Когда мой отец был ребенком, матери успокаивали и пугали беспокойных детей угрозой: «веди себя хорошо, или я позову старую Мегги из окраины. У нее четыре глаза, чтобы следить за тобой, четыре уха, чтобы слушать тебя, и четыре руки, чтобы бить тебя». Другой угрожающей фигурой был Волосатый Джек: «… Он заберет тебя в свою пещеру на окраине, где живет вся его семья. Они все волосатые и с длинными хвостами. Каждое утро они съедают на завтрак маленького мальчика, а каждый вечер на ужин - маленькую девочку». Теперь, однако, не только маленькие дети жили в страхе перед людьми из окраин. Их существование стало помехой для всех, а их грабежи послужили причиной многих обращений к правительству в Риго.
Однако толку от этих обращений было немного. Каждый следующий набег отделяло от предыдущего пять или шесть сотен миль, и было неясно, что можно предпринять для защиты. Поэтому правительство, расположенное далеко от окраин на востоке, ограничивалось выражением сочувствия и очередным предупреждением местной полиции, но в подобных предупреждениях не было надобности, так как все взрослые мужчины окраинных районов и так состояли в полиции.
До сих пор в Вакнуке угрозу со стороны окраин рассматривали скорее как помеху, чем серьезную опасность. Самые опасные набеги углублялись не более, чем на десять миль, но теперь, казалось, крайняя необходимость гнала людей из окраин, и все фермы были настороже. Часто приходилось прерывать работу на полях. Перерывы эти обходились дорого: набеги вызывали большое беспокойство, и никто не был уверен в своем будущем.
Большей частью, однако, мы вели размеренное, удобное, разумное существование… Наша семья была обширна. Отец, мать, две моих сестры и дядя Аксель составляли семью, но кроме того были кухарки и работники маслодельни, некоторые из них были замужем за батраками, их дети и, конечно, сами мужчины-батраки. Так что когда мы все вместе собирались вечером за ужином, нас было больше двадцати. А на молитву собиралось еще больше, так как к нам присоединялись обитатели соседних домов со своими женами и детьми.
Дядя Аксель был кровным родственником. Он был женат на одной из сестер моей матери - Элизабет. Он был моряком, она уехала с ним на восток, где и умерла в Риго, когда он находился в плавании. Из этого последнего плавания он вернулся калекой. Он был мастер на все руки, хотя и передвигался медленно из-за искалеченной ноги. Поэтому мой отец разрешил ему жить с нами, это был лучший мой друг.
В семье матери было пять сестер и два брата. Четверо сестер были родными, а вот младшая сестра и два брата были сводными. Хэмна, старшая сестра, уехала со своим мужем, и никто не знал о ее судьбе. Эмили, моя мать, была следующей по возрасту. Затем шла Гэррист, вышедшая замуж за владельца большой фермы в Кентаке, в пятидесяти милях от нас. Затем Элизабет, вышедшая замуж за дядю Акселя. Где моя сводная тетка Лилиан и сводный брат Томас я не знал, но сводный дядя Энгус Мортен владел соседней фермой, и около мили наши фермы граничили друг с другом, что раздражало моего отца, который редко соглашался в чем-нибудь с дядей Энгусом. Его дочь Розалинда была моей двоюродной сестрой.
Хотя Вакнук был самой большой фермой в округе, остальные были устроены примерно так же. Все они увеличивались, так как с увеличением жизненного уровня росли стада и урожаи. Каждый год расчищались от деревьев новые участки и превращались в поля. Леса все более сокращались, пока наша местность не превратилась в полностью обжитую, и стала похожа на давно возделываемую землю на востоке.
Можно утверждать, что даже в Риго в наши дни знали, где находится Вакнук без взгляда на карту.
Я жил на одной из наиболее процветающих ферм процветающего района. Но в возрасте десяти лет я не мог по-настоящему понять этого. Мне казалось, что я живу в неудачно организованном обществе, где всегда работы больше, чем людей. И вот в этот вечер я тихо сидел в комнате, пока тихие звуки не сказали мне, что близко ужин, и что я могу выйти без опасения.
Я спустился вниз, глядя, как распрягают лошадей. Вот зазвонил колокол, обозначающий время. Раскрылись двери, во дворе собирались люди, готовясь к ужину. Я пошел с ними. Предупреждение «опасайся мутантов!» Встретило меня, когда я вошел, но оно было слишком знакомо, чтобы вызвать какие-то мысли. В этот момент меня больше интересовали запахи пищи.
ГЛАВА 3
С тех пор я более или менее регулярно посещал Софи один или два раза в неделю. Наше обучение - с полдюжины детей обучалось читать, считать и писать, собираясь у одной старухи, происходило по утрам. После этого было нетрудно ускользнуть из-за стола и исчезнуть, прежде чем кто-либо обнаружит тебя и подыщет тебе работу.
Когда ее нога зажила, она смогла показать любимые уголки своей территории.
Однажды я привел ее на нашу сторону большой насыпи, чтобы показать паровую машину. Это была единственная паровая машина на сто миль вокруг, и мы очень гордились ей. Хорки, работающего на ней, не было, но двери сарая были открыты, пропуская звуки трудового ритмичного скрежета и пыхтения. Мы переступили через порог и уставились на темноту внутри. Было удивительно смотреть, как вверх и вниз движутся огромные бруски, а вверху, в тени крыши, медленно качается взад и вперед огромная крестовина, на мгновение, застывая в конце каждого движения, как бы накапливая энергию для следующего усилия. Да, это было удивительное зрелище, но быстро надоедающее.
Минут десять спустя, мы взобрались на поленницу возле сарая. Мы сели, а дрова под нами мелко дрожали, в такт пыхтению машины.
- Мой дядя Аксель говорит, что у древних были еще лучшие машины, - сказал я Софи.
- А мой папа говорит, что даже если четверть того, что рассказывают о древних людях, правда, то они были волшебниками, а не настоящими людьми, - ответила она.
- Но они на самом деле были удивительными, - настаивал я.
- Слишком удивительными для правды, - как говорит мой отец, - заметила Софи.
- Он не верит, что они умели летать? - Спросил я.
- Нет. Это глупость. Если бы они умели, то и мы тоже летали бы.
- Но ведь есть множество вещей, которые умели они, и которым мы вновь научились лишь недавно, - возразил я.
- Но не летать, - она покачала головой. - Существо либо умеет летать, либо не умеет. И мы не умеем.
Я хотел рассказать ей мои сны о городе и о летающих над ним предметах, но сон в конце концов не является доказательством, поэтому я промолчал. Вскоре мы слезли с дров и, оставив машину пыхтеть и скрипеть в сарае, отправились домой к Софи.
Джон Вендер, ее отец, вернулся из одной своей поездки. Жужжащие звуки доносились из сарая, где он натягивал на рамы шкуры, наполнив все вокруг запахом своей работы. Впервые увидев меня, он напугал меня своим взглядом, и я даже боялся говорить в его присутствии. Постепенно, однако, это прошло. Мы стали друзьями. Он показывал и рассказывал мне много интересного, но иногда я замечал, что он глядит на меня по-прежнему.
И не удивительно. Как он должен был встретить известие, что Софи повредила ногу, а Дэвид Стром, сын того самого Джозефа Строма, видел ее ногу. Я думаю, что вероятней всего его искушала мысль, что мертвый мальчик не сможет нарушить обещания. Возможно, что меня спасла миссис Вендер…
Но, вероятно, он успокоился бы, если бы узнал о том, что случилось в нашем доме примерно через месяц после моей встречи с Софи.
Я засадил в руку занозу, а когда выдернул ее, то потекла кровь. Я пошел на кухню, но там все были заняты приготовлением ужина, поэтому я сам нашел в комнате полоску материи. Около двух минут я неуклюже пытался перевязать рану, пока этого не заметила мать. Она неодобрительно поцокала языком и потребовала, чтобы я сначала вымыл руку. Затем она ловко перевязала меня, бормоча, что, конечно, я мог это сделать и сам: ведь она так занята. Я сказал, что мне очень жаль, и добавил:
- Я отлично бы справился и сам, если бы у меня была еще одна рука.
И тут наступила тишина.
Мать нахмурилась. Я огляделся, не понимая, чем вызвано внезапное молчание. Мери стояла с булавкой в руке, двое батраков ждали ужина, отец сидел на своем месте у стола - все они пристально смотрели на меня. Я увидел, что выражение отцовского лица меняется от удивления к гневу. Недоумевающий и встревоженный, следил я, как его губы сжались, челюсть выдвинулась вперед, брови нахмурились. Он сказал:
- Что ты сказал, мой мальчик?
