Back to the front
You will do
That I say
Then I say
( Смирна!
Ты будешь делать
То, что я скажу,
Тогда, когда я скажу)
Металлика
Достав сигару и спичку из нагрудного отделения скафандра, он воткнул ее между губ и стиснул стальными протезами резцов. Загерметизировав отделение, он чиркнул спичкой о приклад висящего на плече разрядника, затянул огонь на кончик сигары и спрятал сигару в кулак.
Вместе со сладковатым дымом сигары втянулись запахи войны – вонь горящего пластика, аппетитный подгорелого мяса и полузабытый аромат порохового дыма. На этой планете или не знали, или не хотели использовать лучевое оружие и были завоеваны.
Он посмотрел на обломанные свечки небоскребов, вырисовывающиеся на фоне зарева пожаров, и с горькой усмешкой вспомнил слова Президента: «Любая планета, не обладающая ни космическим флотом, ни системой лазерной ПВО, заслуживает того, чтобы ее завоевали».
Думать, а тем более горько усмехаться, было запрещено Уставом, но в этот раз ему достался объект охраны, располагающий к размышлениям – на старые космодромы по Уставу полагался только один десантник класса А. А восемь лет службы научили его, когда и как нужно отклонятся от Устава. Десантная мудрость гласила, что винтик военной машины, слишком плотно сцепленная с остальными детальками, изнашивается быстро.
Поэтому он, присев у остатков ангара и наслаждаясь сигарой, размышлял об этой и других планетах, завоеванных им для правительства, которому были нужны ресурсы. Сырье и люди.
Он думал не о цивилизациях, которые уничтожал разрядником, давно ставшим для него привычнее рук. Он думал о женщинах этих цивилизаций.
Ни месяц муштры на Главной Базе, ни год тренировок на шестой имитационной, ни семь лет постоянных боевых действий не стерли затаившуюся где-то глубоко в разуме идиотскую программу действий к любой женщине, которая казалась ему красивой. Отношение скакало, как гиперпространственный грузовик, который не может остановиться посреди полета. Он то хотел убивать, насиловать, разрывать их на части и жрать еще дергающееся от боли мясо, то готов был преклоняться перед ними, как перед божествами и хранить от всех бесчисленных опасностей жестокой вселенной. И если первое выплескивалось, когда он шел в первой волне захвата, то второе, кое-как питаясь помоями публичных домов, уже долгое время томилось в одиночном заключении без надежды на освобождение. И он все чаще вспоминал ту рукопашную с карланскими женскими батальонами. Иногда – как светлый момент, но обычно – с тяжелым тухлым осадком в душе. Скинуть бы тогда доспехи и просто сесть и поговорить с одной из тех, кого он сломал отработанными ударами…
– Сержант Хокс!
Неожиданность окрика запустила программу реагирования на все неожиданное: закрыть шлем наглухо, разрядник с предохранителя, перекатиться, отыскать цель, навестись на нее и, при возможности, идентифицировать до открытия огня. Выполнение программы занимало полсекунды. Потом он перехватил контроль над телом, и вместо лазерного луча в темноту ударил окрик:
– Стой! Пароль?!
На термографе ярко светились бирки двух солдат его взвода, комбата и двух особо ценных военнопленных. В сотне шагов тускло светился бортовой номер среднего аэротанка. Он кричал, чтобы отогнать мысли. И хоть как-то намекнуть, куда могут идти все пятеро, испортившие дежурство.
– Триста семнадцать! – прозвенел в наушнике голосок комбата, который, по слухам, был младше всех в батальоне, и который обожал все эти «армейские игры». – Отзыв?!
– Двести тринадцать!
Он поднялся с колена и отсалютовал комбату разрядником. Комбат взмахом руки оставил четырех у стены, подошел ближе и радостно выпалил:
– Сержант Хокс, доложите обстановку!
«Разорался, сопляк. – думал он, отдавая рапорт – счас тебе врежут-то из темноты крупнокалиберными термическими.»
Автоматы из темноты не застрочили, а комбат, понизив голос, почти заговорчески пропищал:
– Хокс, я знаю твой послужной список, и знаю, что тебе можно доверять.
Качнув головой, что означало подмигивание, он прежним командным голосом продолжил:
– Сержант Хокс, слушай приказ! Под твое наблюдение поручаются двое военнопленных – старик и девушка. Девушке любой ценой не дать сбежать. Старика не уничтожать не при каких обстоятельствах. Вопросы есть?
– Так точно, сэр.
Он стоял, положив разрядник на предплечье именно в той удальской манере, которая так нравилась комбату, и тот удостоил его коротким Ну?.
– Через сколько времени они будут переправлены дальше?
Вопрос комбату не понравился, и он, попытавшись придать голосу грубый тон, спросил:
– Причина вопроса?
– Степень экономии энергозаряда разрядника в случае нападения.
– Настоящий солдат! – воскликнул комбат, вмиг подобрев.
– Через полчаса стандартного времени здесь должен приземлиться боевой бот, который заберет их. Я надеюсь, что такой солдат, как ты, сможет в течении получаса удерживать целую армию этих заржавевших автоматчиков.
– Так точно, сэр! – гаркнул он и подумал, что за полчаса разрывными пулям из «заржавевших автоматов» можно разнести доспехи, разрядник и его на неузнаваемые части.
