду либо к обсерватории, либо к Башне, либо к конечной станции канатки. В крайнем случае пересеку трассу канатки".
      Но и десять минут спустя я так никуда и не вышел. Туман продолжал окружать меня тесным коконом, земля под ногами то шла ровно, то под уклон, то уходила вверх - никак не удавалось сориентироваться.
      Теперь мне уже было не до магматических резервуаров. Куда больше волновал практический вопрос: где же я нахожусь? Пока уклон остается постоянным, сориентироваться гораздо легче. А здесь все было иначе: я, безусловно, находился где-то посреди Пьяно-дель-Лаго (еще не перекореженного позднейшими извержениями), то есть на широком плато с легким наклоном вниз, кое-где нарушавшимся едва ощутимыми холмиками, от края до края покрытым толстым ковром пыли и пепла из султана Этны.
      В этот момент я отчетливо понял, к каким гибельным последствиям может привести ощущение потерянности, внезапно овладевающее человеком. Все, кто нашел свою смерть на Этне, оказывались в отчаянном положении из-за непогоды, тумана, снежной вьюги. Лишь позже, в 1979 г., несколько людей погибло здесь в результате извержения, и то виной тому были массовый туризм и невежество кабинетных вулканологов.
      Я почувствовал, как мной начинает овладевать легкая паника, немедленно вызывающая стремление бежать куда глаза глядят. Но я подавил в себе этот рефлекс. Если куда и стоило бежать, так разве что под уклон, к обжитым местам. Но где он, этот уклон? Здесь, на почти плоской равнине Пьяно-дель-Лаго, выстланной мягкой от пепла и снега почвой, в тумане, выбрать правильное направление было совсем не просто. Я заставил себя размышлять хладнокровно. В принципе, если только я незаметно для себя не повернул на 90 или 180o (что было вполне возможно в таких условиях), подножие должно было находиться слева, потому что я спускался от северо-восточной бокки по склону верхнего конуса. Но я имел большой опыт горных экспедиций и знал, что в таком тумане...
      В 1960 г. на Монблане мы вчетвером - Гастон Ребюффа, Пьер Терраз, Кристиан Молье и я - оказались на занесенной снегом почти горизонтальной площадке купола Гуте, не имея ни малейшего понятия, куда двигаться. Трое моих друзей служили проводниками в Шамони, и даже среди коллег слыли наиболее опытными. Сам я тоже ориентируюсь вполне профессионально. Тем не менее из-за тумана и почти неощутимого уклона мы благополучно... заблудились.
      Не будь я привычен к подобным ловушкам, я попытался бы идти напрямик к обжитому подножию Этны и, вполне возможно, в итоге добрался бы туда. Но еще вероятнее, что я вышел бы не в узком южном секторе, где просеки, дороги и даже жилища забираются высоко в гору, а в совершенно диких местах, на тысячи гектаров покрытых хаотическими лавовыми потоками, а ниже - безлюдными лесами и равнинами.
      Я стоял и ждал, чтобы вокруг хоть чуть-чуть развиднелось и стало понятно, где я нахожусь. В тот раз на Монблане туман на мгновение рассеялся и обнажилась густо-черная скала, которую мои спутники вмиг опознали. Но сейчас на Этне стояла совершенно безветренная погода, и надеяться на прояснение не приходилось.
      "В крайнем случае, - сказал я себе, - можно сесть на землю и ждать. Даже если холодно, если валит снег или идет дождь, если нет ни еды ни питья, то и тогда можно выдержать несколько часов. Привычный человек даже при температурах чуть ниже нуля может продержаться десять, двадцать, тридцать часов, а потом при первой возможности встать и снова идти. Здесь мне не придется ждать так долго, как, бывало, приходилось - и в горах, и в пещерах. Не дольше, чем остаток дня и ночь. А ночью я увижу если не звезды в небе и не огни городков внизу, то по крайней мере красное свечение кратеров".
