Папарацци - Когда зацветет папоротник

– Рома! – сказала я. – Пообещай ему, наконец!

– Да ладно, – сказал Ромка в недоумении, – могу и не говорить…

– Отлично! – сказал Кряжимский и положил трубку на рычаг телефона.

Телефон тут же зазвонил. Я решила ответить сама.

– У вас телефон неисправен! – заявил мне недовольным голосом капитан Барулин. – Я не закончил разговор с вашим внештатным парнем.

– Он мне сказал, о чем вы его спрашивали, – подхватила я. – Но, насколько он смог вспомнить, ничего больше в портфеле Фомина не было.

– Но он сказал – «копия», – уточнил капитан. – Копия чего?

– Ах это! – улыбнулась я. – Речь идет о копии аттестата за второй курс. Фомин просил принести ее вместе с этюдами.

– Зачем? – спросил капитан.

– А он не объяснил зачем, – пожала я плечами. – Наверное, учебой Роминой интересовался. Он же был его наставником в некотором роде… Разве Рома вам этого не говорил? У них с Фоминым были очень хорошие дружеские отношения. Они уважали друг друга. Согласитесь, сегодня это встречается не часто. Фомин видел в Роме равного себе художника, ни больше ни меньше.

– Вот как? – сказал капитан с ноткой недоверия в голосе. – Ну, ладно… Пусть ваш Тихонов звонит, если что-то вспомнит о Фомине.

– Обязательно позвонит! – заверила я капитана. – Если вспомнит!

И, положив трубочку, в негодовании повернулась к Кряжимскому.

– Вы заставили меня врать, Сергей Иванович! – сказала я. – Объясните, черт возьми, зачем вам это было нужно? Что за игры вы затеваете с милицией?

– Игры?! – возмутился он. – Я, наоборот, хочу, чтобы она нос свой не совала туда, где ей делать совершенно нечего!

– Я – вся внимание! – сказала я Кряжимскому угрожающим тоном. – Жду ваших объяснений.

– Фомина убил человек, который хочет отыскать клад Разина! – заявил Сергей Иванович и посмотрел на нас как на малолетних недоумков. – А ключ к этому кладу содержится в картине, с которой Рома снял копию. Убийца забрал у Фомина копию.

Я недоверчиво покрутила головой, но ничего не сказала. Ромка смотрел на Кряжимского напряженно, но тоже молчал. Сергей Иванович, казалось, был доволен произведенным на нас впечатлением.

– Никакого краеведа на самом деле не существует! – сделал он еще одно заявление. – Есть какой-то неизвестный нам человек, который давно, надо полагать, одержим идеей найти разинские сокровища.

Кряжимский говорил так, словно ни на секунду не сомневался в реальности этих сокровищ. Но для меня эта идея звучала пока неубедительно.

– Он каким-то образом узнал о тайне этой картины, – продолжал Кряжимский. – Ему удалось установить, что картина скорее всего хранится в тех самых фондах художественного музея, которые в начале тридцатых были перевезены в него из краеведческого музея. Но самому ему отыскать картину никогда бы не удалось.

Дело это, сами понимаете, непростое, нужно перевернуть тысячи экспонатов, которые хранились в подвале самым, как я предполагаю, невообразимым образом, простите мне этот невольный каламбур. За тем, что происходит в музее, этот лжекраевед, без всякого сомнения, следил и ждал удобного момента, чтобы добраться до картины.

А тут такая удача – авария водопровода! И в музей направляется аварийная бригада. Я думаю, что под видом водопроводчика мог проникнуть в музей или сам этот человек, или его сообщник.

Его задачу облегчили Ромкины друзья из художественного училища, которые не решились выбрасывать то, что впрямую, как им казалось, относится к изобразительному искусству, но не умея отличить ценность от мазни, оставляли все подряд, что попадалось под руку, и складывали это куда-нибудь в одну кучку.

А разыскать в этой кучке нужную картину не так уж сложно. «Водопроводчику» это сделать удалось, но не удалось вовремя спрятать картину. Его с картиной в руках увидел Фомин и картину тут же отобрал. Это у людей его типа в крови, он старого воспитания был человек, уважал себя. Потому и продать картину не захотел.

«Водопроводчику» ничего не оставалось, как уйти несолоно хлебавши. Но теперь он наверняка знал, что интересующая его картина – в музее. Нужно было только каким-то образом извлечь ее оттуда.

И тут его осеняет гениальная мысль. Ему не нужна сама картина! Ему нужна только информация, которая в ней содержится. Значит, ему вполне достаточно и копии, верно?

