Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Священный огонь

ModernLib.Net / Киберпанк / Стерлинг Брюс / Священный огонь - Чтение (стр. 2)
Автор: Стерлинг Брюс
Жанр: Киберпанк

 

 


— Я не могу. Я отказываюсь.

— Понимаю. Это твое последнее слово? — Затем потянулись минуты, полные горечи и общих воспоминаний. — Ты видишь, на что я похож, не так ли? Мы встретились через семьдесят лет. Эти годы пролетели как один день. Но я совсем не изменился. Да и ты тоже.

— Мартин, я хочу быть с тобой честной. — Она поглядела на собаку, мирно лежащую в углу. Платон положил свою продолговатую голову на скрещенные лапы. И тут пугающая правда, вопреки ее воле, рывками поднялась из глубины души и хлынула на поверхность. — У меня не было никаких животных. Никогда. И теперь у меня совсем другая жизнь. Я живу одна. Когда-то у меня была семья. Муж и дочь. Но сейчас они живут отдельно и я с ними не общаюсь. Я сделала неплохую карьеру, Мартин. У меня была хорошая работа в администрации центра медицинских исследований. Я делала ее добросовестно и ответственно. Я контролировала сайты, работала в экономической сфере, в комиссии по грантам и оценивала результаты исследовательских программ. Я функционер. — Она прерывисто задышала. — Я прогуливалась в парке, каждый вечер смотрела новости и всегда голосовала. Иногда я смотрела старые фильмы. Вот и все, так я и живу изо дня в день. Ты не выносишь таких людей и никогда их не выносил. — Она перестала сдерживаться и заплакала.

Мартин с жалостью посмотрел на нее.

— Четвероногий приятель мог бы тебе помочь. Я знаю, что мне он очень помог. Понимаешь ли, мы ведь чем-то обязаны животным. С их помощью мы преодолеваем стену человеческих условностей. Поэтому должны быть благодарны нашим зверям.

— Животное не может мне помочь. И ни в каких привязанностях я не нуждаюсь.

— Но ты сначала попробуй. Измени свою жизнь хоть немного. У людей должен быть выбор. Если у нас нет выбора, мы, в сущности, и не живем.

— Нет, нет. Я знаю, ты думаешь, будто это пойдет мне на пользу, но ты не прав. Ничего хорошего тут нет. Я его не возьму. Я не тот человек. И перестань меня упрашивать.

Мартин засмеялся:

— Не могу поверить, что ты сейчас это сказала. Точно так же ты говорила, когда мы поспорили в последний раз, и слова были теми же самыми. — Он покачал головой. — Ладно, ладно… Я всегда хотел от тебя слишком многого, верно? И с моей стороны это было глупо. Зачем просить у тебя? Я могу обратиться еще кое к кому, кое-кто еще, слава богу, жив. Ты не хочешь пробовать и не желаешь ничего менять. Мне это понятно. Ты всегда была осторожна, ты всегда была умнее и проницательнее меня. Тебе не повезло, что мы когда-то встретились.

Нависло тяжелое, напряженное молчание. Предвещение безмолвия смерти. Он приподнялся:

— Скажи, что ты меня прощаешь.

— Я прощаю тебя, Мартин. Я тебе все прощаю. Мне жаль, что я была к тебе несправедлива. Я никогда не могла делать то, что тебе хотелось. Прости меня, пожалуйста. Это моя и только моя вина.

Он принял ее слова близко к сердцу. Миа заметила, как порозовело его бледное лицо. Очевидно, он достиг момента, к которому давно стремился. Он сказал ей все, что хотел. Его жизнь подошла к концу. Он как будто довел ее до обозначенной черты и бросил.

— Иди, ступай своей дорогой, моя милая, — негромко и ласково проговорил он. — Когда-то я очень тебя любил и помню тебя такой, какой ты была. Прошу тебя, не забывай обо мне.

