Пастух дал животным волю пастись, а сам прилег на траву неподалеку от дуба. Вдруг почти прямо перед собой он увидел черное выжженное пятно диаметром около полуметра. По краям оно было очень ровным, как если бы кто-то обронил на траву раскаленную круглую металлическую болванку. Это не кострище! Костер оставляет после себя головешки и березовый, сосновый, в зависимости от дров, запах. Чуть смолянистое пятно не имело никакого запаха.
Спустя полчаса его разморило на солнцепеке, и он задремал.
Пастух очнулся, услышав мычание. Поднял голову — над ним склонилась Ласка. Она смотрела добрыми вишнево-коричневыми глазами, точно упрекая: как же это ты уснул, друг сердечный? Нас-то на кого бросил? Тут же пастух услышал, что его окликнули по имени. Он узнал голос Веньки Теплова, деревенского паренька, восьмиклассника.
Венька шел вдоль берега со стороны села вместе с человеком в темном костюме. Пастух помахал Веньке рукой, а потом встал и побрел навстречу гостям. Венька был паренек застенчивый и молчаливый. Учился он неважно, едва-едва на тройки, силой не отличался, одноклассники, и мальчишки, и девчонки, чуть посмеивались над ним, что случается, когда одни люди не могут понять других. Только пастух знал тайную Венькину страсть — астрономию. Еще третьеклассником Венька раздобыл где-то учебник по астрономии и мог часами напролет рассматривать картинки планет. Зимой он почти каждый вечер проводил у пастуха, тихонько сидел с книжкой на просторном самодельном стуле, поджав ноги. Изредка Венька прерывал чтение — и свое, и пастуха — одним и тем же обращением:
— Хочу спросить…
Пастух кивал головой, произносил «ну-ну», и Венька задавал вопрос. Ясное дело, про звезды, летательные аппараты, следы пришельцев. Время от времени Венька произносил: «Да, Сергей Королев рано умер» — и горько-горько вздыхал. Открытку с портретом Королева он неизменно носил с собой в кармане куртки.
За последнее время Венька вытянулся и сейчас показался пастуху еще более подросшим, хотя они не виделись от силы дней десять.
— Вот, — сказал Венька, когда поздоровались, — товарищ из области. Поговорить хочет. Председатель послал.
Товарищ из области взмок от жары и вытирал платочком пот со лба. Ему было лет тридцать. За чуть дымчатыми стеклами очков скрывались маленькие колючие глазенки, смотревшиеся немного странно на круглом розовом лице.
— Вы бы пиджачок-то скинули! — предложил пастух. — А то угореть недолго. Солнце вон как шпарит!
— Да ничего, не беспокойтесь, — скороговоркой проговорил гость. — У меня к вам два-три вопроса.
— О чем речь!.. А ты, Веня, — обратился пастух к мальчишке, — присмотри-ка, будь другом, за стадом…
Пастух и человек из областного центра спустились на песчаный берег реки.
— Вы, говорят, давно в этих краях, — издалека начал приезжий.
— Сызмальства.
— Хорошо, наверное, знаете окрестности?
— Да уж как знаю, так и знаю, — осторожно сказал пастух. Ему стало скучно и захотелось, чтобы разговор закончился быстрее.
— Ночью ничего особенно не заметили в атмосфере или в окружающей среде? — спросил гость.
— Как же не заметил — заметил! Что было, что было — страсть!.. Может, присядем? Вот сюда, сюда — на кочки. Садитесь, не бойтесь — лучше всякого кресла…
Гость быстро сел, спросил нетерпеливо:
— И что же, что заметили?
— Давненько не было таких звездных ночей. Летом самые звездные ночи — самые тихие. Покой наступает повсюду, и звезды как бы приближаются к нам. Честное слово, закури наш председатель свой курительный табак «Особенный» шестого класса за шестьдесят копеек пачка — самые бы дальние звезды задохнулись.
Губы приезжего непроизвольно дернулись.
— Извините, но космическую разведку интересуют другие признаки. Может быть, вы слышали подозрительный шум или видели сияние?
