Ведьма Магдалина (№3) - Доктор Web для молодого вампира

Детишки мирно спали, являя собой ангельское зрелище. Именно о таком я и мечтала. Спит мой ребеночек в кроватке, а я на заре бужу его (будю? Или буду будить? Неважно !) поцелуем в лобик: «Вставай, малыш…»

— Настенька, вставай, — ласково сказала я, слегка погладив девочку по головке.

Та скривилась, неловко взмахнула рукой, переворачиваясь на другой бок и заехала мне точно в нос.

— Отвянь, а? — буркнула она и с головой зарылась под одеяло.

Я зажала руками нос, из которого тут же потекла кровь и молча побежала в ванную — умываться и заговаривать кровотечение.

Вернувшись, я встала на безопасном расстоянии и железным тоном велела:

— Настя, вставай! Уже восемь утра!

Та хранила гордое молчание.

— Или встаешь, или отправляешься в детдом, — скучающе ответила я, внутренне здорово взбешенная.

— А при чем тут я, вон Катька так не встает, а я что, рыжая? — донеслась из-под одеяла плаксивая сентенция.

— Катьку поднять — не проблема, сама знаешь, — твердо молвила я.

— А мне к десяти сегодня, — захныкала она. — С чего ради мне вставать в такую рань?

— А с того, что нет у меня возможности вас до обеда развозить, — ласково ответила я. — Впрочем, в детдоме все рядом, встал, оделся — и вот он класс, через коридор.

Настя выползла из-под одеяла, хмуро посмотрела на меня и сказала:

— Нечестно вы, тетя Маша, поступаете. Разве можно ребенка детдомом пугать?

Я посмотрела на ее худенькое тельце, на склонившуюся светлую головенку, и мне стало до ужаса ее жалко.

— Настенька, — покаянно сказала я. — Ну я правда не могу вас развозить до обеда. Мне удобнее вас одним рейсом отвезти, у меня знаешь сколько дел?

— Да ну вас, взрослых, — обиженно махнула она рукой и принялась натягивать колготки.

Я молча разбудила Катенка. Та распахнула огромные глазенки, радостно посмотрела на меня и потянула ко мне ручки.

— С доблым утлом, тёта Маса, — сказала она.

— С добрым утром, солнышко ты мое, — ласково чмокнула я ребенка в щечку и с удовольствием понесла ее умывать. Та что-то весело лопотала и мы смотрели друг на друга с совершенным обожанием. Придя из ванной, я усадила ее на кроватку, сбегала за пакетом с обновками и разложила их около Катенка:

— Ну, солнышко, — велела я, — смотри, в каком платьице сегодня в садик пойдем.

Та не глядя ткнула в тяжелое платье красного бархата, совершенно королевское, и я принялась ее одевать.

Вдруг из-за спины раздались всхлипывания.

Я обернулась — Настя сидела на кресле отвернувшись, спрятав лицо в руках, и плечи ее мелко вздрагивали.

— Настенька, ты чего? — кинулась я к ней в полном недоумении.

Та в ответ заревела еще горше.

— Ну, ты чего? — бестолково мямлила я, разворачивая ее и прижимая к себе. Та неохотно уткнулась мне в грудь и выдавила сквозь рыдания:

— Дааа, Катьку вы любите, носитесь с ней, а меня никто не любит!

— Настенька, ну с чего ты решила? — беспомощно сказала я, гладя ее по голове. Что делать — я совершенно не представляла.

— Вы Катьку с рук не спускаете, одежку покупаете, а на меня орете все время и в детдом сдать обещаете! — проревела Настя.

— Я больше не буду, — мучимая жгучим раскаянием, поклялась я. — Давай мириться, а?

— Давай, — кивнула она, подняла зареванное личико и протянула мне руку с согнутым крючком мизинчиком.

— А мне что надо делать?

— А меня за мизинчик своим мизинчиком взять, — пояснил ребенок.

Я так и сделала, и Настя три раза продекламировала:

— Мирись — мирись, больше не дерись!

Мы посмотрели с ней друг на друга с облегчением, и тут в голос заревела Катька.

