Бард

Евгений Стерх
Бард

      Выражаю благодарность барду Владимиру Высоцкому за песню «Солдаты группы Центр»

 
      Хороший… Плохой… Главное – у кого ружье!
«Зловещие мертвецы», часть III «Армия Тьмы»

Пролог,
написанный Деометрией Жижикой, фельдъегерем
на службе лорда Александера Питта, Порт-Хлост,
графство Птица

      Когда Жюльен Петит был уже легендарным бардом и бродячие кукольники давали представления, в которых он являлся одним из главных героев, а мамаши рассказывали малышам сказки на ночь, в которых Жюльен верхом на драконе освобождал прекрасную принцессу, я встретил старика-барда на ярмарке в Порт-Хлост. Двое мальчишек бежали к полосатому полотняному балагану, и один другому кричал на бегу:
      – Жюльен приехал! Жюльен приехал! Он поет в балагане Одрика!
      Я еще усмехнулся тогда – за Жюльена выдавал себя каждый второй бродячий бард на Северном тракте, хотя я сам вообще сильно сомневался в его существовании. Но поскольку письмо нотариусу, с которым лорд Александер послал меня в Хлост, я уже передал и заняться мне было нечем, из любопытства да еще из какого-то озорства я пошел за мальчишками. Хотелось взглянуть на того, кто с таким бесстыдством выдает себя за героя сказок, никогда не существовавшего на самом деле, как я думал.
      Однако, уже подходя к балагану, я почувствовал будто бы укол в самое сердце – небольшой балаганчик Одрика был забит до отказа и не вмещал всех желающих послушать барда. Любители бардовской песни теснились на улице у входа и заглядывали за занавеску, пытаясь что-то там разглядеть. Из балагана доносились чистый, хотя и не выдающийся, голос и звуки мандолины.
      В сказках и балладах о приключениях Жюльена мне, как и вам, наверное, приходилось слышать о неких волшебных вещах, которые делали его великим бардом, – мандолина эльфов, волшебный напиток парсикамских магов, пузырек с драконьей кровью и так далее. Забегая вперед, скажу, что отчасти все это правда – и мандолина Жюльена действительно была сделана руками эльфов, и напитки он тоже вкушал, самые разнообразные, хотя предпочитал сладкое красное вино, и насчет драконьей крови – не совсем выдумки. Но не это делало его великим бардом. Мне, конечно, не раз приходилось наблюдать выступления бродячих артистов, в том числе и тех, кто выдавал себя за Жюльена. У некоторых из них и инструменты были получше, и голоса – без всяких волшебных напитков – намного сильнее и красивее. Но, глядя на них, каждый сразу понимал – это подделка, не настоящий Жюльен. Не было в них ничего особенного, легендарного, чего-то такого, что непременно должно быть у легендарного барда.
      Услышав голос в балагане, я сразу почувствовал – это голос настоящего Жюльена. Я отказывался в это верить, но ноги уже сами несли меня в балаган, я протискивался сквозь толпу, благо куртка графского фельдъегеря вызывала у собравшихся здесь крестьян бессознательное почтение и они расступались передо мной. Голос этот не был ни особенно звонок, ни удивительно красив или глубок – чистый, но не выдающийся. Между нами говоря, некоторые высокие ноты великий бард явно недотягивал, и я не уверен, что у него было так уж все хорошо с музыкальным слухом. Но как он пел! Сколько энергии, задора и веселья было в этом голосе! Какая волна радости и счастья шла от этого человека! Крестьяне в балагане стояли с блаженными улыбками на устах, словно улыбались невольно, как зачарованные, и пытались пританцовывать в такт незамысловатой в общем-то музыке. Стояли они плотно, так что танцевать не получалось, и толпа только покачивалась и задорно подрагивала в такт песне.
      Ту песню теперь уже знают все – жюльеновская стилизация под крестьянскую плясовую, о том, как глупый хозяин продавал корову за медный грош. Любой крестьянин в первом попавшемся трактире на Северном тракте вам споет эту песенку после третьей кружки пива. Но тогда, в балагане старого Одрика, песня исполнялась чуть ли не впервые и имела особенный успех. Теперь уже мало кто помнит, что в те времена граф Николас Брэд, сюзерен моего лорда Александера Питта, или Рогатый Ники, как втихую называли его крестьяне, ввел дополнительный налог на крупный рогатый скот – как раз тот самый медный грош. Так что песенка была с подтекстом – Жюльен просто издевался над графом, и все в балагане это понимали. А кто не понял сразу, до того дошло чуть позже. Примерно месяц или два Жюльен бродил тогда по Северному тракту, распевая, среди прочих, и эту песенку. Через три месяца ее горланил уже каждый мальчишка в самой захолустной деревне, а над графом начали открыто насмехаться. Еще через три месяца, собравшись в графском замке, дворяне графства сместили графа Николаса и посадили на престол молодого графа Алекса, сына Ники и большого приятеля моего лорда Александера. Впрочем, прямого отношения к дальнейшему повествованию эта история не имеет.
      Жюльен сидел прямо на стойке Одрика, на которую старикан выставлял пивные кружки, играл на той самой эльфийской мандолине и при этом широко, радостно улыбался. Вдобавок к тому он во время исполнения ухитрялся словно бы пританцовывать – пожимал плечами, покачивал торсом и елозил задом по стойке. Помимо этого великий бард еще и корчил рожи – подмигивал, кривил губы, хмурил брови и даже показывал язык. Но самое главное – он сам был захвачен своей песней. Видно было, что Жюльен получает удовольствие и веселится едва ли не больше всех. Веселье просто шло от него волной, оглушало стоявших в балагане и выкатывалось за его пределы, разнося по всей ярмарке невидимые флюиды и сигналы – Жюльен здесь, будет весело!
      Да простят мне читатели мою самонадеянность, но, думаю, в этом и состоял весь секрет великого барда – он пел не ради куска хлеба, не ради сомнительной славы, а потому что ему это нравилось. Он хотел веселиться и веселился, источая свое веселье на все вокруг.
      Впрочем, я забегаю вперед. В тот момент, войдя в балаган и увидев человека на стойке, я уже чувствовал, что это – настоящий Жюльен, но все еще отказывался в это верить. И как мне было верить в это, если единственное, более или менее ясное свидетельство о существовании Жюльена, которое попадалось мне на глаза в бумагах лорда Александера, относилось ко времени семидесятилетней давности! Причем, судя по бумагам, Жюльен в то время уже был совершеннолетним и состоял в гильдии бардов. То есть, если передо мной действительно сидел тот самый легендарный Жюльен, ему должно было бы быть лет около девяноста. А мужчина, распевавший во все горло песню верхом на пивной стойке, выглядел лет на пятьдесят, может быть, пятьдесят пять, не больше! Это просто не мог быть Жюльен.
      Мужчина на стойке веселился, словно насмехаясь над моим неверием, и распевал:
 
За медный грош продам, а грош пропью!
На кой она, рогатая, нужна!
Пойду сегодня ночью к шинкарю —
Он мне за грош нальет стакан вина!
 
      Я смотрел на него во все глаза. Сначала я видел как бы его всего сразу, не разбирая деталей, – веселый, озорной, подвижный, со смеющимися, прищуренными глазами моложавый старикан – короткие с обильной проседью волосы и глубокие морщины на лбу выдавали уже не юный возраст барда. А затем я обратил внимание на его куртку – потертую, но еще крепкую кожаную куртку с медными застежками в виде трилистника. Невзрачная в общем-то вещь, на такую не обратишь внимания и у старьевщика, если не знать одной детали. Такие невзрачные куртки с медными застежками-трилистниками делали на продажу подмастерья великих магов Парсикама. Я однажды уже видел такую на одном из гостей моего лорда. Он хвастался ею, как великим трофеем, и говорил, что заплатил за нее целую тысячу золотых. Ветхая на вид куртка была изготовлена с применением магических ритуалов и особых материалов. Прочность куртки практически равнялась прочности легкой кольчуги – она выдерживала удар обычного, без магических свойств, ножа и попадание стрелы со ста шагов. Но в отличие от кольчуги она весила гораздо меньше, ее можно было носить как самую обыкновенную одежду, не вызывая никаких подозрений. Очень удобная вещь для тех, кто не хочет привлекать к себе лишнего внимания, но опасается за свою жизнь, особенно в странствиях. Ни для кого не секрет, что одетый в кольчугу лорд в любой таверне вызовет интерес нечистых на руку людишек – если прикрыт броней, значит, имеет что-то ценное и опасается за свою жизнь. А старая потертая куртка не привлечет внимания даже самого неразборчивого грабителя.
      Разглядев куртку барда, я невольно поднял глаза к его лицу и встретился взглядом с этим человеком. Его прищуренные глаза по-прежнему смеялись, словно бы он прочел мои мысли и теперь насмехается над моим «открытием». Не могу быть уверен, но мне и теперь кажется, что он тогда все прочел в моих глазах – и сомнение в его «подлинности», и удивление его видом, его возрастом, и узнавание магической вещи, которую мог себе позволить только очень богатый человек. Или тот, кто всю жизнь провел в странствиях и снял ее в качестве трофея с убитого врага. От этого взгляда меня бросило в жар, щеки мои запылали, а Жюльена, похоже, это развеселило еще больше.
      Когда Жюльен допел, зрители стали хлопать, кричать и свистеть от восторга, а старый Одрик поднес Жюльену стакан из черного непрозрачного драконьего стекла. Бард отпил из него, кивнул Одрику. Со всех сторон послышались голоса:
      – Давай, Жюль!
      – Спой еще!
      – Еще раз про корову!
      – Что-нибудь еще спой!
      Жюльен в ответ поднял свой стакан и весело подмигнул в толпу:
      – Сейчас-сейчас! Только горлышко промочу!
      И тут же толпа словно очнулась. Со всех сторон к стойке потянулись руки с монетами и раздались голоса:
      – И мне горло промочить!
      – Одрик, давай пива! Пива мне!
      – Наливай, старик!
      И Одрик на пару со своей дочкой Фридой стали метать на стойку кружки с пивом, едва поспевая собирать медяки. Что ж, подумал я, Жюльен это или нет, но бард авторитетный и уверенный в себе. Он не стал выставлять перед собой шляпу, как нищий для подаяния, он договорился с трактирщиком – петь в его заведении для привлечения клиентов. За определенную плату, конечно. И, похоже, у обоих сегодня будет удачный вечерок – торговля у Одрика шла бойко, как никогда. Я снова встретился глазами со старым бардом и снова увидел в этих глазах лукавую усмешку, будто он читал мои мысли и эти мысли его веселили. Словно подтверждая мою догадку, Жюльен подмигнул и сделал мне салют стаканом. Кто-то обернулся ко мне. Чувствуя, что краснею, я готов был выбежать на улицу от стыда, но неведомая сила прочно удерживала меня на месте.
      А Жюльен тем временем отставил стакан, снова взял мандолину и запел:
 
Если горло не промочишь,
Может ссохнуться оно.
Потому с утра до ночи
В кабаке мы пьем вино!
 
 
А вино иссякнет в бочке —
Станем пиво выпивать!
Только жаль – шинкарь не хочет
Пену с пива обдувать!
 
      И нестройный хор уже порядком захмелевших голосов изо всех углов балагана подхватил вместе с бардом припев:
 
Эй, хозяин! С кружки пену сдуй!
Да налей полнее, старый обалдуй!
Для просохших глоток влаги не жалей!
Пополнее в кружки пива нам налей!
Пополнее в кружки пива нам налей!
 
      Даже старый Одрик, раскрасневшийся от усердной работы, улыбнулся в зал и сделал вид, что сдувает с пивной кружки пену. Незамысловатый этот жест вызвал в разгоряченной толпе дружный хохот и неподдельный восторг, близкий к экстазу.
      В таком вот духе веселье продолжалось все дальше и дальше, набирая обороты. Я не слишком-то привык к крестьянским праздникам; в поместье моего лорда менестрели на торжествах больше пели рыцарские баллады. Но уже через какое-то время с удивлением ловил себя на том, что начинаю приплясывать под незамысловатые мелодии крестьянских песен, а однажды на мне даже повисла крупная крестьянская девушка, протискивавшаяся мимо, и с ошалевшими глазами попыталась протанцевать со мной несколько па в обступившей нас толпе. К собственному удивлению, я с радостью попытался подстроиться под ее разгоряченный галоп, но у нас, конечно, ничего не вышло. Пока я вместе со всеми хохотал над этим неуклюжим танцем, девушка протиснулась куда-то мимо, и я почти расстроился. Но тут снова поймал веселый взгляд барда и опять смутился.
      Когда, казалось, веселье достигло предела, за которым начнутся неуправляемый разгул, разврат и погром, вошедшие в экстаз зрители уже готовы были сотворить что-то безумное, Жюльен вдруг поднял свой черный стакан, произнес:
      – А теперь я хочу выпить за наших предков, павших в великих битвах прошлого! – и залпом выпил содержимое стакана. На секунду повисла неловкая тишина, а потом кто-то рявкнул:
      – За предков! Одрик, наливай!
      И снова потный Одрик с Фридой стали метать на стойку кружки, а Жюльен тем временем запел старую балладу о рыцаре Роланде, павшем на пути к Башне Тьмы:
 
Сокрыта на лоне туманных равнин
Высокая Тьмы Цитадель.
Но Роланд Отважный сквозь пепел и дым,
Благую преследуя цель,
 
 
Вступает во Мрак и на ощупь бредет,
Сжимая меча рукоять.
И светит ему, и чело его жжет
Проклятия злого печать…
 
      Слушатели растерялись всего на секунду, а Жюльен тут же завладел их вниманием и увлек его подальше от опасных мыслей о разгуле и разрушении. Голос его звучал проникновенно и даже дрожал в особо трепетных местах вроде:
 
…Но башня пуста, лишь лоскутья Мечты,
В истлевшую ткань обратясь,
Зловонною кучей лежат у плиты…
 
      – и так далее. Эльфийская мандолина наконец-то показала свой чарующий голос – извлекаемые из нее бардом звуки сплетались в ажурную вязь, словно тончайшее кружево паутины какого-нибудь магического паука. Паутина эта тонко, но все плотнее и плотнее окутывала сознание слушавших мандолину, похищая их разум, волю и погружая в мир волшебных видений. Я сам, сотни раз слышавший эту балладу в главной зале поместья, был зачарован исполнением Жюльена. Я словно бы перенесся на те самые туманные равнины и уже почти видел рваные клочья тумана, уже начал щурить глаза, высматривая шпиль темной башни вдали, но тут мелодия плавно угасла. С трудом вернувшись к реальности, я увидел, что все посетители балагана, так же как и я, застыли в каком-то трансе. Даже Одрик стоял не шевелясь, держа на весу полную пивную кружку. И только Жюльен по-прежнему усмехался своими прищуренными глазами.
      – Ну, предками честь отдали! А теперь что? Еще разок про корову? – спросил он своих слушателей, вырывая их из объятий волшебного сна. И слушатели, медленно приходя в себя, лишь согласно кивали – давай, мол, что хочешь.
      Угасшее было веселье снова начало разгораться, но опасный накал уже был снят. Жюльен снова пел, смеялся, шутил, рассказывал какие-то нелепые байки и корчил рожи. Где-то около полуночи, просидев на стойке часов пять, Жюльен отложил мандолину и лишь развел руками на протестующие крики:
      – Завтра даже разговаривать не смогу, – и словно в подтверждение своих слов показал на горло. Недовольные еще какое-то время поныли, но Жюльен лишь улыбался им в ответ. Он слез со стойки, и народ постепенно начал расходиться, не забывая, впрочем, взять на посошок еще по кружке пива. Я неожиданно обнаружил себя стоящим посреди полупустого балагана с дрожащими от усталости ногами и в полном смятении чувств. Я ужасно устал, но одновременно чувствовал себя почти счастливым. Подняв глаза, я обвел ими заведение и обнаружил Жюльена за одним из столиков в дальнем углу балагана. Он жестом приглашал меня к себе за столик, указывая на свободный стул.
      – Присаживайтесь, господин фельдъегерь, – скорее прочел по его губам, чем услышал я шепот барда. Послушно, словно автомат, я подошел и сел на указанное мне место. Рядом тут же появилась раскрасневшаяся, вся мокрая от пота и пива Фрида и поставила передо мной кружку пенного напитка:
      – На здоровье.
      Пробормотав благодарность, я поднял глаза на Жюльена и снова встретился с ним взглядом, уже совсем близко. Они по-прежнему улыбались, эти глаза, но теперь я видел – это глаза глубокого старика, пусть даже живет он в относительно молодом теле.
      – Что вас так взволновало, господин фельдъегерь? – спросил меня Жюльен. – Я весь вечер приглядывал за вами – вы словно сам не свой. Ошалевший какой-то. Что вас беспокоит?
      – Как? – только и смог выговорить я сразу. Жюльен изумленно приподнял бровь, ожидая продолжения. И я продолжил: – Как… вы здесь? По моим подсчетам, вам должно быть лет девяносто, может быть, чуть-чуть меньше! А вы выглядите на пятьдесят… – сказал я и увидел грустную улыбку барда. Правда, теперь он выглядел старше на целый десяток лет – концерт его вымотал. – Ну, на шестьдесят, – поправился я. – Как? Сколько вам лет на самом деле? И вы ли это? Я имею в виду, вы тот самый Жюльен Петит?
      Какое-то время он помолчал. Его стакан черного драконьего стекла был с ним, и он отхлебнул из него, а затем сказал:
      – Мне сто пятнадцать лет. Я так давно живу на свете, что начал путать события, отстоящие друг от друга на десяток-другой лет…
      – Но как?! – снова задал я этот вопрос.
      – О, это очень давняя история, – ответил Жюльен. – Время уже позднее, вы, я вижу, порядком устали… вы уверены, что хотите ее услышать?
      Я лишь кивнул в ответ. В душе моей поднялось полнейшее смятение, и мысли понеслись в моей голове вскачь, обгоняя одна другую. Меня посетило чувство, что сейчас я прикоснусь к настоящей Тайне, стану свидетелем чего-то необычайного.
 
      Дальнейший рассказ великого барда Жюльена Петита я привожу ниже, восстановив и записав его по памяти, в меру своих слабых литературных сил. Потому прошу простить мне недостатки моего литературного стиля и отнести их на отсутствие опыта литератора. Если же вы, мой благородный читатель, найдете ниже приведенное повествование захватывающим, прошу отнести это на счет выдающегося таланта рассказчика великого барда.
 