— Шум? Нет. Говорю же — тишь да гладь. И звезды красивые.
— Больше ничего?
— Ну как же ничего? Рассвет наступил ранний и теплый, горизонт горел золотом на востоке — к хорошей погоде. А вот клева, видно, не будет.
— Ясно, — остановил пастуха человек из области. — Спасибо. Дополнительно ничего не сообщите? По существу? Пастух пожал плечами: а разве он не по существу? Приезжий поднялся с кочки, еще раз поблагодарил пастуха. Они вернулись на луг. Пастух кликнул Веньку.
— Извините, если что не так, — сказал, прощаясь, пастух.
Приезжий кивнул, вытер пот со лба, поправил галстук:
— Пойдем, мальчик. Покажешь обратную дорогу.
Они двинулись к селу. «Что за странный гость? — думал пастух, глядя им вслед. — Разве скажешь такому штырю всю правду?» Но ему стало не по себе — лгать всегда неприятно.
Приближался полдень, становилось жарче, и пастух решил спрятаться под кроной старого дуба. Скоро к нему подошла Ласка и улеглась рядом, головой к пастуху. Вид у коровы был умиротворенный и сытый. На душе у пастуха полегчало. Но спустя какое-то время он почувствовал беспричинную тревогу, и ему почудилось, что девушка Яа зовет его или прощается с ним живым, человеческим голосом, как обыкновенная земная женщина. Он поднял голову, стараясь что-то разглядеть в небе. Пронизанное солнцем, оно было столь ярким, что слепило глаза. Пастух даже чихнул.
Вернувшись в шалаш, он сразу бросился к звездочке. «А вдруг человек из области решил осмотреть шалаш?» — неожиданно пронзила мысль. Но звездочка была на месте. Она пульсировала так же мерно, как и утром. Только, кажется, немножко поблекла.
Немота
Сильный дождь хлестал в окно. Он и разбудил ее. Открыв глаза, Яа не сразу осознала, где она. Но буквально через несколько мгновений ясно вспомнила, как они приземлились в космогавани «Элба-4», как на борт поднялся санитар и провел ее к медицинскому махолету, как прощался с ней руководитель экспедиции, добрый, осунувшийся за последние дни Ион. Поглаживая ее по голове, он неустанно твердил: «Все будет хорошо. Только ты не упрямься, моя девочка. Трансплантация нужна… Я навещу тебя через пару дней…»
Затем махолет приземлился во дворе госпиталя. Яа поместили в восстановительной палате, куда постоянно подавался доставляемый с гор целительный воздух…
в Дождь стучал и стучал. Это был хороший, увлажняющий и плодородный дождь. К утру его остановят. Но он напомнил Яа пастуха, и девушка с грустью подумала, что даже не знает, утро или вечер сейчас на Земле и что делает пастух. Наверное, пасет свое стадо и ни о чем не думает. Ей вдруг сильно захотелось, чтобы пастух вспомнил о ней. Хотя бы разок, один-единственный разочек…
На другое утро к Яа пришел главный медик. Он был в розовом халате — под цвет ее палаты, где все также было нежно-розовой окраски: и стены, и шкафчики, и кровать, и белье, и шторы, все-все. Главный медик придвинул к ее кровати розовый стульчик, сел и деловито спросил:
— Яа, почему вы отказываетесь от операции? Я воспринимаю это лишь как девичий каприз. Не более. Давайте условимся о времени операции. Вы будете готовы завтра?.. Ах, да! — спохватился главный медик и достал из шкафчика бумагу и самопис.
«Я бы не хотела спешить», — коротко написала Яа.
Главный медик вскочил со стула, сверкнул на Яа своей звездочкой:
— Как это не хотела! Ваше состояние на контроле Центра. Вы хотите, чтобы у госпиталя, у меня, у вашего руководителя Иона были неприятности? Такого еще не бывало! Она не хотела бы! Как так?!
