Тимур и его команда и вампиры

Татьяна Королёва

Тимур и его команда и вампиры

© Татьяна Королева, 2012

© ООО «Астрель-СПб», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Глава 1

Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте.

В середине лета он прислал телеграмму, в которой предложил своим дочерям Ольге и Жене остаток каникул провести под Москвой на даче.

Сдвинув на затылок цветную косынку и опираясь на палку щетки, насупившаяся Женя стояла перед Ольгой, а та ей говорила:

– Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру. Можешь бровями не дергать и губы не облизывать. Потом запри дверь. Книги отнеси в библиотеку[1]. Взяла моду – брать взрослые книги по моему читательскому билету. Мопассана читаешь, а у самой тройка по истории!

– Если бы по арифметике или по физике. А то подумаешь – история, большое дело! – Женька подошла к пыльному зеркалу и показала язык отражению: – Мееее…

– Евгения, ты меня слушаешь? Ты моя сестра…

– Я – твоя сестра? Тоже мне, новость!..

– Да… но я старше! Папа велел тебе слушаться…

Женя вздохнула и оглянулась на портрет отца. Пусть Ольга старше, пусть! Зато у нее такие же, как у отца, нос, рот, брови – у них даже шрамы одинаковые. Она закатала рукав, быстро повернулась и провела тряпкой по пыльному стеклу, чтобы лучше рассмотреть собственное отражение – предплечье с меткой, похожей на ожог. Оглянулась на сестру:

– Оля, почему у всех советских людей прививка от оспы круглая, а у нас – у тебя, у меня, у папы – другая?

– Какая еще другая?

– Вот такая – похожа на цветок лилии! А кожа бледная – белоснежная, как у принцессы из сказки…

– Не говори ерунду. Прививка как прививка. – Ольга строго сдвинула брови. – Кожа тоже самая обыкновенная. Прекрати вертеться перед зеркалом. Я все напишу отцу!

– Напиши-напиши, что я, как Золушка, то с тряпкой, то с веником! – Женька состроила жалобную гримасу и вздохнула. – Только ничего ты отцу не напишешь. Что за фронт такой, на который нельзя отправить письмо по обычной почте, а можно только специальную телеграмму?

– Фронт как фронт. Хватит задавать глупые вопросы! Вот возьми, – Ольга взяла бланк телеграммы-молнии (в строчке «адрес» было выведено ее ровным круглым почерком «Особый истребительный бронедивизион Н/Ф 17–39, полковнику Александрову»), протянула сестре и скомандовала: – Отправишь на вокзале из военной комендатуры, скажешь, что спецтелеграмма. Затем садись в поезд и поезжай прямо на дачу. По дороге ни с кем не разговаривай. Ясно?

– Нет. Вдруг кто-нибудь что-нибудь спросит? Что же мне, молчать, как мещанке? А вдруг кому-нибудь сделается плохо?

– Всем будет хорошо, если ты будешь идти быстро и молча, – отрезала Ольга.

Во дворе груженная вещами полуторка дала пронзительный гудок. Ольга подхватила чехол с аккордеоном и заторопилась вниз. Женя распахнула окно, помахала тряпкой вслед машине, исчезнувшей в клубах пыли, а потом еще долго сидела на подоконнике…

* * *

Грузовик свернул в дачный поселок, мягко зашуршал под колесами гравий. Но скоро машина остановилась – дорогу к скромной, увитой плющом даче Александровых перегораживало упавшее дерево. Водитель с помощником выпрыгнули из кабины, споро выгрузили вещи из кузова, оттащили к калитке.

Прошло меньше четверти часа, как Ольга осталась одна, и пока она раздумывала, какой тюк распаковывать в первую очередь, к остекленной веранде подскочила бойкая женщина – соседка, молочница тетя Нюра. Предложила помочь прибраться на даче и, не дожидаясь согласия, подхватила узел с подушками и принялась сновать туда-сюда, без умолку перечисляя поселковые новости:

– Дерево свалило ветром, никак не уберут. Уже с неделю тому гроза была – знатная, какой давно не припомнить. Разве ж только одно дерево завалилось? Свет потух во всем районе, мост на реке смыло, даже радио молчало, считай, три дня. Страх сказать – с церкви крест упал! Сама я не видела, но люди поговаривают, вроде как молния в него ударила: почернел весь, будто над адским пламенем закоптили. Целая комиссия с города приехала – посмотрели-посмотрели и увезли с собой. Кто их знает, с какой организации… Церковь давно закрыта, а только все равно – нехорошо. Вот и участковый говорит, волка в лесу видел. Точно, без ошибки. Настоящего волка – врать ему незачем. Он непьющий. Мужчина уже солидных лет, газеты читает, на собрания ходит в поселковый совет – ему не примерещится.

Молочница достала из ящика с посудой пустую сахарницу, протерла, поставила на стол, поманила пальцем Ольгу и понизила голос:

– Значит, слышит он ночью вроде вой, а может, и всхлипы – словно дите малое в лесу плачет… Вышел, пошел на тот плач, свернул с улицы за пригорком. Вроде и знает каждый пенек и каждую тропочку, а стало ему на душе тревожно. Вынул он с кобуры наган и тихонько дальше в лес зашагал, через кусты, к опушке. Луна как раз взошла. Свет от нее белый – словно молоко разлитое – все видать! Смотрит участковый по сторонам. Видит, сидит на поляне огромный волк, морду к небу поднял и воет, воет, да так жалобно, что сердце обмирает… Хочет он на курок нажать, ан пальцы словно занемели, ноги к земле приросли. Ни шевельнуться, ни ворохнуться ему. Так и простоял – долго ли, коротко – пока волк поднялся, глазами зыркнул – красные они, как уголья, страшные! Сохрани Царица Небесная, такие во сне увидеть! Посмотрел, да убег на старое кладбище. Знать, не волк это был вовсе, а оборотень…

– Оборотень? – шепотом повторила Ольга, ей вдруг стало тревожно.

Закат полыхал над садом кровавым заревом, огненные блики скользили по оконным стеклам. Силуэты деревьев в заброшенном саду казались черными, даже старый сарай выглядел опасным. Вдруг упала приставленная к его стене лестница, метнулись неясные тени, зашуршала трава, провода над крышей задрожали. Звякнуло где-то разбитое стекло. Недобро вскрикнула испуганная птица. Ольга присела на табурет – верить соседским россказням она не хотела, – но ладони сами собой вспотели, а страх ледяными мурашками разбежался по всему телу. Пальцы задрожали, пришлось ухватиться за край стола – так крепко, что костяшки побелели.

Молочница продолжала:

– Побрел участковый обратно, в поселок, через овраг. И наткнулся на мертвую козу! Наклонился – видит, глотка у ней порвана звериными клыками до самой кости, но кругом – ни кровиночки. Козочка-то молоденькая совсем была, пуховая. Золото, не коза! Сычихи, с седьмого дома. Вы ее знаете: у которой сын сидит третий год, и внучок в родню – первый хулиган на поселке, по чужим садам озорует. То яблоню обтрясет, то забор сломает, в кармане – заточка. Да. Прямо не дитё, а готовый урка…

Слушая молочницу, Ольга смотрела во двор – туда, где среди запущенного фруктового сада стоял ветхий сарай. Вдруг над ним, как вспышка, взметнулся вверх красный флаг, взмыл в самое небо и… исчез. Ольга зажмурилась и снова посмотрела на крышу сарая – наверное, флаг ей просто привиделся в алых лучах заката. Но и этого оказалось достаточно, чтобы девушка очнулась, стряхнула оцепенение и вскочила на ноги.