Я знал этот тон. В отчаянной спешке я пытался сообразить, какой же проступок я совершил. Затем ответил, запинаясь:
- Я… Я… С-сказал, что не могу перевязать руку сам.
В его глазах окончательно исчезло недоумение. Теперь это были глаза обвинителя.
- И ты пожелал иметь третью руку?
- Я только сказал: если бы у меня была третья рука…
- … То ты ее смог бы употребить на завязывание бинта. Если это не желание, то что это?
Я был слишком взволнован и смущен, чтобы объяснить, что это было простой попыткой показать, как трудно действовать одной рукой. То же самое можно было бы выразить и по-другому.
Лицо моего отца стало угрожающим.
- Ты, мой собственный сын, просил дьявола дать тебе еще одну руку! - Обвинял он меня.
- Вовсе нет, - возразил я. - Я только сказал, если…
- Спокойно. Все в комнате слышали тебя. Будет лучше, если ты перестанешь лгать.
- Но…
- Выражал ли ты или не выражал недовольство формой тела, данной тебе господом, формой, которая является его подобием?
- Я только сказал, если бы я…
- Ты богохульствуешь. Ты недоволен своей формой. Все вокруг слышали тебя. Что ты скажешь на это? Ты знаешь, что такое норма?
Я перестал возражать. Я хорошо знал, что отец в его теперешнем настроении даже не постарается меня понять. Я пробормотал как попугай:
- Норма есть образ господа.
- Ты знал это - и, однако, зная это, ты пожелал стать мутантом, что ужасно, отвратительно. Ты, мой сын, богохульствуешь, и где? Перед своими родителями! - Он добавил строгим голосом проповедника: - что такое мутант?
- Существо, ненавистное господу и людям, - пробормотал я.
- Вот кем ты хотел стать! Что ты скажешь теперь?
Сознавая в глубине сердца, что бесполезно что-либо говорить, я сжал губы и опустил глаза.
- На колени! - Приказал он. - На колени и молись!
Все остальные тоже встали на колени, и прозвучал голос отца:
- Боже, мы согрешили. Мы просим твоего прощения за то, что недостаточно хорошо учили этого ребенка твоим законам, - молитва продолжалась очень долго. После «аминь» наступила пауза, затем отец сказал: иди в свою комнату и молись. Молись, богохульник, о прощении, которого ты не заслуживаешь, но которое лишь господь, в своем безграничном милосердии может дать тебе. Я приду к тебе позже.
* * *
Ночью, когда боль, вызванная посещением отца, немного улеглась, я лежал без сна, недоумевая. Я совсем не хотел иметь третью руку, но даже если бы захотел?.. Неужели это настолько ужасно, что нельзя даже думать о третьей руке… Или еще о чем-нибудь таком, например, о лишнем пальце на ноге?
Когда я, наконец, заснул, я увидел сон…
Мы все собрались во дворе, как во время последнего очищения. Тогда здесь в ожидании стоял маленький безволосый теленок, тупо глядя на нож в руке моего отца. Сейчас же это была маленькая девочка Софи. Она была босиком и тщетно пыталась спрятать лишний ряд пальцев на ногах. Мы все стояли в ожидании, глядя на нее. Вдруг она побежала от одного человека к другому, умоляя помочь ей, но никто не двинулся, и у всех на лицах было равнодушное выражение. Отец направился к ней, нож сверкал в его руке. Софи бросилась еще к нескольким неподвижным фигурам, слезы потекли по ее лицу. Мой отец, суровый и неумолимый, подошел ближе. По-прежнему никто не двинулся, чтобы помочь девочке. Вот отец уже совсем близко, он загнал Софи в угол и протянул к ней длинную руку.
Он схватил ее и потащил на середину нашего двора. Край солнечного диска показался над горизонтом, и все затянули гимн. Одной рукой мой отец держал Софи, как он держал в прошлый раз бьющегося теленка. Другую он высоко поднял, а когда опустил, нож сверкнул в лучах восходящего солнца, как он всегда сверкал, перерезая чье-то горло…
* * *
Если бы Джон и Мери Вендер видели, как я проснулся с отчаянным криком, а потом долго пытался убедить себя, что эта ужасная сцена была только сном, я думаю, они немного бы успокоились.
ГЛАВА 4
Это было время, когда миновал спокойный период, и мир вступил в полосу потрясений. Для этого не было особых причин, просто одни события оказались связанными с другими, один цикл сменился другим через короткий промежуток времени.
