Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рубикон

ModernLib.Net / Исторические приключения / Султан-Гирей Наталья / Рубикон - Чтение (стр. 21)
Автор: Султан-Гирей Наталья
Жанр: Исторические приключения

 

 


      На поле сражения вместо боя, предусмотренного римскими военными традициями, кипела беспорядочная свалка. Легионы Кассия, покинув свой лагерь, спешили на помощь Бруту, но триумвиры перехватили их. Обойдя врага с тыла, Агриппа с горсткой удальцов пробился к штандарту Кассия. Золотого орла Республики охранял цвет римской знати, потомки завоевателей Карфагена, Ахейи и Азии.
      Услыша гортанные вопли и завидя бронзоволицых горцев, сенаторские дети дрогнули. Молодой Лукулл, схватив штандарт, пробовал спастись бегством, но Агриппа настиг его. Размозжив голову, вырвал из костенеющих рук знамя... и в ужасе отшатнулся. Перед ним встал Кассий.
      — Отдай. — Кассий протянул руку.
      Агриппа отступил, прижимая к себе орла. Они стояли друг против друга, недвижимые среди мятущегося в панике людского потока. Беглецы инстинктивно стремились обойти холмик, где недавно высилось их знамя. Преследователи мчались за жертвами не оглядываясь.
      Кассий не уходил, не разил врага. Он был безоружен, лицо его, смертельно-бледное, с плотно сжатым запекшимся ртом, было скорбно, но безгневно. Агриппа, пятясь, ощутил невольную жуть.
      — Отдай, — повторил Кассий почти умоляюще и сделал шаг к молодому пицену.
      — Уходи! — крикнул Агриппа. — Не могу я тебя... безоружного...
      Подняв над головой отнятое у врагов знамя, Агриппа побежал к своим. Группа закованных в броню триариев Кассия перерезала ему путь. Взмахнув древком вражьего орла, как копьем, Агриппа прыгнул на одного из них. Поединок длился мгновение. Победил юноша. На помощь горстке триариев издали бежал отряд ветеранов Помпея. Молодой полководец понял — еще несколько мгновений и его сомнут. Не отирая струившегося пота, он рубил, рубил с плеча.
      В исступлении выкрикивал древние проклятия. И вдруг надвигающийся ряд копьев застыл. Враги замерли в нескольких шагах, не приближаясь к нему, а те, что рубили, отпрянули.
      Агриппа, все еще рубя воздух, расслышал далекие возгласы:
      — Глядите, глядите! Без шлема, но неуязвим!
      — Марс Мститель! Марс Мститель против нас! — Вопли суеверного ужаса заглушили слова команды. Триарии бросали оружие. Их командир вбежал в палатку вождя:
      — Триарии бегут! За триумвиров боги! Сам Марс Италийский бьется в их рядах!
      — Вы слышите? — с невыразимой горечью спросил Кассий толпящихся вокруг сенаторов и легатов. — За них боги, а за нас? Демоны?
      Толстый румяный Скрибоний пожал плечами:
      — Мой бывший батрак перепугал этих ослов! Надо убрать с передовой пицен и бросить туда когорту квиритов. Те покажут!
      — Квириты уже показали... — Валерий Мессала сделал выразительную паузу. — Свою спину...
      — Мы убили Цезаря, но Италии нам не убить, — глухо ответил Кассий. — Цвет римской знати пал в этой битве. Сын моего брата юный Люций, оба молодых Катона, единственное дитя Лукулла, молодой Гортензий — сын знаменитого юриста, молодой Гай Корнелий, внук Суллы, — всех не перечесть! Горе нам! Мертвый ребенок отомстил мне! А я, я узнал его! Кто предпочел смерть рабству, тот непобедим!
      — Мы все предпочитаем смерть рабству! — напыщенно возразил Мессала.
      — Вы? Вы все давно рабы. — Кассий поднялся. — Убили хозяина и мечетесь в страхе перед новым господином. Мразь! — С его уст слетело привычное солдатское словцо. — Не толпитесь тут, как бараны! В бой!
      Понурившись, командиры покинули палатку вождя. Толстяк Скрибоний с шумом перевел дыхание:
      — Друг Валерий, пошли умирать за Республику, будь она неладна.
      Но благородный Валерий отнюдь не рвался навстречу вражьим копьям. Скрибоний, помявшись, ушел один.
      — Любезный Лонгин, я полагаю... — Быстрый взгляд Мессалы скользнул по кованому ларчику с казной.
      — Что делается у Брута? — безучастно спросил Кассий.
      — Разбит, — поспешно буркнул Валерий, подвигаясь к заветному ларчику. Он хотел еще что–то прибавить, но панические вопли с поля битвы заглушили его слова.
      Кассий молча подошел к походному столику. Неизвестно зачем посмотрелся в зеркало.
      — Подарок жены, — пояснил недоуменно наблюдавшему Мессале. — Отдашь ей. — Он болезненно содрогнулся. — Я и забыл, ее уже нет...
      Кассий достал из–под подушки короткий римский меч.
      — Хорош? В парфянском походе со мной был... От деда достался. Дед им пол–Африки завоевал.
      Валерий отвел глаза. Он узнал меч Кассия. Два года тому назад пятнадцатого марта этим клинком трибун заколол диктатора.
      Кассий потрогал лезвие и, прежде чем Валерий успел сказать хоть слово, вонзил острие под ключицу. Не обращая внимания на еще хрипящего самоубийцу, Мессала в один прыжок очутился у ларчика и нырнул с добычей под боковой полог палатки.

