Объятия незнакомца

Приглашение, заставившее его сердце замереть.

Он вошел в библиотеку – или, скорее, в комнату, отведенную под библиотеку. Сейчас здесь стоял лишь письменный стол Саксона, древний и бесконечно любимый им, кожаное кресло, да несколько ящиков с книгами. Он зажег лампу и, нащупывая в кармане жилета очки, взял одну из брошенных на столе газет.

Опустившись в кресло, он развернул газету и надел очки. Среди военных сводок и сообщений о несчастных случаях, мелким шрифтом были набраны те самые слова, которые однажды, с месяц назад, принес ему на серебряном подносе лакей.

Слова, приведшие его на тайную встречу в район Южных доков.

Сударь, если Вы не желаете допустить повторения того, что случилось с Вашим братом и его судном, приходите в таверну «Ястреба и воробья» на Бишопгейт-стрит в назначенные ранее день и час.

Только на этот раз ниже было написано:

Девушку оставьте в безопасном месте. Если не доверяете мне, можете взять с собой товарищей, но обязательно приходите.

И на этот раз внизу стояла подпись. Всего одна буква.

В.

Вульф.

Макс свернул газету и сунул ее в кипу старых газет на столе.

Ловушка. Так подсказывал ему инстинкт, обострившийся за эти недели.

Однако чертовски странная ловушка.

Девушку оставьте в безопасном месте. Если это так и Вульф работает на французов, то почему он не требует привести туда Мари? Ведь сам по себе Макс им ни к чему.

Они, конечно, могут убить его, но какой им с этого прок?

С другой стороны, если Вульф не предатель, то почему он вызывает его столь открыто, через газету, когда его коллега Флеминг легко поймет смысл этого приглашения?

Единственное объяснение, которое смог найти этому Макс, выглядело довольно мрачно: Вульф решился прибегнуть к помощи газеты только потому, что опасность слишком велика. И у него нет выбора. Нет иного способа предупредить Макса. Он не знает, по какому адресу можно было бы отправить более приватное приглашение.

Сняв очки, Макс потер усталые глаза и откинул голову на мягкую кожаную спинку.

Если не доверяете мне, можете взять с собой товарищей, но обязательно приходите.

Либо это дьявольская уловка, либо отчаянная попытка спасти ему жизнь.

Так что же это? Макс терялся в догадках. Времени на раздумья не оставалось. Прошлое их свидание произошло во вторник в два ночи.

Сейчас пока понедельник.

Почти одиннадцать ночи.

Но он уже решил, что пойдет.

Он выпрямился в кресле, надел очки и, выдвинув ящик стола, пошарил в нем рукой. Весь день он размышлял о том, следует ли ему обратиться за помощью к братьям. И в конце концов решил, что не может рисковать их жизнями. Эту опасность он должен принять, на себя. В конце концов, это он несколько недель назад ввязался в эту игру.

И он же так или иначе покончит с ней. Сегодня же.

Об этом-то он и говорил с охранниками. Двоих он возьмет с собой, остальные же, самые меткие стрелки, останутся здесь и будут охранять Мари.

При мысли о ней у него запершило в горле. Он вспомнил ее, доверчиво к безмятежно спавшую в его постели.

Невинная душа, попавшаяся в сети интриганов.

Он вынул из ящика стопку бумаги, перо с чернильницей, воск. Это последнее, что он обязан сделать перед уходом. Потому что может так случиться, что он никогда больше не увидит ее.

А если увидит, то в сопровождении людей из британской разведки, и тогда должен будет объяснить ей наконец, кто он такой, что он сделал и почему.

Каким бы ни был исход, у него уже не будет возможности сказать ей о том, что случившееся между ними было правдой, что чувства, о которых он ей говорил, это вовсе не ложь и не коварный замысел, что они искренни в глубоки.

Нужно, чтобы она знала это. Он должен сказать ей, к сказать так, чтобы она поверила. Пусть он пока не откроет ей своего истинного лица – ведь она может прочесть письмо до его возвращения, – но зато он расскажет ей о своих чувствах.