Главный медик взволнованно заходил по комнате. «Нет, — усмехнулась про себя Яа, — медики все же странные люди. Чуть что — моментально вскипают. А все твердят — аутотренинг, спокойствие…»
Она жестом пригласила главного медика сесть на место, написала ответ: «Конечно, я не хочу никаких неприятностей… Хотите, я напишу в Центр, что прошу подождать с операцией? Извините меня, поймите…»
Главный медик прочел записку, как-то смешно взмахнул руками, поднялся и вышел из палаты, не прощаясь.
Яа была даже рада, что ее оставили в покое, хотя вскоре на душе стало грустно. Думала о том, что ее никто не навестит — ни мама, ни папа. Они погибли десять весен назад во время развлекательно-экскурсионной поездки на звезду «Зэлла», где можно наблюдать редкостное явление цветных светящихся туманов — сказочный сон наяву! Сестер и братьев у Яа не было. Самым близким человеком был Ион — друг отца.
Только сейчас Яа поймала себя на мысли, что до сих пор ни разу не вспомнила об Иэрге. От него пока никаких вестей. Может быть, он в командировке или на архитектурном симпозиуме?
Удивительно, но ей совсем не хотелось видеть Иэрга, она даже не знала, расскажет ли ему о миссии на Земле и о знакомстве с пастухом. Она представила красивое, точеное лицо Иэрга, его правильные слова:
— Как, Яа, ты нарушила инструкцию о статусе невидимости? Вступила в прямой контакт с чужим без совета с руководителем? Это безрассудство! Я тебя осуждаю, Яа. Ты поступила очень плохо!..
Но всегда ли правильные слова отражают истину?
Интересно, подумала затем Яа, разве бывает так, чтобы чужие оказывались ближе и понятнее, чем свои? И разве должно быть, чтобы далекий инопланетный человек казался роднее того, кто станет через несколько дней твоим мужем? И почему она не может забыть о каком-то пастухе — человеке, занятом примитивным трудом? И это она — дочь цивилизации куда более развитой, чем земная? И почему в ней крепнет странное желание — отказаться от операции и принять немоту во имя трудной, почти недостижимой цели, о которой она впервые задумалась на борту космодома? Затем ей стало немного страшно, и она подумала: «Неужели все это не пройдет, и это не болезнь и не наваждение?» Перед ней открывалась дорога в совершенно иной мир, и она не знала, что ее ждет…
Два раза в замедленном импульсе вспыхнула над розовой дверью розовая лампочка — сигнал, что сейчас по разрешению медика появится гость. Кто бы это мог быть?
В палату вошел Ион, и Яа очень обрадовалась ему. Ион увидел это по ее глазам. Он выглядел посвежевшим, отдохнувшим — не то что в конце экспедиции. Яа быстро написала записку: «Дорогой Ион, я очень-очень рада видеть Вас. Я боялась, что зайдет Иэрг, а это Вы. Я вижу Вас и вспоминаю папу. Спасибо. Вы принесли замечательные листья. Они зеленые и напоминают те, что я видела на Земле. Таких мне никто никогда не дарил».
Сдержанный Ион улыбнулся:
— Девочка моя, я специально попросил доставить эти листья дереби из горного леса в гряде Улу, как ты знаешь, довольно далекой. Какая изящная зубчатость окантовки! Какая загадочность в паутине прожилок на каждом листочке! Я читаю их как книгу! К тому же листья долго не скручиваются, не вянут, а погибают в одну ночь — просто на зависть нам!
Про себя Ион подумал, что, делая заказ, он забыл, что листья дереби имеют не обычный синий, а зеленый цвет — и правда, как на той чертовой Земле.
Яа уже писала записку: «Ион, я разделяю Ваш восторг, но все же расскажите, как дела и какова степень неприятностей, которые я принесла Вам? Только говорите как есть, хорошо?»
Ион удивился:
— Ты как-то изменилась, Яа, повзрослела, что ли… Что касается меня, то я на время отстранен от звания руководителя космоэкспедиций. Мне сказали, что наш полет долго готовили не для того, чтобы так бездарно завалить… Но, по правде сказать, меня больше интересует твое состояние, моя девочка. О себе не беспокоюсь. В конце концов осуществлю мечту — проведу остаток весен в путешествиях.