VI

      Агриппа пробился к своим. Навстречу скакал Тит Статилий. Отборные войска Брута, когорты патрициев, где даже рядовыми легионерами служили дети и внуки сенаторов, ворвались в лагерь триумвиров и уже громили обозы. Сальвидиен Руф с остатками войск отступил к лесу. Император при смерти, еще в самом начале битвы его сковал странный сон. Тит Статилий вместе с Сильвием перенес бесчувственное тело Дивного Дитяти в надежное место.
      Агриппа кинулся разыскивать своего повелителя. В тени старого дуба, бережно укутанный теплыми плащами, Октавиан крепко спал. Вокруг него толпились вооруженные телохранители. Склонясь к мальчику, Антоний тряс его, кричал над самым ухом. Бамбино не просыпался. На миг глаза, затуманенные безумием, приоткрылись и тотчас же снова сомкнулись.
      Агриппа оттолкнул старшего триумвира и разорвал одежду на груди спящего. Нащупав рукой сердце, несколько мгновений взволнованно прислушивался, потом усмехнулся.
      — Ничего с ним не будет, охраняйте хорошенько. — Агриппа быстро обернулся к Антонию. — Пусть Сальвидиен Руф соберет беглецов и двинется в обход. Известите людей, что Кассий уничтожен, вражий штандарт у нас.
      Антоний кивнул. Он был подавлен и растерян. Его собственная победа над лучшим стратегом противников меркла от горестного известия о разгроме лагеря.
      Сальвидиен Руф потерял шестнадцать тысяч убитыми, вдвое больше, чем Брут.
      —  А ты? — нерешительно спросил он Агриппу. — А он? Что, если умрет.
      — Нас с тобой переживет, — нетерпеливо крикнул юноша. —  Дело надо делать, а не охать...
      Он пронзительно свистнул, сзывая соратников. Покрытый кровью и пылью Марсов легион, любимые солдаты Цезаря, пятый раз в день пошел в атаку.
      Агриппа, сменив неудачливого Руфа, сам повел их на лагерь Брута.
      Цвет республиканской армии пал еще в первой битве. Наемники и союзники Брута, фракийцы, защищались вяло. Обремененные добычей, они больше помышляли о бегстве, чем об обороне.
      Покинув своих воинов, Марк Юний под охраной преторианской центурии проник в брошенный лагерь Кассия. Горестно рыдал над трупом своего властного друга.
      — Похороните с честью! Он был последний Римлянин!
      Из обломков копий спутники Брута, Ливии Друз и Скрибоний, сложили погребальный костер.
      — Мы проиграли. — Друз с суровой печалью запечатлел на мертвом лбу вождя прощальный поцелуй. —  Не говорю тебе: Кассий, прощай, –  до скорого свидания!
      — Как, и ты? —  Брут страдальчески посмотрел на крепкого синеглазого старика. — Значит, и мне?
      Он осекся. Из–под седых лохматых бровей ярко–синие, все еще молодые глаза консуляра смотрели властно и спокойно.
      — Тебе не обязательно. — Ливии Друз достал меч. — Может быть, твой двоюродный брат простит. Твой ведь кинжал сделал это отребье императором!
      — Убей меня! — Брут в отчаянии рухнул на колени и склонил голову. — У тебя твердая рука!
      — Нет, уволь. Ты уж как–нибудь сам. — Ливии Друз укрепил меч в ямке и, широко взмахнув руками, точно собираясь взлететь, бросился на клинок.
      Брут вскрикнул и закрыл лицо руками. Когда очнулся, был один. Скрибоний исчез.
      Вечерело. Солнце клонилось к небольшому лесочку. Тянуло прохладой... На костре, распространяя зловоние, тлел труп Кассия. Рядом лежал старый Ливии Друз. Он ничком упал на меч, и острие, пронзив тело, вышло между лопатками...
      Марк Юний устало уронил голову на руки. Как же он может заставить других верить в свою правоту, когда он сам уже давно ни во что не верит, ни на что не надеется! Нельзя заставить людей верить в то, что им непонятно, и умирать за то, что им не нужно. Его идеальная республика лучших, аристократов крови и духа, никому не нужна... Солдаты –  та же чернь, а Брут не может быть демагогом, вожаком этой черни.
      Рассудок мутился... казалось, нужно вспомнить что–то необычайно важное и все будет хорошо... вспомнить... вспомнить... но не мог. Голова раскалывалась.
      — Ничего, ничего, вспомню, — пробормотал он.
      Брут поднялся с земли. На сыром сидеть вредно. Может начаться приступ, а у него еще столько дел...
      —  Я и так опоздал.
      Стилет, которым он два года назад заколол отца, остер. Цезарю было не очень больно.
      — Пойми, отец, меня обманули: убедили, что это необходимо. Децим и Кассий так говорили мне, и я им поверил. Тебе я не сделал больно, право, не больно...
      Обливаясь кровью, Марк Юний упал к подножию костра.

