Происхождение языка. Факты, исследования, гипотезы

Если у двух объектов имена случайно совпадают, это не играет никакой роли: в самом деле, легко можно сказать, чем, например, любая ложка отличается от любой не-ложки (поскольку словом ложка обозначается определенный класс объектов), но невозможно выявить признаки, отличающие любую Машу от любой не-Маши или любой Новгород от любого не-Новгорода. В каждом языке есть так называемые шифтеры³ – такие слова, значение которых меняется в зависимости от ситуации. Так, слово этот обозначает «близкий к говорящему» (или «недавно упомянутый»), если говорящий сменится или переместится, «этими» могут оказаться совсем другие объекты. В число таких шифтеров входят в том числе слова со значением «я» и «ты». В каждом языке есть служебные морфемы – как, например, рассмотренное выше окончание – а или, скажем, союз и. Они никак не соотносятся с реалиями внешнего мира, их назначение – обеспечивать понимание связей между элементами высказывания. Скажем, в предложении Денис приветствует Антона и машет ему рукой союз и показывает, что оба действия выполняет один и тот же субъект (ср. Денис приветствует Антона, который машет ему рукой). Окончание – а в слове стрекоза сигнализирует слушающему, что стрекоза в данном высказывании является подлежащим.

К этому списку можно еще добавить независимость смысла языковых знаков от их физического носителя. Действительно, одну и ту же информацию можно выразить средствами устной речи, письменности, азбуки Морзе, жестового языка глухонемых и т. д.

Но действительно ли все эти свойства уникальны для человека? Или что-то подобное можно обнаружить и у животных – если не в природе, то хотя бы в экспериментальной ситуации, созданной человеком? Ответом на этот вопрос стали так называемые «языковые проекты» – масштабные эксперименты по обучению человекообразных обезьян (антропоидов) человеческому языку⁴. Или, как это называют более осторожные исследователи, языкам-посредникам – такая формулировка позволяет поставить вопрос не «овладели – не овладели», а «чем похожи языки-посредники на человеческий язык и чем они отличаются от него».

Поскольку анатомия голосового аппарата обезьян, а также отсутствие мозговых структур, которые бы в достаточной мере обеспечивали волевой контроль над звукопроизводством, не позволяют им овладеть человеческой звучащей речью, использовались незвуковые языки-посредники. Так, шимпанзе Уошо (под руководством Алена и Беатрис Гарднеров), Элли и Люси (под руководством Роджера Футса), гориллы Коко и Майкл (под руководством Фрэнсин Паттерсон⁵), орангутан Чантек (под руководством Лин Майлс⁶) изучали амслен (американский жестовый язык глухонемых, англ. AmSLan– American Sign Language) в несколько модифицированной версии: грамматика этого языка-посредника не соответствует грамматике настоящего амслена, она сильно сокращена и до некоторой степени приближена к грамматике устного английского. Шимпанзе Сара (под руководством Дэвида и Энн Примэков) выкладывала жетоны на магнитной доске. Шимпанзе Лана, Шерман и Остин, бонобо[4] Канзи и Панбаниша (под руководством Дуэйна Рамбо и Сью Сэвидж-Рамбо⁷) овладевали разработанным в американском Йерксовском национальном приматологическом центре языком «йеркиш», где словами служат лексиграммы – специальные значки, изображенные на клавиатуре компьютера: например, смысл «апельсин» передается изображением белого трезубца на черном фоне, смысл «обнять» – розовым контуром квадрата на желтом фоне, смысл «хотдог» – голубым иероглифом («можно») на черном фоне, смысл «нет» – фигурой наподобие песочных часов (черный контур двух треугольников, расположенных вершинами друг к другу, на белом фоне), имя Канзи – зеленым иероглифом («слишком; великий») на черном фоне, смысл «четыре» – белой цифрой 4 на красном фоне и т. д. Оказалось, что антропоиды могут использовать знаки-символы (т. е. знаки с произвольной связью между формой и смыслом).

Впрочем, впоследствии было выяснено, что пользоваться такими знаками умеют не только человекообразные обезьяны. В эксперименте Александра Росси и Сезара Адеса ⁸ несколько лексиграмм (слова «вода», «еда», «игрушка», «клетка», «гулять», «ласкать» и некоторые другие) освоила дворняга по кличке София – она научилась, нажимая на соответствующие клавиши, просить экспериментатора дать ей тот или иной объект или проделать соответствующее действие. В экспериментах Луи Хермана ⁹ символы-жесты успешно понимали дельфины – их «словарный запас» насчитывал 25 слов, они могли выполнять двух– и (с несколько меньшим успехом) трехсловные команды. До некоторой степени способностью к использованию символов обладают, как выяснилось, даже морские львы ¹⁰.

