Любимец Бога (№1) - Любимец Бога

Кресло не повернулось и на пол-оборота, как поступил ответ.

– «Пчела-один». Я «Улей». Это американская орбитальная станция «Ковчег».

– А я… – неожиданно пересохло в горле, – наши траектории пересекаются?

– Уже считаем. Мы же точно не знаем, где ты. Так что считаем на все шесть объектов.

– Жду.

Вновь на связь Земля вышла через десять минут.

– «Пчела-один». Я «Улей». Как слышишь?

– «Улей». Я «Пчела-один». Вас слышу. Ну что там расчеты? У меня есть шанс?

– Два объекта отпадают сразу. Даже если «Ковчег» попытается совершить маневр, все равно не поможет. Слишком разные орбиты. По остальным четырем объектам пересечение с орбитой «Ковчега» возможно, но последнему необходимо делать маневр. Переходить на более низкую орбиту. У тебя скорость на пару сотен метров больше.

– И что дальше?

– Мы уже вышли на нашего президента. Немного подожди.

Еще долгие десять минут.

– «Пчела-один». Я «Улей». Как слышишь? – Голос Земли нес надежду.

– «Улей». Я «Пчела-один». Вас слышу.

– Состоялся разговор двух президентов. Американцы согласны. Сейчас они будут опускать «Ковчег» пониже. По мере твоего подлета к станции будем корректировать орбиту «Ковчега». Но у них осталось очень мало топлива на борту. На следующей неделе к ним должен прилететь грузовик и дозаправить. Так что… Словом, маневр поможет только одному объекту.

– Все равно спасибо, «Улей»! Я везучий!

– На Земле спасибо скажешь.

Борис находился вниз головой по отношению к Земле, когда «Ковчег» начал маневр. Пилот «Х-3» застал его окончание. Точка на горизонте стала намного ярче – включились двигатели коррекции. Через несколько секунд они отключились.

«Ничего, прорвемся. Я же вправду везучий». Только сейчас Борис осознал, что ему действительно всегда везло в жизни. В голове как-то мгновенно выстроилась цепь событий, несомненно доказывающая – Борис удачливый человек.

– «Пчела-один». Я «Улей».

– «Улей». Я «Пчела-один». Вас слышу.

– Американцы опустили на несколько километров станцию. У них топлива осталось на пять секунд работы. Они его используют, когда ты будешь около них.

– Вас понял, «Улей».

«Если подлетать буду я. А то как бы ребятам не пришлось уворачиваться своим "Ковчегом" от прущего на них обломка "Х-3"».

Прошло еще пятнадцать минут полета. Солнце уже почти высунулось из-за горизонта. По Земле величественной поступью двинулась линия терминатора. Борис включил светофильтры.

«А если бы я не вращался, причем именно так – в плоскости орбиты, я бы до "Ковчега" не долетел. Изжарился. А так, когда солнце жарит мое кресло, я остываю в тени. Нет, точно я везунчик!»

Станция из точки уже превратилась в продолговатую конструкцию, состоящую из нескольких цилиндров разного диаметра. Еще через пятнадцать минут Борис заметил крылья солнечных батарей.

– «Улей». Я «Пчела-один». Как слышите?

– «Пчела-один». Я «Улей». Слышу тебя хорошо.

– Вижу на «Ковчеге» панели солнечных батарей. До него километров двадцать.

– «Пчела-один». Уточни, как ты подлетаешь к станции.

– Чуть снизу. Примерно под углом десять градусов к их орбитальной плоскости.

– Уф! Наверное, это все-таки ты – тот единственный объект. Два объекта сейчас проходят выше станции. Один, как и ты, ниже, но под большим углом. Он пересечет орбиту «Ковчега», когда тот пройдет это место. – Последние слова Земли Борис воспринял чисто автоматически. Он увидел этот объект, который проходил «как и ты, ниже, но под большим углом». Это было кресло Игоря.