VII

      Заслыша торжествующий зов горниста, Октавиан спокойно встал с земли, аккуратно отряхнулся, поправил волосы и звонко крикнул:
      — Коня! Я еду сражаться не на жизнь, а на смерть!
      Зажатые в кольцо остатки легионов Брута метались. Легионеры поднимали в знак сдачи копья, патриции бросались на меч. Увлеченные погоней, полудикие горцы крошили сдающихся, но внезапно победители отхлынули.
      По полю битвы между расступившимися бойцами, как чудесное видение, ехал молодой златоволосый всадник в алой тунике. Наклонив голову, он с состраданием разглядывал павших. Какой–то раненый застонал. Октавиан соскочил с коня и, подняв голову умирающего легионера, поцеловал его в глаза. Солдаты окружили Бамбино Дивино, касались его рук, одежды... Их божество, он пожалел одного из них.
      Мимо гнали пленных. Император быстро подошел к веренице связанных и спросил идущих впереди:
      — Откуда родом?
      — Из Фурий, возле Велитр.
      — Мой земляк. — Октавиан рассек ремни, стягивающие руки пленника. —  Твой выкуп плачу я! А ты? — обратился он к соседу фурийца.
      — Калабр!
      Октавиан развязал и ему руки.
      — Дети Италии, вы не должны быть в плену у наших братьев. Храбрецам, пленившим вас, выкуп внесет Сенат. Сегодня Ромул мирится с Ремом. Римская волчица дает свои сосцы италийскому тельцу. Я запрещаю делать италиков рабами...
      Освобожденные теснились вокруг императора. Каждый хотел поближе рассмотреть златоволосого мальчика. Мягкость Октавиана, его красота и молодость смягчали сердца недавних врагов. Они были готовы молиться на Дивное Дитя. Ведь сын Цезаря обещал землю всем беднякам!
      Крупными шагами подошел Антоний, тучный, запыхавшийся.
      — Наши войска наголову разбили...
      — Скажи – легионы императора! — закричали солдаты Октавиана. — Ты и твои грабили обозы! Мешок! Мешок!
      Антоний круто обернулся: — Сын Цезаря...
      — Но ведь они правы, — насмешливо улыбнулся Октавиан. — Марк Агриппа смял лагерь Брута...
      Император картинно поставил сапожок на повергнутого орла Республики. Заходящее солнце красиво освещало его боковыми лучами.
      — Я рад, что ты настолько очухался от страха, что на ногах уже держишься, хотя еще и не соображаешь, что говоришь! — ответил Антоний.
      — Страха? — Октавиан удивленно и грустно взглянул на него. — Это не то слово. Скажи — ужас, трепет, священное смятение. Пока на Филиппийской равнине бились легионы, в моей душе злые демоны Фессалии вели борьбу со светлыми божествами Италии.
      Император вдохновенно закинул голову.
      — Мое тело сковал сон, душа покинула его. Я был на Олимпе, видел отца моего Дивного Юлия, беседовал с Марсом Квирином, Громовержец Юпитер коснулся меня своим дыханием. И глаза мои, сомкнутые для света земли, видели иное. — Голос Октавиана окреп, приобрел металлически четкий темп. — Боги возвестили мне победу! Я был вознесен на Олимп и вернулся к вам...
      Легионеры императора и освобожденные пленники рухнули на колени. Антоний и Агриппа, усмехнувшись, переглянулись...
      Однако, милуя рядовых бойцов, триумвиры жестоко мстили убийцам Дивного Юлия. Заговорщики Варрон и Фавоний были обезглавлены по приказу Антония, как отцеубийцы.
      На могиле своего юного брата Гая старший триумвир велел заколоть Гортензия, казнившего пленника по воле Брута. Но ленивый и вспыльчивый Марк Антоний не был способен к длительному гневу и затаенной ненависти. Расправившись с теми, кто попал ему под горячую руку, он многих простил. Спас свою жизнь и благородный Валерий Мессала.
      Он добрался до Рима и припал к ногам Фульвии, сжимая в объятиях ларчик с казной. Его имя было вычеркнуто из списка обреченных.
      Наиболее смелые из оптиматов бежали к Сексту Помпею.
      Домиций Агенобарб и Стаций Мурк, организовав целые разбойничьи эскадры, грабили берега Италии. Они знали – пощады им все равно не дождаться.