       Писано – Порт-Хлост, 14-го числа
       летнего месяца Маргидора в год 3252
       по летосчислению Файерана

Рассказ достойного Жюльена Петита,
Великого Барда, магистра гильдии бардов,
благородного рыцаря ордена дракона

Глава первая,
повествующая о том, как достойный Жюпьен узнает
о злодействах на Северном берегу и известие
это вызывает у него праведный гнев

      История эта началась, дай бог памяти, году в пятьдесят втором – пятьдесят третьем (достойный бард имеет в виду год 3152 по летосчислению Файерана – здесь и далее примечания Диометрия Жижики, записавшего эту историю). Я уже целый год учился в академии гильдии бардов, которую мы в шутку называли «бардель», и даже успел несколько прославиться в этом заведении. Академия эта и по сей день размещается в городе Абадилле – центре графства Прокс.
      В те времена ученики академии, будущие барды, каждый год, уходя на летний отдых, выбирали себе задание, которое должен был одобрить их наставник. Например, написать пьесу из современной жизни или исторический трактат, трактат о свойствах целебных трав, о нравах жителей какой-нибудь отдаленной местности и так далее. Изначально, как мне удалось установить из давних документов, академия задумывалась как школа странствующих бардов. В уставе гильдии бардов само понятие «бард» определяется так: «Странствующий менестрель, актер либо научный изыскатель, собирающий свидетельства об отдаленных местах и удивительных событиях, описывающий обычаи неведомых народов и замечательные подвиги героев». Другими словами, барды изначально были призваны стать хранителями знаний, собирать их и накапливать, как скупец складывает в ларчик медяки. Само собой, для сбора всевозможных сведений необходимо было постоянно странствовать – посещать отдаленные места, встречаться со свидетелями замечательных событий, «…а прежде всего – стремиться лично засвидетельствовать необычайные происшествия и подвиги героев» – так сказано в уставе. Устав предписывает барду «…при всякой возможности стремиться войти в товарищи к героям, задумавшим исключительное предприятие. А если такой возможности не представится – попытаться сопровождать героев тайно». Наша гильдия изначально была задумана как организация романтиков и авантюристов, при всякой возможности ищущих неприятностей на свою филейную часть, для того чтобы потом эти неприятности и сопровождающие их события детально описать. Форма описания приветствовалась тогда любая – рыцарская баллада, пьеса для уличного театра, научный трактат – как самому барду будет удобно. Главное – записать как можно больше событий, сохранить их для потомков.
      Конечно, при таком образе жизни барду нужны были разнообразные знания и умения. В первую очередь, конечно, грамота – умение писать и читать тексты, причем не только на языке людей, но и высоким слогом, коим иногда пользовались эльфы, и на языке орков Восточных земель. Конечно же, музыкальная грамота, пение и актерство, ибо устав запрещает бардам «добывать себе пропитание иными способами, кроме как исполнение песен, представление пьес, наставничество в письменных науках, участие в опасных предприятиях на компанейских условиях, а также писание писем и прочих документов». Задумано все это было с благородной целью, дабы совместить приятное с полезным – предоставить возможность бардам добывать хлеб насущный и заставить их выполнять свое основное предназначение – собирать и хранить Знание. А для того чтобы бард мог уверенно чувствовать себя в походах и опасных предприятиях, ученикам преподавали фехтование, верховую езду, причем не только на лошадях, но и на единорогах, ящерах темных эльфов и волках восточных орков. Мы изучали основы травничества и то, что называют «магией бардов», хотя назвать эту науку «магией» с полным правом нельзя. На самом деле это что-то среднее между искусством музыканта, певца и настоящей магией. Но к этому предмету мы вернемся чуть попозже.
      Многие из нас пошли в барды не только потому, что имели к нашему ремеслу какие-то склонности. Нас манил еще и дух романтики, авантюризма, тех самых опасных предприятий, которые были воспеты в сотнях бардовских песен. Мы мечтали о подвигах, дальних походах, боях с орками и морскими пиратами, о великих битвах с демонами Мрака. В академии у нас подобралась группа таких вот отъявленных романтиков и авантюристов, которые, собираясь по вечерам, строили планы будущих «опасных предприятий». В свою очередь, нам противостояла группа прагматиков, как сами они себя называли, хотя я бы счел их скорее циниками.
      Со времен образования гильдии, да и самой академии, многое изменилось. Из разрозненных одиночек, небольших групп авантюристов барды превратились в огромную сеть, со своей иерархией, со своими магистрами и казначеями. В нашей гильдии, как, впрочем, и в любой организации, со временем началась борьба за власть, интриги, карьеризм, приспособленчество. Формально следуя букве устава, уже далеко не все барды следовали его Духу, основной цели, для которой была создана гильдия, – собирать и хранить Знание.
      Вот и некоторые ученики в академии видели прежде всего теплое место, где совершенно бесплатно можно было получить сносный кров и кусок хлеба, а далее, приобретя кое-какие умения, устроиться на еще более теплое место. Например, смотрителем какой-нибудь библиотеки или архива, репетитором к деткам богатого лорда, менестрелем к такому же лорду или, на худой конец, писарем в нотариальную контору. Как я уже говорил, они называли себя «прагматиками» и противопоставляли себя нам, «романтикам». И это было бы еще ничего, но подобное положение сложилось гораздо ранее нашего прихода в академию. Из года в год в академии все яснее обозначались два этих лагеря, и мы лишь приняли эстафету от старших товарищей. Более того, к тому времени, когда мы стали учениками, некоторые из наших наставников уже были представителями того или иного лагеря – «романтиками» и «прагматиками». Понятно, что наставники-«романтики» были больше расположены к нам, таким же оболтусам, как и они в молодости, прощали нам мелкие пакости и гордились нашими успехами. На-ставники-«прагматики» – наоборот, сочувствовали враждебному лагерю.
      Когда пришло время первый раз выбирать себе задание на лето, мы, «романтики», бросились изобретать самые невероятные приключения – от похода к пиратским заводям Южных морей до объявления войны оркам, на востоке. Однако большинство наших планов разбилось в пух и прах о непробиваемый прагматизм нашего старшего наставника, барда Хуго, который наставлял нас в травничестве и магии бардов. Под каждое предприятие он требовал обоснование, расчет сил и средств. В Южные заводи? Прекрасно! Какое понадобится снаряжение? Где его взять? Сколько оно стоит? Сколько будет стоить аренда кораблей для предприятия? Сколько понадобится человек, чтобы его осуществить, чем их кормить и вооружать и, самое главное, какова причина и цель военного вторжения в заводи? Он просто разбивал нас своими вопросами вдребезги.
      Что касается «прагматиков», они над нами здорово тогда поиздевались – разного рода шуточки, смешки, обидные клички, вроде «предводитель голозадого пиратства», – их сарказм мы оценили в полной мере. «Прагматики» в отличие от нас ничего грандиозного не выдумывали. Они задавали себе какие-нибудь научные изыскания в библиотеке академии, вроде анализа текстов древних баллад, составления географических карт малоизвестной местности по имеющимся схемам. Им, правда, тоже не всегда везло, поскольку на совете наставников «романтики» зачастую легко доказывали, что никакой практической пользы или серьезного значения такие работы иметь не могут. Особенно усердствовал в изобличении «этих архивных кротов», как он их называл, наставник Митко, который наставлял нас в фехтовании и верховой езде. Уж он-то был романтиком и авантюристом в полной мере, о чем свидетельствовали многочисленные шрамы на его лице, руках и на груди. Наставник Митко был твердо уверен, что место барда – на проезжем тракте, в пути, а не в архиве или канцелярии.
      В конечном итоге, когда все сроки выбора задания проходили, наставник предлагал своим незадачливым подопечным два-три задания на выбор. Обычно это был сбор сведений, слухов и их проверка где-нибудь в не очень отдаленной местности, о чем-нибудь не слишком важном – падеж скота, массовые драки, иногда – засуха, голод, воровство местных чиновников. Выбирать, конечно, было особенно не из чего, но приходилось – задания определял магистрат, эти сведения были ему для чего-то нужны, а любой несогласный в пять минут покидал не только стены академии, но и гильдию вообще. Со всеми вытекающими последствиями – без охранного знака гильдии менестрель много не заработает, ему просто не дадут, да и ни в один приличный дом на службу не примут.
      Таковы были нравы, царившие в академии в годы моего там обучения, из-за которых мы с товарищами и прозвали академию бардов «барделем».
      В то первое лето, пережив разгром наших грандиозных планов наставником Хуго и издевательства со стороны «прагматиков», многие мои товарищи безропотно приняли задания, предложенные наставником, и на том успокоились. Но я успокоиться не мог – почувствовал себя оскорбленным до глубины души. Из упрямства и самолюбия – «Я им всем докажу, они еще узнают!» – я стал разрабатывать план самостоятельной экспедиции. Просиживал по ночам в библиотеке, ходил по городским тавернам, прислушивался к разговорам, выискивая какой-нибудь подходящий для себя слух, известие об опасных предприятиях. Время, проведенное тогда в библиотеке, не пропало даром. Во-первых, я неплохо изучил географию Файерана, а во-вторых, начал ориентироваться в том, где можно найти что-то по-настоящему опасное и неизведанное, а где все уже давно изведано.
      Подходящий слух нашелся – экспедиция из двух кораблей в одном из южных портов собиралась направиться к легендарному острову Фрунжима, обители западных эльфов, который и неизвестно доподлинно существовал ли вообще. Единственная проблема состояла в том, что времени до экспедиции оставалось совсем немного – около месяца. И за это время мне необходимо было преодолеть около тысячи лиг в неблагоприятных условиях. К тому же нужно было составить грамотную записку для совета наставников и убедить их выделить мне немного денег на это путешествие – сам я не мог собрать нужной суммы, как ни рассчитывал свои затраты.
      Записку я тогда составил и, несмотря на категорический отказ наставника Хуго одобрить мое задание, добился, чтобы его рассмотрели на совете. После жарких дебатов на этом самом совете, где наставник Митко едва не накинулся с кулаками на наставника Хуго, мое задание все же одобрили и выделили немного денег. Уже тогда, еще не отправившись в путь, я стал знаменитостью в академии: единственный со своего курса отправился в самостоятельную экспедицию – настоящую Экспедицию.
      Я успел на корабль и попал на остров Фрунжима, и это стало первым в моей жизни настоящим опасным предприятием. Возможно, если судьба сведет нас снова, я расскажу вам эту историю. Сейчас нам важно другое – последствия той моей первой экспедиции. Я вернулся из нее с целой горой трофеев: привез первую свою магическую вещь – перчатки с особыми свойствами, длинный эльфийский нож, новые сапоги и плащ, да много чего еще, в том числе и первый свой боевой шрам – на правой руке. Но самое главное – я привез карту.
      По ходу своего путешествия я, согласно плану экспедиции, утвержденному советом, делал записи о нравах и обычаях тех мест, где приходилось бывать, а также зарисовки местности, особенно береговой линии, мелей, кроме того, дорог, троп, горных перевалов. Эльфы, с которыми мне довелось пообщаться на острове, заинтересовались этими записями и предложили сделку. Они предложили сделать им подробные копии своих записей, возможно, дополнив их по памяти недостающими деталями, а они эти мои заметки-зарисовки наложат на свою, уже имеющуюся карту, подправят ее, если обнаружат неточности. И копию этой вот исправленной карты они передадут мне. Я удивился по глупости: «Зачем она мне?» Эльфы посмеялись надо мной и сказали, что любой капитан в Южных морях, не торгуясь, отдаст за такую карту как минимум сотню золотых. И оказались правы. Получив карту и кое-как сделав с нее копию, я легко продал ее капитану своего же судна за полсотни золотых. Это было удачной сделкой, поскольку еще полсотни капитан требовал с меня за проезд на его посудине.
      По возвращении в академию меня ждали восторженный прием моих товаришей-«романтиков», теплый прием наставника Митко и холодная ненависть моего старшего наставника Хуго. И он, наверное, выжил бы меня из академии, не пойди я сразу по приезде к казначею академии – магистру Тибо. Тибо был не слишком известным бардом, может быть, одну-две его песенки и распевали на Северном тракте, но не более. Кроме того, я не уверен, что он и их-то написал. Зная Тибо, смело могу предполагать, что он мог их и купить у другого, более талантливого, но менее оборотистого барда.
      У Тибо не было таланта барда, но у Тибо был талант торговца. Тибо умел выгодно продавать те Знания, которыми академия располагала в огромных количествах, но не умела реализовать. Тибо умел. Он продавал свитки с описанием ритуалов вызова дождя, трактаты по обнаружению руд, описания различных технических средств и прочее, прочее, прочее. У него буквально был нюх на покупателей, он умел предложить товар и убедить покупателя, что товар ему просто необходим. А поскольку штат академии постоянно увеличивался, медленно прибавлялось и число учеников, Тибо был нужен непрактичным бардам как воздух. Магистр Тибо обеспечивал расходы академии сначала как помощник верховного магистра, потом – как полноправный магистр. А со временем магистр Тибо приобрел право самостоятельно, без верховного магистра, рассматривать заявки магистрата на выделение средств, а с этим правом – огромное влияние. Фактически Тибо тогда был вторым человеком в академии, после верховного магистра Арилага.
      Я еще мало разбирался в официальной и реальной иерархии академии, потому к Тибо зашел почти по-свойски, как к рядовому наставнику. Зашел и сказал:
      – A y меня кое-что есть для вас! – и, показав ему карту, полученную от эльфов, предложил делать с нее копии и продавать капитанам. Тибо почуял выгоду сразу, едва только увидел карту у меня в руках. Глазки его сощурились, зубы обнажились в каком-то оскале, он стал рассматривать карту, слушал мои пояснения и приговаривал:
      – Так-так, интересно… – А потом вдруг спросил: – Чего ты хочешь за это?
      Я был молод, наивен, мне было неизвестно, что каждый стоящий трофей, принесенный из странствий, барды в нарушение устава передают Тибо не просто так, а за плату, и уже давно. Я искренне верил, что все, добытое мною в странствиях, принадлежит гильдии, так же как и я сам могу воспользоваться любым из трофеев любой экспедиции, если будет нужда. На самом деле, конечно, все обстояло совсем не так.
      А тогда я лишь пожал плечами и сказал что-то вроде того, что добывать трофеи для гильдии – мой долг, мне ничего не надо и все такое. Тибо посмотрел на меня с недоумением, потом усмехнулся и сказал:
      – Конечно, это так. Но заметь – ты один со всего курса отправился в настоящую экспедицию, да еще совершенно самостоятельно! И ведь добыл действительно ценный трофей! Разве тебя не нужно поощрить за это?
      Я снова лишь пожал плечами. А Тибо, сообразив, что имеет дело с наивным мальчишкой, быстренько заключил со мной очень простой договор. Мы условились, что я буду согласовывать с Тибо планы всех своих последующих экспедиций и принимать во внимание его пожелания относительно трофеев. А он в благодарность за это будет оказывать мне определенную помощь.
      – Ну вот, например, – сказал Магистр, – тебе же нужно будет писать отчет об экспедиции? И он будет объемным, этот отчет, займет не одну страницу, так? А где ты его будешь писать? В общей спальне, где кроме тебя еще девять горлопанов? – спросил магистр. Я растерялся, поскольку подумать об этом еще не успел. Но, подумав, сообразил, что Тибо прав – мы жили в комнатах по десять человек, и там не то что отчет писать, иногда разговаривать было невозможно – приходилось кричать, такой шум стоял. С удовольствием наблюдая мой растерянный вид, Тибо заключил: – Ну вот. А я смогу устроить тебе отдельное помещение. Квартиры магистра, конечно, не обещаю, но каморку на чердаке гарантировать могу. Как, по рукам?
      Он еще спрашивал! В те времена отдельная каморка казалась мне непозволительной роскошью, пределом мечтаний. Пораженный щедростью магистра, я лишь кивнул в ответ.
      – Отлично! – обрадовался Тибо. – Только маленькая просьба, – добавил он на прощание. – Когда закончишь отчет, покажи его сначала мне, ладно?
      С того дня Тибо стал моим покровителем. И Хуго, как бы сильно он ни ненавидел меня, посрамившего «прагматиков», оставалось держать свое недовольство при себе.