Я считаю, что моя встреча с Софи была первым таким событием, вторым - когда дядя Аксель застал меня за разговором с моей двоюродной сестрой Розалиндой Мортен. Он, счастье, что это был именно он, а никто другой, подошел ко мне, когда я что-то говорил ей. Полусознательный инстинкт заставлял нас хранить эту способность в тайне от других людей, но активного чувства опасности у нас не было - и у меня в том числе, поэтому, когда дядя Аксель застал меня непринужденно болтающего у стога, возле которого кроме него и меня никого не было, я не сделал попытки скрыться. Он стоял уже с минуту или больше, прежде чем я почувствовал, что кто-то находиться рядом, и повернулся к нему.
Мой дядя Аксель был человеком высокого роста, не толстым и не худым, крепким и закаленным. Я часто думал, следя за тем, как он пашет землю, что его обветренные руки чем-то схожи с отполированной рукояткой. Он стоял как обычно, опираясь на толстую палку, так как его нога была изуродована на море. Его густые брови, слегка тронутые сединой, сдвинулись, а лицо приобрело встревоженное выражение, когда он разглядывал меня.
- Ну, Дэви, с кем же ты так оживленно болтаешь? С феями, с гномами, или просто с кроликами? - Честно спросил он меня.
Я покачал головой. Он придвинулся ближе и сел рядом, принявшись жевать соломинку из стога.
- Ты чувствуешь себя одиноким? - Спросил он.
- Нет, - ответил я.
Он нахмурился сильнее.
- Разве не интереснее поговорить с кем-нибудь, чем сидеть так и разговаривать с собой?..
Я колебался, но так как это был дядя Аксель, мой лучший друг среди взрослых, я сказал:
- Но я не говорил с собой.
- Что? - Он был удивлен.
- Я разговаривал с другим человеком.
Он продолжал глядеть на меня с все возрастающим удивлением.
- С кем же?
- С Розалиндой.
Он немного помолчал, сурово глядя на меня.
- Гм… Но я не вижу ее здесь, - заметил он.
- О, ее и нет здесь. Она дома, точнее, возле дома, в маленьком убежище на дереве. Его соорудили в зарослях ее братья - объяснил я. - Это ее любимое место.
Вначале он не понял, что я хочу сказать. Он продолжал считать это своеобразной игрой, но после того, как я постарался объяснить ему, он сидел неподвижно, глядя мне в лицо, и постепенно выражение его лица становилось все более и более серьезным. Когда я закончил, он минуту или две молчал, потом спросил:
- Это не игра? Ты рассказал мне правду, Дэви? - И поглядел при этом на меня очень серьезно.
- Да, дядя Аксель, конечно, - заверил я его.
- И ты никому никогда не говорил об этом?
- Нет. Это секрет, - сказал я, и он с облегчением вздохнул.
Он отбросил остатки соломинки и вытащил из стога другую. Задумчиво откусывая от нее кусочек за кусочком, и выплевывая их, он внимательно разглядывал меня.
- Дэви, - сказал он, - я хочу, чтобы ты мне кое-что обещал.
- Да, дядя Аксель?
- Вот что, - сказал он очень серьезно. - Я хочу, чтобы ты обещал мне, что никогда не расскажешь никому то, что рассказал мне - никому. Это очень важно, ты после поймешь, почему это так важно. Ты не должен делать ничего такого, что дало бы возможность догадаться об этом… Ты мне обещаешь это?
Его тон произвел на меня сильное впечатление. Я не помнил, чтобы он когда-нибудь разговаривал со мной так серьезно. Это заставило меня подумать, когда я давал обещание, что речь идет о чем-то значительно более важном, чем я мог вообще себе представить. Он следил за мной взглядом, когда я говорил, и затем удовлетворенно кивнул. В знак согласия мы пожали друг другу руки. Потом он сказал:
- Лучше бы ты забыл об этом вообще.
Я подумал и отрицательно покачал головой.
- Не думаю, чтобы я смог, дядя Аксель. Нет, ничего не вышло бы. Это просто во мне. Это все равно, что забыть бы… - Я замолчал, так как не в состоянии был передать то, что хотел.
- Все равно, если постараешься забыть, как говорят или слышат? - Предположил он.
- Да, но… Немного по-другому, - согласился я.
Он кивнул и опять задумался.
- Ты слышишь слова в голове? - Спросил он.
- Ну, не совсем слышу, скорее вижу… А если говорить вслух, то эти видимые образы становятся яснее и их легче понять.