      Октавиан был неумолим. На второй день после битвы на холме, где недавно реяло знамя Кассия, воздвигли помост. Восседая на нем в кругу своих соратников, триумвиры принимали трофеи, а посреди поля вбили ярмо. К двум копьям, воткнутым остриями в землю, прибили поперек третье. В эту лазейку на корточках, согнувшись в три погибели, проползали вражьи командиры. На этом унижение не оканчивалось. Гордых патрициев связанными пригоняли к подножию помоста. Пленники сдержанно приветствовали Антония, как бывшего соратника, и осыпали площадной бранью низкорожденного змееныша. Император, казалось, не слышал оскорблений. Прикрыв густыми ресницами глаза, обведенные нездоровыми тенями, монотонно повторял:
      — Казнить! Казнить!
      Двое сенаторов, отец и сын, обнявшись, молили его даровать им жизнь. Сын молил за отца, отец умолял пощадить его дитя.
      — Одному дарую жизнь, — насмешливо уронил Октавиан, — выбирайте сами, кому жить! Развяжите им руки, пусть тянут жребий...
      — Я уже выбрал. — Юноша выхватил у конвоира секиру и перерубил себе горло. Несчастный старик, рыдая в конвульсиях, упал на труп. Когда его подняли, он был мертв.
      Октавиан, весь порозовев, на минуту открыл глаза. Он собирался что–то сказать, но Агриппа тяжело опустил руку на его плечо.
      — Хватит! — крикнул легат. — Остальные живите!
      Император взглянул в лицо друга и боязливо съежился. Они вместе вернулись в палатку. Агриппа бросил наземь свой плащ и стал укладываться на ночь. Октавиан молча наблюдал, потом не выдержал:
      — Гневаться изволишь? Жалеешь этих негодяев?
      Агриппа спокойно повернул к нему голову:
      — Я с радостью ушел бы совсем отсюда, но не хочу, чтобы все знали о нашей ссоре.
      — А разве мы в ссоре? — Октавиан деланно хихикнул и тут же устыдился, отлично понимая, как неуместно это хихиканье.
      Агриппа уже улегся и закутался в плащ с головой:
      — Не разговаривай и не трогай! Убью!
      Октавиан, свернувшись в комочек, промолчал. Он почуял: Агриппа взбешен не на шутку. Знал – в такие минуты дикого пицена трогать нельзя.
      Он сполз с постели, взял подушку и молча положил рядом с разгневанным Марком Агриппой. Агриппа отшвырнул подушку.
      — Сказал, не подходи. — Он тяжело дышал. — Вчера убит Гай Корнелий. А он мог стать мне другом! Настоящим другом!
      — А я тебе не настоящий друг?
      — Ты?! Я не люблю сквернословия, а то б сказал, кто ты! И не смей себя с Гаем Корнелием сравнивать! Он был воин! Он мог бы стать мне другом, с которым спина к спине сотню уложить можно! Никогда не предал бы, всегда удержал бы от недостойного. — Агриппа помолчал. — И ради тебя он убит! Может быть, я сам в пылу боя рубанул его. А как я хотел быть его другом, как завидовал паршивому мальчишке, его брату, и Гай Корнелий сам искал моей дружбы, а я все дичился, глуп был еще!
      — Со мной ты не очень дичился, — вставил Октавиан. — Сразу власть забрал, уже в школе помыкать мной начал...
      — Ну, это дело другое, — устало возразил Агриппа. — И еще раз прошу – не трогай меня, не разговаривай!
      Он снова натянул плащ на голову, а рядом, одинокая, никому не нужная, белела подушка. Октавиан, подумав, поднял ее и, положив под голову, задремал. Под утро проснулся от легкого шороха
      — Холодно на земле. — Агриппа виновато улыбнулся. — Давай мириться!
      — Да мы и не ссорились.
      — Нет, Кукла, ссорились, но все–таки давай мириться.
      Октавиан тихонько вздохнул.
      — Сперва скажи, за что ты так разозлился. Неужели тебе их жаль? Ведь пойми. — Октавиан сел и заговорил уже серьезно. — Недобитый враг опасней всего. Если б хватило сил, надо было и Антония под Мутиной прикончить, но там мы не смогли, а сейчас... Оставить в живых всю эту гниющую падаль? А они со мной лучше поступили бы?
      — Давай мириться! Утречком поговорим!
      — Нет. —  Октавиан резко отстранил его. — Давай договорим все. Я вовсе не злодей, но понимаю некоторые вещи лучше тебя. Цезарь после битвы под Фарсалой простил весь цвет их армии. Даже Кнея Помпея-младшего отпустил с миром! Их благодарность за его милосердие тебе известна!
      — Мне отвратительны не сами казни, а то, что ты упивался этой кровью, мог издеваться над безоружными...
      — Они не твоего отца растерзали!
      — Ну вот, опять спорим! Не надо, давай мириться!