      Написание отчета действительно оказалось делом непростым, но очень увлекательным. Днем я проводил время на занятиях, а по вечерам в своей собственной «квартире» – малюсенькой каморе под крышей академии – писал отчет. Принявшись за этот труд, я обнаружил, что мне не хватает знаний для того, чтобы грамотно описать все увиденное и пережитое мной. Например, проходя через край, населенный скотоводами-дайками, я имел возможность наблюдать их свадебный обряд, который теперь и описывал. Но я не знал, как, например, называются жилища дайков, старшины их поселений, некоторые предметы быта, оружие. Через земли скотоводов я шел быстро – мне нужно было торопиться на отплывающий корабль, поэтому многого узнать просто не успел. А без этих знаний отчет выглядел убого; получалось что-то вроде: «Тот мужчина, который был в деревне самый главный, взял ту штуку, на которую был прикреплен тотем племени, и произвел ею круговое вращательное движение». Мне и без гадалки было ясно, что совет наставников разорвет меня за такой отчет. Приходилось восполнять пробелы в своих знаниях.
      Старый книжный червь, хранитель библиотеки бард Серго Ажан, уже привык к моим ежевечерним визитам, даже стал благосклонен ко мне. А покровительство Тибо еще и добавило этой благосклонности, поскольку вызванный к казначею хранитель во время разговора о том, что «надо бы посодействовать этому резвому мальчику», то есть мне, ухитрился выпросить у нашего торговца какую-то сумму на ремонт библиотеки. Так что Ажан меня теперь встречал с распростертыми объятиями и даже позволял брать некоторые, не особо ценные книги к себе в каморку.
      Каморка была моей особой гордостью, моим обиталищем, моим личным пространством. Здесь хранились мои вещи, на стене висел купленный у дайков охотничий лук, здесь за своим собственным письменным столом я проводил ночи напролет за чтением и писанием отчета. Стол этот со временем оказался завален бумагами, книгами, закапан свечным воском, кое-где присыпан хлебными крошками и залит вином – остатками поспешных трапез. Как выяснилось позже, это было его нормальное состояние.
      Помимо необходимых мне знаний в своих изысканиях я открыл и множество других, не нужных мне на тот момент, но чрезвычайно увлекательных сведений. Порою, увлекшись чтением очередной книги, я совершенно забрасывал отчет и возвращался к нему лишь тогда, когда дочитывал эту книгу. Так, например, меня увлекли «Описание обычаев драконов Диких земель», «История некромантии», «Интриги королей орков», да и многое другое. Благодаря этим, вновь приобретенным знаниям я совершенно случайно получил небольшой заработок, который мне весьма пригодился.
      В то время я был увлечен одной молодой особой, что служила в магической лавке в районе ремесленников. Несмотря на свою занятость отчетом, я то и дело сбегал в город, дабы повидаться с этой особой, даже ухитрялся писать ей восторженные стихи и передавать в небольших, но каллиграфически выписанных записках. Девица меня своим вниманием не баловала. Насколько я понимаю, она обладала кое-какими магическими способностями (иначе просто не могла бы работать в той лавке) и мечтала выйти замуж за дипломированного мага. А маги, как известно, к бардам относятся с легким презрением, как к несостоявшимся магам, магам-недоучкам, магам-неудачникам. Это, конечно, в корне неверно, но таково их расхожее мнение. Вот и девица хоть и принимала мои записки, маленькие подарки, но провожать домой себя не позволяла, а уж сходить со мной на танцы – и подавно не могла. В расстроенных чувствах после неудачного свидания я отправлялся в небольшую таверну неподалеку, где, если водились деньги, выпивал кружку-другую пива.
      И как-то раз, сидя в таверне, я услышал разговор двоих ремесленников о магических городах Парсикама с их Серебряными башнями. Конечно, дела мне не было до этого разговора, но один из ремесленников столь невежественно рассуждал об этих городах, так лживо их описывал, что я, несмотря на смятение чувств, не удержался и встрял в разговор:
      – Все это – полная чушь. Магические города Парсикама подробно описаны в книге барда Фловеля «Трактат о Серебряных башнях», и все там совершенно не так, как вы, любезнейший, рассказываете. Фловель провел около семи лет, странствуя по Парсикаму, и его описания очень подробны. Серебряные башни вовсе не отлиты целиком из серебра. Это каменные сооружения магического предназначения, покрытые как бы чешуей из серебра. А сделано это потому, что серебро очень хорошо воспринимает некоторые виды Тонких Энергий, и потому внутри здания возникают благоприятные условия для проведения магических процедур…
      Не только ремесленник, которого я перебил, но и его собеседник, да и вообще все присутствовавшие в таверне, разом замолчали и с интересом начали слушать мой рассказ. Обнаружив такое внимание к себе, я забыл на время даже о своем разбитом сердце и, увлекшись, стал подробно пересказывать книгу Фловеля. На это ушел целый вечер, а благодарная аудитория в конце моего рассказа поднесла мне кружку пива и куриную ногу в качестве гонорара.
      Вскоре я вновь оказался в той же таверне, где ко мне с порога обратился один из завсегдатаев:
      – Слушай, бард, расскажи-ка что-нибудь!
      Другие посетители его поддержали и даже сразу поднесли мне кружку пива в качестве аванса за интересный рассказ. Я согласился, начал увлеченно что-то рассказывать. Мне самому тогда было интересно поделиться только что прочитанными книгами с другими. Я снова целый вечер что-то рассказывал ремесленникам, а потом кто-то из них спросил:
      – Ну а завтра ты придешь?
      Не помню, что я ответил, помню только, что посещать таверну у меня выходило три-четыре раза в неделю. И очень скоро выяснилось, что количество посетителей в эти дни в таверне увеличивается. Я стал своего рода аттракционом для местных ремесленников, бесплатным развлечением по вечерам. Вскоре хозяин таверны сам предложил мне небольшую плату за то, что я буду три-четыре раза в неделю выступать в его заведении. Со временем я уже не только пересказывал книги, но и пел песни, читал байки и лицедействовал. Расположения той девушки, с которой все началось, я так и не добился, зато прошел хорошую школу выступлений на публике и подзаработал денег. В дальнейшем мне все это очень пригодилось. Да и вниманием девушек я тоже не остался обделен. Крутобедрые и грудастые – кровь с молоком – дочки ремесленников хоть и не были столь утонченны, как моя возлюбленная из магической лавки, зато были проще, сговорчивей и смотрели на меня с нескрываемым обожанием.
      Однажды я зашел к Тибо показать еще одну главу своего отчета и похвастался своим заработком. Тибо внимательно выслушал, задал множество уточняющих вопросов, ласково улыбнулся. А затем спросил: не понадобятся ли мне в моих будущих путешествиях Сапоги Странника, из кожи подземной гидры? Конечно, я не мог отказаться от таких сапог: легкие, прочные, ноги не устают и не потеют в них – можно пройти на десятки лиг больше, чем в обычных сапогах. А еще через месяц наиболее толковые ученики уже выступали практически по всем тавернам города и округи, половину своего заработка передавая Тибо. На лето наш магистр-казначей собрал целую бригаду учеников, которых отправил с гастролью по захолустьям в качестве летнего задания.
      Тем временем отчет, несмотря на все препятствия в его написании, подходил к концу, на дворе стоял уже конец зимы, и пора было выбирать себе новое задание на лето. В «своей» таверне я всегда прислушивался к разным разговорам, слухам, проявлял интерес к любой информации. И вскоре ремесленники сами стали обращаться ко мне, стремясь поделиться любыми, порой дурацкими сплетнями: в лесу неподалеку живет ведьма, которая обращается в черную кошку, маги наводят порчу на молоко – оно скисает, в сосудах из драконьего стекла крепкое вино может воспламениться и прочая чушь. Но иногда среди вороха небылиц попадались по-настоящему ценные сведения.
      Как-то раз двое моих постоянных «информаторов» – сапожник Жюв и ткачиха Эдита, едва я зашел в таверну, бросились ко мне и наперебой затараторили:
      – Ты слышал?! Слышал?! Отравили солдат на Северном берегу! Отравили каким-то ужасным ядом! Они почернели и обуглились все, а перед смертью страшно корчились и кричали! Нет, не корчились, они бились в судорогах!
      Жюв с Эдитой стали выяснять друг с другом, какой же ужасной смертью все-таки умирали солдаты, привлекая к себе внимание всех присутствующих. Я присел за ближайший столик и, поскольку уже имел некоторый опыт в таких делах, начал осторожно задавать уточняющие вопросы:
      – Когда это случилось? Сколько солдат погибло? Откуда известно, что они отравлены, а не заболели, например? Или укушены змеями?
      – Ха! Какие змеи в это время?! – усмехнулся Жюв. – Тем более на Северном берегу! Да там еще месяца три снег лежать будет! Нет, отравили солдат, точно!
      – В тех местах появился новый торговец рыбой, – перебила его Эдита, – который подрядился по дешевке снабжать рыбой гарнизон. А как только солдаты померли, торговец-то… – Эдита красноречиво развела руками и даже присела, – исчез! Точно, он потравил солдат!
      – Много солдат умерло? – продолжать спрашивать я.
      – Да весь гарнизон! – тут же ответил Жюв, но я, зная его, усомнился в подлинности этих слов. – Все как один! Человек сто, не меньше!
      Жюв не мог знать, что такие большие гарнизоны сегодня существуют только в крупных городах, а в крупном городе едва ли станут связываться с сомнительным торговцем рыбой. Тем более на Северном берегу, где этих торговцев пруд пруди. То есть подробностей ни Жюв, ни Эдита не знали, да я и не ждал от них большего. Теперь пришло время задать самый важный вопрос:
      – А откуда известие, кто принес?
      Оказалось, с севера приехал торговец, который регулярно покупал у Жюва с Эдитой товар, он этой новостью с ними и поделился. Задав для приличия еще несколько вопросов, я пустился в рассуждения о ядовитых видах рыб, о которых знал, честно говоря, не так и много. Ремесленники слушали внимательно, то и дело восклицая что-то типа: «Ну надо же! Не буду больше рыбу есть!» А я между тем подумал, что неплохо бы повидаться с тем самым торговцем, порасспросить бы его. Потрепавшись еще немного, отработав, так сказать, свою обязательную программу, я спел еще пару песен и решил, что могу уже уходить. Жюв с готовностью взялся проводить меня на постоялый двор, где остановился торговец с Северного берега, еще пара парней увязались за компанию, заинтересовавшись историей отравления гарнизона. Эдита же заявила, что она тоже причастна к истории, поэтому просто обязана пойти с нами. Такой вот делегацией мы и направились на постоялый двор.
      Но еще не дойдя до постоялого двора, мы услышали какой-то шум, возню и крик:
      – Держи вора!
      Всей своей компанией мы бросились вперед и за первым же поворотом увидели того самого вора – в черной накидке и с платком, закрывавшим до половины лицо. Вор, среднего роста крепкий парень, бежал нам навстречу, что-то сжимая в руке. За ним следом, безнадежно отставая, бежал толстяк в теплой шубе и, бестолково размахивая руками, кричал:
      – Держи его! Стой, негодяй! Отдай кошелек!
      Мы рассыпались по всей ширине улицы, практически перекрыв ее. Один из парней, увязавшихся за нами, кажется, его звали Боб, – подмастерье в кузнице, высокий плечистый парняга с огромными кулачищами, – стал демонстративно закатывать рукава. Вор остановился, окинул нас взглядом, задержал взор на Эдите, оказавшейся у стены здания. Та, почуяв, что вор может попытаться прорваться через нее как самое слабое звено в нашей цепи, выставила перед собой скрюченные пальцы и оскалила зубы, предупреждая вора:
      – Исцарапаю и укушу!
      А толстяк тем временем, увидев неожиданную помощь, прибавил ходу и стал уже приближаться к похитителю кошелька, крича на бегу:
      – А, попался, мерзавец! Вот я тебе сейчас!
      Вор, очевидно оценив по достоинству угрозу Эдиты, решил не искушать судьбу, резко развернулся и побежал назад, прямо на толстяка, который за ним гнался. Только что храбрившийся преследователь, похоже, струхнул, сделал несколько шагов, по инерции остановился и неуверенно проговорил:
      – Э-эй, ты чего? Эй, стой, не приближайся! – а потом вдруг истерически завопил: – Помогите! – и бросился наутек от вора, которого только что сам преследовал и обещал проучить. Мы, давясь от смеха, погнались за этой парочкой, словно на спортивных состязаниях – вор и его жертва впереди, как лидеры, мы впятером – чуть подальше. Причем вор и толстяк словно состязались на самом деле – они мчались уже наперегонки, практически рядом, и толстый демонстрировал совсем неплохую скорость, особенно в сравнении с тем, как бежал недавно, преследуя вора. Они бежали рядом какое-то время, постоянно оглядываясь друг на друга, отталкивая друг друга руками, словно им важно было друг друга обогнать. Затем толстяк споткнулся и стал падать. То ли чтобы сохранить равновесие, то ли чтобы все-таки задержать преступника, но он вцепился в куртку вора двумя руками и увлек его за собой на мостовую. Они грохнулись на камни, вор стал пинать толстяка ногами, пытаясь освободиться, но тот намертво вцепился в одну из этих ног и стал орать вообще все подряд.
      – Поймал! Поймал! – кричал он радостно, а затем почти панически: – Помогите! Помогите мне! – и после этого, обращаясь к вору, почти с мольбой: – Отдай кошелек! Отдай кошелек, добром прошу!
      Оглянувшись на нас и заметив, что мы приближаемся, вор бросил толстяку кошелек, отчего тот сразу же отпустил его ногу и вцепился в свое добро. Вор вскочил на ноги и помчался по улице так быстро, что нам его было уже не догнать. Да никто и не думал за ним бежать. Мы едва сами не падали на землю от хохота, как на комическом спектакле.
      – Благодарю, благодарю вас, добрые люди! – начал было толстяк, поднимаясь с мостовой и засовывая кошелек поглубже под шубу. И тут же осекся, взглянув на нас поближе: – Жюв! Эдита! Как я рад вас видеть! Ну, помогли старику, нечего сказать! И вам спасибо, молодые люди! – обратился он ко мне и парням-подмастерьям. – Позволите мне в виде благодарности предложить вам по стаканчику вина? – задал старик вопрос, очевидно уже зная на него ответ.
      Как вы сами уже догадались, это и был тот самый торговец с севера, с которым вели дела Жюв и Эдита и который привез в город страшную весть о гибели гарнизона. Звали его Салазар, родом он был откуда-то с юга, но там, по его словам, торговцев хватало и без него. И Салазар подался на север, где люди больше склонны к промыслу и ремеслам, а торговлю как таковую, по словам купца, там вообще за серьезное занятие никто не считает. Зато на Северном берегу, по словам Салазара, были развиты пушной и рыбный промысел, добыча золота и драгоценных камней. И там, как говорил торговец, мечтательно закатывая глаза, настоящую цену золоту, камням и пушнине никто не знал. Салазар возил на север дорогую обувь из тонкой кожи, по которой как раз Жюв и был большим мастером, различные ткани и пряности. А с севера вез драгоценные камни и золото. Всю эту ценную информацию он достаточно неосторожно выболтал нам, пока мы сидели за чаркой вина на постоялом дворе, где он остановился.
      Салазар мог бы еще долго расписывать достоинства торговли на Северном берегу, если бы его не перебил Жюв:
      – Ну ладно, толстый, хватит трепаться! Наш бард хочет услышать историю отравления гарнизона, расскажи ему поподробнее! – И Жюв указал торговцу на меня.
      Глаза Салазара загорелись, он обратил свой взор ко мне и спросил:
      – Достойный юноша принадлежит к гильдии бардов? – Я кивнул, но Салазар ответил сам себе: – О! Я вижу на вашей груди охранный знак гильдии! – с таким восторгом, что я невольно коснулся медной цепочки, на которой висел медальон. – Я буду счастлив поведать вам эту историю, о достойный бард! – с дрожью в голосе сообщил мне Салазар. Но я вынужден был его разочаровать:
      – Я пока еще не совсем бард. Я ученик академии.
      – О! – Казалось, мой ответ восхитил Салазара еще больше. – Достойный юноша станет дипломированным бардом! Его произведения будут записаны на бумаге! Позвольте узнать, о достойнейший, не собираетесь ли вы перенести на бумагу ту историю, которую я готов вам теперь поведать?
      – Вообще-то собираюсь, – признался я. – Честно говоря, у меня есть намерение отправиться на Северный берег где-то в начале лета, чтобы уточнить все подробности, разузнать детали. Но не все зависит от меня. Если будет на то воля магистрата…
      – Ни слова более, о достойнейший из достойных бардов! – продолжал витийствовать Салазар, вскидывая руки. – Да продлят Молодые Боги ваши дни! Но не мог бы презренный купец Салазар в знак малейшей признательности за свой рассказ рассчитывать на небольшую любезность с вашей стороны, о достойный бард?
      Я удивился, потому как не очень понимал, какую же любезность могу оказать Салазару, но на всякий случай ответил:
      – Я сделаю все, что в моих силах, уважаемый.
      – О, я и не ждал другого ответа от благородного юноши! – возопил Салазар, не обращая внимания на взгляды четверых моих спутников, сидевших с ним за столом; они смотрели на купца как на абсолютно сумасшедшего. – Нельзя ли будет в той истории, которую вы собираетесь изложить на бумаге, либо в какой-нибудь другой, гораздо менее значительной, в самом ничтожном из ваших трудов, упомянуть имя недостойного Салазара?
