Русские над Индией

      Я выпил чай.
      После этого мулла ближе подошел ко мне и, прочитав молитву, сказал:
      - Живи, Юсуф, но ты будешь жить мертвецом! - И потом, обернувшись к народу, сказал: - Правоверные, вот Юсуф, которому Аллах сподобил продлить жизнь его и после смерти. Великий грех падет на того, кто посмеет убить его, так как все равно Аллах не пошлет смерти "живому мертвецу"!
      После этого я пришел домой. Сначала все боялись меня и сторонились, а потом и привыкли. Вот я с тех пор и "живой мертвец" - так это прозвище за мной и осталось. Такую благодать послал мне Аллах за мою верность вере и страдания за родину, - сказал рассказчик, - и теперь, когда я умру во второй раз, Великий Пророк меня прямо возьмет на лоно свое - мне об этом сказал наш святой Хазрет-Ишан, - добавил он.
      Я был поражен слышанным рассказом тем более, что неправдоподобного тут ничего не было.
      - А знаешь что, тюра? Ведь скоро поход будет.
      - Почему ты думаешь?
      - А потому, что если теперь Ак-Паша не захочет прогнать афганцев, то потом трудно будет. Инглиз (англичанин) очень им помогает: и оружие дает, и денег много дает. Ой, как много! - При этом мой собеседник покачал головой. - Ну, прощай, таксыр, - сказал он, вставая и протягивая мне руку. - Аллах да воздаст тебе за то, что приютил несчастного.
      Я простился с Юсуфом и при расставании предложил ему денег.
      - Спасибо, таксыр, бир кагаз (рублевую бумажку) возьму, а больше не надо.
      Мы расстались, и с тех пор я его уже не видел. Слышал я потом, что он поселился в кишлаке Кара-тепе, куда перебрались и прочие бежавшие таджики, что он всеми уважаем и любим и по-прежнему сохранил свое прозвище "живого мертвеца".
      2. Объявление похода. Сборы. Выступление
      - Поздравляю вас с новостью! - остановил меня на Маргеланском бульваре мой приятель, поручик Б.
      - С какою?
      - Идем в поход. Я только что был в штабе, и при мне была получена телеграмма, - сказал он.
      - Да вы не шутите? - спросил я.
      - Какие же шутки, я сам читал телеграмму и даже знаю некоторые подробности. - И он стал посвящать меня в "приятную новость": - Во-первых, приказано приготовиться к походу на Памир 2-му Туркестанскому линейному батальону таким образом, чтобы из всего числа своих людей он составил один полубатальон, а другой полубатальон скомплектовать из охотничьих команд всех батальонов Ферганской области; затем, во-вторых, пойдет конно-горная батарея, казачий No 6 Оренбургский полк и саперная команда, а также телеграфисты военного телеграфного парка; начальником отряда назначен полковник Ионов. Итак, мы идем в поход. Положительно радостное известие; уж засиделись мы, пора и пороху понюхать, ну, до свиданья. - Он торопливо пожал мне руку и направился дальше, вероятно, чтобы скорее поделиться еще с кем-нибудь свежей новостью.
      Заинтересовавшись этим известием, я зашел к своему знакомому, офицеру Генерального штаба Г., которому должно было быть известно подробнее о предполагаемом походе.
      - А! - радостным возгласом встретил меня Г. - Ну, что, слышали новость? - и при этом бросил на меня пытливый взор, в котором я прочел большое желание поделиться со мною новинкой.
      Чтобы доставить хозяину это удовольствие, я притворился, что ничего не знаю.
      - Какую новость? - спросил я.
      - Ну, так и быть, вам я скажу, но, смотрите, это по секрету. Ни слова никому, пожалуйста.
      - Будьте покойны.
      - Видите ли, получена телеграмма. Мы идем в поход! - затем он передал мне уже слышанное мною от Б., но, кроме того, сообщил и то, что больше всего интересовало меня: именно причины, вызвавшие необходимость двинуть войска на Памир, и наконец и самую цель похода.
