Смертельное танго

При ее приближении Васильева попятилась.

– Чего тебе?! Чего уставилась?! – взвизгнула она.

– Да так, – Селена рассеянно улыбнулась, скользнула взглядом по идеальному Яниному лицу. – Я убогая, ты прекрасная.

– Дальше что?!

– У тебя красивая кожа. Такая нежная, бархатистая.

– И что?!

– Ничего.

– Не смотри на меня так! Слышишь?! Иван Петрович, скажите ей, чтобы не смотрела! – В голосе Васильевой билась и рвалась наружу истерика.

– Савицкая, отойди от нее! – велел физрук.

– Как скажете. – Селена легко, на носочках, развернулась, помахала Васильевой рукой.

– Ведьма! – послышалось вдогонку.

– Нежная и бархатистая, – повторила она, не оборачиваясь.

Больше к Селене никто не цеплялся. Только Васильева бросала в ее сторону задумчиво-неприязненные взгляды. В ответ она улыбалась, шептала одними губами «нежная и бархатистая», и рука обидчицы непроизвольно тянулась к лицу.

Глупая курица! Верит в сглаз и прочую мистическую чепуху. Ну и пусть себе верит, может, теперь оставит ее в покое. А Селене нужно спокойно подумать, разобраться с тем, что творится в душе.

Что-то такое с ней произошло. И конфликт с Васильевой тут ни при чем. К конфликтам ей не привыкать, она вообще конфликтный человек. Тут что-то другое. И это «что-то» не дает ей дышать, заставляет сердце биться часто-часто, а руки дрожать мелкой дрожью. Это «что-то» похоже на болезнь, на самое начало болезни, когда ты еще вроде бы здорова, но по едва уловимым признакам уже понимаешь – еще чуть-чуть, и сляжешь. Точно незримый вирус поселился в крови и бродит, ищет выхода. Странный вирус… Странная болезнь…

Селена так углубилась в самоанализ, что не заметила, как увлекательное приключение под названием «поход» подошло к концу. Отряд вернулся домой в пятницу вечером, а в ночь с субботы на воскресенье Селене устроили «темную». Она не могла видеть своих обидчиков, но каким-то шестым чувством знала каждого из них. Четыре девчонки и два парня. Впрочем, парни только держали. Били девчонки – жестоко, в полную силу…

Она потеряла сознание, не от боли даже, а из-за панического страха задохнуться под пыльным одеялом. Утром ее, избитую, в синяках и кровоподтеках, нашел дежурный воспитатель, а днем директриса учинила старшеклассникам допрос с пристрастием.

Никто не сознался. Селена тоже молчала: ничего не видела, ничего не слышала, ничего не помню. Ей не поверили, но в покое оставили. Чтобы наказать хоть кого-то, наказали дежурного воспитателя, за недосмотр. Васильева ходила с видом победительницы. Прохор при встрече с Селеной старательно отводил взгляд. Данила Алексеев улыбался ей вежливо-сочувственной улыбкой. А она зализывала раны и прислушивалась к творящимся в душе переменам.

Прошло уже несколько дней, и Селена внезапно поняла, какой болезнью заболела. Поняла и испугалась. Ее болезнь обещала стать тяжелой и неизлечимой, она это чувствовала.

А потом начались перемены… Спустя неделю после учиненной над Селеной расправы первую красавицу Яну Васильеву сразил странный недуг: за одну ночь все ее тело обсыпало гноящимися, невыносимо зудящими язвами. Сначала решили, что это такая нетипичная форма ветрянки, за последний месяц уже добрая половина детдомовской малышни успела переболеть этой заразой. Васильеву с ног до головы перемазали зеленкой и отправили в изолятор. Время шло, а ветрянка не проходила. Не помогали ни зеленка, ни подключенные к лечению противовирусные препараты. Васильеву спешным порядком переправили в инфекционную больницу. Там спустя еще неделю обследований было решено, что причина странной болезни не в инфекции, а в аллергии. Противовирусные препараты заменили сначала на противоаллергические, а вскоре и на гормональные. Безрезультатно. Врачи беспомощно разводили руками. Пациентка билась в истерике и требовала, чтобы позвали Селену Савицкую.

