Чижик-пыжик

      - Но сейчас я тебя заставлю посмотреть, - сказал брат, когда я подбежал. Больше не отходи от нас и не беги...
      - Ты и меня станешь держать за ноги? - спросил я.
      - Я не о том, что здесь, - сказал брат, - у тебя нет никакой любознательности на редкие вещи, но вот это ты должен увидеть...
      Двор Мраморного дворца, конный Александр III...
      - Пожалуй, ты прав... - удивился я, - тут, верно, можно и... задержаться, - это было, на самом деле, грандиозно. - Какой, все-таки, пошлостью кормили нас двести лет... Именно так - красивой пошлостью.
      - Ты имеешь в виду Медного всадника? - спросил брат.
      - Насаждали его, как картошку, - продолжал я, - какой-то Шиллер, прости, Господи, а тут...
      Мощь и... Может быть, красота в... безобразии, в такой грубой и безжалостной силе? Гениальная лошадь да и сам...
      - Да, тут лучше помолчать, - сказал я.
      Брат торжествовал.
      - Ладно, побежали дальше, - сказал я, - я помню, нам еще чуть-чуть...
      Нева, ветер, на другой стороне Петропавловская крепость. Я свернул за угол...
      - Я бы и без тебя нашел!
      Ободранная дверь, темно...
      - Но ведь я не ошибся?
      - Не ошибся, но что-то тут не то...
      Мы поднялись по замусоренной лестнице: пустые залы. Попался мужик.
      - У нас ремонт.
      - Но выпить-то можно?
      - Внизу, - сказал мужик, - в подвале.
      Подвал оказался комнатушкой: стойка, три столика, мутные окна под потолком - никакого вида.
      - Простите, - сказал брат, - я не виноват, это он, но я знаю, куда вас надо...
      - Ни за что, - сказал я, - больше ни шагу, немедленно...
      Нам дали теплую водку и холодные пельмени.
      - А сейчас на открытии конгресса подают... - веселилась моя барышня.
      - Вот мы его и откроем, - сказал я.
      Мы выпили за открытие конгресса. Потом за встречу. Потом... Было очень хорошо.
      - Тиночка! - услышал я за спиной. - Я все-таки нашла вас!..
      Я обернулся: девушка была интеллигентной и провинциальной. Звали ее Изольдой. Брат был растроган - ленинградка на высоте, и отправился требовать подогрева пельменей.
      Мы выпили за ленинградских девушек. Потом за московских. Водка была все такой же теплой, а пельмени разогрели только снаружи.
      Изольда раскраснелась, даже глаза под очками поблескивали - водку она пила явно первый раз в жизни. Впрочем, может быть, я и ошибался, я плохо знаю ленинградок.
      - Хотите, я сделаю вам замечательный подарок? - неожиданно сказала Изольда. - Я могу открыть для вас запасники Эрмитажа...
      - Невероятно, - сказал брат, - я тебя недооценивал. Я-то, разумеется, бывал, но тебя, только что тут появившегося...
      - Изольда - главный хранитель, - сказала Тина.
      - Что ты, совсем не главный... - Изольда даже похорошела от смущения, - но для вас...
      - Отсюда ни шагу, - жестко сказал я, - и я вам сейчас объясню почему. Объясню очень доходчиво. Но сначала выпьем за то, что происходит за этими стенами - за Неву, за чаек и за корабли. За нечто настоящее и высокое.
      - Ты понимаешь, от чего отказываешься? - брат был возмущен до крайности. Тебе предлагают...
      - Понимаю, - сказал я. - Я никогда не был в Эрмитаже. То есть был, был сто лет назад, но не двинулся дальше вестибюля, меня заставили надеть войлочные тапки, я заскучал и ушел.
      - Ну и что? - сказал брат. - Всего лишь свидетельство о тебе.
      - Конечно, - сказал я. - Зачем запасник, если я не знаю музея? Это первое соображение. Второе более серьезное и имеет отношение уже не только ко мне.
      - Может, все-таки пойдем?.. - посмотрела на меня моя барышня, - я даже и не мечтала...