Несколько мгновений, которые показались ему мгновениями предсмертной агонии, он смотрел на чистый лист, а затем начал писать.

Мари! Милая, любимая моя!

Он остановился. Немного подумала, зачеркнул их, скомкал лист и взял другой.

И опять смотрел он на чистый лист, белевший перед ним на столе.

Проклятье! Писать любовные письма оказывалось делом многотрудным.

После нескольких неудавшихся попыток он сказал себе, что пора перестать думать, а только чувствовать. Нужно просто прочувствовать, что значит она для него, что внесла она в его жизнь.

И слова пришли сами собой.

Дорогая моя, – начал он, – я знаю, что ты должна чувствовать в эту минуту, но прошу тебя, – не откладывай это письмо в сторону, дочитай его до конца. Любовь моя, мне так многое нужно тебе сказать, а выдастся ли мне еще когда-нибудь такая возможность, Бог весть...

Он писал его час. Собрав листы, сложил их в конверт я дрожащими руками поднес серебряное блюдце с воском ж пламени. Взбудораженный только что пережитыми чувствами, нахлынувшими воспоминаниями, он не слышал, как отворилась дверь, не замечал чужого присутствия, пока рука не легла ему на плечо.

Он вздрогнул и замер.

– Я знала, что найду тебя здесь, – сказала Мари, обойдя кресло и остановившись сбоку.

Секунду он сидел в оцепенении, а затем завершил начатое: поставил блюдце с воском на стол, обмакнул в него железную печать с фамильным гербом д'Авенантов и скрепил ею конверт.

– И как же ты догадалась, что я здесь? – как можно более непринужденно спросил он.

– Книги, – с улыбкой проговорила она. Облаченная только в ночную сорочку, она присела на край стола.

– Где есть книги, там будешь ты, – пояснила она. – Кому ты пишешь?

У него пересохло во рту. Он не ожидал снова увидеть ее. И не было времени на объяснения, не было ни секунды. Он должен был идти.

Убрав письменные принадлежности и оставшуюся бумагу в ящик, он изобразил на лице безмятежную улыбку.

– Тебе.

Он протянул ей запечатанный конверт.

– Мари, я хочу, чтобы это письмо всегда было при тебе. Не распечатывай его, пока не... пока... – Он не сумел продолжить. – В общем, ты сама поймешь, когда его распечатать. А пока пусть оно просто будет с тобой.

Она взяла конверт, секунду смотрела на него, потом подняла глаза на Макса. Ее улыбка потухла.

– Я не понимаю. Он взял ее за руку, переплетя свои пальцы с ее, – отчасти потому, что хотел успокоить ее, а отчасти из-за тоге, что просто не смог удержаться.

– Я люблю тебя, милая, – хрипло выговорил он. – И хочу, чтобы ты знала об этом. Поэтому и написал тебе.

Ее улыбка вернулась.

– Но я это знаю. Макс. – Положив конверт на стол, она нежно коснулась пальцами его щеки. – Тебе нет нужды писать мне о своей любви, ты даришь ее мне ежедневно. Зачем ты... – Она смолкла и расширившимися глазами посмотрела на него. – Зачем ты... написал его? Разве... мы... расстаемся?

– Мари...

– Теперь я понимаю, почему ты весь день был в таком странном расположении духа. Поэтому, да? Ты куда-то уезжаешь? – Она дышала прерывисто и часто. – Тебя что-то гнетет, но ты не говоришь мне об этом.

– Тс-с, Мари, успокойся. Все хорошо...

– Но, Макс, твое молчание пугает меня!

Он поднялся и, оторвав ее от стола, привлек к себе. Вся дрожа, она прильнула к нему.