- Но тебе не обязательно говорить вслух, как ты это делал сейчас?
- Нет, это просто помогает лучше понять.
- Но это гораздо опаснее для вас обоих. Я хочу, чтобы ты дал мне еще одно обещание - что никогда не будешь в таких случаях переводить образы в слова и произносить их вслух.
- Хорошо, дядя Аксель, - вновь согласился я.
- Ты поймешь, когда станешь старше, насколько это было важно, - сказал он мне и стал уговаривать, что нужно попросить Розалинду дать тоже такое обещание. Я ничего не говорил ему об остальных, потому что он и так был сильно встревожен, но про себя решил, что со всех возьму это обещание. Под конец мы вновь пожали друг другу руки и поклялись хранить все в секрете.
В тот же вечер я рассказал обо всем Розалинде и остальным. Это укрепило чувство, которое уже было у нас. Не думаю, что среди нас был хоть один, кто не допускал бы время от времени промахи, навлекающие на него или на нее подозрительные взгляды. Несколько таких взглядов было бы достаточно, чтобы возникло неодобрение, граничащее с подозрением. Это заставляло нас беспокоиться. Но у нас не было сознательной, единой политики поведения. Мы просто полусознательно придерживались примерно одинаковой тактики сохранения всего этого в секрете. Но теперь, после того, как дядя Аксель заставил меня дать обещание, чувство тревоги усилилось. Оно все еще было бесформенным, но стало гораздо более ощутимым. К тому же, стараясь передать озабоченность дяди Акселя, я возбудил беспокойство в их сознании, поэтому разногласий не было. Они все с охотой дали обещания, они были даже рады разделить общую ношу. Это было наше первое общественное решение, оно превратило нас в настоящую группу с особыми правилами приема в нее и ответственностью ее членов друг перед другом. Оно изменило нашу жизнь, это был первый шаг к настоящему объединению, и был он сделан в порядке самозащиты, хотя тогда мы об этом и не думали. Тогда для нас было гораздо важнее чувство общности…
Затем, сразу после заключения этого соглашения, произошло другое событие, касающееся всех: вторжение из окраин.
Как обычно, не было детального разработанного плана отражения таких набегов. Когда возникала необходимость, в районе назначался штаб, он же сборный пункт. Во время тревоги обязанностью всех людей, способных носить оружие, было явиться в местный штаб, где и принималось решение о последующих действиях. Как средство для отражения маленьких набегов, такая организация вполне себя оправдывала. Но это было все, на что она была способна. В результате, когда среди людей окраины нашлись вожаки, способные организовать и возглавить большой набег, то у нас не оказалось пригодной для такого случая оборонительной системы. Они смогли легко проникать на нашу территорию, отбрасывая небольшие отряды полиции, грабя все, что им нравилось, не встречая при этом серьезного сопротивления, пока не углублялись на двадцать пять - тридцать миль в цивилизованные земли.
К этому времени наши силы стали лучше организованными, соседние районы объединились, чтобы отразить нападение. Наши люди были лучше вооружены. Большинство наших имели ружья, в то время как у людей из окраин было лишь несколько украденных ружей, а остальные были вооружены луками, ножами и копьями. Тем не менее, бороться с ними было трудно. Они были лучшими охотниками и умело скрывались и ускользали, так что приходилось преследовать их подолгу, прежде чем они вынуждены были вступить в схватку.
Все это действовало на меня возбуждающе. Когда люди окраин появлялись в семи милях от нас, наш двор в Вакнуке становился сборным пунктом. Так было и на этот раз. Мой отец, незадолго до этого раненный в руку, помогал организовывать отряд. В течение нескольких дней у нас была большая суета, люди приходили и уходили, их записывали, распределяли, в конце концов, все уехали с решительным выражением на лицах, а женщины махали им вслед платками.
Когда они все, включая батраков, ушли, двор казался неузнаваемо спокойным в течение всего дня. Затем вновь показался скачущий всадник. Он остановился и сказал нам, что было большое сражение, и люди окраин бежали, несколько их вожаков взяты в плен. Затем всадник уехал дальше со своими хорошими новостями.
В полдень на наш двор въехал небольшой отряд всадников, и среди них были два пленника.