VIII

      Разбив мятежников и усмирив Элладу, три властителя мира решили встретиться в Афинах. Столица древней Аттики, светоч разума и солнце красоты, прекрасный город богини мудрости праздновал усмирение Греции римскими легионами.
      В амфитеатре, чьи скамьи помнили меж зрителей Перикла, Алкивиада и Сократа, чью сцену, казалось, еще потрясала железная поступь Эсхила, где раздавался голос Софокла, полный глубокого сострадания к человеческому горю и жертвам Рока, где звенели монологи влюбленных цариц, читанные самим Еврипидом, на этой сцене ныне аттические актеры увеселяли победителей Эллады. Бессильные отстоять свободу родины в бою, эллины пытались пленить победителей гирляндами роз.
      Триумвиры ждали Эмилия Лепида. Он должен был прибыть со дня на день. Тогда в откровенной беседе они наметят дальнейшие пути.
      Октавиан избегал Антония. Целые дни он бродил по городу, восхищался сокровищами искусства и таскал за собой друга. На третий день Агриппа взмолился:
      — Хватит с меня разломанных зданий и мертвых безруких, безногих богов!
      — Я думал, ты любишь красоту, — огорченно заметил Октавиан. — Это же создания бессмертных скульпторов и живописцев!
      — А мне не нравится!
      — Но это общепризнанное. Все восхищаются!
      — А мне не нравится, — упрямо повторил Агриппа. — Я люблю красивое, но живое. Посмотри на их лица: чурбаны! То ли дело наши уродцы! Каждый живет, смеется, плачет... а потом, ты пристаешь с греческими богами, а у меня римские солдаты в голове! Тебе одному надо иметь армию, равную войскам Антония и Лепида, вместе взятым.
      Лепид наконец прибыл и привез сестру императора.
      На играх и пирах Октавия, увенчанная розами, возлежала между братом и Антонием. Молчаливая и застенчивая, она смущалась от каждого обращенного к ней слова.
      Антоний окружал ее вниманием. Его влекло простодушное очарование здоровья и нравственной чистоты. Октавия напоминала тихую полноводную реку. Бездомному гуляке было бы так сладко навсегда смыть в чистой и мощной глубине всю грязь, весь суетный прах жадной до наслаждений души! Пусть даже не навсегда, но хоть на миг погрузиться в теплые, ласковые струи большой прозрачной реки!
      Октавия краснела:
      — Я же замужем.
      За все тридцать два года ее жизни никто не ухаживал за ней так смело и в то же время так красиво. Октавия на своем веку не знала побед. Вышла замуж потому, что Марцелл, по мнению ее матери и бабушек, был достоин девичьего сердца. Родила трех крепышей, была верной добросовестной супругой. Но даже в объятиях Марцелла ее сердце никогда так не замирало, как слушая сладкие речи Антония.
      Октавиан, заметив вспыхнувшую страсть соправителя, посмеивался и уговаривал сестру не быть жестокой. Женские чары сильней всех государственных соображений привяжут триумвира к роду Юлиев. Октавия возмутилась и стала собираться домой. Она обещала Антонию отвечать на письма как другу покойного дяди, но не больше.
      Огни празднества погасли. Триумвиры встретились для деловой беседы. Нужны деньги на содержание армии. На море беспокойно. У берегов Африки пошаливают пираты. В самой Италии много недовольных. Ходят слухи о Сексте Помпее. Он стягивает к себе всех ропщущих. Его точное местонахождение установить не удалось. Как дух мятежа, носится он по волнам. Сегодня его видели в Сицилии, завтра его паруса мелькнут на рейде Утики, послезавтра Иберия или Балеары дадут приют воинственному изгнаннику.
      — Пока Секст нас не трогает, незачем трогать и его, — вздохнул Антоний. — Лучше будет, если каждый из нас займется вверенными ему провинциями.

