Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Десять пальцев

ModernLib.Net / Детективы / Стогоff Илья / Десять пальцев - Чтение (стр. 1)
Автор: Стогоff Илья
Жанр: Детективы

 

 


Стогоff Илья
Десять пальцев

      Илья Стогоff
      Десять пальцев
      Salve, Regina, Mater misericordiae!
      Vita dulcedo, et spes nostra, salve!
      Ad Te clamamus exules filii Haeve.
      Ad Te suspiramus gementes et flentes
      In hac lacrimarum valle.
      Eja ergo, Advocata nostra,
      Illos Tuos misericordes oculos
      Ad nos converte!
      Et Jesum, benedictum fructum ventris Tui,
      Nobis post hoc exsilium ostende!
      O, clemens!
      O, pia!
      O, dulcis Virgo Maria!
      Один
      1
      Вместо ручки на тяжелой металлической двери было кольцо. Тоже тяжелое и металлическое.
      Стоять на лестнице было холодно. Я долго звонил. Потом начал думать, что, может быть, звонок не работает? Может быть, здесь принято стучать? В этот момент мне открыли.
      В дверях стояла монахиня. Вся в белом, а поверх - черная накидка. Улыбнувшись, кивнув, пригласив войти, она опять исчезла в глубине квартиры.
      На полу в прихожей стояли мягкие тапочки. На стенах висели детские рисунки. Еще висел рождественский венок и распятие с надписью на грузинском... или на армянском?.. в общем, знаете, на таком странном языке... такими странными загогулинками.
      Я совершенно точно знал, что ни грузин, ни армян в квартире нет. Есть итальянка, сестра Матильда, настоятельница петербургского Доминиканского монастыря и три монахини родом из Гватемалы.
      В начале 1990-х Орден купил для них двухкомнатную квартиру в центре Петербурга. Квартира превратилась в монастырь. Несколько лет назад Орден купил еще одну, на той же лестничной площадке. Эта стала детским садиком для русских детей.
      Я прошел из прихожей в комнату. В углу там стояла елка. За окном город похрустывал от рождественских морозов, а в монастыре было тепло. На окне стояли цветы. Красивые. Возможно, гватемальские.
      Четырем монахиням тесно жить в двухкомнатной квартире. Чтобы не загромождать комнату, раскладные кровати днем они убирают в шкаф. А часовню, место, где начинается и где заканчивается их день, монахини отгораживают жалюзи.
      Очень удобно: раздвинул жалюзи - оказался в часовне. Задвинул - просто в комнате. Входя в помещение, монахини кланялись в сторону алтаря. На вид алтарь казался тяжелым, многотонным. Как они его сюда втаскивали, по лестнице-то?
      Постепенно монастырь заполнялся посетителями: петербургскими доминиканцами. На пятимиллионный город их набралось меньше десяти человек. Одеты они были тоже в белое и черное - цвета Ордена.
      Женщины принесли хлеб и вино. Мужчины сдвинули в сторону стол, освободив центр комнаты, и расставили стулья. Единственный курящий мужчина (я) зажигалкой зажег стоящие на алтаре свечи.
      Ровно в полдень все мы плечом к плечу встали перед алтарем и запели древний гимн:
      - Veni Creator Spiritu!
      2
      Средневековые европейцы острили: Всеведущий Господь знает конечно же все на свете, но даже Ему неизвестно, сколько в мире существует монашеских орденов.
      Очень приблизительное их число сегодня составляет 10-12 тысяч. Включая такие ордены, как "Белые рогационисты святого Гормисдаса" и "Африканские миссии Божественного Усердия".
      В России же из них представлены меньше десятка. Иезуиты, францисканцы, несколько женских конгрегаций... Есть и вовсе экзотические.
      Пару лет назад я по делам приехал на день в Москву, быстро освободился и понятия не имел, чем занять остающиеся до поезда часы. Мавзолей был осмотрен. Бродить по барам не хотелось. Я решил сходить в католическую церковь Св. Людовика.