– «Пчела-два». «Пчела-два». Игорь, отзовись, – что есть мочи завопил Борис.

– «Пчела-один». Я «Улей». Что случилось?

– Я вижу «Пчелу-два». Чуть ниже и левее меня.

Земля молчала долгих пять секунд.

– «Пчела-один», «Пчела-два» подает признаки жизни?

– Не вижу. Слишком далеко. Километра три до него.

– Три пятьсот. Продолжай наблюдение.

– Какое, к черту, продолжай наблюдение. Он же проскочит мимо станции.

– «Пчела-один», приказываю продолжать наблюдение. – Борис узнал голос руководителя полета.

– Есть продолжать наблюдение.

Через десять минут стало отчетливо видно, что кресло с Игорем раньше пересечет орбиту «Ковчега». Ниже и выше. Сейчас Игорь был в километре от Бориса. Его кресло беспорядочно вращалось – Игорь не включил систему стабилизации. Борис прикинул, что он с Игорем сблизится примерно на пятьсот метров. Не ближе.

«Если бы Игорь был жив, он уже подал бы какой-нибудь знак. Хоть рукой бы махнул. Ага, рукой. Очень заметно махание рукой с расстояния в километр. Эх, был бы бинокль. Стоп. Бинокль?! Какой же я дурень! У меня же есть в шлеме видеокамера. Она с такого расстояния разглядит и молнию на комбинезоне». Дождавшись удобного положения, Борис включил видеокамеру. Мгновенно обработав полученный сигнал, чип видеокамеры подал «картинку» на смотровое стекло шлема. Борис оказался прав – с такого расстояния видеокамера разглядела молнию на комбинезоне Игоря. И не только. Смятый, растрескавшийся шлем, лохмотья комбинезона на груди давали исчерпывающий ответ, почему не откликался на позывные штурман «Х-3». Борис направил видеокамеру на станцию. Посередине четкими черными буквами было выведено: «ARK». Слеш и справа от названия были нарисованы американские флаги.

«Так, вон там у них шлюз. А добраться до него мне помогут скобы. Молодцы американцы, скоб у них на "Ковчеге", что у ежика иголок».

– «Улей». Я «Пчела-один». «Пчела-два» погиб.

– «Пчела-один». Я «Улей». Вас понял. Уточните, где вы находитесь.

– До станции километров десять. Ее надо чуть опустить.

– На сколько?

– Метров на сто.

– Понял. Ожидайте.

Через минуту в районе шлюза на пару секунд включился двигатель коррекции.

– «Пчела-один». Я «Улей». Сейчас нормально?

– Да вроде. Подлечу ближе, уточню.

Станция быстро надвигалась на Бориса. Становилось понятно, что у него скорость метров на десять – пятнадцать больше, чем у «Ковчега».

– «Улей». Я «Пчела-один». Прохожу чуть ниже и правее станции.

– «Пчела-один». Я «Улей». Вас понял. И вновь заработал двигатель коррекции.

– «Пчела-один». Я «Улей». Ну как?

– Все равно, чуть ниже и правее. Я от станции в километре.

Земля ответила через полминуты:

– «Пчела-один». Я «Улей». У американцев закончилось топливо в кормовом двигателе.

– Черт!

Станция быстро приближалась. Восемьсот, семьсот метров. Борису показалось, что в боковом иллюминаторе мелькнуло чье-то лицо. Шестьсот, пятьсот метров. Неожиданно где-то на корпусе «Ковчега» заработал ракетный двигатель. Через две секунды он выключился. Громоздкая махина станции неторопливо стала поворачиваться вокруг своей продольной оси. Четыреста, триста метров. Панель солнечной батареи медленно надвигалась на Бориса.

«Молодцы американцы. Догадались крутануть станцию и подставить мне солнечную батарею!»

Двести, сто метров.