Я кинулась к ней:

— Катенька, ты чего?

— Аааа, — рыдала она, горестно показывая на кресло, в котором мы только что заключили с Настей пакт о ненападении и мирном сотрудничестве.

Я схватила ее в охапку, прижала к себе и совершенно беспомощно взглянула на Настю. Если и она сейчас заревет — я повешусь.

— Да ладно, я уже взрослая, — солидно махнула она рукой.

— Спасибо, — очень искренне, от души, сказала я и принялась успокаивать Катьку.

В итоге завтракать мы пошли уже почти в девять. Пока варились неизменные пельмени, я достала телефон и натыкала номер Катькиного садика.

— Слушаю, — раздался уже знакомый голос вчерашней тетки, с которой я повздорила.

— Это тетя Кати Березняковой, мы немного задержимся, вы ее примете? — единым духом выпалила я.

— Это снова вы? — в некотором изумлении вымолвила дама.

— Ну я, — буркнула я. — Не примете ребенка теперь, да?

— Ладно, — мученически вздохнула она. — Привозите.

— Ой спасибо, — обрадовалась я.

— Во сколько вас ждать? — обронила дама.

— Да вот буквально минут через двадцать, может тридцать, — суетливо заверила я ее, потом увидела, что Катька заляпала йогуртом платьице и с сомнением промямлила: — По крайней мере через час точно будем!!!

— Хорошо, — сухо сказала дама и на этой ноте мы расстались.

Мир не без добрых людей!!!

После чего я сбегала в спальню, выяснила по календарю, что сегодня опять сухоядение и мрачно сгрызла краюшку черного хлеба, запивая его водой.

— Вкусно? — с сомнением спросила Настя.

— Вкууусно! — заверила я ее и посыпала краюшку солью.

Отличный завтрак!

В конце концов детишки поели, я быстренько переодела Катенка в синее платье из тяжелого шелка с отделкой из белых кружев, и мы выдвинулись из дома. Я — в центре, малышня по бокам, держась за ручки. Портрет маслом — ведьма Марья, мать семейства. Со всеми встречными соседями и охраной здоровалась я теперь степенно, в походке появилась солидность, на лице — осознание тяжести возложенной миссии по воспитанию детей.

«Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты», — фыркнул голос.

«Брысь», — невозмутимо ответствовала я, шествуя по гаражу к своей машине.

Он послушался, как ни странно.

Сначала я отвезла Катенка в садик, а потом выяснилось, что Насте до первого урока осталось всего-то ничего — мы ведь поздно выехали. Я схватилась за голову и понеслась в школу. Не умею я планировать время, не было у меня в этом нужды в последние десять лет.

В класс мы с ней влетели со звонком.

— Вот, ребенка с рук на руки сдаю, — тяжело дыша, подтолкнула я Настю к учительнице. — Никому ее не отдавайте, приеду за ней лично. Во сколько уроки кончаются?

Та слегка неодобрительно посмотрела на меня, на Настю и сказала:

— Без десяти три у них уроки кончаются. Забрали значит вы Настю?

— Конечно, — кивнула я и положила ей на стол визитку. — Вы уж если что — звоните мне. Я ей теперь мама, папа и дедушка с бабушкой.

— Хорошо, — качнула седеньким пучком учительница, я попрощалась и поехала по делам.

Первым делом я заехала в магазин и прикупила торт побольше.

Положив его на пассажирское сидение и порулила на Беляева. На пятом этаже я со вздохом посмотрела Мультиковскую опечатанную дверь и решительно позвонила в ту, где проживала скандальная соседка с ребенком.

— Кто там? — раздался недовольный голос.

— Почтальон Печкин, — не задумываясь ляпнул мой дурной язык. Голова в это время была занята тем, как объяснять визит хозяйке.

— Чеееего? — так же недовольно протянул женский голос и дверь с лязгом открылась. Она уставилась на меня и скривилась: — Опять вы, что ли?

— Девушка, — жалобно сказала я, протягивая вперед тортик. — Можно к вам зайти на минуточку? Березнякова-то мне подругой была, поговорить бы.