– Мари, прости, если я заставил тебя волноваться, – тихо сказал он, поглаживая рукой ее спину и ненавидя себя за то, что вынужден опять лгать ей. – Да, я уезжаю. В Лондон. Я должен встретиться с одним моим другом. Я рассчитывал вернуться до того, как ты проснешься, и мне не хотелось говорить тебе, ведь я знал, что ты будешь беспокоиться. – Он поставил ее и, чуть отстранившись, мягко взял в ладони ее лицо. – И не ошибся, ты уже обеспокоена.

Ее дыхание немного выровнялось. Темные, бездонные глаза смотрели ему в лицо.

– Но почему бы мне...

– Нет, ты не можешь поехать со мной. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. Ночные лондонские улицы не самое подходящее место для дамы.

Однако это объяснение, казалось, не удовлетворило ее: она положительно догадывалась, что что-то здесь не так.

– Мари, чем скорее я уеду, тем скорее вернусь, – Он чмокнул ее в нос и отстранился. – Итак, милая супруга, отправляйтесь-ка лучше в постель, а мне позвольте заняться делами.

Она промолчала, однако изрядно удивила его, В который уже раз.

Приблизив к нему лицо, она поцеловала его в губы.

Мягко и медленно, и поцелуй этот был столь же непреодолим, сколь теплы были ее губы.

Он не успел остановить себя: схватив ее за плечи, он с силой притянул ее к себе и ответил на ее поцелуй своим – жадным, внезапным и проникающим, от которого она затрепетала.

Он зная, что у него нет времени даже на поцелуй, но не мог отпустить ее. Ее руки скользили по его спине, захватывая, сминая ему рубашку. Он говорил себе, что пора идти, он должен идти...

Но огонь, вспыхнувший в нем, отрезал путь к отступлению. Он желая ее, он нуждался в ней, так отчаянно и страстно, что сгорал в огне желания, У него не было времени, чтобы отнести ее в спальню, на их ложе. Не отрывая своих губ от ее, он отступил на шаг и, увлекая ее за собой, опустился в кресло.

Она издала тихий звук, в котором слышалось удивление и робость, но он, приподняв ее ночную сорочку, усадил ее верхом на себя и торопливо расстегнул бриджи. Придерживая ее за поясницу, он устроил ее поудобнее, так, чтобы ее колени, обхватив его бедра, упирались в спинку кресла. Жар ее нагой плоти, дрожь возбуждения в ее теле, запах ее вожделения были столь сладостны, что из горла его вырвался глубокий, первобытный стон. Он двинул бедрами.

В приглушенном свете лампы их взгляды встретились.

Он с силой опустил ее.

Она выгнулась, голова ее откинулась, губы раскрылись в беззвучном крике, когда он вошел в нее стремительно и глубоко. Сердце его бешено колотилось» руки сжимали ее тело, толчками он двигался в ней и стонал, ощущая, как ее тесные ножны обхватывают его меч. Она, наполняя темноту тихими невнятными звуками, сжимая его плечи, начала двигать бедрами, поднимаясь к опускаясь, встречая его страсть своею, и он познал самые пределы ее восхитительных шелковистых, глубин.

Припав лицом к ее грудам, он целовал каждую открытым ртом, покусывал их кончики сквозь шелк ее сорочки, пока они не проступили на влажной материи, словно жажда» тепла и влаги его уст.

Они отдались друг другу целиком, без остатка, вознесясь в никуда, и настигшая их буря освобождения была стремительной и неистовой, и оба закричали, тотчас и вместе.

А потом она упала ему на грудь, обмякшая и дрожащая, и он обнял ее.

– Я люблю тебя, Макс, – выдохнула она. – Люблю.

Он шептал ее имя, снова и снова, отчаянно обнимая ее.

И благодарил темноту, скрывавшую его слезы.

Глава 20

Темза беззвучно катила свои воды, молодая луна тускло светила в ночи. Из мрачных заведений, выстроившихся по Бишопгейт-стрит, не слышалось ни бесшабашного смеха, ни непристойных песен. Карета громыхала по булыжной мостовой, разбрызгивая грязные лужи. Макс вдыхал соленый, воздух, напоенный запахом моря и английского дуба. В запахнутом плаще, надвинутой на глаза треуголке, скрывавшей его лицо он приподнял уголок занавески и осмотрел улицу.