«Черт, все равно пройду чуть выше. Эх, нескольких метров не хватило. Э нет, дудки. Меня так просто не возьмешь!» Борис с силой надавил на кнопку на груди. Ремни, которыми он был пристегнут к креслу, сразу же отлетели. И тут же Борис изо всех сил оттолкнулся от кресла. Через мгновение он понял, что перестарался. Он пересечет невидимую точку встречи с солнечной батареей раньше, чем она там окажется.

«Проскакиваю, черт, проскакиваю». Решение пришло мгновенно, будто кто шепнул его на ухо.

Пилот военно-космического флота Объединенной Руси с силой ударил себя по груди, включая аварийный клапан сброса кислорода из комбинезона. Тугая струя газа ударила буквально из его груди, тут же превращаясь в кристаллики льда.

«Чем-чем, но кислородной струей я реверс еще не производил. Кислород – основа жизни!» Движение Бориса чуть замедлилось, и он, выгнувшись назад, сумел уцепиться правой рукой за солнечную батарею.

В шлеме тревожно зазвенел зуммер – кислорода осталось на пять минут.

«Теперь – что быстрее. Или я попаду внутрь станции, или задохнусь на ее поверхности под эту жизнерадостную музыку». Пилот, перебирая руками по конструкции солнечной батареи, устремился к корпусу станции.

Панель солнечной батареи оказалась длинной. Метров двадцать. К корпусу станции Борис добрался уже в полуобморочном состоянии. Легкие с хрипом засасывали в себя все, что оставалось в пустых кислородных баллонах. В голове шумело.

«Все. Кислород закончился. Финита ля комедия».

Какая-то тень надвинулась на Бориса, и к нему протянулась человеческая рука. И вдруг яркое воспоминание из детства – тянущаяся к нему рука и резкая боль во рту. Все как сейчас – и рука, и боль. И как в детстве, он из последних сил потянулся к этой руке…

* * *

Американские астронавты, вышедшие в открытый космос, чтобы помочь Борису, были поражены. Уже внутри станции они сняли шлем со спасенного и увидели, что его губы в крови, – чтобы не потерять сознание, он с силой закусил их. Вот так на боли он и полз.

Объединенная Русь. Россия. Москва.

Лубянка, 26. Кабинет директора Службы безопасности.

Почти за два года до описываемых событий.

13 августа 2188 года. Четверг. 8.17 по местному времени.

Президент Объединенной Руси Владимир Сергеевич Орлов со своего портрета на стене зорко наблюдал за происходящим. Так уж устроено человечество, что основу любого государства образуют три составляющие: армия, полиция и дворцовый аппарат. От эпохи к эпохе названия их менялись, но суть оставалась неизменной – бдить и укреплять государство. И во все времена власть, если она была в здравом уме и трезвой памяти, а не с печки упала, холила и лелеяла свой треножник. Холила его и присматривала за ним. Полиция присматривала за дворцом, дворец за армией, армия за полицией и так по кругу. Окажется ненадежной хоть одна опора – рухнет все. Три точки определяют плоскость, но никак не две и тем более не одна. Истории многочисленных переворотов, путчей, революций и прочих занятных игрищ – яркое тому подтверждение. И не случайно во всех высоких кабинетах портрет президента – как напоминание: государево око везде и всюду.

– Итак, я вас слушаю, Игорь Николаевич. – Опершись локтями на стол и сцепив пальцы, директор Службы безопасности Вадим Александрович Кедрин сидел за своим рабочим столом и внимательно смотрел на подчиненного.

Полковник Службы безопасности Игорь Николаевич Северский, вошедший в кабинет минуту назад, раскрыл папку, лежавшую перед ним на столе.