      Уж коли я проявил такую неосторожность, забыв захватить компас и - в который раз! - отправившись на гору в одиночестве, теперь мне следовало поступить мудро и ждать, как бы это ни было неприятно. Имелся и другой вариант, не представлявший никакого риска и позволявший оставить малоприятное ожидание на самый крайний случай. Можно было повернуть назад и, ориентируясь по собственным следам, четко видным и на снегу, и на слое пепла, идти обратно, пока я не почувствую четкий уклон терминального конуса. После этого надо было повернуть налево, подняться вверх, опять свернуть влево и, стараясь не забирать ни в гору, ни под гору, пройти где-то между гребнем Вораджине и основанием конуса; там я должен упереться в потоки 1964 г., а уж они выведут меня в места не менее знакомые, чем мой собственный сад: к фумароле Вулькароло и обсерватории.
      Час спустя вокруг стоял все тот же непроглядный туман, но я уже сидел за столом в компании Винченцино и Джованни Карбонаро.
      Глава пятнадцатая,
      в которой выражается сожаление, что неограниченные возможности современной техники ведут к столь же неограниченному росту власти денег; в которой автор рассказывает, как он пытается уменьшить ущерб от грядущих извержений...
      Занимаясь активной вулканологией последнюю треть века, я, однако, никогда еще так редко не ходил на вулканы, в том числе и на Этну, как за последние два года. Объяснение тут простое: нет времени.
      Дело в том, что в середине 1981 г. мне было поручено возглавить работу по снижению ущерба от природных катастроф во Франции. Известно, что от вулканических извержений Франция особенно не страдает. В то же время здесь нередки лесные пожары, наводнения, циклоны и оползни, если к ним добавить угрозу разрушительных землетрясений и необходимость готовиться к ним заранее в целях снижения возможных последствий, становится ясно, что у специалистов по "профилактике", подобных нам, работы по горло.
      Столкнувшись во время сравнительно безобидного пробуждения Суфриера, о котором читатель уже знает, с противодействием "инстанций", я ясно понял, что в современном обществе ученые лишены всякой реальной власти даже в пределах своей компетенции, и в этом смысле ничем не отличаются от всех других "подданных", даже от неграмотных. Мне приходит на ум другой случай, во много раз более серьезный, но вполне сходный с суфриерским по бессилию ученых перед власть имущими - когда великие физики, расщепившие атом и научившие людей пользоваться им, оказались абсолютно не в состоянии воспрепятствовать применению своего открытия сначала для того, что нельзя назвать иначе как военными преступлениями - это были Хиросима и Нагасаки, а затем для развертывания безумной гонки вооружений, грозившей на первых порах всей мировой экономической системе, а в итоге и самому существованию человечества. И все во имя "государственных интересов..."
      А кто, собственно, решает, что такое государственные интересы? Может быть, ученые? Отнюдь. Решают "инстанции". Они пользуются услугами ученых, так же как любое предприятие пользуется услугами своих работников. Чем выше работник продвинулся по служебной лестнице, тем больше ему платят и тем внимательнее к его мнению прислушиваются, а то и соглашаются с ним... Однако сколь внимательно бы к нему ни прислушивались, он не обладает правом принимать решения, это остается привилегией "руководства", будь то на уровне предприятия или на уровне государства.
      Власти пользуются наукой, пользуются учеными, пользуются их открытиями, не спрашивая на то их разрешения. Они считают, что имеют на это право, и юридически так оно и есть, поскольку они им платят. Государство платит преподавателям за то, что они учат студентов, и поскольку оно платит, постольку оно и решает, что надо преподавать, а что нет. Государство платит ученым, и поскольку оно платит, оно прибирает к рукам все, что тем удается открыть. В общем, решает государство. Что можно возразить против этой неумолимой логики? Современное общество неудержимо скользит к очень и очень неприятному будущему. Технические возможности общества на сегодняшний день огромны, и они продолжают увеличиваться в геометрической прогрессии соответственно растущему числу ученых и инженеров, количеству и качеству новых открытий и машин. При этом общество, становясь все сильнее технически, оказывается во все более полном подчинении властей, выступающих в роли хозяина. Могущество властей вовсе не ограничивается властью политической, как считают все или по крайней мере многие. Политическая власть - это только верхушка айсберга. Подлинная, скрытая, тайная власть - это власть денег. Частный капитал, государственный капитал, транснациональные корпорации, военно-промышленные комплексы, финансовые тресты, многонациональные банки, картели...
      Не думаю, что здесь можно что-либо изменить. Единственная слабая надежда - моральные качества, которыми могут обладать лица, принимающие решения, те незаметные, порой скрытые от постороннего взгляда люди, что занимают высшие посты в рамках этой власти денег.