Французы называют это deja vu[4].

Эта ночь, каждый ее штрих, каждый дюйм этого угрюмого, безлюдного квартала Южных доков казались абсолютно такими же, какими он видел их много недель тому назад, когда впервые посетил это место.

Даже хилый свет уличных фонарей так же, как и в прошлый раз, желтил лужи и освещал кованую вывеску, поддерживаемую чугунными кронштейнами, – незабываемую и живописно исполненную, на которой крошечная птаха гибнет в когтях хищного врага.

«Ястреб и воробей».

Макс вытащил руку из кармана и постучал в потолок кареты. Все, решительно все, оставалось прежним. Все да не все; с холодной усмешкой подумал Макс. Кое-что все-таки изменилось.

Он стал другим.

В прошлый раз он приехала сюда тревожным, потеющим, неуверенным в себе; сегодня же он был преисполнен холодной решимости. И вовсе не пистоли и не кинжалы делали его бесстрашным, а ясность его цели. Хотя сам он почти удивлялся своему спокойствию.

Возможно, причина подобного спокойствия кроется в очевиднейшем, но самом существенном изменении, свершившемся в нем. Теперь он знает, кто он такой. И что ему нужно. И он сделает все, чтобы добиться своего.

Он отстоит то, что принадлежит ему.

Он вынул из кармана пистоль. Эту двуствольную дуэльную пистоль он брал с собой в прошлый раз. И ею же он убил человека в Луирете.

Он медленно взвел курок.

Если у него есть хоть какое-то преимущество над противником, то оно, несомненно, заключается в этом тончайшем элементе неожиданности: при внешней своей неизменности он уже не тот, кого они ожидают увидеть.

Да и люди, которых он взял с собой, одетые под кучера и лакея, были совсем не тем, чем казались.

Мужчина, правивший лошадьми, направил карету в дальний конец улицы, как его ранее инструктировал Макс, и она повернула за угол, потом, свернув еще раз, въехала в переулок, спрятавшийся позади домов, среди которых была таверна «Ястреб и воробей», и остановилась.

«Лакей» отворил дверцу кареты, и Макс, засунув пистоль под плащ, поднялся. Он вышел в темноту, посмотрел налево, направо. Из окон заведений сочился тусклый свет, узкий тротуар был безлюден.

Многочисленные пивные и таверны, примыкавшие одна к другой, не оставляли никаких проходов между собой – ни единой щелки, в которой его мог бы поджидать противник.

– Десять минут, – тихо бросил Макс.

Мужчина кивнул, закрыл дверцу и занял свое место на запятках. «Кучер» дернул поводья, и экипаж отъехал в конец переулка. Оттуда ему будет удобнее выехать на смежную улицу.

Макс сжал пистоль. Они будут ждать его десять минут. Если за это время он не вернется – либо спасаясь, либо для того, чтобы сообщить, что все в порядке, – они придут в таверну. Со своим оружием.

Этот ход Макс позаимствовал у противников, с которыми столкнулся в Луирете. Будет недурственно, подумал, пересекая узкую улочку, Макс, когда против них применят их же собственную тактику.

Если, конечно, вызвавший его сюда Вульф окажется предателем.

А нет, так ничего страшного, если он немного попотеет, обнаружив, что в него целятся два искусных английских стрелка. Это продлится недолго – всего секунду или две. Макс, прижимаясь спиной к стене дома, медленно двигался к «Ястребу и воробью». Таверна находилась точно посредине квартала.

Добравшись, он осторожно придвинулся к окну, примыкавшему к задней двери, и, избегая хилого света свечи, чудом проникавшего сквозь мутное грязное стекло, заглянул внутрь.

Сегодня посетителей было побольше, чем в прошлый раз; no-меньшей мере с десяток матросов поглощали пунш, лапая между делом местных потаскух. Он не увидел никого, кто хотя бы отдаленно походил на Вульфа. Однако дальние углы почти совсем не освещались.