      И купец взглянул на меня таким умоляющим взглядом, что я кивнул ему помимо воли. А затем вспомнил, как толстяк-купец гнался за грабителем, как потом от него же убегал, и вдруг подумал, что из толстяка Салазара получится неплохой комический персонаж для уличной пьесы. Пряча улыбку за стаканом вина, я снова кивнул и сказал:
      – Хорошо, Салазар. Я обещаю тебе, что обязательно упомяну твое имя в одном из своих трудов. Не могу, правда, гарантировать, что это будет труд об отравлении гарнизона.
      – О большем я не мог и мечтать! – вскинул руки Салазар. – Теперь старый торговец сможет спокойно умереть, зная, что его презренное имя не умрет вместе с ним!
      – Да ты совсем сдурел, старый осел! – перебил его Жюв, которому наконец надоели витийства Салазара. – Хватит уже вензеля выводить, давай рассказывай, о чем просили! А то я в следующий раз тебе цену на башмаки вдвое подниму!
      – Вдвое не поднимешь, я их тогда буду брать у твоего соседа Ричарда, – мгновенно деловым тоном отреагировал Салазар.
      – В полтора раза подниму, будет на медяк дешевле, чем у Ричарда! – вспылил Жюв. – А тебе придется раскошелиться, старый жмот!
      – Я уже приступаю к рассказу, уважаемый башмачник Жюв, – покорно поднял руки Салазар, – и смиренно надеюсь, что твоя угроза была всего лишь обидной шуткой.
      И вот какую историю рассказал нам тогда Салазар.
      Гарнизон небольшого поселения Гасенск был совсем не так велик, как рассказывал Жюв, – всего около пятидесяти воинов. Но! Все солдаты были набраны из драконьих мест, а значит, все как один были парни рослые, крепкие, мускулистые. Кроме того, парням этим неоднократно приходилось участвовать в различных стычках – с пиратами, орками, большими промышленными экспедициями с запада, которые намеревались совершить грабительские набеги на промыслы севера, так что все они были опытными воинами, умевшими держать в руках меч.
      В течение последних трех-пяти лет жизнь в окрестностях Гасенска текла спокойно, серьезных столкновений не происходило, гарнизон не потерял ни одного воина. И старшина гарнизона, гигант Габровски, начал не то чтобы расслабляться, а интересоваться всяческими радостями жизни. Габровски был уже не молодой ветеран, весь в шрамах, его не особенно интересовал слабый пол; наибольшим его пристрастием были гастрономические изыски. Сам Габровски, по словам Салазара, мог приготовить только из рыбы более пятидесяти различных блюд, а кроме того, никогда не отказывался от оленины, грибов и ягод – всего, чем богата суровая природа Северного берега. И старшина просто стал нанимать двоих-троих помощников гарнизонному повару, дабы у того была возможность готовить всякие вкусности. Салазар стал постоянным поставщиком гарнизона, поскольку пряности, которыми он торговал, были гарнизонному повару просто необходимы.
      Старшина Габровски отнюдь не забросил службу. Правда, он позволил нескольким ветеранам, успевшим обзавестись семьей, проживать не в казармах гарнизона, а отдельно, в городе. Но к семи утра они все равно являлись в гарнизон и несли службу наравне с остальными. Эти-то ветераны впоследствии и стали единственными живыми свидетелями трагедии, разыгравшейся в Гасенске.
      Более молодым воинам, у которых в городе были подружки или по крайней мере они могли бы их завести, старшина позволял три раза в неделю уходить в город на ночь, но не более чем семь-восемь человек за один раз. Для молодых он составил график, с помощью которого поддерживал в гарнизоне дисциплину – за малейшую провинность старшина лишал воина увольнения в город. А тех, кого все-таки отпускал, время от времени тренировал – посреди ночи заставлял дежурную смену бить в набат, дабы воины из увольнения уже через полчаса были в гарнизоне. Стоило бойцу опоздать хоть на минуту, и старшина лишал его увольнения в город на целых полгода, а то и вовсе на год. Так что гастрономические чудачества старшины на службе гарнизона не очень отразились.
      Габровски не особенно верил во всякие технические изыски вроде катапульт, самозарядных арбалетов и оптических прицелов. Он был воином старой школы и полагал, что главное оружие для солдата – его меч и владеть он этим мечом должен как продолжением своей руки, то есть несознательно, автоматически. Этой цели и были подчинены тренировки гарнизона – Габровски старательно отучал солдат думать и заставлял действовать рефлекторно, на инстинктах; уклонение – блок – удар, атака – блок – финт и так далее. Справедливости ради Салазар отметил, что такая подготовка неоднократно спасала солдатам жизнь, особенно в неожиданных стычках с врагом.
      Погоняв своих подопечных на тренировках, видя неплохие результаты своей работы, довольный Габровски, как правило, шел обедать или ужинать. И с каждым днем ему хотелось чего-то все более и более изысканного. Он просто замордовал гарнизонного повара требованиями «приготовить что-нибудь этакое». Он использовал благосклонность к нему тех дворян города, у которых были свои повара, хоть на один день выпрашивая дворянского кулинара в гарнизон. И пришлые кулинары также изощрялись в приготовлении блюд для гурмана Габровски. Правда, Габровски не только сам ел изысканную пищу. Если приготовление блюда не требовало слишком изысканных ингредиентов и не занимало слишком много времени, старшина распоряжался готовить блюдо на весь гарнизон, чтобы и его воины могли насладиться кулинарным чудом. Воинам не всегда нравилось то, что подавали им к столу, в большинстве своем они были простые крестьянские парни и привыкли к простой, но сытной пище. Но гарнизон не роптал – по крайней мере голода в гарнизоне не случалось никогда. Несмотря на свои чудачества, Габровски был хорошим старшиной – его воины всегда были обеспечены и питанием, и теплой одеждой, и топливом на зиму, а лошадям всегда хватало овса.
      Помимо местных дворян Габровски обложил своеобразной «данью» и все корабли, особенно иностранные, издалека заходившие в Гасенск. Встречая корабли по долгу службы – на гарнизон были возложены и функции охраны порядка, и погранично-таможенные функции, – Габровски первым делом интересовался, есть ли на корабле кок и умеет ли он готовить. Если кок имелся и готовил хорошо, Габровски предъявлял свое «право первой ночи» – один день или хотя бы одну ночь кок должен был готовить для него. И далее, в зависимости от ответа иностранцев, Габровски проводил досмотр содержимого судна. Такое понятие, как «контрабанда», старому солдату было неведомо. Его только одно беспокоило – за все ли уплачена пошлина? Причем в тех случаях, когда товар действительно был контрабандным и ни одно уложение не определяло размера пощлины на этот товар, Габровски назначал пошлину сам. Иногда размер пошлины превышал не только стоимость товара, но и стоимость судна вместе с экипажем. Старшина все это изымал и передавал графскому казначею, не слушая никаких доводов. И только наличие на корабле талантливого кулинара могло спасти контрабандистов от своеобразного понимания Габровски таможенных законов.
      Деликатесы Габровски поглощал со страстью юного любовника, впервые вкусившего запретный плод. И когда в Гасенске появился новый торговец рыбой, Габровски сам отправился к нему нанести визит. Торговцев рыбой в портовом городе было, конечно же, немало, однако этот новоявленный был особенным. Он не просто торговал рыбой, он торговал редкими видами рыб, которых не ловил в море, а выращивал сам в бассейне своего дома. В этом бассейне, разделенном на несколько частей, жили рыбы и моллюски, головоногие со всего Файерана – из Южных морей, с запада и из Восточных озер, контролируемых орками. Так что каждая рыбина у нового торговца сама по себе была великой редкостью, стоила очень дорого и предназначалась только для весьма состоятельных покупателей. Кроме того, такую рыбу не всегда и знали как готовить – столь экзотична она была, – поэтому новый торговец вместе с рыбиной продавал своим клиентам и рецепты ее приготовления. А иногда за отдельную плату отправлялся к заказчику сам, чтобы приготовить что-нибудь особенное.
      Салазар, по его словам, видел этого торговца лишь раз, столкнувшись с ним в доме градоначальника. И встреча эта оставила у моего знакомца самые неприятные воспоминания. «Он был… странным, – с некоторым усилием пытался описать торговца Салазар. – Он был высоким и худым, черноволосым – явно не из местных, поскольку северяне, все как один, имеют светлые, почти белые волосы, – но очень бледным. Так что скорее всего он происходил и не с юга, где я родился. У нас на юге практически у всех волосы черны от рождения, но южане имеют очень смуглую, иногда почти черную кожу. – И в подтверждение своих слов Салазар указал на свое смуглое лицо. – У этого же торговца кожа была бледной как мел». Кроме того, как заметил Салазар, торговец носил теплый халат, капюшон которого был наброшен на голову и почти надвинут на глаза. Так что верхней половины лица незнакомца Салазар не разглядел. Что еще бросилось в глаза нашему торговцу, так это длинные, тонкие пальцы незнакомца, сжимающие крепкий деревянный посох, и очень прямая спина. «Он шел так, словно палку проглотил», – сказал о нем Салазар. В общем, как показалось нашему рассказчику, новый торговец рыбой вовсе не походил на торговца. «Скорее он был похож на мага, чем на торговца, – говорил Салазар. – Впрочем, в нашем деле бывает всякое; не слишком удачливые или не слишком талантливые маги открывают магические лавки, и уже не поймешь, кто они больше – маги или торговцы. А бывает и так, что особенно нерасторопные маги открывают магазин мануфактуры или, скажем, рыбный магазин. Ничего удивительного в этом нет». Удивительным для Салазара было другое – если уж маг переквалифицировался в торговца, то он и привычки волей-неволей перенимает торгашеские. Этот же выглядел именно как маг, а на торговца не походил ни капли. И еще одна деталь. «От него веяло Злом, – округлив глаза от суеверного ужаса, говорил Салазар. – Когда он прошел мимо, мое сердце просто сжалось от страха. Я такое чувствовал только раз в жизни, когда по ошибке забрел в квартал темных магов, на юге. Я оказался рядом с их святилищем, и на меня дохнуло Злом. Тогда я в ужасе бежал не только из квартала, но и из города вообще». Чувство, которое испытал Салазар рядом со странным незнакомцем, было намного слабее, но очень похоже.
      Так вот, Габровски направился с визитом к этому странному торговцу и по своему обыкновению намекнул, что не прочь отведать чего-нибудь эдакого. И тут же стал интересоваться оплатой пошлин за экзотическую рыбу. Торговец, не будь дурак, тут же предложил поставлять небольшое количество экзотической рыбы гарнизону по весьма умеренной цене. Более того, торговец брался лично обучить гарнизонного повара приготовлению особо экзотических блюд. На том они и сошлись. Теперь гарнизонный повар два-три раза в неделю отправлялся на учебу к странному торговцу и, по словам ветеранов, выживших после гибели товарищей, возвращался какой-то возбужденный, словно навеселе. Габровски даже пару раз заставлял его дыхнуть, но никакого подозрительного запаха не обнаружил. Зато повар как заведенный рассказывал старшине, сколь необычна может быть рыбная кухня, что он, оказывается, практически ничего ранее не знал о приготовлении рыбы и что в самое ближайшее время он порадует Габровски необыкновенными блюдами.
      И действительно, кушанья, приготовленные гарнизонным поваром из экзотических рыб, становились раз от разу все изысканней, а Габровски пристрастился к ним, как курильщик опия к своему зелью. Обычно это бывали очень небольшие порции, для одного только Габровски, ну, может быть, еще для двоих-троих человек. Но иногда, если рыба или моллюск для очередного блюда были не слишком ценными, повар готовил на весь гарнизон. Даже самые неразборчивые в еде солдаты говорили потом, что не едали ничего более прекрасного в своей жизни. Удивительные кушанья словно таяли во рту, наполняя тело энергией и силой. Дело дошло до того, что старшина отказался есть вообще всякую пищу, кроме той, что готовилась из продуктов странного торговца. И вот тогда торговец предложил Габровски партию недорогой, но довольно странной, какой-то колючей рыбы. «На вид она, пожалуй, отвратительна и потому ценится недорого, – якобы сказал торговец. – Но из нее можно приготовить поистине необычайное блюдо. Если вам понравится, я мог бы поставлять эту рыбу для всего гарнизона, скажем, раз или два в неделю». Разумеется, Габровски согласился, и торговец в тот же день привез партию рыбы для всего гарнизона в крепость. Поскольку рыба была новая, еще не известная повару, а работы предстояло много – приготовить ее на пятьдесят человек, торговец остался сам, чтобы приготовить блюдо и научить этому повара.
      Ужин в тот день затянулся – даже вдвоем, торговец с поваром, не успевали закончить сложнейший процесс приготовления необыкновенной рыбы. И ветераны, которые ночевали в городе со своими семьями, как им ни хотелось попробовать волшебной рыбы, отправились по домам, взяв с товарищей обещание оставить им на утро хотя бы по маленькому кусочку.
      Утром самый хитрый из ветеранов, некто Хайдрик, пришел в крепость раньше остальных, едва ли не затемно, и первым делом обнаружил, что стража у ворот мертва. Его никто не окликнул, никто не отозвался на его крики, никто не помешал ему перелезть через частокол. И в сторожке у ворот он обнаружил двоих часовых в безвольных, словно оцепеневших позах и с искаженными ужасом лицами. Обнажив меч, Хайдрик бросился в казармы, но и там застал ту же жуткую картину – оцепеневшие тела товарищей с выражением дикого ужаса на лицах. Хайдрик бросился в покой старшины и наткнулся на тело Габровски на пороге его комнаты. Старшина лежал лицом вниз, изредка конвульсивно и тяжело вздыхал, рука его безвольно дергалась, очевидно, пытаясь нащупать меч, лежащий неподалеку. Хайдрик бросился к умирающему Габровски, перевернул его и едва не отшатнулся – таким нечеловеческим ужасом было искажено лицо старшины. Лицо это начало дергаться, Габровски немного приоткрыл рот и цепенеющим, непослушным языком со страхом спросил:
      – Кто?! Кто здесь!
      – Это я, Хайдрик! – отозвался верный ветеран. – Что случилось, старшина Габровски?! Кто это сделал?!
      – Хайдрик! – почти радостно воскликнул старшина, глядя пред собой невидящими глазами. – Это… он! Рыба! Рыба! Убей его! Убей обязательно! Он… демон! – с таким ужасом воскликнул неустрашимый старшина, что у Хайдрика у самого от страха зашевелились волосы на голове. – Он… наслаждался… мучением! Смотрел… на нас! – хрипел старшина. – Он… впитывал Зло! Хуже… чем смерть! – выдохнул старшина и затрясся в какой-то судороге. Губы отказывались ему повиноваться, но он продолжал попытки произнести какое-то слово. Хайдрик наклонился к своему командиру и услышал отчаянный шепот, вылетевший из уст Габровски с последним выдохом: – Убей!
      И с этим последним словом старшина испустил дух. Хайдрик, бережно опустив могучего гиганта на пол, вскочил с мечом наперевес и бросился вон из крепости – к дому торговца. Из бессвязной речи своего старшины он только и понял, что гарнизон был отравлен рыбой, отравлен странным торговцем, которого старшина приказал убить, что перед смертью воины долго мучились и пережили что-то очень страшное, «хуже, чем смерть». Однако, когда, взломав двери, Хайдрик ворвался в дом коварного торговца, дом был абсолютно пуст, лишь экзотические рыбы плавали в бассейне торговца. Собрав оставшихся в живых ветеранов, Хайдрик предпринял попытку разыскать торговца, но это ничего не дало – никто не видел его с тех пор, как он вошел в ворота крепости. Проклятый торговец словно провалился сквозь землю.
      Не знаю, то ли Салазар обладал талантом рассказчика, то ли мое воображение сыграло со мной злую шутку, но я словно бы наяву увидел эту страшную картину – оцепеневший в смертельной судороге гарнизон, и меня будто бы коснулось дыхание того ужаса, что им пришлось пережить. Перед мысленным взором мелькнула худая, прямая фигура в капюшоне и меня охватил гнев. «Он… впитывал Зло!» – пронеслась у меня в голове фраза, сказанная умирающим старшиной, и я почувствовал, что меня неудержимо влечет на север. Причем не летом, а прямо сейчас. Я понял, что не смогу спокойно спать, если не найду хотя бы следа этого сволочного торговца, который, конечно же, не был торговцем и почти наверняка был темным магом.
      – Ну, что, о достойнейший бард, – тем временем спросил Салазар, – заинтересовала ли вас история, рассказанная вашим покорным слугою?
      – Да, очень, – кивнул я. – Я обязательно ее запишу и упомяну в ней твое имя, Салазар. – При этих словах толстяк прямо-таки расцвел. – И я обязательно отправлюсь на Северный берег, как только появится возможность. Этого торговца обязательно надо изловить.
      И тут подмастерье Боб своим огромным кулачищем так грохнул по столу, что тяжелый дубовый стол подпрыгнул на целую пядь от пола, посуда с него разлетелась куда попало, а Боб рявкнул:
      – И я отправлюсь на Северный берег с тобой, бард! И будь я проклят, если своими руками не сверну шею этому проклятому торговцу!