      Я сидел и рассматривал иконы. Я не заметил, как они вошли в церковь. Их было трое: высокие, горбоносые, с длинными черными вьющимися волосами. На них были надеты холщовые плащи, а обуви не было - мужчины стояли на каменном полу просто босиком.
      Мужчины надолго склонились перед алтарем, а потом распрямились и начали громко и красиво петь латинские гимны. Голоса у них оказались высокими и чистыми - красивее, чем у Брендона Перри из Dead Can Dance.
      Допев, они развернулись и вышли за дверь. Как ни странно, там, снаружи, лежал скучный и серый мегаполис конца ХХ века.
      Я перегнулся к соседу по скамье:
      - Кто это?
      - Это монахи из ордена "Львы Иуды". Не обращайте внимания, они всегда так выглядят.
      3
      Поколение, под скрежет Rammstein и Nine Inch Nails практикующее сегодня тантрический секс, гордо своей продвинутостью. Во как можем! Никто так не мог, а мы - пожалуйста!
      Лучше бы вместо опусов Ирвина Уэлша поколение читало книги старого и мудрого еврейского царя Соломона. Тогда бы поколение знало, что нет и не может быть ничего нового под солнцем.
      Восемьсот лет назад в южной Франции уже произошла одна из первых европейских сексуальных революций. Сексуальная революция сопровождалась революцией психоделической. Тоже одной из первых.
      Позже то, что происходило в те годы в южной Франции, назовут ересью альбигойцев. Рядом с обрядами альбигойцев шоу Мэрилина Мэнсона показалось бы детской пугалкой.
      Перерезав католиков, французские альбигойцы, гордые своей продвинутостью, отжигали на бесконечном карнавале... они раз и навсегда решили, стоит ли жизнь того, чтобы жить... решили для себя, стоит ли задавать этот скучный вопрос.
      Это были модные и красивые люди. Им была знакома радость свободной любви и радость расширения сознания. А главное - радость по поводу того, что за все предыдущие радости им, красивым и модным, ни от кого не попадет.
      В тех солнечных, располагающих к бесконечной сиесте краях было все, что считается модным сегодня. Ну, может быть, кроме Виктора Пелевина, который описал бы эту красоту. Остальное было все.
      Да, чуть не забыл. На захваченных альбигойцами землях остался один, самый последний католик. Этого странного и несовременного человека звали Доминико Гусман.
      Каждое утро он приходил в свою церковь (последнюю церковь южной Франции) и служил мессу. Никто не понимал зачем, а он все равно служил.
      Каждый вечер он вставал на колени и молился о том, чтобы люди, живущие рядом с ним, были счастливы... Они удивлялись: о чем это он?.. а он все равно молился.
      Так продолжалось двенадцать лет подряд. Один, всеми брошенный, стареющий, Доминико продолжал служить и молиться. И, вы знаете, Господь услышал его молитвы.
      Один за другим к Доминику начали приходить ученики. Те, кто не желал альбигойского счастья. Те, кто хотел странного счастья Доминико Гусмана.
      Никто не заметил, как все изменилось... но все действительно изменилось. Именно доминиканцы, люди в белых передниках и черных капюшонах, сделали из Европы то, что мы сегодня называем Европой. То есть они показали уставшим от карнавала европейцам, что есть и другая жизнь, и эта новая жизнь европейцам понравилась.
      Многие ли сегодня способны правильно поставить ударение в слове "альбигойцы"? Основанный же Домиником монашеский Орден до сих пор является самым распространенным монашеским Орденом в мире. Доминиканцы есть даже в том городе, в котором живу я.
      Во всех больших католических орденах существует как бы несколько под-орденов: мужчины-монахи, женщины-монахини и миряне. Меня, венчанного по католическому обряду парня, принять могли, разумеется, только в общину мирян.
      Петербургская община доминиканцев состояла в основном из женщин старше меня. Еще год назад я бы удивился: зачем мне общаться с такими женщинами?
      Теперь я понимал: это моя семья. Люди, более ценные для меня, чем семья. Те, у кого мне предстоит учиться.
      4
      Официально Доминиканский Орден был учрежден Папой Иннокентием III 22 декабря 1216 года. Специалисты по вращению Земли вокруг Солнца утверждают, что 22 декабря - самый короткий день в году.
      Лично мне кажется, что специалисты что-то напутали... где-то ошиблись. Уж для меня-то этот день точно не был самым коротким.
      Спустя ровно 785 лет после опубликования папской буллы в доминиканцы был принят я.
      5
      Священник, стоящий за алтарем в домашних тапочках, торчащих из-под длинного облачения, выглядел непривычно.
      Священник прочел всем нам проповедь. Проповедь была хорошая. О чем именно он говорил, я вам не скажу.
      После проповеди начался сам обряд приема в Орден. Почти за тысячу лет обряд ничуть не изменился. В промерзшем Петербурге начала третьего тысячелетия все происходило так же, как в теплой средневековой Франции:
      - Чего ты просишь?
      - Прошу тебя, сестра, принять меня в Орден проповедников...
      Вновь принятым доминиканцам давали крестик на золотой цепочке. Крестик был черный с белым - тех же цветов, что одежды доминиканских монахов.
      Выходя из дому, я, как дурак, нарядился в кожаные джинсы. При попытке встать на колени джинсы скрипели и не желали сгибаться. Ну да ничего. Я тоже крепкий парень. Согнул-таки их. Больше никогда не стану носить эти джинсы.
      А потом священник через голову стянул облачение, монахини пригласили нас в соседнюю, маленькую, комнату, и все сели пить чай с пирожными.
      Лично я чай не пью вообще никогда. Сестры сказали "о'кей" и принесли мне банку кофе из Латинской Америки. У той монахини, что протягивала мне банку, на безымянном пальце правой руки было надето обручальное кольцо.
      Невеста Христова.
      Священник, улыбаясь, рассказывал, что время перед Рождеством - самое тяжелое время в году. Четыре мессы в день: для детей, по-английски, по-русски... плюс занятия с людьми... плюс недавно умер один прихожанин, нужно организовать похороны... и самое главное - исповедь... священники сидят в огромных неотапливаемых церквях и слушают, как грешники раскаиваются в совершенном... по много часов в день... неделя за неделей... такая вот жизнь.
      Допив кофе, я вышел на лестницу и выкурил сигарету. Стены на лестнице покрывал иней.
      Первая ступень принятия в Орден называется постулат и длится год. Затем следует новициат. Это еще год-три. Потом можно приносить обещания на всю жизнь.
      Несколько лет... каких-то несколько лет, и я - доминиканец.
      6
      1990-е... странное время. Чем я только не занимался на протяжении этого десятилетия. До годов, начинающихся с цифры "20", мог, наверное, и не дожить. Однако дожил. Жив до сих пор.
      Крещен я был в Католической церкви. Так уж получилось. То есть я, конечно, могу сказать, что Господь хотел, чтобы получилось именно так, но вы ведь не поверите, да?
      Я был крещен в Католической церкви будучи взрослым парнем: двадцать мне уже исполнилось.
      То, что было до, и то, как стало после этого события... это было даже не разными частями одной жизни, а двумя разными жизнями. Я имею в виду, что очень серьезно отнесся к тому факту, что был крещен в Католической церкви.
      Крестили меня утром, а уже вечером все сережки были вытащены из моих ушей, футболки с нецензурными англоязычными надписями отправились в мусоропровод, а компашки любимых U2 были раздарены знакомым...
      Разливное пиво и растатуированные подружки остались в прошлом. Началась совсем другая история. Это было хорошо.
      Приятели отжигали на первых rave-parties, а я читал отцов Церкви. Они уезжали на танцульки в Гоа, а я пешком отправлялся в паломничество в Могилев.
      Так продолжалось какое-то время... а потом я огляделся и вдруг увидел, что все уже не так... что сережки и футболки на старых местах... что в CD-проигрывателе опять надрывается U2... а отцы Церкви лежат недочитанными.
      Однако это был не окончательный финиш, а всего лишь промежуточный. Осенью 2001 года Господь, богатый милосердием, еще раз тихонечко позвал меня по имени.
      Мне была дана еще одна попытка. Шанс жить правильно.
      Я не был уверен, что знаю, как это - правильно. То есть мне предстояло сыграть партию в игру, в которой я не знал даже половины правил. Поэтому, перед тем как выйти из монастыря, я спросил об этом священника.
      Священник улыбнулся.
      - Ты действительно хочешь жить правильно?
      - Да. Действительно. Это сложно?
      - Ты ведь теперь доминиканец, да? Я открою тебе секрет. Большой доминиканский секрет. Вернее, даже два БОЛЬШИХ ДОМИНИКАНСКИХ СЕКРЕТА.
      - Два?
      - Во-первых, всегда молись...
      - А во-вторых?
      - А во-вторых, никогда не прекращай молиться!
      - Это все?
      - Это все.
      Я сказал: "Хорошо, я буду". Священник улыбнулся мне еще раз.
      Пока что я держу свое обещание.
      Два
      1
      Проснулся рано. Не было еще и девяти. Полежал, не открывая глаз. Умылся. Дошел до универсама, чтобы купить себе завтрак, но универсам был закрыт. В ларьке купил печенье Choko-Pie.
      Поцеловал детей и дважды - жену. Вышел во двор. Двор был до противного знаком. Я сделал по нему несколько шагов. Конечным пунктом маршрута был Петропавловск-Камчатский. Край Азии. Берег Тихого океана. Место, за восемь тысяч километров от моего дома.
      Сейчас, в момент, когда я шагаю по своему утреннему двору, там уже поздняя ночь. Не знаю, продается ли в тамошних ларьках Choko-Pie. Не знаю и того, есть ли там вообще ларьки.
      2
      Петербургский аэропорт Пулково был пуст.
      Бесконечные ряды кресел. Пассажиры разговаривают вполголоса. Раз в десять минут громкий радиоголос рассказывает о новостях.
      На стене висели последние телефоны
      автоматы. Можно снять трубку и поговорить с женой. Собственный телефон я оставил дома. Даже если в тех краях, куда я еду, и есть станции мобильной связи, то роуминг стоит столько, что проще какое-то время помолчать.
      Регистрация на рейс прошла без суеты. Секьюрити внимательно прощупали швы у меня на одежде. Даже полистали записную книжку. Потом пожелали счастливого полета. Я не стал говорить им спасибо.
      Секьюрити были вежливы, но внимательны. Все на свете боятся террористов. Даже при посадке на рейс, вылетающий на Камчатку. Лично меня гораздо больше, чем террористы, тревожило состояние аэрофлотовской техники.
      Помню, несколько лет назад я собирался лететь в Рим. Рейс, как водится, задержали. Сперва чуть-чуть. Потом довольно здорово. Итальянцы попробовали возмутиться. Им объясняли, что самолет не готов, а они все равно ругались.
      В конце концов аэрофлотовские служащие сдались, разрешили всем сесть в самолет. После этого самолет попробовали завести. Он вибрировал, как сломанный мотоцикл, всем телом трясся, ревел и не желал заводиться.
      В самолете все просидели больше четырех часов. Просидели молча.
      Притихшие итальянцы делали круглые глаза. Ругаться им больше не хотелось.
      3
      Самолет "Ту-154" был тесным, у меня была клаустрофобия, и посадили меня к самому окну, а почти что мне на колени посадили мясистого камчатского мужчину в меховой шапке и толстой куртке. Из носа у мужчины торчали пучки шерсти.
      Стюардессы напомнили, что радиотелефоны и ноутбуки при взлете положено выключать. Уши заложило еще до того, как мы оторвались от земли. Ненавижу это ощущение.
      В салоне погасили свет. Самолет сперва замер на секунду, а потом резко рванул вперед и вверх. Чтобы не смотреть в окно, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
      Думать начал, разумеется, о том, что примерно в тех краях, куда я лечу, в 1982-м советские ПВО сбили южнокорейский "Боинг". Погибло несколько сотен человек. А в 1999-м русский "Ил-96" грохнулся прямо на жилой район в Иркутске. Погибло несколько сотен человек.
