Съемки Спитца (1947) эмоционально не питаемых, отстающих в развитии малышей, пустым взглядом смотрящих в камеру, драматически иллюстрируют разрушительные последствия лишения младенцев матери. Кроме нарушения объектных отношений, Спитц документально продемонстрировал у этих младенцев нарушения инстинктивной жизни, Эго, когнитивного и моторного развития и показал, что в экстремальных случаях лишение матери приводит к смерти ребенка (1946а, 1946b, 1962; Spitz and Wolf, 1949).
Спитц развил свои идеи с помощью лабораторных экспериментов (1952, 1957, 1963, 1965; Spitz and Cobiner, 1965), посвященных прежде всего роли аффекта и диалога. В контексте широко известной работы Харлоу с детенышами обезьян он ввел концепцию взаимности матери и младенца (1962). В упомянутом эксперименте обезьяньих детенышей вскармливали с помощью суррогатных матерей — проволочных каркасов с бутылочками внутри, некоторые из которых были покрыты махровой тканью (1960а, 1961b). Спитц пришел к выводу, что аффективная взаимность между матерью и младенцем стимулирует младенца и позволяет ему исследовать окружающий мир, способствуя развитию моторной активности, когнитивных процессов и мышления, интеграции и формированию навыков. Он понимал взаимность матери и младенца как сложный многозначный невербальный процесс, оказывающий влияние как на младенца, так и на мать, и включающий аффективный диалог, который является чем-то большим, чем привязанность младенца к матери и связь матери с младенцем.
Спитц также уделил особое внимание ранним стадиям развертывания объектных отношений и компонентам, необходимым для установления либидного объекта (младенец явно предпочитает мать всем остальным объектам). Он сформулировал три стадии формирования либидного объекта: 1) предобъектная или безобъектная стадия, предшествующая психологическим отношениям; 2) стадия предшественников объекта, начинающаяся с социальной улыбки в два или три месяца и связанная с началом психологических отношений; 3) стадия собственно либидного объекта. Его особо интересовали факторы здорового развития Эго, заключенные в этих последовательных достижениях.
РАБОТА ЭГО-ПСИХОЛОГОВ
Появление структурной теории Фрейда пробудило интерес к роли объекта в формировании психической структуры, и это привлекло внимание к изучению младенцев и маленьких детей. В историческом плане интересно отметить, что исследователи, работавшие три-четыре десятилетия назад, могли опираться лишь на хэмпстедские сообщения, на результаты проводившихся тогда работ и на реконструкции, созданные в ходе аналитической работы со взрослыми и детьми, — никаких других систематических данных по детям в аналитической схеме тогда не было. Тем не менее, такие концепции, как «средне ожидаемое окружение» Хартманна (Hartmann, 1939) и «достаточно хорошая мать» Винникотта (1949, 1960) отражают интерес к раннему развитию и осознание важной роли матери в развитии ребенка.
Хартманна особенно интересовало развитие Эго (1939, 1953, 1956). Он не был согласен с представлением Фрейда (1923а), что Эго — это часть Ид, модифицированная воздействием внешнего мира, и что центральное место в развитии Эго занимает конфликт с матерью. Он утверждал, что определенные функции Эго доступны с рождения, что они имеют «первичную самостоятельность», а не рождаются из конфликта, и что они принадлежат «свободной от конфликта зоне». Он также предположил, что изначально все психические структуры недифференцированны, поскольку Эго в том смысле, в каком оно проявляется позднее, вначале не наблюдается, так же, как и Ид. Поэтому вначале невозможно выделить функции, которые впоследствии будут служить Эго, и те, что будут отнесены к Ид.