«У меня все хорошо, — написала Яа. — Розовый цвет очень успокаивает. Главный медик очень симпатичный и потешно мечется по комнате… Все хорошо».
Ион взял ее за руку.
— Только мне не говори, что не соглашаешься на операцию потому, что крайне приятно несколько дней отдохнуть в розовом будуаре и покапризничать. Ты что-то задумала. Уж я-то знаю твоего отца — ты вся в него. Такая же упрямая. Старого Иона не проведешь!
Яа с благодарной улыбкой взглянула на него, потом запиской попросила достать из шкафа ее куртку. Из потайного кармашка вынула записывающее устройство — обычное походное, круглое и плоское, как пуговица. Яа включила его. Чей-то голос зазвучал мягко и приятно, но первых слов Ион не мог понять, так как трудно сразу произвести перенастройку на язык. Когда это произошло, Ион понял, что слышит запись разговора Яа с тем человеком, который пасет животных.
«Вот мои березы, — говорил пастух. — Не смотри, что все они похожи друг на дружку. Это только снаружи — прямые и белые. А так… Вот эта, видишь, высокая, худенькая, а соку по весне дает — только банки успевай подставлять. И сок сладкий, душистый. Пьешь не напьешься. А эта, видишь, толстушка…»
После паузы Ион сказал:
— По-моему, я понял тебя… Это невероятно… Я хочу тебя предостеречь… Расскажу историю, которую узнал незадолго до нашей экспедиции на Землю.
Так вот, по заказу той службы Центра, что нас посылала на Землю, семь весен назад один наш малыш был оставлен на ночь в роще у гряды Улу, где обитает стадо обезов — редких человекоподобных существ. Может быть, ты слышала и запись их общения между собой — они резко, гортанно кричат. Ребенок был подобран обезами. Эти пещерные существа очень осторожны, их редко удается наблюдать даже специалистам. Малыш исчез из поля зрения надолго. Лишь спустя несколько весен трое смельчаков-зоологов I после двухнедельной охоты хитростью отлучили малыша от стада…
«Ион помолчал, потом продолжил рассказ:
— Накануне нашей экспедиции я ездил в Улу. Среди зоологов есть мой друг. Он показал мне того малыша. Так, без задней мысли, как экзотику. Его держат в клетке. Это не человек и не обез. И теперь ему не жить ни там, ни тут… Иногда он как будто ни с того ни с сего резко и одновременно жалобно вскрикивает. Звездочка на его лбу просто засохла, превратившись в какую-то нашлепку. Жуть!
Лечение невозможно. Он ушел от нас, но не пристал и к ним… Да, Яа, ни там, ни тут… Наверное, теперь ты поймешь, что еще стало причиной, когда я без особых колебаний согласился на твое предложение не просить у людей Земли их детей. Но сейчас я вижу в этой истории и второй смысл. Это касается тебя…
Яа погладила руку Иона, написала: «Спасибо Вам. Вы всегда беспокоитесь обо мне как о дочери. И Вы так мудры…»
Вечером Яа получила письмо от Иэрга.
«Милая Яа! — писал он. — Мне рассказали о твоем поведении в экспедиции, а также о том, что ты проявляешь сейчас необъяснимое упрямство, отказываешься от трансплантации, тем самым выступая против общепринятых и прекрасных вещей и норм поведения. Ты бросаешь всем нам вызов. Это неправильно. Я не понимаю тебя, осуждаю и не хотел бы видеть до тех пор, пока ты не сделаешь операцию. Это важно для всех нас. С самыми добрыми пожеланиями — твой законный жених Иэрг».