Он вновь встречается с Фоминым, приняв меры к тому, чтобы тот его не узнал, или, прибегнув к помощи сообщника, представляется краеведом. Говорит, какая именно картина его интересует, и Фомин подтверждает, что действительно такая картина существует.

Тогда лжекраевед сплетает какую-нибудь правдоподобную историю о том, что ему необходима копия этой картины, так как знает, что продать ее Фомин не согласится, а действовать официальным путем – через директора музея – он не хочет. Есть опасность проколоться, да и вся эта его суета с картиной привлечет внимание. Не к нему, а главным образом – к самой картине, вот чего он боится.

Но больше всего он боится, что кто-нибудь догадается о том, что картина эта указывает путь к месту, где Степан Разин зарыл награбленные им сокровища.

Возможно, Фомин догадался о его истинных намерениях, за что и поплатился жизнью. А может быть, это была просто мера предосторожности, чтобы устранить единственного человека, который знал, что к картине кто-то проявил интерес. После убийства Фомина работу по расчистке подвала продолжит кто-то другой.

Картину скорее всего сожгут вместе с другим мусором, и на этом ее существование, как источника информации, прекратится. У него останется копия с указаниями о кладе, и он станет единственным обладателем этих сведений, эксклюзивным, так сказать…

– Как же единственным? – возразила я. – Копию-то делал Ромка!

– Но ему-то откуда об этом известно? – воскликнул Сергей Иванович. – Фомин не стал бы ему об этом говорить. Для него это была коммерческая сделка, и снижать ее стоимость рассказом о том, что он поручил изготовить копию недоучившемуся художнику-оформителю… Прости, Рома, но ведь со стороны это выглядит именно так! Так вот делать этого он наверняка бы не стал. А это может служить аргументом за то, что заказчику копии ничего о Ромке неизвестно. И, таким образом, его жизнь вряд ли подвергается сейчас какой-либо опасности…

– Хорошо, – сказала я. – В этом я, наверное, готова с вами согласиться. Все выглядит очень логично и на первый взгляд убедительно, хотя в вашем фантастическом рассказе полно белых пятен. Каким, например, образом этому вашему лжекраеведу вообще стало известно о существовании картины и о кладе?

– Ну знаешь, Ольга! – вздохнул Сергей Иванович. – Ты требуешь от меня невозможного. А именно, чтобы я построил тебе непротиворечивую модель действительности с учетом турбулентной природы нескольких индивидуальных судеб, о которых мне неизвестно абсолютно ничего, четко определил степень флуктуации предмета, о котором неизвестно даже, подлинный он или подделка, и наглядно представил тебе бифуркальный аттрактор конечного события, что невозможно в принципе, поскольку он существует только в абстракции, подобно логическим структурам.

У меня голова пошла кругом от этих терминов, я поняла только половину из того, что он сказал, но перед Ромкой мне этого показывать не хотелось, и я только кивнула головой. Но запомнила адресованную мне ехидную усмешку Сергея Ивановича, блуждавшую на его губах, когда он вываливал на нас с Ромкой все это.

– Если поверить в вашу гипотезу, – сказала я, – то этот человек, получив то, что рассчитывал получить от Фомина, отправится на поиски клада? А раз так, то мы сможем его найти.

– Кого? – спросил Кряжимский.

– Убийцу Фомина, – сказала я.

– А зачем нам это делать? – спросил он. – Думаю, что милиция справилась бы с этим делом гораздо успешнее нас. Они, в конце концов, профессионалы.

– Но вы же сами не дали Роме… – начала я возмущенно.

– Потому что искать нам нужно не убийцу Фомина, – сказал Кряжимский и сделал долгую эффектную паузу.

– А кого же, в таком случае? – не выдержала я.

– Не кого, а что! – заявил Сергей Иванович, глядя на меня заблестевшими глазами. – Клад! Сокровища Разина! Поэтому и не надо сообщать ни о чем милиции. После того как мы найдем сокровища – пожалуйста. Неужели вы думаете, что нам позволят этим заняться, если мы скажем истинную причину смерти Фомина!

– То есть – клад? – уточнила я.

– То есть – клад! – повторил он утвердительно. – Остается, правда, довольно сложный вопрос, как быть с этим лжекраеведом, который получил уже копию картины и отправился на поиски?

– Действительно, – иронично сказала я. – Наконец-то вы о нем вспомнили. Мы должны сообщить о том, что нам стало известно, капитану Барулину. Иначе это похоже на укрывательство.

– Ну это ты хватила, Оленька! – усмехнулся Кряжимский. – Ведь мы даже не знаем этого человека, о каком укрывательстве может идти речь. Мы можем подсказать следствию, как его можно найти, но это уже целиком зависит от нашего желания.