Хартманн, в соответствии с метапсихологическими веяниями того времени, интересовался также прояснением концепции Эго (1950, 1952). Термин Фрейда «das Ich» (который Страхей перевел как «Эго»), в немецком языке имеет два значения: «воспринимаемое я» (то есть воспринимаемое чувство самого себя как отдельной личности с непрерывной идентичностью) и, особенно после введения структурной модели, — «гипотетическая психическая структура». Хартманн концептуально разграничил Эго как субструктуру личности, или систему, определяемую своими функциями (1950, стр. 114), и Я как «собственно личность» — то есть целостную личность (стр. 127). Его попытки прояснить термин «Эго» привели к пересмотру концепции нарциссизма. Вместо представления Фрейда о либидном вкладе в Эго (Эго в том смысле, в котором оно понималось в то время, когда Фрейд выдвинул эту концепцию, но легко смешиваемое с Эго структурной теории), Хартманн предложил, в согласии со структурной теорией, рассматривать нарциссизм как либидный вклад в «я», точнее, в репрезентацию «я». Согласно Бреннеру, Хартманн внес это уточнение на встрече Нью-Йоркского психоаналитического общества довольно небрежно: разграничение Эго отнюдь не было его главной темой, — однако последующая дискуссия явно имела огромное влияние. Бреннер вспоминает, что «на Эдит Якобсон, присутствовавшую в аудитории, произвело очень большое впечатление выступление Хартманна, и между ними завязалась живая дискуссия... идея использовать термин «я», несомненно, привлекла ее... с тех пор он стал привычным психоаналитическим термином» (1987, стр. 551).
Якобсон приветствовала разделение Хартманном Эго как психической структуры, «я» как целостной личности, репрезентаций «я» и объекта. Она сочла эти концепции особенно полезными для понимания процессов интернализации в течение раннего психического развития и формирования определенных типов патологии раннего происхождения. Она предложила гипотезу о процессе развития образа себя, основанную на идее, что ранние репрезентации «я» и объекта ассоциируются с приятным и неприятным опытом, и, таким образом, репрезентации «плохого» и «хорошего» Я, «плохого» и «хорошего» объекта появляются раньше интегрированных репрезентаций. К сожалению, Якобсон была неточна в терминологии, используя взаимозаменяемые термины «смысл себя», «чувство идентичности», «самоосознание» и «самоощущение» (1964, стр. 24-32), поскольку тогда еще не было потребности в дальнейшей дифференциации.
После того, как было введено понятие ощущения собственного «я», на передний план вышла тема формирования чувства идентичности у ребенка и его нарушений. Эриксон (Erikson, 1946, 1956) выдвинул гипотезу, что формирование идентичности происходит всю жизнь, являясь частью психосоциального, а не только психосексуального развития, что оно тесно связано с культурной средой и сложившейся ролью индивидуума в обществе. Для него чувство идентичности включает сознание «непрерывности синтезирующих механизмов Эго» (1956, стр. 23 и элементов, общих для определенной культурной группы. Гринэйкр предложила более точную формулировку, в которой подчеркивается, что чувство идентичности появляется в отношениях в с другими людьми (1953а, 1958). По ее определению, сознание собственного «я» связано с возникновением отдельных психических репрезентаций «я» и объекта и появляется одновременно со способностью сравнивать эти репрезентации. Сознание собственного «я» связано со «стабильным ядром» идентичности.
Гринэйкр отличала данную способность от способности простого сравнения воспринимаемых образов, присутствующей в когнитивном функционировании с раннего младенчества. Она указала, что, несмотря на «стабильное ядро» идентичности, чувство идентичности всегда может измениться в зависимости от отношений индивидуума с окружающей средой.
Использование представлений о репрезентациях «я» и объекта в теории идентичности и нарциссизма открыло другим исследователям путь к прояснению аффективных аспектов «я», регуляции самооценки, роли Суперэго и связи всего этого с нарциссическими расстройствами (см., например, Reich, 1953, 1960). Сандлер (Sandier, 1960b) высказал идею, что на раннем этапе формирования репрезентаций «я» и объекта возникает активное восприятие объекта, служащее защитой от чрезмерного наплыва неорганизованных стимулов и потому сопровождающееся определенным чувством безопасности, которую Эго стремится сохранять. Будучи сформированы, образы себя и объекта составляют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «миром образов», который, согласно Ростейну (1981, 1988), может рассматриваться как подструктура Эго, играющая активную роль в психической жизни.