      - Итак, второе соображение, - сказал я безжалостно. - Но сначала - за настоящий музей, о котором я сейчас вам расскажу. Верней, о тех, для которых музей и его идея...
      В голове у меня звенело: утром я пил пиво, в гостиничном номере водку, потом мы бежали вдоль Фонтанки, меня сильно взболтало, потом выпивали и закусывали неведомо чем... Уходить из этого подвала, за стенами которого шумела река... Ни за что!
      Я старался не смотреть на главного хранителя Эрмитажа.
      - Что такое Эрмитаж? - меня уже несло. - То есть в чем есть идея сего знаменитого собрания? Нет никакой идеи, просто роскошная антикварная лавка, пусть одна из самых роскошных в мире. А что еще?.. Когда-то, в XVIII веке нищие европейские художники, у которых не было денег даже на бормотуху, узнали, что есть дикая северная страна, в которой золота больше, чем снега и грязи. Они потащили туда свои шедевры - а что еще? Я не стал бы тревожить ваше гордое воображение, кабы в Москве, которую вы традиционно не любите, не было настоящего национального музея. Музея, а не лавки. Но я даже не об этом...
      - Ну знаешь, брат, - сказал мой младший брат, - я всего мог от тебя ожидать в связи с твоей темнотой, но такого... Изольда, уходим отсюда!
      - Сначала выслушай, - сказал я, - и еще по стакану...
      Мои собутыльники молчали - я всех оскорбил.
      - Понимаешь, - говорил я, - мы приехали сюда решить некую неразрешимую проблему - философическую, но, отчасти, и в историческом аспекте. Я должен победить время - понимаешь? Впрочем, не важно, почему и зачем, но - приехали. Пока решить не удавалось, но когда ты показал нам ту лошадь, а на ней императора, что-то стало проясняться... Здесь очень сложная ассоциация. Я о величии России, начало которому не у вас - а в Москве. Так вот, речь моя о настоящей русской женщине, очень традиционно - о той самой, которая и с конем, и с избой.
      - Не понять только, зачем ты оскорбил Эрмитаж и его замечательную сотрудницу... Пить, брат, надо меньше, - мой брат порывался уйти.
      - Нет, ты меня выслушай, - продолжал я, мне казалось, я на конференции и участвую в дискуссии. - А что до очаровательной Изольды, то напротив: не место красит человека, а человек... Это из нашего фольклора, - уточнил я, окончательно забыв, что я все-таки не на конгрессе и они не иностранцы.
      - Понимаете, - говорил я, - постичь нечто высокое и значительное проще всего в мелочи, в пылинке, а еще лучше - в человеке, пусть его судьба на первый взгляд как бы не связана... Я бы выпил за хранителя Эрмитажа - не обижайтесь, Изольда, сейчас вы все поймете.
      - Может, хватит, - сказала моя барышня, - ты наливаешь и наливаешь...
      Меня никто не поддержал, но я выпил.
      - У меня есть подруга, - говорил я, - близкий товарищ, женщина во всех отношениях замечательная. Я знаю ее четверть века, а она все лучше и лучше. Когда-то была скромная, больше помалкивала, а теперь... Что-то с ней произошло: куколка раскрылась, вспорхнула - такая бабочка, махаон! А родом она... Есть такая область - Тверская, мы всю ночь по ней ехали в скором поезде. Она больше Франции, а может, и всей Европы.
      - Вместе с Африкой, - сказал брат.
      - Пожалуй, без Африки, но - большая. Там у них есть город - Конаково, а вокруг конаковские деревни. Моя подружка оттуда. Думаю, в России это самое-самое место. Девушки там корпулентные, круглолицые и курносые. Училась она в Ленинградском университете, но это единственный ее прокол. Или нет, не знаю. Во всяком случае, учили ее там, как ни странно, хорошо.
      - Слава Богу, совесть у тебя есть, - сказал брат.
      - Всего пять лет она тут у вас проторчала, а всю жизнь в Конакове и в Москве. Короче, испортить у вас не успели. Служит она в нашей национальной галерее, называется - Третьяковка. Она там самая главная.
      - Хранитель, что ли? - спросил брат.
