Старуха с лорнетом

Тарутин Олег Аркадьевич
Старуха с лорнетом

      Олег Тарутин
      Старуха с лорнетом
      ПОВЕСТЬ
      Ровно в четверть восьмого, не в половине, как вчера, и не в двадцать минут, как обычно, Борис Митрохин, отжав замок, толкнул плечом дверь своей однокомнатной кооперативной квартиры и бодро выскочил на лестничную площадку. Черта с два! Не тут-то было! Как вчера, как позавчера, как всю эту распроклятую неделю подряд, лязгнув замком, одновременно приоткрылась и выпустила соседа смежная по площадке дверь. "Вот гусь...- в полной растерянности подумал Митрохин.- Да ведь он меня караулит. Ну сейчас добавит он мне бодрости!"
      - А я ведь и опять в жилконтору могу! - с ходу начал сосед-смежник.-Что ж, думаешь, управы не найду на тебя да на кобеля твоего, а? То джазом рычал, теперь кобелем гавкаешь? Вот выкинем тебя отсюда вместе с твоей живностью да с музыкой! Сказать тебе, где я работал? Сказать, а? Ишь, вырядился!- с обличающим сарказмом завертел он пальцами перед джинсами и спортивной сумкой Митрохина.- Пижон! Низкопоклонник перед Западом!-Сосед уже закрыл дверь и стоял в середине тупикового конца коридора, загораживая Борису проход к лестнице.
      "Ох и сквалыга!..-тоскливо думал Митрохин, глядя на соседа.-А ведь старик, старикан глубокий... Да неужто он всю жизнь так?"
      Сосед топорщил небритый, защетиненный подбородок, а глаза его, устремленные снизу вверх на рослого Митрохина, светились каким-то вдохновенным восторгом. В руке соседа покачивалась драная хозяйственная сумка, из которой торчали бутылочные горла: все бомбы, все фугасы...
      И куда он с ними в такую рань?
      Борис отвел взгляд от стеклотары.
      - Слушай, дед,- начал он, стараясь, чтоб звучало внушительно,-ты мне надоел, понял? Нету у меня никакого кобеля и никогда не было, прекрасно ведь знаешь. Кошка у меня есть, так она не гавкает, хомяк-тем более. И магнитофона, в который раз тебе говорю, у меня нет!
      И в жилконторе тебе то же самое втемяшивали...
      - Да ты что ж меня тыкаешь-то, а?
      - А ты меня что ж?
      - Ах ты молокосос!
      - Ох, кабы вы молоко пить начали, Прокопий Митрофанович,-съязвил Митрохин,-так вам бы всякие голоса да лай...
      - Митрофан Прокопыч! - криком прервал его сосед.- Склеротик! Сам псих! Бабник! Алкоголик!
      - Ну хватит!-Митрохин решительно шагнул вперед, слегка сдвинув в сторону Митрофана Прокопыча, обходя того со стороны сумки.- Привет жилконторе!
      - И участковому! И участковому привет! - кидаясь вдогонку, закричал сосед.-Ах ты!.. Ну ж ты!..
      Борис выскочил из парадного, усмехаясь, покрутил головой. "Ай да сосед! И обижаться-то нельзя на такого старикана. В теперешнем его состоянии",- поправил себя Митрохин. Ну, а в прошлом? Кем он там был, в трудовой своей зрелости, штатской или военной, полный сил и энергии Митрофан Прокопович-ныне алкаш и сквалыга, тяжкое наследие квартирного обмена милой семейной пары? Ну ведь не "секретным же физиком" в самом деле, о чем с недомолвками и намеками поведал он Митрохину, зайдя к тому по-соседски в первый свой послеприездный вечер. Выпили они тогда немного, и впал Митрофан Прокопыч прямо-таки в сатанинскую гордость. Кто, мол, Митрохин против него, Прокопыча? И в таких он, брат, органах работал, что и сейчас не до конца еще рассекречен. Только-шш!.. понял? Если, конечно, неприятностей не хочешь. И в таких он местах жил, что тебе и знать не положено. Где все, такие, как он, "австрофизики" собраны, понял? И черт же дернул тут Митрохина хохотнуть! У-у! Тут и стопка об пол, и дружба всмятку. Вот и до сих пор угомониться не может.
      Борис и хмурился, и усмехался, вспоминая тот вечер. Ладно. Жалеть человека нужно, а не злиться. А специальность у него была наверняка тихая, сидячая: бухгалтер, допустим, товаровед, кадровик, может быть. Митрохин шел мимо соседнего девятиэтажного дома, мимо ясельно-детскосадовского комплекса, куда вовсю подводили, подносили и подкатывали разновозрастную ребятню, шел через скверик, через проспект-к станции метро. Три года уже одним маршрутом. Он шел, держа перед собой на ремне спортивную сумку, на ходу поддавая ее коленом. И прекрасным было это июльское утро: свежим, солнечным, ясным. И день был отличный - четверг.
      Ох и народу, мама милая! Ох и каша! Во входные проемы станции метро "Академическая" - грудью в спину, носом в затылок-вваливалась спрессованная толпа, а избыток ее нетерпеливым полукружьем топтался на площадке перед входом. Вниз шли три эскалатора, и на них тоже-носом в затылок и бок о бок. На эскалаторе Митрохин вздохнул с облегчением, выпростал из бокового кармана мягкокорочный растрепанный детектив и, не теряя времени, налистал нужную страницу, где как раз "...рука Пьера медленно сжала нагретую за пазухой рукоятку пистолета...". Вот и почитаем. Ну тяни, Пьер, а то, похоже, крышка тебе...
      И тут Митрохин услышал встревоженный гомон метрах в пятнадцати ниже, на их же эскалаторе. Гомон, а в нем отдельно различимые отчаянные вскрики: "Бу-бу-бу...-Его же раздавят! (женщина)...-...Гу-гу-гу... пенсионеры эти... гум-гум...-Да остановите же! (женщина)...-Остановят, как же... гум-гум..." От нижних к верхним, как огонь по фитилю, стремительно покатилась информация, передаваемая как при игре в испорченный телефон:
      - Да очки это, очки!
      - Очки старуха потеряла!
      - Старуху в очках затоптали!
      - Кричали же "его раздавят!".
      - Кого-его?
      - Нагнулась, понимаете, за очками, ну и... - Да какая там "скорая"! Бесполезно уже!..
      - Черт их носит, пенсионеров! И обязательно им в часы пик надо!
      - А если надо? Вот доживите до этих лет...
      - За очками в аптеку ехала бабуся... Эх!
      В этом дезинформирующем гуде и съезжал Митрохин, взволнованно шаря глазами по толпе внизу, а толпа, замедляя движение и оборачиваясь, создавала клокочущую толчею возле кабины контролера. Поголовно все смотрели на высокую, худощавую, снежно-белую старуху с сумкой под мышкой. Старуха, неудержимо относимая встречным потоком, изо всех своих сил пыталась пробиться назад, к митрохинскому эскалатору. Встав в своей кабине, кричала что-то женщина-контролер.
      Вот уже ступени выположились под Борисовыми подошвами, и тут он увидел вдруг какой-то предмет, ну да эти самые очки. Они лежали сбоку, прямо у стальных зубцов решетки, под которые убегала лента эскалатора. Они подпрыгивали, тычась в эти зубцы и отскакивая. Кто-то из впередистоящих нагнулся было схватить, да где там! эскалатор шел с максимальной разгрузочной скоростью часа пик. Вот сейчас и Митрохина пронесет мимо... Борис стремительно присел, резко качнулся вправо и так, на корточках, перепрыгивая с эскалатора на решетку, в последний миг успел уцепить эти очки пальцами. Кто-то в толпе подхватил его под локоть, рывком помог встать, кто-то чертыхнулся, кто-то хлопнул по спине: молодец, мол.
      - Все в порядке, бабуся! У меня очки! - прокричал Митрохин, вскинув вверх руку с очками.- Где вы там, бабуся?-А вот она где. Не рвется уже против течения, а стоит чуть в стороне от основного потока, прижав свою сумку к груди, к сердцу. Ах, бедолага... Митрохин пробрался к ней, издалека показывая очки.- Вот они. Здесь!
      Старуха вырвала очки из митрохинской руки, судорожно прижала их к щеке, всхлипнула.
      - Сонечкин лорнет,-полушепотом произнесла она,единственная оставшаяся Сонечкина вещь. И чуть было... Ах, я вам так благодарна, молодой человек, так благодарна! - Она доверительно коснулась рукава митрохинской куртки.Вы не представляете, что значит для меня эта вещь... И его могли раздавить! - вновь проникаясь пережитым ужасом, вскричала старуха. Она взяла странные эти очки за единственную дужку. Странная оптика в затейливой оправе. Действительно, лорнет... надо же... "Двойной лорнет, сносясь, наводит..."-вспомнилось Борису что-то школьное, давнее. Кто ж это наводил, а? А сейчас-то откуда она их выкопала?
      Старуха навела лорнет на Митрохина.
      - Целы! - радостно вскричала она.- Стекла целы! Ах, дорогой вы мой, как я вам благодарна!
      Митрохин смутился: ну уж... Старуха сложила лорнет, выпростала из-под мышки сумку. Ох и сумка! Что-то рыже-черное, старое, вытертое донельзя, с каким-то металлическим вензелем сбоку. "Ридикюль",- почему-то подумал Митрохин. Старуха, щелкнув замком, открыла этот самый ридикюль и бережно опустила в него лорнет. Борис успел увидеть внутри какой-то кулек и корешок массивной, с золотым тиснением, книги. Защелкнув замок и вернув ридикюль под мышку, старуха свободной рукой подхватила под руку засмущавшегося Бориса.
      - Давайте-ка, юноша, постоим немного. Я все еще не могу прийти в себя. Прямо сердце зашлось! Единственная вещь, оставшаяся мне от Сонечки Мурановой - самого верного моего друга. Вы не торопитесь, юноша?
      - Ну ясно... конечно же,- забормотал почти тридцатилетний Митрохин,- я сегодня вообще, раньше времени еду.
      - Ну и чудесно! - обрадовалась собеседница.- А вот тут и народу поменьше, вставайте-ка к колонне. Татьяна Антоновна,- представилась она неожиданно церемонно.
      - Борис,- ответно представился Митрохин.
      - Очень красивое имя,- улыбнулась Татьяна Антоновна. Была она одета в серую вязаную, очень старую кофту, кое-где аккуратно заштопанную, в длинную черную юбку. На ногах ее были простецкие туфли, тоже не вчера купленные. А эта блузка с тщательно отглаженным воротничком... Где она такую откопала? Мгновенная жалость царапнула Борисово сердце, он отвел глаза.
      - Чепуха все это, милый юноша,- перехватив его взгляд, безмятежно сказала Татьяна Антоновна.- А я, дура старая, почитать вздумала наэскалаторе. А тут кто-то возьми да и толкни меня под руку, не намеренно, конечно. Ужас! Я - в крик, и все вокруг - в крик, и так и сяк меня костерят: сидели бы, мол, дома по утрам белые панамки, одуванчики божьи, мол, неймется им в часы пик в транспорт лезть, под ногами путаться!-Старуха беззлобно рассмеялась.-В общем-то правы они, конечно. Но мне сегодня обязательно надо побывать у Сонечки, и именно с утра: вечером я уезжаю. Кто знает, суждено ли вернуться? Она похоронена на Смоленском,-пояснила Татьяна Антонина,- дружочек мой бесценный. Сколько вместе прожито-пережито... А теперь, Боря, давайте-ка садиться. Только, бога ради, не вздумайте занимать для меня место. Встанем в уголок, поговорим, ладно?
      Они вошли в мгновенно наполнившийся вагон, протиснулись в угол.
      - Вы где выходите, Боря? - спросила Татьяна Антоновна.- На Невском? Чудесно! И у меня там пересадка. А кстати, Боренька, простите за любопытство, кто вы по профессии?
      - Инженер-конструктор.
      - И это интересно? Это, если не секрет, не связано с космосом?
      - Какой там космос,-ухмехнулся Митрохин,-обычный инженеришка. Работаю в НИИ "Бытпроммаш". Бытовые и промышленные машины,- пояснил он.- Полотеры, пылесосы, прочая такая ерунда, автоматы всякие.
      - Да, конечно, малоромантичная работа,- с легкостью, так что Митрохин даже несколько обиделся, согласилась старушка.- Хотя и в этой области есть, наверное, простор для взлета мысли,-тут же поправилась она.
      - М-мда...- неопределенно промямлил Борис.- "Лесная" уже,- качнул он головой в сторону замелькавшего зеленого пластика станции.
      - Угу,- улыбнулась собеседница,- А вы случайно не пишете, Боря?
      - Что вы? - искренне изумился тот.- С какой стати?
      - А музыка? Живопись? Какая-нибудь иная область искусства?
      - Да нет, и не баловался даже никогда.
      Старушка слегка вздохнула с непонятным для Митрохина сожалением.