      - Видите ли, - начал он, - афганцы нарушили наши договоры о границах и выставили свои посты далеко за пограничную линию на нашу территорию. Подстрекаемые англичанами, они заняли Кафиристан и Канджут, а кроме того, владеют совершенно незаконно никогда не принадлежавшими им ханствами: Шугнаном, Рошаном и Ваханом, насилуют население и угоняют к себе русских подданных. Китайцы со стороны кашгарской границы также производят беспорядки на Памире и даже грозили поручику Бржезицкому, работавшему на Мус-Куле, смертью. Да, кстати, расскажу я вам эпизод с этим офицером; преуморительный случай! Бржезицкий, как вы, наверно, и сами знаете, работал на Памире, около Мус-Куля (ледяного озера), в этом году, производя маршрутные съемки, как вдруг откуда-то появились китайцы в количестве трех ляндз (эскадронов). Их джандарин{17}, Джан, заставил поручика оставить работы и уйти с Памира, мотивируя свое требование тем, что они не могут допустить русского офицера производить съемку китайской территории. Как ни убеждал их Бржезицкий, что это земля наша, ничто не помогло, и ему пришлось ретироваться. Время приближалось к зиме, и перевалы один за другим закрывались, то есть заваливались снегом, однако поручик добрался до озера Кара-Куля, где ожидал его казачий офицер с полусотней оренбуржцев. Однако работа была спешная, и ее во что бы то ни стало надо было закончить. Тогда оба офицера с казаками отправились на Мус-Куль с намерением прогнать китайцев. Выпал глубокий снег, и, для того чтобы по некоторым местам провести лошадей, казакам приходилось настилать на рыхлый снег кошмы и шинели. В течение трех дней мучились они с такими тяжелыми переходами через перевал Кизиль-Арт (14 000 футов) и наконец спустились в долину Мус-Куля. Между тем китайцы, довольные тем, что прогнали русского офицера, спокойно жили в киргизских кибитках и грелись у костров, как вдруг казаки ударили на них в нагайки, и перепуганные слуги богдыхана не только не защищались, а покорно ложились под нагайки казаков. Когда пересекли поголовно всех китайцев, дошла очередь и до их генерала. Как ни протестовал джандарин против подобной расправы, указывая на свой шарик и павлинье перо, однако пятьдесят ударов ему были отсчитаны, и затем вся его армия, позорно изгнанная с Мус-Куля, отправилась через перевал Ак-Берды восвояси. Ну и наделал же поручик работы и хлопот дипломатам. Говорят, такая переписка возникла, что, пожалуй, его не погладят по голове, а все же молодец Бржезицкий, хорошо проучил китайцев! - Рассказчик расхохотался.
      - Но позвольте, - сказал я Г - му, выслушав его рассказ, - вы начали о походе и не договорили. Скажите, пожалуйста, какая же цель-то похода? спросил я.
      - Цель - а вот какая. - Он пошел в другую комнату и принес последнюю карту Памира и прилежащих к нему ханств.
      - Видите, - сказал он, - предполагают занять, во-первых, Памиры, а во-вторых, вот все это пространство, - провел он линию пальцем по карте, захватив ханства Шугнан, Рошан и Вахан, - таким образом, чтобы нашею естественною границею с Индией был хребет Гиндукуш. Кроме того, положение таджиков, заселяющих Памирские ханства, ужасно. Ведь афганцы хуже истязают их, чем турки сербов и болгар, в 1877 году; пора нашему правительству и вступиться за несчастных, которые, по праву, наши подданные и терпят черт знает что от афганцев.
      Я вспомнил пророчество Юсуфа - он был прав. Поблагодарив любезного Г., который просил меня держать все рассказанное им в секрете, я пошел домой, где вслед за тем мне передали записку. "Голубчик, - писал мне Б., - я сообщил сегодня вам о походе, но забыл предупредить вас, что это пока секрет, пожалуйста, никому не сообщайте о слышанном. Ваш Б."
      В этот же вечер в городе все уже говорили о предстоящем походе.