Девушка с минуту посмотрела на меня, что-то прикидывая, и совершенно неожиданно распахнула дверь пошире:

— Ну, заходите.

Я прямо обалдела от такого везения. Я-то настроилась на то, что со мной говорить просто не захотят. Всю дорогу сюда я мучительно раздумывала над тем, что бы ей наплести, припоминая все прочитанные доселе детективы. В них сыщикам обычно сказочно везло — их либо принимали за вызванного пять минут назад врача или новую няню — и пускали в дом без проблем. Или же попадались настолько тупые особы, что сходу верили в то, что сыщик — журналист из толстого глянцевого журнала или известной телепередачи, и просто мечтает взять у дурехи интервью.

Соседка же меня видела, и ни за няню, ни за телезвезду не примет. Вот я и решила в конце концов, что расскажу как на духу, может все же проникнется да поможет.

Я шагнула в идеально чистую прихожую и принялась неловко стаскивать ботинки.

— Как разденетесь, проходите на кухню, — донесся до меня голос хозяйки.

Я, все еще не веря своему счастью, быстренько стянула куртку и пошла на призывный звон чашек.

— Юля меня зовут, — сказала хозяйка, расставляя чашки. — Я ведь вас тут частенько видела, потому и пустила в дом. Скучно мне, хоть волком вой, живу-то одна, поговорить не с кем.

— А я Маша, — сказала я, усаживаясь на табуретку. — Родни никого нет, что ли?

— Да какая родня, — расстроено махнула она рукой. — Меня мой Виталя замуж из Калининграда взял, вся родня там осталась. Сам вот на север за заработком уехал, а я тут хоть волком вой! Прямо хорошо что вы зашли.

А я про себя поразилась. Я-то выдумывала невесть какие причины, чтобы с ней поговорить, а к ней всего—то стоило по—человечески обратиться.

Юля тем временем разрезала торт, разложила его по блюдечкам и сказала:

— Маша, в общем у нас полчаса точно есть. Потом малой проснется, его кормить надо будет, то, сё. Так что рассказывай, чего случилось.

Я порадовалась что мы перешли на неформальное «ты», зацепила чайной ложечкой кусочек тортика, взяла в левую руку чашку чая и как на духу все ей выложила. Про то как мы с Мульти решили поставить глупый педагогический эксперимент, про то как Ленка уехала, бабушка в больнице, а мать с инфарктом, про то, что Мульти даже с лучшим адвокатом города светит три — пять лет на зоне и про то, что Мульти убить того Олега просто не могла.

Юля ахала, глядя на меня огромными синими глазищами, сочувственно кивала, и под конец сказала:

— Попала ты с детьми конкретно…

— Так и я про что говорю! — расстроено сказала я. — Надо Наташку выручать, как не крути. Да и чего смеяться — какая из Мульти убийца? Курам на смех!

— Не знаю, — задумчиво сказала Юля. — Во всяком случае у меня создалось впечатление что она парня-то все же убила.

— Хмм, — снова ковырнула я тортик. — Я ведь чего и зашла — спросить, что ты видела по этому убийству.

— Да без проблем, — кивнула она. — В общем, был уже первый час, когда из Наташиной квартиры раздались крики. Я тут же вызвала милицию, мне еще дежурный нагрубил, мол, наверно муж жену бьет, и мы в семейные дела не лезем. Я ему и брякнула что убивают. Пять минут не прошло, как менты уже тут были.

— Погоди, — прервала я ее. — Крики — чьи? И что вообще за крики? Кто-то ругался, звал на помощь?

Юля задумалась, помешала ложечкой сахар в чашке, потом все же ответила:

— А черт его знает. Между нами стена, вот она и заглушала звуки.

— Заглушала? — хмыкнула я, совершенно освоившись в гостях, — а чего ж тогда милицию вызвала?

— Так нервы ни к черту, по вредности, — бесхитростно призналась она.

Я даже не нашлась что сказать. Вот оказывается из-за кого все мои беды. Если бы милейшая Юленька вовремя пила валерьянку, Мульти бы вполне успела спрятать труп и не оказалась бы в тюрьме.