Он бросил быстрый взгляд в соседнее окно, но и оно не позволяло увидеть большего. Приходилось идти на риск.

Он скользнул к двери и взялся за ручку. И в ту же секунду с другой стороны переулка раздался приглушенный голос:

– Д'Авенант, постойте!

Макс отскочил к стене и направил пистоль в темноту, готовый нажать на курок.

Высокая фигура отделилась от дерева, приблизилась к нему, и в тусклом свете Макс разглядел знакомые черты лица.

Флеминг.

– Еще один шаг, и он станет для вас последним, – яростным шепотом предупредил его Макс.

Флеминг поднял руки.

– Черт возьми! Я при шел сюда не для того, чтобы убить вас, – прошипел он. – Вульф устроил вам ловушку. За этой дверью сидят его люди, готовые прострелить вам голову' Вульф – изменник. Он француз и с самого начала работает на французов.

Макс не шелохнулся. Его палец остался на курке. Сердце больно колотилось в груди.

– Не глупите, – настаивал Флеминг. – Если вы откроете дверь, то мы оба мертвы.

– А если предатель не Вульф, а вы? В таком случае мертв буду я.

– Если бы я хотел убить вас, то я уже сделал бы это. Нас ждет моя карета...

– А в ней, возможно, ваши люди, готовые прострелить мне голову.

– Болван! Я хочу спасти вам жизнь. Вам и девушке.

Вульф думает, что убил меня. Поэтому-то отважился поспать вам это приглашение через газеты. Он пытался убить меня, потом исчез... Осторожно! Сзади!

Макс услышал шаги за спиной, но слишком поздно. Развернувшись, он увидел направленную па него пистоль.

И прежде чем он успел направить свою, за спиной у него прогремел выстрел. Он слышал, как свистнула пуля. Противник вскрикнул и скорчился в дверном проеме соседнего дома, где прятался всего в нескольких ярдах от Макса.

Подбежал Флеминг с дымящейся пистолью в руке и с проклятиями на устах.

В тот же миг дверь таверны распахнулась. Свет хлынул в темный переулок, а вместе с ним – выстрелы и трое вооруженных мужчин.

Макс, кружась на месте, стрелял почти не целясь. Он быстро опустошил правое дуло пистоли и бросился на землю. Переключив пистоль на левое, он мгновенно расстрелял и его. Двое его противников упали.

Третий стрелял во Флеминга. Тот уже расстрелял все свои пули н сейчас пытался вытащить из голенища сапога другую пистоль. Пуля настигла его, он закричал и скорчился от боли, выронив из рук пустое оружие.

Макс выхватил из своего сапога дуэльную пистоль и одним выстрелом сразил третьего противника. По переулку к ним бежали его охранники.

– Пора убираться отсюда, – зажимая раненую руку, проговорил припавший к стене Флеминг. – Добром это не кончится.

Макс колебался секунду. Вульфа не было видно, лишь пьяные матросы и перепуганные девицы толпились в дверях. Но он не намерен был ждать, когда еще кто-нибудь таившийся в засаде, обнаружит себя.

Схватив Флеминга за правую руку он махнул своим охранникам, отсылая их к карете.

– Пойдемте.

Флеминг чертыхнулся.

– Я же сказал, нас ждет мой экипаж.

– Мы поедем в моем.

– Господи, до чего же вы недоверчивы, – смерив его сердитым взглядом, промолвил Флеминг. – А я, между прочим, только что спас вам жизнь!

Именно поэтому я оказываю вам эту услугу.

Вчетвером они бросились в дальний конец переулка, где ждала карета Макса. Флеминг дышал часто и тяжело.

– Староват я уже для подобной дребедени, – выдохнул он когда Макс дернул дверцу.

Они запрыгнули в карету. Кучер взобрался на козлы, в горой охранник занял свое место на запятках. Кучер гикнул, взмахнул кнутом, и лошади понеслись во весь опор.

Захлопнув дверцу, Макс сел напротив Флеминга и зажег один из настенных светильников. Флеминг, воспользовавшись своим шейным платком, перевязывал рану.

Макс засунул пустую пистоль в карман плаща, после чего вытащил из кармана жилета другую, поменьше.

– Да-а, рана серьезная.

Рукав Флеминга был пропитан кровью, багровые капли стекали на ладонь.

– Черт! Болит, собака! – Сморщившись, он затянул на руке платок. – Ну да ладно, бывало и похуже. Сейчас главное, что... – Он смолк, уставившись на пистоль в руке Макса. – Боже милостивый! Я только что спас вам жизнь, а вы по-прежнему не верите мне?

– Я же ваш ученик, – спокойно ответил Макс. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Вас трое, я один, – сухо заметил Флеминг. – Я совершенно уверен, что ваши кучер и лакей и дня не прослужите в качестве таковых.

Макс не убрал пистоли.

– Для чего Вульфу убивать меня? Это не даст ему то, что он хотел бы получить. Ему нужна мадемуазель ле Бон.

– Да. И нам бы лучше поскорее отправиться к ней. Потому что, пока мы с вами беседуем, он намерен получить то, что ему нужно.

Макс почувствовал, как сердце кольнуло от страха.

– Он не знает, где она.

– Мне бы вашу уверенность, – жестко возразил Флеминг. – На Вульфа работает тот перебежчик, Холкрофт, о котором мы говорили вам. Так вот, он – лучший охотник из тех, кого я когда-либо знал. Я, как вы понимаете, имею в виду охоту не на лис. Вульф лично обучал его. Холкрофт выследил вас сразу же, как только вы вернулись в Англию, и до сих пор следит за вами. А Вульф... Вульфу было нужно, чтобы девушка осталась без присмотра.

Макс старался справиться со страхом, сжимавшим ему сердце.

– Но вы-то как узнали обо всем этом? – упрямо допытывался он.

– Как я узнал?

Флеминг расстегнул ворот сорочки. Под ней, на шее, оказалась марлевая повязка. Он молча снял бинт, и Макс содрогнулся, увидев багровый след от веревки.

– Вот как. – Флеминг вздернул головой. – Это сделали люди Вульфа. Гаротта[5]. Чисто французский способ убийства. Вульф хотел не просто убить меня, он желал сделать это с издевкой. Однако просчитался: гаротта, конечно, выглядит весьма эффектно, но не всегда приводит к желаемому результату. Да и люди его были хороши. Они оказались страшно болтливы, и прежде чем потерять сознание, я услышал кое-что из их разговора.

Он помолчал, заматывая бинт на шее, а затем продолжил:

– Теперь вы понимаете, почему Вульф осмелился вызвать вас через газеты? Он ведь знал, что это приглашение будет понятно только двоим – вам и мне, но меня-то он считал мертвым.

Макс молчал, переваривая услышанное. Ледяной страх сковывал его душу.

– Если вы говорите правду, то выходит... Вульф с Холкрофтом уже...

– Уже добрались до вашего укрытия, – нетерпеливо и раздраженно закончил Флеминг. – Мы с вами точим лясы, а они, возможно, уже сцапали мадемуазель ле Бон. Д'Авенант, мне плевать, верите вы мне или нет, но мы должны опередить их. Вульф предал двадцать лет моей дружбы, моего доверия, и я не хочу, чтобы этот негодяй выиграл сейчас.

Макс больше не колебался ни секунды. Открыв люк в крыше кареты, он встал во весь рост и прокричал кучеру.

– Поворачивай домой! Можешь загнать лошадей, но – ради Бога! – мы должны быть там!

– Слушаюсь, сэр!

Макс захлопнул люк и опустился на место. Внутри у него была пустота.

Однако его пистоль была по-прежнему направлена на Флеминга.

Тот покачал головой.