– Моей группой был проведен информационно-агентурный поиск людей в рамках программы «Пора», – откашлявшись, начал он. – Разыскиваемые должны были удовлетворять следующим критериям. Первое – возраст от двадцати до шестидесяти лет. Далее. Ими должны быть: А. Выжившие после аварий или катастроф природного либо техногенного характера. Причем ситуация должна была быть реально опасной для их жизни. Б. Выигравшие крупные денежные призы в различных лотереях. В. Выздоровевшие после тяжелых болезней, кого медики считали безнадежными больными.

– Если бы на последнем пункте не настаивал сам Хохлов, – Кедрин перебил своего подчиненного, – я бы по этому критерию поиск не проводил. Я и сейчас считаю, что любимчик Бога не может заболеть смертельно опасной болезнью. Если Бог действительно отслеживает судьбу каждого из нас, то, скорее всего, этих людей Он за что-то наказывает и очень-очень серьезно предостерегает. А по большому счету, жестко перевоспитывает. Человек, заглянувший в глаза костлявой, – это совсем другой человек, чем был до того.

Полковник Северский вопросительно посмотрел на своего начальника – продолжать?

– Продолжайте, Игорь Николаевич.

– По первому критерию было отобрано две тысячи пятьсот шестьдесят семь человек.

– Всего-то? – удивился Кедрин. – По-моему, я только и слышу об авариях. При таких-то энергонасыщенных производствах и скоростях передвижения…

– По этому критерию мы выбирали людей, которым не только реально угрожала смертельная опасность, но и спасение которых в глазах других выглядело как чудо, как невероятное везение.

– Поясните, – коротко бросил Кедрин.

– Например, случай с Абалкиным Геннадием Петровичем, две тысячи сто пятьдесят второго года рождения, проживающим в Иркутске. – Северский быстро перевернул несколько страниц доклада. – Четырнадцатого мая две тысячи сто восемьдесят второго года, на дом, где он жил, упал военно-транспортный самолет ИЛ-семьсот шестьдесят пять.

– Насколько я помню, тогда спасся не только Абалкин.

– Так точно. Но в момент падения самолета Абалкин находился на балконе. Увидев падающий на него самолет, он спрыгнул с балкона вниз. С третьего этажа. И отделался только переломом правой ноги.

– Гм…

– Дело в том еще, – полковник, видя скепсис на лице своего шефа, заговорил чуть быстрее, – что самолет упал именно на квартиру Абалкина. Находись он там, шансов у него не было бы никаких. Кроме того, около дома росли несколько деревьев, которые и не позволили обломкам самолета упасть на лежащего человека.

– Но ИЛ-семьсот шестьдесят пять – это довольно крупный самолет. Конечно, не АН-четыреста четыре, но все же. Он должен был попасть не только в квартиру Абалкина.

– Так точно. Полностью были снесены восемь квартир, – уточнил Северский.

– И какова по ним статистика?

– Все, кто там находились, погибли.

– А были ли жильцы этих квартир, которые по тем или иным причинам не находились дома в момент падения?

– Три человека, – сверившись со своими записями, ответил полковник.

– На мой взгляд, – после некоторого раздумья произнес Кедрин, – эти трое больше подходят под категорию любимцев Бога, чем Абалкин с его сломанной левой ногой.

– Правой, господин директор.

– Тем более. Кстати, а этот Абалкин жил один?

– Нет. У него были жена и дочь. Они погибли.

– Так, значит, увидев падающий на его дом самолет, этот кандидат в любимцы Бога Абалкин вместо того, чтобы попытаться спасти свою семью, быстренько сигает с балкона. Я думаю, если он и был любимцем Бога, то Господь в нем уже разочаровался. – Директор Службы безопасности иронично усмехнулся.

В кабинете воцарилась тишина. Вне зависимости от эпох и народов трусость всегда отталкивает. Только в жесткие времена трусов по возможности отстреливали, а в более демократичные и цивилизованные – только пожимали плечами.

После некоторого раздумья хозяин кабинета спросил:

– Есть такие люди, которые были единственными, кто спасся в тех или иных авариях и катастрофах?