Комбат развернулся, махнул рукой телохранителям и пошел за ними, приотстав на десяток шагов. Посмотрев на неприкрытые спины десантников и на открытый люк танка, он перевел взгляд на окрестности, выискивая движение. Ничего не двигалось.
Танк с еле слышным гулом приподнялся и улетел, оставив ему взамен испорченного отдыха двух пленных.
Осмотрев космодром, он откинул забрало и глянул на пленных, застывших там, где их остановили стволы.
– Сесть. – тихо, но зло сказал он. Любые мягкости в обращении с военнопленными запрещались Уставом. Они опустились на бетон. Он вспомнил, что бетон сырой и холодный, и пинком отправил к ним остатки ящика, валявшегося в куче хлама под стеной ангара. Ящик легонько стукнул старика по руке, и старик приподнял взгляд от земли. В глазах старика, тускло блеснувших в зареве горящего города, плескалась ненависть, еле скрытая маской угрюмости. Он ответил кривой усмешкой.
– Спасибо. – запоздало произнесла девушка. Смертельно раненая усмешка несколько секунд цеплялась за его лицо, а потом медленно сползла. Голос проник в него гораздо глубже взгляда старика. Это был не писклявый визг какой-нибудь вертихвостки и не тягучее прорезиненное мычание какой-нибудь старой суки. Это был настоящий голос – низкий, грудной и звучный, как грохот взлетающего линкора.
Выйдя из оцепенения, он неожиданно для себя прохрипел:
– Не за что.
Тяжело раненым пехотинцем, оставляющим кровавый след, проползли несколько минут молчания. Он пытался придумать, что еще можно спросить, чтобы еще раз услышать этот голос.
– Вы кто? – невнятно выдавил он, садясь у стены в нескольких шагах от них.
– А тебе-то что?! – яростно прохрипел старик – Все равно… – старик зашелся тяжелым глухим кашлем, и девушка захлопала по его спине.
– Мой дедушка – наш ведущий физик-волновик. – произнесла она гордо-наставительно, когда кашель старика сменился хрипами дыхания.
Он кивнул, и ему внезапно захотелось, чтобы был день, и он мог рассмотреть их. Желание было очень сильным. Он поискал в себе, чем его подавить, и не нашел.
Он достал спичку и сигару. Зажег спичку, подержал ее с секунду, давая разгореться поярче. Медленно раскурил сигару.
Он успел увидеть немногое, но и этого хватило, чтобы представить, что ее ждет дальше. Сначала ее будут использовать как средство давления на старика. Потом несколько офицерских кроватей, отработка убийства без оружия и банк органов.
В нем медленно начала разгораться ненависть. Такая привычная ненависть к себе и к своим командирам. И очень незнакомая – ко всей системе.
Накатили злость и горечь, сопровождавшие его во всех атаках. Глаза осмотрели поле. Атаковать было некого. Почти.
Богохульство само прыгнуло на язык и с шипением вырвалось сквозь стиснутые зубы.
Как только он выругался, ему, даже ни разу не бывшему под арестом, в голову запала мысль, осуществи он которую – трибунала не миновать. Но все таки, что если…
Некоторое время он боролся с собой. Эта борьба отразилась еще несколькими ругательствами, и когда он, приняв решение, поднялся и подошел к ним, девушка прижалась к старику. Он захотел мягко попросить ее подняться.
– Встань!
Голос, отвыкший от мягкости, сорвался на хрип. Она вздрогнула и еще крепче прижалась к старику. Старик медленно обнял ее одной рукой и поднял на него взгляд, в котором уже ничто не прикрывало ненависть. Они не понимали, чего он хотел.
Тогда он резким движением ног в тяжелых ботинках раздвинул ей ноги, и выстрелил в цепь ножных наручников. Во вспышке разряда он увидел, как она сморщилась от страха, и как лицо старика вытянулось от удивления.
– Беги. – тихо сказал он, опуская разрядник. Она вскочила, пробежала два шага в сторону остатков забора, замерла, задрожала и бросилась обратно к старику.
– Н-н-нет. – всхлипнула она, падая и обнимая его. – Я не оставлю дедушку.
Он отвернулся, выругался, яростно сплюнул, посмотрел на такой близкий забор, повернулся к ним он спросил старика:
– Ты знаешь, что вас ждет?
Старик кивнул.
– Ну так объясни ей!
Голос сорвался на крик.
Старик зашептал ей что-то в ухо. Она с автоматизмом куклы мотала головой. Несколько неимоверно долгих секунд он не давал себе оторвать ее от старика и заставить бежать. Потом желание смяло его. Он схватил ее за плече, вздернул на ноги и заорал прямо в лицо:
– Ты хоть понимаешь, что тебя ждет? Что бы ты ни делала – конец один – банк органов. И это не все…
Он замолк, вслушиваясь в далекий гул бота.
– НУ!!?!!
Она смахнула слезы, и всхлипывая, замотала головой. Он отвернулся с яростным плевком, и вспышкой ударила мысль: «Цепь!». Как он объяснит, что цепь оказалась расплавленной?
Он думал одно мгновение.
Потом повернулся, посмотрел на нее и горько усмехнулся.
Потом отработанным движением отскочил назад, поставил разрядник на максимальную мощность, и нажал на замыкатель батарей.
Опустив разрядник, он посмотрел на груду дымящегося мяса и заставил себя подумать, что так для нее будет лучше.