Глава шестая

I

      Октавиан всей грудью вдохнул воздух Италии. Лошадки бодро бежали по кремнистому проселку.
      — Уже близко, — проговорил Агриппа, — вот мои-то обрадуются! Три года не видели меня.
      — Не проговорись. Мне надоели торжественные встречи. — Одетый в форму центуриона император улыбнулся.
      ...Позади за морем лежала Аполлония. Триумвир посетил школу, где недавно учился. Там его письменный столик и кроватка, обнесенные низкой золоченой оградой, хранились как реликвия. Высокий гость наградил старика Вителия за то, что тот не донимал муштрой и учением. Сказал несколько прочувствованных слов новым питомцам.
      Старшеклассники помнили триумвира еще учеником. Они просили на память таблички с надписью, кисточки от амуниции.
      Октавиан щедро раздавал сувениры, даже рукава от туники пришлось изрезать и раздарить на счастье. Вышел из школы весь общипанный, но веселый...
      На повороте, розовая в лучах заката, мелькнула горная деревушка. Домик сотника Випсания Агриппы стоял у самой околицы, напротив колодезного журавля. При виде скачущих всадников мальчишки, игравшие у луж, вскочили и помчались по деревне, разнося радостную весть. К старому воину приехал сын! В пурпурном плаще и тунике с алой полоской! А на шлеме боевые награды!
      Девять Агриппин, румяные, круглощекие, в домотканых Рубахах, с босыми крепкими ногами, перепачканными влажной землей, выстроились в ряд. Их мать, полная, плотно сбитая женщина, выскочила из мазанки с голенькой толстенькой малюткой на руках. Закричала растерянно и радостно, сунула дочурку одной из старших Агриппин и бросилась в объятия сына.
      Старый сотник бегом мчался с тока, где рабы молотили ячмень. Октавиана никто не приметил. Он скучающим взглядом обвел низенький чисто выбеленный домик, красочные гирлянды перца, огромные тыквы, дозревающие на крыше. Подивился сходству тыкв и Агриппин.
      — Вот ты и собрался, — торжественно начал сотник, но, махнув рукой, замолчал и крепко обнял своего первенца.
      Старик был такой же темнолицый, сухой и мускулистый, как его сын, только немного пониже, пошире в плечах и пожилистей.
      — Я вижу, отец, ты даром времени не терял, — пошутил легат, показывая на взвод сестер. — Жаль, что мамаша все ошибалась, а то целая декурия моих братьев охраняла бы императора!
      — А ты на мать не обижайся, — отшутился старик, — не успеешь до моих лет дожить — и центурия твоих племянников встанет под знамена Рима! Когда же ты приведешь невестку?
      — Некогда, отец. Я товарища привез. — Агриппа подвел друга к матери. — Матушка, он сирота, ты его приласкай, а вы, девочки, любите его, как меня.
      Он оглядел сестер и недовольно поморщился:
      — Матушка, немало я вам золота и всякой добычи прислал. Неужели на девять пар сандалий не хватило?
      — Как это твоих даров не хватило?! — Мать всплеснула руками. — У каждой не одна пара сафьяновых сапожек в сундуках лежит!
      — На черный день бережем, — перебил жену сотник. — Военные трофеи что вода, — он растопырил корявые пальцы, показывая, как уходят между ними трофеи. — Мы все твои подарочки припрятали.
      Агриппа усмехнулся и еще раз расцеловался с сестрами.
      За ужином старик осторожно выспрашивал сына, часто ли он видит императора и удобно ли ему замолвить слово за старого отца. Неподалеку от их деревеньки лежит патрицианская латифундия. Скрибоний, владелец этих необозримых угодий, удрал к Сексту Помпею. Он его тесть. А земля пустует. Рабов и скота хватило бы обработать эти поля, но Випсаний боится.