      -Татьяна Антоновна,-рещился-таки спросить Митрохин,- а что, разве этот лорнет такая уж удобная штука?
      - Ах, конечно же нет, Боря,- оживилась старушка,- и в обычные дни я пользуюсь очками, как все нормальные люди. А лорнет я беру только тогда, когда езжу к Сонечке. Это уже традиция, так же как и Диккенс, которого я читаю там. Вы знаете, Боренька, ведь от других моих близких-ни могил, ни писем, ни фотографий не осталось. Ничего. А ваши родители живы, Боря?
      - Нет,- коротко ответил Митрохин,- у меня только сестра в Севастополе.
      ...Так они стояли и разговаривали в углу, а когда вагон, сбиваясь с ровного хода, дергался и раскачивался, Митрохин придерживал старушку под локоть, а та благодарно улыбалась и кивала. На Невском толпа вынесла их из вагона и мгновенно схлынула: кому на пересадку, кому на выход. Пора было расставаться.
      - Еще раз - огромное вам спасибо, Боренька. Славный вы человек. И знаете, у вас на переносице оспинка, как у моего старшего, у Стасика. Он погиб. Волховский фронт...- Татьяна Антоновна судорожно передохнула. - Вот, ради бога, не побрезгуйте.- Она полезла в свой ридикюль, достала кулек и протянула его Митрохину.
      В кульке было несколько коричнево-бурык комков с терпким, странным, удивительно приятным запахом.- Возьмите, возьмите, юноша. Это конфеты собственного моего изготовления. Берите одну. Больше я не предлагаю, да больше, пожалуй, и нельзя. Тут добавлено немного сока некоторых растений. Я ведь когда-то увлекалась ботаникой. Вы никогда не задумывались, Боря, какая сила движет одуванчиком, пробивающим головою асфальт? Впрочем, это неважно. Берите же, Боренька!
      - Спасибо, Татьяна Антоновна!-Митрохин, чтоб, не дай бог, не обидеть старуху недоверием к ее самодельным сластям, вытянул из кулька один комок, сунул в рот. До чего же странный вкус... До чего ж замечательный вкус!..
      - Ешьте, ешьте,- как-то торжественно проговорила Татьяна Антоновна,вы достойны, я уверена.
      - До чего же вкусно! - проглотив сладкую слюну, проговорил Митрохин.-А вы?
      - А мне это уже ни к чему, милый юноша,- улыбнулась старая женщина.День взлета... Нет, это я не для себя делаю,- загадочно проговорила она, убирая кулек в ридикюль.- Ну, мне пора. Прощайте, Боря. Да будет этот день памятным для вас.- Она протянула Митрохину руку, и пожатие ее было неожиданно крепким и энергичным.- И все-таки жаль, Боря, что вы - не человек искусства. Ах, какая бы тут открылась возможность! Но это уже старческое брюзжание. Прощайте же.
      Татьяна Антоновна еще раз тряхнула Борисову руку и, ни разу не оглянувшись, пошла к пересадочному эскалатору. Митрохин смотрел ей вслед: белоснежные волосы, прямая спина, статная поступь. Еще раз мелькнула белая голова, и навсегда исчезла из Борисовой жизни эта старуха с ридикюлем, лорнетом и кульком удивительных самодельных конфет. ...Седая, гордая, в заштопанной этой кофте, в туфлях этих детских...
      Ох, бабуля... Ох, старухи, тебе, одинокой, подобные... Седые русские интеллигентки на последнем отрезке жизни, на самых ее предфинишных полосах... Бывшие Машеньки, Сонечки, Шурочки, бывшие девочки из многолюдных, дружных трудовых семей, бывшие гимназистки, курсистки, учительницы, фельдшерицы. Бывшие, бывшие... Бывшие хохотушки и недотроги, бывшие спорщицы и пeвуньи, бывшие красавицы, бывшие любимые, бывшие жены... Бывшие, бывшие... Все минуло, все кануло в прошлое: и люди те, и то время, ее время, ее люди. А в этом вот времени, в нынешнем, она уже не жена, не возлюбленная, не мать, не защитница, не наставница, и не живой она нерв в этом времени, а заноза... В старость, в старость как в воду, все глубже и глубже, пока не зальет она последнего твоего вздоха. Старость-как отступление, как сдача позиций - одной за другой, до самой последней позиции, до края, до шага в пустоту... А если нет даже писем, даже фотографий, даже могил на земле? Если навсегда-только соседи, только чужая жизнь? Если осталась только память, вместившая все, что было с нею, с ее страной в то время - прекрасное и страшное, неповторимое, единственное? Только память и мужество жить.
      Вот так, или примерно так, сумбурно и взволнованно, думал Борис Митрохин, пока эскалатор выносил его на поверхность. Теперь ему оставался последний, троллейбусный этап рабочего пути - пять остановок. Эх, а троллейбус-то уже отходит! Не успеть... А вдруг? Митрохин помчался к остановке с какой-то необычной для себя ловкостью, стремительно проскакивая меж прохожими и умудрившись не сбить и не толкнуть ни одного человека. Сейчас захлопнется! Ну еще чуть... Давай! В мощном последнем затяжном прыжке, с ходу, Митрохин влетел в тронувшийся троллейбус и привалился спиной к тотчас же захлопнувшейся двери. Вся задняя площадка принялась рассматривать прыгуна.
      - Ну ты, друг, даешь! - одобрительно пробасил стоявший у заднего окна черно-лохматый дядя.- Я думал, ни в жисть не успеешь. От алиментов, что ли, спасаешься?
      - От них, проклятых! - засмеявшись со всеми пассажирами, подтвердил Митрохин.- От самой Охты бегу!
      - Ну, считай, что спасся, коллега,-забасил лохмач.- Лезь сюда. Что, мужики, не выдадим спортсмена?
      Митрохин сквозь развеселившуюся толпу с удовольствием протискался к лохмачу, встал рядом. Все пять остановок проболтали они с этим дядей, представившимся Митрохину художником-декоратором. Потом, в настроении самом веселом, Митрохин выскочил из троллейбуса, помахал на прощание едущему дальше алиментщику-декоратору, а тот помахал в ответ.
      Родной митрохинский институт-НИИ "Бытпроммаш" помещался в небольшом старинном особняке с пузатымя полуколоннами у входа и четырьмя кариатидами, что вот уже свыше двухсот лет, и пять из них-на памяти Бориса, день за днем со скорбными улыбками держали на нежных девичьих плечах широкий и тяжкий балкон. Мигрохин всегда с сочувствием поглядывал на этих гологрудых бедолаг: держитесь, девочки! Дом находился под охраной государства, о чем свидетельствовала чугунная доска, укрепленная на уровне второго этажа. У входа зеленела стеклянная вывеска учреждения. Митрохин, пришедший сегодня раньше обычного, в числе первых миновал проходную, весело насвистывая, взбежал по широкой, затейливо изукрашенной мраморной лестнице, прошел по коридору и бодро вошел в приоткрытые двери с табличкой:
      "Конструкторское бюро, группа 2".
      Как обычно по утрам, Серафима Мироновна, их чертежница, уже заваривала чай на категорически запрещенной электроплитке, и пар чуть пошевеливал прикнопленноe к стене бумажное уведомление в рамке, тщательно выполненное самой Серафимой: "Ответственный за противопожарную безопасность-С. М. Васильева". Большая и светлая комната впритык была заставлена столами и кульманами, и в утреннем малолюдье особенно бросалось в глаза, какая же у них теснотища.
      В красном углу комнаты, за своим начальничьим столом уже сидел сам Жорж. Кому Жорж, а кому Георгии Андреевич Бочко-Задонский, обремененный животом и гипертонией крупногабаритный мужчина, некогда - русокудрый могучий красавец. Митрохину он был Георгием Андреевичем. Бочко-Задонский всегда приходил на работу первым. И как обычно, стоял уже у своего кульмана, задумчиво закусив палец, старательный Эдик Грендруков - "потливый ум", как ядовито окрестил его Борисов приятель, блестящий конструктор и редкостный неудачник Серега Пересветов. За соседним с Эдиковым столом, прямо на чертежах разложив свою косметику, беззаветно трудилась Ирочка Стебликова, самый молодой конструктор группы.
      - Привет, коллеги! - поздоровался вошедший Митрохин.- Ирочка, что с тобой стряслось?
      Молодой здоровый сон обычно не давал Ирочке возможности появляться в группе раньше чем через четверть часа после начала работы. Это стало уже традицией, всегдашним утренним развлечением сотрудников.
      - Опять эта Стебликова опаздывает! - ежеутренне, спустя эти самые минуты, возмущался Задонский.-Черт знает что! - И тут же в тихо скрипнувших дверях появлялась легкая на помине Ирочка.- Ну-с, что вы сегодня скажете, Стебликова? - опершись щекой на руку и поигрывая карандашиком, вопрошал ее начальник.
      - Ну честное слово, Георгий Андреевич, ну не слышу я его (имелся в виду будильник), а папа к семи уходит!
      - А почему бы вашему папе не будить вас перед уходом, Ирина Викторовна? - всякий раз коварно предлагал Жорж.
      - Что вы! - с обидой отвечала Ирочка.- Это же шесть десять! - Она стояла в дверях, укоризненно переминаясь на своих потрясающей красоты ногах, и убойной силы взглядом пронзала Задонского.
      - Чтоб это было в последний раз! - всякий раз сдавался бывший красавец.- Пропуск отобрали?
      - Не отобрали, Георгий Андреевич! - радостно успокаивала его Стебликова.- Они давно уже не отбирают! (Ну ясное дело, вахтеры тоже ведь мужики, хоть и пожилые.)
      ...-Так что с тобой стряслось, Ирина?-спросил Митрохин.
      Ирочка тряхнула белогривой головой. Во рту у нее был карандаш для ресниц.
      - Папа у нее теперь к восьми уходит,- злорадно пояснил Жорж.
      - Ага,- грустно подтвердила Ирочка, освободив рот и поднося зеркало к глазу.- Он теперь в другом месте работает...
      -Пьем чай, товарищи!-позвала Серафима.-Быстренько!
      Все привычно, все на месте, все - как всегда в родной конторе. Потом они пили чай, а комната наполнялась сотрудниками. Серега Пересветов болел вот уже третий день.
      - Борис Сергеевич,- позвал Митрохина Задонский,- как там у вас с "Эрмитажем"? Сроки-то уже вовсю жмут. Третий вариант, я считаю, вполне. Можно запускать.
      - Дрянь вариант,- неожиданно для самого себя сказал Митрохин, поморщившись. А ведь еще вчера, задержавшись после работы и - в который уже раз - просматривая документацию по третьему варианту своего "Эрмитажа", он тоже нашел его вполне приличным. Не ахти, конечно, если честно-то, но Митрохин ведь не Кулибин, не Пересветов даже...
      "Эрмитажем" (это красивое и ответственное название было предложено самим Митрохиным) называлась проектируемая им модель самоходного полотерного агрегата для музеев. Заказал ее "Бытпроммашу" эрмитажный отдел технического обслуживания, обходившийся до этого электрополотерами, не ахти какими -мощными, шумными да еще капризными в работе.
      Была у заказчиков, кстати, возможность закупить импортные машины, но этот вариант, конечно, не решал проблемы - нужна была отечественная модель. Одним словом, заказали. Одновременно эрмитажники просили модернизировать закупленные ими по случаю самоходные пылесосы. Кем и где закупленные-не важно. А важно то, что при работе они вырывались из рук уборщиц, катались по залам с поросячьим визгом и, переключившись вдруг на обратный режим, выплевывали проглоченный мусор в самых неожиданных местах. С пылесосами быстро разделался умница Пересветов. Теперь-то уж не завизжат и не плюнутся. С пылесосами-то все окэй, а вот с "Эрмитажем"... Ходовая у него, пожалуй, улучшилась, фильтры стали понадежней, покомпактней он стал... Э, да что там юлить: нет изюминки в митрохинском проекте, ни в первом варианте, ни в третьем. А сколько можно тянуть с этим заказом? Маркович, завтех музея, поначалу через день звонил: как да что? "Уж постарайтесь, братцы!" Весь отдел на выставки проводил, на самые дефицитные. Теперь вот обиделся: вот, мол, предпочел отечественную модель... Не звонит.
      - Дрянь вариант,- сказал начальнику Митрохин,- сегодня сдам.
      Задонский пожал плечами, но промолчал. Уперев локти в стол и ероша руками волосы, почти бездумно глядел Митрохин на осточертевшую, знакомую ему до мельчайших подробностей синьку основного чертежа агрегата. Н-да... Серегина работа-вот изящество! Постой-ка, постой... Стой! У Бориса похолодело под ложечкой, перехватило дыхание. Вот же как! Вот же... И - на одной оси, и-оба эти узла долой! Лишние они, лишние! А сюда эксцентрик, а систему охлаждения - сюда. Ах, балбес, сколько времени допереть не мог! Ну, поняла теперь, тетя Мотя? Поняла, поняла... Схватив лист бумаги, стремительно и четко Митрохин набрасывал схему единого полотерно-пылесосного агрегата. Только бы не сорвалось... Не сорвется! Умница! Гений! Вот так, и так, и так вот,- мысленно поддакивал он возникающим на бумаге узлам и сочленениям. Да за каждую такую находку он отдал бы все, что угодно! И Серега бы отдал, и любой инженер отдал бы! Вот он, "Эрмитаж", вот он, родимый. Жаль, что Пересвет болен...
      Митрохин глянул на часы: десять двадцать. А ему-то казалось, что и четвертичаса не прошло. Проходя к столу Задонского мимо Ирочки, Митрохин нежно пощекотал у нее за ушком и подмигнул в ответ на ее изумленно-обрадованный взгляд. Минуя задумавшегося, с пальцем во рту, Эдика, похлопал того по плечу.
      - Четвертый вариант,- сказал он, протягивая лист начальнику.
      Тот уставился на чертеж.
      - Ничего не понимаю...- начал было Задонский и вдруг замолчал, словно бы задохнувшись. Соображал-то он как раз очень быстро.-А трансмиссия?-спросил было он.-Ах вот оно как...-И снова замолчал, стремительно водя карандашом по чертежу. Потом он поднял голову, и изумленно и обрадованно, как давеча Ирочка, глянул на Митрохина.-Гениально!-рявкнул он.-А ну, все сюда! Смотрите-вот это вещь! Смотрите, смотрите!-рявкал он, по-медвежьи ворочая головой и оглядывая столпившихся у стола сотрудников.- Гениально...- уже расслабленно и нежно проговорил Жорж.- Ай да Митрохин... Вот так Боря... Ну кто бы мог... Ты это сегодня? Сейчас?
      Митрохин кивнул. Что-то стало ему вдруг неловко. И Пересвет болеет... Сотрудники, радостно галдя, поздравляли Митрохина: жали руки, тискали, хлопали... Фу ты, дьявол, до чего неудобно. На столе Задонского загрохотал телефон.
      - Але!-рявкнул в трубку начальник, помаргивая повлажневшими глазами.Слушаю! Кто? Арон Борисович? Легок на помине! С вас пол-литра, товарищ Маркович! Ах за что? А за то! Не думайте больше ни о каком импорте! Своя модель есть, такая, что им и не снилась! Черта с два им там такое решение найти! A? Aral Что, не верите? Ай-ай... Сроки теперь малость увеличатся, но не прогадаете! Да что толку по телефону-то? Сейчас к вам автор подъедет. Ну да-Боря Митрохин, он самый. Ну пока. Привет!-Бочко-Задонский с маху положил трубку.-Поезжай-ка ты в Эрмитаж,. Борис Сергеевич. Поезжай, растолкуй там, что да как. Время ведь теперь понадобится: чертежи, расчеты, но, если согласятся ждать, это ж будет вещь!
      Сотрудники снова загалдели, поздравляя Бориса. "Эк его разобрало..." с непонятным недовольством подумал о Задонском Митрохин. Он подошел к своему столу, подцeпил пальцами ремень спортивной сумки и под взглядами всей комнаты торжественно проследовал к двери. "Ай да Митрохин,- подумал он о себе с усмешкой,- вот уж от кого не ожидал..."
      На лестнице к нему, запыхавшись, подскочил "Валера из-месткома", он же Валера Орехов, вездесущий общественник институтского масштаба, митрохинских лет инженер. "Что за Валера?"-спрашивали новички. "А это тот, который орет и за руку хватает",-отвечали им.
      - Боб! - заорал Валера, ухватив Митрохина за руку.- Не забыл?
      Митрохин качнул плечом сумку.
      - Гигант! - заорал Валера.
      - Ты, Валера, учти,- сурово предупредил Митрохин,- меня теперь на эту мормышку не поймаешь. Только один вид, как договорились: хоть бег, хоть прыжки, хогь метания. Мне все едино, где позориться, но только уж в чем-нибудь одном.
      - Тогда прыжки! Ты ж у нас прыгун! - ткнул тот Митрохина в плечо.
      - Да, я у вас тот еще прыгун,-усмехнулся Митрохин.