– Но он же – убийца! – возразила я. – Он же может быть опасен!

– Не думаю, чтобы он представлял опасность для окружающих, – сказал Сергей Иванович. – Он опасен только для тех, кто посвящен в тайну картины. То есть с этого часа – для нас троих. Но об этом знаем только мы. Он же по-настоящему опасен для нас станет только с того момента, как узнает об этом. И опять же от нас с вами зависит, как скоро такой момент наступит и наступит ли он вообще. Я бы сказал, только от нас и зависит.

Я покрутила головой. Возразить мне ему было нечего. С точки зрения формальной логики он был абсолютно прав.

– Сергей Иванович, – сказала я. – И вы серьезно предлагаете мне заняться вместе с вами и с Ромкой поисками этого мифического клада? Скажите, я сколько-нибудь похожа на сумасшедшую?

– А разве я похож на человека, выжившего из ума? – возразил Сергей Иванович. – Просто я больше вашего верю народным преданиям. Помните свидетельство профессора Мордовцева, что в Оренбурге сохранились устные рассказы об этой картине?

Я недоверчиво покачала головой.

– А вы спросите Ромку, – предложил Сергей Иванович. – Согласен ли он искать этот клад?

– Конечно, согласен! – воскликнул Ромка. Еще бы он был не согласен! – Я подумал… Мы же так и того найдем… ну этого, человека, который Дмитрича убил. А когда найдем, тогда и сообщим милиции.

Ромкины рассуждения показались мне не лишенными смысла. Поиски убийцы – занятие гораздо более соответствующее должности главного редактора газеты «Свидетель», специализирующейся на различного рода криминальных историях, которые мы сами и расследуем.

Признаюсь, я не верила в клад, зарытый Разиным, но вот в реальность существования убийцы, охваченного идеей поиска этого клада, я верила вполне. И заняться его розыском не казалось мне пустой тратой времени.

Но при этом совсем не обязательно лишать мой поредевший во время свадебного путешествия Маринки и Виктора коллектив романтической сказки о сокровищах кровавого волжского разбойника…

И не надо возмущаться, что таким эпитетом я величаю народного заступника Стеньку Разина. Он убивал и грабил ни в чем не повинных перед ним лично людей. Какими бы целями и идеями он ни оправдывал убийства и грабежи, они не переставали от этого быть убийствами и грабежами.

Да и не уверена я, что были у него сколько-нибудь осмысленные цели и идеи. Но это уже мое личное мнение, и к истории, которую я собираюсь рассказать, оно никакого отношения не имеет.

– Раз вы проявляете такое единодушие по поводу наших ближайших редакционных планов, – сказала я, – то и я не стану отрываться от коллектива, а по своей привычке возглавлю его. Не возражаете?

– Нам наш возраст не позволяет составить тебе конкуренцию, – улыбнулся Сергей Иванович. – Поэтому принимается без голосования.

– Ну, значит, продолжаем совещание, раз уж оно так стихийно у нас началось, – сказала я. – Почему вы, Сергей Иванович, не беспокоитесь о том, что мы можем не успеть за тем человеком, который получил картину раньше нас? На целых полдня. Он, наверное, уже отправился в месту, где спрятан клад?

– Это вряд ли, – возразил Сергей Иванович. – Картина не может содержать прямого указания на это место. Сведения наверняка зашифрованы и представляют собой какую-нибудь головоломку, или зашифрованную надпись, или символический рисунок, или ребус, над которым придется еще поломать голову, прежде чем мы поймем, куда нам следует отправиться. Именно поэтому я и не беспокоюсь, что нас опередят. Одной голове справиться с загадкой в девять раз труднее, чем трем, даже если она нас и опередила на целых полдня, эта голова.

– Но у нас же даже картины нет! – сказала я.

– Картины нет, но есть художник, который снимал с нее копию, да еще и переделывал эту копию, – показал Сергей Иванович на Ромку. – Неужели ты думаешь, что он не сможет восстановить сейчас хотя бы схематично эту картину? Рома, скажи честно, сколько тебе на это потребуется времени?

– Да десяти минут хватит! – воскликнул Ромка.

Мы отправили Ромку в соседнюю комнату, чтобы он мог там сосредоточиться и восстановить в памяти детали картины, а сами принялись за кофе с коньяком, причем я отдавала предпочтение кофе, а Кряжимский – французскому «Лагранжу». Я припомнила Сергею Ивановичу его мерзкую ухмылку в мой адрес и спросила невинно:

– Что это за заклинания вы на нас вывалили, Сергей Иванович, турбулентности там всякие и тому подобную абракадабру?