* * *

Ехать в больницу к Васильевой не хотелось. Ну что она будет там делать?! Чем поможет этой глупой курице? И вообще, если на то пошло, почему она должна помогать своему врагу? С какой стати?

– Селена, ты должна, это твой товарищеский долг! – Директриса Эмма Яковлевна была непреклонна.

– Нет у меня никаких долгов! Тем более перед этой…

– Селена!

– Что?!

– Васильевой очень плохо. Врачи переживают за ее психическое здоровье.

– Нашла проблему! Какие-то прыщи! – Селена презрительно фыркнула. – Устроила истерику из-за ветрянки!

– Это не ветрянка. Это что-то другое. – Эмма Яковлевна устало потерла глаза.

– Да? А я тут при чем?! Пусть с ней врачи разбираются!

– Она хочет видеть именно тебя.

– Прекрасно! Она хочет меня видеть, а кто-нибудь спросил, хочу ли я ее видеть?!

– Все, Савицкая, я тебя поняла. – Эмма Яковлевна резко встала из-за стола, отошла к окну. – Можешь быть свободна, ты никуда не едешь.

Она мучилась полдня, а потом решилась. Если все считают, что от нее что-то зависит, так и быть.

Палата была одноместной. Синие стены, коричневый пол, забранное решеткой окошко, пылинки в солнечных лучах и удушливый запах гниющей плоти.

Васильева сидела на больничной койке, натянув на голову одеяло. Холмик старой ветоши, а не первая красавица.

– Привет. – Селена остановилась у окна, не решаясь подойти ближе.

– Ты пришла! – послышался из-под одеяла придушенный, совершенно незнакомый голос. – Спасибо!

– Ну, пришла…

– Помоги мне! – Холм из одеяла зашевелился, в недрах его, кажется, мелькнуло что-то белое, наверное, лицо. – Я знаю, ты можешь! Только ты и можешь.

– Я?! Как я тебе помогу? – Подоконник больно впился в поясницу, но отклеиться от него, отойти на пару шагов не было сил. Пара шагов от подоконника означала пару шагов к этому… существу.

– Помнишь, в походе ты говорила про мою кожу? Ты говорила, что она гладкая и бархатистая.

– Ну говорила. И что? Я пошутила…

– Пошутила? Ты пошутила?! Посмотри на меня!

Одеяло упало на пол, и Селена зажала рот рукой, чтобы не закричать. Лицо Яны Васильевой, первой красавицы класса, превратилось в страшную, сочащуюся гноем маску.

– Видишь, на кого я похожа?! Гладкая и бархатистая! – Она рассмеялась истеричным, полусумасшедшим смехом. – Гладкая и бархатистая, да?!

– Ты думаешь, это из-за меня? – шепотом спросила Селена.

Васильева перестала смеяться, медленно, по-старушечьи, сползла с кровати, тихо всхлипнула.

– Да, это ты. Ты меня прокляла.

– Я тебя не проклинала! Глупости какие!

– Ты сказала «чистая и бархатистая».

– Ну и что? Я просто хотела тебя напугать. Я не думала…

– Что это сработает и я превращусь в уродину?! – Яна вдруг рухнула на колени, схватила Селену за подол юбки, зашептала жалобно и требовательно одновременно: – Помоги мне… ну пожалуйста!

– Как?!

– Я не знаю. Это ты должна знать как! Это же твое… колдовство. Помоги мне, помоги мне, помоги… – Яна теребила подол ее юбки и тихо поскуливала.

Колдовство, проклятье… Бред какой-то! Не желала она этой дуре ничего такого. Ну, может быть, парочку прыщей… Это не колдовство. Это какая-то неизвестная науке болезнь. При чем тут она?