Ей стало стыдно: отец наверняка отругает ее, если узнает, что Ольга оставила младшую сестру в Москве одну, убираться в квартире, чтобы проучить за строптивый характер. Пока она сидит здесь и слушает сплетни малограмотной соседки, Женька одна-одинешенька шагает от станции прямо к заброшенному саду у развалин барской усадьбы. Там и волк, и хулиганы с финками, и дохлые козы, и овраг, полный крапивы, и до кладбища рукой подать! Сегодня прибудут еще два московских поезда. Ольга не знала точно, когда прибудет ее строптивая сестренка – от такой, как Женька, можно было ожидать всякого. Если повезет, она хотя бы успеет ее встретить. Надо было спешно спровадить соседку и бежать на станцию.

– Скоро стемнеет. Вы идите, тетя Нюра, дальше я сама справлюсь.

– С чем справляться-то? Все уже перемыли – расставили – застелили, – опешила молочница. – Хоть бы поблагодарили, что ли…

– Ой, извините – спасибо! Спасибо вам большое!

– Давайте молочка вам занесу? Завтра, с утренней дойки, свеженькое, парное…

– Молочка не надо. Ничего больше не надо. До свидания. – Ольга пожала женщине руку, скоренько выставила за калитку и побежала обратно в дом.

Почему, почему она оставила в Москве отцовский наградной браунинг? Ольга набросила жакет и оглядела комнату в поисках подходящего оружия. Дедушкина двустволка не подходила – слишком большая. Кухонный нож? Она со звоном вытряхнула посуду из ящика. Нет – затупился! Это не финка, даже не заточка… Заточки – любимого оружия городского хулиганья – в их доме, конечно, нет. Зато есть острый складной нож, с серебряной змейкой на ручке, отец называет его «егерским». Таким ножом очень удобно открывать банки с тушенкой и сгущенным молоком. Ольга схватила нож, бросила в сумочку, притворила дверь и через огороды помчалась на станцию.

* * *

Молочница, обиженно поджав губы, посмотрела вслед девушке. Признаться по правде, она рассчитывала на более существенное вознаграждение, чем обычное слово. Наглость командирской дочки глубоко задела трудолюбивую женщину. Пусть не пятерку, но хоть бы трояк на корм скотине могла выделить?! За «спасибо» корова не доится! Она со вздохом поправила косынку и направилась к дому номер тринадцать, на другой стороне улицы.

Неделю назад здесь появился новый жилец. Человек высокой культуры, поскольку поет романсы и арии не хуже репродуктора, и зажиточный, если судить по сплошь заграничной одежде, и вообще – что называется, видный мужчина, статный и высокий, похожий на артиста из заграничной киноленты. Сравнение напрашивалось само собой, потому что говорил он с вязким иностранным акцентом.

Пожалуй, он был красивым, только молочница не решалась назвать его так из-за суеверного чувства – смутная тревога закипала в груди под цветастым крепдешиновым платьем. Встретиться глазами с новым дачником было все равно, что встать на краю высокого обрыва над рекой и смотреть в быструю воду. Оттолкнись, пролети один миг как вольная птица, и окажешься за чертой, в совсем другом мире, про который смертному человеку знать до поры не положено!

От этих мыслей женщина зябко передернула плечами и в нерешительности остановилась у калитки – по счастью, дачник большую часть времени носил очки с дымчатыми стеклами, как обыкновенный научный работник. Таких в поселке, прозванном «профессорские дачи», полным полно. В большинстве ученые – народ безобидный и непрактичный. Молочница решительно вошла во двор и окликнула дачника, дремавшего в плетеном кресле на тенистой веранде:

– Молочко брать будете? Пятьдесят копеек кружечка, с утра занесу… Другие по семьдесят просят, так у них молоко стоит в подполе по три дня. На керогазе разогреют и продают как парное. А я нет – мне чужого не надо…

– Ладно, занесите, – дачник потянулся и указал на высокий белый кувшин, – сколько сюда войдет?

– Кружки три-четыре…

– Хорошо, пусть будет четыре. – Он подошел к калитке, артистически повертел в руках модную мягкую шляпу, протянул ей хрустящую трешку. – Не заметили, случайно, куда побежала та милая девушка? Кажется, ее имя Ольга?

– Ольга, точно. Александровых старшая дочка. – Молочница стала рыться в кармане в поисках сдачи. – Думаю, на станцию побежала – куда еще ей бегать? В клуб они не ходят, на танцы тоже. Женихов нету. Понеслась телеграмму, что ли, отправлять папаше своему. Ох и нравная девица, скажу вам по-соседски, а меньшая – та совсем малахольная…

Дачник не дослушал, провел ладонью по безупречно уложенным волосам, темным как вороново крыло, надел шляпу, с кошачьей грацией перемахнул через забор и тоже помчался в сторону станции.

– Сдача! Сдачу возьмите! – крикнула молочница вслед. Она была женщиной порядочной и, поколебавшись, решила оставить деньги под кувшином. Прошла по дорожке, поднялась на крашенную ярко-зеленым, увитую виноградом веранду, и осмотрелась. Дверь в комнаты была прикрыта, на венском стульчике лежала вышитая подушка и шелковое кашне, а в темном, прохладном углу стоял молочный бидон.

Неужели расторопная Сычиха уже приспособилась продавать денежному дачнику прогорклое молоко целыми бидонами? Хорошо бы узнать точно – любознательная молочница настороженно оглянулась и чуть сдвинула крышку. В бидоне обнаружилось что-то темное, и запах пошел странный – тяжелый, сладковатый. Так пахнет в сарае, когда зарежут кабанчика. Поморщившись, она подняла крышку – густая, бурая жидкость в бидоне очень напоминала кровь…

Женщина охнула, ноги стали ватными, пришлось ухватиться за дверную ручку, чтобы устоять. Под тяжестью навалившегося тела дверь скрипнула, приоткрылась – потянуло мертвым, кладбищенским холодом. Во рту у молочницы пересохло от страха – из комнаты донеслось глухое рычание, сверкнули в темноте желтые волчьи глаза!

Перепуганная женщина глухо охнула, суетливо спустилась с веранды и попятилась к калитке, сжимая в кулаке злополучную рублевку. А когда ее неожиданно и резко окрикнули, схватилась за сердце:

– Гражданочка! Вы чем занимаетесь на чужом участке? – У калитки притормозила мотоциклетка участкового.

– Я?.. – Молочница рысью помчалась к нему с нехорошей дачи – откуда только силы взялись. – Ох… Вы? Павел Карпович! Я пока сдачу искала, дачник через забор убег, так я зашла оставить. Только…

– Непорядок обнаружился?

– Бог с ним со всем. Собака огромная в комнатах, думаю, сейчас ка-а-ак кинется на меня… зачем им такую в доме держать? Ей на цепи самое место! – тараторила молочница. – Чуть сердце не выскочило! Счастье, что вы ехали по нашей улице, товарищ Квакин!

– Хозяин куда убег-то? Разговор у меня к нему.

– Кто ж его знает? Увидел дочку Александровых, подхватился и за ней.

– Дело молодое, – хмыкнул в усы милиционер. – Побежали в клуб, точно говорю. Сегодня демонстрируется заграничная кинокартина «Шпион в маске»[2]. Единственный сеанс! Сходили бы, Анна Никифоровна, развеялись. Совсем вы захлопотались и лицом бледные…

Молочница поправила косынку, улыбнулась, но в силу природной скромности и вдовьего положения принялась отказываться:

– Что вы, что вы… Я только сейчас ужаса натерпелась. Кино, небось, тоже про страшное. А я – женщина одинокая, мне боязно по ночи из клуба возвращаться!