      Везде только и речи, что о походе, о теплушках, тулупах и неприкосновенном запасе. Заведующие хозяйством с утра до ночи не вылезают из канцелярий, делопроизводители по хозяйственной части просто потеряли голову. Все хлопочут. Ротные командиры выбирают людей и посылают их на испытание во 2-й Туркестанский линейный батальон, где доктор осматривает их, либо бракуя, либо записывая в списки: "годен". Вместо забракованных присылаются другие.
      Солдаты покорно идут, и только немногие из них ропщут на долгие приготовления.
      - И чего, право, гоняют только зря, - ворчали некоторые, - хуже, чем на службе, измаяли: все смотры да смотры...
      И действительно, чуть ли не два раза в день производились различные смотры разными лицами, и солдат за несколько верст для этого гоняли в полной походной амуниции.
      - Уже скорее бы выступать, - ворчали солдаты. - Ей-ей, надоело.
      Вот фельдфебель осматривает одетую в амуницию роту и поправляет резким, порывистым движением неправильно скатанную шинель рядового.
      - Ишь ведь, черт, словно баба, шинель скатал - иди, перекатай! грозно обращается он к солдату, и тот, повернувшись кругом, бежит исполнять приказание начальника.
      - Ну, вольно, ребята, оправиться! - командует фельдфебель, и начинается кашлянье, сморканье, и солдатские остроты сыплются со всех концов роты.
      - А куды это мы пойдем, господин фельдфебель? - улыбаясь во весь рот, заискивающим тоном спрашивает один из солдат "хозяина роты".
      - А куды поведут, туды и пойдешь, - отвечает тот.
      - Нет, правда, господин фельдфебель? - не угомоняется солдат.
      - На Памиру, значит, по суседству с китайцем и "аванганцем", отвечает фельдфебель.
      Но солдат не успокаивается.
      - А позвольте спросить, господин фельдфебель, для чего столько войска туда посылают? - спрашивает он.
      Фельдфебель, и сам не зная, что ответить ему, сердито отворачивается и командует: "Смирно! Справа по порядку на первый и второй рассчитайсь!"
      И по роте, то громко, то тихо выкрикиваемые, слышатся отрывистые "первый! второй!" и т. д.
      Приготовления длились с лишком два месяца, и наконец к 1 июня было все готово, маршрут был получен, и выступление назначено на 2 июня.
      На большой площади, против казарм маргеланского гарнизона, выстроились войска покоем{18} в ожидании прибытия начальников. Ружья составлены, и люди разбрелись кучками по площади; везде царит веселое оживление. Вдруг раздалась команда: "В ружье!" - и в один момент все были в порядке. К отряду приближалась группа всадников, впереди которой на буланой лошади в белом кителе и фуражке скакал молодой полковник с Георгиевским крестом в петлице, это был начальник отряда полковник Ионов.
      - Здорово, братцы! - немного картавя, приветствовал он отряд, круто осадив лошадь и грациозно отдавая честь.
      - Здравия желаем, ваше высокоблагородие! - рявкнуло полторы тысячи грудей.
      - Вольно, оправиться! - сказал полковник, и снова оживление воцарилось над отрядом.
      Один за другим прибывали к отряду начальствующие лица, пришли остающиеся войска отдать честь уходившим, и наконец приехал командующий войсками генерал-майор Корольков. Началось богослужение. Веселость сразу исчезла с лиц солдат. Они прилежно молились, крестя свои загорелые лбы и кладя поклоны, а затем каждый приложился ко кресту.
      После окончания этой церемонии людям была предложена чарка водки. Командующий войсками провозгласил тост за здоровье Государя Императора, и при звуках русского гимна грянуло дружное "ура". Затем с чаркой в руке выступил вперед обожаемый солдатами командир 3-й Туркестанской линейной бригады боевой генерал Саранчов.
      - Ребята! - начал генерал, когда затих последний крик. - Поздравляю вас с походом и надеюсь, что вы так же свято и безропотно совершите возложенное на вас тяжелое дело, как совершали его ваши предшественники, славные покорители Туркестана! Помните, что Туркестан всегда гордился своими храбрыми воинами, пусть же и на сей раз в летописи его прибудет еще один, покрытый славою поход. Если придется вам столкнуться с халатниками, то проучите их по-русски, как учили мы и хивинцев, и кокандцев. Помните, что за Богом молитва, а за царем служба не пропадают. Пью за ваше здоровье, ребята. Ура!