Глава вторая,
о приготовлениях достойного барда Жюльена
к путешествию на Северный берег, которые решено
было провести в строжайшей тайне, а также
подробный его рассказ о Драконьих землях

      Наученный горьким опытом прошлого года, о планах своей экспедиции на Северный берег я не стал сообщать наставнику Хуго, а сразу отправился к магистру-казначею Тибо. Застав его в кабинете, я сообщил, что нынешним летом намереваюсь отправиться в городок Гасенск, у Северного моря. Услышав «Северное море», Тибо даже прищурился от удовольствия, как старый кот на солнышке.
      – Северный берег, – промурлыкал он. – Пушной промысел, добыча самоцветов, золота… Я знал, что на тебя можно рассчитывать, Жюль! Для своих предприятий ты выбираешь поистине достойные цели! Знаешь, было бы недурственно, если бы ты нанес на карту месторождения, которые тебе удастся посетить… И знаешь, что еще?! – вдруг оживился Тибо. – Где-то у нас был такой интересный трактат, не очень древний, но хорошо написанный, кажется, «Об обнаружении редких металлов» или что-то в этом духе. Ты бы взял его с собой, то есть я распоряжусь сделать для тебя копию, которую ты возьмешь с собой! – Глаза Тибо уже лихорадочно блестели. – В этом трактате бард Персифаль раскрывает секреты промысловиков по обнаружению руд – сумму признаков, которые всегда наблюдаются возле месторождения благородных металлов и драгоценных камней! Это разные виды почв, отдельные виды растительности, рельеф местности и так далее. Неплохо бы, чтобы ты нанес на карту такие места, которые по сумме признаков должны скрывать в себе месторождения, возможно, еще не открытые! Это было бы просто здорово, мой дорогой Жюльен! – прямо-таки в упоении воскликнул Тибо. И тут же словно опомнился: – Да, кстати, а по какой причине ты сам собрался на Северный берег?
      Я пересказал Тибо историю, услышанную от Салазара, дополнив собственными соображениями и догадками, прибавив, что расследования злодеяний темного мага не только покроет славой гильдию, но и повысит ее авторитет, возможно, раскроет какие-либо секреты. Ведь непонятно же, с чего вдруг темный маг совершил такое преступление?
      На этот раз Тибо слушал внимательно, очень сосредоточенно. Лихорадочный блеск в его глазах сменился выражением настороженности и, по-моему, страха. Чем далее я рассказывал эту историю, тем больше бледнел магистр-казначей, тем крепче сцеплял свои тонкие пальцы в замок на столе. Когда я закончил, Тибо сосредоточенно молчал, глядя в стол перед собой. Затем как-то опасливо поднял на меня глаза и спросил:
      – А ты точно решил отправиться в это путешествие? Судя по всему, оно может быть весьма опасным.
      – Разве устав гильдии не предписывает барду стремиться принять участие в опасных предприятиях? – с легкомысленной усмешкой ответил я.
      – Да-да, конечно, – покивал Тибо. – Однако, знаешь, есть риск разумный и неразумный. Лично я не сторонник неразумного риска. Тебе нужно хотя бы взять с собой какого-нибудь товарища…
      – Я уверен, магистр Тибо, что любой из моих товарищей-«романтиков» с радостью разделит со мной это приключение! – легкомысленно заявил я.
      – Э-э-э… – протянул Тибо, размышляя и глядя в какую-то точку на стене. Затем он перевел взгляд на меня и закончил: – Нет. Никого из своих товарищей ты с собой брать не будешь. – И, видя изумление на моем лице, Тибо пояснил: – Ну, во-первых, не вижу причин, по которым в эту экспедицию должны были бы отправиться два барда или более – одного вполне достаточно, чтобы описать все события, а остальные лишь будут примазываться к его славе. А во-вторых, стоит лишь объявить во всеуслышание о подготовке к экспедиции в академии, как слух об этом разнесется по всему Северному тракту. И кто знает, не достигнет ли он ушей того самого мага, злодейство которого ты хочешь расследовать? И не успеет ли он к твоему приезду в этот городок, как его – Гасенск? – приготовить для тебя какую-нибудь ловушку? – Заметив теперь на моем лице неуверенность и, возможно, испуг, Тибо с удовольствием кивнул: – То-то! Нет, подготовку к экспедиции нужно провести тайно, не ставя в известность никого, даже наставников. Я скажу, что ты получил задание лично от меня, и это снимет все вопросы, – заявил Тибо. – Что же касается товарищей в столь опасном предприятии, то их лучше бы привлечь со стороны и без лишнего шума…
      – Подмастерье кузнеца Боб вызывался идти со мной, – сказал я. – Он, конечно, может, и не очень умен, зато кулачищи у него – как кувалды. По-моему, ими гвозди забивать можно.
      – Подмастерье? Отлично! – обрадовался Тибо. – Надо бы, чтобы ты его сегодня же, в крайнем случае завтра, привел ко мне для разговора. Это возможно?
      – Ну, конечно, – кивнул я.
      – Вот и отлично, – обрадовался Тибо. – Только, Жюль… – Тибо приложил палец к губам, – …никому ни слова! Договорились?
      В некотором недоумении я кивнул и покинул кабинет магистра-казначея.
      Было уже поздно, академия засыпала, и искать Боба я отправился только утром следующего дня, прямо с рассветом. Нашел я его быстро, в кузнице у ворот района ремесленников. Боб, узнав меня, улыбнулся и отправиться со мной в академию не отказался. Мы достаточно быстро вернулись во двор академии. И тут я допустил ошибку. Оставив Боба во дворе, я направился в кабинет магистра-казначея, доложить ему, что мой будущий спутник в опасном предприятии ждет неподалеку. А пока я ходил к Тибо, пока ожидал у него под дверью окончания совещания нескольких магистров, во дворе разыгралась следующая сцена.
      Наставник Митко, проводя занятие по фехтованию, выгнал учеников из старшей группы во двор, где без дела слонялся Боб, разглядывая архитектуру нашей альма-матер. Наставник Митко собирался провести занятие по правилам нападения и в своей обычной манере стал издеваться над учениками:
      – Эй, вы, изнеженные увальни! Смотрите внимательно, что вам будет показывать старый Митко, не то не одолеете в бою даже сонной коровы!
      Однако ученики старшего курса чувствовали себя уже почти бардами, почти равными наставнику Митко, и один из них, скорее всего Лореллей, огрызнулся:
      – Нам уже доводилось фехтовать по-настоящему, в серьезных стычках, так что ваш юмор, наставник, неуместен!
      Естественно, Митко счел это дерзостью, которую необходимо наказать. Быстро оглянувшись, он заметил Боба и, оценив его комплекцию, подозвал к себе:
      – Эй, молодой юноша! А ну-ка подойди ко мне!
      Боб, простой работяга, принял хорошо одетого, важного Митко за богатого лорда, чуть ли не верховного магистра, потому немного опасливо подошел, вежливо снял шапку и поклонился:
      – Слушаю вас, господин.
      – Вот этот вот сопляк, – указывая на Лореллея, сказал Митко, – утверждает, что наденет тебя на клинок, как свинью на вертел.
      Боб в некотором недоумении взглянул на ученика, который уже понял хитрость старого Митко, и принял боевую стойку. Молотобоец повернулся к наставнику и отрицательно закачал головой, не то возражая, что, мол, нет, не наденет, не то отказываясь от схватки.
      – Вот он сейчас бросится на тебя, а ты его проучи! – сказал наставник Митко Бобу. Боб согласно кивнул, а Лореллей, не дожидаясь сигнала Митко, бросился к подмастерью с мечом наперевес. И тут Боб продемонстрировал такую ловкость, которой никто от него явно не ожидал при его мощном телосложении. Когда Лореллей был уже в шаге от него и занес руку для удара, Боб швырнул противнику в лицо шапку, от чего тот на секунду замер. Гигант-подмастерье сделал стремительный шаг в сторону, уходя с линии удара, клинок Лореллея пронзил пустоту, и сразу же после этого Боб нанес своему противнику сокрушительный удар кулаком в голову. Бедняга Лореллей рухнул на землю без чувств. Митко захохотал, а ученики просто отпрянули от Боба.
      – Ха! – сказал тогда Митко. – Какие же вы, к черту, бойцы! Вы испуганные цыплята! Испугались простака-ремесленника! Да он даже не воин! Стыд и позор! – кричал Митко, раззадоривая учеников, и они постепенно стали подбираться к Бобу, держа перед собой мечи. Гигант-подмастерье, оценив ситуацию, осмотрелся по сторонам и заметил навес, который располагался по трем сторонам периметра двора. Навес этот служил для переходов по двору во время непогоды, а также и в качестве зрительской трибуны, если во дворе проводились состязания или давались представления. Повернувшись, Боб тяжело затрусил к навесу, прочь от наступающих на него учеников. Они это восприняли, конечно, как трусость и сначала медленно, а затем все быстрей погнались за Бобом. Кое-кто из них даже начал свистеть и улюлюкать, как на охоте, когда загоняют дичь. Боб приближался к навесу, а погоня неумолимо настигала его. И вот уже наиболее резвые ученики оказались в каких-то трех шагах от медлительного Боба, как раз в тот момент, когда он достиг навеса. Это, конечно, было большой ошибкой со стороны учеников, пусть даже в скором времени им предстояло стать бардами. Гигант Боб одним движением, словно сухую тростинку, вывернул стойку-брус, одну из тех, на которых навес держался, а вторым движением развернулся к преследователям и взмахнул этим брусом, описав им полукруг в воздухе. Человек шесть учеников, оказавшихся ближе всего к Бобу, разлетелись в разные стороны, словно брызги от мокрого весла. Схватив брус за один конец, Боб начал с огромной скоростью вращать его над головой, создавая вокруг себе неприступное пространство. Успевшие вовремя остановиться ученики начали пятиться, а поскольку Боб наступал, то вскоре бросились наутек. Наставник Митко хохотал как сумасшедший.
      В опустевшем дворе Боб перестал вращать над собой деревяшку, положил ее на землю и оглядел следы разрушений, произведенных им. Как раз в этот момент я и появился на месте сражения с распоряжением от Тибо вести Боба немедленно к нему. Моим глазам открылась следующая картина: Боб, который с недоуменно-растерянным видом чешет в затылке, наставник Митко, который хохочет посреди двора, покосившийся навес и семь неподвижных тел на земле, еще влажной от только что растаявшего снега.
      Сначала я испугался, но, увидев, что Митко ничуть не встревожен, а, наоборот, находится в прекрасном расположении духа, немного успокоился. К тому же на земле зашевелился Лореллей, начал стонать и вскоре попытался сесть, держась за голову.
      – Молодец, парень, – похлопал Боба по плечу Митко, подойдя к нему вплотную, – здорово проучил этих салаг! Может, теперь они будут не столь самоуверенны и не полягут в первой же стычке с настоящим врагом! Фехтовали они в серьезных стычках! – возмутился Митко. – Ха! Знаю я ваши стычки – в кабаках с пьяными торговцами из-за баб! Тоже мне, воины! А ну, встать! – скомандовал Митко ученикам, которые начали приходить в себя. Воспользовавшись моментом, я подхватил Боба под руку и потащил со двора. Увлекаемый мною по коридорам академии, Боб нервно обернулся назад и спросил:
      – Это что у вас, всегда так? Как же вы тут живы остаетесь?
      – Да нет, – ответил я. – Митко просто приструнил особо самоуверенных учеников с твоей помощью. Вообще-то бард – не боец, ему не обязательно владеть приемами фехтования так же хорошо, как воину. Я, например, больше внимания уделял стрельбе из лука и метательным ножам, но в принципе работал с мечом и кинжалом. В любом случае главное правило рукопашного боя – не ввязываться в заведомо проигрышную драку. Если ты не знаешь противника, не представляешь, на что он способен, лучше не бросаться на него очертя голову. Этому Митко нас и учил все время.
      – А-а-а, – протянул Боб, все еще оглядываясь, – так он, это… недоучил.
      – Ты абсолютно прав, – тяжело вздохнув, согласился я.
      Мы подошли к кабинету Тибо, я постучал и, услышав разрешение войти, толкнул дверь. Потом втолкнул в кабинет Боба, неуклюже переминавшегося с ноги на ногу в приемной, и вошел сам, плотно затворив за собой дверь. Тибо глядел на Боба не отрываясь, был прямо-таки зачарован им. Бедняга Боб даже покраснел от такого пристального взгляда и нахмурился.
      – Вот это великолепный экземпляр! – воскликнул наконец Тибо, оценивая немалый рост Боба и его мускулатуру. – Тебе, наверное, приходилось и кулаками махать, а, братец?! – с усмешкой обратился он к подмастерью. Боб лишь неуверенно кивнул в ответ, а я сказал:
      – Он только что уложил во дворе всю старшую группу.
      – Да ты что?! – изумился Тибо. Он вскочил и бросился к окну. Несколько секунд понаблюдал и, похоже, остался крайне доволен увиденным, потому как захохотал, совершенно так же, как Митко. – Это пока мы здесь с тобой разговаривали? – обернувшись ко мне, спросил Тибо. Я кивнул, и магистр снова захохотал. – Отлично! – заключил Тибо и обратился к Бобу: – Ну, как тебя зовут, чем занимаешься?
      – Боб Крейн, ваша светлость… – представился подмастерье, но Тибо его перебил:
      – Я – не светлость. Так следует обращаться к дворянам-воинам, а я – бард. Обращайся ко мне «бард Тибо» или «господин магистр».
      – Да, господин магистр, – согласился Боб и, подумав, добавил: – Подмастерье я. Молотобоец в кузне Хромого Шашика.
      – Отлично-отлично, – проговорил Тибо. – Ученик Жюль говорит, что ты готов отправиться вместе с ним на Северный берег. Это так?
      – Так, – кивнул Боб.
      – А знаешь ли ты, что причина вашего путешествия – ужасное преступление? И что само ваше путешествие скорее всего будет очень опасным? Не думал ли ты об опасностях этой затеи? – продолжал спрашивать Тибо. Несколько вопросов подряд Боба явно озадачили. Он почесал в затылке, а потом сам спросил:
      – Это вы спрашиваете, не сдрейфил ли я, что ли?
      Тибо явно понравился этот вопрос, он заулыбался и усиленно закивал:
      – Именно-именно!
      Боб оглянулся на меня, окинул мою, щупленькую рядом с ним, фигурку взглядом и ответил:
      – Ну, если ему не страшно, так мне-то чего бояться?
      Тибо снова начал хохотать. Бобу это, похоже, не понравилось, но он промолчал и лишь пожал плечами. Магистр, однако, резко оборвал свой смех и заговорил совершенно серьезно:
      – Значит, так. Раз вы оба твердо решили отправиться в это путешествие, зарубите себе на носу: самое главное – никому ни слова. Все, что будет касаться этой экспедиции, должно оставаться тайной за семью печатями, прежде всего ради вашей же безопасности. Теперь вот что. Экспедиция предстоит длительная и тяжелая, к ней необходимо как следует подготовиться. С сегодняшнего дня я каждый вечер буду ставить Жюльену задачи, и вы их вместе будете выполнять, а затем ученик Петит мне об этом отчитается. Найдите укромное место, где можно будет складывать снаряжение и держать лошадей. Хотя… – Тибо осекся, задумчиво смерил взглядом Боба, а затем спросил: – А скажи-ка мне, любезнейший господин Крейн… тебя хоть какая-нибудь лошадь выдерживает?
      – А чего? – смутился Боб. – Я на тяжеловозах аж спокойно ездил!
      – Ага, – кивнул Магистр, – и с какой скоростью? Нет, брат, тяжеловозы не годятся. Этак вы целый год будете до Северного берега добираться. Надо бы что-то другое придумать. Например… Ящеры! – воскликнул Тибо и даже радостно вскинул палец, не замечая, что Боб даже отшатнулся, услышав одно только слово «ящеры». – Конечно! Ящеры темных эльфов! Они не только с легкостью вынесут такого гиганта, но еще и будут вам подмогой в бою, если все-таки придется биться. Да-да-да, на этом и остановимся. Правда, ящеров из конюшни академии я вам отдать не смогу, ну, да что-нибудь придумаем… И еще раз напоминаю – никому ни слова.
      – Теперь вот что, дорогой господин Крейн, – откинувшись в кресле, обратился к Бобу Тибо, – скажи-ка мне, а зачем тебе вообще все это нужно? Ты рассчитываешь прославиться в этом походе или заработать денег?
      – Я рассчитываю свернуть шею поганому отравителю! – угрюмо ответил гигант-молотобоец.
      – Отлично! – прихлопнул в ладоши Тибо. – Знаете, вы вдвоем очень друг другу подходите. Но, несмотря на твое бескорыстие, Боб, я хочу предложить тебе небольшую плату за то, что ты будешь помогать нашему ученику готовиться к поездке и сопровождать его в пути. Скажем… один золотой в неделю за твои услуги и… молчание! Молчание, мой дорогой друг! Идет?
      Боб сумел только кивнуть в ответ.
      – Вот и хорошо! – радовался магистр. – Теперь, Жюль, ты должен составить список снаряжения, необходимого вам в пути, а вместе вы подыщите себе место, где будете складывать это снаряжение. Не хочу, чтобы за этим наблюдала вся академия. Пока все, свободны. Вечером, Жюльен, доложишь о своих успехах.
      Мы вышли в коридор, и Боб спросил меня:
      – Слушай, а что, этот господин магистр, он всегда такой щедрый?
      – Щедрый? – переспросил я.
      – Ну да, – кивнул Боб. – Целый золотой в неделю! Да мне за эти деньги месяц надо кувалдой махать!
      Я задумался. Будучи учеником и практически не имея забот о крове и питании, реальной цены деньгам я не знал. Впрочем, кое-что я соображал после своего путешествия на остров Фрунжима, но опять-таки часть денег мне тогда выделил магистрат, а еще часть я заработал благодаря эльфийской карте.
      – Вообще-то нет, – поразмыслив, ответил я. – Знаешь, меня самого немного удивляет отношение Тибо к этой экспедиции, он как-то странно себя ведет. Но дело в том, что Северный берег – очень богатый край, и Тибо рассчитывает, что кое-какие из этих богатств мы сможем принести и ему. Отсюда, очевидно, и его щедрость. Кроме того, он может знать и о таких богатствах, о которых не знаю я, и пока молчит из соображений секретности. Это может быть старинный артефакт или очень ценная книга – не знаю. Возможно, он скажет об этом в последний день, перед нашим отъездом.
