Сладкая приманка (сборник)

«Ну почему же? – опять возразила я про себя. – Если женщины пишут на стеклах. Как там было-то? «… Задумавшись, моя душа, прелестным пальчиком писала на отуманенном стекле заветный вензель О да Е…» Почему бы мужчинам не писать на металле какой-нибудь вензель? Может быть, и вправду эти три буквы – инициалы? Но чьи? Любимой женщины? Чушь собачья! Писать имя любимой на бомбе! Нет, это могла бы сделать женщина, мужчина имя женщины писать не станет. Любовь – женщинам, а мужчинам – что? Политика? Но он же не взорвал ни одного политика. Нет, тут пока ничего не ясно…»

– В четвертых, – продолжал тем временем Игорек, – у него прослеживается определенное пристрастие к людям, связанным с наукой.

– Ты забыл про роддом и поликлинику, – перебила я его. – Какое отношение имеет к науке роддом?

– Никакого, – вздохнул Игорь. – Это пока загадка.

– В этом деле пока сплошные загадки, как я понимаю, – сказала я. – Свалилось оно на наши головы.

– Ну, в этом мы сами виноваты, – возразил Игорек.

Я видела, что он в отличие от меня горит энтузиазмом, ему хочется принять самое активное участие в расследовании. Продемонстрировать свои дедуктивные способности, доказать самому себе, что он талантливый сыщик. Иногда я просто недоумеваю – почему он оказался спасателем, а не следователем в уголовке? Кстати, в этом есть тоже какая-то загадка, то, что называют тайной личности. А у меня, интересно, есть какая-нибудь тайна? Кроме Сергея?

Углубиться в эту тему мне не дал звонок в дверь.

– Врач! – воскликнула я. – Тот, которого Литвинов обещал. Как раз час прошел.

Игорь пошел открывать, а я стала обдумывать, как нам лучше договориться с врачом о связи. Наверное, я дам ему номер мобильного телефона Грэга. А при необходимости буду звонить к Игорьку сама.

Игорь о чем-то говорил с врачом, причем почему-то уже на повышенных тонах. Вечно он сцепится с кем-нибудь по пустяку. Вот Кавээн – тот из-за ерунды никогда не связывается. А если уж связывается… Кулаки-то у него пудовые.

– Да ты на кухню проходи, – послышался голос Игорька, и вслед за этим он пропустил вперед мужчину. Тот шел, глядя под ноги и слегка наклонив голову. Знакомая, кстати, манера. Короткие волосы слегка топорщились на затылке. Я почувствовала, как мое спокойствие куда-то исчезло, и мне показалось, что я сижу не на своей табуретке, а словно на круглом вертящемся рояльном стуле, ножка которого поднята метров эдак на пятьдесят. Стоит мне пошевелиться, как я полечу вниз и непременно разобьюсь…

– Сергей… – пробормотала я. – Как ты здесь…

– Ольга? – Он резко остановился и посмотрел удивленно на меня, потом на Игорька. – Вы договорились с Литвиновым. Вы его попросили, чтобы он меня сюда…

Он резко замолчал и потер правой ладонью левую щеку. Еще один знакомый жест. По груди у меня разливалось что-то жгучее. Было больно и одновременно как-то сладко.

– Впрочем, вы, конечно, ни при чем. Я сам напросился, лишь бы из больницы вырваться. Но при чем здесь ты?

Сергей посмотрел на меня.

– Я спасла эту женщину в роддоме, – ответила я. – У нее психическая травма, а ей рожать. Она себя школьницей представляет, девственницей.

Мне казалось, он меня поймет. Он все же долго был со мной вместе, неужели он не знает, что я за человек? Почему он всегда задает такие вопросы?

– Тебе-то что до этого? – Он смотрел мне в глаза, и я не могла определить, с насмешкой он смотрит или с вызовом.

Волна какого-то тяжелого жара захлестнула ноги, поясницу, начала подниматься к груди. Я его уже совершенно искренне ненавидела. Какое ему дело, зачем это мне нужно?! Нужно! И все! Это мое! В этом моя суть! Ему не нравится? Ну и пожалуйста. Я вдруг почувствовала, что у меня сейчас слезы сами потекут из глаз и я не смогу их удержать.