      - Директор... Ну, может, не директор, но она и есть самая главная - все хорошее от нее, а все... Да я бы столько вам про нее рассказал, кабы вы меня не прерывали, хотя бы о том, как она спасла наши святыни - Владимирскую Божью Матерь и Троицу, потому как Бородин с Ельциным хотели украсить ими новый Большой Кремлевский дворец...
      - У нас бы тоже не отдали, - буркнул брат.
      - А чего вам отдавать - откуда у вас Владимирская Божья Матерь? У вас только голландские шедевры и что-то по случаю - из Италии и Франции... А здесь год за годом собирали - да с самого начала! - поддерживали молодых, одаренных, выстраивались школы, направления, крепли и рвались внутрихудожественные связи - "котел", в котором варилось и вырастало национальное русское искусство... Учтите, нить я не теряю... Может, еще по одной?
      - Не дам, - сказала моя барышня, - дотяни свою нить, тогда мы тебе...
      - Хорошо, а закурить можно?
      Все дружно закурили. Кроме Изольды.
      - Итак, я продолжаю. Живет моя конаковская барышня со мной по соседству, квартира маленькая, завалена книгами, а кухонька - не повернешься. Женщина она сердобольная и, снисходя к моей сиротской жизни, приглашает то на обед, то на ужин. Муж ее, мой старый товарищ, сокровенный писатель, человек выпивающий, и мы с ним...
      - А несокровенные трезвенники у вас есть - в Москве? - не удержался брат.
      - Есть, но я их не знаю, думаю, они все питерские - Растиньяки.
      Брат только крякнул.
      - Ты меня не трогай, - предупредил я его, - не собьешь... Обычно мы ее долго ждем - хозяйку, она на работе. Разговариваем и естественно... Разрешите мне и сейчас чуть-чуть, а то пересохло.
      Я выпил.
      - У него, понимаете, какая система. Сначала аперитив: мадам привозит из заграничных путешествий экзотические напитки - а ее куда хочешь приглашают с выставками, всем, кроме вас, нужна наша национальная идея. Но они - те заморские напитки - хороши только для аперитивов. Затем он достает нашу, привычную, а уж потом из разных углов - у него удивительная память! вытаскивает пузырьки и графинчики...
      - Ужас, - сказал младший брат, - и он еще этим хвастается...
      - Я всего лишь констатирую и хочу, чтоб вы представили себе обстановку.
      - Мы представили, - сказал брат.
      - И вот однажды, - продолжил я, - мы выпивали, она пришла, стали закусывать, и я почему-то очень загрустил. Понимаете? У всех жизнь, как жизнь: жена приходит с работы, жарит картошку, муж радуется и закусывает... Так мне стало себя жалко - до слез. "Слушай, - сказал я ей, - давай куда-нибудь уедем?" - "Кто с кем?" - спросила она. "Мы с тобой". - "А как же мой благоверный?" - спросила она. "Вы уже тридцать лет вместе, - сказал я, неужто он тебе не надоел за столько лет?" "Надоел-надоел, - сказал мой товарищ, сокровенный писатель, и тоже загрустил, - всем я надоел..." Когда много выпьешь, становишься или очень веселым, или наоборот...
      - Глубокая мысль, - сказал мой брат, - но ты хорош гусь: тебя привечают, поят-кормят, а ты у живой жены... То есть у живого мужа уводишь жену?
      - Я не увожу, - сказал я, - я только предложил, к тому же при нем.
      - Давай дальше, а то никогда не кончишь. Не понять только, какое это имеет отношение к Эрмитажу или хотя бы к Третьяковке?
      - Сейчас поймешь, - сказал я, - главное, не потерять нить. Итак, в тот раз я высказал свое предложение. Причем, заметьте - от всего сердца.
      - Да уж от сердца, - сказал брат.
