Приключения в Океании - Черные острова

Члены экипажа тем временем продолжали умирать от голода и жажды, одни ослепли, у других от цинги выпали все зубы.

Прошло более пяти ужасных месяцев, прежде чем они увидели наконец пустынное побережье Калифорнии. Тогда моряки изменили курс и поплыли вдоль берегов Америки все время на Юг. В ближайшем мексиканском порту все три корабля, которых разбросало во время бури, встретились снова.

Однако здесь Менданью ждало страшное разочарование. Капитан порта отказал экипажу в помощи, не дал никакого продовольствия, запретил произвести ремонт кораблей. И полуразвалившиеся суда вновь вынуждены были поднять якоря в поисках другого убежища. После трудного плавания они добрались до следующего порта на Тихоокеанском побережье в нынешнем Никарагуа. Та же история повторилась и здесь. Но теперь они уже не сумели бы доплыть до Лимы. Начальнику экспедиции не оставалось ничего другого, как продать местным торговцам свое личное имущество, чтобы расплатиться за ремонт кораблей.

Лишь после этого, через тридцать дней, проведенных в море, корабли Менданьи наконец бросили якоря в перуанском порту Кальяо. Они вернулись домой. Но родина, которую испанцы каких-нибудь пятьдесят лет назад украли у индейцев, встречала их не очень-то горячо. Ведь они вернулись измученными и бедными, еще более бедными, чем в начале плавания. Да, на Соломоновых островах, может быть, золото и есть, но в трюмах они не привезли ни одной унции. А где же серебро, драгоценные камни, пряности? Ничего этого Менданья не нашел. Экспедиция лишь принесла тем, кто принял в ней участие, голод, жажду, страдания, а многим и смерть. Хуан де Ороско, чиновник вице-королевства, который после возвращения Менданьи выслушал его, послал совершенно недвусмысленное сообщение испанскому королю о результатах экспедиции: «По моему, мнению, острова, открытые [Менданьей] на западе, не имеют никакого значения, так как на них не было обнаружено никаких следов золота, серебра или других источников прибыли и потому, что на этих островах живут лишь голые дикари».

Менданья действительно не привез из экспедиции никаких драгоценных металлов, хотя, как мы сегодня знаем, золота на обнаруженном им архипелаге много. Однако он впервые открыл новый морской путь в южной части Тихого океана, сумел проплыть от берегов Америки почти до Австралии, пройдя около трех тысяч километров. Экспедиция Менданьи, преодолев огромное расстояние и встретившись с многочисленными препятствиями на своем пути, значительно превзошла морской поход Колумба. Но Колумб, однако, открыл Америку с ее серебром, золотом и индейскими империями. А Менданья? Он обнаружил, как сообщил Хуан де Ороско, всего лишь «нескольких голых дикарей».

Менданья, однако, не утратил веры в свои острова. Тридцать лет он стремился вернуться туда снова. После многочисленных проектов и просьб официальные органы одобрили наконец план новой экспедиции. На этот раз она должна была искать не золото, а заселить эти дикие острова испанскими колонистами. Менданья добился согласия у самого короля, который присвоил первооткрывателю Соломоновых островов титул маркиза.

И он оправдал возложенные на него надежды. Однако в Панаме, несмотря на королевское распоряжение, новоиспеченный маркиз был брошен наместником в тюрьму. Бог знает по какой причине. Быть может, для того, чтобы Менданья не смог осуществить широкого плана колонизации Океании и тем самым не обошел бы своих завистливых, но ленивых соперников. На свободе Менданья оказался лишь спустя долгое время.

Выдержав и эти тяжелые испытания, маркиз взялся за организацию новой экспедиции. Своим заместителем он назначил Педро Фернандеса де Кироса. Немалую роль в новой экспедиции играла и супруга Менданьи – Исабель де Баррето.

У Менданьи на этот раз было четыре кораблям два крупных, «Сан-Херонимо» и «Санта-Исабель», и два поменьше, «Сан-Филипе» и «Санта-Каталина». На них находилось несколько сотен будущих испанских колонистов для Соломоновых островов – земледельцев, ремесленников, рудокопов, священников и девиц легкого поведения.

Флотилия покинула Кальяо в апреле 1595 года. Маршрут Менданьи отличался от его первого плавания. Благодаря этому он смог присоединить к своим открытиям один из архипелагов Полинезии – Маркизские острова.