Незаурядные способности в области овладения человеческим языком продемонстрировал в опыте Айрин Пепперберг попугай Алекс (серый жако, Psittacu serithacus, см. фото 1 на вклейке)¹¹. За 15 лет он научился понимать (и произносить!) около сотни названий разных предметов (ключ, прищепка, пробка, орех, макароны…), семь названий цветов, пять вариантов форм (треугольник, круг…), несколько разновидностей материалов (дерево, кожа, пластик…), числа до 6, названия мест, слова «одинаковый», «разный», «нет», «хочу», «пойти» и т. д. Он оказался способен не только отвечать на вопросы типа «сколько здесь черных предметов», но и самостоятельно строить фразы, добавляя, например, название места к «хочу пойти» или название предмета к «я хочу».

Рис. 1.4. Некоторые знаки Уошо: а—«еще», б—«грязный», в—«мяч», г—«книга» ¹² .

Опыты с шимпанзе и бонобо продемонстрировали, что антропоиды способны овладеть достаточно абстрактными понятиями, например, такими, как «еще», «смешно», «страшно», «да», «нет», «потом», «сейчас», «друг», «понарошку» и т. д. Употребляемые ими «слова» обозначают классы соответствующих объектов или действий. Но им доступны и имена собственные (в частности, они прекрасно знают, как зовут их самих, их тренеров, других обезьян, участвующих в том же эксперименте), и личные местоимения (они знают разницу между «я» и «ты» и понимают, что значение этих слов меняется в различных актах речи).

Их словарь обладает продуктивностью, хотя и ограниченной, они способны в ряде случаев составлять новые знаки путем комбинирования уже известных, а также придумывать собственные «слова»¹³. Так, Уошо, впервые увидев на прогулке лебедя, назвала его комбинацией знаков «ВОДА»+«ПТИЦА», Люси называла редис «ЕДА»+«БОЛЬНО», а арбуз – «ФРУКТ»+«НАПИТОК» (по мнению же Уошо, арбуз – это «КОНФЕТА»+«ПИТЬ»). Тату (самка шимпанзе из так называемой «семьи Уошо») назвала Рождество «КОНФЕТА»+«ДЕРЕВО», День благодарения – «ПТИЦА»+«МЯСО». Горилла Коко обозначила маскарадную маску как «ШЛЯПА»+«ГЛАЗA», длинноносую куклу Пиноккио – как «СЛОН»+«ДИТЯ», Майкл именовал побеги бамбука комбинированным знаком «ДЕРЕВО + САЛАТ». Орангутан Чантек изобрел сочетание знаков «НЕТ»+«ЗУБЫ», которое означало, что он не будет кусаться во время игры¹⁴. Уошо сама придумала жесты для понятий «ПРЯТКИ» и «НАГРУДНИК». Обезьяны могут составлять из слов новые сообщения, могут строить высказывания об отсутствующих объектах и даже, в некоторой степени, о событиях прошлого и будущего. Например, Канзи при помощи клавиатуры с лексиграммами обсуждает со своей наставницей Сью Сэвидж-Рамбо маршруты предстоящих прогулок (см. фото 2 на вклейке).

Обезьяны демонстрируют способность к намеренной передаче информации, в том числе к намеренной лжи. Они способны использовать выученные слова в разнообразных контекстах, в том числе совершенно новых, и даже придавать им переносное значение, например, шимпанзе Уошо обругала служителя, который не давал ей пить, несмотря на ее настойчивые просьбы, «грязным Джеком» (бранному употреблению слова «грязный» ее, разумеется, никто не учил, но перенос значения «запачканный» > «плохой» оказался обезьяне вполне доступен), самое страшное ругательство, изобретенное гориллой Коко, выглядело как «сортирный грязный дьявол»¹⁵. Орангутан Чантек, как можно видеть в документальном фильме, совершал «металингвистические операции над жестами», похожие на «языковые игры трехлетнего ребенка»¹⁶. Горилла Коко продемонстрировала, что даже способность шутить не является чисто человеческой, ср. такой диалог¹⁷:

КОКО: Это я (показывая на птицу).