– Видит Бог, я хорошо подготовил вас. – Он хмурился, но в голосе его слышалось одобрение. – Мне даже нет нужды спрашивать, как вам удалось выбраться из Франции, д'Авенант. Теперь я и сам вижу. Хотя, признаюсь, я думал, что вы погибли, и уже собирался было выразить соболезнование вашим родным. Лишь от подосланных ко мне убийц я узнал, что вы живы.

– Ваша похвала вдохновляет меня.

Флеминг рассмеялся, по тут же сморщился от боли и замолчан, поглаживая горло, затем откинулся на спинку дивана и вытер пот со лба.

– Похоже, я недооценивал вас. Черт, нам с вами сейчас предоставляется исключительная возможность! Кстати, как наша девица? Она что-нибудь вспомнила?

– Нет. И я хотел бы обсудить с вами кое-что, Флеминг Я могу передать ее вам только на определенных условиях.

Голубые глаза Флеминга округлились, затем сузились.

– О чем это вы толкуете? Какие такие условия? Вы обязаны передать ее мне немедленно. Нам нужна ее формула.

– Она не помнит ее. И я не хочу чтобы она пострадала от тех жестоких приемов, с помощью которых вы попытаетесь извлечь из нее формулу.

Флеминг смотрел на него с изумлением.

Затем догадка мелькнула в его глазах.

– А-а Да вы похоже питаете нежные чувства к малышке – Его глаза гневно сверкнули. – И это после того, что она совершила? Но она же враг! Неужели вы можете.

– Она не то что вы думаете, Флеминг И что касается содеянного ею, то это вопрос спорный.

– Единственное о чем можно спорить сейчас, так это о том, намерены ли вы передать ее немедленно или же желаете столкнуться с последствиями. А они будут весьма серьезны. И вам не поможет ни ваше влиятельное семейство, ни брат-герцог. Пусть только попробуют вмешаться, и вам будет предъявлено обвинение в измене.

– Я готов к этому, Флеминг. Помнится, как-то раз вы спрашивали меня, во что я оцениваю эту миссию. Так вот – мне нужна мадемуазель ле Бон. Живая и невредимая. И я буду находиться при ней постоянно, нравится вам это или нет.

Флеминг стиснул зубы.

– Я не склонен торговаться с вами. Я отвечаю перед королем.

– Я тоже. И я исполню свой долг перед королем и Англией. Но куда бы ни отправилась мадемуазель ле Бон, я отправлюсь с ней. Воспринимайте нас как супругов.

Флеминг помассировал раненую руку, безжизненно висевшую вдоль тела.

– Я подумаю, что тут можно сделать. Но ничего не обещаю.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. А потом Флеминг улыбнулся, медленно и язвительно.

– Должен признаться, д'Авенант, я уже давно не испытывал такого изумления. Я допускал все, что угодно, но только не это. Вот что значит досылать на дело дилетанта.

– Вы послали не дилетанта, – так же медленно и язвительно улыбнулся Макс. – А д'Авенанта.

Флеминг только кивнул в ответ и, явно страдая от боли, откинулся на плюшевые подушки. Остаток пути они проделали в молчании. Карета, выехав из Лондона, стремительно катилась на юг, к Суссексу.

Меньше чем через час она замедлила ход, и Макс, приподняв занавеску на окне, увидел знакомый дом. На первый взгляд все выглядело неизменным. Охранники были на своих постах.

Он облегченно вздохнул. Карета остановилась.

– Сначала вы Флеминг. – Макс махнул пистолью. – Выходите.

Старший мужчина хмуро повиновался.

– Недоверчивый, черт!

Охранник, поспешивший к карете, открыл дверцу, и Флеминг вышел первым.

– Однако, – медленно проговорил он, ступив на землю, – всего не учтешь!

Он резко обернулся. В левой руке его блеснула пистоль. На один ужасный миг ослепительная, смертельная вспышка запечатлелась в мозгу Макса.

А затем выстрел прогремел в ночи – и боль, жгучая как огонь, вспыхнула в груди и повалила его наземь.

Мари вздрогнула и проснулась. Сердце бешено колотилось в груди.