«Ах-ах! — подумала Яа. — «Для всех нас» — какая трогательная забота. Лучше хотя бы из вежливости обрадовался, что я вернулась живою…»
К ночи снова был вызван дождь — наступил сезон полива, но ветер повернул в другую сторону, и струи дождя не бились в окно Яа. В наступившей тишине она еще сильнее ощутила всю тягостность немоты и одиночества. Хотя бы Ион вышел на связь и не оставлял ее надолго одну. Что с ней? Почему она стала так чувствительна и сентиментальна? Это как дурной тон. Раньше такого не случалось.
Выговор председателя
Октябрь наступил мягкий, солнечный. Лежебоке или соне могло и вовсе показаться, что до зимы далеко. К полудню становилось так тепло, что иногда над лугом у реки порхали робкие бабочки.
Пастух, хоть и перекочевал уже в деревенский дом и не выгонял стадо на выпас, поднимался по привычке ни свет ни заря. На рассвете чувствовалось — тепло истаивает на глазах. Солнце вставало раз за разом все позднее, в ложбинах стлался туман, который был густ и прохладен, как будто проказливые мальчишки растворили в воздухе молочное мороженое.
Пастух любил в эту пору ходить по грибы, он знал очень удачливые места, но нынче грибов было так много, особенно маленьких черношапочных груздей и ярких мухоморов, что даже не требовалось забираться в чащу. Однажды ему попался красноголовик, иначе говоря — подосиновик на крепкой, как ствол березы, ножке. А ведь он считается исчезнувшим. Пастух, однако, верил в силу и неутомимость земли, как и в то, что наступит время, когда на нее вернется многое из утраченного. Ведь возвратились же в реки, стоило только на деле захотеть людям, очень многие рыбы.
Прохладным октябрьским утром, едва пастух, вернувшись из лесу, выложил грибы из лукошка в таз, он услышал, что возле дома застучал и замолк мотор вездеходного мотоэлектротракторишки. Обычно он работал бесшумно, как швейная машинка, но тут, видно, что-то случилось, а запчастей на складе не оказалось. Пастух вышел на крыльцо.
— Эй, пастух! — крикнула ему секретарь правления колхоза, девушка веселая и разбитная. — Тебя председатель зовет. Подвезти или сам доберешься?
— Доберусь, не беспокойся! — отозвался пастух.
— Как знаешь! — засмеялась девушка. — А то бы подбросила! Мне как раз по пути!
— Спасибо, я сам, — сказал пастух. — Да и грибы разобрать нужно. Целое лукошко собрал.
— Была охота! В магазине готовые продаются. Шампиньоны. Как будто не знаешь.
Девушка завела мотор и махнула на прощание рукой, потом заглушила двигатель.
— Ты бы, пастух, поставил наконец телефон. А то один без связи остался.
— Мне и без телефона хорошо. У меня своя связь.
— Ну-ну, — засмеялась девушка снова. — Связист ты наш ненаглядный!
И она резко тронула с места.
Пастух вернулся в дом, разобрал грибы, спустил их в погреб, а затем быстро собрался. Он знал нрав председателя — тот терпеть не мог болтунов и опаздывающих.
Поднимаясь по лестнице в кабинет председателя, пастух понял, что колхозный голова давно на месте: пахло его любимым табаком сорта «Особенный». Когда председателя спрашивали, где он достает этакую дрянь, тот односложно и загадочно отвечал: «Из старых запасов» — и гладил лысую голову, довольно хмыкая. Запасам было, наверное, лет сто. Кто-то из бывших колхозных курильщиков разведал, что такой сорт табака выпускался в семидесятых или восьмидесятых годах прошлого, XX века.
Председатель восседал за огромным столом, изучая какие-то бумаги. В уголке его рта застыла большая трубка. Что она большая, было видно даже на фоне добродушного и просторного председателева лица.
— О, пастух! Садись, друг любезный. Жду тебя. Молодец, шустро прибыл!
— А что, бывали случаи? — с ехидцей спросил пастух, зная, что председатель не любит поддакивателей, чем он сильно нравился пастуху.
— Нет-нет. Шучу. Ты у нас не опаздываешь, птичка ранняя… Кстати, друг любезный. Ласка твоя любимая, говорят, опять захворала?