Результат краткого пребывания Менданьи на Маркизских островах был для их обитателей трагическим. За каких-нибудь две недели испанцы сумели истребить более двухсот человек. И поэтому неудивительно, что когда Менданья попытался найти среди своих пассажиров десятка три колонистов, которые захотели бы осесть на Маркизских островах, то после всех преступлений, совершенных против местных жителей, не нашлось ни одного добровольца, пожелавшего остаться. Все мечтали о Соломоновых островах, о которых вопреки безуспешным результатам первой экспедиции Менданьи рассказывали множество фантастических историй.

Но «сказочно богатых» Соломоновых островов их первооткрыватель – какая ирония судьбы! – так и не нашел. Он их проскочил. Вместо них Менданья обнаружил группу Санта-Крус – несколько небольших островков, расположенных к югу от Соломонова архипелага. Островитяне вначале встретили испанских колонистов дружески. И Менданья решил основать свою колонию здесь, на берегу удивительного по красоте залива, названного им Грасиоса.

Они высадились на берег и стали строить жилища. Но очень скоро колонисты оказались лицом к лицу с малярией, врагом, куда более опасным, чем меланезийцы с их луками и дубинками. Недовольных становилось все больше.

Манрике, один из заместителей Менданьи, стал даже замышлять бунт против своего командира. Но жена Менданьи узнала о готовящемся мятеже и сама проявила решительность. Она выманила Манрике из лагеря и с помощью своего родственника Лоренсо де Баррето, тоже заместителя Менданьи, убила его.

Однако и сам Лоренсо де Баррето вскоре умер от малярии. А 18 октября 1595 года от тропической лихорадки скончался Менданья, мужественный первооткрыватель меланезийских и полинезийских островов.

Он был не первой и далеко не последней жертвой своей несчастной экспедиции. На грасиосском кладбище к тому моменту уже стояло около пятидесяти свежевыструганных крестов. Ночью накануне смерти Менданьи наступило полное затмение луны. Оставшиеся в живых колонисты не сомневались в том, что это невиданное зрелище является знамением небес. Теперь уже никто не мог удержать первых европейских колонистов в Меланезии.

Вдова Менданьи, донья Исабель, взяла судьбу экспедиции в свои руки. Она приняла решение направить флотилию к Филиппинским островам, расположенным вблизи от азиатского побережья, и сама повела корабли по этим незнакомым водам. Вероятно, впервые в истории мореплавания целую флотилию, притом по совершенно незнакомому маршруту, направляла женщина. И, как это ни странно, она справилась с этим делом успешнее мужа. С помощью Кироса она привела два корабля в Манилу, главный порт Филиппин. Третий корабль во время плавания отделился, и его экипажа никто больше не видел. Четвертое судно было потеряно еще раньше.

С Филиппин спустя немало времени некоторые участники экспедиции вернулись в Перу. А так как Менданья спрятал карты, сделанные им во время первого плавания, то в течение долгого времени ни один из европейских мореплавателей не мог найти Соломоновы острова. Свыше двухсот лет никто так и не видел ни Гуадалканала, ни Сан-Кристобаля. Исключение составил лишь вернувшийся с Филиппин упрямый Кирос. Он еще раз отправился в Океанию, сделав короткую остановку на Соломоновых островах.

И лишь в конце XVIII века Малаиту вновь открыл Картерет. Но к этому времени европейцы стали искать в Океании уже не золото, а другие сокровища – трепангов и сандаловое дерево. В поисках золота на Гуадалканал отправилась вновь лишь злополучная австро-венгерская экспедиция, среди погибших участников которой был и мой земляк. Но и ей не удалось отобрать золото у гуадалканалских гор. В наши дни его уже нашли, но пока к нему еще не притронулись. Оно ждет тех, у кого будет современное горнодобывающее оборудование и достаточно средств. Но это уже не прошлое, а будущее Соломоновых островов.