Собака даже не встала, чтобы проводить ее к двери. Миа покинула квартиру Мартина, молча взяв сумку и пальто; прошла через холл, озаренный ярким солнечным светом, спустилась в лифте и вышла в прохладный осенний город. Она вновь оказалась в хрупкой, но вполне реальной структуре своей хрупкой, но вполне реальной жизни. Села в первое остановившееся такси и вернулась домой.

В ее квартире Мерседес убирала ванную комнату. Она встретила Миа в передней со шваброй и флаконом моющего средства в руках. Мерседес всегда носила аккуратную свежевыглаженную форму службы социальной помощи — ярко-синий жакет с красными погонами, узкие брючки и туфли на мягкой подошве.

Мерседес обслуживала пятнадцать пожилых женщин в качестве сотрудницы отдела социальной помощи и приходила два раза в неделю, обычно в отсутствие Миа. Она называла свою работу «домашним хозяйством», потому что это звучало точнее, чем «оказание социальной помощи», «инспекция здоровья» или «полицейский шпионаж».

— Что с вами случилось? — удивленно спросила Мерседес, отложив метлу и флакон с гелем. — Я думала, что вы на работе.

— Сегодня у меня тяжелый день. Трудное испытание. Мой друг при смерти.

Мерседес тут же проявила профессиональное сочувствие. Она взяла у Миа пальто:

— Я сейчас приготовлю вам раствор.

— Я не хочу пить раствор, — устало откликнулась Миа, устроившись за складным полированным кухонным столом. — Он дал мне лекарство для памяти. Эта мерзость до сих пор действует.

— А что за лекарство? — осведомилась Мерседес, сняв с головы сетку для волос и сунув ее в карман жакета.

— Двести пятьдесят миллиграммов энкефалокрилина.

— О, это ерундовая доза. — Мерседес распушила свои темные волосы. — Выпейте раствор.

— Я бы предпочла минеральную воду.

Мерседес придвинула раствор поближе к Миа и тоже села за кухонный стол. Она налила пол-литра дистиллированной воды, аккуратно вынула и раздавила несколько маленьких таблеток с минеральными добавками. Аппарат для растворов был самым сложным и дорогим из всех кухонных приборов в этом доме. Миа не считала себя ни транжиркой, ни прагматиком, но делала исключение для растворов. А также, честно признаться, любила хорошую одежду и гордилась этим. Еще она допускала ряд исключений для конвертов от старых видеоигр двадцатого века и си-ди-ромов. Миа привлекали старые сентиментальные бумажные безделушки, и она не стеснялась этой слабости.

— Думаю, что мне следует тебе рассказать, — начала Миа, — если я не смогу ни с кем поделиться, то ночью не буду спать. Через три дня у меня осмотр, и если я сегодня не усну, это отразится на результатах.

Мерседес с облегчением взглянула на нее:

— Вы можете поговорить со мной. Ну конечно, вы можете мне все рассказать.

— И ты зафиксируешь это в своем досье?

Мерседес явно обиделась:

— Разумеется, я зафиксирую это в своем досье. Было бы нечестно, если бы я не отмечала все беседы в своих досье. — Она бросила в минеральную воду несколько шипучих таблеток. — Миа, мы знакомы уже пятнадцать лет. Вы можете мне доверять. Сотрудники службы социальной помощи любят, когда их клиенты разговаривают. А для чего же еще мы здесь работаем?

Миа подвинулась вперед и оперлась локтями о стол.

— Я познакомилась с этим человеком семьдесят лет тому назад, — сказала она. — Тогда он был моим другом, любовником. Он повторял мне сегодня, что мы совершенно не изменились, но, конечно, мы изменились. Мы изменились до неузнаваемости. С ним уже все кончено. А я… семьдесят лет назад я была молодой. Я была девушкой, его девушкой. Но теперь-то я не девушка. Теперь я — нечто, пытающееся быть женщиной.

— Вы как-то странно говорите.

— Я говорю правду. И я не его женщина. Долгие годы я была замужем за другим человеком. У меня не было любовников. Больше я никого не любила. Я ни на кого не обращала внимания. Я ни с кем не целовалась, ни с кем не кокетничала. Сейчас у меня нет семьи. У меня нет менструаций. У меня нет приливов и озноба. Я постсексуальная личность. Я постженская личность. Я старуха. Я техностаруха конца двадцать первого века.