      После речи бригадного стали подходить к водке нижние чины, каждый благоговейно брал чарку и опрокидывал ее в рот, как бы боясь оставить на ее дне хоть капельку казенной водки.
      Под огромным шатром, поставленным посреди плаца, идет прощание офицеров со своими семействами. Многие дамы плачут, отцы с грустью держат на руках своих детей.
      Поодаль, около расположившихся под тенью дерев солдат, собрались кучки народа и сартов, а также баб-солдаток, провожающих своих мужей; некоторые из них воют.
      Раздался сигнал сбора.
      Роты выстроились; прежде всего двинулся авангард, а за ним потянулся весь отряд под звуки марша и грохот барабанов. Раздалась солдатская песня, среди которой выделялось громкое выкрикивание подголоска.
      - Привал! - раздается голос спереди из облака пыли.
      - Стой, привал! - подхватывают возглас в ротах, и батальон останавливается.
      Провожавшие в последний раз прощаются с памирцами, и через полчаса отряд уже в полном походном порядке следует по пыльной дороге, пролегающей то по широко раскинувшейся степи, окаймленной высокими снежными горами, то узкими улицами пыльных сартовских кишлаков.
      Памирский отряд разделился на две части: одна направилась по кратчайшему пути через перевал Тенгиз-бай, а другая на город Ош, где должна была захватить огромный вьючный транспорт и, перевалив через Алайский хребет, соединиться с остальными силами отряда, который двинулся по Исфайрамскому ущелью, через хребет Большого Алая. Быстрым шагом, длинной вереницей идут солдаты, тяжело дыша, то поднимаясь, то спускаясь по узким карнизам, как бы прилепленным к отвесным гранитным стенам. Грозно возвышаются с обеих сторон пути громоздящиеся друг над другом отвесные скалы, местами переходящие в крутые осыпи, усеянные осколками гранита и сорвавшимися с вершин камнями. Слева глубокий обрыв, на дне которого клокочет горная речка, наполняющая все ущелье каким-то неистовым шумом, напоминающим рев сильной бури. Далее ущелье все более и более суживается, и наконец начинается крутой и довольно продолжительный подъем на Тенгиз-бай. Около полутора суток боролся отряд с огромною преградой, и некоторым ротам пришлось ночевать на вышке его (12 000 футов), в снегу, да еще во время метели. Перевалив через Тенгиз-бай, отряд вышел из темного Исфайрам-ского ущелья и подошел к выходу в Алайскую долину, где и остановился бивуаком около крепости Дараут-курган.
      За пять лет до возмущения кипчаков (1871 г.), когда Кокандское ханство было самостоятельным, крепость эта имела важное значение для кокандцев, так как, расположенная у входа в Дараут-Исфайрамское ущелье, она оберегает долину реки Туза, впадающей в реку Кизиль-су, и защищает перевал Тенгиз-бай от нападений памиро-алайских кочевников со стороны Каратегина. Кокандский хан держал в этой крепости довольно большой гарнизон с уполномоченным комендантом, который вместе со всем гарнизоном был вырезан в 1871 году памиро-алайскими кочевниками, а крепость осталась в запущении. Теперь Дараут-курган представляет из себя цитадель из толстых глинобитных стен, слегка размытых в верхней части своей дождями. По углам четырехугольника возвышаются круглые башни, придающие крепости довольно внушительный вид. Продневав у крепости, отряд двинулся дальше, шел все время вверх по правому берегу Кизиль-су, вдоль по Алайской долине, и наконец, 16 июня, прибыл к местечку Борда-ба, где и встретился с другой частью памирского отряда через две недели.