Я бросил свое занятие и побежал смотреть. Первый взгляд принес разочарование. Рассказы об окраинах давали повод ожидать созданий с двумя головами и поросших шерстью, а также с полудюжиной рук и ног. На первый же взгляд они казались обычными бородатыми мужчинами, только необыкновенно грязными и в изодранной одежде. Один из них был небольшого роста, с неровной бородой, как будто ее подрезали ножом… Но взглянув на другого, я был поражен и в изумлении уставился на него. Если бы его одеть в приличную одежду и побрить, подумал я, он был бы точной копией моего отца.
Сидя на лошади и глядя по сторонам, он заметил меня и скользнул по мне глазами, а потом в упор посмотрел на меня. Странен был его взгляд, значение которого я не мог понять.
Он открыл рот, как бы собираясь сказать что-то, но в этот момент открылась дверь и во двор вошли несколько человек, и среди них был мой отец с рукой на перевязи.
Я видел, как отец остановился на ступеньках и осмотрел группу всадников. При этом он тоже заметил этого человека. Некоторое время он, как и я, тоже пристально рассматривал его, затем краска схлынула с его лица, и он побледнел.
Я снова взглянул на того человека. Он совершенно свободно сидел на лошади. Только выражение его лица поразило меня. Я раньше никогда не видел такой обнаженной ненависти, черты его лица заострились, глаза засверкали, а зубы ощерились, как у дикого зверя. Эта сцена была для меня открытием чего-то дотоле неизвестного и отталкивающего, она врезалась в мой мозг, я никогда так и не смог забыть ее.
Тут мой отец, выглядевший как больной, с трудом ухватился здоровой рукой за дверь и ушел в дом.
Один из охранников развязал веревку на руках пленников. Этот человек спешился, и только тогда я увидел, что в нем было необычного. Он был примерно на восемнадцать дюймов выше всех окружающих, но не потому, что был очень высоким. Если бы ноги его были нормальными, то он был бы не выше моего отца. Но они не были нормальными: они были чудовищно длинными и тонкими. Такими же были его руки. Это делало его получеловеком – полупауком.
Охранник дал ему еду и кружку пива. Он сел на скамью, при этом его острые колени оказались на уровне плеч. Он оглядел двор и принялся жевать хлеб с сыром. Затем он взглянул на меня и поманил к себе. Я отвернулся, сделав вид, что не заметил. Тогда он окликнул меня. Мне стало стыдно своего страха. Я подошел ближе к нему, потом еще ближе, но все равно держался на расстоянии, недоступном для его паучьих рук.
- Как тебя зовут, мальчик? - Спросил он.
- Дэвид, - ответил я. - Дэвид Стром.
Он кивнул, как будто мой ответ удовлетворил его.
- Человек в двери, у которого рука на перевязи, это твой отец, Джозеф Стром?
- Да.
Он вновь кивнул. Потом оглядел дом и окружающие его постройки.
- Значит, это место и есть Вакнук.
- Да, - опять сказал я.
Я не знаю, о чем бы он еще спросил меня, потому что тут мне приказали убраться…
Немного позже они вновь сели верхом, похожему на паука человеку связали руки, и все уехали. Я следил, как они двигались в сторону Кентака, довольный, что они уходят. Таким образом, мое первое столкновение с людьми окраин было неприятным и беспокойным.
Позже я слышал, что оба пленника умудрились бежать в ту же ночь. Не могу сказать, от кого я слышал об этом, но определенно не от моего отца. Он никогда не возвращался к событиям этого дня, а я не осмеливался спрашивать…
* * *
Едва все успокоилось, и рабочие вернулись на поля, как мой отец оказался в центре новой ссоры с моим дядей, Энгусом Моргеном.
Разница в характерах и взглядах порождала у них чувство войны друг с другом, продолжавшееся уже много лет. Мой отец не раз утверждал, что принципы Энгуса опасны для всей округи, на что Энгус, как говорили, отвечал, что мой отец невыносимый педант и неразумный фанатик. Таким образом, новая ссора могла вспыхнуть в любую минуту, а последняя из них была вызвана тем, что Энгус приобрел пару гигантских лошадей.
Слухи о гигантских лошадях доходили до нашего района, однако никто этих животных не видел. Мой отец тревожился из-за этих слухов, и когда Энгус купил свою пару, отец решил, что их нужно проинспектировать.
Его сомнения укрепились, когда он увидел эти огромные создания, почти трех метров росту. Он понял, что они неправильные. Он с отвращением отвернулся от них и направился к дому инспектора с требованием, чтобы гигантские лошади были уничтожены как проступки.