      - Конечно. Или от души. Я плох насчет анатомии... "Куда ж мы с тобой уедем?" - спрашивает моя конаковская красавица. "Давай в Австралию", - говорю я, и только потом понял, почему именно туда: она что-то такое рассказывала про свое путешествие в Австралию - там очень интересуются нашей национальной художественной идеей, и во мне, видимо, это географическое название засело иначе откуда бы?.. Но это я потом сообразил, когда пытался осмыслить произошедшее. "Почему в Австралию?" - натурально удивилась она. "Потому что далеко, - говорю, - и никто нас там не сыщет. Хотя бы и твой благоверный".
      Понимаете? Она в тот момент жарила картошку, кухонька маленькая, я уже говорил, а дама конаковская... Знаете, как жарят картошку конаковские девушки? Одной рукой они упираются в бок, широкий нож в другой... Заглядишься!
      Тут она повернулась и спросила меня уже - заметьте, с живым любопытством, на щеках ямочки заиграли: "А на какие шиши ты меня, мой миленький, повезешь? Ты знаешь, сколько стоит билет до Австралии?" - "Очень просто, - говорю, - ты берешь ножик - не такой, как этот, лучше маленький, я его тебе наточу, а можно и бритву - опасную. И вырезаешь картинку. Большую не обязательно. Представляешь, какая возня будет с Верещагиным или Суриковым? Можно маленькую, лучше из ХХ века, у вас там чего хочешь - от Малевича до Зверева. Ты ее аккуратненько вырезаешь..."
      И тут - я это очень помню! - как гром грянул...
      Одной рукой она подперлась, в другой блестел нож, глаза у нее засверкали... "Никогда! - крикнула она. - Никогда и ни за что! Слышишь?!."
      Мы с моим товарищем встали, открыли рот, а что сказать, не знаем... "Ты что, девочка?.." - опомнился я. А сокровенный писатель полез под стол и вытащил новый графинчик...
      Они молчали, как тогда мы, с товарищем. Потом моя барышня засмеялась весело и звонко.
      - Не может быть - я знаю, о ком ты рассказываешь! Так и сказала?..
      Изольда плакала: сняла очки и вытащила платочек.
      - Я тоже, - шептала она, всхлипывая, - ни за что, ни для кого, ни при каких обстоятельствах...
      По Неве гулял ветер - как в море, голова моя покатилась... Помню только, что мы оказались в Летнем саду, играла тихая музыка, я танцевал, обнимая то одну, то другую из обнаженных скульптур. Брат куда-то исчез. Изольда тоже. Потом мы долго шли вдоль Фонтанки, и моя барышня непременно хотела, чтоб я увидел что-то под парапетом у Инженерного замка, они вдвоем с Тиной обещали крепко держать меня за ноги, я кое-как отбился. Мы взяли машину, долетели до гостиницы, поднялись на десятый...
      Все. Больше ничего не было.
      Я проснулся от звонка. Нашарил на тумбочке аппарат.
      - Ты куда пропал? Я тебе звонил, звонил...
      - Вроде на месте.
      Я огляделся: в номере я был один.
      - Что-то я тебя не видел на открытии?
      - К докладу готовился, - сказал я, - у меня завтра. Утром.
      - Давали талоны на обед-ужин. Через пять минут... - тут я узнал голос: мой московский приятель, сосед по гостинице. - Так ты пойдешь на ужин - у меня коньяк, мы ж договаривались?
      - Я целый день пил...
      - Что ты пил?
      - Водку.
      - Коньяк смягчает и снижает - сразу придешь в себя.
      - Ты думаешь?
      - Убежден.
      - Но у меня нет талона и я не один.
      - Я тоже не один. Не валяй дурака.
      - Хорошо. Минут через десять.
      - Я зайду...
      Куда ж она подевалась? - подумал я, и она тут же появилась: завернутая в полотенце, с мокрыми волосами.
      - Ты вырубился, как только вошел, - сказала она, - Тина даже испугалась.
      - Где она?
      - Уехала к Изольде.
      - Очень тактичная, - сказал я. - Учти, нас пригласили на ужин, в ресторан. Официально.
      - Это тебя пригласили, а я тут как бы...
      - Если хоть кто-то поморщится, я уеду в Париж, - сказал я.
      Странно, но я был жив и в полном порядке.