Яна перестала скулить, скрючилась на полу у ее ног. Надо что-то делать, нельзя же так… Селена присела на корточки, погладила Васильеву по спутанным волосам, сказала:

– Я тебя прощаю и забираю свое проклятье обратно.

– Эти язвы… они пройдут? – Яна подняла голову, с надеждой заглянула ей в глаза.

– Пройдут, и от них не останется никаких следов.

– Ты не обманешь?

– Я обещаю.

Что она могла обещать?! Она сама не верила в происходящее, но Васильева-то верила…

– Спасибо. – Яна всхлипнула, подобрала одеяло, снова укрылась им с головой.

– Не надо сидеть на полу, ложись. – Селена помогла ей подняться, довела до кровати.

– Спать хочу. – Голос Яны сделался слабым, точно и в самом деле сонным.

– Спи. Это хорошо.

– Это что-то значит?

– Да, это значит, что проклятье на тебя больше не действует.

– Селена, прости меня.

– Я тебя уже простила.

– Темная… это моих рук дело.

– Я в курсе.

– Мне жаль.

– Все в порядке.

– Простишь?

– Прощу.

– Спать хочу.

– Спи.

Через неделю Яну Васильеву выписали из больницы. От ее странной болезни не осталось и следа. Оказывается, самовнушение способно творить чудеса.

Девушки не стали враз закадычными подругами. Они по-прежнему старались, чтобы их пути не пересекались, но конфронтация, выматывающая обеих, прекратилась. Даже причина, по которой все началось, почти забылась. Во всяком случае, Селена очень хотела ее забыть, исцелиться от собственной странной и, кажется, неизлечимой болезни под названием «любовь».

Данила Алексеев о ее страданиях ничего не знал. Он жил своей собственной мужской жизнью. К осени, с появлением в детдоме нового преподавателя и по совместительству тренера по карате, парень ожидаемо увлекся восточными единоборствами, а к зиме неожиданно переключился на информатику и программирование. Иногда он заговаривал с Селеной и всегда улыбался ей при встрече. Впрочем, точно так же, отстраненно-вежливо, Данила улыбался всем девочкам, и, наверное, посмотри он на какую-нибудь из них по-особенному, неизлечимая болезнь Селены стала бы смертельной…

* * *

Это случилось в самый канун Нового года. Когда Селене сказали, что в кабинете директора ее ждет родная тетка, она решила, что это глупый розыгрыш, и никуда не пошла. В свои почти полные шестнадцать девушка перестала верить в чудеса. Стылая скамейка в стылом парке… Она – никому не нужный найденыш. У нее нет родственников.

– Савицкая, это еще что за фокусы?! – Дверь комнаты с грохотом распахнулась, на пороге, тяжело дыша от быстрой ходьбы, стояла сама Эмма Яковлевна. – Тебя уже давно ждут!

– Кто ждет? – Селена сползла с кровати, сунула босые ноги в тапки.

– Тетушка твоя. Тебе не передали, что ли?

– Нет у меня никого: ни тетушек, ни дядюшек… – Как же ей хотелось поверить, до слез, до истерики, но она себе запретила. Стылая скамейка в стылом парке – вот о чем нужно думать, вот о чем никогда нельзя забывать.

– Выходит, есть. – Директриса окинула ее цепким взглядом, покачала головой в такт каким-то своим мыслям, а потом сказала с нарочитой строгостью: – Поторопись, Савицкая. Некогда мне. И волосы причеши, а то ходишь лахудра лахудрой…

Эмма Яковлевна, громкая, грубоватая, строгая иногда до деспотичности, проявила неожиданную деликатность, стоило только Селене переступить порог директорского кабинета.

– Вот, я ее привела, – сказала она зычным басом и подтолкнула воспитанницу к сидящей спиной к двери женщине. – Оставляю вас наедине. Думаю, вам есть о чем поговорить.

Селена не успела опомниться, как дверь за Эммой Яковлевной захлопнулась, отрезая последний путь к отступлению.

– Здравствуй, девочка.

Она была красива необычной, даже какой-то пугающей красотой. Седые волосы, уложенные в замысловатую прическу. Лишенное возраста аристократическое лицо. Взгляд угольно-черных глаз пристально-внимательный и одновременно какой-то расфокусированный. Его невозможно выдержать, этот странный взгляд…

– Вы кто? – спросила Селена, игнорируя приветствие. Спросила нарочито грубо, чтобы за грубостью скрыть то зябкое, никогда раньше не испытанное чувство, которое под взглядом незнакомки рождалось где-то в животе.

Женщина понимающе улыбнулась, сплела унизанные перстнями пальцы на набалдашнике изящной трости. Зачем ей трость?..

– Меня зовут Элеонора. Я твоя тетя.

Вот так просто – здравствуйте, я ваша тетя! И где она была все эти годы – тетя?!

– У меня никого нет!

– Теперь есть. Я старшая сестра твоей матери.

– Матери у меня тоже нет.

– Да, ты права, матери у тебя нет. Она умерла вскоре после твоего рождения.

– Я тоже чуть не умерла вскоре после своего рождения.

– Не суди ее строго, девочка. Твоя мама была очень больна. Подойди-ка поближе. – Незнакомка, назвавшаяся ее тетей, вытянула вперед правую руку, точно пыталась нашарить что-то в пространстве перед собой.

Вместо того чтобы подойти, Селена попятилась. Только сейчас она поняла, что женщина слепа. Вот откуда этот странный взгляд, вот зачем ей трость…

– Ну же! – В голосе Элеоноры послышалось нетерпение, но не злое и раздраженное, а то особенное, которое идет рука об руку с ожиданием чуда. – Я хочу посмотреть на тебя.

Как она, слепая, может на нее посмотреть?.. Зачем на нее вообще смотреть? Шестнадцать лет не смотрели…

Захотелось уйти. Вот прямо сейчас развернуться и тихонько, на цыпочках, выйти из директорского кабинета. Селена даже сделала шаг к двери, но в самый последний момент остановилась. Родная тетя… ее тетя…

…Длинные пальцы, унизанные диковинными перстнями, нежно пробежались по ее лицу, задержались на скулах, губах, подбородке. Девушке не были неприятны эти прикосновения. В них даже сквозило что-то ласкающее, успокаивающее.

– Такая же, как она, – сказала наконец Элеонора. – Моя лунная девочка.

– Почему лунная девочка? – Оттаявший было желудок снова сковало холодом.

– Тебя тоже зовет луна? – Женщина прикрыла слепые глаза, сложила руки на набалдашнике трости. Вызывающе алый лак удивительным образом гармонировал с кроваво-красной помадой, не опошлял, а добавлял шарма и благородства. Даже странно.

– Не зовет меня никакая луна! – буркнула Селена, уже в открытую, без опаски, рассматривая незрячее лицо женщины.

Элеонора ничего не сказала, только уголки алых губ чуть дрогнули в намеке на улыбку.

– Почему она умерла? – неожиданно для себя спросила Селена.

– Это очень долгая и очень грустная история, девочка.

– У меня есть время.

Элеонора улыбнулась, теперь уже по-настоящему, широко и открыто. Ее лишенное возраста лицо вдруг стало молодым-молодым.

– Здесь неподалеку есть кафе. Проводишь меня туда?

Наверное, было бы разумным отказаться, стряхнуть это болезненное очарование, уйти прочь, но вместо этого Селена сказала:

– Да, я провожу.

– Ты любишь кофе? – спросила Элеонора, когда официант проводил их к уединенно стоящему столику.

– Не знаю, – Селена пожала плечами. – Может, лучше чай?

– Можно и чай.