– Семь человек и еще восемь, в последний момент отказавшиеся или опоздавшие на самолет, который потом разбился.

– Это уже теплее. – Шеф разведки чиркнул ручкой по листку бумаги. – Что по второму критерию?

– В стране в настоящий момент насчитывается пять различных лотерей, одноразовый выигрыш в которых составляет более миллиона рублей, – без запинки ответил Северский.

– А почему именно миллион?

– Мне кажется, что при меньших суммах как-то не солидно зачислять людей в любимцев Бога.

– Ладно, – подумав, промолвил Кедрин, – действительно, глупо требовать обоснования этой цифры. Допустим, выиграл больше миллиона – любимец, чуть меньше – мордой не вышел. Чушь какая-то. Так сколько таких счастливцев по стране?

– Триста пятьдесят семь.

– А были такие, которые выигрывали дважды?

– Один человек. Но он погиб.

– При каких обстоятельствах?

– Отмечал второй выигрыш и в нетрезвом состоянии вывалился с балкона. Четырнадцатый этаж. – Северский пожал плечами, как бы говоря, что дурак и с миллионом остается дураком.

– Уж он точно не был любимцем Бога. А по остальным проводился анализ их жизни после выигрыша?

– Так точно.

– И что же?

– Пять процентов просто спились. – Полковник стал приводить статистику счастливчиков.

– Ясно. До сих пор отмечают выигрыш, – прокомментировал Кедрин. – Дальше.

– Сорок шесть процентов живут на проценты.

– Я думаю, что это тоже не любимцы. За что любить-то? Серость. – Комментарии директора Службы безопасности становились все более безжалостными.

– Любовь зла, господин директор.

– Полюбишь и козла? – Кедрин рассмеялся. – Но Бог не женщина. На козлах Его не проведешь. Давай дальше.

– Остальные сорок девять процентов вложили деньги в бизнес.

– И что?

– Десять процентов разорились дотла. Двое даже покончили с собой. Еще пятнадцать процентов в конце концов продали свой бизнес и зажили на проценты.

– Это мы уже проходили.

– Ну а остальные более или менее крутятся, – закончил Северский нерадостную статистику везунчиков в лотереи.

– А кто более всего, так сказать, крутится?

– Гольцман – владелец сети магазинов «У старого еврея».

– Получается, Гольцман – любимец Бога? Так, что ли? Кстати, сколько лет этому «старому еврею»?

– Пятьдесят четыре, господин директор.

Полковник Северский по тону и выражению лица шефа не смог определить, развеселился тот или остался недоволен. Поэтому он стал отвечать, осторожно подбирая слова:

– Евреи, вообще-то, всегда считались богоизбранным народом.

– Полковник, пересказывать Ветхий Завет мне не надо. Я его сам читал. Но вы представляете этого Гольцмана, владельца сети магазинов «У старого еврея» в рубке управления гиперпространственным кораблем?

– Не очень.

– Значит, у вас богатое воображение, господин полковник. Вам надо фантастические романы писать. Я, например, его вообще там не представляю. – Сказав это, директор Службы безопасности углубился в раздумья, что-то черкая на бумаге. Наконец, нарисовав необходимое количество треугольников и квадратов, шеф разведки принял решение: – Знаете, по этим лотереям, по-моему, мы забрели не туда. Есть же тысячи людей, которые, начав с нуля, благодаря своему таланту, упорству, умению рисковать, смогли заработать значительно больше миллиона. И по мне, их скорее следует считать любимцами Бога, чем тех, кто выиграл деньги в лотерею. Поэтому, исходя из неоспоримого постулата, что самое дорогое у человека – это его жизнь, всех претендентов по второму критерию более не рассматривать. Далее. Из тех шести человек по первому критерию, каждый из которых был единственным спасшимся там, где другие все погибли, есть люди, которые спаслись при природных катаклизмах?