      В ресторане полутемно, сновали официанты, похожие на морских офицеров, на нашем столике, накрытом на четыре персоны, стояли цветы, горели свечи. Контраст с подвальчиком на Неве оглушителен. Или никакого подвальчика не было?
      Принесли закуску: рыба, ветчина, салаты. Горячее на выбор - осетрина на вертеле или шашлык.
      Приятель поставил на стол бутылку "Камю".
      - Расскажи про открытие, - сказал я.
      - Ты с ума сошел - нас там не было.
      - Ты же сказал?
      - Шутка.
      - За первый день!
      Мы выпили.
      - Пожалуй, ты прав, - сказал я, - снижает, смягчает и окончательно приводит в чувство.
      - Опыт, - сказал приятель.
      Моя барышня рассказывала, как я танцевал с обнаженными скульптурами в Летнем саду. Помощник приятеля сначала робел, стеснялся, потом начал оттаивать. Очень славный был помощник.
      Принесли горячее.
      - Мне тут нравится, - сказал я, - жалко, осталось два дня. Но понимаешь, в чем беда - мой доклад...
      - А что такое?
      - Не могу нащупать идею.
      - Тебе было сегодня хорошо?
      - Более чем.
      - Вот тебе и идея. Ты был свободен и делал, что хотел. Тебя привезли, устроили, накормили - но ты все равно свободен.
      - Ну и что? - спросил я.
      - У тебя доклад на тему - "Писатель и власть"?
      - Очень свежая тема, - сказал я, - если и осетрина такой же свежести...
      - Тебя можно купить за жареную осетрину?
      - Понял, - сказал я, - будем считать, доклад мы написали. Я твой должник.
      4
      - Все-таки слишком похоже на гостиницу, - сказала она.
      - А ты думала, будет особняк или бунгало?
      Она сидела на кровати, болтала ногами и курила.
      - Ты можешь сдвинуть кровати, - попросила она вдруг. - Меня бесит идиотская тумбочка.
      Кровати казались каменными. Я попробовал... Потом поднапрягся - не шелохнулись. Я взялся за тумбочку, подлез сбоку, ощупал...
      - Да тут болты!.. Надо гаечный ключ или пилу. А где взять?.. Погоди, московский сосед сказал, что они все время работают - если у него?
      - Они на компьютере работают - при чем тут пила?
      Коньяк, конечно, смягчает, снижает и... Но, быть может, если коньяк после водки - совсем другая реакция?
      - Что-то у меня голова покатилась, - неожиданно сказала она, - можно я чуть вздремну?..
      - И у меня съехала. Не надо пить чего нам не положено.
      Я лег на соседнюю койку, между нами торчала тумбочка: получалось, что у нас как бы не двухместный номер, а две комнаты, разделенные...
      Загрохотало, загремело, захрипело, зазвенели стекла - трамвай вломился в распахнутое окно, я свалился с кровати. В комнате плавал, клубился серый туман. Я подполз к окну на четвереньках, осторожно поднялся и выглянул...
      Далеко внизу, посреди классического петроградского пейзажа, разворачивался трамвай - звенел, грохотал, дребезжал, навстречу ему заезжал другой, а за ним... И все это в сером плывущем дыму... Это у них называется белые ночи, вспомнил я.
      Я прикрыл окно. Стало потише, откуда-то ползли хрипы.
      Она лежала на боку, обнаженная рука свесилась, пальцы касались пола. Это она хрипела. "Уж не трамвай ли ее задавил?" - странно подумал я. Подошел и поднял руку - рука была влажная. Я пощупал лоб - мокрый, горячий. Провел по волосам - и волосы мокрые. И подушка была мокрая. "Слава Богу, вода, а не..."
      - Что с тобой? - спросил я.
      Она не просыпалась.
      Я сел рядом - как на скамейку после дождя. Тут я испугался и принялся ее тормошить.
      - Может, "скорую" вызвать?
      - Ты что - увезут неизвестно куда...
      - Так с тобой бывает?
      - Первый раз...
      Я обтер ее полотенцем и переложил на свою кровать. "Хорошо, не съединил..." Накрыл двумя одеялами. Она тут же уснула. "Что русскому здорово, то..." А кто из нас русский?..