– Объясни ему, Игорек, как со мной связаться, если ей потребуется помощь. Моя помощь! – Я сказала это Игорьку, уже отвернувшись от Сергея, чтобы тот не видел моих покрасневших глаз, и вышла в коридор.

Я даже к Ларисе заходить не стала. Она перенервничала и сейчас, наверное, спала. Мне нужно было уйти. Я не могла находиться в одной квартире с Сергеем. Не дожидаясь Игорька, я спустилась по лестнице, вышла из подъезда и направилась к машине.

Его не пришлось ждать долго. Он молча открыл машину, подождал, пока я усядусь, и включил зажигание.

– Григорий нервничает уже, наверное, – сказал он самому себе и больше за всю дорогу не произнес ни слова.

Игорек все же хороший друг. Понял, что не хочу я сейчас говорить ни о чем. Хотя о моих отношениях с Сергеем не знал абсолютно ничего. И видел его второй раз в жизни.

Глава третья

Григорий Абрамович встретил нас мрачнее мрачного. Махнул рукой – садитесь, мол, и вновь уткнулся взглядом в бумажку, которая лежала перед ним на столе. Молчал.

Я вопросительно посмотрела на Кавээна. Тот пожал плечами. Потом подсел ближе и прошептал:

– Полчаса назад факс из Москвы получил. С тех пор так и сидит.

Григорий Абрамович уловил, наверное, что мы шепчемся, поднял на нас глаза и вздохнул.

– От нас требуют активных действий, – сказал он наконец. – И правильно требуют. А мы сидим, не знаем, с какого конца подступиться.

Мы помалкивали. Командир сам знает, что и когда сказать. С расспросами приставать не стоит. Сам скажет все, что нам нужно знать.

– На, Игорек, прочитай, что мне из Москвы прислали.

Грэг передал Игорю бумагу. Тот посмотрел, сделал круглые глаза и начал читать.

– «По делу о серийном террористе сообщаю, что сегодня в 10.34 утра совершено убийство директора Московского института общественных проблем академика Федосеева. Он погиб в результате взрыва бомбы, присланной ему под видом бандероли по почте. На месте взрыва обнаружены детали взрывного механизма, аналогичные проходящим по порученному вам делу. Приказываю немедленно приступить к активным оперативно-розыскным мероприятиям. Доложить об успешном завершении работы не позднее седьмого сентября мне лично…»

Игорек повертел листок в руке и добавил:

– Без подписи. Прямо чертовщина какая-то. Мы же сегодня только про этого самого Федосеева с Ольгой говорили.

– Чертыхаться будешь, когда тебя уволят из спасателей к лысому лешему.

Григорий Абрамович сам был абсолютно лыс, и последние слова прозвучали в его устах довольно забавно. Но никто из нас даже не подумал улыбнуться. Если Грэг начал ругаться, значит, наши дела действительно плохи.

– У вас есть хоть одно дельное предложение?

Григорий Абрамович смотрел на нас сквозь свои очки гневно. И в самом деле как учитель истории на не выучивших домашнее задание школьников.

Игорек скромно помалкивал. Кавээн неожиданно встал и заявил:

– У меня предложение. Такое. Меня отправить в аэропорт. Через полчаса там прибывает борт с гуманитарной помощью. Из Москвы.

Мы с Игорьком не возражали, а Григорий Абрамович только головой кивнул: согласен, мол. Все равно на таких совещаниях от Кавээна толку никакого. Пусть лучше гуманитаркой займется. Это его конек. Никто в Тарасове не умеет лучше Кавээна распределять гуманитарную помощь. И он всегда по-своему ее распределяет, чего бы там ему ни говорили сопровождающие или встречающие. Кавээну все наперед известно. Я знаю некоторых спасателей, наших, тарасовских, причем далеко не рядовых, которые как только увидят Кавээна в аэропорту поджидающим борт с гуманитаркой, так все сразу бросают и бегут подальше от греха. Его место, конечно, сейчас там, это он прав.

– Ты что предлагаешь, Николаева?

Вопрос Грэга вернул меня к действительности, которая заключалась в том, что Игорек сидел красный как рак, а Грэг смотрел на меня в упор и ждал ответа. Судя по всему, Игорек ему уже ответил.

Отвечать мне, собственно говоря, было нечего, ни одной идеи у меня в запасе не было, кроме Ларисы Чайкиной, которую я ему и под расстрелом не сдала бы.