— По-моему, вы выглядите как женщина.

— Я одеваюсь как женщина. Все это неестественно.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — предположила Мерседес. — Мне самой шестьдесят пять. Большая часть жизни уже позади. Но я не слишком жалею, что она прошла. Быть женщиной — тяжкое бремя, я никому не пожелала бы такой судьбы.

— Наша встреча оказалась очень утомительной, — продолжала Миа. — Хотя он держался безукоризненно, я устала от того, что сидела у его постели. Однако хуже всего другое: исчезла преграда между мной и моим прошлым. Моя романтическая жизнь, моя сексуальная жизнь. Я смогла вспомнить, как это возбуждало. Как льстило, когда тебе не давал проходу энергичный, настойчивый и обаятельный парень. Что я чувствовала, когда позволила соблазнить себя. От лекарств воспоминания становятся намного болезненнее.

— Многие люди сказали бы, что время сыграло для вас дурную роль, что вы должны спокойно отнестись к прошлому, соединить его с настоящим и таким образом преодолеть боль.

Терапевтические советы всегда возмущали Миа своей бестактностью.

— Сегодня я уже пробовала выстроить хронологический порядок и связать прошлое с настоящим. Но не стала от этого счастливее.

— Вам жаль, что он умирает? Вы скорбите?

— Да, мне немного жаль. — Миа отпила глоток минеральной воды. — Но я бы не назвала это скорбью. Для скорби мое чувство слишком слабо. — От воды она сразу почувствовала себя намного лучше. Ей всегда доставляли удовольствие самые простые вещи. — Я слишком давно не плакала. От слез мне сделалось не по себе. Я не плакала уже лет пять. — Она дотронулась до своих опухших глаз. — Такое ощущение, будто повреждена роговица.

— Там было завещание?

— Нет, — не очень уверенно солгала Миа.

— В той или иной форме завещание бывает всегда, — продолжала настаивать Мерседес.

Миа помедлила:

— Да, там было кое-что, но я отказалась. У него постсобачий пес.

— Так я и знала, — отозвалась Мерседес. — Или животные, или дом. Если люди умирают довольно молодыми, то, быть может, беспокоятся о детях. Вас никогда не пригласят к смертному одру, если не желают, чтобы вы утешили умирающего.

— А вдруг они захотят, чтобы вы их утешали, Мерседес?

Мерседес недоуменно пожала плечами:

— Да я всегда успокаиваю. Спокойствие — это моя жизнь. — Она всегда была очень терпелива. — Но по-моему, вам не терпится еще в чем-то признаваться. В чем же?

— Нет, ничего особенного.

— Вы просто не хотите мне сейчас говорить, Миа. Но вы можете мне все сказать. Пока вы еще в настроении.

Миа взглянула на нее:

— Тебе незачем меня успокаивать, да к тому же таким образом. Со мной все в полном порядке. Я пережила настоящий шок, но ничего странного делать не собираюсь.

— Вам не нужно об этом говорить. Сама ситуация очень странная. Да и мир в наши дни очень странный. Вы живете одна, очень замкнуто, и рядом с вами нет людей, способных что-то посоветовать и в чем-то убедить. Если не считать вашей работы, то никакой общественной роли вы в своей жизни не сыграли. И легко можете утратить почву под ногами, сорваться.

— Когда вы поняли, что я могу сорваться?

— Миа, вы умнее меня, вы старше меня и гораздо богаче меня, но вы не одна такая на свете. Я знаю массу людей, похожих на вас. Людей вашего типа нетрудно сломить.

Мерседес взмахнула рукой в синем жакете и обвела ей комнату:

— Все, что вы именуете своей жизнью, уже многие годы попросту ненормально. И ничто вас не защищает. Однообразие, рутина сами по себе ненормальны. И никакая так называемая норма вам не позволена. Нет подобной нормы для постчеловека девяносто четырех лет. Не было и нет. Продление жизни — вовсе не естественный порядок вещей, оно никогда не станет естественным, и вы не сможете сделать его естественным. Вот ваше реальное положение. И мое реальное положение. Поэтому общество и направляет меня сюда два раза в неделю. Смотреть за вами, успокаивать и выслушивать вас.

Миа ничего не ответила.

— Продолжайте жить по-прежнему, — сказала ей Мерседес. — Мне очень жаль, что сегодня у вас трудный день. Смерть друга способна вывести из равновесия сильнее, чем мы думаем. Даже самые скучные люди, настоящие зануды не могут вечно сохранять заведенные порядки, а вы человек отнюдь не скучный. Вы просто сумели очень хорошо приспособиться, и у вас есть эта старомодная духовная жизнь, в которой в наши дни никто не нуждается.

— Я не считаю это советом.

Мерседес с важным видом посмотрела на нее. Повисло напряженное молчание. Мерседес нельзя было обмануть. Ни одна женщина не может быть героиней для своей служанки.

— Кстати, — наконец проговорила Мерседес, — в ванной комнате опять завелась эта гнусная плесень. Где вы гуляли?

— Я гуляла по городу, просто для моциона, — пояснила Миа. — И вытерла ноги у входа.

— Постарайтесь оставлять туфли у входа, ладно? И не принимайте долго душ. С этими грибками одна морока.

— Хорошо. Я так и сделаю.

— А теперь мне пора идти, — заявила Мерседес и встала. — Меня ждет другой клиент. Но вы можете мне позвонить, если вам что-нибудь понадобится. Звоните мне в любое время. Не стесняйтесь. Я люблю, когда мне звонят.

— О'кей, офицер, — откликнулась Миа.

Мерседес подкрасилась, собрала свои вещи и ушла.


Мартина Уоршоу похоронили в полдень двадцать первого на старом кладбище в Пало-Альто. День выдался ясный и солнечный, а земля на месте прежних чумных могил еще никогда не выглядела столь зеленой, спокойной и взывавшей к размышлениям о вечности. Среди собравшихся Миа не заметила ни одного знакомого лица. Да и ее здесь никто не знал или не потрудился узнать.

Все девятнадцать стариков, пришедших на похороны, были в высшей степени типичны. Как звезды Голливуда, они никогда не боялись ножа хирурга. Красивые люди всегда с особой охотой стремились продлить собственную молодость. Пятьдесят лет назад эти люди стали первыми добровольными жертвами медицины. Но сейчас они вполне естественно и неизбежно состарились. Примитивная техника разглаживания морщин и устранения жировых складок, характерная для 2030-х и 2040-х годов, казалась в наши дни грубой и совершенно устаревшей. Теперь они действительно выглядели как первые жертвы: усталые люди с лицами, покрытыми заметными шрамами и отметинами.

Могильщики приподняли петли белой крышки набальзамированного гроба и открыли его. Они сняли тонкое покрывало с усохшего тела Мартина и осторожно, почтительно погрузили его соскользнувшие ноги в приготовленный гель. Просвечивающие устройства заработали, воссоздавая последний официальный медицинский портрет Мартина. Изящные ультрасоники разделили труп на части, и, когда роторы принялись на полной скорости взбивать расчлененную массу, яркий орнамент на цветочных клумбах распылительной установки задрожал. Сборщики образцов мгновенно уловили капельки жидкости, проанализировали генетические изменения и исследовали обосновавшиеся в трупе бактерии. Они были изучены и внесены в каталоги каждого подвида симптоматических инфекций с их типичными проявлениями, что помогло определить причину смерти (самоуправляемый нервный депрессант) с предельной кибернетической точностью.

Кто-то, — Миа так и не поняла, кто именно, — попросил католического священника сказать несколько слов. Молодой священник не скрывал своего волнения, на него глубоко подействовали психоделики, и от порыва вдохновения, захлестнувшего его, он с трудом мог говорить. Завершив необычную поминальную молитву, священник формально благословил гель. Небольшая толпа отодвинулась от края могилы, разбившись на группки по два-три человека.

Художник выгравировал на кремово-белой стенке набальзамированного гроба портрет Мартина и даты его жизни: Мартин Уоршоу (1999—2095). Это цветное пятно, размером с ладонь Мартина, поместилось внизу большой общей белой стены, рядом с именами трехсот восьмидесяти девяти прежних обитателей этого гроба. Миа застыла на месте, ее ноги словно прилипли к асфальту, когда она осматривала яркие ряды надгробных фотогравюр. Эти человеческие лица делали огромный гроб похожим на добрую и понимающую машину.

У выхода с кладбища Миа поискала такси. И пока дожидалась, обратила внимание на рыжую собаку, пробиравшуюся сквозь заросли олеандра. Никакой одежды на собаке не было, она не проявляла признаков высшего разума. Миа долго глядела на нее, но как только попыталась приблизиться, та скрылась в кустах. Миа почему-то почувствовала себя одураченной, хотя большие рыжие собаки встречались ей довольно часто.

Миа вышла из такси у станции метро, спустилась под пронизанную трубами поверхность Калифорнии и оказалась в Публичном пункте телеприсутствия у Койт-Тауэр. Когда она покидала Сан-Франциско, ее любимым сайтом становилась Телеграфная гора. Во время путешествий она регулярно связывалась с этим сайтом, чтобы воскресить ощущение доступа к району Залива. Миа пользовалась телеприсутствием для посещения городов по всему миру, но не могла полюбить эти города, если не видела их своими глазами и не гуляла по их улицам. Сан-Франциско был одним из самых крупных пешеходных городов на свете. Вот почему она жила там. Поэтому, но главным образом — по привычке. Ей нравилось ходить пешком.

На Эмбаркадеро Миа выпила горячего кофе в людном и шумном кафе, где были в основном туристы. Она мрачно гадала, что подумал бы ее бывший муж о событиях этого дня? Что бы он подумал о церемонии похорон Уоршоу? Мартин Уоршоу был единственным настоящим соперником Дэниэла. Обнаружил бы он признаки мужской ревности или легкой удовлетворенности? Миа размышляла и о том, вспоминает ли о ней ее бывший муж, да и думает ли он о ком-либо и чем-либо вообще? Дэниэл обосновался в очень странном месте, в Северном Айдахо, с которым нельзя было установить никаких контактов. Миа могла бы позвонить своей дочери Хлое в Джакарту, но их разговор ее бы не успокоил. Хлоя по обыкновению разразилась бы тирадой о поворотах судьбы и верности самому себе и без конца вышивала бы эти словесные узоры.

Всю долгую дорогу к Рыбацкой верфи Миа старалась не думать о работе и удивлялась — для нее это было чем-то новым. В своем роде великим достижением. Наконец она добралась до цели — двухэтажного, обшитого железом дома. Обшарпанный знак из красного дерева на массивной ограде подтверждал, что здесь находится коммерческий пункт доступа к Сети. Миа заплатила за вход и, очутившись в темном помещении, положила кредитную карточку в часы.

Владелец сайта вышел ей навстречу. Этому сухопарому пожилому господину уже перевалило за сто. Казалось, что он состоял из костлявых колен и локтей, острого хищного носа, несуразно больших мощных наушников и бесформенной рыбацкой каскетки. Рыбацкая каскетка Стюарта явно была излишней, потому что его неровная морщинистая кожа десятилетиями не пропускала солнечный свет. Ей бросились в глаза его рубашка желчно-зеленого цвета с короткими рукавами, старые лоснящиеся брюки и наборный ремень с мелкими металлическими накладками.

Миа не посещала этот сетевой сайт уже тридцать семь лет. Дом успели основательно отремонтировать и перестроить — сняли внутренние перекрытия и стены; вынули рамы из окон, стены по периметру обшили медью, чтобы усилить герметичность. Однако Миа не удивилась, увидев прежнего владельца, занятого тем же делом на том же месте и, кажется, одетого в тот же самый костюм. Мистер Стюарт неизменно производил на нее впечатление человека, без труда способного пережить обычное архитектурное сооружение. Да, Стюарт не слишком изменился, хотя за минувшие десятилетия его нос и уши заметно раздулись. Лечение гормонами роста и стероидными добавками считалось одним из наиболее эффективных способов продления жизни. Однако у мужчин от лекарства часто распухали нос и уши. Это было как-то связано с мужскими стероидами и увеличением роста костных тканей.

Миа оглядела комнату. С потолка свисали серые звукоизоляторы, а под ними виднелись цветные переплетения силовых кабелей и волоконной оптики. Металлические стропила оживлялись щебечущими воробьиными стайками.

На полу размещалась причудливая коллекция для доступа к Сети. В западном крыле склада Стюарт хранил нетлинки новых брендов, многие из них были похожи на свои устаревшие прототипы. В восточном крыле лежали груды странных предметов, этаких антикварных диковинок, которыми в течение последних ста двадцати лет любили манипулировать в виртуальном пространстве. Мистер Стюарт гордился своей коллекцией и всегда собирал либо вышедшие из употребления средства связи, либо самые новые, еще только пробивающиеся на рынок.

Вместо стен стояли ящики и упаковки с деталями для электроники. Скрипучий робот-пылесос Стюарта энергично расхаживал рядом, аккуратно сметал пыль и с других приборов. Здесь же располагался и загончик, в котором клевали корм домашние птицы. Освещение в здании, как обычно, могло просто испугать случайного посетителя.

— Думала, что вы уже вставили стекла, — проговорила Миа.

— Я вскоре этим займусь, — сказал Стюарт и прищурил глаза. — Хотя кому теперь нужны окна. Место доступа к Сети — само по себе окно.

— Что здесь можно запустить, чтобы оно могло прочитать жест-пароль и пропустить меня во дворец памяти, спланированный и построенный в шестидесятых?

— Это зависит от вашего плана, но и вся жизнь зависит от плана, — отозвался Стюарт. Он произнес эту аксиому со вкусом и нескрываемым удовольствием. — Назовите мне исходные параметры и необходимое оборудование.

— Я не могу вам ничего точно назвать.

Стюарт коротко пожал плечами.

— В таком случае вам стоит зайти сюда чуть позже. Если угодно, вот вам мой совет. Давайте сперва сделаем все как можно проще. Запустим пароль в одну из тех кабин и посмотрим, сумеете ли вы воспроизвести этот дворец. Может, он возникнет прямо перед вами.

— Вы думаете, это сработает?

— Может быть. Вы также можете воссоздать его в наглазниках. — Стюарт сделал многозначительную паузу. — Но будьте осторожны.

— Вам платят больше за осторожность, мистер Стюарт? Я тоже хочу быть осмотрительнее. Я в этом заинтересована.

— Мне платят лишь за вход в мой дом, — ответил Стюарт. — Для большинства людей это непомерные расходы.

Кто-то вопросительно прокричал в восточном крыле здания, где располагались новые машины, длинно и сложно спросив о «названии деревьев» и «очищении». Стюарт, как сова, похлопал себя по морщинистой шее.

— Прочтите в руководстве, — заорал он и снова повернулся к Миа: — Молодежь… Так, о чем мы говорили, мэм, и где мы были?

— Миа.

— Что?

— Здесь нет руководства, — выкрикнул в ответ юный голос.

— Миа. М — и — а, — терпеливо произнесла Миа.

— О! — откликнулся Стюарт и постучал по своему наушнику. — Хорошо, что вы пришли сюда, Майа. Не обращайте внимания на молодежь, они порой любят пошалить.

— Я попытаюсь справиться с кабиной и своим наладонником. Прошу вас, дайте мне попробовать.

— Я вас проверю, — сказал Стюарт.