ВОСПИТАТЕЛЬ: Разве?

КОКО: Коко хорошая птичка.

ВОСПИТАТЕЛЬ: Я думала, ты горилла.

КОКО: Коко птица.

ВОСПИТАТЕЛЬ: Ты можешь летать?

КОКО: Да.

ВОСПИТАТЕЛЬ: Покажи.

КОКО: Птица понарошку дурачусь (смеется).

ВОСПИТАТЕЛЬ: Так ты меня дурачила?

Коко смеется.

ВОСПИТАТЕЛЬ: А кто ты на самом деле?

КОКО (смеется): Коко горилла.

Рис. 1.5. Знаки гориллы Коко (а – «Коко», б – «птичка»).

Антропоиды могут целенаправленно просить экспериментатора о языковом обучении. Орангутаны Галины Григорьевны Филипповой, когда забывали жест, протягивали ей руку, чтобы она сложила им пальцы в правильную комбинацию¹⁸. Шимпанзе Лана, несколько раз безуспешно попытавшись попросить незнакомый объект (коробку, в которую были положены конфеты M&M’s), в конце концов обратилась к тренеру (Тиму Гиллу) с просьбой сообщить ей название этого предмета¹⁹(на языке лексиграмм это выглядело так:? TIM GIVE LANA NAME-OF THIS «Тим назовет Лане это?», букв. «Тим даст Лане <как> это называется?»).

Выяснилось, что «и шимпанзе, и бонобо могут спонтанно, без направленного интенсивного обучения осваивать язык-посредник благодаря пребыванию в языковой среде, как это делают дети. Однако они следуют медленнее по этому пути и, разумеется, могут продвинуться не так далеко, как дети»²⁰.

Обезьяны, обученные «амслену», демонстрируют способность к овладению «двойным членением», поскольку они могут составлять новые знаковые единицы из элементарных знаков, членящихся на незначимые хиремы.

Возможность передачи языковых навыков потомству также оказалась не уникальной для человека²¹. Шимпанзе Уошо обучила своего приемного сына Лулиса знакам амслена (люди не показывали знаков не только ему лично, но и в его присутствии, но он перенял 55 знаков от Уошо и других обезьян), и в результате они смогли общаться на этом языке-посреднике между собой.

Видеозаписи, сделанные в отсутствие экспериментаторов, показывают, что шимпанзе – члены «семьи Уошо» могут вести между собой активные диалоги, обсуждают содержание глянцевых журналов (ногами держат журнал, а руками при этом жестикулируют), помнят порядок праздников, когда для них устраивается угощение.

Опыты с шимпанзе Элли и, позднее, с бонобо Канзи, Панбанишей и др. показали, что антропоиды могут соотносить – без участия соответствующих предметов – знаки устной речи (английские слова) со знаками жестового языка или лексиграммами. Они достаточно хорошо различают звучащие слова и прекрасно понимают, что различные сочетания одних и тех же фонем могут иметь разное значение.

А недавно выяснилось, что обезьяны в принципе способны даже овладеть письмом: однажды Панбаниша (одна из сестер Канзи), в одиночестве тоскуя у окна и желая отправиться на прогулку, в конце концов взяла в руки мел и нарисовала на полу соответствующие лексиграммы (на снимке, сделанном скрытой камерой, наиболее узнаваем уголок – символ, обозначающий хижину в лесу).

Никакой дрессировкой достичь подобных результатов невозможно. Обезьяны не действуют по затверженным программам – они применяют выученные ими языки-посредники вполне творчески. Употребление ими «слов» языка-посредника выдерживает проверку двойным слепым контролем. В одном из экспериментов шимпанзе Шерман и Остин должны были набрать лексиграмму на клавиатуре компьютера, затем пойти в другую комнату и выбрать соответствующий предмет. При этом один из экспериментаторов записывал набранную лексиграмму, не видя предмета, а другой, не видевший лексиграммы, записывал, какой предмет был выбран (таким образом исключалась возможность любой, даже неосознанной, подсказки со стороны человека). Этот опыт показал, что обезьяны употребляют знаки языка-посредника совершенно осмысленно.

Рис. 1.6. Вверху – лексиграммы, нарисованные Панбанишей.

Внизу приведены правильные начертания лексиграмм.