Хартманн, Якобсон и Сандлер единодушно рассматривали развитие и сохранение репрезентаций «я» и объекта как базовые функции Эго и Суперэго. Концептуальная разработка этих репрезентаций, однако, со временем легла в основу множества теорий, специально посвященных объектным отношениям, которые отделились от структурных концепций, вместо того, чтобы интегрироваться с ними (обзор и обсуждение см. в J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).
В результате возникли и по сей день сохраняются различные взгляды на формирование психических структур и концептуальные неясности. Разделение «я» и Эго, а также идея свободной от конфликта зоны побудили некоторых теоретиков ограничить применение структурного подхода сферами Эдипова комплекса и инфантильного невроза. Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler & Kaplan, 1980), например, утверждают, что рассмотрение конфликта и структур треугольной модели в большей степени подходит для завершающих лет раннего детства, — то есть для фазы разрешения конфликтов Эдипова комплекса (имеется в виду, что только на этой фазе формируется Суперэго, и, в связи с этим, можно говорить об Ид, Эго и Суперэго как об интернализованных структурах). Расширение этого подхода выразилось в формулировании представлений о патологических синдромах, в которых, по видимости, инфантильный невроз не играет никакой роли. Это способствовало распространению взгляда, что психопатология, отражающая исходно доэдиповы элементы, наилучшим образом концептуализируется в рамках объектных отношений. Так возникла искусственное разделение психопатологий, происходящих от дефицита, и психопателогий, происходящих от конфликта. В результате теории, основанные на объектных отношениях или на психологии «я», ведут подчас к раздутым выводам об этиологической роли дефицита среды, оставляя изучение конфликтов и неврозов, а также применение структурной модели невротических симптомов предположительно более поздней этиологии.
В основе этих теорий лежат два заблуждения. Первое: отделение Хартманном «я» как целостной личности от Эго как структуры означает их взаимоисключение; и второе: Фрейд, введя структурную модель, отказался от эмпирического значения, прежде вкладываемого им в термин «das Ich». Таким образом, в английском переводе, с уточнениями Хартманна и Якобсон, было утрачено исходное богатство концепции Фрейда. Разграничения и классификации Хартманна и Якобсон, вначале проясняющие, привели впоследствии к большой теоретической путанице и неопределенности. Например, теперь некоторые аналитики ограничивают термин «Эго» абстрактным системным значением, рассматривают его как реликт устаревшей механистической структурной метапсихологии, и работают преимущественно с эмпирической частью концепции, используя понятия из сферы репрезентаций «я» и объекта.
Однако едва ли возможно долго мыслить в русле психоаналитической психологии без обращения к внеэмпирическому, концептуальному, внутреннему пространству психических структур. В результате исходно эмпирическая концепция «я» становится структурой и ей присваиваются различные функции низвергнутого Эго. Таким образом, как указывал Спрюйелл (1981), понятие «я» взяло на себя множество непроясненных значений, принадлежавших сфере «das Ich». В качестве примеров можно указать концепцию Кохута «Я высшего порядка», идею Штерна (1985) о том, что чувство собственного я является организатором развития, указания Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмди (1983, 1988а) на организующие и саморегуляторные процессы «я». Их описания поразительно напоминают описания в работах Фрейда (1923а, 1926), а также хартманновские обсуждения организующих, регулирующих функций Эго (1950). Размышляя о миссии Хартманна в деле прояснения психоаналитических концепций, Бреннер говорит, что брожением в недрах современного американского психоанализа «мы обязаны прежде всего Хайнцу Хартманну» (1987, стр.551).
В результате разделения структурных концепций и теорий объектных отношений появились два вида теорий мотивации. Первый рассматривает мотивацию в связи с поиском инстинктивного удовлетворения, и объект считается вторичным по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором первичным считается желание воспроизводить приятные взаимодействия с другими людьми. Во втором виде теорий врожденная склонность к привязанности (Bolby, 1958, 1969), либо стремление поддерживать безопасность (Sandier, 1960b, 1985) по мотивирующей силе приравниваются к потребности инстинктивного удовлетворения. К сожалению, описанные два рода теорий, будучи искусственно изолированными друг от друга, стали тенденциозными. В первом преуменьшается или даже отрицается любая мотивация, кроме удовлетворения инстинктов, во втором делается чрезмерный акцент на объектных отношениях и функциях Эго и недооцениваются инстинктивные потребности.