      — Ты уж скажи императору, — десятый раз повторял старый сотник, — чтобы от меня не отобрали назад.
      — Запахивай эту несчастную латифундию, — не выдержал Октавиан, — никто не отберет.
      — А тебя не спрашивают, — огрызнулся старик, — так не забудь, сынок...
      Он снова принялся объяснять, что именно нужно сказать императору и в какую минуту удобнее обратиться с просьбой. Он тоже кое–что в жизни видел:
      — И Мария видел, и Суллу, и у Помпея служил. Только не очень мне повезло. Ты в двадцать один год командуешь тысячами, а я четверть века простым легионером лямку тянул.
      — Времена другие, отец. — Агриппа разгрыз воловью кость и вытряхнул жирный сахарный мозг. — Ешь, друг, а то совсем приуныл, сидишь, как у патрона в прихожей.
      Мать налила Октавиану кислого домашнего вина и с жалостью взглянула на его худенькие руки.
      — На, друг. — Агриппина Септимия, седьмая по счету, протянула гостю обкусанный инжир.
      Октавиан ласково взял из детских ручек лакомство.
      — Ешь, друг, — настойчиво повторила Септимия.
      Он нерешительно откусил замусоленный инжир и поцеловал девочку. Она походила на брата.
      После ужина мать засуетилась, куда положить гостей.
      — В сарайчике, где фрукты сушат, — перебил ее хлопоты Агриппа. — Плащи свои, ты, матушка, не беспокойся, мы по-походному.
      В сарайчике было темно. Шуршала мягкая ячменная солома. Агриппа уцепился за балку, подтянулся и сбросил вязку сушки.
      — Вяленые дыни, инжир, изюм. Тут всегда запасик. Грызи.
      — Гадость твой инжир. — Октавиан сплюнул. — Зубы ломит.
      — Бывало, в детстве доберусь до всяких вкусностей, набью пазуху и потом скормлю сестренкам. —  Он спрыгнул. — Ты не обижайся. Мы люди простые. Ну, отец прижимистый. Никак не привыкнет к богатству. Нас одиннадцать, всех в люди вывести хочется... А мать ласковая. — Агриппа расчувствовался. — Погостил бы у нас месяц–другой, козье молоко попил бы, смалец топленый с тмином. Ты заметил бычка? Он при мне родился, когда я в последний раз гостил. А теперь какой!
      — Как это скучно! — нетерпеливо перебил Октавиан. —  Быки, коровы, козы, козлы, свиньи, ячмень, тыквы... Какое счастье, что ты не можешь запереть меня в этом блаженстве!
      — Да хоть завтра уедем, — обиженно отозвался Агриппа.
      — Не сердись, но уверяю, ты сам через три дня сбежишь от сельской идиллии!
      — Может быть, но сейчас мне хорошо, очень хорошо!
      Пахло осенней теплотой, лежалыми плодами и молодым вином.
      Марк Агриппа до зари побывал на току. Могучие серебристо-серые быки легко волочили тяжелый вал. Рабы оживленно суетились. Легат отстранил погонщиков и сам повел быков по кругу. Помог веять. Зерно ссыпали в большие объемистые сосуды.
      Вскинув на плечо насыпанную с верхом амфору, юноша легко отнес ее под навес. Старик любовался сыном. Агриппа работал полуобнаженным, и под смуглой гладкой кожей ходили упругие мускулы.
      — Когда же ты приведешь мне невестку? Небось, не одна на тебя заглядывается. Мать уже хотела позаботиться...
      — Напрасно, отец, совсем напрасно. Пока не победим, и думать о женитьбе нечего. — Агриппа нахмурился. — А в Риме есть девушка. Есть-то есть, да не про нашу честь. Патрицианка, из вражьей семьи...

II

      Ни триста лет ига, ни карательные набеги, ни высокомерные законы квиритов не смогли обескровить энергичного италика. Многоликий, полный жизненных сил, он наводнял столицу. Финансами Рима ведал этруск Меценат, армию держал в руках пицен Агриппа. Тысячи тысяч их соплеменников спешили записаться в легионы Октавиана, тесали камни, строили, проводили каналы, осушали болота. Заработки, честолюбивые надежды, жажда знаний влекли калабров, пицен, вольсков и самнитов в Вечный Город. Долгожданный час их торжества пробил.
      В каждом городке, местечке, деревушке писцы императора проверяли списки рабов. Италиков освобождали. Отворялись двери эргастулов, рабьих тюрем, выпускали из ям несостоятельных должников. Цепи спадали. Счастливцев встречала яркая лазурь, снопы солнечных лучей, и в этом ослепительном сиянии юное и кроткое божество в венке из полевых цветов и простой голубенькой тунике протягивало им свободу и богатство. Освобожденных тут же наделяли пахотными участками, отрезанными от латифундий казненных сенаторов.
      Бедный люд славил Дивное Дитя. Перед статуями Октавиана приносились жертвы. Молва утверждала, что император вовсе не сын какого-то Гая Октавия, но с умыслом почтил своим чудесным появлением на свет дом плебея.
      Двадцать лет тому назад, в осеннюю ночь, Дивный Юлий гостил у своих родственников в городке Велитры. Под утро разразилась гроза. Молния ударила во дворе, и в тот же миг триумвир услыхал детский плач. Он кинулся к колодцу и на том самом месте, где молния ушла в землю, нашел младенца.
      Цезарь принес в дом Божественное Дитя, рожденное самой землей Италии от ласк бога грома, усыновил малютку и взрастил.
      Ребенок рос, чуждаясь других детей. Еще в младенчестве светлые видения посещали Бамбино Дивино. Отроком он смирил врагов Италии, а возмужав, даст Вселенной единый закон и мир.
      Октавиан улыбался. Триумф был полный. В Рим победитель Брута вступил на золотой колеснице, увенчанный лаврами. За ним фламины, жрецы Юпитера Капитолийского, в белоснежных одеяниях несли изображения героев от Ромула до Цезаря: всех семерых царей в золотых диадемах, консулов в дубовых венках, полководцев в шлемах, увитых боевыми наградами. Но бюст Люция Юния Брута, основателя Республики, отсутствовал в этой процессии великих мертвецов.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35