Слева – хижина в лесу, справа – Флэтрок (обычные места прогулок).

Все это не оставляет сомнений в том, что по своему когнитивному потенциалу (т. е. по способности к познанию) антропоиды приближаются к человеку, что между ними и нами нет непреодолимой пропасти – мы звенья одной эволюционной цепи.

Но значит ли это, что обезьяны овладели человеческим языком? Очевидно, нет. Один из участников эксперимента с Уошо, глухонемой, для которого амслен был родным языком, отмечал, что слышащие люди «все время видели больше жестов, чем я… Может быть, я что-то пропустил, но я так не думаю. Я просто не видел никаких жестов»²². Почему же так произошло – ведь жесты Уошо тоже выдерживали проверку двойным слепым контролем? Можно предположить, что причин этому две. Первая состоит в том, что «по оценкам специалистов жестовая речь обезьян соответствовала скорее «лепету» двухлетних глухонемых детей, чем языку взрослых»²³. Поэтому понять их жесты постороннему человеку, вероятно, так же трудно, как догадаться, что, например, произнесенное незнакомым малышом пихo означает «подземный переход». Вторая причина – в том, что Уошо не соблюдала грамматику амслена (отчасти потому, что ее этому просто не учили).

В описаниях достижений обезьян – участниц языковых проектов часто говорится, что они овладели языком на уровне ребенка двух – двух с половиной лет²⁴. Проводились даже специальные эксперименты, где сравнивалась языковая компетенция антропоидов и маленьких детей, – результаты, показанные теми и другими, были вполне сопоставимы (см. ниже).

Но что значит – владеть языком на уровне двухлетнего ребенка? Для того, чтобы понять это, рассмотрим подробнее, как происходит развитие речи у детей.

Примерно в два с половиной – три месяца появляется так называемое «гуление»: малыш начинает не только плакать в случае голода, боли или другого дискомфорта, но и издавать нежные звуки, когда он сыт и доволен. Эти звуки – первая попытка настоящего общения: ими малыш отвечает на обращение к нему матери или призывает ее вступить с ним в контакт. С пяти – семи месяцев младенец начинает лепетать – пробовать издавать разные звуки, сочетать их между собой. Звуки эти бывают самыми разнообразными, в том числе такими, каких нет в языке окружающих его взрослых (например, у русскоязычных детей могут появляться придыхательные, носовые, гортанные звуки и т. д.²⁵). На этой стадии ребенок начинает делать «две важные вещи: усовершенствует механизмы, необходимые для пользования речью, устанавливая соответствие между звучанием и артикуляцией, и упрочивает связь между моторной активностью и слуховыми впечатлениями»²⁶. Еще до овладения словами ребенок начинает понимать²⁷и воспроизводить интонационные контуры высказываний, характерные для речи взрослых, – на магнитофонной записи детских «высказываний» можно, не зная ситуации, различить просьбу, отказ, утвердительный ответ²⁸. К началу речи у ребенка постепенно устанавливается фонологическая система языка и утрачивается чувствительность к фонемным различиям, не свойственным его родному языку.

Уже в этот период ребенку свойственно стремление вычленять в речевом потоке взрослых определенные модели. В одном из экспериментов детям восьми месяцев давали послушать цепочку слогов (вида «согласный + гласный») без пауз, а потом те же слоги подавали для прослушивания одновременно с двух сторон: с одной стороны звучала цепочка, содержащая те же слоги в случайном порядке, с другой – слоги в тех же комбинациях, что при первоначальном прослушивании. Дети отчетливо предпочитали слушать тот звуковой поток, где были знакомые комбинации-«слова»²⁹. В других опытах детям семи и двенадцати месяцев предлагали послушать цепочку «слов», сделанных по некоторому правилу (например, «один слог + два одинаковых других слога»: wididi, delili и т. п.). После этого дети предпочитали слушать тот поток «речи», в котором слоги (хотя бы и другие) были сгруппированы по знакомым принципам (bapopo и т. п.)³⁰.

В конце первого – начале второго года жизни ребенок научается произносить отдельные слова³¹, которые поначалу обозначают всю ситуацию целиком (такие высказывания получили название «голофразы»). «Например, голофраза кать-кать в речи ребенка этого возраста… может означать, что ребенок не хочет садиться в коляску, или что хочет везти коляску сам, или что коляска грязная и ему это неприятно»³²; слово варежка, произнесенное с различными интонациями, может означать и «Я потеряла варежку!», и «Я нашла свою потерянную варежку!»³³ (в речи взрослых однословные высказывания, разумеется, тоже встречаются, но скорее в виде исключения, тогда как у «говорящих» обезьян они продолжают преобладать всю жизнь³⁴). По мнению психолингвиста Наталии Ильиничны Лепской, на этом этапе ребенок не столько описывает ситуацию, сколько выражает свое эмоциональное состояние в связи с ней³⁵.

Примерно в полтора года ребенок начинает произносить выражения, состоящие из двух слов. В это время у него происходит лавинообразное наращивание активного словарного запаса – словарь пополняется со скоростью «как минимум одного нового слова каждые два часа»³⁶; как пишет специалист по детской речи Стелла Наумовна Цейтлин, «это период актуализации слов, перевода их из пассива в актив»³⁷. И это очень важно, поскольку «пополнение словаря – необходимое условие для удлинения цепочек синтаксических компонентов предложения»³⁸. Иногда двухсловные высказывания похожи на сложные слова. С. Н. Цейтлин приводит такие примеры: «мальчик в 1 г. и 3 мес., увидев жеребенка, назвал его ТПРУ-ЛЯЛЯ. Словом ТПРУ он до этого называл лошадь, а словом ЛЯЛЯ – маленького ребенка. Трудно отказать в изобретательности Мише Т., который называл гараж БИБИ-ДОМ (дом для машины)»³⁹. Бросается в глаза сходство этих наименований с такими «изобретениями» обученных языкам-посредникам обезьян, как «ВОДА»+«ПТИЦА», «КОНФЕТА»+«ДЕРЕВО» и т. п. В других случаях они больше напоминают предложения: Кукла тут, Еще читать, Сиди там⁴⁰, Шашки играть, Кролик прыг⁴¹; несколько английских примеров: Siren by «Там гудит», Papa away «Папы нет», Give doggie «Дай собачке», Put floor «Положи [на] пол», Mommy pumpkin «Мама тыкву»⁴², More high «[Есть] еще наверху», Other fix «Прицепи еще один»⁴³. К этому возрасту дети обычно выучиваются соотносить слова с определенными значениями, но настоящей грамматики у них еще нет. Они путают роды и падежи (в тех языках, где они есть), неправильно спрягают глаголы и т. д. На этой стадии в речи детей уже начинают просматриваться элементы «взрослого» синтаксиса ⁴⁴, хотя в основном двухсловные высказывания подчиняются принципам, которые синтаксист Талми Гивон назвал «протограмматикой» ⁴⁵:

1. Интонационные правила:

• более информативные единицы несут на себе ударение;

• концептуально связанные единицы информации бывают связаны общим мелодическим контуром;

• длительность пауз между отдельными составляющими высказывания прямо пропорциональна когнитивной или тематической дистанции между ними;

2. Правила расположения:

• единицы информации, связанные по смыслу располагаются в тексте поблизости друг от друга;

• функциональные операторы располагаются поблизости от тех слов, к которым они относятся;

3. Правила следования:

• более значимые единицы информации предшествуют менее важным;

• порядок следования событий зеркально отображается порядком следования элементов высказывания;

4. Правила количества:

• предсказуемая (или уже выраженная ранее) информация может быть не выражена на поверхностном уровне (или, как говорят лингвисты, выражена нулем);

• незначимая или нерелевантная информация также может быть выражена нулем.

Такого рода речь без грамматики понимается практически исключительно на основе лексики (т. е. с использованием лексического анализатора), она более медленна, менее автоматизирована, требует бoльших мыслительных усилий и приводит к большему числу ошибок распознавания, но тем не менее ее нередко хватает для достижения коммуникативного успеха⁴⁶.