Хартманна интересовал процесс развития и то, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные критерии, основанные на «плохой» и «хорошей» матери, в которых учитывается только один аспект процесса развития. Он указывал, что иногда позднее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые «хорошие» объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления Эго, а остается зависимым от объекта (1952, стр. 163). Хартманн считал, что благоприятный конечный исход развития может объясняться эластичностью психики ребенка и опытом поздних стадий развития; он предполагал, что развитие Эго разными способами связано с объектными отношениями, — например, через достигнутую степень постоянства объекта. Он писал: «Долгий путь лежит между объектом, существующем лишь потому, что он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, которая включает в себя постоянство объекта» (стр.63). Он считал релевантной концепцию «объективации» объекта Пиаже (1937) (достижение интегрированной когнитивной интеллектуальной репрезентации, происходящее к 18-20 месяцам, — см. Fraiberg, 1969), однако он полагал, что психоаналитическая концепция постоянства объекта включает нечто большее.
Многие авторы вслед за Хартманном использовали различные понятия постоянства объекта, но из-за недостатка последовательности концепция остается неясной. Некоторые теоретики подчеркивают привязанность младенца к матери, сохраняющуюся даже несмотря на угрожающие жизни патологические ситуации (Solmt & Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие больше фокусируются на внутрипсихической репрезентации матери. Эти различия становятся важны, когда мы стремимся понять и вылечить заброшенных униженных детей, или понять взрослых, помнящих об особенно нездоровом раннем детском опыте, но, тем не менее, сохранивших в целом нормальное психическое функционирование. Для иллюстрации спектра различных значений, выражаемых в сходной терминологии, рассмотрим формулировки Спитца, Анны Фрейд и Малер.
Спитц и Коблинер (1965) рассматривают постоянство либидного объекта, описывая, как к восьми месяцам мать становится постоянно предпочитаемым объектом либидных потребностей младенца. С той поры, как мать делается либидным объектом, младенцу становится важно, кто о нем заботится, и смена этого лица переживается не легко.
Концепция постоянства объекта Анны Фрейд по акцентам и временным координатам близка к идее Спитца о постоянстве либидного объекта, — в первой, как и во второй, подчеркивается либидный вклад. Анна Фрейд пишет: «Говоря о постоянстве объекта, мы имеем в виду способность ребенка сохранять объектный катексис независимо от фрустрации или удовлетворения. Пока постоянство объекта не установлено, ребенок декатексируется от неудовлетворительного или не удовлетворяющего объекта... Новый поворот к объекту происходит, когда вновь появляется желание или потребность. После установления постоянства объекта лицо, представляющее объект, сохраняет свое место в психическом мире ребенка, независимо от того, удовлетворяет оно его или фрустрирует» (1968, стр. 506).
В то время как Анна Фрейд и Спитц подчеркивают привязанность восьмимесячного младенца к матери, Малер сосредотачивает внимание на внутрипсихическом измерении — психической репрезентации матери и характере ее функционирования. Она также использует понятие «постоянства либидного объекта». По ее мнению, оно достигается тогда, когда внутрипсихическая репрезентация матери так же, как реальная мать, обеспечивает «поддержку, комфорт и любовь» (1968, стр.222). В представлении Малер, на первом этапе этого процесса должна быть установлена надежная привязанность к матери как к постоянному либидному объекту (так же, как у Спитца и Анны Фрейд). Второй шаг — интеграция стабильной психической репрезентации. Он включает в себя не только когнитивную интеграцию, но также определенное разрешение амбивалентности анальной фазы, чтобы положительные и отрицательные качества могли быть интегрированы в единую репрезентацию (McDevitt, 1975, 1979). Обладая интегрированной, прочной внутренней репрезентацией, за которую можно «ухватиться» при лишениях или в гневе, ребенок способен извлекать значительно больший комфорт из внутреннего образа. Малер полагает, что постоянство либидного объекта никогда не достигается в полной мере: это процесс, продолжающийся всю жизнь. Однако мы должны признать, что с установлением определенной степени постоянства объекта, межличностные отношения могут перейти на более высокий уровень, потому что индивидуум способен сохранять одновременно общность и независимость. Если эта цель развития не достигается, в межличностных отношениях индивидуума остаются черты инфантильности, зависимости и нарциссизма. Использование Малер концепции постоянства объекта подтверждает мысль Хартманна, что мы можем оценивать «удовлетворительность» объектных отношений, лишь если рассмотрим их значение в терминах развития Эго.