      Походил по номеру, снова выглянул в окно: трамваи один за другим разворачивались - круг был под нашими окнами. Жуткий город.
      Простыней больше не было, я завернулся в полотенца - их много, как в заграничном отеле.
      ...Трамвай грохотал, дребезжал, звенел, хрипел - надвигался... Она лежала, положив голову на рельс, волосы закрывали лицо, я кинулся к ней... И проснулся...
      За окном все тот же серый туман, грохот трамвая, она тихонько поскрипывала на соседней койке. Тоже мне Анна Каренина, подумал я.
      Волосы у нее высохли, подушка была влажной, а простыни сухие. Я поднял ей голову и перевернул подушку. Она не проснулась.
      "Зачем бедному еврею такой дворец?" - вспомнил я. И опять заснул.
      На сей раз я оказался в лесу: зимний сумеречный лес по обе стороны дороги, деревья в белых шапках. Дребезжащий трамвай тащили... лошади. Я видел впереди два хвоста, нет, еще один, третий... Я сидел рядом с кучером... Нет, рядом с вагоновожатым. "Гляди!" - крикнул он и нажал на звонок. Перед нами, через колею прыгнул заяц - серый, взмахнул длинными ушами и скрылся в лесу. "Стой! крикнул я, - плохая примета, предупреждение- не доедем..." - "Ладно тебе, сказал вагоновожатый, - бабьи сказки..." И тут через дорогу прыгнул еще один. Или тот же - серый и ушастый. Я схватился за рычаг: трамвай заскрипел, грохнул, дернулся, я ударился головой о...
      Проклятая тумбочка! Это я об нее приложился. За окном клубился все тот же серый туман, грохотало, звенело...
      Она спала глубоко и тихо. Посапывала.
      Если водку мешать с коньяком, то тебе открывается... Что открывается?
      Я вспомнил, откуда возник заяц. На открытии выставки писателей, которые рисуют, кроме презентации книги о литераторах, сидевших в русской тюрьме, была еще одна презентация. Наш коллега Битов предложил проект: "О перебегании зайцем дороги Пушкину". Мне тогда было не до того, я думал о билетах на поезд, менял "СВ" на купе и разрабатывал механизм интриги. Но что-то, видать, засело, а тут после перемешивания коньяка с... Да, все выстроилось, об этом я им сегодня и доложу.
      Что же произошло 175 лет назад на зимней дороге из Михайловского в Петербург? - скажу я им. А они будут меня переводить на разные языки... Ну, чтоб не слишком углубляться в эту историю?.. - продолжу я. И дело даже не в том, что ежели бы не заяц, у нас не было бы последующего десятилетия, сделавшего русскую литературу действительно великой. В то время никто ничего об этом не мог знать и даже думать. И Пушкин, который "наше все", в том числе. Но он не хотел скакать в Петербург, это очевидно. Не хотел, но у него не хватало мужества себе - не кому-то, а себе! - в этом признаться...
      Я думал все быстрее, быстрее, и мне стало весело: я сидел на идиотской кровати, лицом к окну, за ним клубился серый туман, который они называют "белыми ночами", далеко внизу гремел дурацкий трамвай, а я повторял про себя свою завтрашнюю - нет, сегодняшнюю! - речь...
      Откуда же заяц, который спас русскую литературу? - риторически спросил я. И сам себе ответил: "Да не было никакого зайца. Или был, но это не имеет ни малейшего значения".
      Я приоткрыл окно, вдохнул серого тумана и закурил. Голова легонько поплыла...
      Это высокая история, заторопился я, испугавшись, что утеряю нить и опозорюсь. В жизни человека непременно присутствует Бог, не важно - знает он о том или не знает. И человеку дано слышать Его или не слышать. Но Он всегда рядом и особенно явственно в минуты пограничные, когда человек стоит на перекрестке: направо пойдешь, налево пойдешь... Господь все знает о каждом из нас, предупреждает и протягивает руку. А дальше твой собственный выбор: или ты Его услышишь и поймешь, или нет, но тогда пеняй на себя. Господь знает все потаенные мысли человека и всегда готов ему помочь...