– Так я вас доставлю в лучшем виде, – пообещал участковый, хлопнув рукой по пустой коляске. – Мне по должности предписывается беречь покой граждан в ночное время суток. Садитесь, Анна Никифоровна!

– Так сдачу же я задолжала… – Женщина оглянулась на дом номер тринадцать.

– Сдачу себе оставьте. Тутошний жилец копейничать не станет – на днях моему племяннику-охламону, шутка сказать, трояк дал, чтобы вещи поднес…

Анна Никифоровна смущенно улыбнулась, кивнула и грузно уселась в мотоциклетную коляску. Несмотря на скромную должность, участковый был мужчина положительный, вдовой женщине где искать лучшего? Поэтому с его главным недостатком в виде племянника-урки, похлеще Сычихиного бандитского внучка, она была готова смириться. Но в историю про трояк, добровольно врученный гражданином поселковому хулиганью, все равно не поверила. Молочница давно верила исключительно тому, что видела собственными глазами! Только свидетелей у происшествия не имелось. То, что случилось на станции ровно неделю назад, было скрыто от всех любопытствующих особ…

Глава 2

В ту ночь, неделю назад, воздух замер – прозрачный и тихий, каким бывает только перед грозой. Единственный тусклый фонарь освещал перрон, на который прибыл московский скорый. Из мягкого вагона проводник с почтением выставил два кожаных чемодана. Следом за багажом выпрыгнула огромная овчарка с рыжими подпалинами: на широком кожаном ошейнике сверкала латунная бирка с кличкой животного – «Bertha». Собака уселась рядом с вещами, вывалив влажный язык. Только после этого на утоптанную платформу легко спрыгнул гражданин в модных кожаных ботинках, полосатом костюме заграничного покроя и кремовой шелковой рубашке. Гражданин, сделав шаг в сторону от света, вытащил из кармана желтую пачку иностранных сигарет, щелкнул зажигалкой и прикурил. Лицо у него оказалось властное, с высокими скулами и тонкими губами.

Четыре пары глаз разглядывали новоприбывшего очень внимательно. На секунду наблюдателям показалось, что глаза незнакомца лучатся опасным красноватым светом. Но это был всего лишь обман зрения – несмотря на поздний час, гость остался в темных очках. Огонек зажигалки отражался в их стеклах. Еще наблюдатели отметили коричневый в крапинку шейный платок, мягкую шляпу – и, что уж совсем странно, – перчатки из замши.

– Смотри, руки в перчатках! Наверняка шпион, – облизнув губы, прошептал крепкий мальчишка в матросской тельняшке на вырост, по прозвищу Гейко.

– Нет, самый обычный иностранец. Они все такие, – заверил приятеля Коля Колокольников, мальчуган помладше, в клетчатых брючках-гольф и пилотке. – Что шпионам искать в нашем дачном поселке? Кур считать? Коз доить? Глупость эти ночные дежурства, я сам Тимуру завтра скажу. Его ругать некому, хоть всю ночь пробегай, а мне от деда достанется, тебе от бабки нагорит. Идем! – Мальчишки, один за другим, выбрались из укрытия – за брошенным пивным ларьком, и зашагали по платформе.

– Молодые люди, – окликнул ребят иностранный гость на вполне сносном русском языке и вытащил из тугого кожаного портмоне купюру, – подскажите, где найти носильщика донести мой багаж?

– Мы не люди. Мы пионеры. Вообще, товарищ, в советской стране нет прислуги! – торжественно объявил Коля.

– Нищих у нас тоже нет! Спрячьте ваши деньги, они никому не нужны, – не сбавляя шага, добавил Гейко. – С багажом сами управитесь. – Ребята исчезли в темной аллее.

В тени куста сирени перешептывались два других молодцеватых подростка:

– Артист, говорю тебе! Горло платком подвязано, значит, оперу поет, – просипел гроза поселковых садов Михаил Квакин. Его подручный по прозвищу Фигура сдвинул на затылок кепку, присмотрелся и отрицательно замотал головой:

– Не-е-е. Видал я в Москве артистов. Тенора – фраера. Этот на фраера не похож, по всему видно, серьезный мужчина. В перчатках, при кашне. Отчим рассказывал, сейчас среди воров пошла мода на заграничные кашне. Может, он вор?

– Что за интерес вору в нашем поселке? – усомнился Квакин. – Ни сберегательной кассы, ни универмага, даже аптеки нету. По дачам только ребятишки с мамками да няньками, соседки друг у друга по рублю на молоко занимают.

– А может, он того-этого, уже украл? – шмыгнул носом Фигура. – Набил барахлом полные чемоданы и хочет здесь отсидеться, пока милиция с ног сбивается, его разыскивает. Видал, денег полный лопатник. Откуда у обычного гражданина купюры в таком количестве?

Аргумент заставил Квакина задуматься, он вытащил из-за уха папироску, позаимствованную утром из дядиной мятой пачки, подтолкнул Фигуру вперед:

– Пойдем, что ли, вещички поднесем…

– Ты что, воры не работают! Никогда…

– Какие мы воры? Два кило яблок обтрясли. Смех один! Дядя Паша говорит, даже на статью не потянет. А за трояк можно и курева купить, и еще на шоколад останется.

– Куркуль ты, Мишка, – вздохнул Фигура, но потрусил следом за атаманом.

Квакин шагнул в кружок света под фонарем, кашлянул, протянул к залетному незнакомцу руку с папироской:

– Извиняюсь, гражданин, прикурить не найдется? – Зажигалка в руке «иностранца» исправно щелкнула, парнишка затянулся, с прищуром глянул на нового знакомого. – Вам, случайно, вещички поднести не требуется?

– Требуется, – гость ногой пододвинул чемодан в сторону добровольного помощника. – Отнесите до тринадцатого номера, улица Зеленая.

Квакин уперся ногой в чемодан, с сомнением почесал затылок:

– Гляди, тяжелый какой. Трешница с вас, гражданин хороший…

– Простите?

– Три рубля нам дадите, дяденька, за работу? – громко, как у глухого, уточнил Фигура.

Загадочный человек растянул губы в некое подобие улыбки, снял очки – глаза у него были холодными, серыми и мертвыми, как талый лед в реке. Он внимательно оглядел подростков, прошептал:

– О! Я дам вам нечто большее… гораздо большее…

* * *

В тот самый памятный вечер, неделю назад, накануне грозы, жительница седьмого дома, по фамилии Сычева, больше известная в поселке как Сычиха, маялась бессонницей. Скверное предчувствие заставило ее выглянуть в окно – проверить соседскую дачу. Шуточное ли дело – оставить мальца без надзора на половину лета! Когда еще приедет его родственник? Приедет ли вообще? Она тяжело вздохнула – ясно, не от хорошей жизни мамаша оставила сына и помчалась в город. Говорят, сейчас многих с тюрем выпускают – за мужа хлопочет. Только один Господь ведает, чем такие хлопоты могут кончиться…

Сычиха отперла резные дверцы буфета. Там, в глубине полки, была припрятана старинная икона с лампадкой и бутыль святой воды. Женщина трижды перекрестилась, отлила воды во флакон из-под духов, взяла с полки маленький серебряный крестик, а затем вынула из ящика катушку ниток с иглой – спрятала в карман передника, – прихватила сковороду с жареной картошкой и направилась к тринадцатому дому – поглядеть, как живется Тимке – мальчишке Гореевых.