ПОСЛЕДНИЙ «МОНЕТНЫЙ ДВОР» КАМЕННОГО ВЕКА

После Гуадалканала мне захотелось предпринять еще одну очень интересную для этнографа, но весьма трудную поездку. Я мечтал побывать на последнем «монетном дворе» каменного века, еще сохранившемся на Соломоновых островах. Монетный двор? Но откуда в обществе, которое лишь недавно находилось где-то на уровне неолита, могли оказаться деньги? И тем не менее здесь, на Соломоновых островах, местные жители создали собственную, довольно своеобразную, но общепризнанную и до сих пор существующую денежную систему. Правда, эти деньги весьма отличаются от наших монет, банковых и казначейских билетов.

Производство их всегда было здесь привилегией жителей нескольких маленьких и до сих пор крайне труднодоступных островков, расположенных довольно далеко от сердца архипелага – Гуадалканала.

Мне пришлось сначала перебраться на Малаиту, тоже крупный, когда-то густонаселенный остров. Благодаря прогрессу цивилизации – я об этом процессе еще буду говорить – в наше время на Малаите живет в три раза меньше людей, чем сто лет назад. В 1968 году, когда здесь побывал я, Малаиту населяли пять-десять семь тысяч островитян.

С этого острова мне уже надо переправляться на островки, расположенные в труднодоступном атолле Ланга-Ланга, в западной части его лагуны. Первая моя цель – ближайший островок Ауки. Но сначала нужно достать лодку.

Вскоре мне удалось уговорить малаитского паренька, который довольно бегло изъяснялся на меланезийском «пиджин». За пять австралийских долларов он сдал мне в аренду не только себя и свою лодку, но также и огромный черный зонтик, чтобы защитить меня от раскаленного экваториального солнца.

О цене и обо всем, что мне хотелось увидеть на Ауки и вообще в лагуне Ланга-Ланга, я с пареньком договорился довольно быстро. После недолгого, но из-за тропической жары утомительного пути мы подошли к островку Ауки. Окружающий вид словно вырезали из рекламного фильма о красотах Океании. Диаметр островка едва достигает сотни метров. На пустых пространствах между примитивными хижинами островитян растут кокосовые пальмы, а у берега ждут длинные узкие лодки.

Затерявшийся, малозаметный клочок земли, каких в Океании тысячи. И в то же время в этих примитивных лачугах создается единственное богатство, которое островитяне, где бы они ни находились, знают и признают, – их деньги. Их странные деньги, полученные из раковин.

И хотя эти деньги обращались и до сих пор обращаются на большей части Соломоновых островов, их производство ограничено несколькими местными «монетными дворами», укрытыми именно в лагуне Ланга-Ланга. И это имеет свои причины. Достаточно бросить взгляд на этот маленький островок, чтобы понять, что ни одна сельскохозяйственная культура здесь не выживает. Дело в том, что коралловые островки в этом заливе образовались из известняка, на котором может, вырасти лишь кокосовая пальма. Так что основным источником пищи и влаги жителей этой лагуны являются кокосовые орехи и, конечно, море, которое здесь особенно щедро. Но островитяне привыкли к таро, ямсу, свинине, им нужна более разнообразная пища, и для этого приходится выменивать продукты питания на свои ремесленные изделия. Пользующимся наибольшим спросом, а теперь уже и единственным изделием ремесленников Ланга-Ланга являются деньги из раковин.

Производство таких «монет» сложно. Оно требует не только, терпения, но и большого мастерства. На Ауки, а ранее и на других островках залива, ракушки «чеканили» с незапамятных времен. В наши дни сохранился единственный «монетный двор» каменного века. Именно здесь.

С помощью своего гида я знакомлюсь с теми, кто «делает» на острове деньги. Это – женщины. Мужчины никогда не имели с производством денег ничего общего. Они лишь обеспечивают свой «монетный двор» сырьем.

Женщины Ауки производят, три сорта «монет» из трех разных видов раковин. Я еще раньше заметил, что на Малаите и на других Соломоновых островах чаще всего пользуются «белыми деньгами», то есть полученными из белых раковин – так называемых какаду. Их здесь и «чеканят» больше всего.

Раковины какаду, диаметром в среднем около пяти сантиметров, местные мужчины вылавливают прямо в водах лагуны. Но вскоре я убедился, что ловцы раковин стараются увильнуть от своей работы и предпочитают покупать сырье для своих тружениц-жен на острове Нггела. Стандартная цена за корзину полуфабриката, в которую входит около двухсот пятидесяти белых раковин, равна половине австралийского доллара.