ХАЙНЦ КОХУТ
Кохут (1971, 1977) говорит, что так же, как физиологическое выживание требует определенной физической среды, содержащей кислород, пишу и минимум необходимого тепла, психическое выживание требует наличия определенных психологических факторов окружающей среды, включая восприимчивые, эмпатические я-объекты (психология Кохута породила ряд новых терминов, я-объект — это конкретный человек в близком окружении, выполняющие определенные функции для личности, благодаря чему личность переживается как нечто единое (Wolf, 1988, стр. 547). «Именно в матрице я-объекта происходит специфический структурный процесс преобразующей интернализации, в котором формируется ядро личности ребенка.» (Kohut & Wolf, 1978, стр.416). Согласно психологии личности Кохута, постороение личности высшего порядка — идеальный исход процесса развития — формируется на основе благоприятных отношений между ребенком и его я-объектами и образовано тремя основными составляющими: базовыми устремлениями к власти и успеху, базовыми идеализированными целями, базовыми талантами и способностями (стр. 414). Построение личности высшего порядка происходит благодаря эмфатическим реакциям «отзеркаливающего» я-объекта, которые поощряют младенца ощущать свое величие, демонстрировать себя и чувствовать свое совершенство, а также позволяют ему сформировать интернализованный родительский образ, с которым он захочет слиться.
Впоследствии мелкие, нетравматичные ошибки, которые совершает в своем реагировании «отзеркаливающий» идеализированный я-объект, приводят к тому, что личность и ее функции постепенно замещают я-объект с его функциями.
Однако травматические недостатки я-объекта, такие, как грубый недостаток эмпатии, приводящий к тому, что мать или другой я-объект не выполняет функцию отзеркаливания, вызывает различные дефекты личности. Например, неспособность к отзеркаливанию из-за слабой эмпатии разрушает удовлетворенность младенца своим архаическим «я», ведет к интроекции дефектного родительского образа и к развитию фрагментированной личности. Травма, нанесенная его нарциссизму, вызывает нарциссический гнев и порождает фантазии всемогущества, в результате чего нормальный в младенчестве нарциссизм, вместо того, чтобы постепенно уменьшаться, будет увеличиваться, компенсируя недостаточность я-объекта. Кохут утверждает, что лишь после устранения дефекта личности может наступить структурный конфликт эдиповой фазы.
Опубликовано много убедительных критических обзоров теории Кохута (см. Loewald, 1973; Slap, 1977; Slap & Levlne, 1978; Schwartz, 1978; Calef &Welhshel, 1979; Stein, 1979; Friedman, 1980; Waaerstein, 1981; Blum, 1982; Rangell, 1982). Мы ограничимся лишь комментариями к представлениям Кохута о патогенетической роли родителей, к его воззрениям на инстинкты, на процесс развития и к его методу построения теории. Мы полагаем, что Кохут преувеличивает патогенное воздействие родителей, считая, что их патогенные личности и патогенные свойства среды объясняют патологические отклонения в развитии. Подход напоминает раннюю модель «травматического аффекта» Фрейда, согласно которой взрослая психопатология рассматривалась как результат совращения в детстве. Фрейд быстро понял, что сексуальные и агрессивные импульсы, возникающие в психике ребенка, также способствуют конфликту. По Кохуту, «когда у «я» нет поддержки, переживания инстинктивных импульсов возникают как продукт дезинтеграции» (1977, стр. 171), — словно ребенок — это беспомощная, пассивная жертва действующих извне сил. Такой взгляд явно противоречит представлению о процессе развития, в котором внутренний потенциал и активность младенца формируют личность наравне с окружающей средой.