— Ну приехали менты — и что? — выдавила я, упорно разглядывая чай в кружке. Поднять глаза я боялась, мой взор явно был сродни взору Медузы Горгоны.

— Ну так забегали чего — то, забегали, потом в дверь звонят и в понятые меня зовут, — охотно поведала она. — Я пошла, захожу в квартиру к твоей подруге — а там срам-то какой! Обои отодраны, свинарник свинарником!

— Она ремонт делает, — буркнула я. То что ремонт делается уже лет пять и начал его еще Березняков, беспутный бывший муж, я умолчала.

— Да? — недоверчиво переспросила она.

— Да, — кивнула я. — И что дальше?

— Так а дальше захожу я в комнату, смотрю — на полу мужик валяется с отрезанной головой, подруга твоя на диване не жива не мертва сидит. Мне аж в глаза бросилась — как она в кровище вся уделанная была!

— Что, совсем уделанная? — с сомнением переспросила я.

— Ну я ж говорю! — слегка обиделась она. — И одежда вся в пятнах, и на лице брызги! А потом к мужику-то меня подводят — вот тут я вовсе чуть кони не двинула от страха. Потому как у мужика голова—то рядом с телом валялась, приятно думаешь на обрубок смотреть было?

Мне внезапно стало дурно.

— Ой, чего это с тобой? — запереживала Юля.

— Да вот… подробностей наслушалась, — с трудом пытаясь удержать в желудке чай, молвила я.

«Да уж после подробностей об обучении некромантии могла бы быть менее нежной», — хмыкнул внутренний голос.

— Ну мне тоже поначалу плохо стало, а сейчас уже как-то и ничего, — призналась она.

— А Муль… в смысле Наталья что? — спросила я.

— А что она? Все сидела как неживая, ее спрашивают — она молчит. Так и увели.

— Ревела наверно?

— Неее, — замотала головой девица. — Не ревела, не оправдывалась.

— Мульти — она у меня такая, — вздохнула я. Сама по себе такая, что грустить и переживать не любит, да еще и на меня явно надеялась.

Тут из-за стены послышался младенческий плач.

— Ой, Маш, все, время вышло, сын проснулся, — вскакивая, торопливо улыбнулась Юля.

— Поняла, — кивнула я, так же вставая из-за стола. — Ты мне вот только скажи, с кем еще поговорить можно? Может кто чего видел?

Юля сбегала в соседнюю комнату, вернулась с малышом на руках и нетерпеливо ответила:

— Я минут за десять — пятнадцать до начала криков к мусоропроводу выходила, ведро выносила, так на площадке дядя Миша, наш подъездный бомж, спал. Вот его и спросите!

Я вышла от нее и в глубокой задумчивости пошагала вниз. Никакого бомжа по пути сюда я не видела, и где его искать — было непонятно. На первом этаже я на всякий случай завернула под лестницу, где аборигены устроили уголок задумчивого курения, однако там лишь одиноко торчала банка от Нескафе, лидера в производстве пепельниц. Я с некоторым сомнением посмотрела на дверь, ведущую в подвал, однако на ней был навешан массивный замок. Вряд ли дядя Миша имеет от него ключ.

Вздохнув, я вышла на улицу и зорко окинула окрестности.

Бомжа не было. Не было и вездесущих старушек на лавочке.

Я натянула кепку получше и пошла вокруг дома. Алекс что-то говорил, что орудие убийства Наташка успела выкинуть. На самом же деле у нее дома такой творческий беспорядок, что там слона можно спрятать — менты в жизни не найдут. Однако я не поленилась палкой тщательно переворошить грязный подтаявший снег под ее окнами. Конечно же, мне не повезло.

— Тетенька, а вы что ищете? — спросили какие-то пацаны лет по четырнадцать, уже давненько наблюдавшие за мной.

— Нож, — рассеянно ответила я.

— Из окна выпал, что ли? — проявили они сообразительность.

— Из окна, — вздохнула я.

— А чё-то мы вас в нашем доме не видели ни разу, — недоверчиво сказали они. — Вы из какой квартиры?

— Так вы из этого дома? — встрепенулась я.

— Ну? — выжидающе уставились они на меня.