Перед работницей этого примитивного «монетного двора» стоит полупустая корзина. Вначале островитянка тщательно осматривает раковину. Негодные сразу выбрасываются. Хорошую раковину женщина разбивает, разламывая на несколько пластинок, по возможности круглых, потому что готовые «монеты» должны быть именно круглыми, диаметром восемь миллиметров. Раковины разбивают фалбурой – молотком из черного камня. Материал для производства этих молотков жители Ауки добывают на соседнем острове, со дна реки Фиу. Известняк – единственная порода, которую можно достать на Ауки, – недостаточно прочен, чтобы разбить твердую раковину.

После того как женщина обобьет обломки раковины так, чтобы они приблизительно отвечали требуемым размерам, она складывает их в скорлупу кокосового ореха. На этом кончается первый этап «чеканки монет». Теперь надо их отшлифовать, так как белые раковины какаду после первичной обработки становятся шершавыми. Шлифовку женщины производят на первый взгляд простым, но в тоже время остроумным способом. Для этого они пользуются деревянным бруском – мааи, в донной части которого сделано около пятидесяти ямок, по размерам и глубине соответствующих «монетам» из раковин. В каждое из этих углублений вкладывается один обломок ракушки, и, когда «шлифовальный станок» заполнен, его переворачивают. «Монеты» шлифуются круговым движением по фаолисаве – известковой доске, политой водой. На этом процесс «чеканки» завершается.

На Соломоновых островах расплачиваются не одиночными «монетами», а бусами из обработанных раковин, нанизанных на веревочку. Но для того чтобы нанизать готовую «монетку», в ней надо просверлить отверстие. Третья фаза производства денег на острове и есть сверление в них дырок. Но для этого белые диски сначала опускают в воду, чтобы они стали мягче.

Бурав, которым на местном «монетном дворе» сверлят в «монетках» отверстие, произвел на меня огромное впечатление. Это, бесспорно, самый сложный, самый удивительный прибор, какой мне приходилось видеть в Меланезии. Я никак не мог ожидать, что в обществе, которое всего лишь несколько поколений назад находилось на уровне каменного века, без чужой помощи может быть создан технически столь совершенный прибор.

Как все же выглядит и действует этот бурав?

Главной его частью является стержень, заканчивающийся сверлом из очень твердого розового камня – ланди, который жители Ауки тоже добывают на Малаите. На вертикальном стержне подвешен на двух веревках горизонтальный. Вертикальный стержень вначале закручивают рукой, причем женщина защищает ее пластиной из черепашьего панциря. Другой рукой она держит горизонтальный. Во время закручивания вертикального стержня на него начинают наматываться веревки. Затем женщина давит на горизонтальный стержень. Раскручиваясь, веревки вращают вертикальную ось. Благодаря колебательным движениям – вверх и вниз – веревки накручиваются то в одну, то в другую сторону, и отверстие в ракушке рассверливается за несколько секунд.

Это оригинальное сверло – самый сложный инструмент, которым пользуются здешние «чеканщицы». Операцией провертывания дырки производство «монет» заканчивается. Однако для того чтобы превратить их в средство платежа, женщины должны еще придать им традиционный вид. Я несколько раз убеждался в том, что отдельная «монетка» на Соломоновых островах совершенно никакой ценности не представляет. Другое дело – шнурки, цепочки раковинных «монет». Поэтому женщины нанизывают «монетки» на веревочки, сплетенные из особых волокон. Готовые шнурки пропускают затем по канавке в известняковой доске. Ее диаметр соответствует размерам «монеток». При этой операции края их становятся еще более ровными и гладкими. «Монетки» так тесно прижаты друг к другу, что на одном шнурке их помещается до пятисот.

Меня, естественно, интересовала не только техника производства «монет» каменного века, но главным образом их стоимость, их социальные и экономические функции. Цена отдельных видов и единиц денег из раковин быстро и часто меняется. Что касается белых денег, то на Соломоновых островах я чаще всего встречался с единицей, которую на Ауки называют галиа. Галиа – это один шнурок белых «монет» какаду стандартной длины, равной девяноста сантиметрам. Цена галиа в то время, пока я здесь находился, равнялась примерно двадцати пяти австралийским центам. Соединенные вместе четыре шнурка галиа представляют собой более высокую ценность – фуру, равную примерно одному австралийскому доллару. Исаглиа – самая большая денежная единица из белых ракушек – образуется путем соединения десяти фур. И наконец, из грубо обработанных белых «монет» составляется галиабата – двойная галиа, удвоенная длина стандартного белого шнурка.