- Это незаконно, - весело сказал инспектор, довольный, что его позиция непоколебима. - Они одобрены правительством и не входят в мою юрисдикцию.
- Я не верю в это, - сказал мой отец. - Бог не создал таких лошадей. Правительство не могло одобрить их.
- Но оно сделало это, - сказал инспектор твердо. - Больше того, - добавил он с удовлетворением, - Энгус, зная нрав своих соседей, привез заверенную родословную этих животных.
- Правительство, которое одобряет подобные создания, является продажным и аморальным, - заявил отец.
- Возможно, - согласился инспектор, - но тем не менее оно остается правительством.
Отец посмотрел на него.
- Легко понять, почему некоторые люди согласны одобрять их, - сказал он. - Такой урод работает за двух, а может быть и за трех обычных лошадей. Разрешить их использовать выгодно, но это не означает, что они правильные. Я утверждаю, что они, эти лошади, не являются божьими созданиями и, следовательно, это проступки, которые должны быть уничтожены.
- Официальное одобрение утверждает, что эта порода выведена нормальным путем, и я запрещаю вам порочить этих животных любым способом, - сказал инспектор.
- Понятно, кто от этого получает выгоду. Для такого поведения есть свое название, - ответил мой отец.
Инспектор пожал плечами.
- Но это вовсе не означает, что они правильные, - настаивал отец. - Лошадь, имеющая такой вид, неправильная. Вы это отлично знаете, так же как и я, и от этого вам не жить. Если мы разрешим держать животных, которые не являются правильными, ясно к чему это приведет. Богобоязненная община не может отказаться выполнять свой долг перед господом только потому, что кем-то получено правительственное разрешение. Для нас, знающих, какими бог создал свои создания, это совершенно ясно, даже если правительство этого не понимает.
Инспектор улыбнулся.
- Так же, как и с кошкой Дейкерса? – Поинтересовался он.
Отец вновь взглянул на него. Происшествие с кошкой Дейкерса долго терзало его. Примерно год назад стало известно, что жена Бена Дейкерса приютила бесхозную кошку. Отец, узнав об этом, проверил ее и увидел, что кошка без хвоста, причем она не потеряла хвост каким-нибудь образом, а никогда его не имела. Тогда он проклял ее и приказал инспектору, пользуясь своей властью бургомистра, обосновать необходимость уничтожения ее как проступка. Инспектор сделал это с большой неохотой, так как Дейкерс немедленно подал жалобу. Подобная нерешительность возмутила отца, и он лично проследил, чтобы кошка была уничтожена. В последствии пришло сообщение, что порода бесхвостых кошек является древней, ее происхождение хорошо изучено, и отец оказался в неловком положении. Ему пришлось принести публичные извинения, иначе он мог лишиться положения бургомистра.
- Это, - резко ответил он инспектору, - совсем другое дело, и гораздо более важное.
- Пожалуйста, - терпеливо сказал инспектор. - Эта порода одобрена. Эта пара, в частности, имеет специальные документы, удостоверяющие ее родословную. Если вам это не нравится, идите и застрелите их сами. А я посмотрю, что из этого выйдет.
- Наш моральный долг издать приказ относительно этих, так называемых лошадей, - настаивал мой отец.
Инспектор почувствовал, что устал.
- Мой служебный долг - защищать их от любого дурака или фанатика, - выпалил он.
Отец не ударил инспектора, но был близок к этому. Несколько дней он кипел гневом, и в воскресенье мы наслушались утром в адрес тех, кто потакает мужланам и тем самым портит чистоту нашей общины. Он призывал ко всеобщему бойкоту владельца аморальных поступков, рассуждал об аморальности отдельных официальных лиц, намекая на подозрительное пристрастие к мутантам, и кончил тирадой, в которой некоторые официальные лица были названы беспринципными наймитами беспринципных же хозяев и местными представителями зла.
Хотя у инспектора не было такой удобной трибуны для ответа, его резкие замечания о презрении к власти, фанатичной религиозной мании, ответственности за клевету и возможности Наказания за прямое противодействие правительству получили широкое распространение.
По всей вероятности, только последний пункт заставил моего отца на этот раз ограничиться только разговорами. Он хорошо помнил свои неприятности из-за кошки Дейкерса, а ведь она ничего не стоила. Гигантские же лошади стоили дорого, а Энгус был не из тех людей, которые могли бы стерпеть покушение на свое добро…