«Будь что будет», – подумала я.

– Я предлагаю дать нашему террористу имя, – сказала я и уже приготовилась к какому-нибудь ядовитому замечанию, ставящему под сомнение мою профессиональную пригодность как психолога.

К моему удивлению, Григорий Абрамович отнесся к моему предложению заинтересованно.

– Хм, предложение Николаевой только на вид глупое, – заявил он. – По-моему, в нем есть смысл. Ты как считаешь, Игорь?

Игорек, по-видимому, получил только что на полную катушку и готов был сейчас с чем угодно согласиться, даже с приказом неделю читать устав спасательской службы вместо детективных романов.

– Я поддерживаю Николаеву, – сказал он. – А то что мы все – «он», «террорист», «псих». Мы скоро друг друга понимать перестанем.

– Ну, вот этого, я думаю, никогда не произойдет, – возразил ему Грэг. – Но смысл в ее предложении, без сомнения, есть.

Он посмотрел на нас с Игорьком, приглашая высказываться.

– Ну и как же мы его окрестим?

Игорек рванулся вперед. Опять меня опередить хочет. Его желания часто бегут впереди его разума. Ну, что ж, послушаем.

– Как бы мы его ни окрестили, – заявил он, – это будет кличка, ни больше ни меньше. В ней будет содержаться только информация о нашем к нему отношении. От этого предлагаю и отталкиваться. «Псих», по-моему, достаточно точно его характеризует.

– А какие у тебя основания считать его психически ненормальным? – возразил Игорьку Грэг. – Освидетельствования его никто не производил. Ты тем самым навязываешь нам версию, ничем пока не подкрепленную.

– Да на такое способен только откровенный псих! – горячился Игорек.

– Это только твое мнение, но не факт, – перебил его Грэг. – Эх ты, мистер Марпл!

Игорек опять покраснел. Вот если бы его назвали именем его любимой английской старой леди просто, без всяких там «эх ты», он был бы, наверное, очень доволен. Посчитал бы это комплиментом.

– А ты что скажешь? – повернулся Григорий Абрамович ко мне.

– Игорь, наверное, не прав только в одном, – сказала я. – В имени этого человека должно выражаться не наше к нему отношение, а наше о нем представление. Кое-что о нем мы все же знаем. Он ненавидит людей науки, пишет на своих бомбах странные буквы С-Б-О, бомбы свои изготавливает сам. Что еще?

– Роддом зачем-то взорвал и поликлинику, – добавил Игорек. – И еще. Живет он, скорее всего, в Тарасове, здесь взрывов было больше всего, но посылки любит посылать по почте. И не только по тарасовским адресам. А что? Давайте его Почтальоном назовем!

– Нет, Игорь, он же сам посылки своим жертвам не доставляет, – опять возразил Грэг. – Значит, уже не Почтальон.

– Ну, не знаю тогда, – буркнул Игорь, обидевшись, наверное: уже два его предложения не прошли.

– А еще он иногда пишет своим жертвам письма, – напомнила я. – Григорий Абрамович, у вас есть копия одного письма, того, которое сохранилось. Давайте еще раз посмотрим.

Грэг полез в свой стол и вытащил из ящика лист бумаги с ксерокопией письма. Оно было отпечатано на машинке. Я сразу же посмотрела на Григория Абрамовича, но он покачал головой. Дело в том, что, судя по шрифту и скачущим вверх и вниз буквам, машинка была старая. Достаточно старая, чтобы служить еще в советское время в каком-нибудь учреждении. А тогда каждая пишущая машинка стояла на учете и была занесена в картотеку.

– Машинка списана в девяностом году и сдана в утиль завхозом института прикладной математики Тарасовского госуниверситета. Завхоз умер год спустя от рака легких в возрасте семидесяти пяти лет. С этой стороны все чисто. Ты лучше прочитай, что там написано, стиль оцени. Кто-то говорил, не помню, что стиль – это человек. Иногда многое можно понять о человеке по тому, как он пишет, какие слова употребляет.