На Ауки я видел также, как делают «монеты» и других цветов – красные и черные. Черные деньги изготовляются таким же способом, как и белые, но из раковин курила диаметром примерно тридцать сантиметров. Курилы мужчины Ауки либо вылавливают на отмелях лагуны, либо покупают их у жителей северного побережья Малаиты. Двадцать курил равны примерно четверти австралийского доллара. Черные деньги на Соломоновых островах – самые дешевые. Зато красные – это твердая валюта. Существует установленный обменный курс между самыми распространенными – белыми и самыми дорогими – красными деньгами. Красные стоят ровно в десять раз дороже тех, что изготовлены из раковин какаду.

Красные деньги делают из раковин рому. Их высокая ценность определяется трудностью добычи. Найти рому можно лишь на большой глубине и только в двух местах на всем архипелаге. Жители Ауки, как правило, покупают их у рыбаков, населяющих берега пролива Маламасики. Рыбаки, в свою очередь, отказываются принимать за эти раковины австралийские доллары или какие-нибудь товары, они требуют в обмен лишь красные деньги. Корзина раковин рому стоит одну стандартную длину, то есть девяносто сантиметров красных денег.

Изготовление последних требует выполнения одной дополнительной операции. Здесь, на Ауки, она носит название парая. Дело в том, что раковины рому бледно-розового оттенка. Чтобы добиться густого карминного цвета, которым должны обладать красные деньги, раковины кладут на раскаленные добела камни и в буквальном смысле слова варят. Только после этого они принимают красный цвет.

Красные деньги на Ауки представляют собой либо шнурок стандартной длины – девяносто сантиметров, либо бусы из двух, трех и более ниток. Фире – самая высокая денежная единица – это ожерелье из десяти шнурков особенно тщательно подобранных «монеток». Точную цену фире мне никто назвать не мог. Но, судя по всему, она превышает пятьдесят австралийских долларов, а это для бедных жителей далекой лагуны невероятное богатство.

К красным деньгам, которые в лагуне Ланга-Ланга называют ронго, всегда проявляли интерес и белые люди. Ведь на острова царя Соломона первые европейские мореплаватели пришли для того, чтобы найти здесь золото. А красные деньги помогли им без особого, труда вытянуть у меланезийцев огромное количество драгоценного металла. Дело в том, что на рубеже XX века английские и немецкие купцы обнаружили, что у жителей Новой Гвинеи есть золотой песок. Новогвинейские папуасы отказывались, однако, принимать за свое золото европейские товары и деньги; они хотели лишь ронго – красные «монетки» из лагуны Ланга-Ланга. Прибыль, которую при этом обмене получали торговцы, была фантастической – две с половиной тысячи процентов! Так Меланезию охватила лихорадка не только золотая, но и красных денег.

Меня вообще удивляла устойчивость денег, изготовленных на этом «монетном дворе». В то время как фунты стерлингов и доллары колеблются, потрясаемые различными финансовыми кризисами, белые и особенно красные деньги Соломоновых островов сохраняют стабильный курс, а в последнее время их стоимость даже растет. Я не раз видел, как островитяне, вернувшиеся домой после работы, обменивают свою тяжким трудом добытую заработную плату на деньги, изготовленные в Ауки, которым они доверяют больше, нежели монетам белых людей.

Обращаются красные деньги и среди белых колонистов. До войны, например, месячная зарплата рабочего на плантациях равнялась одному шнурку красных денег. В то время установился – правда, в наши дни его уже не соблюдают – обменный курс: один английский фунт, месячная зарплата рабочего, – одна стандартная длина красных денег. Таким образом эти деньги стали способствовать развитию товарообмена, то есть выполнять функции, присущие деньгам в современном, развитом обществе. Однако обращение красных денег в протекторате так и не было узаконено.