Судя по опубликованным данным, подобным принципам соответствует и использование языков-посредников антропоидами. Вот несколько примеров «высказываний» обезьян:

Панбаниша (йеркиш): ШЕРМАН ОСТИН ДРАКА («Шерман и Остин дрались»)

Тату («амслен»): УБОРКА СКОРЕЕ БАНАНЫ БАНАНЫ («Надо поскорее закончить уборку, поскольку после нее дадут бананы»)

Уошо («амслен»): УОШО ПИТЬ ЧАШКА СКОРЕЕ ПИТЬ СКОРЕЕ

Коко («амслен»): ИЗВИНИ УКУС ЦАРАПИНА ПЛОХО УКУС (речь шла об эпизоде трехдневной давности, так что по правилам жестового языка следовало бы добавить к слову «укус/кусаться» знак, указывающий на прошедшее время)

Коко (о горилле Майкле, также участнике языкового проекта; «амслен»): FOOT, FOOT, BIGTOE-FOOT GOOD GO («Нога, нога, с большими пальцами нога хорошо идти»)

Шерман (йеркиш): СТАКАН КОМПОТ ПИТЬ

В одном из тестов экспериментатор по имени Сьюзен якобы случайно наступила на любимую куклу Уошо, и Уошо «сказала» много различных фраз на эту тему:

GIMME BABY («ДАЙ МНЕ БЭБИ»)[5]

PLEASE SHOE («ПОЖАЛУЙСТА БОТИНОК»)

SUSAN UP («СЬЮЗАН ВВЕРХ»)

UP PLEASE («ВВЕРХ ПОЖАЛУЙСТА»),

PLEASE UP («ПОЖАЛУЙСТА ВВЕРХ»),

MORE UP («ЕЩЕ ВВЕРХ»),

BABY DOWN («БЭБИ ВНИЗУ»),

SHOE UP («БОТИНОК ВВЕРХ»),

BABY UP («БЭБИ ВВЕРХ»),

PLEASE MORE UP («ПОЖАЛУЙСТА ЕЩЕ ВВЕРХ»),

YOU UP («ТЫ ВВЕРХ»)

и т. д.

Впрочем, полные правильные предложения среди высказываний антропоидов тоже встречаются. Например, когда Уошо стала просить у Роджера Футса сигарету (фразами GIVE ME SMOKE «Дай мне дым», SMOKE WASHOE «Дым Уошо», HURRY GIVE SMOKE «Быстро дай дым»), и он велел ей попросить это вежливо (просигнализировав ASK POLITELY), Уошо построила достаточно длинное предложение с соблюдением правильного порядка слов: PLEASE GIVE ME ТHAT HOT SMOKE («Пожалуйста, дай мне тот горячий дым»). Полные правильные предложения строила шимпанзе Лана: ПОЖАЛУЙСТА МАШИНА ДАЙ СОК (секрет прост: на грамматически неправильные фразы машина запрограммирована была не реагировать). Однако если у них есть выбор, то в спонтанной «речи» обезьяны предпочитают ограничиваться протограмматикой.

Можно заметить, что высказывания, организуемые практически исключительно протограмматикой (типа Стакан – компот пить, Кофе, пожалуйста или Мама, тыкву!), нередки и в разговорной речи взрослых людей. Объясняется это просто: и у обезьян, и у маленьких детей, и у взрослых в тех случаях, когда используется разговорная речь, имеется большой фонд общих с собеседником знаний об обсуждаемой ситуации – чаще всего потому, что оба участника беседы видят то, о чем идет речь, своими глазами, и поэтому нет нужды подробно описывать то, что хорошо известно слушающему (или видящему жесты или лексиграммы), необходимо лишь уточнить некоторые детали. Как отмечает Т. Гивон, чем ближе условия общения к тем, что характерны для обезьян или маленьких детей, тем в большей степени синтаксическая сложность уступает место протограмматике^47.

Но примерно к трем годам (а некоторые – даже уже к двум) дети переходят на настоящие предложения: Посмотри на паровоз, который принесла Урсула, Ты меня одеваешь как слоненка, Я это брошу в почтовый ящик, чтобы письмо не выбралось⁴⁸, Новую лопатку надо, старая плохая стала⁴⁹, Птичка серенькая, большая, с клювиком прыг-прыг⁵⁰, I got peanut butter on the paddle «У меня на лопатке ореховое масло»⁵¹, Мама, если бы ты была маленькая, я бы подержал тебя над ведерком и помыл! Именно в этот период происходит значительный прогресс в овладении морфологией, ребенок начинает правильно употреблять грамматические морфемы.

Разумеется, те способности, которые демонстрируют антропоиды в условиях эксперимента, представляют собой так называемый «запасной ум» (термин биолога-эволюциониста Алексея Николаевича Северцова⁵²), т. е. указывают на возможности скорее потенциальные, чем реально используемые в обычном существовании. Но всё же они показывают, что чисто человеческих составляющих языковой способности, таких, которые бы совершенно отсутствовали у животных, не так уж много⁵³.