– «Уважаемый коллега! – прочла я. – В знак признания ваших заслуг как выдающегося педагога, выдающегося ученого, примите мои самые искренние поздравления! Я уверен, что от таких, как вы, зависит будущее науки, самой мощной интеллектуальной силы нашего времени. Общество, которое построят ваши ученики, будет свободно от всяких ограничений со стороны нашего вечного общего врага – природы! От вас, от ваших учеников зависит, чтобы оно не было похоже на то страдающее язвами и пороками современной цивилизации общество, которое я изобразил в этой книге. Примите от ее автора скромный подарок, который вы сумеете, я уверен, оценить в должной мере и почувствовать всю смертоносность современной цивилизации, всю взрывоопасность ее состояния. Действительный член РАН Федосеев».

– Что-то я не понял последнюю фразу, – сказал Игорь. – Он же там прямым текстом о взрыве предупреждает! Ну, наглец!

– Ничего он не предупреждает, – возразил Грэг. – Издевается он, только и всего.

– У меня появилось такое соображение, – подала я свой голос. – Письмо, как мы знаем, писал тот, кто прислал бомбу. Мне кажется, он должен был достаточно хорошо знать профессора Мартыненко. О том, что приближается его юбилей, в газетах вряд ли писали. А тут достаточно точно оценен его вклад в развитие науки. Отдан приоритет его преподавательской деятельности перед наукой, что полностью соответствует действительности. Что, если это один из его коллег по университету?

Григорий Абрамович кисло сморщился.

– Маловероятно, но проверить придется. Сколько человек работает на мехмате?

– Сто двадцать шесть, включая ассистентов, аспирантов и лаборантов, – отрапортовал Игорек.

– А ты откуда знаешь? – удивился Грэг.

Игорек опять густо покраснел. Нет, положительно, везет ему сегодня!

– Так. Училась там в аспирантуре одна моя знакомая.

– Ты и займешься этим. Проверишь всех, кто сталкивался по работе с Мартыненко, поищешь, не было ли у кого причин желать его смерти.

– Григорий Абрамович, у меня идея появилась. – Я даже привстала на стуле, такой интересной показалась мне моя мысль. – Каким образом в сознании этого человека соединялись ненависть к людям науки с ненавистью к поликлиникам и роддомам, мы, конечно, не знаем, но чтобы искать его в окружении профессора Мартыненко, нам этого и не нужно. Нужно только узнать – не пересекался ли кто-нибудь из людей, которые его знали, с той же поликлиникой и с тем же роддомом! Это уже была бы зацепка!

– С роддомом связаны те, кто в нем работает или работал, – тут же отозвался нетерпеливый Игорек, – и женщины, которые в нем рожали.

– Добавь сюда младенцев, которые в нем родились, – дополнила я, – и первой в список включи меня. Я тоже родилась у вокзала, правда, еще в старом здании роддома. Но убийца-то тоже не младенец.

– Учитывая, что в Тарасове всего шесть родильных домов, минус приезжие, минус те, кто родился в других городах, – бросился прикидывать Игорек. – Остается проверить всего примерно десятую часть населения Тарасова. То есть чуть больше ста тысяч человек. А может быть, чуть меньше. Короче – около ста тысяч. Силами всего управления – это год работы.

Возникла пауза. Потом Игорек решил уточнить результат своих блиц-подсчетов:

– Это если работать по двадцать четыре часа в сутки.

Грэг посмотрел внимательно на него, потом на меня и сказал укоризненно:

– Напрасно ты нам тут цирк устраиваешь, Игорь. Ольга как раз этим и займется. Только задачу мы ей слегка ограничим. Нужно будет проверить, нет ли точек соприкосновения у тех, кто знал профессора Мартыненко, и тех, кто рожал в этот день в этом злополучном роддоме. Это уже гораздо меньше ста тысяч человек. Я думаю, за пару дней можно справиться.

Я приуныла. Веселое задание, ничего не скажешь. Ворочать бумаги и не видеть ни одного реального человека. Я привыкла с людьми работать все же, а не с бумагами. Основа моего метода – прежде всего общение с человеком, а из этого возникает уже все остальное: мнения, версии, предположения, заключения и выводы.

На этом наше первое совещание закончилось, как и первый день неожиданно свалившегося на наши головы расследования. Григорий Абрамович отпустил нас отдыхать. Я попросила Игорька позвонить к себе домой, узнать, как там Лариса. Самой мне очень не хотелось разговаривать с Сергеем. Даже думать о нем я не хотела.