      3. Ляангарское ущелье. Скобелевский домик. Рассказ капитана
      Ляангарское ущелье пролегает по тропинке, тянущейся вдоль узкого берегового карниза, нависшего над ревущей рекой Ляангар-сай, и ведет от города Оша к укреплению Гульча. С обеих сторон ущелья громоздятся друг над другом огромные каменные утесы, которые в некоторых местах совершенно нависают над головою до того, что страх берет при мысли, что вот-вот эта огромная каменная глыба сорвется и упадет со своей высоты.
      Узкая полоса голубого неба, виднеющаяся вверху, мало освещает ущелье, погруженное в неприятно-таинственный мрак, среди которого царит лишь шум ревущей реки.
      Погода начинала хмуриться, кое-где набегали темные облачка, и мало-помалу небо покрылось свинцовыми тучами. Где-то вдали слышались раскаты грома, подхваченные продолжительным эхом, разносившиеся по горам и постепенно замиравшие в одном из темных ущелий. Облака нависли почти над самыми головами, и в воздухе наступила какая-то особенная тишина. Брызнул дождик! Он освежил душную атмосферу ущелья, люди вздохнули свободнее и пошли бодрее.
      Вдруг, как бы внезапно распахнув гигантское окно, в ущелье ворвался сильный вихрь, и вслед за ним дождь полил как из ведра.
      Узкая глинистая тропинка, быстро размякшая от дождевых потоков, с шумом сбегавших с окружных скал, сделалась такою скользкою, что ноги разъезжались, идти становилось необыкновенно трудно, да, кроме того, ежеминутно грозила опасность сорваться и полететь в пропасть.
      Дружный хохот вдруг пронесся по ущелью, нарушая воцарившуюся тишину между солдатами. Ротный барабанщик, по прозванию "чертова шкура", поскользнулся, и его инструмент, соскочив с крючка, ударился о камень и, сделав гигантский прыжок, покатился с обрыва, выделывая самые удивительные сальто-мортале. Несчастный барабанщик, весь выпачканный в грязи, стоял, с грустью посматривая на сбежавший свой инструмент.
      - Ай да так! - хохотали солдаты. - Смотри, смотри, ей-богу, в реку попадет, - кричал, хохоча, толстый, дородный солдат, хлопая себя рукою по колену.
      - Ишь, как клоун в цирке прыгает, - прибавил другой.
      - Что ж ты, "чертова шкурина", делать будешь без своей музыки? обращались к несчастному барабанщику проходившие солдаты. - Ты бы за ним тоже вприпрыжку.
      - Пошли вы к лешему, ну вас, - отбояривался барабанщик. Ему действительно было не до того, во-первых, ответственность, если барабан в воду попадет и будет унесен рекой, а с другой стороны, и жаль его, он ему служил прекрасным креслом во время привалов, особенно в мокрую погоду, когда уставшие солдаты не могли ни сесть, ни лечь на пол, между тем как он всегда восседал на своем барабане и только иногда из уважения к чинам уступал половину своего места фельдфебелю. Он жадно следил за полетом барабана, не обращая уже внимания на насмешки солдат.
      Вдруг барабан подпрыгнул и лег между двух камней, почти у самой реки. "Слава Богу", - подумал барабанщик, и, карабкаясь за острые камни по скользкой глине, пополз он добывать своего сбежавшего товарища, ободряемый насмешливыми криками проходившей мимо роты.
      Небо окончательно заволокло тучами, и в ущелье воцарилась глубокая тьма. Яркий блеск молнии озарил все ущелье, и вслед за ним грянул оглушительный раскат грома. Подхваченные эхом в темных ущельях, раскаты не успевали еще замереть, как снова, будто волшебным огнем, озарились мрачные громады, и опять раздавались раскаты с новой силой, как бы желая догнать убегавшие вдаль звуки, подхваченные мрачными ляангарскими ущельями. А дождик лил, как во дни потопа. Но вот мало-помалу раскаты становились слабее, молния как-то вяло освещала горы, медленно мигая своим бледным светом, дождик понемногу стихал.
      Становилось светлее. Сквозь разорвавшиеся свинцовые тучи кое-где уже виднелись клочки голубого неба.