– Так это, Оленька, никакие не заклинания, – пожал плечами Кряжимский. – Это последнее слово науки в понимании логики событий. Нелинейная, знаете ли, динамика. Наука будущего. С ее помощью очень удобно представлять не только реальные процессы, происходящие в природе, ну, скажем, перемещения масс воды, воздуха или какого-то газа, но и в социальной, если можно так выразиться, жизни. Я думаю, из нее со временем выделится особая наука, что-то вроде нелинейной логики, то есть логики реальной жизни, которую в рамки формальной логики никогда затолкать не удается, как ни много желающих это сделать.

– А пока она еще не выделилась, – сказала я, – с помощью вашей нелинейной динамики очень удобно удовлетворять свое уязвленное чем-то самолюбие и обслуживать свою гордыню, не правда ли, Сергей Иванович?

Кряжимский похлопал глазами, посмотрел на меня виновато и, вздохнув, сказал:

– Ну, Ольга Юрьевна, ну простите старика! Ну, поддался искушению, виноват. Хотелось мне выглядеть умнее и значительнее, чем на самом деле. Меня эта болезнь с детства преследует… Я ведь и сам, честно говоря, ничего не понимаю в этом. Блеснуть перед молодежью захотелось…

– Эх, Сергей Иванович! – вздохнула я. – Разве вам мало женской любви досталось? Я ведь вас и так люблю, не блестящего.

– Да сам-то я себя не очень люблю… – пробормотал Кряжимский.

– Но это ваша личная проблема, – мягко сказала я. – Зачем же решать ее за наш с Ромкой счет? Тем более что она таким образом все равно не решается.

– Права, Оленька, права, – сказал он, – прости старика.

– Готово! – сказал, входя в мой кабинет с листом ватмана, Ромка. – Я же сказал, мне и десяти минут вполне хватит.

Он положил на стол свое произведение. Мы все втроем сгрудились над рисунком.

– Да-а-а, – сказала я. – Художественная ценность не оставляет сомнений.

– Я-то тут при чем? – возмутился Ромка. – Я же предупреждал.

– А ты и ни при чем, – сказала я. – И вообще думай больше о деле и поменьше – о своих комплексах. А то так и будешь носиться с ними до самой старости, портить окружающим настроение и обижать своих друзей.

Кряжимский тяжело вздохнул, но промолчал.

– Поэтому не оправдывайся, – сказала я Ромке, – а давай-ка объясняй, что здесь такое изображено. Без твоей помощи нам с Сергеем Ивановичем вряд ли удастся разобраться.

– Значит, так, – сказал он с видом экскурсовода в Третьяковке. – На первом плане – фигура сидящего человека. Я сколько ни рассматривал картину, не мог понять, что за странная у него поза: ноги согнуты так, словно сидит на лавке или пеньке, но на картине ясно видно, что сидит он на ровной земле, на траве. Рядом с ним, чуть правее, лежат два человека, спят, правда, позы у них тоже неестественные. Руки у человека слишком уж длинные. Вернее, рука. Видно только левую. Она опущена вниз, кисть лежит на земле и вывернута очень странным образом. Человек сидит у обрыва, судя по масштабу изображения – очень высокого, но там масштаб вообще нигде не соблюден, поэтому обрыв может быть и маленький. Внизу под обрывом протекает какая-то речка. Не сказать, что широкая, так себе. Чуть дальше по течению, только не понятно – вверх или вниз, она разделяется на два рукава. Между ними остров с высокими скалами, хотя и ниже обрыва, на котором сидит человек. У острова нарисован корабль с веслами. На верхушке скалы – хижина. Все это в миниатюре, очень мелко. Ну, вот, собственно, и все… Ах да, наверху, в центре нарисована какая-то птица, то ли орел, то ли еще кто, я плохо птиц знаю…

– И это все? – спросила я удивленно. – Какие же сведения о кладе можно отсюда почерпнуть?

Кряжимский почесал себе затылок.

– Отсюда, пожалуй, никаких, – сказал он, показывая на Ромкин эскиз. – Но, боюсь, наш юный друг слишком поторопился и кое-что из важных деталей упустил.

Ромка посмотрел на него обиженно.

– Ну, вот здесь, например, – показал Кряжимский на пустое поле внизу, под фигурой сидящего на земле человека. – Здесь на картине что нарисовано?

Ромка сморщил лоб. Минуту помолчал, а мы ему не мешали вспоминать.

– Здесь что-то есть на картине, – сказал он смущенно. – Кусты нарисованы или трава. Не помню. Помню только, странные какие-то, и еще в рамочку обведены, которая касается руки вот этого самого человека.