      – А-а-а… – протянул Боб, и по его тону я догадался, что он понял далеко не все из сказанного мною. – Слушай, Жюль, а насчет этих… ящеров он серьезно говорил?
      – Конечно! – теперь уже я удивился. – Ты же сам сказал, что никакая лошадь, кроме тяжеловоза, тебя не выдержит. Вывод сам собой напрашивается – нужно ехать на ящерах, они намного сильнее и выносливей. Кроме того, Тибо прав – в драке ящер намного полезнее лошади. Другой вопрос – где их взять, если не в конюшне академии? Никто, кроме темных эльфов, не выращивает ящеров, это их тайное ремесло, тайное оружие. Они продают уже взрослых, воспитанных и дрессированных зверей, но очень мало, а чаще просто сдают напрокат. Никто точно не знает, сколько у темных эльфов ящеров – возможно, сотня, возможно, тысячи. Правда, триста лет назад состоялась великая битва между кланом Жестоких Теней и армией графа Полтасара. Эльфы выставили тогда около трехсот всадников на ящерах, и они практически разметали двухтысячное войско графа. Правда, и сами полегли почти все. – Рассказывая Бобу о ящерах, я решил отвести его в конюшню и на первом этаже академии свернул в коридор, ведущий на задний двор. Там, под основным зданием конюшен, были устроены искусственные гроты, в которых и содержались ящеры академии. – Всадники на ящерах – страшная сила. Сам по себе ящер – очень сильное, выносливое и свирепое животное, у него почти шестьдесят острых как бритва зубов, мощные когти и шипы на хвосте, которыми он пробивает толстые доски и запросто перебивает хребет лошади. У ящеров толстая чешуйчатая шкура, а когда эльфы выступают на них в сражении, они еще и надевают им на морды и грудь броню, так что зверь становится почти неуязвим. Темные эльфы умеют не только управлять ящерами, но еще и направлять их ярость в нужное русло. Обученный всадник, который и сам по себе очень опасен, еще и умело руководит таким грозным зверем – такая парочка стоит как минимум троих человеческих всадников на лошадях или парочки обычных эльфов на единорогах.
      Мы уже подошли к конюшне, но Боб, очевидно, не подозревал, куда я его веду. Поздоровавшись со старшим конюшим, я сказал:
      – Нам нужно вниз, именем барда Тибо.
      Конюший меня прекрасно знал в лицо, знал о моих особых отношениях с казначеем и потому только кивнул, тут же вернувшись к своим делам.
      – Какие страшные твари! – с нотками ужаса и восторга одновременно воскликнул Боб. – Ни за что на таких не буду ездить!
      – Я сказал то же самое, когда впервые увидел ящера, – сообщил я ему. – Однако Митко быстро меня переубедил.
      Мы спустились по лестнице, я открыл тяжелую дубовую дверь в подземелье, пропустил Боба вперед и вошел сам. Прежде чем Боб успел понять, куда мы попали, я уже захлопнул дверь и закрыл ее на засов. И тут же Грейзер – мощный темно-красный самец с противным характером, сидевший в ближайшем от двери загоне, с рычанием бросился грудью на загородку.
      – Ох! – только и выдохнул Боб в ужасе.
      – Не бойся, – успокоил я его. – Грейзер – малый противный, но он не будет ни на кого нападать, пока не получит боевой команды или не подвергнется нападению сам. В этом весь фокус – темные эльфы продают ящеров уже обученными, они беспрекословно подчиняются людям, которые ими управляют. За одним только исключением – ящер никогда не нападет на темного эльфа. Как и почему – никто не знает. Ящеры не поддаются людской дрессуре. Их невозможно научить ничему, кроме того, что они уже знают. Очевидно, эльфийская магия. Не бойся его, он просто тебя дразнит. У Грейзера – отвратительный характер, он хулиган. Но ты пришел со мной, а меня он знает, потому не тронет тебя. Да, Грейзер? – спросил я и, просунув руку в загородку, почесал зверю морду, у ноздрей. Грейзер довольно сощурился и лукаво посмотрел на Боба, дескать, как я тебя напугал, а? Боб же, несмотря на мои объяснения, все равно жался к стене.
      Чувствуя страх человека, Грейзер начал радостно помахивать хвостом и скалить зубы. Частокол этих грозных ножей произвел на молотобойца неизгладимое впечатление, а утыканный шипами хвост, со свистом и размеренностью маятника рассекающий воздух, Боба просто околдовал. Он смотрел на него не в силах отвести взгляд. Довольный Грейзер зарычал и растопырил когти на коротких передних лапах – четыре отточенные бритвы на каждой.
      – Не наглей, Грейзер, старый баламут, – сказал я ему, и ящер тут же перевел на меня испытывающий взгляд своих желтых глаз. Митко, перед тем как первый раз подвести нас к ящерам, предупреждал:
      – Перед тем как позволить вам сесть на себя, ящер заглянет вам в глаза. Если вы выдержите этот взгляд – сможете спокойно им управлять. Нет – он будет носить вас до поры до времени, постоянно устраивая вам мелкие пакости. А если, не дай бог, вам придется столкнуться в бою на ящере с темным эльфом – зверь просто сбросит вас и разорвет.
      Мне тогда выпало ехать как раз на Грейзере, и он, так же как теперь, заглянул мне в глаза. Я упрямо нагнул голову, но взгляда не отвел. Мне тогда показалось, что Грейзер усмехнулся и позволил взобраться ему на спину. Вот и теперь, встретившись с моим взглядом, ящер, казалось, улыбался. Затем отвел глаза, развернулся и отошел от загородки, тяжело топая мощными задними лапами и вяло помахивая хвостом.
      – Ну, видел? – повернулся я к Бобу. – Я даже погладил его по морде, и ничего – жив пока. Пока ты не встретился с ящером в бою – он не опасен.
      – Может, я лучше пешком пойду? – спросил Боб.
      Из конюшни мы отправились искать место, в котором можно будет складывать снаряжение. Рассудив по дороге, что нам скорее всего придется скрытно покидать город, мы решили, что это место должно быть где-то в глухом пригороде, чтобы наш выезд из него, тем более верхом на ящерах, никому не бросался в глаза. Боб, правда, с мыслью, что ему придется ехать на «этой твари», так и не смирился.
      Наиболее подходящим для нашей затеи был, конечно, восточный пригород, со стороны трущоб. Малонаселенный, без всяких достопримечательностей и крупных хозяйств, со множеством заброшенных ферм. Для наших целей он вполне подходил. Боб вспомнил, что когда-то давно бывал на ферме некоего Ганса Светлого, расположенной далеко в стороне от проезжего тракта и потому почти заброшенной, еще при жизни ее старого хозяина. Теперь, по мнению Боба, там вообще должно было царить запустение, и едва ли случайный путник на эту ферму набредет. Именно туда мы первым делом и направились.
      Наши надежды в общем-то оправдались – ферма была пуста и заброшена, однако по пути к ней мы миновали несколько старых хозяйств, которые, похоже, в последнее время обрели новых хозяев, и жизнь там кипела. В загонах мычала скотина, чернели прямоугольники возделанных угодий, слышались людские голоса, иногда смех или ругань. У одной из ферм нам помахала рукой девчонка – подросток с косичками, судя по формам, уже начинающая превращаться в девушку, мы помахали ей в ответ, но сочли это не слишком добрым знаком.
      На ферме Ганса мы обнаружили уже готовый тайник, в погребе, за скотным сараем, правда, не очень больших размеров. Боб сказал, что сможет его расширить и укрепить кровлю над ним, чтобы не обвалилась, а на подступах наставить ловушек, для особо любопытных. Ловушек простецких и не особенно скрытных, не для того, чтобы кого-то поймать, а для того, чтобы отпугнуть. Но мне этого показалось недостаточно, я стал соображать, чем бы еще можно отпугнуть незваных визитеров, и придумал. Нашел кусок не слишком гнилой доски, в кармане – кусочек мела, написал на доске: «Изъято за долги. Собственность графского казначейства», – и приделал доску над воротами фермы. Боб, который за этими манипуляциями наблюдал с сомнением, решился спросить:
      – Это чего будет?
      Я прочитал ему надпись и пояснил, что теперь любой, кто залезет на ферму, будет считать, что он обворовывает графское казначейство, а с этим шутки плохи – можно и голову потерять. Боб, который, судя по всему, не умел ни читать, ни писать, теперь переводил с меня на доску восторженный взгляд, словно бы на его глазах случилось чудо – при помощи куска мела и обломка дерева на ферму словно было наброшено охранное заклинание. Похоже, Боб Крейн теперь воспринимал меня чуть ли не как мага или сельского колдуна, на худой конец. Я впервые подумал тогда, что в этом и коренится, наверное, восторженное отношение к бардам – они знают грамоту, что само по себе вызывало уважение у безграмотных крестьян. Но вдобавок к этому барды еще и делились своими знаниями с народом – пересказывали прочитанные ими книги, пели песни и баллады. Несмотря на явно не подходящую обстановку, я впервые в жизни испытал гордость за свою принадлежность к гильдии.
      – Ладно, пошли назад, – сказал я, смущаясь от восторженных взглядов, которые бросал на меня Боб. Но тут же сам осталовился, вернулся к доске и кое-как попытался нарисовать на ней герб казначейства. Вышло коряво, но, в общем, узнаваемо.
      – А? – только и смог спросить Боб, в экстазе наблюдая за моими действиями.
      – Это для тех, кто читать не умеет, – пояснил я. – Прочесть надпись они не смогут, но увидят герб и догадаются, что лезть сюда не стоит.
      – Ага! – кивнул молотобоец, соглашаясь.
      Солнце уже село, и мы возвращались в город в сумерках, когда Боб спросил меня:
      – Слушай, Жюль, а что этот торговец Салазар говорил про Драконьи земли? Что-то насчет гарнизона, я не очень понял…
      Все еще под впечатлением от мыслей, посетивших меня на ферме Ганса, чувствуя себя ответственным за народное просвещение, я начал подробно рассказывать своему товарищу-молотобойцу о Драконьих землях и тех странных обычаях, что царят в них:
      – Драконьими землями называют территории, на которых обитают драконы. Обычно они селятся вдали от людей, но иногда – в населенных местах. И тогда эта местность становится Благословенной Драконом Землей, или просто Драконьей землей, процветающим краем. Жители этих мест считают драконов богами, поклоняются им, строят святилища и всячески ублажают дракона – приносят ему дары, посвящают обряды и праздники. Говорят, драконы очень любят вино, а в тех краях, где они живут, виноград произрастает просто гигантский, сладкий и сочный. Жители тех мест говорят, что жизненная сила дракона необыкновенно велика, и он может по своему желанию улучшить рост того или иного вида. Впрочем, там, где живут драконы, все культуры растут большими, чем в других местах, а скотина приносит больше приплода. Местные жители выпрашивают у драконов и потом используют в хозяйстве их навоз как удобрение. После такого удобрения можно несколько лет просто не Ухаживать за деревьями и огородом – само расти будет, причем все крупное и сочное – фрукты, овощи, ягоды.
      И люди там рождаются в большем количестве и более здоровые, чем в других местах. Жители Драконьих земель тщательно оберегают свои территории от чужаков. Драконы в общем-то не любят шумных соседей, так что численность жителей в их землях должна быть ограничена. Постороннему поселиться в тех краях практически невозможно – местные изгоняют чужаков и вообще живут своим умом, никому не подчиняясь. Они издавна завели такой обычай – половину всех детей отправлять из своих земель куда-нибудь подальше. Потому как плодится их слишком много, живут они дольше других людей, так что население этих земель может очень быстро расти. И чем быстрее оно будет расти, тем быстрее дракон может покинуть эти земли. Так вот, чтобы оно не росло слишком быстро, половину своих девочек они почти с рождения передают в отдаленные деревни, как бы в помощь по хозяйству, но там им обычно уже готов жених. Девочки подрастают, выходят замуж и остаются на чужбине. Любая община их принимает с радостью: крупные, здоровые, работящие, плодовитые – чего таких не брать?
      А вот мальчиками жители Драконьих земель издавна откупаются от князей, графов и прочих властителей – отдают их на военную службу. Понятно, что все ребята из тех мест – здоровые, рослые, широкоплечие. Если их как следует выучивают, из них получаются непревзойденные бойцы. Потому-то сильные мира сего и не трогают Драконьи земли, поскольку регулярно получают оттуда пополнение для своих армий.
      – Кстати, – обернулся я к Бобу, – а ты сам-то не из Драконьих земель? Уж очень похоже!
      – Не, – помотал головой гигант-молотобоец, – я в городе и родился, и вырос. Как-то так получилось – родня вся маленькая, щупленькая, а я один – вон какой. Батя маманю частенько колотил, пока живой был. Как выпьет, так и к ней: признавайся, говорит, от кого этого громилу нагуляла. Ну, меня, значит. А мамка и не знает, чего сказать – не гуляла, мол. Ну, он аж пеной исходит – не может, говорит, такого быть! И – бац! По голове маманьку палкой. Ну, я смотрел-смотрел, потом палку отобрал, поломал и говорю: «Не дело вы, папаша, это делаете. Нельзя так». А он мне: «Вот теперь точно вижу, что ты не мой сын – нету у тебя к отцу почтения!» Я говорю: «Думайте, что хотите, а маманю больше не трогайте». Он посмотрел, плюнул и ушел. Правда, маманьку больше пальцем не трогал. А в прошлом году помер – по пьяному делу в реке утонул. Ну да примут Молодые Боги его душу…
      Какое-то время мы шли молча, а затем Боб снова спросил:
      – Так, а про драконов это правда, – что они боги? Или как?
      Тут уже наступила моя очередь чесать затылок. Честно говоря, я не знал, что ответить, поэтому так и сказал:
      – Не знаю. Может быть, и боги, а может быть, и нет. Драконы – удивительные существа. Все, что я о них слышал, вызывает восхищение. Они живут очень долго – некоторые считают, что до тысячи лет. Один ученый, с которым я познакомился во время своего путешествия на остров Фрунжима, профессор Бром, занимался проблемой воздушных полетов. Так вот, он старательно изучал все, что связано с полетами драконов, и говорил мне, что драконы едва ли являются уроженцами этого мира. У них совершенно отличное от всех других живых существ строение тела. Тело у дракона длинное и узкое, легкое и обтекаемое, как хорошая лодка, покрыто прочнейшей чешуей, испещренной едва заметными бороздками – чтобы увеличить обтекаемость. Пикируя, драконы развивают огромную скорость, превышающую все мыслимые пределы. Но для того чтобы набирать высоту и парить, они используют огромные перепончатые крылья, размах которых превышает длину их тела вместе с хвостом. Если длина тела дракона доходит до двадцати человеческих шагов, то размах крыльев – до двадцати пяти – двадцати семи. Так по крайней мере утверждает профессор Бром. Крылья получаются очень тонкими, хрупкими на вид, но выдерживают огромную нагрузку. Кости дракона прочнее стали, хотя профессор утверждает, что они полые внутри и очень легкие. Если бы люди не испытывали такой благоговейный трепет перед драконами, они могли бы использовать их кости в качестве оружия – ему не было бы равных. Кость дракона с легкостью пробьет любую человеческую броню. Впрочем, я читал, что наиболее отъявленные бандиты предпринимали экспедиции к местам захоронения драконов, пытаясь похитить драконьи кости. Насколько я знаю – ни одна из этих экспедиций не выжила; драконы считают ужасным грехом тревожить прах умерших, впадают в гнев от таких мыслей. А когда дракон впадает в гнев, у него в груди вырабатывается вещество, которое горит, смешиваясь с воздухом. Когда дракон выдыхает, это вещество у него в груди распыляется парами выдоха и вылетает наружу как бы струей мельчайших капель, этакой капельно-газовой смесью. Еще в пасти у дракона эта струя воспламеняется, но самая высокая температура – на кончике языка пламени. Температура этого пламени так высока, что оплавляет камни, а если дракон дыхнет огнем на песок, песок спекается в черное драконье стекло. О нем говорят, что оно очень прочно, но это не совсем так – все зависит от песка, который спекся. Если песок был мелким и чистым, а дракон дышал с довольно близкого расстояния – стекло действительно будет очень прочным. Если дракон дыхнул огнем более чем с тридцати шагов – а большими языки его пламени не бывают, – да еще и песок оказался с примесями – стекло получается хрупким и некрасивым, с зеленоватым оттенком. Вдобавок к этому стеклодувы по всему Файерану уже давно научились выдувать черное стекло, которое выдают за настоящее драконье. Так что большинство предметов на рынках из этого материала – подделка.
      Кроме того, у драконов очень тонкие, но чрезвычайно сильные мышцы, как утверждает профессор Бром. Мышцы, которые управляют драконьими крыльями, в толщину не больше человеческой руки, ну, средних размеров, но машут такой громадиной – в двенадцать-тринадцать шагов длиной! Да еще ведь этим крыльям нужно преодолевать сопротивление воздуха, поднимать вес самого дракона. Бром утверждает, что, если бы из мышц дракона можно было бы сделать канат обычной толщины, вроде корабельных швартовых, он был бы прочнее стальной якорной цепи. Так что дракон мало того, что имеет невероятно прочные зубы, когти, шипы на хвосте, он может наносить ими повреждения с такой силой, что камни разлетаются во прах. Помнишь, я тебе рассказывал о ящерах и их боевых качествах? Кстати, некоторые считают, что драконы и ящеры – родственные виды, но Бром уверен, что это не так. Так вот, забудь о боевой мощи ящеров. Ящер против дракона – все равно что цыпленок против стервятника. Дракон с легкостью перекусит его пополам, с легкостью разметает и сожжет целую тысячу ящеров. Для того чтобы убить дракона, понадобилась бы целая армия. Но драконы разумны, более того – они очень мудры и, как говорят, умеют общаться друг с другом на очень больших расстояниях. За смерть своего товарища они будут мстить безжалостно. История знает пример, когда один идиот-граф решил украсить головой дракона стену своих охотничьих трофеев. Ему удалось убить молодого дракона, хотя при этом полегла почти вся его дружина. А на следующий день в его владения вторглись три десятка драконов, которые выжгли его земли дотла. Говорят, там до сих пор ничего не растет, и люди опасаются там селиться – проклятое драконами место.