Мальчишка крепко спал на кожаном диване, накрывшись простыней, – набегался за день. Сычиха не стала зажигать свет, бесшумно перевесила на спинку стула пионерский галстук, взяла брюки и синюю рубашку. На веранде она сбрызнула одежду святой водой, потом, покряхтев, вдела нитку в иголку, аккуратно вывернула карман брюк и зашила в подкладку серебряный крестик.

– Так-то оно лучше, а то дите мотается, как неприкаянное. Еще сглазят, – бормотала старуха. С первыми раскатами грозы она заторопилась домой, перекрестив на прощание белобрысый затылок соседского мальчика, и аккуратно захлопнула за собой двери.

Вот как обстояли дела в поселке накануне памятной грозы.

* * *

Сейчас небо было чистым и звездным, совсем стемнело. Ольга не пошла по аллее мимо поселкового кладбища, а решила срезать угол, чтобы было быстрее, и побежала прямо по мокрой от вечерней росы зеленой траве. Миновала огороды, зашагала вдоль сараев прямиком к оврагу.

Останутся справа развалины старинной графской усадьбы, а там и до станции рукой подать, подбадривала себя девушка, там огни, свистят поезда дальнего следования, бегут по рельсам электрички, толпятся на платформе советские граждане. Ольга прибавила шагу и, чтобы не чувствовать себя совсем одинокой в запущенном саду, больше похожем на лес, стала напевать кавалерийский марш:

Приказ: «Голов не вешать

И глядеть вперед!»

Ведь с нами Ворошилов,

Первый красный офицер,

Сумеем кровь пролить

За СССР…[3]

Где-то за спиной Ольги, наверное в одном из старых сараев, застучали трещотки, зазвенело битое стекло. Она оглянулась, тут же споткнулась, туфля слетела с ноги и покатилась в овраг.

Девушка попыталась нагнать туфлю-беглянку, подпрыгивала на одной ножке, но не удержалась и свалилась, над ее головой темной массой сомкнулись ветки орешника – веселый кураж сразу исчез.

Ольге стало по-настоящему страшно – она почувствовала, что не одна в этом заброшенном зеленом уголке. Тревожно шуршали листья, хлопали крыльями вспугнутые пичуги, по небу медленно поднималась огромная, полная луна.

– Кто здесь? – крикнула Ольга в темноту, засунула руку в сумочку и сурово сдвинула брови. – Хватит прятаться! Выходите! Иначе я!..

Из-за куста появился высокий брюнет в прекрасно сшитом костюме, приветственно приподнял мягкую шляпу:

– Простите, я не хотел вас напугать… – Он приблизился к Ольге.

– Стойте там, или сейчас буду стрелять!

Незнакомец послушно остановился и улыбнулся: у него были ровные, белоснежные зубы, как у сильного дикого зверя.

– В меня давно никто не стрелял, – он протянул вперед руку с ее потерянной туфлей, – Мне кажется, это ваша…

– Зачем вы прятались и следили за мной? – Ольга поднялась. – Как шпион.

– Следил? Я всего лишь слушал, как дивно вы поете! Хотя слишком воинственно для юной девушки… – Незнакомец начал повторять песню профессионально поставленным голосом, но быстро спутался в словах:

…мы красные кавалеристы

трам-пам-пам…

Ольге понравилось.

– Вы артист?

– Нет, я всего лишь люблю оперу…

– Поете в самодеятельности? – Девушка взяла из рук незнакомца туфлю и облокотилась на его крепкое предплечье, чтобы надеть.

Незнакомец чуть заметно поморщился, слегка отстранился, кивнул на сумочку:

– Послушайте, что у вас там? Действительно браунинг? Или серебряная ложечка?

– Браунинг, – кивнула Ольга: признаться, что она соврала, было стыдно. – Отцовский, наградной. Наш папа командует бронедивизионом, он в служебной командировке… Я сейчас иду на станцию встречать сестренку… Уже темно, поздно, а ее все нет и нет. Понимаете, я никого не боюсь, а она маленькая еще. Наслушается всяких глупых молочниц, всяких сказок про волков-оборотней, испугается… Ну скажите, разве могут оборотни жить в колхозном саду?

– Нет. Оборотней не существует, как доказала передовая наука, – расхохотался незнакомец.

Ну конечно – их просто нет! На сердце у Ольги сразу стало легко и весело, она уже собиралась улыбнуться, но где-то совсем рядом раздался протяжный дикий вой.

– Собака воет, – поспешил успокоить ее поклонник оперы и предложил: – Давайте я вас провожу до станции – мы можем спеть дуэтом, что-нибудь романтическое, как вам это:

…я люблю вас, Ольга,

я люблю вас, Ольга… —

пропел он фразу из оперы «Онегин». Девушка настороженно замерла – в ясном лунном свете ее кожа казалась перламутровой, подобной драгоценной морской жемчужине, а испуганные глаза огромными и чистыми, как озерная вода.

– Кто вам сказал, что меня зовут Ольга?

– Вас зовут Ольга? Я не знал… какое приятное совпадение…

– Только не говорите, что вы – Евгений! – насупилась девушка.

– Для чего мне обманывать милую девушку, тем более – соседку по даче? Я живу в тринадцатом доме, по улице Зеленой, называйте меня – Арман.

– Арман? Наверное, в честь товарища Арманд[4]?

Собеседник абсолютно не представлял, о ком идет речь. Он многого не понимал в этой чужой, малоцивилизованной стране, но поспешил отвесить Ольге галантный поклон:

– Если вам так нравится, значит, так и есть! – Они снова рассмеялись.

– Осторожно, здесь кто-то протянул веревку, – предостерегла кавалера Ольга. Она перепрыгнула препятствие, но Арман склонился к траве, оглядел шнур – оказалось, к нему через равное расстояние привязаны небольшие колокольчики и какие-то разрисованные палочки. Откуда и, главное, зачем в заброшенном саду возникла целая веревочная система, осталось неясно, но веревка явно убегала к дачному поселку, в сторону сараев.

Он поднялся и брезгливо отряхнул руки.

– Странно. Шнурок идет к нашим дачам…

– Наверное, просто ребята играют.

– Придется завтра поговорить с племянником! Что у них за игры? Когда я был ребенком, мы играли в солдатиков, удили рыбу… Наши игры были просты и понятны!

– С моей сестренкой тоже хлебнешь горя, – посочувствовала новому знакомому Ольга. – Если бы мне было лет сорок или хотя бы тридцать. А то ей тринадцать, мне – восемнадцать, она меня совсем не слушается!

– Сорок не надо! – воспротивился Арман. – Восемнадцать вам очень к лицу!

Они незаметно дошли до станции и продолжили разговаривать на перроне. Пропустили два поезда, наконец, прошел третий – последний. Перрон опустел, но Женя так и не появилась. Ольга побежала к начальнику станции – хотела позвонить в их московскую квартиру, но оказалось, что начальник на объезде и кабинет с телефоном заперт. Девушка встревожилась, то и дело одергивала жакетку, перекладывала сумочку из руки в руку. И всякий раз ее провожатый переходил на другую сторону – как будто конверт из кожи, подвешенный на ремешок, мог обжечь его или серьезно ранить.

Он попытался по мере сил успокоить девушку:

– Вы зря не беспокойтесь. Уверяю, ваша сестра приедет рано утром. Наверняка хочет поддразнить вас и заставить переживать!