Более того, согласно Кохуту, патология личности не позволяет перейти к эдиповым желаниям и конфликтам. То есть патология развития в одной системе останавливает развитие в других системах, — идея, которая не подтверждается клиническим опытом. Проблемы нарциссизма, самооценки, функционирования Эго могут придать своеобразие доэдиповым желаниям и Эдипову комплексу, как и их разрешению, но они не останавливают процесс развития. Наконец, как мы упомянули ранее, существуют сомнения относительно ретроспективных теорий развития, построенных на обобщенных гипотезах о детских источниках взрослой психопатологии (см. Brody, 1982). Тем не менее, мы обязаны Кохуту акцентом на потребности в эмпатии (способе узнать другого человека) в отношениях матери с ребенком и в аналитических отношениях. Также его акцент на «околоопытных» концепциях (на идеях, близких к клиническому опыту, в отличие от тех, что нагружены туманными метапсихологическими тезисами) напоминает нам о важности клинического подтверждения наших теорий.
ОТТО КЕРНБЕРГ
Кернберг занимался прежде всего интеграцией психоаналитических теорий. За многие годы он ассимилировал ряд идей и гипотез о психическом развитии, предложенных Кляйн, Британской школой, Малер и другими, соединив их с теориями Якобсон в то, что назвал эго-психологией — по существу, в теорию объектных отношений с широкими возможностями применения к нозологии, оценке, диагностике и технике лечений (1975, 1976, 1980а, 1984, 1987). Многообразные проблемы и противоречия, связанные с этим предприятием, критически исследованы (см., например, Heimann, 1966; Calef & Weinshel, 1979; Milton Klein & Tribich, 1981; Brody, 1982; Greenberg & Mitchell, 1983).
Говоря коротко, Кернберг предлагает теорию, согласно которой аффекты являются главной мотивационной системой младенца; они организуются в либидные и агрессивные влечения с помощью прямого взаимодействия с человеческим объектом, представляющим собой нечто большее, чем просто средство инстинктивного удовлетворения. Ид, Эго и Суперэго формируются на основе репрезентаций «я» и объекта, интернализуемых под влиянием различных аффективных состояний. Эти состояния окрашивают или определяют характеристики того, что интернализуется — например, будет ли Суперэго суровым и жестким или будет ли Эго справляться с задачами, которые ему придется решать.
По нашему мнению, представления Кернберга о раннем развитии отражают ретроспективный, обусловленный взглядом из взрослого состояния, уклон, — они основаны на реконструкции, сделанной в ходе лечения серьезно больных взрослых, и недостаточны для объяснения широкого спектра возможного опыта и исходов развития. Например, его подход мало помогает объяснить влияние на развитие ребенка характера реального опыта в противовес силе интроекций и фантазий; немного также он дает для понимания различных эффектов реакций матери на нужды подрастающего ребенка или различных последствий развития одинакового тяжелого опыта у разных детей. С другой стороны, Кернберг прояснил влияние юношеских влюбленностей на развитие, а также предпринял смелые и нетривиальные усилия для интеграции и систематизации центральных аспектов теорий развития, принадлежащих нескольким авторитетным источниками (1974а, 1974b, 1977, 1980b). В ходе этой работы он устранил многозначность многих моментов и создал систему, полезную терапевтам для лечении серьезно взрослых пациентов с серьезными отклонениями в психике.
ГАНС ЛЕВАЛЬД
Строго говоря, Левальд не является теоретиком в области объектных отношений, но он акцентирует важность инстинктивных влечений и центральную синтезирующую роль Эго в контексте объектных отношений (1951, 1960, 1971). Он подчеркивает, что инстинктивные влечения и объекты не существуют изолированно друг от друга. Инстинкты выполняют организующую функцию в объектных отношениях, то есть по отношению к реальности, и, в то же время, объектные отношения и реальность организуют инстинкты. Левальд отвергает представление об инстинктивных побуждениях как о результате воздействия биологических стимулов на психический аппарат. Он считает, что инстинктивные влечения создаются психическим аппаратом (1971, 1978). Вообще, базовой функцией психического аппарата он считает порождение психических репрезентаций, наиболее примитивные из которых — репрезентации удовольствия и неудовольствия.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