      Я вспомнил нашу первую ночь: если она была предупреждением, почему я Его не слышал и не понял?.. Нет, об этом сейчас я не хотел думать, мне надо было разобраться с докладом.
      Дело тут в том, быстро говорил я себе, что никто другой не мог бы дать Пушкину такого совета, он не услышал бы и не захотел бы никого слушать, да никто б и не решился давать такой совет.
      И тогда Господь послал "зайца", которого на самом деле, по всей вероятности, не было. У Бога сколько угодно таких "зайцев", и Он может выпускать их в любую нужную Ему минуту.
      Те, кто видел, как зайцы перебегают дорогу, знают, как это происходит, скажу я им, - это мгновенье, даже перед автомобилем с горящими фарами. Или перед трамваем, - добавлю я, и тут они уже совсем ничего не поймут. А там, на зимней дороге из Михайловского, он мелькнул - и Пушкин получил ответ, совет, сделал выбор, оперся на протянутую руку, - и развернул лошадей...
      Конечно! Пусть они представят себе, что едут к девушке, а она ждет где-то за следующим поворотом - разве что-то или кто-то способны нас остановить, уговорить - отказаться? Да никогда! Но если вы понимаете, - скажу я им, и пусть меня переводят на все ихние языки, которые я никогда не буду знать! что эта девушка на самом деле вам не нужна, что ваш порыв всего лишь минутная слабость, за которую потом платить годы и годы, сломать себе жизнь... Но вы обещали, она ждет и рассчитывает... Господи, хоть бы спустило колесо или заглох мотор, думаете вы, а девушка поплачет, слезы высохнут... Девушка плачет, шарик улетел! И если в первом случае, когда нет никакого сомнения, только любовь, азарт и легкость - да пусть сотни зайцев, не остановишь! - то в случае, когда нужен всего лишь повод... И тогда ты разворачиваешься...
      Да, пусть этот пример не слишком корректен, скажу я им: в случае пушкинского зайца речь шла о чести и верности дружбе. Но разве любовь - не высокий выбор? Соблазн, его преодоление, или - поражение... А поражение может быть высоким или всего лишь чужим, тебе не нужным. Не твоим.
      Меня уже несло. Да, писатель обречен на поражение, продолжал я свою речь. Он создает нечто из ничего, из мелькнувшего чувства, ощущения, мелькнувшей мысли. Он создает характер, - как Господь Бог человека из глины. Но он всего лишь человек, а потому созданное им, даже в самом удачном варианте, в самом гениальном воплощении его мысли, ощущения или чувства никогда не будет абсолютно созвучно задуманному. Только он сам знает о своем поражении, и только он один может о нем судить...
      Вот что такое творчество, скажу я им, и вот чем на самом деле должен заниматься писатель. Как бы он ни страдал от того, что происходит вокруг - с ним и с тем, что ему дорого, как бы ни гремели в нем его гражданские чувства. Он может выразить эти чувства на бумаге и тем помочь людям, которые способны его понять. Но это его собственный выбор, и он волен, как любой его соотечественник, плотник или доярка, оставить свое дело и заниматься реальной политикой. В этом тоже его свобода. А власть всегда временна, и ее усилия имеют в виду, в лучшем случае, всего лишь сиюминутный успех... Выбирайте...
      Очень напыщенно, подумал я, и мне стало неловко...
      - Что с тобой? - услышал я за спиной. - Почему ты завернулся в полотенца, отдал мне все одеяла?.. Я спала, как мертвая, прости, пожалуйста... Больше такого не будет.
      - Хорошо бы, - сказал я, - эта воробьиная ночь оказалась позатейливей первой.
      - Правда, прости, я не понимаю, что со мной и почему.
      - Пить надо меньше, - процитировал я младшего брата. - Ты помнишь битовского зайца?
      - Какого зайца?
      - Тогда, на твоей выставке, он со своим другом-скульптором предложил проект и демонстрировал золотого зайца. Они поставят его на верстовом столбе в Михайловском.
      - Там была толпа, и все говорили хором. Я не разобрала.