Что же нового появилось у человека?

Прежде всего, разумеется, членораздельная звучащая речь – ни у кого из приматов ее нет. В середине XX века с легкой руки американского психолога Олвина Либермана эта идея обрела форму изящного афоризма – Speech is special (букв. «речь [видо]специфична»; в англоязычных работах это нередко обозначается аббревиатурой SiS).

Человеческая речь – не просто издавание звуков, имеющих определенный смысл. Звуковая сторона речи имеет, как уже говорилось, сложную, иерархически устроенную организацию⁵⁴.

Рис. 1.7. За счет отсутствия пауз между словами в устной речи все три строки произносятся одинаково. А вот пример из английского: Good can decay many ways // Good candy came anyways⁵⁵. «Добро может угасать по-разному» // «Как бы там ни было, но появились хорошие конфеты».

Самой крупной из единиц, на которые делится речевой поток, является фонетическое предложение, или период. На конце периода всегда имеется пауза. Более мелкие единицы – фонетические синтагмы. Между ними паузы необязательны, а внутри них отсутствуют – именно это имеют в виду, когда говорят, что в устной речи нет пробелов между словами. Фонетические синтагмы и фонетические предложения имеют просодическую организацию – определенный рисунок темпа, изменений громкости, движения основного тона голоса (т. е. интонации). Просодический контур несет смысловую нагрузку – с его помощью мы различаем сообщение, вопрос, побуждение, переспрос, повторение, восхищение, возмущение, отличаем главную часть сообщения от побочной, законченное предложение от незаконченного и т. д. Так, например, переспрос характеризуется убыстрением темпа (Во сколько, ты говоришь, поезд приходит?), о незавершенности предложения сообщает подъем интонации (ср., например, интонацию, с которой произносится слово «приехал» в предложении Артем приехал и в предложении Артем приехал, а Никита уехал).

Средства просодии, как и слова, являются знаками с произвольной связью между формой и смыслом; самое простое доказательство этого – то, что в разных языках одно и то же значение может выражаться по-разному. Например, в русском языке вопрос характеризуется повышением интонации, а в японском – резким падением.

Фонетические синтагмы делятся на фонетические слова. У фонетического слова во многих языках есть ударение – и при этом (обычно) только одно. Чередование ударных и безударных слогов задает ритмическую схему фонетической синтагмы и предложения, на ударном слоге реализуются фразовые акценты. Звуки внутри фонетического слова могут вести себя не так, как на его границах: например, в русском языке звонкие согласные на конце слова оглушаются, но в предлоге, составляющем одно фонетическое слово с последующим существительным или прилагательным, оглушения не происходит (ср. [в] лесу и отло[ф] лисиц).

Фонетические слова делятся на слоги. Каждый слог – один «квант» выдоха. Если эти выдохи сделать более сильными и разделить паузами, получится скандирование («Шайбу! Шай-бу!»). В слоге имеется вершина – самый «звучный» звук (обычно гласный) – и края – согласные (которые, впрочем, могут и отсутствовать). Скорость смены слоговых вершин определяет темп речи. Слог можно разделить на отдельные звуки. У всех людей, владеющих звучащей речью, в языковую компетенцию входит понятие о том, какие гласные и согласные звуки возможны в его языке (другие звуки расцениваются либо как дефекты произношения, либо как иностранный акцент) и какие движения органов артикуляции должны им соответствовать (хотя реально в речи, особенно в беглой, эти движения зачастую смазываются).

Непросто устроены и сами звуки. Наш речевой тракт – природный резонатор, изменяя его форму при помощи движений языка, губ, нижней челюсти, нёбной занавески, надгортанника, мы ослабляем одни частоты и усиливаем другие. Такие области усиления частот получили название «форманты». Каждый гласный характеризуется своим собственным «узором» формант. Согласные тоже имеют свои частотные максимумы и минимумы, но распознаются в значительной степени по тому влиянию, которое они оказывают на форманты соседствующих с ними гласных. Например, после заднеязычного согласного (г или к) у последующего гласного сближаются начальные точки контуров второй и третьей формант. Если звуки в слоге поменять местами, человек услышит не слог, произнесенный наоборот, а бессмысленную абракадабру, поскольку привычные ему правила перехода от звука к звуку не будут соблюдены.