– Очень на нее похоже, – буркнула Ольга и обиженно нахмурилась. Брови у нее были светлыми, но не белесыми, изысканно-тонкими, и, даже насупившись, она выглядела настоящей красавицей. Неожиданно, словно решив что-то для себя, девушка сменила гнев на милость и указала на киноафишу:

– Смотрите, какой фильм замечательный! Маска шпиона! Вы видели?

– Нет…

– Тогда побежали – напрямик, до клуба! Мы как раз успеем! – Ольга скинула туфли, помчалась по мокрой траве, и ее новому знакомому не осталось ничего другого, как, не раздумывая, броситься следом.

Глава 3

Евгения разминулась с сестрой на станции ровно на один поезд – она приехала раньше, еще до того, как обеспокоенная Ольга заторопилась к станции. А все почему? Замешкалась в библиотеке – подбирала себе книжки по истории. Поэтому сразу побежала на электричку, а искать комендатуру и отправлять телеграмму на московском вокзале не стала. Зато, выпрыгнув из вагона, она первым делом отправилась на поиски поселковой почты. Женька точно помнила, как пройти к почте через заброшенный сад, – но ей помешали сандалии, надетые на босу ногу. Овраг зарос крапивой – листья больно жалили нежную кожу, оставляя болезненные красные пупырышки.

Начинало смеркаться – девочка повертела в руках запечатанный конверт с телеграммой. Сомнительно, чтобы там были срочные новости, – ничего особенного в жизни сестер за последнее время не происходило. И еще неизвестно, примут ли спецтелеграмму-молнию в секретную воинскую часть на обычной почте. Женька не знала, сколько сейчас времени, но сгущались сумерки – вдруг почта уже закрыта?

Возиться с телеграммой совсем не хотелось – она виновато вздохнула и сунула конверт в карман. Сейчас главное – отыскать их дачу, а телеграмму можно отправить и утром. Она не знала, куда забрела, и как отсюда добраться до их дачи, поэтому, заметив случайного прохожего – с виду приличный человек в добротном костюме и мягкой шляпе, – решилась спросить дорогу. Чтобы нагнать незнакомца, девочка прибавила шагу и крикнула на ходу:

– Товарищ, товарищ! Погодите, постойте же… Скажите, как пройти на улицу Зеленую?

Прохожий остановился, посоветовал срезать угол и идти через кладбище – тень от широких полей шляпы закрывала его лицо, виден был только рот и волевой подбородок. Когда незнакомец улыбался, его зубы сверкали непривычной яркой белизной, казавшейся неуместной в вечерний час на задворках дачного поселка.

– Какой дом вам нужен? – уточнил прохожий с легким акцентом.

– Дача Александровых, мы там будем жить все лето… – скороговоркой объяснила она.

– Значит, милая молодая дама по имени Ольга – ваша сестра?

Девочка смешалась. Никаких «молодых дам», тем более «милых» она не знает. Хотя ее сестру действительно зовут Ольга, и Ольга строго-настрого запретила ей разговаривать с незнакомыми. Надо было выкручиваться – Женька пожала плечами:

– Нет у меня никакой сестры!

– Ааааа… – протянул незнакомый, закурил сигарету и задумался о чем-то своем, вероятно очень серьезном и взрослом.

– Беее! – не удержалась Женька. Она хотела показать дядьке язык, но передумала: вдруг положительный товарищ в костюме однажды заглянет к ним в гости и заодно нажалуется сестре на ее хулиганскую выходку? Ох – темнеет! Ольга, наверное, здорово волнуется. Надо торопиться. Женька махнула рукой незнакомцу, перепрыгнула через ржавую кладбищенскую ограду и торопливо зашагала по аллее, а товарищ отшвырнул недокуренную сигарету и устремился в сторону запущенного сада.

Идти среди могил оказалось совсем нестрашно – полная луна зависла в небе как большой электрический прожектор – и Женя без труда разбирала надписи на надгробных плитах. Тем более на кладбище она была не одна – около статуи мраморного ангела с крестом в руках сидела рыжеволосая девчурка.

– Послушай, как пройти на Зеленую улицу? – окликнула ее Женька.

Девчушка повернулась к ней – наверное, они были одного возраста, но выглядела незнакомка очень худенькой, бледной, почти прозрачной. При этом одета в некоторое подобие маскарадного костюма – длинное старомодное платье с кружевами, с шеи свисает толстая цепь с медальоном, на котором крупными буквами написано «Bertha». Манжеты и подол у платья сильно истрепались, оно не прикрывало босых ног девчурки, длинные волосы спутались. Вид у нее был абсолютно несчастный!

Женька подошла поближе и протянула руку:

– Давай знакомиться! Тебя как зовут? – затараторила она. – Откуда ты приехала и где твои родители? Почему ты здесь гуляешь одна среди ночи?

Девчурка молча встала. Ее глаза блеснули болезненным, лихорадочным блеском, и она молча, медленно и плавно поплыла между могил, казалось не касаясь ногами земли. Женька бросилась следом за нею:

– Постой, погоди… – Но догнать странную незнакомку ей никак не удавалось.

Луна на небе спряталась за облака, стало темно, где-то неподалеку завыла собака, Женька испуганно зажмурилась. А когда открыла глаза – девчурки нигде не было видно. Ей стало не по себе. Ни за что в жизни дочь комдива Александрова не призналась бы, что ей тоже бывает страшно! Она огляделась, попятилась назад, налетела на ледяной могильный камень и бросилась прочь от этого старинного заколдованного места. Туда, в поселок, к простым и понятным людям.

Не разбирая дороги, она мчалась к ближайшей даче – серому двухэтажному строению.

Взбежала на крыльцо, постучала и громко, но очень вежливо спросила:

– Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Зеленую?

…Ей не ответили. Она постояла, подумала, открыла дверь и через коридор прошла в комнату. Хозяев дома не было. Тогда, смутившись, она повернулась, чтобы выйти, но тут из-под стола бесшумно выползла большая светлорыжая собака. Она внимательно оглядела оторопевшую девчонку и, тихо зарычав, легла поперек пути у двери.

– Ты, глупая! – испуганно растопыривая пальцы, закричала Женя. – Я не вор! Я у вас ничего не взяла. Это вот ключ от нашей квартиры. Это телеграмма папе. Мой папа – командир. Тебе понятно?

Собака молчала и не шевелилась. А Женя, потихоньку подвигаясь к распахнутому окну, продолжала:

– Ну вот! Ты лежишь? И лежи… Очень хорошая собачка… такая с виду умная, симпатичная.

Но едва Женя дотронулась рукой до подоконника, как симпатичная собака с грозным рычанием вскочила, и, в страхе прыгнув на диван, Женя поджала ноги.

– Очень странно, – чуть не плача, заговорила она. – Ты лови разбойников и шпионов, а я… человек. Да! – Она показала собаке язык. – Дура!

Женя положила ключ и телеграмму на край стола. Надо было дожидаться хозяев. Но прошел час, другой… Уже стемнело. Через открытое окно доносились далекие гудки паровозов, лай собак и удары волейбольного мяча. Где-то играли на гитаре. И только здесь, около серой дачи, все было глухо и тихо.

Положив голову на жесткий валик дивана, Женя тихонько заплакала.

Наконец она крепко уснула.

* * *

Она проснулась только утром.

За окном шумела пышная, омытая дождем листва. Неподалеку скрипело колодезное колесо. Где-то пилили дрова, но здесь, на даче, было по-прежнему тихо.

Под головой у Жени лежала теперь мягкая кожаная подушка, а ноги ее были накрыты легкой простыней. Собаки на полу не было.

Значит, сюда ночью кто-то приходил!

Женя вскочила, откинула волосы, одернула помятый сарафанчик, взяла со стола ключ, неотправленную телеграмму и хотела бежать.

И тут на столе она увидела лист бумаги, на котором крупно синим карандашом было написано:

«Девочка, когда будешь уходить, захлопни крепче дверь».

Ниже стояла подпись: «Тимур».

«Тимур? Кто такой Тимур? Надо бы повидать и поблагодарить этого человека».

Она заглянула в соседнюю комнату. Здесь стоял письменный стол, на нем чернильный прибор, пепельница,[5] патефон, рядом – целая стопка пластинок, небольшое зеркало и коробка с театральным гримом.

Тут же Женя обнаружила прочий театральный реквизит: шляпу-треуголку, тросточку, отделанную слоновой костью, сверкающую шпагу с витым эфесом. Она опасливо стиснула эфес в ладони – кто знает, сколько приключений пережила эта шпага? Что еще предстоит?

Рядом стоял огромный и очень красивый старинный ларчик. Девочка не удержалась и откинула крышку – на бархатном ложе покоились два старинных пистолета!

Зачем такие дачнику? Женька бережно провела пальцем по рукоятке с золотыми насечками… Затем осмелела и вытащила оружие – оно оказалось очень тяжелым и неудобным. Прицелилась, поджала губы и посмотрела в зеркало. Чего-то недоставало. Нахлобучила на голову треуголку, одной рукой оперлась на тросточку, во вторую взяла пистолет и посмотрела в зеркало!

Вид у нее был серьезный – как у настоящей артистки! Здорово было бы сняться в таком виде на фото, а потом показать в школе. Можно даже наврать, что летом ее приглашали сниматься в кино про взятие Бастилии и Французскую революцию. Да вот только сестра ей строго-настрого запретила. Что Ольга ей запретила, любой поверит!

Женька до отказа сдвинула брови, поджала губы и прицелилась в зеркало.

Внезапно грохот рассыпался по комнате, хотя девочка и не думала дотрагиваться до курка. Вонючий серный дым заволок все кругом. Зеркало упало и разлетелось на мелкие кусочки. Где-то за окнами пронзительно завыла милицейская сирена. Забыв про ключи, телеграмму и связку библиотечных книг, Женька бросилась прочь из этого странного и опасного дома.

* * *

Кубарем скатившись с чужого крыльца, Женька, пригнувшись, опрометью промчалась по дорожке вдоль живой изгороди и отдышалась только у высокого забора. При свете дня дачный поселок выглядел совсем нестрашным: обжитым и уютным. Тем более улица была отлично знакома девочке – нехорошая дача располагалась как раз напротив дома, который семья Александровых из года в год снимала на весь летний сезон. Сквозь порядочную щель в заборе Женька подсмотрела, как на высокой остекленной веранде готовит завтрак ее старшая сестра. А когда на тихую улицу свернула милицейская машина, Ольга бросила примус и кофейник, выбежала за калитку и остановилась, глядя вслед казенному автомобилю.

В глазах у Ольги блестели слезы.

«Надо срочно идти домой, – думала Женька, – иначе сестра отправится на розыски вместе с милицией. Хорошего из такого дела выйдет мало, опять будет крик и ссора. Жаль, времени придумать сносное объяснение у нее попросту нет!

Вывалить Ольге все – одним махом? Нет, так нельзя – был бы отец – он бы понял. А Ольга – что? Одно название „старшая сестра“, а присмотреться – такая же девчонка, как Женька, только с паспортом. Она ни за что не поймет!

Значит, надо рассказывать как можно дольше, тогда не придется сразу сознаваться. Человека надо сперва подготовить, а уж потом сознаваться про забытые библиотечные книги, потерянный ключ и неотправленную телеграмму».

Женька отодвинула нагретую солнцем доску, незаметно выскользнула из-за забора, втянула голову в плечи, подкралась к сестре, прижалась к ее спине и жалобно пролепетала:

– Оля… Оля – ты ругаться не будешь?

Девушка вздрогнула от неожиданности, оглянулась и оглядела младшую сестру – живую и здоровую. Ольга сразу насупилась, схватила младшую за плечо и потащила с улицы на дачную веранду:

– Буду!

– Ну ругайся, – согласилась Женя и позволила сестре отвести себя на веранду. – Оля, ты только бровями не дергай и не плачь, пожалуйста! Плакать я и сама умею…

Ольга побледнела и оперлась рукой о столешницу:

– Что стряслось?

– Ты не думай – ничего страшного… Просто такой, знаешь, случай… Странное, непредвиденное происшествие…

Женька, не умолкая ни на секунду, налила в стакан чая и откусила пряник – значит, с младшей все в порядке. У Ольги отлегло от сердца, но виду она не показала, а стала строго отчитывать сестру:

– Мы тебя прождали на станции целый вечер!

– Кто мы?

Ольга смешалась – не сестрино это дело, с кем она знакомится и ходит в кино.

– Мы – значит, люди. Тут такое творится – милиция с ног сбивается! А ты шатаешься неизвестно где! Женя, я волновалась! Ты отправила телеграмму? Где книги? Расскажи все толком. Почему ты не приехала вчера?

– Я приехала вчера. Только как-то все не заладилось. Иду со станции – вижу, девочка ходит по улице… Беспризорная!

– Евгения! В советской стране нет беспризорных детей! Прекрати выдумывать!

– Да я правду говорю! Иду я со станции, а мне навстречу товарищ в полосатом костюме. Я ему здрасте – и он мне здрасте. Я ему – как пройти на Зеленую улицу? А он мне говорит – так мы соседи! Наверное, твою сестру зовут Ольга?

Ольга вспыхнула, – ну конечно, он знал, знал, как ее зовут!

– А ты что?

– Я? Отвечаю – нет у меня никакой сестры!

– ЧТО? – ужаснулась Ольга. – Как ты могла? Нельзя врать взрослым!

– Но ты же сама, сама сказала мне ничего не рассказывать незнакомым…

– Я тебе с незнакомыми запретила раз-го-ва-ри-вать! Вообще! Понятно?

– А я не разговаривала! – пожала плечами Женька и налила в блюдечко варенье, – Он мне – аааааааа… Я ему – беееееееееее… Сразу видно – положительный человек!

Ольга здорово разозлилась на сестру, крикнула:

– Ты мне все врешь! – ухватила за плечи и сильно встряхнула. – Ты негодная девчонка! Говори мне правду!

– Ничего я не вру! Я ключ потеряла – от квартиры, книги где-то забыла. Телеграмму тоже не отправила – понятно! Пусти меня – дура!

Пока сестры ссорились на веранде, вдоль забора их дачи, пригнувшись, крался мальчишка в бриджах. Он вытащил из кармана рогатку, затем листок с запиской, подобрал камешек, взвесил на ладони, завернул в листок и выстрелил в сторону веранды.

Камень шлепнулся прямо на стол, чай выплеснулся из чашки у Ольги, девушка тут же кинулась в сад, выглянула за забор, крикнула:

– Кто там хулиганит! Я тебя сейчас поймаю и отведу к участковому!

Но мальчишки и след простыл.

Оставшись на веранде одна, Женя быстро схватила и развернула записку. На листке было крупно написано чернильным карандашом: «Девочка, не бойся никого и ничего. Телеграмму отправил сегодня утром. Квитанцию вместе с книгами и ключами найдешь около двери в сарай. Все в порядке, никто от меня ничего не узнает. Тимур».

Она сразу запихнула записку в карман, как завороженная, повторила: «Тимур… Тимур… Тимур…» – вприпрыжку побежала в сад, повисла у Ольги на плечах и радостно закричала:

– Ага! Поверила! Поверила! А я все придумала! Я просто пошутила! Приехала сегодня первой электричкой и телеграмму отправила, а книги просто спрятала около сарая. Оля, знаешь, как я тебя люблю? Я тебя буду слушаться всегда-всегда!

– Прекрати! Перестань сейчас же! – Ольга, улыбаясь, стряхнула сестру в траву. – Вот малахольная – отстань от меня. Шутки у тебя нелепые какие-то… Я все отцу расскажу, он тебе задаст взбучку. Погоди, я возьму бидон у молочницы!

Молочница Сычиха уже караулила у калитки. Извечная соперница тети Нюры стала отмерять девушкам молоко и тяжко вздохнула:

– Такие дела творятся. Слышали уже? – Она прикрыла рот уголком платка, прошептала: – НКВД сегодня приезжало, врачей с города вызвали…

Ольга протянула деньги и вопросительно посмотрела на молочницу.

– Не знаешь, что ли? – всплеснула руками Сычиха. – Ночью мальчуган один озоровал, влез в колхозный сад, а сторож возьми и пальни в него. Божится, что солью. Только малец враз упал замертво. Участковый сторожа – под замок. Ясно, что перепутал, морда пьяная, соль с патроном. Нюрку Никифоровну понятой записали, сидит с ночи в милиции, так я думала, расторгуюсь сегодня молочком-то… Вышла пораньше, вижу – доктор бегут на станцию, к телефону. Никакой дыры от пули не нашел, на теле у мальчика ни единой царапины. Странное, говорит, дело. Все утро сирены воют. Смотри, чтобы твоя сестренка не болталась по поселку – мало ли что, пусть лучше дома посидит денек. Столько понаехало в синих фуражках, что господи спаси!

Тайком перекрестившись, молочница запихнула деньги в карман выцветшей кофты и пошла дальше своей дорогой, а Ольга вернулась на веранду.

Перелила молоко в кастрюлю, велела сестре поставить на примус и пошла к рукомойнику. Женька наблюдала, как молоко льется белой струйкой, пузырится в кастрюльке – в груди у нее крепло, как весенний росток, новое, незнакомое чувство.

Она потрогала лежавшую в кармане записку и спросила:

– Оля, бог есть?

– Нету, – ответила Ольга и подставила голову под умывальник.

– А кто есть?

– Отстань! – с досадой ответила Ольга. – Никого нет!

Женя помолчала и опять спросила:

– Оля, а кто такой Тимур?

– Это не бог, это один царь такой, – намыливая себе лицо и руки, неохотно ответила Ольга, – злой, хромой, из средней истории.

– А если не царь, не злой и не из средней, тогда кто?

– Тогда не знаю. Отстань! И на что это тебе Тимур дался?

– А на то, что, мне кажется, я очень люблю этого человека.

– Кого? – И Ольга недоуменно подняла покрытое мыльной пеной лицо. – Что ты все там бормочешь, выдумываешь, не даешь спокойно умыться! Вот погоди, приедет папа, и он в твоей любви разберется.

– Что ж, папа! – скорбно, с пафосом воскликнула Женя. – Если он и приедет, то так ненадолго. И он, конечно, не будет обижать одинокого и беззащитного человека.

– Это ты-то одинокая и беззащитная? – недоверчиво спросила Ольга. – Ох, Женька, не знаю я, что ты за человек и в кого только ты уродилась!

Тогда Женя опустила голову и, разглядывая свое лицо, отражавшееся в цилиндре никелированного чайника, гордо и не раздумывая ответила:

– В папу. Только. В него. Одного. И больше ни в кого на свете[6].

Глава 4

«…За Великой французской революцией последовала кровавая диктатура. Вот уже юный Сен-Жюст становится добычей „черной вдовы“ – гильотины, вот Демулен просит своего палача о последней услуге, снимает с груди, целует и передает ему медальон, летит вниз окровавленный нож машины смерти. Демулен умрет с именем возлюбленной на устах[7]…» – Женька всхлипнула.

Даже за все пятерки по истории она не стала бы читать эту книгу, если бы знала, что революция может закончиться так несправедливо! Отодвинула толстенный том, подперла рукой щеку и погрузилась в печальные мысли.

Она тоже жертва несправедливости. До слез обидно – обидно, когда наказывают без всякой причины. То есть наказать Женьку, конечно, есть за что – только про это никто не знает. Почти никто. И все равно Ольга запретила ей выходить со двора, велела сидеть тихо и читать.

Сказала, что пойдет за керосином в колхозный сельмаг, а сама прихватила пляжное полотенце и купальник.

Зачем ехать на дачу, чтобы сидеть в душной комнате и читать? Читать можно и в московской квартире. Женька погрустила еще немножко: выдвигала-задвигала ящики и разглядывала вещи, оставшиеся от прежних времен, а потом направилась в сад.

Если нельзя выходить за очерченный забором периметр, обследовать заброшенный сарай во дворе ей никто не помешает – решила Женька. Там хранится столько забытого, но интересного: например, старый отцовский велосипед или дедушкин фотографический аппарат с пластинками! В прошлом году Женька выменяла на такую пластинку настоящий патрон от пистолета…

Пришлось действовать осторожно – по-над самой землей, скрытые в траве, от сарая разбегались веревочные провода. Откуда они взялись? Женька посмотрела вверх, поднялась на цыпочки, а затем приставила к задней стене сарая лестницу. Забралась вверх по рассохшимся ступеням и сделала то, что у военных называется «провести рекогносцировку». Заглянула в пыльный, пахнущий сеном сумрак, затем отважно нырнула прямо в чердачное окно.

Шлепнулась на мягкое сено. Открыла глаза и осмотрелась.

Свет проникал на чердак через многочисленные щели и небрежно заколоченные окна. Пол был чисто выметен, сено под окном прикрыто мешковиной. На стене висел старенький телефон. Совсем негодная мебель, которую сюда год за годом выставляли дачники, была подремонтирована и расставлена.

Чердак выглядел обитаемым!

На полках выстроились мотки веревок, фонарь, самодельные шпаги и луки, даже настоящий арбалет и всамделишная подзорная труба. Под большой прорехой в крыше стояло штурвальное колесо. Стену украшала карта поселка, вся испещренная загадочными знаками, из-под карты высовывался краешек обычной школьной тетрадки.

Девочка вытащила ее и внимательно оглядела – ни имени ученика, ни класса и школы нет. Открыла первую страницу – писали химическим карандашом, разборчивым, твердым и очень знакомым почерком. Надо сравнить. Сердце забилось чаще, когда она разворачивала записку, – точно! В тетрадке писал пока незнакомый ей Тимур!

Она принялась читать. На многих страницах рассказывалось про какое-то стародавнее и непонятное братство. Которое должно «блюсти тайну», «изъясняться знаками», «противостоять Великому Злу на невидимом фронте», «нести в мир свет истинного знания», «славить братство добрыми делами» и «по мере сил помогать простецам»…

Женька мало что поняла – как фронт может быть невидимым? Зачем прятаться, если делаешь добро? Что еще за секретный ликбез разносит «свет знания»? И главное – кто такие простецы? Ясно, что какая-то ущербная категория граждан, причислять себя к которой ей не хотелось. Странная, очень странная тетрадка! Лучше вернуть ее на место.