      - Метр шестьдесят всего-то с тебя и требуется, остальное мы с Димулей обеспечим! - радостно орал месткомовец. Он имел в виду Диму Сергеева молодого специалиста, дважды перворазрядника.-От вашей группы, значит, четверо: ты, Стебликова, Грендруков и Васильева! !Главное-массовость! Очки! Выиграем "легкую"-команду "Минерала" завалим, а может, и команду "Вибратора" пошатнем, а? Главное, Стебликову на "сотке" имеем: такие ножки, хы-хы! Как считаешь?
      - Будь здоров,-Митрохин шагнул вниз,-спешу.- Тоже мне, хы-хы...
      - Так, значит, в три на "Комете"! - крикнул вслед Валера.-Не опоздай! Мы все в два отсюда едем. Отпрыгаешь - и домой!
      ""Отпрыгаешь..." - неприязненно думал Митрохин.- Знаем мы эти спартакиады "Прощай, здоровье"! Жоржа Задонского вот после коньков еле таблетками откормили. Серафима тогда колено разбила и очки. Вот они, очки-секунды... Ладно. Надо так надо! Летом-то-не зимой. Позагораем, посмеемся, задавим "Вибратор" массовостью. А вот Арончика мы сейчас обрадуем. Вот уж тут-то был прыжок! Тут уж - без дураков. Давай-ка, Боб, побыстрее!"
      Митрохин показал вахтеру раскрытый загодя пропуск, толкнул вертушку и выскочил из дверей. Он глянул вверх на кариатид; держись, девочки!-и, бодро размахивая сумкой, пошагал в сторону Эрмитажа.
      - Ну, знал же я, Боренька! Ну, уверен же я был! Может быть, вы думаете, что я хоть секунду сомневался? Так вы ошибаетесь! Или, может, это не я буквально позавчера говорил начальству: когда Маркович делает заказ, так Маркович знает, где его делать! Я говорил ему: может, вам приятно смотреть, как эти полотеры зря жуют энергию? А вот в НИИ "Проммаш" в группе уважаемого товарища Задонского молодые талантливые конструкторы вот-вот закончат свою модель, такую, что все только ахнут! Вот вам мои доподлинные слова, Боречка, это, можно сказать, стенограмма! Есть там, говорю, такой Митрохин, так это не Митрохин, а Эдисон!
      - Арон Борисович...- в который уже раз тщетно пытался перебить Арончика Митрохин,- да бросьте вы в самом-то деле...
      Вот уж минут двадцать ежился он под ливнем восторга, изливаемым на него бородатым толстяком-хозяйственником. Рад был Арон и согласился ждать, сколько надо, а лучше бы немного. Позарез нужен был ему такой агрегат: километры паркета, тонны пыли. А самым чистым должен быть лучший музей мира. И он-таки будет! Любил Арон свой музей и дело свое знал и любил.
      - Он стесняется! - вздернув бороду, вознес руки хозяйственник.-Он сначала изобретает, а потом он скромничает! Он не хочет, чтобы его называли Эдисоном. И он прав! У него есть своя фамилия!
      Вогнал он таки Митрохина в краску.
      - Ну, я пошел,- сказал Митрохин, метнувшись к двери.- Уши горят.
      - Молчу, молчу, Боречка!-вытянул руки хозяйственник. Он действительно умолк и задумался, забегав пальцами по своей холеной, густой бороде.Знаете, Боря, сейчас я вам устрою одну экскурсию. Вы будете меня благодарить. Для публики выставка откроется только в понедельник, но вы посмотрите ее сейчас. Надеюсь, сам Николай Павлович не откажет мне быть вашим личным экскурсоводом. Только уж вы постарайтесь побыстрее закончить с расчетами, ладно?
      - Какая выставка, Арон Борисович? Какой Николай Павлович?
      - А вы не слыхали? - искренне удивился Арон,- Весь город говорит. У нас открывается выставка "Культура инков". В понедельник тут будет столпотворение! И есть из-за чего, уверяю вас. Уникальнейшие экспонаты из музеев Латинской Америки и Штатов. Раскопки Хайрема Бингема, Луиса Валькарселя, Ойле. Раскопки городов Куско, Сапсауамена! ("Ай да Арон!-уважительно подумал Митрохин.- Мне такого и поевши не выговорить".) Сейчас вы спокойно осмотрите экспозицию. А что вы спрашиваете, кто такой Николай Павлович, так это - Николай Павлович Пласкеев-один из молодых наших американистов. Та-а-лант! - закатил глаза Арон Борисович. - Идемте, он мне не откажет! А сумочку, Боря, оставьте здесь.