Есть женщины в русских селеньях

      — Сюда!
      В бегающем свете фонаря, то и дело слепившем ей глаза, Саша успела рассмотреть, что сарай пуст, лишь у стены, чуть не до крыши, поленницей сложены дрова.
      Гестаповец молча подтолкнул Сашу к поленнице.
      Расстегнув кобуру, он вытащил из нее черный парабеллум. Свет фонарика уперся Саше в лицо. Она невольно закрыла глаза. И услышала:
      — Мне приказано тебя расстрелять. Но еще можешь одуматься. Имеешь одну минуту на размышление.
      Саша молчала.
      — Итак? — гестаповец поднял парабеллум.
      «Пусть стреляет! Стреляет скорее!» — с отчаянной решимостью сказала себе Саша. Но немец снова спросил:
      — Хочешь жить?.. Она закрыла глаза.
      — Что, страшно умирать? — усмехнулся немец. — Ты уже закрыла свои прекрасные глазки?
      «Смеешься?» — Саша гневно взглянула фашисту в лицо.
      А ее палач уже поднял пистолет. Он целится. Рука его тверда. Черный зрачок пистолетного ствола недвижно смотрит ей в глаза...
      — Считаю до трех! — услышала она. — Ты имеешь только секунды, чтобы! решить свою судьбу...
      — Раз.
      — Два.
      — Три... Ну?
      Стиснула зубы. Но глаз не закрыла.
      — Стреляю!
      Ослепительная вспышка выстрела.
      Когда она пришла в себя, то удивилась: «Почему я жива?» Ноги не держали ее. Если бы она не упиралась спиной в поленницу, то, наверное, упала бы. Что-то застряло в волосах... Протянула к ним руку: щепка. «Откуда щепка? Отбило от полена пулей?»
      А гестаповец, уже спрятав пистолет и направляя фонарь на Сашу, говорил с усмешечкой:
      — Это пока только репетиция. Даем возможность подумать еще. Но если будешь упорствовать — не рассчитывай на мгновенную смерть.

***

      «Почему немцы щадят меня? Все еще надеются, что выведают то, чего хотят? Если так долго ждут, значит, ни один из нашей группы не сказал ничего, И от меня не дождутся...»
      С того времени, как гестаповец водил Сашу на расстрел, прошло, наверное, недели две. Две недели в одиночке. Это тяжко — не видеть никого из людей, видеть только фашистов. Две недели допросов, угроз. Две недели постоянных ожиданий неизбежного... А может быть, не две, а больше? Трудно сохранить счет времени в такой жизни, если это можно назвать жизнью.
      «Мгновенная смерть...» Эти слова гестаповца крепко застряли в памяти. Но разве это его слова?
 
...И подруга отвечала:
Я желаю всей душой —
Если смерти, то мгновенной…
 
      Давняя, такая знакомая песня... Как-то вечером, в свободную минутку, которая выпадала так редко, пели эту песню, сидя на крылечке, несколько девушек, проходивших подготовку вместе с ней.
      А Саша, хотя и была с ними, хотя и любила эту песню, в тот раз не пела: незадолго до этого получила от матери весточку, что похоронили отца.
      ...Почему так запомнился этот вечер — ранней весной сорок второго? К тому времени все чаще делились мыслями о близком будущем. Ведь некоторых посылали на задания не дожидаясь, пока они окончат курс. В этих разговорах как-то избегали говорить о том, что можно и не вернуться. Но в тот вечер, в минуту, когда отсвет только что зашедшего солнца разлился по горизонту в той стороне, где фронт, и как-то сама собой смолкла песня, подруга, Клава Проскурина, задумчиво сказала: «Ни в чем фронтовикам не завидую, только в одном: если погибают — так на виду у товарищей!..»
      Все молчали. Но, наверное, каждый думал о том же, о судьбе своей, о том, не станет ли первое задание — последним?