      Когда ты взлетаешь, то всегда думаешь о чем-нибудь в этом роде. Втискиваешься в алюминиевую кастрюлю, повисаешь на высоте одиннадцати километров над промерзшей землей и начинаешь понимать, что прожил жизнь неправильно... что тратил ее не на то, на что стоило тратить... а потом ты приземляешься, подошвами касаешься земли и не можешь поверить: Господи! Неужели я и в самом деле думал обо всей этой херне?!
      4
      Из-за того, что самолет двигался с запада на восток, у меня было ощущение, что на месте я буду только завтра. Ведь прежде, чем мы приземлимся, должна будет пройти ночь.
      Правда, для меня ночь будет длиться всего пару часов. Наступит полночь, мы начнем снижаться и приземлимся сразу в полудне завтрашнего дня.
      Границу ночи и дня видно было четко. Ночь была не черной, а фиолетовой. Если прижать щеку к иллюминатору и посмотреть вперед, то там было темно. Сзади же было солнце и освященные этим солнцем облака.
      Стоило нам перелететь границу Европы и Азии, стоило мне немного задремать, как стюардессы начали разносить ужин и все испортили. Не буду описывать ужин долго. Скажу только, что основным блюдом была гречневая каша с горохом. Легко ли вам представить такое блюдо?
      Алкоголь же на внутренних авиалиниях не допускается вовсе. Впрочем, сибиряки и не возражали. Соглашались: таким, как они, только налей!
      По прямой из Петербурга в Петропавловск-Камчатский лететь больше тринадцати часов. Поэтому в пути самолету нужна передышка и дозаправка. Через пять часов после взлета мы начали снижаться для промежуточной посадки в Красноярске.
      Иллюминатор был совсем черный. Только четыре светлые точки. Две вроде бы звезды, а две - электрический свет на земле. А может быть, все четыре звезды. Или все четыре - электрический свет.
      Потом снизу появились освещенные города. Я редко летаю на самолете ночью. Ночной же город сверху я не видел до этого никогда. Это было очень красивое и ни на что не похожее зрелище. Меньше всего оно было похоже на ночные города сверху.
      Перед самой посадкой мясистый сосед слева наконец снял свою меховую шапку. Он оказался лысым.
      5
      Температура в Красноярске была -14 °С. Разница по времени с Петербургом - четыре часа. То есть у меня дома был ранний вечер, а здесь глубокая ночь.
      Транзитный зал был выстроен посреди заснеженного сибирского поля. Место для курения располагалось на улице. Мужчины поставили сумки, сняли с рук детей, быстро проглотили никотин и нырнули внутрь.
      Внутри оказалось ничего. Хороший ремонт. Мягкие синие диванчики. На самом близком к выходу диванчике навзничь лежал громадный сибирский мужчина с мобильным телефоном в одной руке и бутылкой пива "Миллер" в другой. Брюки на мужчине были почему-то расстегнуты.
      Дальше начинался бар на четыре столика. За одним девушка кушала мороженое. За тремя оставшимися мужчины стаканами пили водку из литровых бутылок. Под надписью "НЕ КУРИТЬ" стояла толпа мужчин с сигаретами. Среди них я разглядел и милиционера в форме.
      В радио играла вот такая песня:
      Хочу любить
      Такого, как Путин: полного сил!
      Такого, как Путин, чтобы не пил!
      Сидеть просто так было скучно. Я решил купить в баре бутылку минеральной воды.
      В очереди передо мной стоял мужчина в камуфляжных штанах.
      - Сок есть?
      - Есть.
      Долгая пауза. В этих краях торопиться не принято.
      - А яблочный есть? В порядок себя приводить надо.
      - Есть и яблочный.
      - Нужно в порядок себя приводить.
      - Наливать сок?
      - Да. Яблочный. И водки. Двести пятьдесят.
      - Двести пятьдесят?
      - Влезет в чашечку двести пятьдесят? Если не влезет, то хотя бы двести.