Сергей Иванович поднял палец.

– Давайте-ка просто отметим для себя этот момент, обсуждать его пока не будем и пойдем дальше, – сказал он. – А вот здесь что?

Он показал на белое пятно в правом верхнем углу картины.

– А там и нет ничего, – уверенно сказал Ромка. – Это я совершенно точно помню. Там закорючка какая-то стоит, и все, остальное – чисто.

– Вот вам и второй момент, – заявил Сергей Иванович. – Совершенно ясно, что…

Он вдруг прервал себя и обратился с новым вопросом к Ромке:

– Рома, только честно… На той копии ты закорючку эту нарисовал?

– Нет, – покачал головой Ромка и покраснел. – Я подумал, что она только мешает, грязь создает. Я вообще думал, что ее кто-то нечаянно…

– Подожди, – перебил Кряжимский. – А вот эти кусты, в рамочке, ты как рисовал на копии?

Ромка стал совсем пунцовый.

– Ну, как… – пробормотал он. – Так, чтобы на кусты похожи были…

– То есть ты их один к одному, как говорится, не вырисовывал? – спросил Кряжимский. – Даже когда Фомин тебя заставил исправлять копию?

– Я голову перерисовывал, – проворчал Ромка. – И ноги с этой вот длинной рукой…

Кряжимский довольно засмеялся.

– Не оправдывайся! – воскликнул он. – Может быть, с точки зрения художника ты поступил и неправильно, непрофессионально, но с точки зрения кладоискателя, который хочет запутать конкурента, ты сделал совершенно верно. И теперь мы можем спокойно отправляться по домам и дожидаться завтрашнего дня, когда откроется музей и ты принесешь нам настоящую картину, которую мы тщательно и рассмотрим. А тогда уже решим, есть ли на ней какие-нибудь указания насчет клада и стоит ли нам тратить на его поиски время.

Мы с Ромкой согласились на это предложение без всяких возражений. Обсуждение, как оказалось, затянулось, и мы порядком устали.

Договорившись наутро встретиться у музея за десять минут до начала рабочего дня, мы разошлись. Я, конечно, уступила Ромкиным просьбам и разрешила ему переночевать у себя, благо квартира у меня позволяет это сделать без всякого неудобства для меня.

Глава 2

Я очень боялась, что капитан Барулин установит какой-нибудь пост в музейном подвале и у Ромки возникнут неприятности, когда он будет выносить картину из музея. Мы заранее обсудили, как он это сделает.

К моему удивлению, это не составило особой сложности. Картина была невелика, по Ромкиным словам, примерно 35 на 25 сантиметров – как чуть позже выяснилось, он ненамного ошибся. Ее легко можно было скатать в трубочку и сунуть в карман.

Сергей Иванович, с которым мы встретились около музея, высмеял мои страхи по поводу охраны подвала и уверенно заявил, что никакой охраны возле подвала не будет, Барулин, мол, в лучшем случае поставит только наблюдателя на входе в музей, да и то он, Кряжимский, никакого смысла в этом не видит.

Но нам с ним, на всякий случай, следует подальше держаться от музея, пусть Ромка сходит туда один. Если его станут спрашивать, зачем он пришел, ведь без Фомина все равно никакой работы не будет, Ромка должен сказать, что он оставил в подвале что-нибудь из личных вещей, например рабочую одежду, халат там, джинсы, рубашку, да все равно что. Ему непременно разрешат все это забрать.

Я не согласилась с Кряжимским. Если Ромка так скажет, а потом уйдет из музея без свертка, это может вызвать подозрение или, по крайней мере, недоумение. Пусть он лучше скажет, что забыл в подвале свое редакционное удостоверение внештатника. А сам принесет его в кармане и при выходе – покажет, нашел, мол. Тогда на это вообще никто не обратит внимания. А если обратит и сообщит при случае капитану Барулину, тот ничего не заподозрит, Ромкин визит за удостоверением только объяснит, почему он вчера оказался без документов.

Все прошло на редкость гладко. Мы с Кряжимским сидели в открытом кафе напротив музея и наблюдали за входом, поджидая Ромку. Признаюсь, я немного волновалась за него, несмотря на бодрое настроение Кряжимского.

Правда, меня постоянно преследовало ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Я даже украдкой оглядывалась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила и списала свою подозрительность на свое слишком развитое воображение.

Несмотря на мои опасения, ничего не случилось. Ромка появился в дверях музея, воровато оглянулся («Вот идиот! – подумала я. – Как нарочно, внимание к себе привлекает!») и прямо через дорогу направился к нам. Правый карман его широких брюк заметно оттопыривался.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.