Сидя в постели, она смотрела сквозь газовую занавесь на окна, не понимая, что же разбудило ее. Кажется, она слышала какой-то шум. Или то был сон?

Вот оно. Стреляют! И на этот раз не один, а шквал выстрелов прогремели в тишине.

Французы нашли их. Она вскочила, желая броситься к окну, но запуталась в занавесях. Тонкие и прозрачные, они липли к телу, не отпуская ее. Где Макс? Почему она одна? И тут она вспомнила. Библиотека... Там они любили друг друга, потом он принес ее сюда, гладил ей спину, шептал слова любви... Потом... потом она, наверное, уснула.

А он поехал в Лондон на свидание с другом. Он еще не вернулся. Он в безопасности.

Как? Как удалось французам обнаружить их? Выпутавшись наконец из занавесей, она сошла с возвышения, на котором раскинулось их ложе. Босая, в ночной сорочке, она озиралась вокруг, не зная, куда ей броситься.

Почему, почему так уверена была она, что все опасности миновали?

И что ей теперь делать? Спрятаться? Сидеть здесь? Бежать?

Снаружи продолжали стрелять. Она услышала крики. Паника сдавила ей горло. Она кинулась было к двери, но вдруг остановилась. Дрожь ужаса прошла по ее телу.

Ночь, стрельба... Нужно бежать... Крики. Пожар.

Она застыла. На один страшный миг комната вдруг потеряла свои очертания, и она увидела себя на заросшем травой холме, потом... где-то еще, и все вокруг было таким... знакомым, родным... И зарево пожара в ночном небе...

Она пошатнулась и, чувствуя, что теряет сознание, ухватилась за ручку двери. Холодный металл обжег ладонь и вернул ее к действительности. Однако перед глазами по-прежнему стояло зарево пожара. И еще один образ, живой и зримый, проступил в ее памяти. Она увидела лицо. Это было лицо молодой женщины – милой, хорошенькой блондинки.

Страшное напряжение сковало ее шею и плечи, в ушах звенело, внутри все сжалось. Господи, что происходит с ней?

Она пыталась справиться со страхом. Пыталась думать. Нужно бежать. Нельзя позволить врагам схватить ее. Макс говорил, что они могут использовать ее как заложницу, чтобы получить его. Эти убийцы не остановятся ни перед чем, лишь бы получить то, что им нужно, – ее мужа.

Она дернула дверь и выскочила в темный коридор.

Но куда ей бежать? Где спрятаться? Дом не достроен пока это только скопление огромных пустых комнат.

Хотя, есть одно место, где она сможет укрыться.

Она свернула направо. Побежала в глубь дома, темного и пустого. Сердце колотилось так же сильно и часто, как ступали по мраморному полу ее босые пятки.

Западное крыло осталось позади. Она выскочила в холл.

Бросилась к железной двери, что вела в восточное крыло дома. В оранжерею. В темноте шарила рукой по двери, пытаясь найти щеколду. И никак не могла найти ее. Наконец, нащупав, дернула ее, но та не сдвинулась ни на дюйм. В панике она дергала ее снова и снова и наконец открыла.

Она налегла плечом на тяжелую металлическую панель. Втиснувшись в приоткрывшуюся щель, плечом закрыла за собой дверь и, задыхаясь, прислонилась к ней спиной.

Ночь была безлунной. Лишь холодный свет звезд проникал сквозь стеклянные своды над головой. Преломляясь в стеклянных гранях, он рассыпался серебристым дождем; крошечные осколки света испещряли обступивший ее безмолвный и жуткий лес.

Вся дрожа, она отошла от двери. Как запереть ее, она не знала.

Растительность была такой густой и высокой, что она не видела, что происходит снаружи. Но выстрелы прекратились. Она не знала, как это истолковать. Значит ли это, что их охранники прогнали непрошеных гостей, или...

Она слышала, как хлопнула наружная дверь.

Кто-то вошел в холл. Прокричал что-то.

По-французски.