— Это правда, — огорченно сказал пастух. — Уж и не знаю, что делать. Беда. И то с хозяйкой делали, и это — не помогает пока. Но ничего, поднимем на ноги. Ласка у нас существо нежное, но стойкое.
— Ладно, думай, — рубанул председатель рукой воздух и пыхнул трубкой. — Я-то по другому поводу вызвал. Тут, понимаешь, получил я на днях нагоняй. Да что там нагоняй — разнос настоящий!
Пастух удивленно взглянул на председателя. Тот продолжал:
— Был я в районе, и там мне рассказали, что летом с тобой встречался сотрудник космической разведки и ты его, между нами говоря, обвел вокруг пальца. Мне-то, конечно, сказали иначе — дезинформировал. То есть сказал якобы, что какой-то конкретной ночью ничего подозрительного не видел и не слышал. Но выяснилось, что специальные приборы — их показания, правда, были расшифрованы позже — говорят о другом.
— О чем о другом? — спросил пастух, как бы ничего не понимая.
— Ну, что в нашем районе находились инородные космические тела. Зафиксированы отклонения в магнитном поле, а на лугу, недалеко от твоей сторожки, возле старого дуба, обнаружены продукты горения неизвестного топлива.
— И что же?
— И то. Все вокруг тебя крутится. Вокруг избушки твоей на курьих ножках.
Пастух молчал, загадочно улыбаясь.
— Что молчишь? Дезинформировал или не дезинформировал?.
Пастух сказал:
— Не дезинформировал.
А что же тогда? — пыхнул трубкой председатель.
— Обвел вокруг пальца, — с улыбкой ответил пастух.
Председатель вскочил с кресла, колобком выкатился в центр кабинета.
—
Ятак и думал! Знаю тебя, друг любезный! — Лредседатель заходил по комнате, потирая руки.
Пастух оставался спокоен.
— Хорошо, что я так им и сказал, что не мог ты, простая душа, дезинформировать. Если бы, сказал я, пастух что-нибудь видел — не стал бы юлить… Знал я, знал заранее, что покрыть тебя нужно!.. Поэт-стихотворец!.. Ночами ему не спится! Муза к нему прилетает!..
Голос председателя гремел весенним громом.
— Ну и что? — остановился он напротив пастуха. — И как ты с пришельцами общался? Стишата свои небось читал?
Пастух молчал.
— Ну, скажи, скажи, друг любезный. Мне-то скажи, — пыхтел председатель трубкой.
— Хорошо общался, — ответил пастух. — Вежливо. Сказал, что хозяйство наше передовое.
— Ага, — прервал его председатель. — Говори-балакай. Так я тебе и поверил… Я тебе не звездная разведка и не космометеопрогноз!
Он махнул рукой:
— Ладно, иди. Жду от тебя к Октябрьским праздникам оду в честь передовиков. Вон как люди-то работают! У соседей, смотришь, и там химия, и тут речку отравили. А у нас — и чистота, и хозяйство с прибылью!
— Да, округу нашу вы бережете! За то любим и ценим, — сказал пастух.
— Ладно, говори-балакай, стихотворец! — зашумел председатель, улыбаясь. — О черт, пора трубку выбить! Заходи просто так, скучаю без тебя!..
По дороге домой пастух перебирал в памяти детали разговора. Смотри-ка, доискалась космическая разведка — не прошло и года! Но председатель, спасибо ему, выручил. Словно сердцем почувствовал, что ничего важного пастух не сообщил бы косморазведчикам. Не рассказывать же было про встречу с Яа. Про их ночную прогулку: беседу у берез, про молоко. Тут бы и сам председатель его не поддержал. «Как Яа? Какая Яа?.. Мало тебе красавиц в колхозе? До сих пор холостым ходишь. Вон, например, секретарша у меня — чем не невеста? С высшим филологическим образованием. компьютер освоила. И машину водит… Свободный художник!»