Плохо, что нельзя написать папе и все рассказать. Он-то наверняка знает, кто такие «простецы» и где проходит линия «невидимого фронта»…

Женька вспомнила открытое отцовское лицо, улыбку, сильные руки. Если бы полковник Александров был здесь, он бы подбросил ее высоко-высоко. А потом сказал, что Тимур – никакой не царь или санкюлот, а обыкновенный советский школьник, который тоже готовится к переэкзаменовке по истории. Наверняка он скоро придет сюда со связкой толстенных учебников. Ей просто надо немного подождать.

Вот так будет лучше всего.

Сразу стало легко и весело, девочка подошла к штурвалу:

– Лево руля! Так держать. Курс на невидимый фронт! Папа, мой бриг идет прямо к тебе! – командовала Евгения.

Завертелось рулевое колесо – сработала сложная система проводов – веревки натянулись и загудели, как канаты в бурю на настоящем морском судне. Она так увлеклась, что не заметила, как появилась и исчезла в просвете между досками мальчишеская голова, блеснули стекла очков.

Вдруг хрипло зазвонил телефон, она уже потянулась к трубке, но тут же отдернула руку – кто-то больно хлестнул ее ивовой веткой.

– Ты что! Прекрати орать про невидимый фронт – это военная тайна! – Рядом непонятно откуда возник аккуратно одетый мальчишка и стал оттаскивать наглую девчонку от штурвала. – Дед говорит, всякое упоминание чревато!

– Ты кто такой? Чем оно чревато? Это наш сад! – Женька отпихнула наглого мальчишку и пригрозила: – Сам уходи отсюда – а то я тебе свешу такую плюху…

Телефон продолжал захлебываться звонком, по праву хозяйки девочка первой схватила трубку и ответила:

– Алло! – удивительно, что в таком месте работает телефон, подумала она.

– Какой балбес подает дикие сигналы и обрывает провода? – кричал в трубке звонкий и резкий голос.

– Это не балбес, – обиделась девочка. – Это я – Евгения!

– Сумасшедшая девчонка! – вознегодовал тот же голос. – Брось трубку и беги прочь со всех ног! – В зеленых ветвях мелькали стриженые мальчишеские головы, пилотки и тюбетейки.

Испуганная девочка попятилась к чердачному окну, а мальчишка-очкарик еще и подтолкнул ее, крикнул вслед:

– Беги, беги быстрее, а то сейчас примчится Тимка и задаст тебе трепку!

Она свалилась прямо в высокую траву, раньше чем ее успели заметить подоспевшие мальчишки. Помчалась к дому, заперлась и просидела почти до заката, так и не решив – стоит ли рассказывать сестре о самозваных обитателях сарая.

* * *

Почти весь день Ольга провела на берегу реки. Летом на пляже у маленькой речной пристани собиралось большинство дачников. Белокожая Ольга разложила полотенце в тени большого платана и стала читать книгу. Потом искупалась, съела мороженое – ребятишки плескались в теплой воде, няньки и бабушки пытались вытащить их на берег, пенсионеры шуршали газетами. У шлагбаума дежурил милиционер. Хулиганистого вида подростки прыгали в воду с мостков и плавали наперегонки.

Только ее новый знакомый так и не появился среди отдыхающих.

Ольга, разочарованная и заскучавшая, встряхнула полотенце, оделась и отправилась в колхозный магазин за керосином. Пора было возвращаться домой.

* * *

Когда Женя все же решилась выбраться на веранду и приготовить чай, из дома напротив – того самого, где она провела беспокойную ночь и набедокурила с утра, – вышел и направился к их даче вальяжный Некто: тот самый, который вчера вечером подсказал ей, как быстрее попасть на дачу. Только сегодня незнакомец сменил безупречный костюм на шелковую рубашку и жилет. Через его руку было переброшено легкое летнее пальто, а глаза прикрыты темными очками.

Незнакомец остановился у калитки и окликнул ее с непривычным акцентом:

– Эфгения?

Женька заерзала на стуле – выходит, она устроила разгром на даче у этого приятного человека? Очень нехорошо получилось. Наверное, надо во всем признаться и попросить извинения. Пионеры всегда говорят правду! Но вдруг дяденька нажалуется сестре, а Ольга напишет отцу? Девочка вскочила со стула и гордо встала на крыльце:

– Я – Евгения. Только мне сестра запретила разговаривать с незнакомыми. Вот.

– Но все знакомые когда-то были незнакомыми? – резонно заметил Некто. – Если вы будете молчать – мы никогда не сможем познакомиться.

Долго молчать было совсем не в Женькином характере, и она кивнула.

– Ваша сестра дивно поет оперные партии…

– Ни в какой опере она не поет, она учится по железобетонной специальности! Ей скоро сдавать экзамен, надо готовиться, а не разгуливать. Срежется!

– Как жаль. Такой прекрасный, чистый голос… Скажите, где она сейчас?

– Не знаю, – пожала плечами Женя, – Ольга, дорогой товарищ, старшая и мне не отчитывается. Другое дело, если бы здесь был папа…

– Ваш папа военный?

– Да, – утвердительно кивнула девочка и подошла к калитке. Кричать про отца на всю улицу, может, и не следовало, но ей очень хотелось похвалиться. – Он командует бронедивизионом и сейчас на фронте, только я не знаю, где именно.

– Послушайте, я могу войти и подождать Ольгу? Пригласите меня?

Девочка замешкалась с ответом – зато протянула руку, чтобы отпереть щеколду и впустить будущего знакомого. Сам временно незнакомый, предугадав ее намерение, приблизился к калитке – воздух наполнился запахом дорогого одеколона, – но тут же отпрянул. На рукаве появилось алое пятно – Женя чуть-чуть не вскрикнула. Но это была не кровь, а всего лишь свежая краска. Кто-то недавно нарисовал на заборе дачи Александровых алую пятиконечную звезду.

– Черт… – Неизвестно откуда, он, как фокусник, извлек шелковый платок с вышитым вензелем и безуспешно пытался оттереть с одежды краску. – Пентаграмма[8]. Откуда ей здесь взяться? Я теперь не смогу к вам войти… Извините, Эфгения. Скажите сестре, что я заходил. Бон суар, милая девушка…

Гость исчез поспешно, словно растаял в сумраке.

Примечания

1

Повесть «Тимур и его команда» цитируется по изданию: А. П. Гайдар. Собрание сочинений, том III, М.: Детгиз, 1956, с. 84–85.

2

«Шпион в маске», популярный художественный фильм производства Польши, 1933 года, режиссер Мечислав Кравич.

3

«Марш Буденного», слова А. Д’Актиля, музыка Д. Покрасса.

4

Арманд, Инесса – урожденная Стеффан Елизавета Федоровна (1874–1920), легендарная участница социал-демократического рабочего движения в России конца XIX – начала XX века.

5

Повесть «Тимур и его команда» цитируется по изданию: А. П. Гайдар. Собрание сочинений, том III, М.: Детгиз, 1956, с. 91—93

6

Повесть «Тимур и его команда» цитируется по изданию: А. П. Гайдар. Собрание сочинений, том III, М.: Детгиз, 1956, с. 96–97.

7

Луи-Антуан Сен-Жюст, Камиль Демулен – легендарные участники Великой французской революции, активные сторонники казни короля Людовика.

8

Пентаграмма – фигура, образованная совокупностью диагоналей правильного пятиугольника (пятиконечная звезда), с древних времен знак пентаграммы использовали в магических практиках и оккультных учениях.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.