      Не знаю, боги ли они, но то, что ни люди, ни эльфы, ни орки, ни даже все расы, вместе взятые, не смогли бы их одолеть – это точно. Однако драконы миролюбивы или по крайней мере не агрессивны. Они живут на Файеране как бы параллельно с людьми, не вмешиваясь в их дела. Иногда они селятся в людских землях, если их это устраивает, но уходят оттуда, если там становится слишком шумно. Чаще они живут в Диких землях, в которых людям селиться не позволяют. Конечно, они удивительные существа, но в общем-то в них нет почти ничего сверхъестественного – они смертны, они стареют и умирают. Есть только одна странная вещь, которую никто толком не может объяснить, – в Драконьих землях встречаются летающие ящеры. Не драконы, но похожие на них, крылатые и свирепые создания. Больше нигде на Файеране они не живут, только рядом с драконами. И если дракон уходит из тех мест, постепенно пропадают и летающие ящеры.
      Так вот, говорят, что эти ящеры – души погибших героев, которых драконы каким-то своим волшебством воплощают в летающих воинов и дают им шанс последний раз вступить в бой на стороне своей армии, восстановить справедливость. Я не знаю, правда ли это, но если правда, то драконы – почти боги. По крайней мере – полубоги.
      Боб слушал мой рассказ словно завороженный, не перебивая и не задавая вопросов, широко раскрыв глаза, как малый ребенок, впервые услышавший волшебную сказку. Похоже, история драконов произвела на него неизгладимое впечатление.
      – Да-а, – протянул он наконец после паузы, – а мне-то говорили, что драконы – тупые демоны, с толстым брюхом и маленькими крыльями…
      Я засмеялся и сказал:
      – О демонах я расскажу тебе в другой раз.
      Боб бросил на меня быстрый взгляд и снова погрузился в свои раздумья. Через какое-то время он произнес:
      – Все на свете отдал бы, чтобы увидеть живого дракона…
      В этот день на доклад к Тибо я уже не успевал – вернувшись в академию, я обнаружил его окна темными. Что ж, решил я, доложу завтра утром, заодно и набросаю список необходимого снаряжения. Однако сделать это оказалось не так-то легко.
      Во-первых, разложив перед собой карты Северных графств, я увидел, что добираться до Гасенска будет весьма неудобно. Он располагался не так уж и далеко от Абадиллы, в которой расположена академия бардов, по прямой – не более четырехсот лиг. Но эта прямая пролегала через Северные горы, а пройти через них в принципе нелегко. Кроме того, выступать нам придется где-то в конце весны, а в это время на перевалах еще может лежать снег, могут срываться лавины. Идти через горы в таких условиях – почти самоубийство, да и времени это займет очень много. Если дожидаться середины лета, можно будет пройти гораздо быстрее, но полтора-два месяца придется потерять в ожидании. Хоть так, хоть этак, выигрыша во времени не получается. Проще всего было бы преодолеть горную гряду по воздуху, так же как в прошлом году я преодолел Западные горы – на дирижабле профессора Брома. Но, во-первых, профессор живет далеко, в графстве Кронцмерг, в Западном предгорье, до него добираться тоже придется не один день, а затем преодолевать обратный путь. Во-вторых, полет на дирижабле уж точно не удастся сохранить в тайне, а в-третьих, единственный дирижабль, которым обладал профессор, геройски погиб в нашей прошлогодней экспедиции. Так что вопрос о перелете снимался как дурацкий.
      Второй путь самый логичный: по Северному тракту до Порт-Хлоста, оттуда морем вдоль берега – до Гасенска. Но и тут возникало множество вопросов – во-первых, пока мы доберемся до Порт-Хлоста, весь Северный тракт будет говорить о двух всадниках на ящерах, и о секретности экспедиции опять-таки можно будет забыть. Во-вторых, плавание вдоль берега – очень долгое занятие, с заходом в каждую более или менее глубокую бухту. В общем-то небольшое расстояние – порядка семисот-восьмисот лиг – мы будем преодолевать месяц, если не больше. А в-третьих, еще нужно найти попутный корабль в Порт-Хлост, и не факт, что он нас будет там ждать.
      Как ни странно, но наиболее простым мне показался самый длинный путь – через столицу Южного бароната Регент-ролл и далее по Восточному тракту в направлении восточного форпоста Северных графств – Сорезма. Где-то на полпути от Регентролла до Сорезма нужно будет свернуть с Восточного тракта на таежные дороги и по ним добираться до Гасенска. Дороги там, конечно, оставляют желать лучшего, да и места не самые спокойные, но был в этом плане ряд преимуществ. Во-первых, мы все время будем двигаться по суше, а значит, не будем так уж зависеть от погоды, попутного ветра и наличия плавсредств. Во-вторых, появление в столице Северных графств всадников на ящерах не только никого не удивит, но и вряд ли вообще будет замечено.
      Некогда захудалая деревня на пересечении караванных путей, Регентролл еще за пятьдесят лет до описываемых событий славился в округе только своим базаром – не слишком большим, но довольно разнообразным. Но за пятьдесят лет до нашей истории в Регентролле родился барон Аштон – будущий правитель бароната и сюзерен Северных графств. Он был лишь одним из многих вероятных претендентов на престол своего маленького бароната, причем не самым вероятным, каким-то внучатым племянником тогдашнего барона. Баронат Регентролл представлял собой в то время небольшую территорию с двумя десятками деревень и единственным городом-столицей. Практически все дворяне в Регентролле были родственниками между собой, а значит, практически все могли претендовать на престол. Однако претендовать было особенно не на что – сонный деревенский край, где не было ни полезных ископаемых, ни каких-то иных богатств, вовсе не располагал к ярким интригам. Так и протекала жизнь в Регентролле – сонная, ленивая, в неспешных разговорах об урожае, пока молодой Аштон не принял решения захватить власть. Теперь легенды говорят о том, что судьба великого властителя была предсказана Аштону заранее каким-то заезжим магом с юга. Так это или нет, но вел себя юный барон очень решительно, словно ему и в самом деле было ведомо больше, чем простым смертным.
      В девятнадцать лет оставшись сиротой, Аштон взял единственную ценную вещь, которая оставалась в семье, – золотое кольцо с изумрудом, и отправился на знаменитый базар Регент-ролла, в балаган, где играли в азартные игры. Юный дворянин уселся играть в кости с компанией каких-то проходимцев, которые тут же попытались его обмануть. Тогда будущий барон выхватил меч и заколол им главаря шайки прямо за игорным столом, а его деньги присвоил себе как компенсацию за попытку обмануть дворянина. Подручные убитого шулера, конечно, растерялись, но вполне могли бы прийти в себя и прибить нахального дворянчика, если бы он быстро не взял ситуацию в свои руки. Аштон нанял этих бродяг на службу – проще говоря, поставил их в известность, что теперь главарем их шайки будет он сам. С этими своими наемниками Аштон направился в окрестные леса и на Восточный тракт, собирать подобных им бродяг. Вскоре у юного дворянина в подчинении была уже небольшая дружина, человек в сто худо-бедно вооруженных бандитов. С этим войском он и явился в Регентролл, где явочным порядком взял власть, частично обезоружив, частично перебив гарнизон столицы, и быстро перевешав родственников, отказавшихся признать его бароном.
      Я знаю, что на уроках истории в школе детям эту историю излагают несколько иначе, но в те времена были еще живы свидетели прихода Аштона к власти, которые утверждали, что все происходило именно так.
      Захватив власть, Аштон потратил около пяти лет на то, чтобы навести в баронате порядок. Он снизил налоги, всячески поощрял крестьян развивать хозяйства и создал баронскую службу закупок, которая скупала продукты у крестьян оптом и монопольно продавала их в окрестных землях. Аштон ввел небольшие, но разнообразные пошлины для проезжих купцов – за количество вьючных животных, за отдельные виды товара, за оружие, которое они везли через баронат. До тех пор пустовавшая казна бароната начала постепенно наполняться. Эти деньги Аштон тратил очень разумно – на строительство дорог, мостов, водоводов, но более всего – на армию. Его дружина быстро перестала быть шайкой оборванцев с большой дороги. Те, кто что-то соображал, стали придерживаться строгих правил дисциплины, занялись тренировками, не допускали мародерства – в общем, добросовестно несли службу. Те, кто ничего не соображал, быстро оказались на виселице, где им и было самое место. Хорошая оплата, кормежка и снаряжение дружины делали свое дело – под знамена Аштона начали стекаться как парни из бедных крестьянских семей бароната, так и профессиональные наемники со всех Северных графств. Вскоре дружина Аштона стала напоминать уже небольшую армию. Причем молодой барон уделял особое внимание не только выучке войск, но и их оснащению – строил боевые машины, закупал лучшую сталь для изготовления оружия, посылал мастеров-оружейников учиться в другие земли. Через пять лет усиленной подготовки Аштон получил самую современную и хорошо обученную армию на всем юге, пусть и не самую многочисленную. Под предлогом искоренения набегов из Пиратских заводей на Северные графства Аштон предложил одному за другим нескольким соседям заведомо неприемлемый союз на своих условиях. Естественно, соседи отказались. Тогда Аштон под знаменем борьбы с «пиратской угрозой», против которой все средства хороши, вторгся сначала в одно сопредельное владение, затем во второе, третье и так далее. Уже через десять лет после первого вторжения огромная территория, именуемая сегодня Южным баронатом, пала к ногам амбициозного Аштона. Теперь его земли в сотни раз превосходили по размерам территорию государства, в котором он родился, у него было огромное количество ресурсов, людей, он контролировал стратегический перекресток на землях Северных графств – тот самый Регентролл, который стал теперь столицей могучей державы, невероятно разросся и утопал в роскоши. Но Аштон и на этом не успокоился. Остальные Северные графства продолжали оставаться раздробленными и малоуправляемыми, местные дворяне грабили свои земли как хотели и тратили деньги на всякую ерунду, вроде строительства роскошных апартаментов и устройство пышных праздников.
      Конечно, барон был не первым и, наверное, не последним амбициозным властителем, решившим создать империю. Далеко не всем властителям такие амбициозные планы удавалось реализовать, либо же властители не умели вовремя остановиться в их реализации. Но Аштон все рассчитал верно. Все Северные графства представляли собой некую единую территорию задолго до его рождения. Да, у нас было много князей, баронов, графов, но власть их была не так уж и велика, границы между маленькими государствами носили довольно символический характер. А самое главное, все Северные графства говорили на одном языке – языке севера, или языке людей, как его иногда называли. Потому и не отделяли себя друг от друга. Вот я, например, обеспокоился судьбой далекого северного гарнизона, который принадлежал соседнему с нашим графству – Ассукс. Вроде бы я и не должен был печалиться об иностранцах, но я воспринимал их как своих, как соплеменников. И нападение на незнакомых мне солдат воспринял как нападение на мой народ. И не я один – Боб чувствовал то же самое, я уверен. И Жюв с Эдитой, которые принесли мне эту весть, тоже были ею взволнованы. И даже Тибо, который планировал заработать на нашей экспедиции, тоже не удивился моему решению разбираться в делах далекого гарнизона. Мы были одним, но разрозненным народом, а Аштон планировал этот народ объединить.
      Аштон разработал целую доктрину объединения северных земель. Он выбирал одного сильного феодала в окружении множества слабых и заключал с ним договор о взаимопомощи. При поддержке Аштона феодал поглощал земли соседей, создавая относительно крупное государство, но тут же должен был подтвердить договор с Аштоном о мире и взаимной выручке. Так, вместо десятков мелких уделов всего за десять лет на территории Северных графств осталось только семь государств – Южный баронат, Восточный каганат, Северное княжество и четыре графства – Ассукс, Питица, Кронцмерг и графство Прокс, столицей которого стал город Абадилла. Тот самый, в котором и располагалась академия бардов и где теперь я строил планы будущей экспедиции.
      Как я уже сказал выше, Регентролл из захолустного городишки превратился в цветущую и шумную столицу, наполненную торговцами и послами со всего Файерана. Видали там виды и похлеще двоих всадников на ящерах. Так что, поразмыслив надо всем этим хорошенько, я окончательно пришел к выводу, что экспедицию нужно будет вести не на север, как того вроде бы требует ее логика, а на юг, к Регентроллу. Приняв решение, я повеселел и начал прикидывать, какое нам с Бобом понадобится снаряжение, исходя из южного сухопутного маршрута экспедиции.
      И тут снова начались проблемы. Необходимо было предусмотреть и питание, и оружие, и научный инструментарий – книги, бумага для записей, инструменты для взятия проб горных пород, емкости для этих пород, инструменты для ремонта снаряжения и оружия, которые в столь долгой экспедиции понадобятся обязательно, и многое другое. Написав список, я понял, что весь этот хлам не то что два ящера, а целое стадо ящеров поднять не сможет. Тогда я начал составлять список снаряжения исходя из грузоподъемности ящеров. Выходило, что мы не сможем взять с собой некоторых необходимых вещей. Промучавшись до утра, я пришел к кое-какому компромиссу – написал список вещей, без которых мы не сможем обойтись ни в коем случае, пожертвовав немного научным оборудованием, немного оружием и броней. С этим списком и красными после бессонной ночи глазами я и отправился к Тибо.
      Постучав в дверь и услышав какое-то рассеянное «Да-да!», я толкнул створки и вошел. В кабинете помимо самого Тибо находился еще и магистр Соренца, уже пожилой и какой-то малозаметный, я даже и не знал, на чем он специализируется. По-моему, что-то связанное с историей – раз или два он читал нам лекции, кажется, по истории темных эльфов или что-то еще, я уже не помнил. Соренца был невысок ростом, худой и сутулый, с вечно перепуганным выражением лица. Когда он говорил, а случалось это довольно редко, голос у него был тихий, но очень внятный. Чаще, как мне приходилось видеть, Соренца лишь таращился на все происходящее вокруг своими блестящими, черными, немного на выкате, широко раскрытыми глазами.
      – А, Жюль, заходи, – устало сказал Тибо, и по его красным глазам я понял, что у магистра тоже была бессонная ночь. Странно, я мог бы поклясться, что, когда я вернулся из похода на ферму, окна кабинета Тибо были темны. Где же он провел эту ночь? Неужели у этого, похожего на испуганную мышь магистра? И словно в подтверждение моих мыслей, казначей указал на Соренцу и объявил:
      – Можешь не стесняться магистра, мне пришлось привлечь его к обсуждению нашего плана как специалиста. Что ты принес? Ах да, список! Я же сам велел тебе его написать! – Тибо принял у меня бумагу, пробежал ее глазами и хмыкнул: – Немного. Ты уверен, что этого хватит?
      – Конечно, это не все, – ответил я. – Но большего мы не сможем себе позволить – ящеры не смогут двигаться.
      – Ах да… – взмахнул рукой Тибо, словно только что вспомнил, где он находится, для чего здесь я и куда вообще я собрался. Походив немного по кабинету, казначей небрежно бросил мой список себе на стол и сказал: – Я подумаю над этим. Возможно, мы сумеем заменить необходимые тебе инструменты более легкими или более универсальными, посмотрим. А пока… – Тибо указал рукой на Соренцу и развернулся ко мне лицом: – Магистр Соренца… Точнее, мы с магистром… впрочем, не важно. Вот что, Жюль. Независимо от исхода экспедиции, независимо от того, какие трофеи тебе удастся добыть, ты должен найти хоть какие-нибудь останки той рыбы, которой был отравлен гарнизон на севере. А лучше – найди живую рыбину и привези ее сюда. Только будь осторожен – эта рыба чрезвычайно ядовита. И смерть от ее яда э-э-э… болезненна. Очень болезненна. Поэтому тебе обязательно надо будет взять с собой эти инструменты. – Тибо указал на комод у стены, на котором лежали толстые перчатки, металлические щипцы и бутылка с широким горлом, заткнутым пробкой, из драконьего стекла. – Ни в коем случае этой рыбы нельзя касаться голыми руками и даже в перчатках – лучше не бери ее в руки, пользуйся щипцами. В самом крайнем случае попытайся точно установить, как она выглядела, эта рыба. Я распоряжусь, чтобы тебе сделали копию книги из нашей библиотеки о ядовитых рыбах, а особенно тщательно – копии гравюр с изображением рыб. Используй эту книгу, опроси очевидцев, возможно, они узнают одну из этих тварей на картинках. Если же нет – попытайся ее нарисовать. Все, что только возможно, узнай об этой рыбе. Как торговец получал товар? Кто его привозил, откуда? В каких условиях эта рыба содержалась? Чем питалась? В общем, абсолютно все. Ты понимаешь меня, Жюльен?
      Пораженный таким неожиданным поворотом событий, я только кивнул в ответ.