      Солдаты остановились и, сняв рубашки, стали выжимать из них воду, а некоторые, присевши на камни, свертывали себе курево. Солнышко выглянуло из-за туч и своею теплотою приятно ласкало озябшие члены солдат. Все сразу ожило, все точно проснулось с первым лучом дивного светила. Воздух наполнился каким-то чудным ароматом, птички то и дело взлетали то здесь, то там, иногда вырываясь почти из-под самых ног идущих солдат, а в вышине, распустив огромные крылья, парил, описывая большие круги, горный житель орел.
      - Глянь-ко, ребята, дом русский! - крикнул один из идущих. - Ей-богу, дом!
      Все обратили внимание на небольшой, выбеленный, русского типа домик, расположившийся около самой реки Ляангар-сай, и каждый задавал себе вопрос, кто бы это мог построить дом среди этой суровой горной природы, вдалеке от всего русского-родного. Ведь не киргизы же? Где им! Они не признают другого жилища, кроме своих юрт.
      Около домика был назначен двухчасовой привал, и солдаты принялись сушить промокшее белье и согревать себе чайники, а офицеры в ожидании закуски забрались в домик.
      Это было небольшое строение, сложенное из сырцового кирпича, состоящее из двух комнат и кухни. Потолок уже частью разрушился, штукатурка местами держалась на полусгнивших чиях (камыше). Окна были выбиты, и в них не оставалось и признака стекол, очевидно утащенных киргизами. Около домика находился навес, служивший когда-то для стоянки лошадей, а теперь приютивший под свой кров киргиза, торгующего арбузами, дынями и сушеными фруктами. Денщики втащили палацы и складные табуреты, мы уселись в кружок, и на сцену появилась неизбежная в походах - водка. Как приятно было пропустить рюмочку после тяжелого перехода! Все были заняты своим делом, кто раскупоривал бутылки, кто приготовлял закуску, а кто лежал на палаце, разминая свои уставшие члены. Снаружи доносился оживленный говор солдат и заливалась на все лады гармоника.
      Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошел старый капитан П.
      - Николай Николаевич, рюмочку скорее, - обратились к нему хором офицеры.
      П. был любим всеми в отряде. Это был боевой и бывалый офицер, участник Хивинского, Кокандского и Алайского походов.
      - Уф, и пакостная же погода захватила нас, господа, - сказал он, как бы оправдываясь, что вот, мол, по этой самой причине и нужно выпить рюмочку, и с этими словами опрокинул ее в рот. - А знаете, господа, продолжал капитан, - сколько воспоминаний воскресил во мне этот домик! Знаете ли вы, что его построил Скобелев?
      - Скобелев? - удивился я.
      - Да, Скобелев, - сказал капитан, - и сам проектировал для него план. Это было в 1876 году во время Алайского похода, когда войска наши спешили к укреплению Гульча, чтобы успеть разогнать восставших кипчаков и каракиргизов и захватить их коновода Абдулла-бека, сына известной царицы Алая Курбан-Джан-датхи. Как и сегодня, мы шли Ляангарским ущельем, и ужасная гроза разразилась над нашими головами. Измокшие, голодные, мы пришли вот на это место, - он указал пальцем в землю, - и раскинули палатки. Скобелев поместился в своем бухарском шатре, куда собралось множество офицеров напиться генеральского чайку. Дождик лил, и вода, промочив холст, капала на нас через палатку.
      - А ведь плохо, господа, - сказал Скобелев.
      - Неважно, ваше превосходительство, - отвечаем мы.
      - Так вот что, господа, - говорит он, - ввиду того, что нам частенько придется проезжать с Алая в Ош, то, по-моему, нелишне поставить на этом большом переходе хоромы, в которых бы было возможно переночевать или пообедать.
      Сказав это, генерал взял карандаш и свою записную книжку, начертил план и профиль, написал все размеры проектируемого здания и, вырвав листок, протянул его мне, так как я ближе всех сидел к нему.
      - Возьмите, поручик, и с завтрашнего же дня приступите к постройке дома, для чего вам будет оставлен взвод, состоящий из каменщиков и плотников, - я отдам об этом в приказе.