Пока Элеонора делала заказ, Селена исподтишка изучала интерьер кафе: маленькие столики, застеленные до хруста накрахмаленными скатертями, удобные стулья, тихая музыка, официанты. А она-то думала, что в кафе не бывает официантов.

– Я закурю, не возражаешь? – Элеонора положила на стол портсигар.

Селена не возражала. Ей просто казалось удивительным, что можно так вот запросто курить в общественном месте, да еще в таком респектабельном. В детдоме тоже курили: посудомойки, нянечки, кастелянша, даже кое-кто из воспитателей, но все прятались по углам и подсобкам, опасаясь крутого нрава Эммы Яковлевны.

Элеонора достала из портсигара сигарету, щелкнула зажигалкой, глубоко и с удовольствием затянулась. Селена принюхалась – дым пах как-то по-особенному, очень приятно.

Принесли заказ: чай для Селены, кофе для Элеоноры, тарелочки с пирожными, коробку шоколадных конфет.

– Угощайся, девочка, – Элеонора приглашающе взмахнула рукой, на тонком запястье тихо звякнули браслеты.

Селене казалось, что браслеты – это как-то по-цыгански, вульгарно и вызывающе, но на руке Элеоноры они выглядели более чем уместно. Она взяла конфету, аккуратно развернула золотистую обертку, обвела зал испуганным взглядом, точно находилась здесь на птичьих правах, а не на совершенно законных основаниях. А вдруг так оно и есть? Что она вообще знает о сидящей напротив женщине, как может ей доверять? Элеонора, словно почувствовав ее взгляд, ободряюще улыбнулась и снова стала молодой-молодой. А может, она и в самом деле была молодой, а это странное ощущение застывшего возраста из-за седых волос?

Конфета была очень вкусной: сладость молочного шоколада, горечь миндаля. На мгновение Селена забыла, что она уже взрослая шестнадцатилетняя девушка, что ей не пристало, как маленькой, радоваться сладостям. Она даже забыла, какой разговор ее ждет…

– Я тоже люблю шоколад, – напомнила о себе Элеонора.

Селена поперхнулась, торопливо запила миндальную горечь обжигающе горячим чаем. Что это с ней?! Купилась на какие-то дурацкие конфеты! Перед ней сидит женщина, называющая себя ее тетей, собирающаяся рассказать ей о маме…

– Почему она меня бросила? – Слова сами сорвались с губ. У них тоже был горький вкус.

Очень долго Элеонора не реагировала на вопрос: молча курила и пила кофе.

– Думаю, ты имеешь право знать, – сказала она наконец и загасила сигарету. – Твоя мама была хорошей девочкой, очень доброй, очень чуткой. Ей исполнилось семнадцать, когда это случилось.

– Что случилось?

– Ты ходишь по ночам? – неожиданно спросила Элеонора и уставилась на девушку своими невидящими глазами.

Селена побледнела, мотнула головой, словно Элеонора могла видеть этот отчаянный жест.

– Сейчас уже нет. В детстве ходила.

– И твоя мама ходила. Я звала ее лунной девочкой. – Слепая грустно улыбнулась. – Эта ее особенность никому не доставляла хлопот. Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки, так что случайно покалечиться во сне она не могла.

– Как ее звали?

– Вита. Твою маму звали Вита. – Элеонора помолчала, а когда заговорила, голос ее упал до едва различимого шепота – В том, что случилось, была и моя вина. Я забыла запереть на ночь дверь, и Вита ушла. Ее нашли утром на пустыре недалеко от нашего дома. Она была вся в крови, в разорванной ночной сорочке. – Элеонора прикрыла глаза, точно собираясь с мыслями. – Ее изнасиловали. Мы писали заявление в милицию, но тех подонков так и не нашли. Люди во всем обвиняли Виту, говорили, что она сама спровоцировала преступников. Твоя мама была открытой, светлой девочкой, но после того, что с ней произошло, она изменилась: бросила институт, перестала общаться с друзьями, не принимала помощь даже от меня, родной сестры, целыми днями сидела, запершись, в своей комнате. Когда я узнала, что Вита беременна, было уже поздно. Прости, девочка, но она ненавидела тебя с того самого момента, когда узнала о своей беременности.