Деньги из раковин способствовали даже расширению плантаций на Соломоновых островах. К белому человеку, расплачивающемуся подобной «монетой», островитяне шли охотнее, так как они приходили на плантации главным образом для того, чтобы заработать на жену, которую можно было купить только за деньги из раковин. Кроме жен, которых жители Ауки часто привозят с Большой земли – острова Малаиты, за местные деньги они могут приобрести свинину для юбилейных торжеств. Таким образом, деньги, изготовленные в Ауки, совершают постоянный оборот.

А так как они не обесцениваются, то островитяне их повсеместно держат дома, укладывая кучками в своих хижинах и прикрывая известковыми плитками. Общественное положение на островах лагуны Ланга-Ланга определяется тем, сколько у человека накоплено раковинных денег. Часть этого богатства постоянно изымается из оборота, что позволяет избежать инфляции. Общее количество денег ограничивается производительностью этого единственного в наши дни «монетного двора» и недостатком сырья. Так что на Соломоновых островах всегда испытывают недостаток в деньгах, как, впрочем, и повсюду в мире.

Деньги из раковин отличает еще одна особенность. Это – табу. Юноши до испытания на зрелость не смеют их касаться.

Вожди деревень, обладающие настоящими кладами раковинных денег, дают иногда взаймы необходимые суммы тем мужчинам, которые хотят жениться. За эти долги на Ауки проценты не берут, хотя на других островах такого положения, вероятно, не существует.

Я не собираюсь жениться. Несмотря на это, аукский вождь дал мне на прощание неполный шнурок денег, изготовленных местными жительницами во время моего пребывания на островке. Из своих поездок по разным странам я привез много различных предметов материальной культуры тех групп народов, у которых побывал. Шнурок раковинных денег из Ауки относится к подаркам, напоминающим о дальних дорогах, которые я ценю больше всего. Он свидетельствует о том, что я побывал на «монетном дворе» каменного века, которого нет больше нигде в мире.

ПОСЛАННИК РАЯ

Мой лодочник оттолкнулся от берега Ауки и направил наше каноэ прямо на юг через всю широкую лагуну. Мне хочется побывать еще на нескольких островках, разбросанных по лагуне Ланга-Ланга, защищаемой со всех сторон от океана коралловым рифом. Соломоновы острова отрезаны от остального мира огромными водными пространствами океана, а Ланга-Ланга изолирована от него вдвойне. Кроме того, на Гуадалканале и Малаите в наше время живут несколько десятков белых людей. Но здесь, на Ауки, Алите, Лауласи и прочих островках, нет ни одного белого. Мне приходится полностью полагаться на лодочника и на собственные познания в меланезийском «пиджин».

Лагуна – это источник жизни для сотен местных жителей, ибо в ней водятся рыба и морские моллюски. Но прежде всего мне хочется взглянуть на тех аукских мужчин, которые собирают раковины для своих женщин. Они ищут их прямо здесь, на мелководье. К большому сожалению островитян, в Ланга-Ланге нет редких раковин рому, из которых делают красные деньги. Однако белых и черных, раковин в лагуне вполне достаточно.

Должен сказать, что сбор раковин вовсе не такое уж простое дело. Так как местные деньги, несмотря на их широкое употребление, как уже было сказано, считались предметом священным – табу, то подготовкой и самим сбором раковин руководят фатамбо – колдуны отдельных родов Ауки. Фатамбо определяют время, когда каноэ искателей раковин могут выйти в воды лагуны. И срок они называют не просто потому, что так «им взбрело в голову», а делая предварительную попытку вступить в контакт с «духами акул» – властителями морей. Для этого они торжественно жертвуют духам тучную свинью, а потом еще и обращаются к ним с молитвой. Они просят духов, чтобы те указали день выхода лодок в лагуну, а также оберегали собирателей от акул и барракуд, самых страшных врагов искателей раковин.

Перед началом сбора мужчины собираются в отдельной большой хижине. С этого момента и до конца работы они будут жить все вместе, сами добывая и приготавливая пищу и исполняя всю домашнюю работу. Ни под каким предлогом мужчины в этот период не должны говорить с женщинами, а те не имеют права даже смотреть на них. Само собой разумеется, что они не могут вместе спать, чтобы мужчины не «осквернились».

И вот наконец настает долгожданный день. Мужчины на своих каноэ выплывают на голубые просторы лагуны Ланга-Ланга, чтобы искать здесь черные и белые раковины. Как правило, мужчины двух или трех родов работают сообща. Колдун, который руководит сбором, сам, естественно, в воду не погружается. В то время как мужчины работают, фатамбо, сидя в каноэ, молится «духам акул». Снова и снова повторяет он просьбу защитить сборщиков от морских хищников.