Игорь передал, что обстановка там, по выражению врача, терпимая, признаков начинающихся родов не наблюдается. Лариса ведет себя достаточно спокойно, уходить никуда не порывается. Ночь, как он предполагает, пройдет спокойно. Я успокоилась и поехала домой, а Игорь отправился ночевать к маме, язвительно поблагодарив меня на прощание за предоставившуюся ему возможность посетить любимую мамочку, которая жила на самой окраине. Добираться туда нужно было двумя маршрутными автобусами плюс десять минут пешком. Вот и отлично – пусть навестит свою старушку, не слишком часто он это делает в свои тридцать лет.

…Ночь показалась мне просто-таки рекордно короткой. Не успела я заснуть, как прозвенел будильник, намекая, что пора вставать. Я даже удивилась такому странному явлению. Последнее время мне заснуть удавалось далеко не сразу, и ночь обычно тянулась, словно не август на улице, а как минимум декабрь.

Как я ни старалась появиться в управлении первой, пришла только третьей. Кавээн с Григорием Абрамовичем были уже на месте, не хватало лишь Игорька, но мы все уже знали – когда Игорек попадает в гости к маме, он всегда опаздывает минимум на час. Жалеет она его, будильник всегда переводит, чтобы сынок получше выспался. Грег смеется над Игорьком, но не наказывает.

За тот час, пока не было Игоря, я успела кучу дел переделать. Достала в горздравотделе список сотрудников второго родильного дома. Их оказалось больше сотни. Выяснила, куда перевезли документацию на рожениц из взорванного роддома, и раздобыла себе ксерокопии списков рожениц, поступивших за последние десять дней, предшествовавших взрыву. Их тоже получилось больше сотни. Несколько минут размышляла, не поехать ли мне на мехмат и не раздобыть ли еще и список сотрудников факультета. Но потом отказалась от этой мысли, единственно потому, что не захотела портить настроение Игорьку.

Он же непременно сочтет, что я сделала это специально, чтобы навредить ему в глазах Грэга. К своему рейтингу в группе Игорек относится очень болезненно. Ему всегда хотелось быть первым. Может быть, именно поэтому он оказывался чаще всего вторым или даже третьим? Похоже, Игорек плохо усвоил одно из правил неписаного кодекса спасателей, которое гласит: «Не старайся доказать, что ты работаешь лучше всех. Просто помни об этом».

Вместо того чтобы перебегать Игорю дорогу, я поехала навестить Ларису, посмотреть, все ли с ней в порядке. Хоть Григорий Абрамович и сказал, что его ночью никто по этому вопросу не беспокоил, я все же хотела убедиться сама, что мне тоже пока нечего беспокоиться. Возможно, была у меня и другая причина туда съездить, но я не хотела в этом признаваться даже самой себе.

– Проходи, – сказал мне Сергей, открыв дверь на мой звонок. – Она тебя ждет.

– Подожди, Сережа, – неожиданно для самой себя сказала я, задержав его в коридоре. – Я хочу тебя рассмотреть.

Вероятно, он внутренне напрягся, но я не в состоянии была это заметить и понять. Я видела перед собой его лицо, которое я так когда-то любила и целовала. Его глаза, его взгляд, который часто растворял мою волю, словно воск, и подчинял себе, заставлял делать все, что он захочет. И мне нравилось ему подчиняться.

Нравилось чувствовать себя его рабыней, его вещью. Я забывала о себе совершенно, я воспринимала себя как бы со стороны, вернее, не со стороны, а его глазами. Я была той, кто приносит ему удовольствие, и это очень сильно меня возбуждало.

Но проходили какие-то мгновения, что-то менялось то ли в его взгляде, то ли во мне самой, и хрупкий мир радости и наслаждения рушился. Я боялась этих минут. Во мне начинало подниматься раздражение на его власть надо мной, и власть эта тут же кончалась. Я оказывалась свободна и неприступна. Я начинала смеяться над ним, даже унижать его. А он иногда соглашался на это, а иногда начинал резко сопротивляться, и все заканчивалось самым банальным скандалом. То он уходил, то я убегала, ходила по улицам, совершенно ни о чем не думая, с единственным желанием в душе: чтобы, когда я вернусь в свою квартиру, его там не было.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.