Глава третья,
в которой достойный Жюльен с товарищем наконец
отправляются в путь, Боб Крейн преодолевает
эльфийскую магию, они встречают темного эльфа
Риголана и знакомятся с историей эльфийского народа

      Подготовка к экспедиции шла с трудностями. Тибо сдержал свое обещание и находил нам только первоклассное снаряжение – легкое, прочное и по возможности универсальное. Я получил два эльфийских клинка – охотничий нож и боевой меч, очень легкие, но заточенные как бритва, легкую эльфийскую кольчугу и магический плащ с повышенной способностью маскировки. Кроме того, Тибо нашел мне универсальный набор инструментов, который помещался в небольшом кожаном ящике и весил совсем немного. Второй ящик, поменьше, содержал походный кабинет – бумагу, писчие принадлежности и те книги, что Тибо приказал скопировать для меня. Что касается Боба, ему казначей тоже подобрал кольчугу, шлем, кое-что из одежды, но никак не мог выбрать подходящего оружия. Стандартных размеров меч в руке молотобойца смотрелся как перочинный ножик. Взяв в руки широкий двуручный меч, Боб так широко им замахнулся, что Тибо едва успел отскочить, поскольку лезвие меча вращалось как раз на уровне его шеи. Схватившись за левую сторону груди, Тибо сдавленным голосом сообщил, что не рекомендует Бобу это оружие.
      Мы перебрали множество вариантов, но ни один из них Бобу не подошел. В конце концов гигант-молотобоец сказал, что возьмет с собой свою большую кувалду с металлической ручкой из кузни.
      – Уж чем-чем, а этой штукой я умею управляться! – заверил он магистра-казначея. Тибо пожелал удостовериться, и на следующий день Боб принес кувалду на ферму, где мы устраивали небольшие походные совещания. Когда приехал Тибо, здоровяк Крейн продемонстрировал ему свое искусство – огромным молотом он вращал как легкой саблей, могучими ударами разбивал в щепки толстые стойки навесов, а затем предложил мне метать в него ножи. Тибо категорически воспротивился этой затее, и ножи мы заменили камнями. Я стал швырять ими в Боба, а молотобоец на лету расшибал их своей кувалдой. Пораженный такой демонстрацией, магистр согласился, что «пожалуй, молота ему будет достаточно».
      Затем Тибо выдал мне целую кипу метательных ножей, уложенных в своеобразные кожаные карманы на ремнях, чтобы их удобно было развесить по всему телу, и я почувствовал, что к экспедиции практически готов. Весна стремительно летела к финалу, пора было уже бы и выступать, а Тибо все тянул. И наконец, назначив нам с Бобом встречу на ферме у тайника, приехал и сообщил, что добыл для нас ящеров, но… за ними придется идти пешком около двадцати лиг, к отрогам Северных гор. Причем выступать необходимо немедленно. Мы с Бобом просто лишились дара речи, а Тибо, взглянув на наши изумленные лица, сказал:
      – Да, я понимаю – вы даже не успели ни с кем попрощаться. Я и хотел, чтобы вы ни с кем не успели попрощаться, просто исчезли из города, и все. Без всяких лишних расспросов и долгих прощаний. Пусть лучше вас считают пропавшими без вести, чем убывшими в дальний поход, пусть даже на юг, а не на север, – сказал Тибо и, подумав, добавил: – Ради вашей же безопасности.
      Конечно, разумное зерно в его размышлениях было. Но если раньше наше оснащение, такое совершенное, такое тщательно подобранное, казалось мне даже слишком легким, в расчете на двух ящеров, то теперь оно оказывалось почти неподъемным. И те двадцать лиг, которые мы должны были преодолеть до встречи с «транспортом» и которые для ящера – сущая ерунда, не более двух часов ходу, теперь оказывались серьезной проблемой. Я не был уверен, что мы пройдем их, даже если будем двигаться всю ночь. Что и говорить, экспедиция не обещала быть легкой.
      – В том месте, где вы выйдете к отрогам гор, в сторону гряды ведет несколько троп. Вам нужно будет отыскать ту, двигаясь по которой вы прямо перед собой будете видеть остроконечную вершину, – давал нам последние наставления Тибо. – Выйдя к каменистой местности, увидите огромный валун, похожий на голову лошади. Вот возле этого валуна вы остановитесь и будете ждать. Там вас найдет темный эльф Риголан. У нас с ним давние деловые связи, именно он поставлял академии тех ящеров, что у нас в конюшне. Он передаст вам зверей. После этого – все в ваших руках. Я уже ничем помочь вам не смогу, – закончил магистр, как мне показалось, с какой-то тоской в голосе. Я с изумлением поднял глаза, встретился взглядом с казначеем. Взгляд Тибо был тревожным.
      – Удачи вам, Жюльен, – с чувством сказал магистр, пожал мне ладонь, кивнул Бобу и вскочил на свою лошадь. Бросив на нас прощальный взгляд, Тибо приветственно поднял руку, как-то вымученно улыбнулся, развернул коня и ускакал.
      – Какой-то он невеселый, – заметил Боб.
      – Это уж точно, – согласился я. – Ну что, пошли?
      И мы начали свой поход, нагруженные сверх всякой меры, с трудом переставляя ноги. В общем-то Боб держался неплохо. Навьючен он был не хуже любого ящера – большую часть снаряжения он взвалил на свои плечи, – но двигался хоть и не быстро, зато размеренно. Мне же было тяжеловато тащить даже свое личное оружие и снаряжение. Когда я надел на себя кольчугу, шлем, плащ, меч на один бок, на другой – нож, затем еще и обвешался метательными ножами, мне уже стало жарко и тяжеловато. Когда я еще взвалил на плечи сумку с инструментами, свой походный кабинет, сумку со съестными припасами и лечебными зельями, то понял, что далеко я не уйду. То есть даже совсем недалеко. А еще я трепетно прижимал к сердцу свою мандолину.
      Мы прошли всего полторы-две лиги, я за это время выпил половину фляги воды и потребовал устроить привал. Едва Боб остановился, я свалился на землю как подкошенный.
      Мы попили воды, пожевали лепешек, посидели еще какое-то время. Светило уже окончательно спустилось за горизонт, начали сгущаться сумерки. Тропа, по которой мы шли, петляла где-то в густом лиственном лесу и становилась все менее различимой с каждой секундой. «Что ж, веселая предстоит ночка!» – подумал я, после чего с усилием встал, и мы снова двинулись в путь.
      Я не буду пересказывать всех подробностей того перехода – мы шли всю ночь, через одну-две лиги делая привал, с каждой новой остановкой все более долгий. Когда стало уже совсем темно, по кустам начали раздаваться шорохи и волчьи завывания, мы остановились и разожгли костер. На нем мы зажарили два куска солонины, я поел, начал дремать, и в полудреме мне почудились в темноте у тропы две пары горящих зеленых глаз. «Волки», – как-то отрешенно подумал я. Но в следующую секунду в эти глаза полетела горящая ветка, брошенная гигантом Бобом, а затем он сам, вскочив, с молотом в руках бросился в кусты, громко вопя:
      – Зашибу, твари!
      Из кустов послышались хрусткие удары и отчаянный визг, словно бы молодых щенят. А затем – стремительный шелест удирающей среди растительности стаи. Боб появился из кустов, держа в одной руке кувалду, а другой отирая забрызганное кровью лицо.
      – Ты смотри, подлюки! – бормотал он. – К костру они подобрались! Совсем обнаглели!
      Умиротворенный этим бормотанием, я забылся сном, но, как мне показалось, уже через секунду ощутил себя внутри какого-то страшного урагана – голова моя болталась из стороны в сторону так, словно должна была вот-вот оторваться. Весь сжавшись от ужаса, я открыл глаза и обнаружил, что это Боб всего-навсего пытается меня разбудить, встряхивая за плечи:
      – Эй, Жюльен! Просыпайся, светает уже!
      – Проснулся, проснулся я! – поспешил я заверить молотобойца и, выскользнув из его железных объятий, огляделся. Действительно, небо на востоке уже посерело, от нашего костра остались одни угли, и в предутренних сумерках наша тропа уже стала более или менее различимой. Хлебнув воды из фляг, мы двинулись дальше.
      Продвигались мы так же – короткими переходами, подолгу отдыхая. Странно, но после ночного происшествия с волками я как-то успокоился и уже не торопился на встречу с темным эльфом, не думал о том, сколь долгий путь нам еще предстоит пройти. Мы сделали еще один большой привал, снова поели, а затем Боб заявил, что чувствует где-то поблизости воду. Забрав обе, почти пустые фляги, он отправился на поиски ключа или речушки, небольшого озерка; в предгорьях всегда мало было собственно родников, зато случалось довольно много ручьев, бежавших с гор. Ручьи образовывали небольшие озерца, вода в которых, отстоявшись, была даже чище, чем в лесном источнике. Это была талая вода горных ледников, которую маги считали самой чистой на Файеране и в своих магических операциях использовали только ее. Вернулся Боб где-то через час весь в грязи, но с десятком грибов в шлеме, который он держал перевернутым в руках, словно небольшое ведерко. Как бы отвечая на мой недоуменный взгляд, Боб пояснил:
      – Поскользнулся и в овраг упал, – и добавил, протягивая мне шлем с грибами: – Прямо в грибницу.
      Я бегло осмотрел грибы – все крепкие, белые, ядовитых среди них не было, и спросил:
      – А что вода?
      Боб молча снял с плеча и протянул мне две полные фляги.
      Грибы мы нанизали на прутик, который Боб пристроил себе на спину словно торчащую из спины вверх стрелу. В таком виде он и двинулся дальше, обвешанный оружием и мешками со снаряжением и провизией.
      К отрогам Северных гор мы вышли только к полудню. Солнце стояло в зените и пекло немилосердно, совсем не по-весеннему. Мы сбросили свою поклажу прямо на опушке леса, за которой начиналась каменистая открытая местность, решили немного передохнуть и лишь затем идти искать камень, похожий на голову лошади. Глотнув воды и с наслаждением расправив затекшие плечи, я уже было собрался достать из мешков провиант, когда услышал голос Боба:
      – Да вот же он, этот камень!
      И, взвалив на плечо свое боевое орудие, молотобоец направился вперед. Поднявшись и оглядевшись, я тоже увидел огромный валун размером с небольшую скалу, который и в самом деле немного напоминал по форме голову лошади. Отбросив мешок с провизией, я двинулся следом за Бобом, внимательно оглядываясь по сторонам. Нигде вокруг я не видел ни эльфов, ни ящеров, ни даже следов пребывания кого бы то ни было. Только однообразная каменистая почва, постепенно повышающаяся в направлении сверкающего снежной шапкой пика остроконечной вершины, да огромные валуны тут и там.
      Казавшееся совсем небольшим расстояние до камня мы преодолели минут за двадцать. Оглянувшись назад, я прекрасно видел сброшенное в беспорядке наше снаряжение и ничего подозрительного вокруг – стройный ряд высоких деревьев, кустарник на опушке. Никого. Обернувшись к камню, я осмотрел каменное крошево под ногами – никаких следов, оглянулся вокруг – никого.
      Где-то позади слева послышался шорох, и, стремительно обернувшись, я увидел шагах в двадцати от себя крупного, серого, в пятнах ящера в боевых доспехах. Оскалив зубы, ящер несся ко мне, не издавая никаких звуков, кроме шороха камней под лапами.
      – Боб! – заорал я, выхватывая одновременно меч и кинжал и принимая боевую стойку. Бросив быстрый взгляд в сторону своего товарища, я увидел, что у него дела обстоят еще хуже – из-за «лошадиной головы» выскочил еще один ящер, совсем немногим мельче первого, темно-зеленого окраса и тоже в доспехах. Оскаленная его морда была уже в двух-трех шагах от Боба.
      А дальше произошло почти невероятное. Так же как во дворе академии, Боб стремительно и плавно скользнул в сторону, уходя от оскаленной пасти ящера, зубы рептилии звонко клацнули в воздухе. Затем гигант-молотобоец, издав громкий звук «х-ха!» на выдохе, прямо с плеча махнул молотом, со всей своей недюжинной силой опуская его на закованную в броню голову ящера. В воздухе поплыл гулкий звон, словно бы голова зверя под пластиной была пуста. Резко остановившись, ящер замотал головой, попятился и, издав протяжный не то рев, не то стон, опустился на задние лапы, а затем завалился на бок.
      Все произошедшее приковало мой взгляд на две-три секунды, не более, но когда я обернулся, атакующий меня ящер был прямо передо мной. Я вскинул руку с мечом, намереваясь воткнуть его зверю в глотку, но тут над каменистым плато раздался протяжный свист. Ящер передо мной застыл как вкопанный, пристально глядя мне в глаза. Налитый кровью взгляд животного вызывал невольную дрожь, но я не отводил глаз, гоня прочь всякие мысли о возможных финтах, уходах или бегстве. «Нет, – думал я, – только открытый бой. Пусть ты откусишь мне руку, тварь, но я вгоню тебе в глотку меч по самый пищевод!»
      – А ну, пошел вон отсюда! – раздалось сбоку, и, скосив глаза, я увидел Боба, летящего ко мне стремительными прыжками и грозно размахивающего кувалдой. Ящер тоже скосил на молотобойца глаза, а затем попятился на шаг назад. Боб с молотом в руках приближался, и ящер отступил еще на два шага. Загородив меня своим телом, Боб встал перед ящером и, показав ему огромный молот, спросил:
      – Во, видел? Только шаг сделай ко мне, я тебе все зубы вышибу, варан-переросток!
      Зверь, вытянув вперед шею и пригнув голову к земле, недовольно заревел.
      – Впервые в жизни вижу, чтобы человек остановил ящера, – вдруг раздался голос справа, с той стороны, где остался оглушенный Бобом зверь. Разом повернув головы, мы увидели рядом с мотающим головой ящером всадника. Это был темный эльф на очень крупном багрово-красном ящере, закованном в красную же, в тон его шкуре, броню. Насколько я понимал, это означало, что животное не продается и не сдается в аренду; оно служит вырастившему его эльфу, как его собственное продолжение, как часть его «я». Эльф был невысок и худощав, как и большинство эльфов, – в книгах бардов было написано, что такая конституция, а также особое питание продлевают срок жизни эльфов до ста двадцати – ста пятидесяти лет, – но сложен атлетически, подтянут и как-то невнятно опасен. Хотя в данный момент он сидел на своем звере, не проявляя никакой враждебности, несколько даже расслабленно. Только глаза его – цепкие черные глаза, прямо-таки горящие на бледном лице подземного жителя, – ощупывали нас с головы до ног. Одет он был в кожаную, клепанную стальными чешуйками, броню, в руке сжимал рукоять прямого эльфийского меча, и кроме того, с обеих сторон к поясу эльфа было прикреплено еще три разных клинка – что-то похожее на изогнутый ятаган, охотничий кинжал и легкий, возможно, метательный нож. К седлу со спинкой (именно со спинкой, поскольку удержаться в седле иной конструкции на ящере, бегущем на задних лапах, представлялось почти невозможным) был прикреплен довольно массивный, даже грубоватый арбалет необычной конструкции. Я еще подумал, что скорее всего это орочья работа, и меня это удивило – взаимная неприязнь между эльфами и орками давно стала притчей во языцех. Узкое, бледное и жесткое лицо эльфа не выражало враждебности и, казалось, не выражало вообще ничего, кроме, может быть, суровой сосредоточенности. И естественно, верхние края его ушей были заострены.
      – Ты меня удивил, юный воин, – обращаясь к Бобу, сказал эльф. – Видимо, я знаю о ящерах гораздо меньше, чем думал ранее.
      – Я не воин, – исподлобья глядя на эльфа, ответил гигант-молотобоец своим самым суровым голосом. – Я подмастерье кузнеца.
      – Не может быть! – сказал эльф, и губы его дрогнули в подобии улыбки; похоже, суровый голос Боба не произвел на него впечатления. – Я не мог так сильно ошибиться, – заявил всадник и, прищурившись, впился глазами в фигуру Боба, словно бы пытаясь разглядеть на нем некое невидимое клеймо с указанием его Предназначения. – Нет, ты воин, – через пару секунд подвел он итог своим изысканиям, – хотя, возможно, еще и сам не знаешь об этом. Итак, юный воин и… – взгляд эльфа переместился на меня, и я буквально кожей ощутил, как этот странный всадник вглядывается в мое лицо, – …и юный бард. Пройдоха Тибо послал вместо себя двоих юношей, – сделал вывод темный эльф. И добавил: – Что ж, на человека, который начинал карманным воришкой в Регентролле, это очень похоже.
      Затем, легко спрыгнув с ящера, темный эльф, не повышая голоса, подозвал зверя, все еще стоявшего прямо перед нами:
      – Рэглер, ко мне! – и, не дожидаясь исполнения приказа, обернулся к пострадавшему в схватке с Бобом ящеру: – Оррил, девочка моя, как ты?
      Зверюга, которая вдобавок оказалась еще и «девочкой», жалобно проревела в ответ. Она уже встала на ноги, но как-то неуверенно покачивалась на них, словно бы с трудом удерживая равновесие. Эльф похлопал себя по бедру, словно бы подзывая собаку, и «девочка» послушно поплелась к нему осторожной и неуверенной походкой. Самец Рэглер уже был рядом и встал сбоку от верхового животного эльфа – самого крупного в этой троице.
      – Я приношу свои извинения юному воину и юному барду за свою неудачную шутку, – с легким наклоном головы, однако без тени раскаяния в голосе сообщил нам темный эльф. – Я ожидал здесь… других людей. Принимаются ли мои извинения?
      Боб смотрел на церемонного эльфа с сомнением и удивлением одновременно, но своего молота из боевого положения так и не опустил. Последний вопрос явно затруднил моего товарища, и он обернулся ко мне с короткой фразой:
      – А?
      – Мы принимаем твои извинения, Сын Тени, – ответил я эльфу, как того требовал церемониал, вычитанный мною в одной из книг.
      – Могу ли я узнать ваши имена? – снова обратился к нам с ритуальной фразой эльф.
      – Боб Крейн, молотобоец, и Жюльен Петит, ученик академии бардов, – ответил я и сам задал ритуальный вопрос: – Назови и ты свое имя, Сын Тени.
      – Я Риголан, воин из клана Танцующих Теней, – вновь слегка склонив голову, представился темный эльф. Затем губы его вновь слегка изогнулись, что, похоже, означало у Сына Тени, как именовали себя темные эльфы, улыбку, и он произнес: – Значит, бард Жюльен и Боб-молотобоец. Так-так! Не могли бы вы теперь объяснить мне, господа, для чего господину Тибо столь срочно понадобились два обученных ящера? Поскольку вы, возможно, не в курсе наших с ним отношений, – добавил Риголан, – и едва не пострадали от моей глупой шутки, предназначенной не вам, могу пояснить – мой договор об отношениях с Тибо не предусматривает столь неожиданных заказов. Думаю, я вправе знать, чем вызвана такая спешка, раз уж я здесь и оба ящера со мной.
      – Вообще-то звери нужны именно нам, а не магистру Тибо, – выступая из-за спины Боба, пояснил я, а молотобоец наконец опустил свою кувалду. И я продолжил: – Я ничего не знаю о вашем договоре с магистром, не могу отвечать по его обязательствам, но готов заключить с воином Риголаном свой собственный договор… если мы сумеем договориться о рассрочке платежа. Нам необходимы эти звери для выполнения нашей миссии, – добавил я, кажется, с просительными интонациями в голосе.
      Пока я говорил, Риголан не отрываясь смотрел мне в глаза. Когда я закончил, он отвел взгляд, и губы его снова начали кривиться в усмешке.
      – Ага! Значит, юный бард выбрал себе задание на лето, – скорее утверждая, чем спрашивая, произнес Риголан, но я на всякий случай кивнул. А эльф продолжал: – И это задание столь серьезно, что старый скряга Тибо готов рискнуть своими отношениями с кланом Танцующих Теней, без всяких предварительных условий срочно заказывая двух ящеров и оплачивая их по совершенно немыслимой цене… – Мы с Бобом переглянулись, и молотобоец выпятил губу, словно бы говоря: «Ничего себе!» – Нет, теперь я во что бы то ни стало должен узнать все о вашей миссии, – подвел итог своим рассуждениям темный эльф и обратился к нам: – Кстати, не хотите ли вы устроить привал после ночного перехода?
      Конечно, мы хотели отдохнуть, и не только после перехода, но и после стычки с ящерами, которая взвинтила нам нервное напряжение до предела. Но тут выяснилось, что организовать привал не так-то просто – все наше снаряжение осталось довольно далеко от того места, где мы находились. Нагружаться им и тащить на себе нам не просто не хотелось – мы опасались, что, нагруженные, станем легкой добычей для темного эльфа и трех ящеров, если они захотят напасть. И хотя вслух ни я, ни Боб не высказали такого опасения, лишь взглянув друг на друга, мы поняли все без слов. Да и наш новый знакомец, Сын Тени Риголан, похоже, также все понимал. Именно он и предложил:
      – Укажите мне, где находится ваше снаряжение, я съезжу за ним вместе с Рэглером и привезу.
      На том и порешили. Правда, едва наш остроухий знакомец отъехал на безопасное расстояние, Боб пробормотал, с хрустом ломая сухой кустарник на топливо для костра:
      – Вот сейчас погрузит наше барахлишко на своего ящера – и поминай как звали!
      – Нет, – покачал я головой. – Он оставил здесь самку, которую ты оглушил, а значит, вернется. Темные эльфы никогда не бросают своих ящеров.
      Боб посмотрел на меня с сомнением, но спорить не стал. Затем подозрительно покосился на оглушенную им самку Оррил, от чего та нервно затопталась на месте, затем отвернулась, и, похоже, удовлетворенный, вернулся к работе.
      Уже через полчаса мы сидели вокруг костра, все втроем, трое ящеров отдыхали, разлегшись на солнце у огромного камня-головы лошади, Боб жарил солонину, а я пересказывал Риголану историю отравления гарнизона в далеком Гасенске. Сын Тени слушал внимательно, ловя каждое слово. Когда я закончил, он долго молчал, уставившись в огонь. Наконец поднял на меня прищуренные глаза, какое-то время пристально смотрел, так, что мне пришлось приложить усилие, чтобы выдержать этот взгляд.
      – Что ж, юный бард, – сказал наконец Риголан, – ты и в самом деле выбрал себе достойное задание. Настолько достойное, что, боюсь, тебе оно может оказаться не по силам даже в компании с твоим удивительным товарищем, – кивнул он в сторону Боба, от чего тот подозрительно покосился на эльфа. После этого укротитель ящеров встал, принял официальную позу, заставив тем самым поспешно вскочить и меня. – Бард Жюльен, – снова обратился ко мне Риголан ритуальным голосом, – как вдохновитель и глава этого опасного предприятия принимаешь ли ты мое предложение сопровождать тебя до самой конечной цели твоего путешествия?
      Предложение было столь неожиданное, а определение «вдохновитель и глава» настолько поразило меня, что я не нашелся с ответом. В растерянности я обратил свой взор к Бобу, но тот, похоже, был удивлен не меньше моего – сидел раскрыв рот и только пожал плечами в ответ на мой взгляд. Растерявшись, вместо ответа я произнес:
      – Мне казалось, эльфы не вмешиваются в дела людей…
      – Лесные эльфы не вмешиваются в дела людей, – поправил меня Сын Тени Риголан, – да еще эти высокомерные выродки с запада. Или, как их еще называете вы, люди, светлые эльфы не вмешиваются в ваши дела. Сыны Тени живут рядом с людьми и не могут не вмешиваться в их дела. Но мы всегда стремимся получить согласие людей на это вмешательство, как я сейчас пытаюсь получить твое. Я снова повторяю свой вопрос, бард Жюльен: принимаешь ли ты мою помощь, помощь моего оружия и моих ящеров в этой опасной экспедиции?
      – Насколько я понимаю, поход может оказаться очень опасным, – ответил я. – Магистр Тибо даже полагал, что мы с Бобом рискуем жизнями, отправляясь в него. Если Сын Тени присоединится к нам, он будет рисковать своей жизнью тоже.
      – Поверь мне, юный бард, я прекрасно понимаю, насколькоопасно это предприятие, – снова скривив губы в усмешке, ответил эльф с нажимом на слове «насколько». – Принимаешь ли ты мое предложение?
      Я снова взглянул на Боба, и тот опять пожал плечами, но произнес:
      – Все равно ящеры мне не нравятся…
      – Я принимаю твое предложение, Сын Тени Риголан, – обернувшись к эльфу, ответил я. Риголан чуть склонил голову в ответ на это и снова опустился на свое место у костра. Я тоже присел. Покачав головой, я заметил: – Ты меня очень удивил, Риголан. Во-первых, своим предложением – я так и не понял, чем оно вызвано и какое тебе дело до далекого северного гарнизона людей. А во-вторых, я не знал, что эльфы могут испытывать друг к другу столь неприязненные чувства. Как ты назвал жителей Фрунжимы – «эти высокомерные выродки». Тем более что я не заметил в них особого высокомерия.
      Риголан удивленно вскинул бровь и медленно поднял на меня глаза:
      – Юный бард посещал остров Фрунжима?
      – Я был там в прошлом году, – ответил я. – Мое первое летнее задание.
      Риголан смотрел на меня в упор, его бесстрастное лицо почти выражало удивление. Наконец он произнес:
      – Юный бард добьется очень многого, если его первым заданием было путешествие на Фрунжиму. Ты благороден и смел, юный бард. Не понятно мне только, почему ты остаешься в подчинении у таких, как Тибо? Будь ты Сыном Тени, тебя бы выгнали из клана – для того чтобы ты основал свой собственный клан.
      Я лишь пожал плечами в ответ на это; у эльфов свои порядки, у нас – свои. Риголан, похоже, этот мой жест истолковал верно и примирительно поднял руку:
      – Нет, я не пытаюсь навязать людям законы Сынов Тени. Просто меня многое удивляет в вас.
      – А меня – в вас, – в свою очередь заметил я.
      – Да! – с энтузиазмом поддержал меня Боб.
      – Ты недолюбливаешь светлых эльфов, ты возишь с собой арбалет орков, хотя эльфы считают орков заклятыми врагами… – продолжал я.
      – Лесные эльфы, – снова поправил меня Риголан, – и эти… с запада. Сынам Тени существование орков не мешает. К тому же они прекрасные специалисты в механике, и мой арбалет – яркое тому подтверждение. Его механизм позволяет одним движением натягивать сразу две тетивы и одновременно подавать на ложу четыре стрелы, по две на каждую взведенную тетиву. Внутри ложа арбалета устроен барабан, наполненный стрелами, который проворачивается после каждого выстрела. Такое только орки могли придумать – совершенный механизм для убийства. Поэтому мы ведем с ними торговлю. Хотя, конечно, иногда случаются и недоразумения, стычки. Но это не страшно, – заверил нас Риголан, – орки свирепы, но не злопамятны. К тому же наивны, как дети. Стоит им поднести какой-нибудь необыкновенный дар, и они забывают любую обиду.
      Риголан продолжал меня удивлять. Об орках бардам было известно мало – они просто боялись ходить в орочьи земли, в лапы к свирепым варварам со звериными лицами. О темных эльфах люди не знали почти ничего, поскольку народ этот, живя в подземельях Западных и Северных гор, в непосредственной близости от людей, тщательно скрывал любую информацию о себе. Несколько книг, написанных Высоким Слогом, темные эльфы передали людям, но это были в основном художественные произведения – стихотворные баллады, повествующие о возвышенной любви. О своем быте, клановом устройстве и порядках Сыны Тени людям рассказывали мало, лишь при крайней необходимости. Более того, в обиходе они даже не пользовались Высоким Слогом, единым для всех эльфийских племен, – говорили на своем особом наречии. На свою территорию Сыны Тени людей не пускали, а воевать с ними в пещерах было делом безнадежным – они видели в темноте, а их ящеры могли висеть в засадах, на стенах пещер, целыми сутками, чтобы затем обрушиться прямо на голову агрессора. Кроме того, рассказывали, что в подземельях жил какой-то особо безжалостный и смертоносный вид драконов – черные, или подземные, драконы, огненное дыхание которых в закрытом пространстве пещер было особенно опасно. Некоторые феодалы иногда пытались ловить и допрашивать Сынов Тени, выходящих из подземелий на поверхность для торговли, обмена и сбора сведений. Но это никогда ничего не давало – под любыми пытками темные эльфы молчали и умирали, так ничего и не рассказав. Зато потом клан убитого всегда мстил за его смерть – невидимые убийцы могли проникнуть даже в замок феодала, чтобы выпустить в него отравленную стрелу или ударить ножом. В конце концов люди в большинстве своем перестали интересоваться жизнью темных эльфов. Их просто терпели рядом с собой, а со временем обнаружили, что такое соседство может приносить даже пользу – как, например, Тибо, которому Сыны Тени продавали ящеров. Поэтому любая информация о жизни этого странного племени была для барда просто сокровищем.
      – Сыны Тени уже давно отошли от своих заблудших собратьев, – продолжал свои пояснения Риголан. – Об этом есть старинная легенда… – Эльф замолчал, словно раздумывая, стоит ли нам доверять эту легенду, а я даже чуть подался вперед в нетерпеливом ожидании. Подумав, Риголан все же продолжил: – Ты благороден и смел, юный бард, кроме того – ты теперь мой товарищ. Думаю, я могу доверить тебе эту легенду, и Тень не прогневается на меня…
      И далее Риголан рассказал нам легенду, до тех пор практически никому из людей не известную, – легенду разделения племени эльфов на эльфов запада, лесных эльфов и Сынов Тени.
 

Легенда о Сынах Тени

 
      В незапамятные времена эльфы были единым народом, который стремительно множился и расселялся по островам Западного архипелага – помимо острова Фрунжима в нем было еще три крупных острова и с десяток небольших. Постепенно эльфы стали добираться и до Южных заводей, устраивать поселения на побережье. Их дух был молод и силен, их сила была в единстве кланов. Четыре раза в год главы всех кланов собирались в Логиноре – столице островного государства эльфов – на большой праздник Смены Времен Года. И все они были равны, все сидели за круглым столом и каждый по очереди провозглашал тост, за который все кланы поднимали кубки.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.