      Девушка наливает напитки в старые фаянсовые чашки с погрызенными краями. Мужчина не спеша, громко глотая, выпивает водку, чуть пригубляет сок и надолго задумывается.
      - Еще чего-нибудь?
      - Я ребятам говорю: мне же еще лететь! На самолете! А им не остановиться!
      - Еще чего-нибудь?
      - Да. Соку.
      - Сколько?
      - Чашечку. И водочки.
      - Еще двести пятьдесят?
      - Влезет в чашечку двести пятьдесят? Если не влезет, то хотя бы двести.
      Девушка наливает ему в чашку еще двести пятьдесят граммов водки. Мужчина не спеша ее допивает. Смущенно улыбается. Трет переносицу. Кладет деньги и, шаркая подошвами, отходит покурить.
      6
      Потом, в самолете, я все-таки заснул. Поспать удалось всего минут сорок. Когда проснулся, под самолетом лежала невнятная пенопластовая поверхность. Может быть, тундра. Может быть, замерзший океан.
      Русские завоевали Сибирь меньше четырехсот лет назад. Темпы покорения необъятной территории поражают. Чтобы добраться от Урала до Тихого океана казакам понадобилось всего сорок лет.
      Правда, прогресс не стоит на месте. Мой "Ту-154" преодолел тот же путь всего за пять часов.
      Перехватив солнце на полпути, самолет оказался уже в завтрашнем дне. Лед тянулся во все стороны без видимого края. Блестел он так, что становилось больно глазам. Казалось, он лежит ровно в метре под днищем самолета.
      От взятой из дому книжки уже тошнило. Я стал просто смотреть в окно. Это было немного неудобно, потому что прямо мне в нос упиралась спинка впередистоящего кресла.
      Стюардессы разносили завтрак. Вспомнив, как выглядел ужин, я улыбнулся девушкам, сказал, что не голоден. Правда, кофе я все-таки выпил. Он был мерзким.
      Потом наконец зажглось табло "НЕ КУРИТЬ. ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ". У меня было ощущение, что из дому я вышел несколько лет назад. Неужели печенье Choco-Pie я покупал всего лишь сегодня утром?
      Во время посадки в Красноярске у самолета сменился экипаж. Нынешний пилот вел самолет так, словно это был его личный велосипед. Резко заламывал виражи. Дергал штурвал. Самолет трясло.
      Потом мы все вместе поднырнули под облака. Оказалось, что день сегодня довольно пасмурный. Я вытянул шею, посмотрел вниз, и Камчатка показалась мне черно-белой, как передача по старому телевизору.
      Сразу под облаками начинались сопки. Земля, как Шваценеггер, напряглась, побагровела, а ее мышцы взбугрились и застыли. На белых от снега сопках росли черные деревья.
      Ниже сопок начиналась бухта. По бухте ползли игрушечные кораблики.
      Сопки и Тихий океан. Я раздумывал, куда именно здесь можно втиснуть взлетно-посадочную полосу, а самолет пытался зависнуть в воздухе, встать на крыло, развернуться в этом самом тесном из возможных миров.
      Потом самолет наконец коснулся земли и сразу, как при посадке на палубу корабля-авианосца, замер. Снаружи виднелось несколько военных самолетов, а также вертолеты.
      Стюардесса прошла по рядам и предупредила:
      - Готовьте паспорта. У выхода из самолета будет пограничный контроль.
      Контроль оказался несложным. Толстый майор-пограничник, не глядя на проверяемых, листал документы, потом устал окончательно, плюнул и побрел в здание комендатуры.
      7
      Никаких излишеств типа трапа или автобуса, доставляющего пассажиров в здание аэропорта, здесь не существовало. Самолет просто подогнали поближе к выходу, пассажиры спустились по лестнице и вышли в город.
      Я тоже вышел.
      Разумеется, в воротах стояла толпа таксистов, жаждущих нагреться на бестолковых туристах. Невозможно приехать в незнакомый город и не оставить в карманах этих стервятников денег в пять раз больше, чем они того заслуживают.
      На площади перед аэропортом стоял огромный стенд: "Спички не тронь! В спичках огонь!". Я не имел ни малейшего понятия, куда идти, где находится отель и сколько стоит поездка на местном такси. Я был готов платить.
      Никто не бросался мне наперерез. Никто не хватал меня за рукав, не заглядывал заискивающе в глаза. Таксисты равнодушно смотрели, как я с их деньгами в кармане ухожу прочь. Это было странно.
      До города я ехал на корейском джипе. За рулем сидел молчаливый камчатский водитель. Я спросил, сколько стоит поездка, он, не разжимая губ, пробурчал, что $7, и мы тронулись.
      Пошли уже вторые сутки, как я не спал. Предыдущие четырнадцать часов я провел в неудобном самолетном кресле. Глаза слипались. Я полез за сигаретами.
      - У вас в машине курят?
      - Кури. Сам-то я бросил. Хотя раньше курил. Бывало, вечером засяду в туалете... Пока сижу, две папироски выкурю. Так что - кури.
      От аэропорта до города нужно было ехать около получаса. Водитель жаловался, что в их краях не осталось богатых людей. При советской власти моряки сорили деньгами, на такси катали девушек, оставляли на чай крупные купюры.
      А теперь флот продали китайцам на металлолом. Ни единого работающего предприятия нет. Богатых людей совсем не осталось.
      Встречавшиеся на дороге рекламные щиты оглушали прямолинейностью: "Всегда обедай только у нас!", "Покупай канцелярские скрепки!".
      Сам город показался мне одноэтажным и серым. В одном месте я успел заметить вывеску стрип-бара. Перед входом не было ни единого человека. Спирт в этих краях шел гораздо лучше, чем стрип.
      Я сказал таксисту, что мне нужен недорогой отель. Недорогой, в смысле дешевый, он понимает? Водитель кивнул.
      Свой джип он остановил перед серой коробкой без окон. На фасаде имелась вывеска "Гостиница "Эдельвейс"".
      - Подождите меня здесь. Я узнаю, сколько стоит и приду. Может быть, меня не устроит цена. Тогда вы отвезете меня в другую гостиницу. Хорошо?
      Водитель кивнул. Я вылез из машины и долго звонил в дверь "Эдельвейса". Долго, это значит, минут десять.
      Дверь открыла высокая красивая женщина. Она улыбалась и молчала.
      - Я хотел бы снять номер. У вас есть номера?
      Пауза. Потом:
      - Есть.
      - Сколько стоит?
      Женщина продолжала молчать. Когда я решил, что ей просто неохота со мной разговаривать, женщина наконец начала отвечать. Со временем я понял: подобные паузы здесь в порядке вещей. Просто, прежде чем открывать рот, камчатским людям необходимо хорошенько подумать.
      Койка в общей шестиместной комнате внутри бетонной коробки стоила $25 за ночь. Туалет и ванная рядом, на том же этаже. Горячую воду дают довольно часто: дважды в сутки. Час утром, час вечером. Для постояльцев есть симпатичные девушки.
      Последний штрих меня добил. Произнесено это было все с той же официальной улыбкой. Я вернулся к машине и сказал водителю, что давай поищем другую гостиницу.
      8
      Спустя еще час я сидел в буфете гостиницы "Гейзер". Буфет был открыт, но буфетчица куда-то ушла. Я хотел выпить кофе и просто ждал, пока она вернется.
      За окном лежала Авачинская бухта. На барной стойке стояла местная водка в чумазых бутылках. Бухту мне было видно плохо, а водку - хорошо.
      Номер в "Гейзере" стоил $18 за ночь. Горячей воды не было вовсе, зато и девушек мне никто не предлагал.
      У меня вообще сложилось впечатление, что я был единственным постояльцем отеля. Возле стойки RESEPTION на полу лежали мохнатые камчатские собаки. Внимание на людей они не обращали.
      Потом буфетчица наконец появилась.
      - Я хотел бы выпить кофе.
      - Ой, а у нас нет кофе.
      - Совсем нет?
      - Ой, совсем.