Осторожность была единственным преимуществом устаревшего компьютера. Он был столь вызывающе старомоден, что выглядел совершенно неуместно. Современные виртуальные стандарты стали гораздо точнее, жестче и разумнее примитивного, изношенного и зачастую опасного хлама начала и середины двадцать первого века. Современные архивные данные были на редкость легкодоступны и открыты. Но сохранились сотни устаревших форматов и огромное количество старых файлов, так сказать, отстоя, доступного лишь благодаря давно вышедшим из употребления машинам. Они не были переоборудованы, и теперь ими пользовались только фанатики, увлеченные стариной, или глубокие старики, научившиеся обращаться с ними много десятилетий назад и не желавшие расставаться с привычной техникой. Стюарт дал Миа подзаряженный наладонник и виртуальную шкатулку. Она уединилась в туалетной комнате сетевого сайта среди раковин и зеркал. Миа вымыла руки, со щелчком открыла шкатулку, достала оттуда два легких, как перышки, наушника и прикрепила их к ушам. Потом легким движением прижала маленький, похожий на мушку, микрофон к краешку верхней губы. Тщательно приклеила к векам фальшивые ресницы. Каждая ресница будет отслеживать движение ее зрачка, а значит, и направление ее взгляда.

Миа открыла висевшую на петлях крышку сосуда в мягком кожаном футляре и окунула обе руки до запястий в горячий расплавленный пластик. А после вынула руки и помахала ими, чтобы побыстрее остудить.

Образовавшиеся перчатки затрещали, остывая. Миа размяла суставы и стиснула руки в кулаки. Пластиковая поверхность раскололась на сотни крохотных пластинок, точно высохшая грязь. Она опустила руки в другой бачок, затем вынула их оттуда. Тонкие проводящие вены влажной, сверкающей органической фактуры мгновенно высохли около трещин.

Когда перчатки опять стали хорошо смотреться, Миа достала из прорези под бачком веер для запястий. Она похлопала этим веером по ладони, раскрыла его у левого запястья и застегнула на пуговицу. Радужное оперение веера застыло и сделалось жестким. Когда она развернула и застегнула на другом запястье второй веер, у нее появились две большие визуальные мембраны размером с суповые тарелки. Они светились по краям ее рук.

Пластиковые перчатки ожили, как только их разряды соприкоснулись и слились с изнанкой вееров на запястье. Миа вновь пошевелила пальцами и принялась их разрабатывать. Веера на запястьях мгновенно уменьшились, приняли форму перчаток, обмялись по размеру и заколыхались, повторяя движения рук, показались давно знакомыми.

Веера перестали пропускать свет, и ее рук не стало видно. Потом все же появились их очертания — на поверхности вееров-запястий возникло их отражение. Действительность исчезла за границами этих вееров, и Миа увидела виртуальные образы своих рук, окаймленные двойными кругами синего свечения.

Взяв в руки один указатель, Миа вышла из туалета и направилась к выбранной кабине. Она шагнула внутрь, и занавес за ней закрылся. Ткань затряслась сверху донизу и полностью отвердела, а включившаяся машина словно окружила ее со всех сторон. Жесткая ткань занавеса превратилась в затененную небесную твердь. Большая часть реальности пропала, и Миа стояла, словно подвешенная в плывущем небе синего виртуального пространства. Бескрайней виртуальности, если не считать твердого пола у нее под ногами, потолка над головой, множества локаторов доступа, следящих устройств и записывающего оборудования.

Занавес был соткан из стеклянных волокон, тонких, как волоски, разноцветных волоконно-оптических сканирующих линий. Занавес поднялся, повинуясь движению ее наклеенных ресниц, и открылся вид, на котором взгляд Миа мог наконец отдохнуть. Хотя ее взгляд постоянно смещался, занавес всегда находился над ней, освещался иногда, и она могла видеть его фрагмент. Окружающая ее со всех сторон иллюзия казалась бесконечной.

Миа неуклюже схватилась за разъем и подключила свой наладонник. Кабина обнаружила механизм, тут же окружила ее круговой панорамой дисплея на наладоннике у Миа — виртуальным серым дымом таинственной бездны. Миа дотронулась до экрана пальцами в перчатках и не отпускала до тех пор, пока из его стеклянных глубин не выплыло несколько четких изображений: цикличный тахометр, часы, сетевой определитель.