— Ой, хорошо-то как! — обрадовалась я. — А вы слышали, что у вас тут убийство было?

— Это которое? — солидно уточнили они. — Когда дядю Колю прирезали да из окошка скинули — или когда тетя Наташа своему хахалю голову отрезала?

— Второе, — уныло сказала я. Каждому не объяснишь, что ничего «тетя Наташа» не отрезала.

— Ну слышали, — кивнули они.

— А может быть еще чего — нибудь слышали? — как-то робко спросила я. — Я сестра Натальина двоюродная, не верю я что она человека убила.

— Тетенька, — выступил вперед парень с ярким рюкзачком за спиной. — Может и не убивала, только тот мужик так кричал, так кричал! Я все слышал, мы под ними живем. А вот тетя Наташа не кричала совсем.

— А мужик-то чего кричал? — не поняла я. — Ругался на нее?

— Не, он просто кричал — «аааа», — пояснил пацан. — Да страшно так, я еще подумал, режут его, что ли. А его и правда прирезали.

— А тетя Наташа не кричала? — уточнила я.

— Не-а, — помотал он головой.

— Может еще чего ты слышал? — кисло спросила я.

— Не, потом сразу менты набежали.

Я в расстройстве попинала ногой подтаявшего кособокого снеговика и уныло спросила:

— Ну ладно, тогда подскажите, где тут помойка.

— Помойка? — уставились парни на меня.

— Ну, — буркнула я.

— Там, за гаражами бачки стоят, — указали они.

Я щелкнула снеговика по морковке и пошла на помойку.

По пути меня одолевали тяжкие мысли. То ли я дура, но получается что Мульти действительно прирезала Олега. Все факты и правда свидетельствуют об этом. И неясно в этом только два момента, как и прежде. Где нож и почему Олег, матерый рецидивист, позволил крошке Мульти спокойно себя прирезать. Я так понимаю, что рана в горло — вещь безусловно неприятная, но в отличие от воткнутого ножа в сердце — не вызывает мгновенной смерти. У Олега было полно времени на оборону, нападение или по крайней мере на то, чтобы забрать с собой Мульти на тот свет. Так какого черта он этого не сделал?

Нет, я разумеется не настаиваю на этом варианте, однако ведь несостыковочка, однако!

В помойном бачке одиноко копался бородатый бомж в телогрейке. Завидев его, я ласточкой метнулась к нему, крича на ходу:

— Здравствуйте, дядя Миша!!!

Дядя Миша вспугнутой ланью отскочил от меня подальше и твердо заявил:

— Федор я!

— А где дядя Миша? — расстроено спросила я.

— А к чему он тебе?

— Поговорить надо. Послушайте, вы на ночь наверняка где-то вместе собираетесь, так? — с надеждой спросила я. — Подвальчик, то-сё…

— Нее, дочка, — снова робко улыбнулся мне он, как-то странно оттаптывая себе ноги по очереди. — Мы где придется ночуем. Подвалы-то ноне все закрыты, мы больше по подъездам ютимся. Опять же редко попадаются добрые жильцы, как Мишке, что не гонят. А я вот ночку переночую в одном, на следующую ночь уже другой присматриваю.

Я еще раз посмотрела на движения его ног и наконец до меня дошел смысл его действий. Ботинки у деда были драные, и он подобным массажом пытался согреться. Я выругалась про себя, а вслух сказала:

— Вы это… не уходите никуда, ладно? Я сейчас вернусь.

Развернувшись, я понеслась на рынок через дорогу. Там я набила пакет колбасой, копчёными окорочками, туда же сунула пару буханок хлеба, кока — колу, а под конец купила у бабушек теплейшие пуховые носки и варежки.

По дороге обратно мой внутренний голос веселился вовсю.

«Ведьма Марья — друг бомжей!!!»

Я в ответ что-то бурчала насчет того что мне надо совершать время от времени добрые дела, на ауру хорошо влияет. Однако кого я хотела обмануть? Мне действительно было очень жалко бедного старичка, вынужденного на старости лет болтаться по подъездам. Мне вообще было тяжко видеть всех, с кем жизнь обошлась неласково. А этот бомж выглядел как бездомная собака, которую долго и отовсюду гнали палками. Вот и со мной он общался — приветливо, но видно было, что подсознательно ждал что я схвачу палку, и заранее робко втягивал плечи.