      Клава Проскурина... Жили в Рогозцах по соседству, дружили, учились в одной школе — только Клава была чуть постарше. Когда Саша поступала в институт, Клава, после седьмого класса окончившая педучилище, уже учительствовала в начальной школе поблизости от Рогозцев. Начало войны застало Клаву дома у матери — шли школьные каникулы. Так в Рогозцах и осталась. При встречах не раз говорила: «Надо в армию идти». А потом, уже поздней осенью, и в самом деле уехала, как говорила ее мать, учиться на медсестру. А в первый же день учебы совсем неожиданно встретились. «Ты меня теперь новым именем зови,— предупредила Клава и пошутила: — Мы теперь с тобой дважды тезки, я стала Сашей, а ты — Клавой».
      Она умная была, вдумчивая, недаром в учительницы пошла. Была... Через несколько дней после памятного вечернего разговора на крылечке Клава вдруг сообщила: «Сегодня уезжаю». Расспрашивать куда — было ни к чему: все равно не сказала бы. Да и так понятно, что ее направили на задание. «Ты, наверное, дома сумеешь побывать, — сказала тогда Клава, — хоть на денек когда-нибудь да отпустят повидаться? Так передай моей маме привет и мое полотенце, самое любимое, ею вышитое. Скажи, как вернусь — обязательно к ней приеду». Полотенце передать не удалось, не случилось побывать в Рогозцах...
      Клавина мать вот уж второй год дочку ждет, все надеется. С первого задания Клава так и не вернулась.
      «А я не вернусь с двенадцатого», — с уже притупившейся болью думает Саша. И память возвращает ее к первому.
      ...Начало лета сорок второго года. На фронтах затишье. Затишье перед бурей: немного позже немцы начнут наступать.
      Тихая безлунная ночь. Поле аэродрома. Пахнет нагретыми за день травами. В этих запахах приметен запах молодой полыни — ею и бурьяном позаросли поля за войну. Девять парней сидят рядом с Сашей на теплой траве. Девять еще совсем незнакомых ей ребят. Все они из разных мест. Но это неважно, знали ли они друг друга раньше. Их учили: верить товарищам, надеяться на них.
      Девять парней и одна девушка — Саша! Никто из них не знает, что она не новичок, уже видывала фашистов. Не знает этого и летчик, который прохаживается поблизости возле готового к старту транспортного самолета. Немолодой, с медлительными движениями, он чем-то напоминает Саше отца.
      Начинается посадка в самолет. Летчик стоит у подножия лесенки, по которой взбираются в фюзеляж один за другим десантники. Когда к лесенке подходит Саша, летчик вдруг говорит: «Береги себя, девочка. Тебе жить да жить надо...» Задержавшись, Саша удивленно взглядывает на него и слышит: «У меня дочка такая же... Может быть, сейчас тоже на опасное дело идет...»
      В ту ночь их сбросили в лес недалеко от Белгорода. Группа имела приказ собрать данные о противнике.
      Первый прыжок... Не учебный возле своего аэродрома, а на землю, занятую врагом... С непривычки было страшно, по-настоящему страшно...
      ...Снизу навстречу стремительно приближаются вершины деревьев, все отчетливее выступая из тьмы. В невнятном полусвете ночи их листва похожа на зеленовато-серую дымку, и в ней с каждой секундой все резче прорисовываются отдельные ветви, листья... вот вершины деревьев уже под ногами. Не зацепиться бы за сук, удачно приземлиться. Слегка согнуть ноги в коленях, как учили. Вытянуть носки, принять землю ими, чтобы не отбить пяток. Вот так, вот так!.. Не зацепиться за сук, а то потом отцепляйся... Какая-то ветка мягко хлестнула по ногам. «Неужели застряну?» Пронесло, пронесло... Вершина дерева прошумела рядом с головой. Ушла вверх, словно вознеслась. Белые стволы берез. Осторожно, земля!..
      Ласковая, прохладная от ночной росы трава под рукой. Провела ею по разгоряченному лбу. Вокруг почти ничего не видно: здесь, в чаще, темень. Пахнет чем-то терпко и остро, как всегда росной ночью. Черемуха... Она еще в цвету.
      Какая тишина... Ни шороха... До рассвета еще далеко. Лес спит.
      Стараясь действовать беззвучно, Саша отстегнула парашют, свернула, запрятала под ближний куст. Прислушалась. По-прежнему ни звука. Надо ждать.