Она выбрала один из самых больших сетевых ворот Сан-Франциско, затаила дыхание и проследила за паролем Мартина Уоршоу. Стена точно обрисовала очертания ее пальцев в перчатках, как чудовищную черную глиптику на фоне серой фактуры.

Следы померкли, занавес вновь сделался небесно-синим. После этого ничего особенного не произошло.

Однако маленький тахометр показывал, как в глубине Сети возникали непонятные процессы и что-то забурлило. Миа терпеливо ждала.

Через восемь минут тахометр исчез. Стены уплыли в звездную тьму, затем стремительно переместились в полномасштабный виртуальный ряд. Миа поняла, что попала в офис архитектора. Там стоял большой стол из материала под дерево, медные лампы светились ярким неестественным светом, а псевдомраморные предметы кружились в алгоритмических водоворотах. Кресла показались ей чрезмерно громоздкими, занимающими много места, но при этом очень уютными. Типичные кресла для стариков. Там были и кресла, считавшиеся последним писком моды в 2070-х годах, когда дизайнеры мебели внезапно обнаружили, что все деньги в мире скопились у стариков и они будут обладать ими до скончания века.

Виртуальный офис, изображенный на дисплее не без иронии, должен был походить на офис обычного архитектора. Строители реально существующих зданий, в противоположность виртуальным архитекторам, настаивали на своей тесной связи с осязаемым миром. Поэтому свои эскизы создавали из органических материалов, грифельных досок, мелков, чертежной бумаги и шпагата. Их можно было потрогать руками. Она не нашла в офисе ни одного экрана с данными. Если, конечно, не считать, что все виртуальное оборудование было экраном данных.

Между сложным дворцом памяти Мартина Уоршоу и этой выбранной наугад маленькой кабины с занавесом имелись серьезные расхождения. В сравнении со скругленными стенами углы виртуальной комнаты выглядели довольно противно. Особенно вздутости их виртуальных искажений. Наверное, подражание не могло решить вопрос, где следует настелить полы. Обводки пола изгибались в низких углах экрана вроде увязшей в болоте и медленно тонущей лодки.

В ложном окне на одной стене промелькнул поддельный сад, и его очертания были просто чудовищны. Деревья превратились в дрожащие смутные пятна, в кошмарные видения, тронутые радиацией под чуждым солнечным светом, плотным, будто сыр. Сам офис, видимо, гордился виртуальными растениями в горшках, но их большие листья казались жесткими и безжизненными, как противни с рифленым дном.

Миа обернулась и осторожно осмотрела виртуальный офис. Слева на стене висела фотография в массивной раме. На ней было запечатлено огромное многоэтажное здание. Очевидно, полномасштабный план дворца памяти. К фотографии прилагались пространные подписи с неясными сбитыми шрифтами. Дворец выглядел громадным, вычурным и мог испугать кого угодно. Миа почувствовала себя так, словно развернула рождественский подарок и обнаружила нечто несуразное, вроде пыхтящего локомотива. Виртуального чертика из табакерки, отапливаемого тоннами угля.

Она повернулась к центру комнаты. На столе красовалась лишь одна фотография в рамке. Миа сделала несколько шагов и попыталась приблизиться к виртуальному столу, не подходя к нему вплотную. Она вытянула руку и схватила фотографию. Поверхность перчатки сильно пострадала — на ней появились царапины и темные пятна.

Взаимодействие оказалось крайне неудачным. Неудивительно. Вне всяких сомнений, все это виртуальное окружение было зашифровано, расшифровано, снова зашифровано, анонимно передано через спутники и кабели, проэмулировано в чужой компьютерной среде с помощью плохо подходящих и устаревших протоколов, а затем воспроизведено по давно умершим графическим стандартам. Но хуже всего, что само место было старым. В отличие от обычных помещений, виртуальные здания не старились, но время сказывалось на них тонким налетом увядания, совсем как на их хозяевах. Маленький, игрушечный столик в углу явно начал разрушаться, и если на него смотреть под определенным углом, бросалась в глаза его облезлая поверхность.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23