«Еще домой его возьми, обогрей и все такое», — веселился голос.

«Пошел к черту», — скрипнула я зубами.

«Ну а что бы и не взять, раз ты такая добрая? Места у тебя много!»

«Заткнись!!!» — рявкнула я. Паршивец заткнулся. И вовремя — потому как я уже подошла к машине. Отперев дверь, я села и принялась колдовать. Носки я заговорила на удачу, а варежки — на охрану.

Домой я тебя не возьму, дедушка, уж извини. Но как могу — помогу.

Бомж, завидев меня перестал копаться в бачке и смотрел на меня, вопросительно — робко улыбаясь.

— В общем так, дедушка, — решительно сказала я. — Вот тут тебе в пакете еда, не вздумай пропить.

Дядя Федя испуганно посмотрел на меня и даже слегка попятился.

— А за что это такая милость? — спросил он.

— Дед, это просто так, — скрипнула я зубами. — Жалко мне тебя, и не вздумай благодарить, терпеть этого не могу. В общем, смотри, не пропей.

— Так отберут, — жалобно сказал он.

— Не отберут, — твердо сказала я и достала варежки с носками. — И еще, дед. Вот это — одень прямо сейчас и не вздумай снять или продать.

— Это мне? — испуг и недоверие плескались в его выцветших глазах.

— Ну не мне же, — вздохнула я.

— Теплые-то какие, — он жадно смотрел на вещи. И я поняла — промерз старичок, и впрямь не продаст и не пропьет.

— Одевай, — протянула я ему пушистый ворох.

Дядя Федя схватил вещи, оперся спиной о бачок и принялся, подпрыгивая на одной ноге, стаскивать ботинок.

— Спасибо, доченька, — бормотал он, — век твою доброту не забуду. Никто меня не пожалел еще, а вот ты одна…

— Дед, я пошла, мне неудобно, — вздохнула я. — Запомни накрепко — с варежками или носками расстанешься — вмиг удачу потеряешь.

— Да как же я с такими тепленькими носочками расстанусь? — прочувственно сказал дед, отставляя в сторону снятый драный ботинок, и я увидела босую узловатую ступню, завернутую в обрывки газеты.

«И впрямь не расстанется», — виновато сказал внутренний голос.

Я оставила у бачка пакет с продуктами и пошла в машину. На душе, несмотря на то что я сделала доброе дело было как-то очень мерзко.

— Тетенька, тетенька, — раздался позади меня мальчишечий голос.

Я притормозила и обернулась.

Давешний пацан с ярким рюкзачком рысцой бежал ко мне.

— Тетенька, — тяжело дыша, подбежал он ко мне. — А вы тете Наташе сестра, да?

— Ну, — кивнула я, чувствуя, как сердце пропустило удар от волнения. Неужто что-то вспомнил?

— Я вот тут вспомнил кой — чего, вам сказать могу, но в милицию свидетелем не пойду! — непререкаемым тоном сказал он.

— Да черт с ней, с милицией, — нетерпеливо сказала я. — Милиции я сама все как надо объясню, рассказывай!

— Понимаете, у нас квартира как раз под Березняковыми, и у нас двери фанерные, и все — все слышно, — сказал парень и уставился на меня.

— И что? — изнывала я.

— Так я слышал, как тетя Наташа шла домой. У нее на одном сапоге набойки на каблуке нет, и потому одной ногой она звонко цокает, а другой совсем не цокает — дзинь-тык получается. Ой, чего-то я непонятно, да? — виновато посмотрел он на меня.

— Нормально! — отмахнулась я. — Что дальше?

— Так вот лежу я в кровати, значит, и слышу, как тетя Наташа домой по лестнице идет, — снова обстоятельно начал пацан, — дзинь-тык, дзинь-тык. Потом она у своей двери остановилась, сбрякала ключами, и вдруг — слышу — она с мужиком каким-то перемолвилась. Может, он и прирезал, а?