      - Надеюсь, не золотого, - продолжал я, - золотого унесут первой же ночью. Бронзового в ночь следующую. А медный простоит неделю, и его найдут в скупке. Если повезет. У нас охота на медь - ты не слышала? Провода срезают на десятки километров.
      - Ну и что? - спросила она.
      - Ничего. Просто заяц бывает нужен, когда не хочется делать то, что ты, быть может, делать должен. С точки зрения нравственного императива. Или не должен. В этом твоя свобода. И об этом - мой доклад.
      - Я ничего не поняла, но, наверно, пора вставать.
      - Пожалуй, тем более, я как бы и не ложился...
      И тут зазвонил телефон.
      - Вы собираетесь завтракать? - сосед, московский приятель. - Шведский стол в том самом ресторане, где вчера... Через пять минут.
      - Через полчаса, - сказал я.
      - Через полчаса я должен вернуться в номер, у нас срочная работа. Тогда увидимся вечером.
      - Ты не будешь на моем докладе? - спросил я.
      - Я же объяснил - я занят. Мой доклад, кстати, завтра, и мне надо еще и к нему...
      Человек работает сутками, а я лезу к нему со всякими глупостями. Мне стало стыдно.
      Зато я успею в душ и, быть может, даже побреюсь...
      В ресторане - другой интерьер, светло, столики, столики, народу, как на вокзале...
      Пива не было видно. Мои коллеги кушали йогурт и пили кофе.
      Огромная стойка: салаты, сыр-колбаса, жареная картошка, жареная рыба, жареное мясо, макароны в соусе...
      Я онемел. Всю жизнь я хочу есть: папу убили, маму посадили... Первый раз наелся, когда мама вернулась из лагеря, потом одна, вторая, третья жена - но они как бы не по этому делу, хотя порой, но крайне редко, и у них бывали гастрономические фантазии... Последние десять лет я воспринимал еду вообще только закуской. Но если случалось, меня, бывало, не удержать...
      - Гуляем по всему буфету, - сказал я и взял глубокую тарелку.
      Следовало, конечно, выработать систему, но я не успел, испугался, что все это великолепие мгновенно исчезнет. И принялся накладывать все подряд: салаты, жареную картошку, рыбу и мясо, макароны в соусе и что-то еще.
      Когда я шел к занятому ею столику, похожие на морских офицеров официанты глядели на меня с уважением, а иностранные коллеги - с восхищением.
      Моя девушка кушала кофе. Даже без йогурта.
      - Покарауль миску, - сказал я, - и не торопись с кофе. Я сориентируюсь насчет пива.
      Пиво продавали в баре. Я взял три бутылки - "Балтика", третий номер.
      - Ты справишься? - спросила моя Анна Каренина.
      - Мне нужны силы для доклада. Боюсь спутать зайца с этим, как его... Александром III. Хотя они и не похожи. Помнишь, у Мраморного дворца?
      - А может, скажем - ты заболел? Это я виновата, ты не спал всю ночь.
      - Ты очень заботливая. И совестливая, - сказал я. - Но я должен отчитаться за билеты и всю эту роскошь.
      Нас посадили в автобус. Может, тот самый?.. Я тщательно обшмонал салон, лазил под сиденья - крутых яиц не было. И красной икры тоже.
      Я не успел усесться и отдышаться, мы уже остановились. Опять Фонтанка!
      У дверей нас ждала Тина, мерцала глазами.
      - Я спала как мертвая.
      - Она тоже, - сказал я.
      Тина посмотрела на меня с сочувствием.
      - А Изольда всю ночь проплакала, - продолжала она, - с утра я ее утешала: убеждала, что ты хороший, но она...
      - Я хороший, - согласился я, - мне просто не везет с бабами, у них идеи или обстоятельства. Одной я предложил поехать в Австралию, но она... Ты помнишь, я про это рассказывал. Другую привез в Санкт-Петербург, а...
      Тут моя барышня подошла, и я заткнулся.
      Дворец, мраморная лестница, большой зал, длинный стол, микрофоны, наши евро-азиаты и эти. Мы сели втроем.