– Один человек. Пошел в группе покорять Эверест. Уже на спуске группа попала в буран, длившийся неделю. Все замерзли, кроме него.

– И чем он отделался?

– Ампутировали несколько пальцев на ногах и руках.

– Конечно, с одной стороны, крупно повезло – остался жив, – после некоторой паузы задумчиво проговорил Кедрин. – Но с другой стороны – человек-то стал калекой.

– Христос тоже страдал и даже погиб. Но сомневаться, что Христос – Сын Бога, не является Его любимцем…

– Не забывай, что Христос через три дня воскрес. А у этого альпиниста что, новые пальцы выросли?

– Никак нет, – последовал вполне очевидный ответ полковника.

– Из оставшейся пятерки у кого-то есть увечья вследствие аварии?

– У всех пяти. – И, словно оправдываясь, Северский торопливо добавил: – Господин директор, мы же выбирали действительно опасные для жизни случаи: падение самолетов, автомобильные аварии на большой скорости и тому подобное.

– Ладно, давай по третьему критерию, – после некоторой паузы произнес Кедрин.

– Таких случаев всего восемь.

– И какую же болезнь они счастливо преодолели? На сегодня даже онкологические заболевания четвертой степени вылечивают в восьмидесяти пяти процентах случаев.

– Болезнь у всех одна – синдром внезапного слабоумия. Официальная вероятность благополучного исхода нулевая, – тут же ответил Северский.

– И как же они ее получили?

– Один через кровь. Остальные стандартно – половым путем.

– И вы полагаете, Игорь Николаевич, что эта семерка отважных, которые наплевали на элементарные средства предохранения, – любимцы Бога? Я бы это трактовал как получение этими оболтусами шанса от Бога на продуктивную и, может даже, праведную жизнь. Ну а тот, который заразился через кровь. Как такое могло случиться? Это в двадцать втором-то веке.

– Срочно, прямо на дороге, необходимо было делать искусственное дыхание человеку, попавшему в автомобильную аварию. Вот тот восьмой и делал его. Он врач по профессии. Проезжал мимо, увидел лежащего в крови мужчину. Начал спасать. А у самого царапина была на руке. А тот мужчина был носителем СВС.

– Ясно. Давай подведем итоги. По первому критерию бери в разработку тех восьмерых, которые отказались от фатальных рейсов. По второму критерию мы договорились не брать никого. Ну и по третьему – бери этого врача.

– Понял. Разрешите идти?

– Погоди, полковник. – Директор Службы безопасности встал из-за стола. – Тебе не кажется, что мы, как бы это точнее выразиться… Вот у тебя нет такого чувства, что все это не то? Да, они, может быть, и любимцы Бога, но не настолько, чтобы выполнить возлагающуюся на них миссию. Ведь, по нашим критериям, Христос бы не попал в любимцы Бога.

– Трудно сказать что-то определенное. – Полковник Северский тоже встал. – Слишком все неопределенно. Идеологическим руководителем разработки наших критериев является академик Хохлов. Я бы подходил несколько с иных позиций.

– С каких?

– Я полагаю, что любимцы Бога должны быть обязательно счастливыми людьми.

– Ты прав. Вот только если бы ты сумел еще и измерить, так сказать, счастливость отдельных людей, то ты точно был бы круче академика Хохлова. Как измерить эту счастливость? Деньгами, славой? Чем? Сколько примеров, когда миллионеры, популярные артисты спивались, уходили в депрессию, кончали жизнь самоубийством. Посмотри на Голливуд – этот заповедник богатых, популярных и красивых людей. Да там плотность личных психоаналитиков больше, чем психиатров в дурдоме. А ты мне скажи – счастливому человеку нужен психоаналитик? То-то.

– Господин директор, тут мне пришла в голову одна мысль. – Северский вопросительно посмотрел на своего шефа и, увидев разрешающий жест, продолжил: – А если поискать любимцев среди служителей церкви?