      - А есть где-нибудь рядом кафе, в котором продается кофе?
      - Ой, тут рядом есть летнее кафе, только оно закрыто.
      - Закрыто? А когда отк
      роется?
      - Ой, так летом и откроется! Да только лето у нас редко бывает.
      - Нет кофе. Нет кафе, в которых есть кофе. А что у вас есть?
      - Ой, печенье есть. Корейское. Называется Choco-Pie.
      Господи, зачем я уезжал из дому?
      9
      Утром следующего дня я вышел на центральную улицу Петропавловска-Камчатского.
      Народу вокруг почти не было. Большой сибирский мужчина в камуфляжной куртке и меховой шапке нес на плече целый мешок замороженных костей. Зарывшись в снег на обочине дороги, дремали бездомные псы.
      Учуяв запах из мешка, псы встрепенулись, почувствовали себя охотниками и с лаем бросились на мужчину. Он остановился, нагнулся, не спеша поднял с земли здоровенную ледяную колобаху и с чмокающим звуком влепил ее псу-предводителю в бок.
      Собаки тут же забыли об охотничьих инстинктах, заткнулись, прекратили лаять и вернулись дремать в снег.
      10
      Петропавловск-Камчатский тонким слоем расползся между бухтой и двумя сопками. Будто кого-то вырвало. Ни единого дома выше пяти этажей. Ни единого здания старше тридцати лет. Ни одного, которое простоит хотя бы еще тридцать лет.
      Сами дома - осыпающиеся бетонные коробки. На стороне, обращенной к бухте, окон в них нет и стены обшиты большими листами жести. Очень похоже на тюремные бараки.
      Редкие островки оживления разбросаны по городу неравномерно. На перекрестке дорог стоят ларьки, играет музыка, ходят хорошо одетые люди. Между островками - безжизненные пустыри и строения, до третьего этажа засыпанные снегом.
      Большая улица в камчатской столице всего одна. Зато длинная: больше двадцати километров. Улица тянется вдоль сопок, потом вдоль моря и на своем протяжении восемь раз меняет название.
      Тротуаров, мест для пешеходов, на этой улице не предусмотрено. По сторонам проезжей части лежат трехметровые сугробы. Вдоль сугробов пешеходы и ходят. Асфальтированная дорога покрыта толстым слоем льда. Кое-где в ней зияют громадные ямы.
      Я дошел до автобусной остановки. На остановке молча стояла корейская семья. Спустя пару минут подошел бородатый камчатский мужчина. Очень спокойный. Подошел, сказал "здравствуйте" и замер. Руки вдоль тела.
      Мне сложно простоять полчаса без движений. Я порываюсь бежать, мечусь из стороны в сторону, много курю, сбиваю с ботинок снег. А вот мужчине это - раз плюнуть.
      Мне никак не смириться с тем, что никаких срочных дел на свете не бывает. Все уже произошло. Бежать некуда. Я специально придумываю себе занятие - лишь бы не останавливаться. Лишь бы продолжать бег.
      Жители Камчатки приняли этот мир, как мужчины. Лицом к лицу. Нашли в себе мужество просто встать и полчаса, не шевелясь, ждать автобуса.
      11
      Ныряя между сопок, автобус довез меня до центра города. Центр выглядел так.
      С одной стороны стоял полуразвалившийся кинотеатр. На нем висела огромная афиша "Астролог и хиромант Тамара".
      С другой стороны высилось надгробие английского мореплавателя Кларка. После того как Джеймс Кук был съеден гавайцами, его заместитель Кларк привел корабли куковской флотилии в Петропавловск и тоже умер.
      С третьей стороны лежало море.
      Я выкурил сигарету. Над бухтой по диагонали полз вертолет. Даже он полз совсем бесшумно. Тишина на берегу была какая-то... вакуумная. Только вороны хлопали крыльями.
      Таких ворон, как здесь, я не видел нигде. Громадные, размером с пингвина. С могучими костяными носами. Похожие на летающих ящеров из третьего Юрастик-парка. Вороны лапами выкапывали из снега давно сгнивших моллюсков.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7