— С мужиком? — с сомнением сказала я. — Так наверно она с прирезанным и говорила.

— Не, — помотал он головой. — Прирезанный дома у нее был. Она как домой зашла, так сразу заорала, мол, Олег, скотина, что ты тут делаешь, или как ты сюда попал, не помню точно. А потом они вроде как подрались, шум был сильный.

— Ага, — раздумчиво сказала я. — А с мужиком она до того как открыла дверь говорила?

— Ну, — кивнул парень.

— А по лестнице она одна поднималась?

— Да вроде одна, — почесал в затылке парень. — Я только ее шаги слышал.

— Что ж ты, горе, раньше-то не рассказал? — укоризненно спросила я.

— Так говорю — в ментовку свидетелем неохота, — пожал он плечами.

— А сейчас чего решил признаться?

— Так тетя Наташа добрая, она нас сигаретами завсегда угощала, — разъяснил парень.

— Сколько ж тебе лет? — вымолвила я в изумлении.

— Летом уж тринадцать будет, — солидно произнес он.

В машину я села в шоковом состоянии. Ну Мульти! Ну педагог, блин! Песталоцци и Макаренко в одном флаконе плюс доктор Спок! Двенадцатилетних детей сигаретами снабжать! Ну, попадется она мне — уши паразитке оборву!

«Да если б не те сигареты, черта с два бы тебе пацан сейчас что рассказал», — справедливо заметил голос.

Я предпочла сделать вид что не заметила его реплики. Достав телефон, я совершила мазохистский поступок. Я позвонила Витьке.

— Алло, — недовольным тоном отозвался он.

— Марья это, — вздохнула я. — Как там Мульти?

— Ну ты же адвоката ей вроде наняла, — почти доброжелательно отозвался Витька.

— А ты чего сегодня такой добрый? — аж опешила я. Я-то приготовилась что он меня опять пошлет, ан нет, со мной вполне милостиво беседуют.

— Маньяка поймали, — радостно ответил он. — Помнишь, который девушек насиловал и потом колготками душил?

— Ой ну поздравляю, — прочувственно сказала я. — Смотри что б не сбежал! И сколько ему дадут — то?

Маньяк этот был совершенно неуловимой личностью, его уже года три ищут, и жертв на нем висит — как листьев на березе. Причем все жертвы были стройными брюнетками восточного типа и в необычных колготках — разноцветных, или там с вышивкой. Вот этими-то колготками маньяк и оканчивал жизнь девушек после, гхм, порывов страсти.

— От нас не сбежит! А насчет срока — по максимуму, тут даже твой хваленый Шварев не помог бы, — важно ответил Витька. — Вот видишь, работаем, а ты все говоришь что милиция ни черта не может!

— Слышь, милиция, — оборвала я его восторги. — А по Мульти что? Ведь не думаешь же ты, что она и вправду Олега зарезала?

— Слушай, Марья, ты чего мне тут указываешь? — у Витеньки тут же испортилось настроение. — Иди—ка книжку пиши!

— Какая к черту книжка! — не выдержав, завопила я.

— Ты мне обещала книжку написать, — раздельно проговорил Корабельников. — Будь добра свои обещания выполнить!

— Вить, — я одумалась и остыла за его время его тирады. — Ты мне вот одно скажи. Бомж, говорят, в ту ночь ночевал у Наташки на лестничной площадке — он был там, когда милиция подъехала? Можешь узнать?

— А не было никакого бомжа, я и так знаю, — пробурчал он.

— Не, ты поточнее спроси у ребят, которые выезжали, — жалобно заныла я. — Свидетель ведь!

— Да если б в подъезде тот бомж был, неужто б я не знал? Он бы у нас давно уже на нарах парился! — обозлился Витька. — Чего ты нас за идиотов держишь??? И вообще, я смотрю ты опять куда тебя не просят рыло мочишь? А???

Я окаменела от гнева. «Рыло мочишь» — это он мне сказал, люди? Мне???

— Чего притихла? — подозрительно осведомился Витька.

— Плебей!!! — выдавила я слово сквозь комок обиды, застрявший где-то посередине горла.