– Мысль интересная. Но ты, надеюсь, понимаешь, что в данном случае церковный чин не играет никакой роли.

– Так точно.

– Господин директор, – в дверях кабинете появился секретарь Кедрина, – срочное сообщение.

– О чем?

– Об испытании ракетоплана «Х-3».

– Ох, совсем забыл. – Кедрин посмотрел на наручные часы: – Три с половиной часа тому назад должны же были испытывать «Х-3». В пять утра по московскому. Докладывайте, – кивнул он своему секретарю.

– Через сорок минут после старта, набрав восемьдесят процентов тяги ядерного двигателя, ракетоплан взорвался.

– Черт. Уже третий. Опять будут в ООН орать про загрязнение окружающей среды. Особенно китайцы.

– Ясное дело, – сказал Северский. – Разработку нашего нового ракетоплана они воспринимают как демонстрацию того, что просто так мы Дальний Восток им не отдадим.

– К счастью, система блокировки ядерного реактора успела включиться, – вновь заговорил секретарь. – Так что полиграфитом реактор залить успели. Поэтому разлет плутония минимален. Завтра на орбите уже будут два наших «мусорщика». По предварительным оценкам, радиационный фон – треть от фона в годы активного Солнца.

– Что с экипажем? – Кедрин отвернулся от секретаря и стал смотреть в окно.

– Штурман погиб при катапультировании. Пилот катапультировался успешно.

– Подождите. Если они взорвались при наборе тяги ядерным двигателем, то это было уже на орбите.

– Так точно, – подтвердил секретарь. – Пилот катапультировался в открытый космос.

– Уж лучше бы он сразу погиб. А так протянет три-четыре часа, а потом или замерзнет, или на солнце… Эх… Эвакуировать-то его мы не сможем. Он еще жив? – Кедрин снова посмотрел на часы: – Да нет, не должен.

– Никак нет. Пилот жив, господин директор.

– Что?!

– Так точно. Через приблизительно два часа полета в открытом космосе на своем кресле пилот Борис Ковзан умудрился столкнуться с американской орбитальной станцией «Ковчег», и американцы втянули его внутрь. Мы уже договариваемся о его транспортировке на Землю. Через неделю он будет здесь.

– Невероятно. – Кедрин переглянулся с Северским. – Вам не кажется, Игорь Николаевич, что один железный кандидат в любимцы Бога у нас есть?

– Так точно, кажется.

– Через час подготовьте мне подробный отчет по этому случаю, – обратился Кедрин к своему секретарю.

– Есть.

– А вы, Игорь Николаевич, берите в разработку этого Бориса Ковзана. Узнайте о нем все – где родился, кто родители. Где и как учился. Друзья, подруги. Словом, все. Его биографию вы должны через неделю знать лучше, чем биографию собственного сына. Вплоть до того, сколько раз в детстве он ходил на горшок. Ясно?

– Так точно, господин директор.

– Да и проверьте этого счастливчика на однофамильцев. Как тот случай с Хью Уильямсом из записки академика Хохлова.

– Я вас понял, господин директор.

– А теперь вернемся к нашим служителям церкви. Повторяю, мысль очень дельная. И надеюсь, ты понимаешь, что церковный чин в данном случае ничего не значит. Тут нужен другой критерий.

– Я понимаю, господин директор. И по-моему, существует четкий критерий именно для служителей церкви.

– Какой же?

– Неистовость, господин директор.

Глава 3

НЕИСТОВЫЙ

Для любого народа в поисках верного исторического пути трудность одна – отличить Моисея от Сусанина.

Неизвестный

Луна. Море Дождей.

База «Восток» Объединенной Руси.

15 апреля 2190 года. Четверг. 10.12 по СЕВ.