Селена вцепилась в край крахмальной скатерти, вкус шоколада исчез, во рту осталась только горечь. Это страшно – вот так, одним махом, потерять и прошлое, и будущее, и веру в людей. Неспроста, выходит, она такая уродина… Наказание за чужие грехи…

– Я знаю, это трудно, но попробуй понять свою мать. – Руку девушки накрыла прохладная ладонь Элеоноры.

– Она мне не мать, – отчеканила Селена.

– Она не могла думать о тебе как о своем ребенке. Она думала о тебе как о ребенке одного из тех подонков.

– А я виновата, да?! В том, что мой отец один из тех подонков? Как можно ненавидеть маленького ребенка за грехи, совершенные кем-то другим?! – Селена выдернула свою руку, с яростью посмотрела в угольно-черные глаза.

– Ты еще слишком молода, – Элеонора грустно улыбнулась. – Тебе еще многое предстоит узнать.

– Не хочу я больше ничего знать! – Она порывисто встала. – Все, я ухожу…

– Твоя мать покончила с собой, бросилась с моста в реку, – сказала Элеонора, глядя в пространство перед собой. – Она загубила свою бессмертную душу. Мне кажется, это достаточное наказание. Сядь, девочка, мы еще не договорили.

Селена послушно опустилась на стул. Было во взгляде Элеоноры что-то такое… гипнотическое.

– Зачем вы ко мне приехали? – спросила она.

– Я хочу забрать тебя из детдома.

– Зачем?

– Ты моя племянница, моя родная кровь.

– Во мне еще есть кровь того ублюдка.

– Очень мало.

– Но она есть!

– Это ничего не значит.

– Для кого?

– Для меня.

– А для меня значит. Мне теперь нужно будет с этим жить.

– Ты научишься.

– Да уж, никуда не денусь.

– Я оформлю опекунство, если ты не будешь возражать.

– А почему вы не сделали этого раньше? Почему вспомнили обо мне только сейчас? – Вот она и задала второй мучавший ее вопрос. Осталось дождаться ответа…

– Я считала, что тебя тоже нет в живых. На мосту нашли детское одеяльце. Все решили, что Вита забрала тебя с собой. – Элеонора закурила новую сигарету.

– Нет, она не забрала меня с собой. Она бросила меня на скамейке в парке умирать от голода и холода.

– Но ты же не умерла.

– Только чудом.

– Чудеса в нашей жизни не случайны.

– Это было первое и последнее чудо в моей жизни. – Селена невесело усмехнулась.

– Как знать? Возможно, у тебя еще все впереди, – задумчиво сказала Элеонора.

– А когда вы узнали, что я жива?

– Пять лет назад.

– И что помешало вам забрать меня сразу?

– Вот это. – Собеседница провела ладонью по своим невидящим глазам. – Я попала в аварию. На то, чтобы восстановиться, ушло много времени. На то, чтобы собрать все необходимые для оформления опекунства документы, времени понадобилось еще больше. Никто не хотел отдавать сироту под опеку инвалида.

– А сейчас?

– Сейчас все формальности улажены. Дело за тобой. – Элеонора подалась вперед. – Ты согласна жить со мной?

Селена задумалась. Случись все это пять лет назад, она бы не раздумывала ни секунды, а сейчас… Сейчас в ее жизни появился Данила, ее невидимая постороннему глазу неизлечимая болезнь. Сейчас уйти из детдома означало расстаться с ним навсегда. Нет, «расстаться навсегда» слишком громко сказано. Они ведь никогда не встречались. Ей придется расстаться не с человеком, а с мечтой о нем. И как она будет жить?..

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.