Трудно даже представить шквал его ругательств…
Иногда пастуху казалось, что случившееся той летней ночью было не с ним вовсе, а пригрезилось. Но ведь совсем не обман — маленькая звездочка, что мерцает на лоскутке живой переливчатой материи. Он положил эти памятные вещицы на стол в тесноватой комнатке на чердаке, где зимой читал долгими часами и писал стихи. Пастух в последнее время все чаще вспоминал Яа, и ему казалось, что серебристая девушка с далекой планеты была не очень счастливой. Он думал даже, что она была, как и он, совсем-совсем одинока. А одинокий человек на чужой планете должен осознавать себя в тысячу раз более одиноким, и только если понять это, можно понять и его. Наверное, он немножко понял Яа, хотя тогда тем более странно, что она ушла, не попрощавшись. Ведь если ты понял кого-то, он должен обязательно это почувствовать. Обидно, что очень часто мы не понимаем даже тех, кто рядом с нами, даже близких. Смотрим и не видим, считаем, что все у них презамечательно, и скупимся всякий раз на ободряющее, доброе слово, а людям, оказывается, плохо и одиноко, и для поддержки им нужно совсем немножко — одно сердечное словечко. Но где, где оно?..
Стыдно признаться даже себе самому, но порой пастух мысленно разговаривал с Яа: то жаловался на коровьи хворобы, то рассказывал, какой красивой выдалась в этом году осень и какую изумительную паутину выткали в лесу работяги-пауки, то сообщал, что в газетах информируют о новых космических рейсах в пределах нашей Галактики… Пока нашей, Яа… Хотя — пока или не пока — он ведь даже не знает, откуда Яа…
Пастух усмехнулся. Расскажи он подобное председателю, тот наверняка сказал бы: «Пойди-ка, друг любезный, хорошенько выспись. Работать, работать надо, а не витать в облаках…»
Дома пастух повозился с часок в огороде, потом поднялся в комнату под крышей. Лоскуток бирюзовой материи переливался все также весело, точно живая морская волна, а вот звездочка… звездочка погасла. Она смотрела на пастуха как ослепший глаз.
«Одумайся, Яа!»
Махолет поднялся с госпитальной аэроплощадки и взял курс на гряду Улу. Собственно, слово «махолет» осталось в обороте с тех давних времен, когда и хлеб был хлебом, то есть когда его выпекали и подавали на стол подрумяненным, с душистой розовой мякотью, а не загоняли концентрат в малюсенький тюбик, которого с лихвой хватало на неделю.
Так и махолет был лишен теперь каких бы то ни было лопастей, крыльев, стабилизатора. Это был комфортабельный обтекаемый катер, формой напоминавший чуть вытянутую сливу и окрашенный так же, как обычная слива, в серебристо-пепельный цвет.
Но Яа любила махолеты. И такие небольшие, прогулочные, на каком летела сейчас к гряде Улу. И крейсерские, которые брали по пятьсот пассажиров. В последнее время их стали делать более тихоходными. В полете можно рассмотреть землю — реки, горы, поля, и даже услышать гул двигателей: его усилили по просьбе пассажиров, чтобы иллюзия полета и возможных опасностей была полнее. Кроме того, авиапассажирам раздавались всеми позабытые замороженные фрукты в хрустящих стаканчиках и цветочные леденцы на палочках. Дети ради этого просились в воздушные рейсы, топая ногами на родителей и одурманенно сверкая звездочками, готовые на все.
Пилот махолета, на котором вылетела Яа, оказался далеко не молодым. Его черные волосы стали почти полностью голубыми, лицо бороздили морщины, серебристая кожа выцвела, посерела. Но он оставался по-юношески подтянутым, темно-фиолетовые глаза смотрели озорно. Вел он махолет мастерски, и Яа, не отрываясь, смотрела сквозь прозрачное днище на проплывавшую внизу землю. Чем дальше на юг уносил их махолет, тем насыщеннее красками становилась она. Вот проплыли гигантские поляны оргусов — необычных цветов, растущих лишь здесь. Их бутоны были ничем не примечательны на вид, но когда оргусы распускались, то сорванным цветком можно было легко закрыть все лицо. Лепестки переливались, искрились, словно изваянные из горного стекла, хотя были очень нежны и каждый оргус жил лишь один день.