      Делать было нечего, хоть я и понятия не имел о постройках, а пришлось сделаться и инженером, раз начальство приказало.
      Заложили мы тут же новое строение, сам генерал положил первый камень, прочитали молитву и крест поставили, а вечером кутнули у обожаемого начальника отряда. Наутро отряд ушел, а я остался с взводом для возведения домика. Потолковал с солдатами, с чего бы начать; затем общим советом порешили и приступили к работе. Нашлись у меня и сведущие люди, так что работа закипела, и через неделю было наделано множество сырцового кирпича, да и кладка подвигалась. За лесом пришлось посылать в город Ош, но это не представляло собою особого затруднения. Уже и косяки были вставлены и мырлат положен, только крыть осталось здание. Вдруг однажды утром прискакал казак с пакетом. Читаю и глазам своим не верю, что генерал едет с Алая и предуведомляет, что надеется остановиться в доме у Ляангар-сая.
      Струхнул я не на шутку; хорошо я знал, что это было приказание, а дом далеко не окончен. Крыша не крыта, внутри не оштукатурено, и печей нет, и кирпича жженого не доставлено.
      Забил я тут тревогу, начали мы по очереди днем и ночью работать, и дело стало подвигаться вперед. Я почти не спал, и мне казалось, что я не успею окончить своей работы. Спасибо печнику, попался лихой и смышленый солдатик; он взялся сложить печи из камня, не прибегая к кирпичу. Я ужасно измучился и чувствовал, что заболею. Оставалось пять дней до приезда генерала, и я был в отчаянии. Однажды после обеда я прилег в палатке отдохнуть по обыкновению, вдруг вижу, что денщик Шилов тихонько поднимает край полотнища и что-то говорит мне.
      Я уже начинал дремать, но очнулся.
      - Что тебе? - спросил я.
      - Беда, ваше благородие!
      - Что такое? - спросил я, вскочив на ноги.
      - Киргизы, ваше благородие, близко.
      - Что?
      Схватив револьвер и шашку, я выбежал из палатки, и передо мною открылась следующая картина.
      Несколько конных киргизов что-то делали над двумя лежавшими на земле моими солдатами и, видимо, спешили взвалить их на лошадей, а прочие ломали мой домик, из-за которого я пережил столько тяжелых минут.
      - Ребята! Наших режут! - закричал я, но никто не появился на мой призыв. Полагая, что киргизы успели покончить с солдатами, захватив их за работой, я, не помня себя, бросился с револьвером на киргизов, вязавших солдата, и спустил курок. Выстрела не было. "Осечка! - подумал я и, взведя курок, опять выстрелил. - Что за черт - опять осечка!" Я взглянул на револьвер и чуть не умер от ужаса - он был разряжен. А ко мне подбегали трое скуластых киргизов, и я уже ясно различал их искаженные злобой рожи и узкие прорези глаз. Я выхватил шашку и, зажмурив глаза, бросился на них. Что-то сильно сдавило мне горло, и я полетел на землю. Я уже ничего не видел и чувствовал, что кто-то сидит на мне, я хотел пошевелиться, но напрасно: что-то сильно давило мне грудь. Вдруг я почувствовал, что острое лезвие ножа дотронулось до моего горла. "Режут", - подумал я. Нож скользнул и впился в мое горло! Я громко вскрикнул - и открыл глаза. Надо мною шевелилось от ветра полотнище палатки, со лба крупными каплями катился пот.
      Я вскочил и вышел наружу. Рабочие уже устилали крышу соломой и замазывали ее жидко разведенной глиной.
      Капитан остановился и, пропустив еще рюмочку, громко крякнул и продолжал:
      - Итак, ровно через пять дней я благополучно окончил домик, но все труды мои и страдания, пережитые за это время, были напрасны; генерал не приехал, и дела, осложнившиеся на Алае, заставили его вытребовать меня на театр военных действий, и я, оставив четырех человек для окарауливания и окончательной очистки дома, отправился на Алай.
      - Ну, пора, господа, - закончил он, вставая. - Кокшаров! - крикнул он денщика. - Позови дежурного фельдфебеля.
      Бравый сверхсрочный фельдфебель, придерживая шашку и отдавая честь, вошел в комнату.
      - Подъем сыграть и строиться! - сказал капитан.
      - Слушаю-с!
      И фельдфебель, повернувшись кругом, вышел из комнаты, а чрез несколько мгновений рожок прогремел подъем, и мы, поднявшись с мест, направились к ротам, оставив прислугу собирать наши пожитки. Погода совершенно уже прояснилась, солнце ярко светило, озаряя снежные вершины гор, около которых ютились еще свинцовые тучи. Предстояло перевалить небольшой, но крутой перевал Чигир-Чик, и отряд медленно стал подниматься в гору. Лошади, напрягая все свои силы, рвутся из-под тяжелых вьюков. Не слышно между солдатами ни веселого смеха, ни обычных разговоров, приправленных остротами, и только мерные шаги раздаются среди полной тишины, а снизу, где-то далеко-далеко, чуть доносится до идущих шум кипящего Ляангара.
      4. Ольгин луг. Киргизская тамаша
      Я проснулся довольно рано. Товарищ мой, поручик Баранов, сладко спал еще, прикрыв голову кавказской буркой. В воздухе царила необыкновенная нега. Палатка чуть-чуть колыхалась от легкого ветерка, по временам налетавшего из ущелья на наш лагерь.
      - Николай Александрович, - окликнул я спавшего.
      - Ммм... - послышалось в ответ из-под бурки.
      - Вставайте, пора, - сказал я и стал одеваться.
      Бурка, как бы сама собою, откинулась, и из-под нее поднялась всклокоченная с заспанными глазами голова поручика.
      - Осип, чайник! - крикнул он уже по приобретенной за поход привычке и, протерев кулаком глаза, как бы вдруг стряхнул последние остатки сна и стал одеваться.
      В палатку вполз на четвереньках откормленный солдат с сильно загорелым лицом и поставил на землю небольшой медный чайник.
      - Вестника накормил? - спросил Баранов.
      - Так точно, ваше благородие, ячменю давал, да и трава здесь хорошая.
      - Ну, ладно, давай сухарей!
      Солдат скрылся, а мы отправились к ближайшему горному потоку освежиться холодной водой. Что за чудная картина открылась перед нами! Над головами возвышались огромные каменные великаны, сплошь покрытые арчею, с белеющими снежными вершинами, впереди чернелось Талдыкское ущелье, а позади широко раскинулся зеленой бархатной равниной "Ольгин луг", замкнутый со всех сторон горами, на котором маленькими серенькими грибочками виднелись разбросанные юрты киргизских аулов и громадные стада рогатого скота и верблюдов.
      Освежившись холодной водой горного потока, мы вернулись в палатку, где нас уже ожидал горячий чай и сухари, а также добытое Осипом в ауле густое, как сливки, молоко.
      Полотнище палатки поднялось, и в нее вошел капитан П.
      - Чайку не прикажете ли? - спросил я.
      - Нет, спасибо. А вот я, господа, к вам с предложением. Завтра дневка, и, следовательно, мы свободно можем преприятно провести эти два дня.
      - Каким же образом? - спросили мы.
      - Да вот хотя бы съездить верст за 12 отсюда на летовки алайской царицы в Ягачарт. Мы, наверное, застанем и самое Курбан-Джан-дахту, так как она на лето всегда перекочевывает из Гульчи сюда. Интересная старуха, сказал он, - тем более мне бы хотелось ее видеть, так как я не встречал ее с 1876 года, когда она была захвачена отрядом князя Витгенштейна и доставлена Скобелеву, который принимал ее в Ляангарском домике.
      Это предложение было радостно принято нами, и мы решили немедленно отправиться с визитом к царице Алая. Приказав седлать лошадей, мы допили чай и затем отправились; к компании нашей присоединились еще трое офицеров. Мы поехали вдоль широко раскинувшегося "Ольгина луга".
      - Странное название носит эта местность; наверное, оно дано ей кем-либо из русских, - сказал Баранов.