Американцы были пунктуальны. Без десяти минут десять они запросили разрешение на посадку, а ровно в десять ноль-ноль компактный, изящный ракетоплан уже стоял на космодроме базы «Восток», красиво выделяясь серебристым телом на фоне серого лунного пейзажа.

«Наверно, с центральной базы "Вашингтон" прилетели, – наблюдая на экране монитора за ракетопланом, подумал Богомазов. – Что ж, Семен Петрович, принимай незваных гостей». Он проследил, как высланный с базы вездеход принял на борт пассажиров американского ракетоплана, после чего сел в лифт и спустился на нулевой этаж для встречи американской инспекции.

Американцев было трое. Богомазов узнал долговязого американского лунного атташе и, улыбнувшись, протянул ему руку:

– Здравствуйте, господин Питсроу. – Начальник базы «Восток» великолепно знал английский язык, но придерживался принципа – на своей территории разговаривать на родном языке.

– Здрафствуйте, господин Богомазов. – Американец широко улыбнулся и крепко пожал протянутую руку.

Затем жестом показал на стоявшего слева от него молодого, не старше тридцати лет, парня:

– Генри Лоуренс.

В правой руке американец держал черный кейс. «Этот наверняка технарь. Он-то и будет обследовать базу». Богомазов, улыбаясь, пожал протянутую руку:

– Семен Петрович Богомазов.

– Мисс Дороти Маккейб… translator[1]. – Питсроу жестом указал справа от себя.

– Переводчик Дороти Маккейб. – Стройная, высокая блондинка первая протянула руку Богомазову.

Рукопожатие было твердым, мужским. Говорила она без акцента, низким грудным голосом.

«Красивая, стерва. Интересно, она спит с Питсроу?»

– Очень приятно, Семен Петрович Богомазов.

Американцы были одеты по последней лунной моде – голубая курточка на молнии и брюки со множеством карманов. Штанины брюк заправлены в высокие армейские ботинки.

– Господа, может, перекусите после дороги?

Мисс Маккейб своим чарующим голосом тут же перевела.

– O, no, no. – Лунный атташе энергично затряс головой. – Thank you, but we recently lunched on «Washington».

– Спасибо, но мы недавно позавтракали на «Вашингтоне», – перевела американка, очаровательно поджав свои чувственные губки, показывая, как она сожалеет, что не может оценить гостеприимство русичей. – Так что, если позволите, сразу приступим к делу, – продолжала она переводить слова Питсроу.

– Не смею возражать. Откуда начнем?

– Давайте сразу начнем с вашего сборочного цеха, – перевела мисс Маккейб пожелание лунного атташе.

– Со сборочного, так со сборочного. Прошу, господа. – Начальник лунной базы «Восток» указал на массивную стальную дверь.

Пройдя цилиндрический переход метров пятьдесят длиной, они вновь очутились перед закрытой стальной дверью. Богомазов набрал код. Тяжелая дверь бесшумно поднялась вверх. Сборочный цех встретил их гулкой тишиной. Залитое ярким светом ксеноновых ламп помещение было пустым. Ни одного человека. Посередине цеха размещалась стальная конструкция, чем-то похожая на гигантскую катушку ниток, поставленную вертикально. А в самом углу, нацелив на них огромную зеркальную параболическую поверхность, застыла другая конструкция, очень смахивающая на гриб. Зеркало – это шляпка «гриба», от которого протянулся длинный, метров пять, тонкий цилиндрический отросток – ножка.

– А где же ваши рабочие? Почему не ведутся работы? – перевела Маккейб вопрос Лоуренса.

«Ну, начинается. Первый заход».

– Работы пока нет. Мелочевка одна. – Богомазов не без злорадства наблюдал, как белокурая красавица споткнулась на слове «мелочевка», и, дождавшись когда она наконец одолеет «мелочевку» – «small works»[2], тут же добавил: – Так что мы откровенно бьем баклуши.

Мисс Маккейб, недовольно стрельнув в него глазами, перевела: «So we repose now»[3].