Ныряльщики соединены с лодкой веревкой, к которой прикреплена корзина; в нее они складывают под водой раковины. Как только корзина наполняется, колдун вытаскивает ее, высыпает содержимое в лодку и вновь бросает корзину в воду. Раковины ныряльщики отламывают от наростов на дне лагуны специальным узким камнем длиной в четверть метра, похожим на первобытный нож. Его на Ауки называют фауборо; он тоже является «священным». В перерывах между отловом раковин колдуны хранят камни в специальном «доме духов».

Наконец участок, выбранный колдуном, обобран, сбор раковин заканчивается. Колдун жертвует «духам акул» еще одну свинью, и сборщики могут вернуться к своим женщинам.

Я присутствовал при сборе, наблюдая на нескольких участках лагуны за ныряльщиками, которые, держа в руке каменные ножи, время от времени появлялись на поверхности, чтобы вдохнуть воздух и затем снова погрузиться в воду.

Каноэ, однако, есть не только у ныряльщиков с Ауки, но и у жителей других островов лагуны, которые не прочь подработать, поставляя сырье для производства денег. После нескольких часов плавания мы причаливаем к Лауласи – одному из островков в южной части лагуны. О посещении этого острова я вспоминаю так же часто, как и о «чеканке» «монет» на Ауки, поэтому расскажу об одной истории, в которую здесь попал.

За нашим каноэ следили добрых двадцать минут до того, как мы пристали к берегу. Собственно говоря, нас уже ждали. А белый человек здесь всем кажется белой вороной. Когда каноэ уткнулось в берег и я выпрыгнул из него, ожидавший нас высокий пожилой мужчина приветствовал меня на вполне приличном «пиджин». Я было хотел представиться, но этот человек, наверняка вождь Лауласи, опередил меня.

Островитяне различают только англичан и американцев. Других белых людей для них не существует. Английские туристы этот самый заброшенный из меланезийских архипелагов не посещают. А англичане, постоянно живущие здесь, очень скоро обретают какой-то специфический местный колорит, которого у меня, естественно, не было. Следовательно, с точки зрения местных жителей, я являлся американцем.

К этому делению островитянами белых на две группы я уже привык на Соломоновых островах. Вождь Лауласи, нисколько не сомневаясь в утвердительном ответе, спросил:

– Вы американец?

Я, несчастный, не ведая, что творю, кивнул. Что мне оставалось еще делать? Кем я еще мог быть? Тогда вождь спросил:

– А откуда?

Наугад выпаливаю:

– Из Канзаса.

Дело в том, что в Канзасе у меня есть два хороших друга, вместе с которыми я когда-то пережил одно из самых интересных своих приключений, когда искал с самолета затерявшиеся в сельве индейские города.

– Из Канзаса, – повторил вождь.

Это название ему, естественно, ничего не говорило. Тогда он задал еще один вопрос:

– А где ваши вещи?

Вопрос я понял, потому что вождь произнес слово карго. Это столь употребительное при международных перевозках английское слово на меланезийском «пиджин» означает много понятий, главным образом «товары», «судовой груз». Я перевел его как «багаж».

Вообще у меня немного вещей, да и почти все, что не было совершенно необходимым, я оставил на Гуадалканале. Поэтому я сказал правду:

– Мой карго в Хониаре.

Вождь, словно он нетерпеливо ожидал этой вести, повернулся к своим землякам и начал взволнованно говорить на местном наречии. Такое же волнение охватило и присутствующих. Они перестали слушать вождя и начали что-то объяснять, перебивая друг друга. В каждой фразе по движению губ я угадывал одно слово: «карго».

Итак, жителей Лауласи явно интересую не я, а карго, который остался на Гуадалканале. Воспользовавшись всеобщим волнением, я ушел, чтобы пройтись по деревне и сделать несколько снимков. Наиболее интересны на острове крепостные валы, настоящие каменные укрепления, которые защищают деревню. Ничего похожего на Соломоновых островах я еще не видел. Столь же необычно центральное здание поселка, напоминающее, скорее, казарму или «мужской дом».