— Плейбой? — горделиво переспросил Витька. — Да, я такой! В общем, иди, Потемкина, пиши книжку, у меня народ уже спрашивает, чего ее в продаже не видать!

Я молча нажала на кнопку отбоя.

«Гад, что с него взять», — сочувственно сказал внутренний голос.

Я так же молча завелась и поехала на кладбище.

Ибо пришел мой час пройти путем Смерти.

По роду своей деятельности у меня было «свое» кладбище — Текутьевское. Сюда я ходила отчитывать смертельные порчи, до гробовой доски привораживать мужа к жене и лечить тех, кто при смерти. В общем, все что имело отношение к смерти, — я сбрасывала на это кладбище. Думаю, что в поле некросилы, которая маревом сияла над железными оградками, процентов двадцать от меня есть — ведь сколько я за десять лет тут обрядов провела? Я тут почти своя!

Я не спеша вошла в ворота кладбища, у ближайшей сосны расстелила чистый носовой платок и выложила на него кусок пиццы.

— Хозяюшко — кладбищенский, дай тропу меж могил — домов, не на год, ни на два, а всего лишь на часок , — шепнула я. — Пришла я не взять, пришла я дать, все что мертвое во мне — оставить тебе…

Кладбищенский — он подобные подарки любит, а вот нас, ведьм — не очень. Тревожим мы его мертвых. Днем он ничего сделать не может, а вот ночью — запросто жизни лишит. Поэтому—то каждая ведьма имеет свое кладбище, с хозяином которого у нее более — менее мир.

Оставив подношение у сосны, я поправила сумку на плече и пошла меж могил. В сумрачном дневном небе носились черными тенями вороны, и лишь их пронзительные крики нарушали мертвую тишину кладбища. Я поежилась и ощутила немотивированную панику. Сердце словно сжала холодная рука, а душа до краев налилась темным, нерассуждающим ужасом. «Кладбищенский гонит», — поняла я и изо всех сил попыталась переключить мысли на что-то другое. И внезапно мне вспомнилось, как я учила Мультика на кладбище английскому.

Дело было так — я шарилась по кладбищу, искала землянику с плодами, непременно растущую на могилке с нужным именем, а Мульти увязалась со мной за компанию. В то время я, как достойная дочь учительницы, считала свои долгом все же научить ее, темную, хотя бы инглишу. Вследствие чего, пробираясь меж могил, мы обсуждали новый ассоциативный метод запоминания иностранных слов — предлагалось подобрать подходящий по смыслу и звучанию русский аналог — и дело в шляпе. Слово должно было автоматически запомниться. Допустим, английское «dream» отлично ассоциируется с русским «дремать», «strange» — «странный». «Машка, не грузи, давай на практике», — заныла Мульти, оборвав мою лекцию на полуслове. «Давай, — согласилась я, шаря в зарослях землянике на могилке. — Кладбище по-английски — cemetery, какое ассоциативное слово приходит в голову к нему? Говори быстро, не задумываясь! » «Санаторий», — тут же брякнула Мульти.

Местные бомжи наверняка перекрестились, услышав непотребное ржание, огласившее тихое кладбище в сгущающихся сумерках. Однако как бы то ни было, а это роскошное слово Мульти запомнила намертво.

От таких воспоминаний гнетущая атмосфера кладбища словно слегка рассеялась и я, вздохнув свободнее, пошла дальше, всматриваясь в надгробия.

Еще через минуту первая могила была найдена.

Мария Безрукова, 1970-1998. Как и заказывали — могила девушки, с моим именем и подходящая мне по возрасту. Ну и пусть я по паспорту Магдалина — в людском сознании я Мария, а это гораздо более важно. Вот Марию я и отсеку, а с сознанием я потом разберусь. Проваливаясь в сугроб, я сошла с тропы и попросту перелезла через оградку — калитку мне из-за снега было бы не открыть. Сняв сумку, я поставила ее на вкопанный столик, порылась и достала все, что мне требовалось для ритуала. Первым делом я отверткой отколупала с надгробия снимок Безруковой, а на ее место вклеила свое фото — вниз головой.