      Где-то в стороне коротко свистнул перепел. Сигнал сбора группы. Но может быть, не сигнал, а свистит настоящий перепел? Сигнал должен прозвучать трижды. Снова просвистел... И снова, в третий раз. Скорее туда!
      Саша нашла товарищей, а вместе с ними и партизан, с которыми группа должна была связаться.
      А через день она была уже в Белгороде с надежным паспортом, в котором, как полагается, стоял штамп немецкой комендатуры. Она поселилась на конспиративной квартире под видом хозяйской племянницы, заброшенной в Белгород превратностями войны. Хозяйка помогла своей «бедной родственнице» найти поденную работу в городе. Саша ходила по домам: стирала белье, мыла полы, работала на огородах. Как и в сорок первом году в Тиме, она не вызывала подозрений. Саша обошла не только Белгород, но и окрестности. Как охраняются мосты и склады, куда тянутся линии связи, где расположены аэродромы и сколько на них самолетов — все примечал ее глаз.
      Выполнив задание, Саша получила приказ возвратиться. Ночью за нею на партизанский лесной аэродром прилетел «кукурузник». Она вернулась к Кремлеву, чтобы продолжить учебу.
      Но вскоре ее вызвали и спросили:
      — У вас ведь есть родственники на оккупированной территории? Неподалеку от ваших родных мест, близ станции Черемисиново?
      — Да, — ответила Саша, — в пяти километрах от Черемисинова, в Липовском. Тетя Наташа.
      — Наталья Ивановна Нефедова, колхозница?
      — Она.
      — Даем вам возможность навестить тетю. И даже пожить у нее совершенно открыто, под своим настоящим именем. Племянница у тети — в этом немцы ничего подозрительного не найдут. Вы не захотели убегать от немцев, а пришли жить к тете — это для вас, с точки зрения немцев, будет даже плюсом. Отправляясь погостить к тетушке, возьмите с собою радиостанцию и шифр. Отправим вас на самолете, спрыгнете в лесу между станциями Черемисиново и Мармыжи. Ближе к Черемисинову прыгать опасно: там повсюду очень много немецких войск. Доберетесь до тетушки пешком. Документ выдадим надежный. А теперь слушайте задачу.

***

      ...— Здравствуйте, тетя!
      Наталья Ивановна так и ахнула, увидев племянницу. В первое мгновение даже не поверила своим глазам: неужели эта босая девушка в белом платочке, с кошелкой в руке, — Саша?
      — Ой, да откуда ж ты? Ведь Рогозцы за фронтом?
      — В прошлом году, как на окопы отправили, с той поры и скитаюсь. Домой мне теперь не попасть. Да и нельзя. Известно — комсомолка, в райкоме работала. Примите, тетя. Во всем помогать буду. Документы у меня в порядке.
      — Куда же тебе, бедной, деваться? Живи.
      Ни Наталья Ивановна, ни ее муж не догадывались, что Саша разведчица. Они не знали, что в ее кошелке находилась маленькая радиостанция «Север», которую разведчики любовно называли «Северком», и шифровальные таблицы. Все это Саша потихоньку сразу же спрятала на дворе, в соломе, которой был покрыт погреб.
      Бывая на работе в поле, слушая разговоры селян, у многих из которых жили в домах немцы, и все примечая своим глазом, Саша собирала сведения о немецких войсках, находившихся в округе. От Литовского и Черемисинова до фронта не было и полусотни километров. Можно было догадаться, что в этих местах гитлеровцы сосредоточивают войска, готовя наступление.
      Ночами, когда все в доме спали, Саша потихоньку выходила во двор. Разворошив на кровле погреба солому, доставала «Северок» и, стараясь не привлечь ничьего внимания, уходила огородами в ближнюю рощицу или куда-нибудь в темное поле, включала рацию, передавала результаты своих наблюдений. Каждый раз передачу вела с нового места — на случай, если фашисты, обнаружив работу неизвестной радиостанции, ведущей передачу шифром, попытаются ее запеленговать. Сашин «Северок» работал на передачах всегда недолго, лишь считанные минуты. Она знала: быстрее работаешь — меньше шансов, что враг успеет «засечь» твою радиостанцию.
      В одну из ночей Саша получила по радио приказ встретиться с людьми, которые ознакомят ее с новым заданием.
      Вскоре в лесочке возле Литовского два подпольщика передали ей две увесистые мины и сообщили, что следующей ночью в сторону фронта через Черемисиново пройдет большой состав с боеприпасами. Саше приказано его взорвать. Не случайно именно ей. Однопролетный железнодорожный мост через тихую речку Тим, километрах в восьми западнее Черемисинова и всего в двух от Липовского, уже давно был объектом Сашиного внимания. О нем ей говорили еще тогда, когда отправляли на задание. Пока Саша жила в Липовском, она тайком облазила все подступы к мосту, и никто лучше нее не знал их. Надо было заложить мины точно к тому часу, когда пойдет эшелон. Задача несколько облегчалась тем, что поезда через Черемисиново в сторону фронта ходили нечасто, и Саша была предупреждена, что перед тем, как пойдет эшелон, который она должна взорвать, других составов не будет.
      Саша прикинула, как ей лучше действовать. Подступы к мосту удобны: берега в густых зарослях лозняка, а почти вплотную к восточному, противоположному станции берегу, примыкает лесок. Но охраняется мост с обеих сторон. Часовые, прохаживаясь, встречаются. Возле западной оконечности моста есть путевая будка. В ней находятся те караульные, которые отдыхают между сменами.
      «Буду подбираться к мосту с восточной стороны!» — решила Саша.
      Эшелон должен был пройти после полуночи. Как только стемнело, Саша, сказав тете, что пойдет в село погулять с подругами, которыми она уже обзавелась, вышла из дома. Но направилась не на улицу, а огородами, чтобы ее не видел никто, к реке. Перед этим она переоделась в темное платье, чтобы стать менее заметной, если попадет в поле зрения кого-либо из часовых.
      Достав спрятанные в кустах мины, Саша сложила их в мешок. В заранее намеченном укромном месте вброд перешла Тим и осторожно, прибрежным кустарником, стала пробираться к мосту. На счастье, ночь выдалась темная. Подкравшись к мосту, Саша залегла и стала вслушиваться. По деревянному настилу гулко прозвучали шаги ближнего часового. Стихли. Вот он повернул обратно. Снова остановился... Выбрать момент, когда отойдет подальше, а еще лучше — когда встретится с другим часовым и, может быть, заговорит с ним... Из прежних своих наблюдений Саша уже сделала вывод, что часовые на мосту не очень бдительны: видимо, полагают, что здесь, в тылу, особенно опасаться нечего.
      ...Саша лежала уже возле самой насыпи. До моста — метров десять. Еще раньше она приняла решение заложить мины не на самом мосту, где сделать это трудно, а перед ним, с таким расчетом, чтобы при взрыве боеприпасов в эшелоне пострадал и мост.
      ...Кажется, можно! Часовой мерно шагает к середине моста. «Пора! Не мешкать!» — заторопилась Саша. Волоча за собой мешок с минами, как можно ближе приникая к земле, поползла вверх по насыпи. Вот и рельсы. Рядом со шпалой, под рельсом, быстро и бесшумно, не подымая головы, вырыть в балластной щебенке ямку, уложить туда мину, поставить на боевой взвод, присыпать сверху, чтобы было незаметно...
      Исколов до крови руки — не было лопаты, Саша в считанные секунды выгребла щебенку из-под рельса, установила мину. Пригодились уроки подрывного дела, полученные в разведшколе. На всю работу ушло не больше двух-трех минут. За это время часовой еще не успел вернуться с середины моста, где он встретился с другим и постоял минутку.
      Часовой возвращается... Припав к земле, Саша замерла. Отползать уже поздно: как ни осторожничай, а щебенка сыплется, катятся по откосу, стуча, камешки. Замереть, пока часовой не пойдет снова к середине... «А что, если он вздумает пойти от моста по шпалам в мою сторону?» — Саша ждала с затаенным дыханием.
      Остановился! «Заметил? Щебенка светлее моего платья... Может быть, он уже всматривается: что за темное пятно появилось на откосе?» Нет, снова гулко звучат по дощатому помосту размеренные шаги. «Уходит... Быстро поставить вторую мину!»
      И снова больно колет пальцы острая щебенка. Они работают лихорадочно-быстро и вместе с тем осторожно, внимательно, четко.
      Вторая поставлена!
      Юркой ящеркой скользит Саша по откосу вниз. Бешено колотится сердце. Жаром пылает лицо. Спокойнее, спокойнее... Каждое неосторожное движение может выдать.
      Вот и кусты. Тише, тише, не шуршать ветками! Тише, но быстрее! Успеть уйти как можно дальше, пока еще не слышно эшелона. Он должен пройти около двух часов ночи. А время, наверное, уже близко к тому...
      Отойдя от моста подальше, Саша побежала по кустам вдоль берега. Иногда на секунду-другую останавливалась, прислушиваясь: не идет ли эшелон?
      Она удалилась уже километра на два, когда со стороны моста донесся гулкий в ночи удар.
      Саша оглянулась. Там словно огромный багровый цветок волшебно-быстро распускался в темном ночном небе.
      «Сделано!..»
      Вскоре Саша как ни в чем не бывало улеглась в постель...
      Наутро она, как и некоторые другие любопытные жители Литовского, пошла взглянуть, что за крушение произошло ночью. К мосту немцы близко не подпускали, но и издали можно было видеть обгоревшие, искореженные товарные вагоны, измятые, черные от копоти и круглобокие цистерны, иссеченные осколками взорвавшихся в эшелоне снарядов.
      С удовольствием смотрела Саша, как среди остатков эшелона копошатся немецкие солдаты, спеша расчистить путь. Но можно было понять, что не так-то скоро им удастся это сделать: ведь и мост, судя по всему, поврежден. А главное — тысячи снарядов и патронов не будут выстрелены, многие тонны горючего не будут залиты в автомашины и танки — все это осталось здесь.
      С нетерпением ждала Саша ночи, чтобы вытащить из-под соломы свой «Северок» и передать сообщение, что приказ выполнен.
      Никто и не заподозрил, что племянница Натальи Ивановны Нефедовой и есть тот самый «отряд диверсантов», который, как посчитали немцы, подорвал состав. Весь «отряд» состоял из одной девушки, если не считать тех подпольщиков, которые принесли ей мины.
      В одну из ночей, когда Саша, как обычно, по радио связалась с командованием, она получила приказ закончить работу в Литовском и ждать людей, которые помогут ей вернуться к своим. Саша сказала так ничего и не подозревавшей Наталье Ивановне, что давно уже хочет отправиться в Щигры или в Курск — там есть знакомые, которые помогут ей устроиться на хорошую работу.
      Распрощавшись с тетей и взяв кошелку с пожитками, в которых был запрятан «Северок», она отправилась в путь. В установленном месте ее ждал связной от партизан.
      Ночью партизаны провели Сашу мимо немецких позиций.

ПОКА ТЫ ЖИВА

      Разумом Саша понимала, что надежды на спасение нет. От ее поведения зависело, больше или меньше станут мучить ее фашисты, скорее покончат с нею или будут еще медлить с этим, видимо, рассчитывая, что им все же удастся получить от нее хоть какие-либо сведения. Бывали моменты, когда Саше хотелось лишь одного — чтобы скорее все кончилось. Недавно, после очередной попытки добиться от нее признания, все тот же лощеный гестаповец снова привел её в сарай и поставил спиной к поленнице. Как и в первый раз, он грозился, что убьет ее, выстрелил. Пуля, как и в первый раз, ударила повыше Сашиной головы, в дрова. Этот гестаповец был, видно, натренированный стрелок...
      «Репетиции» расстрела стоили Саше немалого. Она как бы дважды пережила свой конец. Но то, что гестаповец дважды стрелял в нее и оставил жить, в какой-то мере возбудило в ней надежду, что и в следующий раз обойдется такой же «репетицией». А время идет...
      А что, если наши начали наступление здесь, в Белоруссии, ведь должно же оно скоро начаться — именно в связи с этим и была сброшена группа. А может быть, наступление уже началось? И скоро немцы побегут, свобода распахнет дверь ее камеры... Но Саша отдавала себе отчет и в том, что гестаповцы, если им придется убегать, или убьют ее, или увезут с собой. А вдруг наша авиация, когда начнется наступление, совершит налет на город? Фугаска падает прямо в гестапо, оно горит, немцы разбегаются, дверь камеры удается открыть...
      Мечты, мечты... А если посмотреть здраво — рассчитывать на спасение не приходится.
      «А тогда, в Михайловке? — припоминает Саша. — Ведь так же считала».
      ...Лето сорок второго года. Третий прыжок в новой группе за линией фронта, снова недалеко от родных мест.
      Спрятав после приземления парашют и «Северок», одетая деревенской девушкой, Саша с надежными документами пришла в Михайлову.
      Быстро отыскала дом, где ей была приготовлена конспиративная квартира. Поселилась там на положении родственницы и начала свою тайную работу.
      Однажды в дом заглянул полицай.
      — Кто такая?
      — Племянница моя, — объяснила хозяйка.
      — Откуда? — полицай пристально посмотрел на Сашу.— Документ кажи!
      Саша подала справку на имя Таисии Беловой из села Рог-Колодец.
      Прочитав справку, полицай еще раз внимательно взглянул Саше в лицо:
      — Белова? Таисия?
      — Она самая, — постаралась улыбнуться Саша. — А что?
      Полицай продолжал вертеть в руках справку.
      — В Рог-Колодце всех знаю. И Беловых знаю. Там их много. Ты из каких Беловых? Где ваша хата?
      Саша бойко ответила. Свою «легенду» — биографию, придуманную для нее перед вылетом, она заранее выучила назубок.
      Но ее ответ, видимо, не рассеял подозрений полицая. Справки он не вернул и, подозрительно глядя на Сашу, сказал:
      — Всех Беловых помню, а вот тебя...
      И, сунув справку себе в карман, скомандовал:
      — Марш в комендатуру! Там разберутся, откуда ты есть и кто.
      Что оставалось? Хорошо хоть «Северок» надежно спрятан. С ним бы не отвертеться...
      В дежурке комендатуры полицай передал Сашу под надзор другому, а сам пошел доложить. Через некоторое время вернулся:
      — Приказано отвести тебя к самому господину подполковнику Швереру. Он разберется.
      Тогда Саша еще не знала, кто такой Шверер. Только позже ей стало известно, что он — высокий чин из немецкой разведки, временно имеющий свою резиденцию при Михайловской комендатуре.
      Толстый, рыжий, немолодой, с расстегнутым по случаю жары воротником мундира, Шверер встретил Сашу приветливо.
      — Ну, чего плачешь? — спросил он ее на чистейшем русском языке. — Ни в чем не виновата, так домой отпустим. Не реви.
      А Саша, размазывая по щекам концом головного платка слезы, старалась вовсю: с самого начала она решила, что, как только начнут допрашивать, прикинется напуганной деревенской девчонкой, простоватой и наивной.
      — Так говоришь, ты из села Рог-Колодец? — спросил Шверер, заглядывая в переданную ему полицаем справку. — Кто тебе этот документ выдавал?
      — Староста.
      — Его фамилия?
      Саша назвала.
      — Кто у тебя там родственники?
      Она перечислила и всхлипнула:
      — Отпустите же меня, бога ради. У меня тетя больная...
      — Ничего, ничего, — кивнул Шверер. — Скоро вернешься к тете. Только повтори еще раз мне свою легенду.
      — Какую легенду? — с нарочитым удивлением спросила Саша плачущим голосом. — Не знаю я ничего!
      — Своей легенды не знаешь? — улыбнулся Шверер. — Ну ладно, ладно. Ты на «Северке» работаешь?
      — Я в артели работала! — ответила Саша. — А потом в своем хозяйстве. Сейчас тете помогаю.
      — И давно ты с нею познакомилась?
      — С тетей-то? Да я ее с младенчества знала.
      — Допустим... У нее ты давно?
      — С неделю... Ой, что ж я такого сделала, чтоб меня хватать? Пожалейте же вы меня, ни в чем я не виноватая!..
      Саша старалась, чтобы выглядеть как можно более запуганной и жалкой. Ей показалось, что Шверер уже введен в заблуждение этой игрой. Добродушно улыбаясь, он вышел из-за письменного стола, приблизился к ней, тронул за плечо:
      — Ну что ты слезы льешь, дурочка? Я ж тебя не собираюсь есть живьем. Просто надо все выяснить и проверить. Твоя хозяйка — в самом деле твоя тетя?
      — Да чья ж? Что же я до чужой тети пойду?..
      — А кто тебе к ней пароль дал?
      — Какую пароль? Не видала я никакой пароли! Саша поняла, что Шверер ее основательно подозревает.
      Хотя она каждый раз меняла место, с которого вела передачу, но, может быть, немцы уже пеленговали ее «Северок»? Не ради ли этого Шверер находится здесь?
      Игра, похожая на игру кошки с мышью, продолжалась... Шверер прикидывался, что во всем верит напуганной девушке, и вдруг, глядя Саше прямо в глаза, задавал вопрос, из которого явствовало, что он подозревает в ней разведчицу-радистку. Но ни разу ему не удалось застать Сашу врасплох: она продолжала искусно вести свою роль.
      В конце концов Шверер прекратил расспросы. В раздумье побарабанил толстыми пальцами по столу:
      — Ну что же, Таисия... Как у вас в России говорят, бог правду любит. Я тоже люблю правду. Если ты мне говорила правду, я тебя отпущу. С миром, как говорят по-русски. Но если ты меня пытаешься обмануть — тебе будет плохо. Понимаешь? Я хочу тебе дать добрый отеческий совет: если ты пыталась меня обмануть, признайся лучше сразу. Потом это будет тебе стоить дороже. Даже очень дорого. А теперь — иди, подумай немножко.
      Саша вышла из кабинета Шверера. За дверью, в коридоре, ожидал ее не полицай, который привел ее, а немец-унтер из комендатуры. Он, очевидно, уже получил от Шверера распоряжение, как поступить с задержанной. Ни слова не говоря, он вывел ее во двор и движением руки приказал пройти в конец его. Саша сделала несколько шагов и вздрогнула: в углу двора стояла виселица, на ней — чье-то тело.
      Унтер взял Сашу за плечо и молча подтолкнул к виселице, как бы приказывая: «Смотри!» Она увидела босые, безвольно вытянутые ноги, пестренькое ситцевое платье, шею, туго перехваченную веревкой, синее, странно спокойное, словно во сне, лицо с черными губами, светлые волосы, беспорядочно закрывшие лоб...
      Той, на виселице, вряд ли было лет больше, чем Саше...
      Показав на грудь повешенной, унтер что-то буркнул. И Саша только сейчас заметила там доску, висящую на веревке, перекинутой через шею. На доске крупными черными буквами было написано: «Она молчала на допросах».
      Выждав немного, унтер подвел Сашу к погребу-леднику: земляная крыша, впереди — кирпичная стена с дверью. Такие погреба в каждой усадьбе на Курщине.
      «Входи!» — молча показал унтер, открыв тяжелую дверь. Едва Саша переступила порог, дверь сразу же захлопнулась, и непроницаемая тьма сомкнулась вокруг. Снизу несло холодом. Наверное, там еще остался лед. В таких погребах он не тает подолгу.
      Саша присела у дверей, на самой верхней ступеньке. Но холод доставал ее и здесь — ведь на ней было только платье из тонкого ситчика да туфли на босу ногу...
      Ее вывели лишь на следующий день. В первый миг зажмурилась от света. Оказывается, и за сутки можно отвыкнуть от солнца.
      И вот она снова стоит перед Шверером. Он смотрит в упор:
      — В селе Рог-Колодец Таисии Беловой нет и не было. Ты — партизанская разведчица. Видела ту, во дворе? Если не хочешь болтаться на веревке, как она, — признавайся во всем. Согласишься работать на нас, не только освободим — наградим. Довольна будешь.
      — Ничего я не знаю! — заговорила Саша плаксивым голосом, как и накануне. — Малограмотная я, что вы с меня спрашиваете невесть что...
      Шверер вышел из терпения. По его вызову в кабинет явились два унтера. Саша взглянула на них, и все в ней сжалось: догадалась, кто они такие и какова их «работа» в комендатуре.
      — Пойдешь с ними! — зло сказал Шверер. — Они тебе внушат, как надо отвечать. Захочешь продолжить разговор со мною — скажешь им. Ну? Не глупи. Целее будешь.
      — Не знаю, чего вы от меня хотите!.. — снова запричитала Саша. Но Шверер раздраженно махнул рукой.
      Ее притащили в какую-то комнату, окна которой изнутри были закрыты мелкой проволочной сеткой. Немцы, не говоря ни слова, расстегнули воротники мундиров, засучили рукава.
      — Говори! — сказал один из них, вплотную подойдя к Саше. Она закрыла глаза.
      Удар опрокинул ее.
      — Говори!
      «Говори! Говори!» — следовало после каждого удара. Ее палачи словно не знали по-русски больше ни одного слова, только: «Говори, говори!»
      — Ничего не знаю! Ничего не знаю! Хоть убейте, не знаю! — кричала она.
      Не добившись ничего, оба ушли.
      Она уже не чувствовала своего тела. Словно душный туман, наплывало полузабытье. Сквозь него едва слышались шаги, голоса... «Полицаи?»
      Открыла глаза. Над нею действительно стояли полицаи, два. Один из них выглядел совсем молодым.
      Тот, что постарше, нагнулся:
      — Досталось тебе, девушка! Благодари бога, что жива покуда. А ну, подсоби! — приказал он второму.
      Ее взяли под руки. «Опять в погреб?» — решила Саша. Но полицаи, пройдя с нею по коридору, завели ее в камеру, в которой не было никого, и осторожно опустили на пол. Сказали:
      — Что надо будет — в дверь стукни.
      «Откуда взялись такие добрые? — недоумевала Саша. — Может быть, подыгрываются, чтобы в доверие войти?»
      В камере было прохладно, пол приятно холодил горящее от побоев тело. Саша почувствовала себя лучше и занялась размышлениями: что же будет дальше? Может быть, Шверер и соврал, что в Рог-Колодце не было Таисии Беловой, «на пушку» берет? Едва ли при подготовке документов могли допустить оплошность. Может быть, Шверер, видя, что ничего не выколотил, прикажет отпустить?
      ...Дверь открылась, вошел пожилой полицай. В одной руке он держал миску с вареной в кожуре картошкой, поверх которой лежал ломоть хлеба, в другой — котелок с водой.
      — Ну как, полегчало? — он поставил все принесенное на пол возле Саши. — Попей, поешь, силы накопи.
      ...Тянулся день, другой. Сашу ни разу не вызвали. Никто не приходил и к ней, кроме двух полицаев, которые поместили ее в камеру. Они дежурили, видимо, попеременно, принося Саше воду и еду, говорили ей ободряющие слова. «Кто они? — старалась понять Саша. — Может быть, их поведение — провокация, задуманная Шверером?»
      Саша продолжала держаться с полицаями настороже и ни на минуту не выходила из роли понапрасну схваченной Таисии Беловой.
      Однажды, придя к ней, пожилой полицай, плотно прикрыв за собой дверь, шепнул:
      — В район тебя завтра поведут. Там добра не жди. Ты, девушка, только не вздумай сама бежать. Застрелют при попытке, как положено. Нас слушай. Выручим.
      «Ишь ты! — насторожилась Саша. — Не сам ли в конвой назначен? Обезопаситься желаешь?» Сказала:
      — А чего мне бегать, если я ни в чем не виноватая? Мучают только зря... Я и самому главному так скажу!
      — Ты со мной лучше бы по правде... — как-то по-особому значительно проговорил полицай.
      — А я всю правду говорила немцу вашему. На святой иконе могу клятву дать. Господи, за что меня терзают?