Много раз Яа видела эту картину, но восхищалась ею и теперь, хотя вдруг ясно ощутила всю ее экзотичность, которая, продлись зрелище дольше, наверное, надоела бы. Но ведь не случайно оргусы отцветают быстро!
Цветочный оазис сменила сплошная — от горизонта до горизонта — зона лесов. Привольной синей лентой они, казалось, опоясали всю землю, навевая покой и умиротворенность.
Полет увлек Яа.
«Эх, Ион, Ион! Друг, спаситель!» — по-доброму вспоминала она руководителя. Яа сразу разгадала потаенный смысл затеи с ее отправкой в Улу. Ион хотел, чтобы в дороге и там, среди горных отрогов, возле быстрых, норовистых горных речушек и водопадов, пронзительной ночной тишины, она еще раз оценила красоту, единственность и неповторимость родной планеты. Земля лечит. Не с тех ли стародавних времен, когда к ране прикладывали землю, сохранилось это выражение?
Ион надеялся, что в Улу Яа отрешится от пережитого, успокоится, ведь никакого психологического шока, как показали исследования, не было. Кроме того, понимала Яа, ему не хотелось, чтобы перипетии с его личной профессиональной судьбой лишний раз волновали ее.
Что же до Иэрга, то, если вдуматься, у Яа, пожалуй, не было оснований считать его поведение из рук вон выходящим. Ведь это она выполнила задание в космической экспедиции, она приняла сан звездной немой и сейчас, бросая вызов согражданам, добровольно обрекает себя на дальнейшую немоту. Как должен поступить он? Ведь контакт с отверженной упрямицей мог повредить удачно начавшейся карьере. И потом, может быть, своим резким неприятием Иэрг просто подталкивал ее к операции, чтобы она стала как все? Как знать? Наверное, не все так просто. Надо ли спешить его осуждать? Хотя прозревающим сердцем Яа чувствовала: Иэрг больше думает не о ней, а о себе. Разве это не предательство?
Ее размышления прервал пилот. Увидев, что Яа задумалась, он тронул ее за локоть и глазами указал направо. Внизу в глубокой котловине лежало озеро, совершенно круглое, как если бы один великан обвел гигантским циркулем круг в горных кряжах, а другой не менее великий великан аккуратно выбил среди громад круглейшую из самых круглых лунок. Но двум педантам-великанам, видно, и этого показалось мало — они разбросали по дну семена удивительных растений и только потом накачали из глубоких недр чистейшую воду. Растения прижились, размножились, и теперь озеро виделось при пролете над ним подсвеченным изнутри пунцово-фиолетовым фонарем. Название озера — Сиэн-мэ, что значит «Вечная загадка». Нигде на планете не было фиолетовых озер, и все попытки раскрыть его тайну были пока безуспешными.
Вскоре горная гряда стала сходить на нет, местность становилась более лесистой — показалась Дин-бэн, Большая дорога. О ней знал каждый. Она опоясывала планету гигантским обручем с севера на юг, тогда как Дин-бэн-два проходила с востока на запад. Трассы то бежали широкой лентой среди полей и лесов, то уходили в тоннели, то выбегали к морям, где их продолжением были скоростные паромы. Особенно впечатляли участки дороги, один из которых видели сейчас пилот и Яа. Дин-бэн взметнулась среди сопок на высоких сваях, укрытая от непогоды прозрачной сферической крышей. Пилот и Яа различали, как молниями сновали навстречу друг другу белые, серебристые и синие машины, управляемые системами, которые даже на самой большой скорости исключали аварию, а разреженный воздух в тоннелях позволял выжать максимум. Дин-бэн и Дин-бэн-два были главными и любимыми магистралями планеты. У тех, кто улетал в космические экспедиции, была в ходу присказка: «Быстрей бы на Дин…»
Пилот взглянул на нее:
